Лемюэля мы прозвали Горбун, потому  что у него три ноги.  Когда Лемюэль
подрос (как раз в войну Севера с Югом), он стал поджимать лишнюю ногу внутрь
штанов, чтобы никто ее не видел и  зря язык не чесал. Ясное дело, вид у него
был при этом  самый что  ни на  есть верблюжий, но ведь Лемюэль не  любитель
форсить. Хорошо,  что руки  и ноги  у него сгибаются не  только в  локтях  и
коленях, но  и  еще  в двух суставах, иначе поджатую ногу вечно  сводили  бы
судороги.
     Мы  не видели Лемюэля годков шестьдесят. Все Хогбены живут  в Кентукки,
но он -- в  южной части гор, а мы  -- в северной. И, надо полагать, обошлось
бы без неприятностей, не будь Лемюэль таким безалаберным. Одно время мы  уже
подумали  --  каша  заваривается  не  на  шутку.  Нам, Хогбенам,  доводилось
хлебнуть горя и  раньше, до  того как мы переехали в Пайпервиль: бывало люди
все  подглядывают за нами  да подслушивают, норовят  дознаться, с чего это в
округе собаки лаем исходят. До того дошло -- совсем невозможно стало летать.
В конце концов дедуля рассудил, что  пора смотать удочки, перебраться южнее,
к Лемюэлю.
     Терпеть не могу путешествий. Последний раз,  когда мы плыли  в Америку,
меня аж наизнанку  выворачивало. Летать -- и то лучше. Но в семье верховодит
дедуля.
     Он  заставил  нас нанять грузовик,  чтобы  переправить пожитки. Труднее
всего было втиснуть малыша; в нем-то  самому весу кило сто сорок, не больше,
но цистерна уж больно  здоровая. Зато с  дедулей  никаких хлопот: его просто
увязали в старую дерюгу и запихнули под сиденье. Всю  работу пришлось делать
мне. Папуля насосался  маисовой  водки и совершенно обалдел.  Знай  ходил на
руках да песню горланил -- "Вверх тормашками весь мир".
     Дядя вообще не пожелал ехать. Он забился под ясли в хлеву и сказал, что
соснет годиков десять. Там мы его и оставили.
     --  Вечно они скачут! -- все жаловался  дядя. -- И чего им на месте  не
сидится? Пятисот лет не пройдет, как они  опять  -- хлоп! Бродяги бесстыжие,
перелетные птицы! Ну и езжайте, скатертью дорога!
     Ну и уехали.
     Лемюэль,  по  прозванию  Горбун, -- наш родственник. Аккурат перед тем,
как мы поселились в Кентукки, там,  говорят, пронесся ураган.  Всем пришлось
засучить  рукава  и строить дом, один  Лемюэль ни  в  какую. Ужасть до  чего
никудышный. Так  и улетел  на  юг.  Каждый год или через  год  он  ненадолго
просыпается,  и  мы  тогда   слышим  его   мысли,  не  остальное   время  он
бревно-бревном.
     Решили пожить у него.
     Сказано -- сделано.
     Видим,   Лемюэль  живет  в  заброшенной  водяной  мельнице,  в   горах,
неподалеку  от города  Пайпервиль.  Мельница  обветшала,  на  честном  слове
держится. На крыльце сидит Лемюэль. Когда-то он сел в кресло, но  кресло под
ним  давно уже  развалилось, а он и  не подумал проснуться и починить. Мы не
стали будить Лемюэля. Втащили малыша в дом, и дедуля с папулей стали вносить
бутылки с маисовой.
     Мало-помалу  устроились.  Сперва  было  не  ахти как  удобно.  Лемюэль,
непутевая  душа, припасов  в доме не держит.  Он проснется  ровно настолько,
чтобы  загипнотизировать в лесу какого-нибудь  енота,  и, глядишь,  тот  уже
скачет,  пришибленный,  согласный стать  обедом. Лемюэль  питается  енотами,
потому  что у  них лапы  прямо  как руки. Пусть меня  поцарапают,  если этот
лодырь Лем гипнозом не заставляет  енотов разводить огонь и зажариваться. До
сих  пор  не пойму, как он  их  свежует. А может, просто выплевывает шкурку?
Есть люди, которым лень делать самые немудреные вещи.
     Когда  ему хочется  пить, он насылает  дождь себе на голову и открывает
рот. Позор, да и только.
     Правда,  никто  из нас не обращал внимания  на  Лемюэля. Мамуля  с  ног
сбилась  в  хлопотах  по хозяйству.  Папуля,  само собой,  удрал с  кувшином
маисовой, и вся работа свалилась на меня. Ее  было немного. Главная  беда --
нужна электроэнергия.  На  то, чтобы поддерживать жизнь  малыша  в цистерне,
току уходит прорва,  да и  дедуля жрет электричество, как свинья помои. Если
бы Лемюэль сохранил воду в запруде, мы бы вообще забот не знали, но ведь это
же Лемюэль! Он преспокойно дал ручью высохнуть. Теперь по руслу текла жалкая
струйка.
     Мамуля помогла мне смастерить в курятнике одну штуковину, и после этого
у нас электричества стало хоть отбавляй.
     Неприятности начались  с того,  что в один прекрасный  день  по  лесной
тропе к нам притопал костлявый  коротышка и  словно бы  обомлел, увидев, как
мамуля стирает во дворе. Я тоже вышел во двор -- любопытства ради.
     --  День  выдался  на  славу,  --  сказала  мамуля.  -- Хотите  выпить,
гостенек?
     Он  сказал,  что  ничего  не  имеет против,  я  принес  полный  кувшин,
коротышка выпил  маисовой, судорожно перевел дух и сказал,  -- мол, нет  уж,
спасибо, больше не хочет, ни сейчас, ни потом, и  никогда в  жизни.  Сказал,
что есть уйма более дешевых способов надсадить себе глотку.
     -- Недавно приехали? -- спросил он.
     Мамуля сказала,  что да,  недавно,  Лемюэль  нам родственник. Коротышка
посмотрел на Лемюэля -- тот все сидел на крыльце, закрыв глаза, -- и сказал:
     -- По-вашему, он жив?
     -- Конечно, -- ответила мамуля. -- Полон жизни, как говорится.
     -- А мы-то думали, он давно  покойник, -- сказал коротышка. --  Поэтому
ни разу не  взимали с него избирательного налога. Я считаю,  вам  лучше и за
себя заплатить, если уж вы сюда въехали. Сколько вас тут?
     -- Примерно шестеро, -- ответила мамуля.
     -- Все совершеннолетние?
     -- Да вот у нас папуля, Сонк, малыш...
     -- Лет-то сколько?
     -- Малышу уже  годочков четыреста, верно, мамуля? -- сунулся было я, но
мамуля  дала мне подзатыльник и велела  помалкивать. Коротышка ткнул в  меня
пальцем и сказал, что про меня-то и спрашивает. Черт, не мог я ему ответить.
Сбился со счета еще при Кромвеле. Кончилось тем, что коротышка решил собрать
налог со всех, кроме малыша.
     --  Не в деньгах счастье, -- сказал он, записывая что-то в книжечку. --
Главное, в нашем городе голосовать надо по  всем правилам. В Пайпервиле босс
только один, и зовут его Илай Гэнди. С вас двадцать долларов.
     Мамуля велела мне  набрать  денег,  и я  ушел  на поиски. У дедули была
одна-единственная монетка,  про  которую  он  сказал,  что  это,  во-первых,
динарий, а во-вторых, талисман: дедуля прибавил, что свистнул эту  монетку у
какого-то  Юлия  где-то  в  Галлии. Папуля  был  пьян в  стельку.  У  малыша
завалялись три  доллара. Я обшарил карманы Лемюэля, но добыл там только  два
яичка иволги.
     Когда я вернулся к мамуле, она поскребла в затылке, но я ее успокоил:
     -- К утру сделаем, мамуля. Вы ведь примете золото, мистер?
     Мамуля  влепила мне  затрещину.  Коротышка посмотрел как-то  странно  и
сказал, что золото примет, отчего бы и нет. Потом он ушел лесом и повстречал
на тропе  енота, который нес охапку прутьев на  растопку, -- видать, Лемюэль
проголодался. Коротышка прибавил шагу.
     Я стал искать металлический хлам, чтобы превратить его в золото.
     На другой день нас упрятали в тюрьму.
     Мы-то, конечно,  все знали заранее, но ничего  не могли поделать. У нас
одна  линия: не задирать нос и не привлекать  к себе лишнего внимания. То же
самое  наказал  нам дедуля и на этот раз. Мы все поднялись  на  чердак (все,
кроме малыша и Лемюэля, который никогда не почешется), и я уставился в угол,
на паутину, чтобы не  смотреть на дедулю. От  его вида  у меня --  мороз  по
коже.
     -- Ну их,  холуев зловонных, не  стоит мараться, -- сказал  дедуля.  --
Лучше уж в тюрьму, там безопасно. Дни инквизиции навеки миновали.
     -- Нельзя ли спрятать ту штуковину, что в курятнике?
     Мамуля меня стукнула, чтобы не лез, когда старшие разговаривают.
     -- Не поможет, -- сказала она. -- Сегодня утром приходили из Пайпервиля
соглядатаи, видели ее.
     -- Прорыли вы погреб  под  домом? -- спросил дедуля. --  Вот  и  ладно.
Укройте там  меня  с  малышом. -- Он  опять сбился на старомодную  речь.  --
Поистине  досадно  прожить  столь  долгие  годы  и  вдруг  попасть  впросак,
осрамиться перед гнусными олухами. Надлежало бы им глотки перерезать. Да нет
же,  Сонк,  ведь  это я для  красного словца. Не  станем  привлекать к  себе
внимания. Мы и без того найдем выход.
     Выход нашелся сам.  Всех  нас выволокли (кроме  дедули с малышом, они к
тому  времени  уже сидели  в погребе).  Отвезли в Пайпервиль  и  упрятали  в
каталажку. Лемюэль так и не проснулся. Пришлось тянуть его за ноги.
     Что до  папули,  то он не протрезвел.  У него  свой  коронный номер. Он
выпьет  маисовой, а потом, я так понимаю, алкоголь попадает к нему в кровь и
превращается  в  сахар или  еще  во что-то.  Волшебство,  не  иначе.  Папуля
старался  мне  растолковать,  но  до  меня  туго  доходило.  Спиртное идет в
желудок: как может оно попасть оттуда в кровь и превратиться в сахар? Просто
глупость. А  если  нет,  так колдовство. Но  я-то к  другому  клоню:  папуля
уверяет, будто  обучил своих друзей,  которых  звать Ферменты  (не иначе как
иностранцы, судя по фамилии), превращать сахар  обратно  в алкоголь и потому
умеет оставаться пьяным, сколько душе угодно. Но все равно  он  предпочитает
свежую маисовую, если только подвернется. Я-то не выношу колдовских фокусов,
мне от них страшно делается.
     Ввели меня в комнату, где было  порядочно народу,  и приказали сесть на
стул.  Стали сыпать вопросами. Я прикинулся  дурачком. Сказал, что ничего не
знаю.
     --  Да  не может  этого  быть! --  заявил кто-то.  --  Не сами  же  они
соорудили."  неотесанные увальни-горцы!  Но  несомненно, в курятнике  у  них
урановый котел.
     Чепуха какая.
     Я все  прикидывался дурачком. Немного погодя отвели меня  в камеру. Она
кишела клопами. Я выпустил из глаз что-то вроде лучей и поубивал всех клопов
-- на удивление занюханному человечку  со светло-рыжими баками, который спал
на верхней койке, и я  не заметил, как  он проснулся,  а когда заметил, было
уже поздно.
     -- На  своем веку, в  каких  только  чудных тюрьмах я не перебывал,  --
сказал  занюханный   человечек,  часто-часто  помаргивая,  --  каких  только
необыкновенных соседей по камере не  перевидал,  но ни разу  еще не встречал
человека, в котором заподозрил бы дьявола. Я,  Армбрестер, Хорек Армбрестер,
упекли меня  за  бродяжничество.  А тебя  в  чем  обвиняют, друг? В том, что
скупал души по взвинченным ценам?
     Я  ответил, что рад познакомиться Нельзя было не восхититься его речью.
Просто страсть, какой обра^ зованный был.
     -- Мистер Армбрестер, -- сказал я, -- понятия не имею, за что сижу. Нас
сюда привезли ни с того  ни с сего  -- папулю,  мамулю  и  Лемюэля. Лемюэль,
правда, все еще спит, а папуля пьян.
     -- Мне тоже хочется напиться допьяна, --  сообщил мистер Армбрестер. --
Тогда меня не удивляло бы, что ты повис в воздухе между полом и потолком.
     Я засмущался. Вряд ли кому охота, чтобы его застукали за такими делами.
Со мной это случилось по рассеянности, но чувствовал я себя круглым идиотом.
Пришлось извиниться.
     --  Ничего,  --  сказал мистер  Армбрестер,  переваливаясь на  живот  и
почесывая баки.  --  Я этого  уже  давно жду. Жизнь я прожил в общем и целом
весело.
     А  такой  способ сойти с ума не хуже всякого другого. Так за  что тебя,
говоришь, арестовали?
     -- Сказали, что у нас урановый котел стоит, --  ответил я. -- Спорим, у
нас такого нет.  Чугунный, я знаю, есть, сам в нем воду кипятил. А уранового
сроду на огонь не ставил.
     -- Ставил бы, так  запомнил  бы, -- отозвался он.  -- Скорее всего, тут
какая-то политическая  махинация.  Через  неделю выборы. На  них  собирается
выступить  партия реформ, а старикашка Гэнди хочет раздавить ее, прежде  чем
она сделает первый шаг.
     -- Что ж, пора нам домой, -- сказал я.
     -- А где вы живете?
     Я ему объяснил, и он задумался.
     -- Интересно. На реке, значит? То есть, на ручье? На Медведице?
     -- Это даже не ручей, -- уточнил я. Мистер Армбрестер засмеялся.
     -- Гэнди величал  его рекой  Большой Медведицы,  до  того  как построил
недалеко  от  вас Гэнди-плотину. В том ручье нет  воды уже полвека,  но  лет
десять назад старикашка Гэнди  получил ассигнования  --  один  Бог знает, на
какую сумму. Выстроил плотину только благодаря тому, что ручей назвал рекой.
     -- А зачем ему это было надо? -- спросил я.
     -- Знаешь, сколько шальных денег можно выколотить из постройки плотины?
Но против Гэнди не попрешь, по-моему. Если у человека собственная газета, он
сам диктует условия. Ого! Сюда кто-то идет.
     Вошел  человек  с  ключами  и  увел  мистера  Армбрестера.  Спустя  еще
несколько  часов пришел  кто-то  другой  и выпустил  меня.  Отвел  в  другую
комнату, очень  ярко  освещенную.  Там был мистер Армбрестер, были  мамуля с
папулей  и Лемюэлем и еще какие-то дюжие  ребята  с револьверами. Был  там и
тощий сухонький тип с лысым черепом и змеиными глазками; все плясали под его
дудку и величали его мистером Гэнди.
     --  Парнишка  --  обыкновенный  деревенский увалень,  -- сказал  мистер
Армбрестер,  когда я вошел. -- Если  он  и угодил  в  какую-то  историю,  то
случайно.
     Ему дали по шее и велели заткнуться. Он заткнулся. Мистер Гэнди сидел в
сторонке и кивал с довольно подлым видом. У него был дурной глаз.
     -- Послушай,  мальчик, -- сказал он мне. -- Кого  ты выгораживаешь? Кто
сделал урановый котел в вашем сарае? Говори правду или тебе не поздоровится.
     Я только посмотрел на него, да так, что кто-то стукнул меня по макушке.
Чепуха. Ударом  по  черепу Хогбенов  не проймешь. Помню,  наши враги  Адамсы
схватили  меня и давай дубасить  по голове, пока не выбились из сил, -- даже
не пикнули, когда я побросал их в цистерну.
     Мистер Армбрестер подал голос.
     -- Вот  что, мистер  Гэнди, -- сказал он. --  Я понимаю,  будет большая
сенсация, если вы узнаете, кто сделал урановый котел, но ведь вас и без того
переизберут. А может быть, это вообще не урановый котел.
     --  Кто его сделал, я знаю, -- заявил мистер Гэнди. -- Ученые-ренегаты.
Или беглые военные преступники, нацисты. И я намерен их найти!
     -- Ого, -- сказал мистер Армбрестер. -- Понял вашу идею. Такая сенсация
взволнует всю страну, не  так ли? Вы сможете  выставить свою кандидатуру  на
пост губернатора или в сенат, или... в общем, диктовать любые условия.
     -- Что тебе говорил этот мальчишка? -- спросил мистер Гэнди. Но  мистер
Армбрестер заверил его, что я ничего такого не говорил.
     Тогда принялись колошматить Лемюэля.
     Это занятие утомительное. Никто не может разбудить Лемюэля, если уж его
разморило  и он  решил  вздремнуть, а таким  разморенным я никого никогда не
видел. Через некоторое время его сочли мертвецом. Да он и вправду все равно,
что мертвец: до того ленив, что даже не дышит, если крепко спит.
     Папуля  творил  чудеса со своими приятелями  Ферментами,  он был пьянее
пьяного. Его пытались  отхлестать, но ему это вроде щекотки. Всякий раз, как
на него опускали кусок шланга, папуля глупо хихикал. Мне стало стыдно.
     Мамулю никто  не пытался отхлестать. Когда кто-нибудь подбирался к  ней
достаточно близко, чтобы ударить,  он тут же  белел, как полотно, и пятился,
весь  в  поту,  дрожа  крупной дрожью. Один  наш  знакомый прохвессор как-то
сказал, что  мамуля умеет  испускать направленный пучок  инфразвуковых волн.
Прохвессор врал. Она всего-навсего издает никому не слышный звук и  посылает
куда хочет. Ох уж эти мне трескучие  слова! А дело-то простое, все равно что
белок бить. Я и сам так умею.
     Мистер Гэнди распорядился водворить нас обратно -- он, мол, с  нами еще
потолкует.  Поэтому Лемюэля  выволокли,  а  мы  разошлись по камерам сами. У
мистера Армбрестера на голове осталась шишка величиной с куриное яйцо. Он со
стонами улегся на койку,  а я сидел в углу, поглядывал на его голову и вроде
бы стрелял светом из глаз, только этого света никто не мог увидеть. На самом
деле такой свет... эх, образования не хватает. В общем, он помогает  не хуже
примочки. Немного погодя шишка на голове у мистера Армбрестера исчезла, и он
перестал стонать.
     --  Попал ты  в переделку, Сонк,  -- сказал он  (к  тому времени я  ему
назвал свое имя).  --  У Гэнди теперь  грандиозные  планы. И  он  совершенно
загипнотизировал    жителей    Пайпервиля.   Но   ему    нужно   больше   --
загипнотизировать весь  штат  или  даже всю  страну.  Он хочет стать фигурой
национального масштаба.  Подходящая новость в газетах  может  его  устроить.
Кстати,  она  же гарантирует ему  переизбрание  на  той  неделе,  хоть  он в
гарантиях и не нуждается. Весь городок у него в кармане. У вас и вправду был
урановый котел?
     Я только посмотрел на него.
     -- Гэнди,  по-видимому, уверен, --  продолжал он.  -- Выслал  несколько
физиков, и  они  сказали, что это явно уран 236 с графитовыми замедлителями.
Сонк, я слышал  их  разговор.  Для  своего же блага  --  перестань  укрывать
других. К тебе применят наркотик правды -- пентотал натрия или скополамин.
     -- Вам надо поспать, -- сказал я, потому что услышал у себя в мозгу зов
дедули. Я  закрыл глаза и стал  вслушиваться.  Это было нелегко:  все  время
вклинивался папуля.
     -- Пропусти рюмашку, --  весело предложил папуля, только без слов, сами
понимаете.
     --  Чтоб тебе сдохнуть, вошь клейменая,  -- воскликнул дедуля совсем не
так весело. -- Заткнись и убери свой неповоротливый мозг. Сонк!
     -- Да, дедуля, -- сказал я мысленно.
     -- Надо составить план... Папуля повторил:
     -- Пропусти рюмашку, Сонк.
     -- Да замолчи же, папуля, -- ответил я. -- Имей  хоть  каплю уважения к
старшим. Это я про дедулю. И  вообще,  как я могу пропустить рюмашку?  Ты же
далеко, в другой камере.
     -- У меня личный трубопровод, -- сказал папуля. -- Могу сделать тебе...
как это называется... переливание. Телепортация, вот это что. Телепатическая
трансфузия. Я просто накоротко  замыкаю пространство между твоей кровеносной
системой и  моей,  а потом перекачиваю алкоголь из своих вен в твои. Смотри,
это делается вот так.
     Он  показал  мне, как  -- вроде картинку  нарисовал  у  меня в  голове.
Действительно, легко. То есть легко для Хогбена.
     Я осатанел.
     --  Папуля,  --  говорю,  --  пень  ты  трухлявый,  не заставляй своего
любящего сына терять к тебе больше уважения, чем требует  естество.  Я  ведь
знаю, ты книг сроду не читал.  Просто подбираешь длинные слова в чьем-нибудь
мозгу.
     -- Пропусти  рюмашку,  --  не унимался  папуля и  вдруг как  заорет.  Я
услыхал смешок дедули.
     -- Крадешь мудрость из умов людских, а? -- сказал дедуля. -- Это я тоже
умею.  Сейчас  я  в  своей  кровеносной  системе  мгновенно  вывел  культуру
возбудителя  мигрени и телепортировал ее тебе в мозг, пузатый негодник! Чумы
нет на изверга! Внемли мне, Сонк. Ближайшее время твой ничтожный родитель не
будет нам помехой.
     -- Есть, дедуля, -- говорю. -- Ты в форме?
     -- Да.
     -- А малыш?
     -- Тоже.  Но действовать должен ты. Это твоя задача,  Сонк. Вся  беда в
той... все забываю слово... в том урановом котле.
     -- Значит, это все-таки он, -- сказал я.
     -- Кто бы подумал,  что хоть  одна  душа в мире может  его  распознать?
Делать такие котлы научил меня мой  прародитель; они существовали  еще в его
времена. Поистине, благодаря им мы, Хогбены, стали мутантами.  Господи, твоя
воля,  теперь  я  сам должен обворовать чужой  мозг, чтобы внести ясность. В
городе, где ты  находишься, Сонк, есть люди, коим ведомы нужные мне слова...
вот погоди.
     Он порылся в мозгу у нескольких человек. Потом предложил:
     --  При  жизни   моего  прародителя  люди  научились  расщеплять  атом.
Появилась...  гм...  вторичная  радиация. Она  оказала  влияние  на  гены  и
хромосомы некоторых мужчин и женщин... у нас, Хогбенов, мутация доминантная.
Вот потому мы и мутанты.
     -- То же самое говорил Роджер Бэкон, точно? -- припомнил я.
     -- Так. Но  он  был  дружелюбен и хранил молчание. Кабы  в те  дни люди
дознались  о  нашем  могуществе,  нас  сожгли  бы  на  костре. Даже  сегодня
открываться небезопасно. Под конец... ты  ведь знаешь,  что воспоследует под
конец, Сонк.
     -- Да, дедуля, -- подтвердил я, потому что и в самом деле знал.
     -- Вот  тут-то  и заковыка.  По-видимому,  люди вновь  расщепили  атом.
Оттого и распознали урановый котел.  Его  надлежит уничтожить; он  не должен
попасть  на глаза людям. Но нам  нужна  энергия. Не  много, а все же.  Легче
всего  ее получить  от уранового котла, но  теперь  им  нельзя пользоваться.
Сонк, вот что надо сделать, чтобы нам с малышом хватило энергии.
     Он растолковал мне, что надо сделать.
     Тогда я взял да и сделал.
     Стоит мне  глаза  скосить,  как я  начинаю видеть интересные  картинки.
Взять хоть  решетку на  окнах Она  дробится на  малюсенькие кусочки,  и  все
кусочки бегают взад-вперед, как шальные. Я слыхал, это атомы. До чего же они
веселенькие  -- суетятся, будто спешат к воскресной проповеди.  Ясное  дело,
ими  легко  жонглировать,  как  мячиками.  Посмотришь  на  них   пристально,
выпустишь  что-то  такое   из  глаз  --  они  сгрудятся,  а  это  смешно  до
невозможности. По первому разу я ошибся и нечаянно превратил железные прутья
в  золотые.  Пропустил,  наверное,  атом.  Затем, после этого, я научился  и
превратил прутья в ничто.  Выкарабкался наружу, а потом обратно превратил их
в железо.  Сперва удостоверился, что мистер Армбрестер спит.  В общем, легче
легкого.
     Нас  поместили  на седьмом  этаже большого здания --  наполовину мэрии,
наполовину тюрьмы. Дело было ночью, меня никто не заметил. Я и  улетел. Один
раз  мимо меня  прошмыгнула сова -- думала,  я в темноте не вижу, а я  в нее
плюнул. Попал, между прочим.
     С  урановым  котлом  я  справился.  Вокруг  него полно  было  охраны  с
фонарями, но я повис в  небе, куда часовые  не  могли  досягнуть,  и занялся
делом. Для начала разогрел  котел  так, что штуки, которые мистер Армбрестер
называет  графитовыми  замедлителями,  превратились в  ничто, исчезли. После
этого можно было без опаски заняться... ураном 235, так что ли? Я и занялся,
превратил  его  в свинец. В самый хрупкий. До того хрупкий,  что  его  сдуло
ветром. Вскорости ничего не осталось.
     Тогда  я  полетел вверх  по  ручью. Воды в  нем  была жалкая струйка, а
дедуля объяснил, что нужно гораздо больше. Слетал я к вершинам гор, но и там
ничего подходящего не нашел.  А дедуля заговорил со  мной. Сказал, что малыш
плачет. Надо было,  верно, сперва найти  источник энергии, а уж потом рушить
урановый котел.
     Оставалось одно -- наслать дождь.
     Насылать дождь можно  по-разному, но  я  решил  просто заморозить тучу.
Пришлось  спуститься  на землю,  по-быстрому смастерить  аппаратик,  а потом
лететь  высоко  вверх, где  есть  тучи. Времени убил порядком, зато довольно
скоро грянула буря и хлынул дождь. Но вода не пошла вниз по ручью. Искал  я,
искал, обнаружил  место,  где  у ручья  дно провалилось. Видно,  под  руслом
тянулись подземные пещеры.
     Я скоренько законопатил дыры. Стоит ли  удивляться, что в ручье столько
лет нет воды, о которой можно говорить всерьез? Я все уладил.
     Но ведь дедуле требовался постоянный источник, я и давай кругом шарить,
пока не разыскал большие родники. Я их вскрыл.  К тому времени дождь лил как
из ведра. Я завернул проведать дедулю.
     Часовые разошлись по домам -- надо полагать, малыш их вконец расстроил,
когда начал  плакать. По словам  дедули, все  они заткнули уши  пальцами и с
криком бросились врассыпную. Я, как велел дедуля, осмотрел и кое-где починил
водяное колесо. Ремонт там был мелкий. Сто лет назад вещи делали на совесть,
да и  дерево успело стать мореным. Я  любовался колесом, а оно вертелось все
быстрее  -- ведь  вода  в  ручье прибывала... да что я  --  в ручье! Он стал
рекой.
     Но  дедуля  сказал,  это  что,  видел  бы  я  Аппиеву дорогу,  когда ее
прокладывали.
     Его  и  малыша  я  устроил со  всеми удобствами,  потом улетел  назад в
Пайпервиль. Близился рассвет, а я не хотел, чтобы меня заметили. На обратном
пути плюнул в голубя.
     В мэрии  был переполох.  Оказывается, исчезли мамуля, папуля и Лемюэль.
Я-то знал, как  это получилось. Мамуля в мыслях переговорила со мной, велела
идти  в угловую камеру,  там просторнее. В той  камере  собрались  все наши.
Только невидимые.
     Да, чуть  не  забыл: я  ведь  тоже сделался  невидимым,  после того как
пробрался в свою  камеру,  увидел,  что  мистер Армбреетер  все  еще спит, и
заметил переполох.
     --  Дедуля  мне дал  знать,  что  творится, --  сказала  мамуля.  --  Я
рассудила, что не стоит пока путаться под ногами. Сильный дождь, да?
     -- Будьте уверены, -- ответил я. -- А почему все так волнуются?
     -- Не могут  понять, что с  нами сталось,  -- объяснила мамуля.  -- Как
только шум стихнет, мы вернемся домой. Ты, надеюсь, все уладил?
     --  Я  сделал  все, как  дедуля велел...  --  начал  было я, и вдруг из
коридора послышались вопли. В камеру вкатился матерый жирный енот  с охадкой
прутьев. Он шел прямо, прямо, пока не уперся в решетку. Тогда он сел и начал
раскладывать прутья,  чтобы  разжечь  огонь.  Взгляд  у  него  был ошалелый,
поэтому я догадался, что Лемюэль енота загипнотизировал.
     Под дверью камеры собралась  толпа. Нас-то она,  само собой, не видела,
зато глазела на матерого енота. Я тоже глазел, потому что до сих пор не могу
сообразить, как Лемюэль сдирает с енотов шкурку.  Как они разводят огонь я и
раньше  видел  (Лемюэль  умеет их заставить), но  почему-то ни разу  не  был
рядом, когда еноты раздевались догола -- сами себя свежевали. Хотел бы я  на
это посмотреть.
     Но не успел енот  начать, один из полисменов цап его в сумку -- и унес;
так я и  не узнал  секрета. К тому  времени рассвело.  Откуда-то  непрерывно
доносился рев, а один раз я различил знакомый голос.
     -- Мамуля, --  говорю, -- это похоже, мистер Армбрестер. Пойду погляжу,
что там делают с бедолагой.
     --  Нам  домой пора,  --  уперлась мамуля.  -- Надо выпустить  дедулю и
малыша. Говоришь, вертится водяное колесо?
     -- Да, мамуля, -- говорю. -- Теперь электричества вволю.
     Она пошарила в воздухе, нащупала папулю и стукнула его.
     -- Проснись!
     --  Пропусти рюмашку,  -- завел опять папуля. Но она его  растолкала  и
объявила, что мы идем
     домой.  А вот разбудить Лемюэля никто не в силах. В конце концов мамуля
с папулей взяли Лемюэля за руки и за ноги и вылетели с ним в окно (я развеял
решетку  в  воздухе, чтобы  они пролезли). Дождь все лил, но мамуля сказала,
что  они  не  сахарные, да и я  пусть лечу следом,  не то мне всыплют пониже
спины.
     -- Ладно, мамуля, -- поддакнул я. Но на самом деле и не думал лететь. Я
остался выяснить, что делают с мистером Армбрестером.
     Его держали  в  той же ярко освещенной  комнате. У окна, с самой подлой
миной,  стоял мистер Гэнди, а мистеру Армбрестеру  закатали рукав, вроде  бы
стеклянную иглу собирались всадить. Ну, погодите! Я тут же сделался видимым.
     -- Не советую, -- сказал я.
     -- Да это же младший Хогбен! -- взвыл кто-то. -- Хватай его!
     Меня  схватили.  Я  позволил.  Очень скоро  я  уже  сидел  на  стуле  с
закатанным рукавом, а мистер Гэнди щерился на меня по-волчьи.
     -- Обработайте его наркотиком правды, -- сказал он. -- А бродягу теперь
не стоит допрашивать.
     Мистер Армбрестер, какой-то пришибленный, твердил:
     -- Куда делся Сонк -- я не знаю! А знал бы -- не сказал бы...
     Ему дали по шее.
     Мистер Гэнди придвинул лицо чуть ли не к моему носу.
     -- Сейчас  мы узнаем всю  правду  об урановом котле, -- объявил  он. --
Один укол и ты все выложишь. Понятно?
     Воткнул мне в руку иглу и впрыснул лекарство. Щекотно стало.
     Потом  начали расспрашивать. Я сказал, что знать ничего не знаю. Мистер
Гэнди распорядился сделать мне еще один укол. Сделали.
     Совсем невтерпеж стало от щекотки.
     Тут кто-то вбежал в комнату -- и в крик.
     --  Плотину  прорвало!  --  Орет.  --  Гэнди-плотину!  В  южной  долине
затоплена половина ферм!
     Мистер Гэнди попятился и завизжал:
     -- Вы с  ума сошли! Не может быть! В Большой Медведице уже сто лет  нет
воды!
     Потом  все сбились в кучку и давай шептаться. Что-то насчет образчиков.
И внизу уже толпа собралась.
     -- Вы должны их успокоить, -- сказал кто-то мистеру Гэнди. -- Они кипят
от возмущения. Посевы загублены.
     -- Я их успокою, -- заверил мистер Гэнди. -- Доказательств никаких. Эх,
как раз за неделю до выборов.
     Он  выбежал  из комнаты, за ним бросились остальные. Я встал со стула и
почесался. Лекарство,  которым  меня  накачали, дико  зудело  под  кожей.  Я
обозлился на мистера Гэнди.
     -- Живо!  --  сказал мистер  Армбрестер. -- Давай  уносить ноги. Сейчас
самое время.
     Мы  унесли ноги через боковой  вход. Это было легко. Подошли к парадной
двери, а там под дождем  куча  народу мокнет.  На ступенях суда стоит мистер
Гэнди, все  с тем же  подлым видом, лицом к лицу с рослым  плечистым парнем,
который размахивает обломком камня.
     -- У каждой плотины свой предел прочности, -- объяснял мистер Гэнди, но
рослый парень взревел и замахнулся камнем над его головой.
     -- Я  знаю, где хороший  бетон, а  где плохой! -- прогремел он.  -- Тут
сплошной песок! Да эта плотина и галлона воды не удержит!..
     Мистер Гэнди покачал головой.
     --  Возмутительно!  --  говорит.  --  Я  потрясен не  меньше,  чем  вы.
Разумеется,  мы  целиком доверяли  подрядчикам.  Если  строительная компания
"Эджекс" пользовалась некондиционными материалами, мы взыщем с нее по суду.
     В эту минуту я до того устал чесаться, что решил  принять меры. Так я и
сделал.
     Плечистый парень отступил на шаг и ткнул пальцем в мистера Гэнди.
     -- Вот что,  --  говорит. -- Ходят  слухи, будто  строительная компания
"Эджекс" принадлежит вам. Это правда?
     Мистер Гэнди открыл рот и снова закрыл. Он чуть заметно вздрогнул.
     -- Да, -- говорит, -- я ее владелец.
     Надо было слышать вопль толпы.
     Плечистый парень аж задохнулся.
     -- Вы сознались? Может быть, сознаетесь и в том, что знали, что плотина
никуда не годится, а? Сколько вы нажили на строительстве?
     --  Одиннадцать тысяч  долларов, -- ответил мистер Гэнди. -- Это чистая
прибыль, после того как я выплатил долю шерифу, олдермену1 и...
     Но тут толпа двинулась вверх  по ступенькам  и мистера  Гэнди не  стало
слышно.
     -- Так, так, --  сказал мистер Армбрестер. -- Редкое зрелище. Ты понял,
что это означает, Сонк? Гэнди сошел с  ума. Не иначе. Но на  выборах победит
партия реформ, она прогонит мошенников,  и для меня снова  настанет приятная
жизнь в Пайпервилле. Пока не подамся на юг. Как ни странно, я нашел у себя в
кармане деньги. Пойдем выпьем, Сонк?
     --  Нет,  спасибо,  -- ответил я.  -- Мамуля рассердится;  она ведь  не
знает, куда я делся. А больше не будет неприятностей, мистер Армбрестер?
     --  В конце  концов когда-нибудь  будут, --  сказал он, -- но  очень не
скоро.  Смотри-ка, старикашку  Гэнди  ведут  в тюрьму! Скорее  всего,  хотят
защитить   от  разъяренной  толпы.  Это  надо  отпраздновать,  Сонк.  Ты  не
передумал... Сонк! Ты где?
     Но я стал невидимым.
     Ну,  вот и  все.  Под кожей у меня больше не зудело.  Я  улетел домой и
помог наладить гидроэлектростанцию на водяном колесе. Со временем наводнение
схлынуло, но с тех пор по руслу течет полноводная река, потому что в истоках
ее я все  устроил как надо. И зажили  мы тихо и спокойно, как любим. Для нас
такая жизнь безопаснее.
     Дедуля  сказал,  что  наводнение было законное. Напомнило ему  то,  про
которое рассказывал ему  еще его дедуля. Оказывается,  при  жизни дедулиного
дедули были установлены котлы и многое другое, но очень скоро все  это вышло
из повиновения и случился настоящий потоп. Дедулиному дедуле пришлось бежать
без  оглядки.  С  того дня и до сих пор  про  его  родину никто и слыхом  не
слыхал;   надо  понимать,  в  Атлантиде  все  утонули.  Впрочем,  подумаешь,
важность, какие-то иностранцы.
     Мистера Гэнди упрятали в тюрьму.  Так и не узнали, что заставило его во
всем сознаться; может, в нем совесть заговорила. Не думаю, чтоб из-за  меня.
Навряд ли. А все же...
     Помните тот фокус,  что  показал  мне папуля,  -- как  можно  коротнуть
пространство и перекачать маисовую из его крови в  мою? Так вот,  мне надоел
зуд под кожей, где толком и не почешешься, и  я сам проделал такой фокус. От
впрыснутого лекарства, как бы оно ни называлось, меня одолел зуд. Я маленько
искривил пространство и перекачал эту пакость в кровь к мистеру Гэнди, когда
он стоял  на  ступеньках  крыльца. У меня  зуд тут же прошел,  но у  мистера
Гэнди, он, видно, начался сильнее. Так и надо подлецу!
     Интересно, не от зуда ли он всю правду выложил?