..Ну не стоило этого писать, как пить дать, не стоило. И не стал бы, клянусь мощами тещи-покойницы, да Высокий Трибунал просит. А когда Высокий Трибунал просит, господа хорошие, то уж лучше напрячься и сделать. Потому что ежели не сделаешь, то Высокий Трибунал начнет требовать, а вот тогда лучше сразу привязать на шею чего потяжелее и утопиться где поглубже. Чтоб не нашли. Потому как некромантия хоть и запрещена, так это смотря какая. Ведь если вконец умаявшаяся вдовушка вызывает из домовины дух своего мужа - почесать языком с тоски зеленой, то сие есть чернокнижество, надругательство над прахом усопшего и вообще криминал лютый. А когда Святой Отец-Инквизитор поднимает тело свидетеля по "мокрому" делу, дабы тот в мир иной от клещей пыточных не сбежал, так это святое и богоугодное дело, и даже не волшба вовсе; а труп посиневший в корчах встает токмо от истовой молитвы праведного схимника.
Ох-ох-ой.
Не хотел я этого писать - там, где про Святых Отцов.
Да и писатель из меня такой же, примерно, как из долота коняга. В схроне чиновничьем не сиживал, доносов отродясь не писал, правописание хромает, пятое с десятым слепить не могу, поелику мысли с одного на другое прыгают как клопы на...
Ага. А бранные слова, значит, эта штука вымарывает.
Тут надобно сказать, что пишу я не пером и даже не руками вовсе. Руки-то за спиной схвачены и к стулу прикованы - наверное, чтоб я цепи не порвал да стражу не раскидал. Вот ту самую, что под стеночкой стоит - всех девятерых. То ничего, правда, что мне на этих молодцов даже посмотреть страшно: в плечах - косая сажень, на боку тесаки зачарованные - такими впору скалы рубить, когда дурь молодецкую девать некуда; все с головы до пят в броне, что, по слухам, болт арбалетный на пяти шагах не только отражает, но и назад заворачивает. Супостату в рыло, то есть. Один из этих хлопцев мне в коридоре подзатыльник отвесил - так я потом двух зубов справа не досчитался. В себя пришел токмо по великой милости господина тюремного врачевателя, что голову мне от затылка к пузу обратно вывернул.
А как я пишу - то мне неведомо. Колдунство оно колдунство и есть. Прям передо мною - табличка восковая, а по ней стило бегает - само по себе - и записывает все, что я, Дрок Колотун, поведать хочу; из головы моей бедной все слова и мысли вытягивает и в текст рукописный обращает. А чтоб читатели в Высоком Трибунале от моей грамотности со страху не померли, сидит, значит, в стиле, душа эльфячего стихоплета и складывает из моих мыслей строки. Сразу и стиль правит и грамматику. Аж не нарадуюсь, как я складно излагать могу, когда приспичит.
Хочет, значит, от меня Высокий Трибунал узнать, как я, гном самых честных правил (не был, не состоял, не замечен, не привлекался), дошел до жизни такой. А коли думать про то начинаешь, то и выходит, что с самого малолетства был я - тише воды, ниже травы. А в тихом омуте, как известно, черти водятся. Только в моем они еще и плодились...
Но-но, а вот на меня все подряд валить не надо! Каюсь: шебутной был и прохвост, каких мало. Употребить люблю - так кто этого не любит? И по бабам... того... тоже... В морду? В морду - это да, это святое; да только все больше я сам в морду получал. Поелику, как любил выражаться мой папаша, природа на мне перекур устроила. Высокий я, тощий, как лом; руки длинные, уши длинные, ноги длинные. Все длинное. А силушки мне боженька отмерил - как раз кружку с брагой поднять, да домой потом на карачках доползти. Так-то меня соплей перешибить можно и папаша, не будь дурак, думал меня в Академию отдать, чтоб ворожбой богоугодной занимался или бумаги-формулярии чернилами марал на твердой государственной ставке. Да вовремя спохватился. Уразумел, старый хрыч, что можно меня приспособить совсем для другой работы и руки свои загребущие на этом погреть недурственно...
Талант-то мой еще, почитай, в бурсе наружу вылез. Да только там кому он сдался-то? Бурса - она ж муниципальная, то есть, почитай, ничья. Поди найди дурня за тридцать серебряников и луковую похлебку учить грамоте ораву малолетней шантрапы, у которой на уме токмо друг в друга сушеными кизяками кидать, да лавки дегтем мазать. Один раз, правда, помог мне талант мой: на Часе Буквоедства, когда учитель наш, Цимус Кроткий - лютого нраву мужик, скорый на розги и крепкое словцо - спросил у меня, знаю ли я кто написал тот канон, что он давеча нам читал.
Помню, хлопнул Цимус, меж нами Горгонычем прозываемый, указкой по столу, сверкнул своим черным глазом на притихших остолопов (нас, значится) и обходительно так спрашивает:
- Вижу, дети, уши вам глиной кто-то залепил, а глотки, напротив, закалил и залудил; да так, что любимого учителя и не слыхать вам и не видать! А раз так, то прошу к доске!
Доска у него - та еще. Доска перед столом стоит - гладенькая такая, а рядышком с ней розги в бочке замачиваются. Вот он нас взглядом своим вороньим обвел и пальцем ткнул:
- Дрок! Пожальте, любезный, грызть гранит науки!
Он мужик строгий был, Цимус этот, но сердешный. Сек нас как сидоровых коз, но на лавку обязательно клал камушек. Длинный такой; меж зубов зажимать. Ой, грызли мы тот гранит, ох и грызли...
Ну, вот, значит, зовет он меня к доске. А мне-то что - тут уж или пан или пропал. Говорю:
- А что я? Я слушал.
А он расплылся в улыбочке своей и сладенько так:
- Слушали? Да неужели? И кто автор сих замечательных строк, коими вы, Дрок, услаждали свой слух?
И тут, чувствую, рот сам собой открывается и говорю я (а, может, и не я вовсе):
- Ну, - говорит, - раз такое дело, тогда конечно... Рад за вас, Дрок... Уважаю...
А сам так на доску посмотрел печально, вздохнул и слезу украдкой рукавом утер.
И вот сижу я тогда и думаю: ну, от розог ушел - хорошо. На животе нонеча спать не придется. Но кто такой этот Цирроз Анонимус, так его перетак? И откуда я, малолетний хулиган и прожига, о нем знаю? И не просто о нем, но и про всех этих капелл и мздоимцев, подери их слепой дракон?..
Папаша - вот кто мой талант углядел по-настоящему. Папаша-то у меня не оглоблей деланный - старший мастер ювелирного цеха. Да только не на огранке да побрякушках хозяйство свое несоразмерное нажил, а на трех ломбардах, что у него в личном пользовании. Вот, скажем, проиграется в корчме почтенный господин сотник в пух и прах; куда он последние штаны понесет? Правильно, к папаше и понесет. Или, вот, намалюет эльф-художник какой-нить новый пейзаж-натюрмортию, а Бюро Изящных Искусств ему в дохумент - зырк! Ага, родимый, не состоишь ты в Профсоюзе Почтенных Поэтов и Живописцев и сборы в Бюро не платишь, а коли так - соизвольте выплатить налог! А налог там такой, что эльф, коли его сразу кондратий не хватит, слезы-сопли утрет и тащит творшуство свое к папаше в ломбард. Папаша эльфу ползолотого даст, а сам потом картину эльфячую над камином коптит, что твою воблу. К утру картина на тряпку для ног похожа, а папашка ее почтенным господам из Городского Совета продает за пятьсот кусков полновесного червонного. Почему так дорого? А как же - этот, как его... антихварият! Двести лет до Века Устроения; картина неизвестного мастера.
Сам папаша тоже талант имел. Да такой, что моему до него как на карачках до Барад-Дура. Он, то есть, папашка мой, всегда точно знал, кого обжулить можно, а кого нельзя. Вот, бывает, приходит мужик - в дверь едва-едва пролазит; морда - за неделю не обгадишь, и тащит здоровенный тесак - закладывать. Как рявкнет: мол, такие-сякие, попробуете не вернуть - всех порублю в капусту, потому как меч фамильный вам принес - не хвост собачий! А папаша так посмотрит на него ласково и ответствует: ты, громила, меч-то оставь, получи свои два червонца да вали себе в болото. А меч на следующий день и продаст, хотя, по уму, это, вроде как, не по закону, поелику срок закладной не вышел. А, бывает, зайдет старичок - обычный такой старичок, ладный, и принесет шкатулку, там, драгоценную, или колье какое, так папаша ему с порога в ноги кланяется и коньяк в рюмке хрустальной тащит. А заклад еще и придержит, чтоб потом вернуть всенепременно. А спросишь, почему, мол, так - посмотрит папашка на меня как на чурку деревянную и головой покачает. "Да знаешь ли ты, дубина, кто это был?.. Э-эх, дал бог сынка-дурня..."
В общем, сидел я как-то в папашином кабинете - аккурат через седмицу опосля того, как в бурсе от розог чудесным образом отмазался - и нашивал на папашкин камзол шнуры золотые (была тогда у всех страсть к этим шнурам, да еще к сапогам малиновым). А папаня за столом вещички перебирал, те, которым срок заклада вышел, и в тетрадь свою записывал - что, как и кому продать, от кого пришло, и какой навар на вещи поиметь можно. Папаня тогда в настроении был (да и как не быть после двух жбанов браги-то?) и все что-то себе под нос бубнил. И вот говорит он мне, помнится:
- Что, Дрок, дурья твоя башка, - шьешь? Ну, шей. Хоть какая-то от тебя польза... Эх, Дрок, как подумаю что дело свое на тебя оставлять, так хоть сейчас на кладбище ползи от расстройства. Простофиля ты, Дрок... Ну, вот, хотя бы, знаешь ли ты, что это вот такое?
И тычет мне под нос брусок желтый - небольшой такой, с куриную лапу.
Мне-то хоть бы хны - железка она железка и есть. Пожал плечами и только сызнова за иглу взялся, как - поди ты! - рот сам собой открывается - ну, чисто, как тогда, в бурсе, - и говорю я чужими словами, хоть и своим голосом:
- Алхимическая фальш-позолота, также называемая среди ювелиров "обманкой". Наносится тонким слоем на свинцовую болванку; крайне трудно обнаруживается классическими методами и очень просто - простым перепиливанием "обманки" пополам. Проста в изготовлении; используется, в основном, при мошеннических операциях с драгметаллами.
У папаши челюсть прям на стол упала. Посмотрел он на меня так, будто я какой василиск заморский, что к нему в отхожее место ночью забрался. Но, видать, старого прохвоста хватка деловая шибче удивления за горло схватила. Взял он свою железяку и куда-то побежал, наказав мне строго-настрого: из кабинета не выходить, даже случись в нем пожар или нашествие демонов Светоносного.
Убежал он, значит, а дверь за собой захлопнул. Часа три я его ждал, размышляя в тоске, что же делать, если по нужде приспичит, и что мне теперь за мою выходку будет. Папаша-то у меня незлобивый и руку на меня редко поднимал, но когда уж серчал сильно, то лучше вон из хаты беги. Потому как руку, может, и не поднимет, а вот кочергу или дубину - запросто.
Вернулся папашка, шляпу снял, ботинки, и трость в угол поставил; сел за стол, подпер голову рукой и посмотрел на меня задумчиво-презадумчиво; вроде как в первый раз видит. Налил в стакан водки, достал откуда-то кусок окорока и пальцем мне на кресло показывает - садись, мол! А я от удивления чуть из портков не выскочил - кресло-то только для гостей - мягкое, бархатное. В такое и садится страшно, не то, что окороком в нем чавкать. Но чтобы папаше перечить - так лучше сразу кресло топором порубать, а потом и себя заодно.
Подошел, сел. Взял стакан, выпил и окороком закусил. Кое-что упало прям в кресло, но папаша как и не заметил. Достал мой старик трубочку, закурил и говорит:
- Значит так, Дрок. С хреном моржовым, что мне "обманку" подсунул я разберусь. А вот что с тобой делать... Что с тобой делать, это мы сейчас выясним.
И - бац! - кладет на стол каменюку здоровенную. С виду - булыжник булыжником. И у меня спрашивает:
- Что это, Дрок, такое?
Я рот открываю и хочу уже ляпнуть что-то вроде "а мне-то почем знать?" - не тут-то было! Заработала моя "говорилка". Отвечаю:
- Алмаз, обычный, неграненый. Качество, по ювелирным понятиям, среднее - в структуре присутствуют небольшие, но явные изъяны. Добыт в копях Брак-Бара этим летом, в шахте номер сто сорок пять, рудокопом Выжиком, от которого в прошлом году жена ушла к скорняку Блундику. Ориентировочная стоимость после обработки - восемь мер золота, или двадцать тысяч империалов, или сто пятьдесят барад-дурских крон или три тысячи двадцать реалов, или...
- Хватит! А это что? - и рядом еще один камень выкладывает.
- Топаз, именуемый также на жаргоне, "зеленчаком". Исключительно качественный экземпляр. Добыт в копях Гарнада прошлым летом...
- Хватит! А это?...
...И пошло, и пошло. Папаша спрашивает, а я тарахчу без умолку. И, что самое противное, остановится не могу, словно черт меня какой изнутри толкает - говори, малый! Говори! Одно хорошо: быстро я сообразил, что говорить могу не в голос, а в уме - и на том спасибо.
В общем, часу не прошло, как выяснил папаша все про мой талант. Откуда он взялся, понятное дело, ни фига известно не стало, ну так дареному коню в зубы не смотрят. А как работает - подчистую разобрал. Оказалось, что могу я рассказать... да обо всем на свете могу. Будто в башке у меня библиотека, где книги сами с полки в руку прыгают и на нужной странице открываются.
Однако же, работала эта моя всезнающая говорилка не всегда. Например, на вопросы "что будет" никогда не отвечала. Какая лошадь на скачках победит или, там, решит ли караван столичных ювелиров пройтись через наш медвежий угол в этом месяце - того я сказать не мог. Ну да папаша недолго сокрушался - на нет и суда нет.
Еще не мог я отвечать на вопросы философические - "говорилка" сразу молчком. Сколько ангелов влезет на одну иголку, в чем смысл жизни, откуда все взялось - тишина. Правда, не так, как если про будущее спросить. Если мне... ну, или штуковине этой философический вопрос задать, нападал на меня сразу дикий чох и икота. Но папенька, слава Богу, смыслом бытия не сильно интересовался, а вот попади я в лапы какому-нибудь священнику или языкотрепу из Университета Скрытых Резонов, так, наверно, и издох бы от соплей и чахотки.
И еще одна штука обнаружилась с этой моей всезнающей говорилкой; как для меня, так точно самая обидная. Рассказать-то я мог все и про всех, да вот только не мог сам себя спросить. Работало все это дело, если кто другой - хоть папаша, хоть учитель в бурсе, хоть хрен с бугра у меня (а правильнее сказать, "у нее") что-то спрашивал. Первое время злость брала - хоть плачь. И правда: кому другому расскажешь хоть что, даже где и кого сегодня Скрытый Совет (тьфу-тьфу, отведи порчу!) судить будет, или сколько раз за рычаг секретный дернуть надобно, чтобы в хранилище Большого Государственного Банка попасть, а у себя, родимого, не спросишь даже, где с вечера портянку запрятал. Убивался я долго, помнится, а потом ничего, привык.
И пошла у меня с тех пор не жизнь, а сказка. Поселил меня папаша в отдельных хоромах, жрать давал от пуза, водку таскал ведрами, чуть ли не пылинки с меня сдувал. Спал я на матрацах пуховых, шелк носил, а к тряпке половой да поварешке пальцем не прикасался, потому как нанял мне папаня слугу в личное пользование. Только представьте себе: мне, Дроку Колотуну - слугу! Скажи кто такое с месяц назад, я б ему в рожу лживую плюнул. А самое главное - поставил меня папашка на довольствие. Получал я от него в месяц, ни много ни мало - две меры серебра. Это, если в империалах, то тыщи две будет. Тут тебе и по кабакам пройтись, и по бабам, и в кости перекинутся хватит.
А взамен, понятное дело, допрашивал папаша мою говорилку. И то, не сказать, чтоб часто - пару раз в месяц заходил. Злые языки, понятное дело, со временем чесать стали что завел мой папаша карманного черта-наушника, дабы тот ему рассказывал, где клады нечистые зарыты. Ну да то все треп чистой воды. И я на черта не тяну и папашка ничего такого не выспрашивал. Интересовало его только где какая жила под землей проходит и где она ближе всего к поверхности. Ломбард свой папаня совсем забросил и занялся чисто-только добычей каменьев. Вы скажите, жульничество это и надувательство? А я так скажу - мог бы он у меня и другое спросить: и про клады, и какую лошадь на скачках сегодня дурман-травой опоили, дабы она последней прибежала, и даже какое секретное слово в хранилище сказать надо, чтоб до сейфа с графскими бриллиантами добраться. А жила золотая, или россыпь алмазная - так мало знать, где они под землей хоронятся, их поднять оттудова надо, до ума довесть и продать, а это, я вам скажу, труд немалый, да и риск тоже. Мне папаша так сказал: "Удача, Дрок, баба вздорная и себе на уме - у нее много попросишь, так мало получишь. Лучше уж хрен в руках, чем журавль в облаках, особенно если хрен золотой, хе-хе!" И, знаете, тут я с ним согласен: вот выпил я сивухи кварту, сходил в бордель, с друзьями погулял - и ладно. А кареты золотые, бриллианты да штаны парчовые - так какая разница, в чем тебя в гроб положат - в короне или в портянках? Все там будем.
В общем, шло все как нельзя лучше, прям как в сказке. А жизнь - она, сами знаете, хоть и сказка, да с концом у нее все одна сатана. Ну не могла моя говорилка до хорошего довести. Она и не довела. Вот только совсем не так, как я думал.
Прошло, значится, годка три, как зажил я сыром в масле катаючись. Папаня себе дом отгрохал - с любого края города видать; землицы прикупил, построил десяток новых шахт и в Городской Совет пролез. Тут бы ему и почивать на печи; ан нет, и не думал папаша в потолок плевать. Деньги в оборот пустил: крутил шуры-муры с банкирами, скупал потихоньку дома на окраинах, а чтобы люди меньше языками трепали что, вот, понимаешь, богатство ему ни с того ни с сего привалило, построил новый мост через речку Зловонку: каменный, ладный да еще с быками мраморными на колонах. Ну, тут даже самые ядовитые болтуны призаткнулись: через Зловонку по весеннему паводку без плота раньше было не перебраться, а летом вся-то и разница, что не по шею тебе вода на переправе а по седалище.
При таких раскладах заниматься ломбардами папаша не мог, хоть тресни. Поэтому пошуровал через знакомых в Академии, пошерстил в Совете и нанял себе управляющего, благородного господина Хвостика. Был Хвостик не каким-нибудь младшим Администратором, а матерым львом бумажным: Бюрократ шестого ранга с правом подписи золотым стилом на бумаге, камне и металле, Архивных Дел ратный воин, Мастер Большой Круглой Печати, центральный нападающий Судебной Адвокатории при Скрытом Прокураторе, четвертной полузащитник Коллегии Протекции Высоких Интересов и Заслуженный Голкипер команды Народных Обвинителей в большом, малом и среднем весе. Мужик был - кремень: папку с годовой подшивкой "Сельского Вестника" метал на тридцать метров прямо в бювар, гнул скрепку двумя пальцами и знал по памяти всю таблицу умножения. В общем, при таком человеке мог папаня спать сном праведника от заката до рассвета.
Я Хвостика зауважал опосля того как папаня под большим секретом и страхом побиения рассказал ему о моем таланте и поручил выяснить откуда такая штуковина взяться могла. И, гляди ж ты, нашел Хвостик! Два дня в бумагах копался и нашел. Оказалось, что талант мой хоть и редкий, конечно, но не из тех, что раз в сто лет попадаются. Назывались такие как я этими... как их... "оракулами" и умели вещи прозревать которые их никаким боком не касались. Одни видели что случиться, другие - что уже случилось, а третьи - как я - что да как есть сейчас или когда-то было, да почему так стало. А еще сказал Хвостик такую штуку:
- Ты, - говорит, - Дрок Тесак, сынка-то подальше от чужих глаз и ушей держи. Потому как Церковь таких как он к диавольским поклонникам причисляет и ловит, где только можно. А если вреда от твоего отпрыска не будет, то и обойдется.
Ну, папаня, как я ужо говорил, не дураком был. Да и я сам никому никогда не рассказывал о говорилке своей: задом чувствовал - не выйдет из того ничего хорошего. Ведь ежели какой мужик корову лечит нашептываниями да руками над ней поводив, то он уже Церковью к нечистивцам-ворожбитам приписывается (правда, стоит мужику отсчитать Церкви да Академии налог, то сразу становится он простым колдуном первого разряда без права преподавания), а коли я, Дрок Колотун, могу из дома не выходя рассказать, что да где да как - это ж ого-го какая штука! Не каждому кудеснику по плечу. А, сталбыть, и взыщется с меня вдесятеро супротив того, что с мужиком-ворожбитом сделают. Вот и молчал я, как щука подо льдом - и говорить мне ничего не надо было.
...Случилось это зимой, аккурат на Праздник. Зимой папаня, как и все порядочные люди, из летних домов в город возвращался, чтобы греть кости на печи, а душеньку сугревать горячим вином да побасенками, которых за лето наслушался. Оно ведь как заведено: с Самой Долгой Ночи три седмицы никто не работает; все только животы набивают, спят да баб на печи лапают. И горе тому, кто за какую работу возьмется! Не простит Лень-Матушка - в самый сезон скрутит. Потому так и называют это время - Праздник, что славят все добрые люди Великую Праздность, которая, как из Святой Книги известно, на Седьмой День Творения боженьку сморила и не дала Всевышнему совсем уж расходится, чтоб населить этот мир всякими чудами-юдами. И правильно сделала: и так всем под этим небом, наверно, места мало, а иначе, зачем бы друг дружку на войнах тыщами колотили?
Единственно что на Праздник не возбраняется, так это в гости ходить. Вот и ходят: с бутылочкой, с историей интересной, а то и просто так - у камина посидеть, да пожевать чего-нибудь. Помню, гостил в тот день у папани его закадычный дружок, Порфурий Копач, который из столичных Копачей родом. Был он дворянином с титулом, да, видать, чем-то родичам своим рожей не приглянулся; вот они его в наш городишко зашатанный и отправили - в семейное имение. Однако ж, если с папаней моим сравнивать, то был Порфурий чуть ли не графом; потому папаня с ним знакомство крепко водил.
Ну, значит, посидели папаня с Порфурием, водочки хлопнули, языками почесали, и стал Порфурий домой собираться, поелику в гостях, как известно, хорошо, а своя печка жарче греет. Проводил его папаня до дверей; распрощались они, по рукам хлопнули, да отправился Порфурий восвояси. А тут папаня и говорит:
- Вот, значит, как получается: лучшие друзья всегда хоть в чем-то, но конкуренты. И это, етить его в ноздрю, хорошо!.. Эх, Дрок, знаешь ли ты, что это за личность такая - Порфурий?!
Я-то что - знать не знаю, ведать не ведаю. Но то ж я, а вот говорилка моя - тут как тут:
- Порфурий Копач, довольно известный человек. Состоит в Союзе Землекопов и Добытчиков с двести сорокового года, или же с пять тысяч шестьсот пятого по старому исчислению. Родственники - жена, Брунгильда Копачиха...
Ну и все, как есть, о Копаче подчистую выложил.
Гляжу - папаня аж посерел весь. И по стеночке так сползает аккуратненько - раз! - и на пол сел.
Поначалу я, грешным делом, подумал, что папане поплохело от того, что я ему про Копача рассказал. За здоровьюшко-то батино, я, ясное дело, не особо переживал - чтоб гнома кондратий хватил, так скорее соловушка от песен своих охрипнет. Но любопытство меня разобрало. Спросил я его, помниться, какую-такую тайну я ему о дружке закадычном поведал.
Старик мой грустно так улыбнулся и говорит:
- Эх, Дрок, смазал бы я тебя по губам за твои разговоры, да только понимаю, что ты тут и не при чем вовсе, а просто толмач твой оракульский умничает, сраму не имеючи. То, что Копач жлоб и спекуль, супружницу свою со свету сживший, так то все и так знают. А вот то, что ты Копача "человеком" назвал - вот за то оторвут тебе твои ноги да по самые уши. У него блямба на лбу какая? Зеленая. Значит, эльф он - как есть, в полный рост. Или ты вчера только из люльки выпал, дурья башка?
Тут меня словно обухом по голове огрели. И правда, думаю, какой же Копач "человек", если блямба-татуировка на лбу у него зеленая? А с другого боку, какой же он "эльф", если уши у него не вострые а морда как у свиньи? Не бывает таких у эльфов. Ведь как говорят: "красив как эльф" или, там, "мечтатели остроухие". Но блямба-то... И почему тогда я, Дрок Колотун, - гном и блямба на лбу гномская, черная, а у папани - синяя, людская? Хотя бороды у обоих честные, гномские - по колено. Да и где такое видано, чтоб у человека сын гномом был? Никогда еще свинья не жеребилась!
Нет, господа добрые, не для таких умствований моя черепушка сбита, ой, не для таких! Нельзя мне так мозги прочищать, а то, чего доброго, крыша поедет. Вот живешь так себе, живешь, а потом кто-то тебе говорит: "смотри, Дрок, - корова полетела!" А ты смотришь - и впрямь полетела! А за ней еще одна. Тут впору за голову хвататься и бежать в приют для юродивых - травку красить да корзинки плести.
Ну, я папаню и спросил: почему так получается? Почему старый Копач - эльф, а он, папаня то есть, - человек? А папаня печально на меня посмотрел, поднес мне к носу пудовый кулак и говорит жалостливо:
- Не твоего овечьего ума дело это, Дрок. У меня-то ты спросить можешь, я человек жалостливый. А вот кому другому такое ляпнешь - хана тебе. Поэтому сразу тебе говорю: услышу еще раз подобные вопросы - неделю с кровати не встанешь. Ясно?
Мне, понятное дело, ясно. Эта наука нам знакома; еще в бурсе проходили. Вот только папаша-то у меня умный-то умный, да только на сей раз маху дал. Промолчи он, или просто наври чего, я бы и забыл на следующий день про всю эту историю. А так - только раззадорил. Сел я возле камина, налил себе пива и притворился, что осоловел уже от выпивки, а сам в мысли свои ушел.
Ну, господа хорошие, я вам скажу - никогда я, Дрок Колотун, столько не думал! Даже не представлял, что мозги так напрягать можно: аж язык от такого думанья высунул. Вспоминать начал: вот сосед наш, Пыж Самогон - по блямбе, получается, человек, а по морде да по бороде - чистый гном. А Гнус Трындик, что в Совете сидит, так тот по блямбе гном, а так - эльф как эльф: уши длинные, рожа кислая и говорит, как будто ты перед ним - лепешка коровья. А вот дядька мой родной, из старых Колотунов, так тот и так гном и эдак. И по блямбе и на лицо.
Совсем тошно мне стало. Чувствую - мозги мои аж заскрипели от натуги и чуть через уши не полезли. Думаю: ну, вот, скажем, элеватор, что на шахте стоит. Как он работает - знать не знаю, ведать не ведаю. Но пользу приносит великую; да и сразу понятно, зачем он надобен: породу пустую из шахты поднимать. А спроси я у папани как он сделан, да как крутится, тот мне и объяснит так, что даже тупой уразумеет. А вот зачем на гнома говорить, что он эльф? Зачем на крынке с маслом писать "сахар"? Такого я ни по пьянке ни по трезвяку не то, что понять - удумать не смог бы.
Сижу я, значит, пиво прихлебываю, а сам чувствую - не выдержит моя башка такого надругательства. Понять хочу, в чем дело, а не подскажет никто...
Никто? У меня прям руки похолодели. Как же так - никто? А говорилка моя, всезнающая да всеведающая?! Уж она-то не подведет! Сам-то я, конечно, у нее ничего не выпытаю; найти надо того, кто спросит. Но это уже, как у нас в бурсе говорили, не бочонок плюхает, а пена на донце булькает.
Долго ли, коротко - на следующее утро побежал я к благородному господину Хвостику. Тот, ясное дело, не работал, но жил, как настоящий Бюрократ, прямо в своей конторе, среди свитков, дохументов, да чернильниц. Поставил я перед Хвостиком бутылку первача да ногу свиную, дабы тот на меня хотя б взглянуть соизволил и все, как есть, ему выложил - про разговор вчерашний. Ну и спрашиваю: отчего да почему такая оказия со всеми этими блямбами да бородами получается? Потому как ежели Высокий Бюрократ не знает, так не знают и черти, что пекло кочегарят.
Гляжу -Хвостик рожу скривил, словно хрену пучок зажевал. Открыл бутылку, хватанул первача прямо из горлышка, рукавом занюхал и задумался. Подумал-подумал, почесал репу, выматерился, и полез куда-то в свои бумаги.
Долгехонько возился Хвостик, бумагой шуршал, да под нос ругался. Достал откуда-то здоровенную пыльную книжищу и на стол передо мной - бах! Пыль аж под потолок. А томище - толстенный да засаленный, будто Хвостик на нем колбасу резал. И старыми еще рунами на обложке тиснение: "Эпохи Демократуры, сиречь, Века Устроения, Законы, Прописи и Уставы".
Я, понятно, грамоте в бурсе научен - вбили мне ее, грамоту-матушку, розами прямо пониже спины крепко. Но вот читать как-то не приспособлен; начинаются у меня от чтения икотка и зевота такая, что челюсть вывихнуть можно, а потом голова болит. Папаня мой говорит, что это хорошо, потому как праведный гном о делах и хозяйстве думать должон, а не в книгах ковыряться, потому как мудреные словеса гному в голову не влезают, аки кабаний хвост в бутылку. Так что в хвостиковой манускрипции сломал бы я гляделки еще на первой странице. И тем бы оно все и кончилось, но тут Хвостик возьми, да и брякни:
- Э-э-э, Дрок, гляжу, туго у тебя с постижением мудреных мыслей! О чем тут написано-то хоть догадываешься?
И тут уж заработала моя говорилка на всю катушку. Я только-только и успел, что язык прикусить, чтоб не в голос. Кивнул Хвостику и за порог вылетел.
Я уже и до дому почти дошел, а говорилка все разглагольствовала. А я слушал - внимательно-внимательно. Сперва интересно мне было - люблю я про старые времена. Потом - смешно, да так, что чуть животики не надорвал. А потом - под конец - я и вовсе охренел.
В общем, ежели коротко, то началась вся эта катавасия лет двести назад. Жил тогда в Мокрых Долинах орочий вождь с сочным имечком Жрал Бульбон. Был он, как и положено орку, груб, могуч, вонюч и волосат. Как и все орки честных правил, путешествовал он со своим племенем по Долинам и собирал дань со всех, кто на дороге попадался. Тех, кто не платил, бил Бульбон больно; тех, кто платил - отпускал с миром. Хотя иногда все равно бил - для порядка.
Его величество король Фунтик, что правил тогда Двуречьем, подумывал, конечно, нанять героев доблестных, дабы усечь главу растреклятого Бульбона, но все как-то откладывал это дело в долгий ящик. Герои - они и сейчас берут немало, а тогда вообще драли втридорога. А если вспомнить, что реал пять империалов стоил, то прожект получался страсть каким невыгодным. Герои они как: забьют Бульбона али Бульбон их на ремни распустит - это еще бабушка надвое гадала, а денежку вперед плати. Ну, а регулярную армию по долинам гонять за кочевыми орками, так тут вообще чистой воды дурость: пока лыцари по горам да по долам лазать будут, паек казенный проедать, любой граф-герцог твой же королевский замок по ветру пустит. Времена тогда были неспокойные, а Бульбон не сказать, чтоб и сильно вредничал. Да и то: грохнешь Жрала Бульбона, так завтра на его место влезет какой-нибудь Драл Гудрон и непонятно еще, не покажется ли тогда прежний вождь тишайшим старцем-пустынником.
Купцы - так те вообще на Бульбона чуть ли не молились. Деньги-то он не грабил - зачем золото вольному орку? Тратить его негде и незачем; потому брал Бульбон дань лошадьми да коровами, шелками заморскими, брагой крепкой и мечами гномскими. А чтоб, значит, конкуренцию извести, повырезал всю мелкую разбойничью шантрапу, что по дорогам и лесам шастала, а до кучи и королевскую милицию, что драла еще хуже, чем самая лютая разбойничья банда. На трактах стало - тишь да гладь; торговля враз наладилась, а где торговля, там и налоги. А как налог попер, так Фунтик и вовсе на Бульбона рукой махнул и черкнул указ: орка не трогать под страхом четвертования, обезглавливания, а то и высшей меры - пожизненной налоговой половины.
Была, правда, у Бульбона в башке одна дурь: шибко на барышень оказался падок. Ну, барышни это дело святое и всем понятное - куда ж такому мужику да без бабы-то? Да только в том-то все и дело, что абы какие барышни Бульбону не подходили. Таскал он токмо девок шибко ученых, что в Университете обучались или при Библиотечном Храме и Администратории жили.
И ведь как бывает: украдет какой орк девицу, так сразу поднимется хай на весь гай: снасильничал, мол, окаянный! Рубить его! Сечь его! А Бульбон их перетаскал, почитай, сотню - и тишина. Хотя чудного тут, прямо скажем, мало. Ведь ежели баба красивой уродится, то перво-наперво бежит выгодно замуж выскакивать - за купчину Первой Гильдии, прынца какого-нить, или, на худой конец, за Бюрократа высокого ранга. Ежели баба страшная, тоже все понятно: в ведьмы прямая дорога. Ведьма, если она с сертификатом и званием, да взносы церковные исправно платит, всегда в почете и при деньге ходить будет. А что страшные, так, господа хорошие, где ж вы видели красивых ведьм-то?! Вон, каждое воскресенье мужики со всех окрестных деревень в шинке на Нижней улице собираются, и ну спорить после второго бочонка, у кого в деревне ведьма самая страшная. До драк доходит: решают, что красивее - нос крючком или горб с перекосом.
Ну, а если баба - ни то ни се, так ей только в Университет дорога. Бумажки, там, всякие перекладывать, ворожбе обучаться или по архивам шастать. Судьба, прямо скажем, тоже недурная, особенно ежели в адвокаторий или исторический факультет девка пробьется. С адвокатами все понятно - эта работа всегда почетной была, а историки так вообще в меду плавают, молоком парным обливаются. Ведь как только новый король на трон садится, что он первым делом учиняет? Амнистию, говорите? Деньги со своей монаршей физией чеканит? Это да, но уж потом; а поначалу вызывает он историков и велит выяснить, не было ли в его королевском роду героев великих, да монархов древних, что правили Ойкуменой от горизонта до горизонта. А историки тоже кушать хотят, да не кашу пустую, посему и герои и монархи великие в роду королевском сразу находятся. А потом - гуляй, История, баба вздорная! Кто платит тот и музыку заказывает, а на такую музыку короли никогда не скупились. Вот и получает исторический факультет золото вагонетками: новые учебники да книги печатать, а старые сжигать, а то вдруг в каком из них, грешным делом, написано, что дед нынешнего короля козам в горах хвосты крутил?
А баба - она и в Университете баба. Бабе мужик нужен. Да токмо забавное у баб разумение: даром что сама ни кожей ни рожей не вышла, подавай ей прынца на белом коне, да чтоб одной левой подковы гнул. А уж чтобы красавец на лицо был - про то и говорить нечего. Одначе, в Университете такие не водются - что прынцам на кафедре делать? Им бы драконов бить, да прынцес спасать, а не на вялые прелести книжниц перезрелых заглядываться.
А тут, понимаете, Бульбон собственной могучей персоной: хвать такую книжницу и к себе в шатер тащит. На вкус и цвет, ведь, сами знаете, товарища нет - ну, нравились они орку. Через неделю-другую такая университетка назад возвращается с дурной улыбкой от уха до уха, в рваной сорочке и с фантазийной миной лица. Отоспится и давай всем рассказывать, что да как. Так что когда Бульбон в следующий раз к Университету подъедет, то и ворота ломать не надо: нараспашку; а за воротами бабы как рота на смотре - выбирай!
Короче, любили Бульбона все, кому ни лень. И шло бы все своим чередом, не случись однажды с орком оказия: решил он жениться.
А дело было так: спер однажды Бульбон не простую бабу-университетку, а саму деканессу - чистейшей крови эльфку, благородную госпожу Сабрину. Уж непонятно, чем пленил Бульбон эльфское сердце, но через месяц молодые обручились - сперва по орочьему обычаю, а потом - по эльфски, в родном лесу деканессы. Ну, у орков свадьбы простые: на необъезженной кобылице в поля с невестой на плече ускакать, да там и жениться - пока жених без сил в ковыли степные не свалится. А вот у эльфов свадьба, так это, почитай, неделя. И уж коли Бульбон вытерпел даже визг эльфских свирелей, которые, как всем известно, орку навроде как серпом по причинному месту, то, видать, крепко полюбил деканессу клыкастый разбойник.
Поженились, значит, Бульбон и Сабрина. Ну и живите себе на здоровье; совет да любовь! Так нет; не бывает парочек, которым бы моча промеж ушей не стукнула обручится честь по чести - с печатями, грамотами и чтоб кольцами поменяться. Так что в один прекрасный день прибыла под городской магистрат процессия: сто отборных орочьих молодцов-рубак и сто эльфок на своих котах летучих, которых ни волшба не берет, ни меч не имет, а вместе с ними Бульбон и Сабрина с кольцами и свадебным паланкином.
И вот тут-то случилась оказия, которой молодые ну никак не ждали. Бюрократ, что свадьбы в Магистрате на карандашик берет и сургучной печатью на веки вечные скрепляет, от страха трясясь и чуть портки не пачкая, объяснил влюбленной парочке, что свадьбу оформить, как надо, не может. И вообще никак не может, потому как в Гражданском Законе ясно сказано: никаких свадеб между "..согражданами, не принадлежащими к одной расе, к примеру, орки и эльфы, а також гномы и люди, эльфы и гномы и иные возможные комбинациями, под Свод не попадающие".
Тут бы плюнуть Бульбону, смазать Бюрократа по морде и рукой на все эти дела бумажные махнуть. Не в сургуче ведь счастие и не в подписях-росписях; и что б поменялось, пожени их Магистрат на листке пергамента? Так нет же, оскорбился орк до глубины широкой своей души. Выбил дверь в Заседательскую и всему честному Магистраториуму заявил: так, мол, и так, собачьи сыны: сроку вам день до заката. Не обручите нас с возлюбленной как полагается - пущу красного петуха по всему городу. Вот только уважаемый Магистраториум этого уже не увидит, поелику к тому времени будет уже со своими прадедушками на облаках за ручку здороваться.
Магистры от такой наглости ошалели и сначала решили сгоряча поднять войско, Бульбона порешить, а башку его небритую приколотить к воротам - в назидание. Однако ж - королевский указ! Нельзя орка трогать! Да и эльфку тоже нельзя, потому как приходилась Сабрина через тридцать три бабки двоюродной сестрой тогдашней Королеве и могла статься дипломатическая оказия.
Спешно созвали Магистры Скорый Совет и сели думать-гадать: что с влюбленными делать? Как так сообразить, чтоб, значит, и орки сыты и эльфы целы? Сперва предложили: обручить Сабрину и Бульбона, да и дело с концом. Но тут старики, что Свод Законов писали, возмутились: что значит, "обручить"? Закон он не дышло; нельзя просто так вот взять и зад им подтереть! А с другой стороны глянуть - так и кишки родные дороги, а ведь выпустит их Бульбон окаянный и ничего заразе за то не будет.
В общем, и так не так и иначе не эдак. Думал Совет, думал-гадал, а солнышко уже к закату склонилось. Тут уже не думать - тут тикать надо, если живот дорог!
И тут господину Гнусу Крючкотвору, тогдашнему Спикеру, пришла в башку мысль столь же простая, сколь гениальная: а давайте, господа, мы Бульбона запишем как эльфа! Документа у него все равно нет, а чтоб жениться документ надобен. Вот мы ему и выдадим, а в бумажке запишем - "Бульбон, эльф". И никаких проблем!
Совет чуть на потолок не залез от такого предложения: так же нельзя! А Гнус им на то: а где записано, что нельзя? Вот где? Достали Свод; стали в нем копаться и что бы вы думали? Нет такого закону, чтоб запрещал орку на бумаге эльфом стать и не было никогда. Верховный Магистр, господин Рационус Разумный хотел было воспротивиться: мол, нет такого закону, потому как нет и закону, что б запрещал голым по лесу бегать и песни орать, да на свиньях в лунную ночь летать, но его к окну подвели и показали орков, что внизу, во дворе, уже мечи точили.
В общем, когда Бульбон за ответом явился, изложили ему идею Гнуса. Бульбон, правду сказать, ошалел от такого предложения, и, быть может, возмутился бы со смертельным для Магистрата исходом, да рядом суженая Сабрина стояла. Смекнул Бульбон, что при невесте сказать "не хочу эльфом быть!" оскорбит эльфку по самое не могу. Да и то - какая разница, как ты в какой-то дурацкой бумажке записан? Почесал Бульбон затылок и согласился.
В общем, обручили Бульбона с Сабриной. И отбыли молодые восвояси счастливые - жить, как говорится, поживать, не ведая того, что давеча на пару с Гнусом натворили.
А натворили они ого-го чего. Потому как право у нас в королевстве это... как его... пре-цен-ден-тно-е. Попросту так получается: ежели тебе можно, то почему мне нельзя?
Через год уже три тыщи подданных Фунтика себя из орков в эльфы да из людей в гномы переписали. А Магистраты переписывали - куда деваться? Нет закону, чтоб запрещал!
В королевстве же, тем временем, такой бардак начался - во время Большой Войны лучше было. Королевское терпение лопнуло, когда Блюм Прохвост, гном, что на короля покушение учинил, из каталажки сбежал, и пока его стража ловила, переписался эльфом. И все - отпустили Блюма, потому как в королевском указе было записано: "...четвертовать на площади преступника Блюма Прохвоста, гнома..." Про то же, что творилось в Гильдиях и говорить нечего: спокон веку в горняки только гномы шли, в Администраториум - только люди, эльфы же ворожбой да архитектурой занимались. И все как нельзя лучше шло, потому как у каждого из нас талант к чему-то своему: у гномов- любовь к камню и разумение в горном деле, у людей - ушлость и умение думать необычно - всякий по-своему был нужон и в своем деле. А теперь попадется какой гном ледащий, что в руднике спину гнуть не хочет, а желает задницу на кресле отсиживать - перепишется в люди и пойдет в Бюрократы. И ведь толку от него там что с козла молока, так нет - абы не работать.
Собрал тогда его величество Фунтик Верховный Магистрат и стал их допрашивать: мол, по какому-такому разумению, етить вашу мать, развели в королевстве непотребство? Чего подданные с жиру бесятся? А господин Гнус - вот тот самый - и говорит: потому, ваше королевское сиятельство, что хотят свободы, равенства и братства. А что ему было говорить - уразумел бы Фунтик, что бардак этот гнусова работа, полетела бы голова Спикера с плахи аж подпрыгивая.
И вот тут дал уже Фунтик маху. Запиши он тогда железной ручищей в Законе - "нельзя!" - никто б и не пикнул. Однако ж нет; захотел, курва, прослыть среди потомков монархом широких взглядов и в истории отметиться. И сказал: ах, свободы и равенства, говорите? Ну, так устройте им свободу и равенство; пусть знают, какой я добрый и справедливый король!
А Совет что - рады стараться! Смекнули умы государственные, что тоже в истории отметиться могут: "приняли, значит, такие-то и такие-то знаменитый закон и записали его золотыми чернилами на страницах Свода навеки, за что честь им и хвала..." Закатили в зал заседательный сорок бочонков крепчайшего спирту и там заперлись - вершить судьбы мира.
Через неделю новый Закон принят был. И когда мне моя говорилка про него рассказывать начала, уже не знал я что делать: смеяться или плакать.
Было в "Законе о Всеобщем Равенстве" поначалу только три пункта (это уж потом каждый из них порасписывали на сто страниц). Первый: "Ни один Гражданин не должен зависеть от капризов Матушки-Природы и то, кем он на свет уродился - эльфом ли, человеком, али, скажем, гномом, на его судьбу влиять не должно, поелику есть сие событие случайное, и не можно к нему жизнь гражданскую привязывать". Второй: "Токмо свобода выбора и воли Гражданина должна определять, кто есть он и его дети, а потому каждый вправе выбирать себе, кем ему называться". И третий: "В целях же неугодного использования воли своей во вред Государству, выбирать должон Гражданин судьбу детей своих лишь единожды - при рождении и тем решать, кем его отпрыск на свет народился. Поэтому как решение принято, надобно ставить новорожденному Блямбу несмываемую, которая всем покажет, кто он таков есть; а ставить Блямбу положено на самое видное место, то есть - на лоб".
Получается, я гном не потому что гномом родился, да в десять лет борой оброс, а потому что меня папаша при рождении гномом записал. Записал бы орком -гнул бы я сейчас спину на Мануфактории или за городом разбойничал. А запиши эльфом - все, вешайся сразу: к музыке отродясь меня не тянуло, колдовать не умею, стихи-песни только по пьяни в корчме горланить могу.
И даже не потому закон этот дурацкий - не в нем дело! "Дело" потом началось, когда мануфактурщики да администраторы с Бюрократами возмущаться начали. И понятно: зачем Администраториуму эльф, который на морду чистый гном, да гном, вообще-то и есть? В кости на службе играть да в носу ковырять? Гном - он копать должен. Ну, или не копать - не суть.
Поглядели господа министры на то, поглядели, да и возмущаться начали: как же так?! Мы, такие все замечательные, все для балга, тык скыть, а людишки от того блага нос воротят? Так потомки, чего доброго, в дураки запишут!
Поэтому тех, кто от новой свободы рыло воротил, стали в эту свободу за шкварник носом тыкать. Так и приняли Закон Второй, чтоб тех усмирить, кто не на блямбу, а на мину кривую смотрел. Так и назвали - "Закон о дис-КРИВ-МИНА-ции". А Закон-то сперва совсем простой был: назвал, скажем, эльфа эльфом, когда он по блямбе орк - сто плетей по пяткам публично. Не взял такого "орка" в Мануфакториум - штраф тыща золотых.
И, знаете, господа, - пошло дело. А я-то, дурак, удивлялся: отчего мы, гномы, такую сталь, как двести лет назад, варить разучились, а мечи да броню, что до Века Устроения выкованы теперь на вес золота продают? Да потому и продают, что каждый встречный-поперечный эльф, которому спокон веку положено стишки писать, да дудки вырезать учить стал честного гнома, что да как ему в кузнице делать. И в рыло ему не дашь - сразу на рудники сошлют.
...Отошел я немного от того, что говорилка моя поведала и потопал в корчму. Нажрался я в тот день так, как никогда не нажирался - в свинячью сиську. Разброд у меня на душе приключился от такого мироустроения. Потому и морду корчмарю набил, а что его "нехорошим человеком" называл, так он человек и есть, господа хорошие; даром что по блямбе гном. Как начал я про этого "человека" орать, так корчма вмиг опустела, словно я зачумленный какой-то, а вскоре и Тихие Стражи подрулили. Взяли меня под белы рученьки и поволокли в кутузку церковную. Ну, а остальное вы и сами знаете.
Так что делайте теперь со мной что хотите - Бог вам судия. Одно только, прошу, расскажите - почему так получается?
Вона чего за, почитай, тыщу лет наворотили: города отгрохали до небес, море-океан переплыли, книжек сколько умных понаписали! Так, почитай, и летать скоро научимся. А вот жизнь свою устраивать - вот с этим беда. И ладно, если бы мы путь-дорогу какую-нибудь жестокую выбирали или, наоборот, добрую да разумную. Так нет же - выбираем самую глупую.
Самую-самую глупую.
Вот и объясните мне, дураку темному, - отчего так? А коли объяснять не хотите, так спросите у меня!