Абакумада : другие произведения.

Мятежник. Книга 2-я. Пять дней весны. Часть 2

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Продолжение. Версия 2013 года. Нуждается в редактировании.
  Глава XXXIX
  1919 год, Март, 26-го дня, 15.00, город Сожель, Временное помещение Штаба
  
  Слышимость в трубке оказалась на удивление хорошей.
  
  - Товарищ командующий! Отряд в Речице. Большевиков не застали. Уездная Чека разгромлена силами местной караульной роты. Ревком бежал еще ночью. Сейчас в его помещении находится штаб гарнизона. Начальник штаба Метельский заявляет, что Речица присоединяется к Сожельскому восстанию.
  
  Ну, вот и 'первая ласточка'. Первый, присоединившийся к нам город. Странно, но я воспринимал это, как должное. Словно ничего особенно не произошло. Между тем, Калугин передал трубку неведомому Метельскому.
  
  - Здравствуйте, Владимир Васильевич! - Услышал я энергичный, радостный голос. - У аппарата штабс-капитан Метельский Игорь Аркадьевич. Мы здесь вдохновились Вашей телеграммой и нынешней ночью немножко поменяли власть в городе!
  
  Он определенно пребывал в эйфории. Даже становилось совестно за свою ответную сдержанность. По словам Метельского, все произошло достаточно быстро и практически бескровно. Большевики, чувствуя общее настроение в городе и шаткость своих позиций, решили не испытывать судьбу и покинули город. Некоторое сопротивление оказали чекисты, но и его удалось вскоре сломить. Арестованные Чекой были освобождены, само здание - разгромлено. Караульная рота стала Речицким отрядом Российской Республики. Гражданская власть в городе передавалась формирующемуся Временному Комитету, первое заседание которого ожидалось уже завтра. В этом они определенно обгоняли нас.
  
  - В дальнейшем, планируется создание Земской Управы и Городской Думы, - посвятил меня в планы Метельский. А затем, откашлявшись, попросил. - Мы почитали воззвания и обращения, которые привез с собой командир отряда поручик Калугин. Разрешите, опубликуем их в нашем городе? С приданием, так сказать, местного колорита?
  
  - Что Вы имеете в виду?
  
  - Текст воззваний возьмем один к одному с вашим, а подпись поставим 'Речицкий отряд народной армии Российской Республики'?
  
  - Не возражаю. Как обстановка в городе?
  
  Метельский ответил не сразу. И голос его утратил жизнерадостность.
  
  - Если откровенно, город - на грани погрома. Нашей роты может оказаться недостаточно для его предотвращения.
  
  - Назначайте коменданта и организовывайте Милицию из гражданских добровольцев. Погром ни в коем случае нельзя допускать! - Категорично заявил я. И, предупреждая его просьбу о придании в помощь нашего отряда, добавил. - На личный состав Калугина не рассчитывайте. Ему сейчас будет поставлена иная боевая задача.
  
  - Вас понял, - скупо ответил Игорь Аркадьевич. Видно, и в самом деле питал надежды на нашу полуроту.
  
  - В любом случае, держите с нами связь. Если ситуацию в городе до завтрашнего дня не удастся стабилизировать, мы пришлем помощь!
  
  Видимо, в Речице действительно назревало что-то серьезное. Главное, чтобы до убийств не дошло, а со всем остальным, как показывал наш опыт, можно справиться. И мысленно я принял решение: если положение резко усугубится, отправлю туда Никитенко с ротой. Тот быстро наведет порядок.
  
  Мое обещание вернуло Метельскому прежнее расположение духа. И он еще несколько минут эмоционально и восторженно рассказывал о последних речицких событиях, о том, как был встречен отряд Калугина, и о своем верном решении прислать делегацию к нам в Штаб.
  
  - Товарищ командующий, каковы будут приказания? - С удивившим меня нетерпением в голосе спросил наш ротный, сменивший у аппарата Метельского.
  
  - Возвращайтесь вместе с отрядом на Речицкий вокзал к паровозу и блиндированной платформе. Будьте в полной боевой готовности, держите вестового у станционного телеграфа. Мы будем информировать вас обо всех изменениях в действиях. Примерно через час после нашего разговора ожидайте из Сожеля эшелон с пятой ротой 67-го полка. Вступите в подчинение к штабс-капитану Янькову Петру Степановичу. Тому самому, что брал тюрьму и освобождал Вас. От него получите полное описание боевой задачи, - не доверяя подробности телефонной связи, распорядился я.
  
  Впрочем, эти самые подробности не очень-то были ясны и мне самому. Я нуждался в толковом совете опытных офицеров, своих членов Штаба. Но, по словам Архангельского, в городе находились только Кузин и Томилин, которых еще нужно было разыскать. Куда пропал новоиспеченный начштаба, оставалось совершенно неизвестным.
  
  А, между тем, вопрос был чрезвычайно серьезным и стратегически важным. Петлюровский атаман Ерошевич, поздравляя нас со взятием Сожеля, просил отвлечь на себя силы красных возле Мозыря! И не когда-нибудь, а прямо сейчас!
  
  Телефонограмма, переданная отправленным в разведку бронепоездом, сообщала, что знакомое нам местечко Калинковичи уже занято красными. Но дальше пределов города большевики не высовывались. По крайней мере, на станции Голевицы, расположенной всего на десять верст восточнее, после прохождения нашей бригады не появлялись.
  
  Пока я рассматривал карты и изучал все поступившие за день сведения от бронепоезда, в залу, шумно распахнув дверь, вошли Кузин и Томилин. Последние новости произвели на них сильное впечатление. Впрочем, как и отсутствие Доссе. Но, более не отвлекаясь на лишние разговоры, мы приступили к обсуждению важнейшего вопроса: как быть с телеграммой Ерошевича и высылать ли отряд Янькова в сторону Калинковичей.
  
  - Мое мнение - высылать! - Категорично заключил комполка-67 после недолгой паузы, словно гипнотизируя меня своими черными глазами.
  
  - Согласен! Иметь прямой и свободный коридор к союзникам - это преимущество при любом развитии событий! - Поддержал Сергей Петрович.
  
  - Хорошо, - согласился я и распорядился Архангельскому пригласить к нам ожидающего в приемной штабс-капитана Янькова.
  
  - Подступы к Мозырю защищает бронепоезд и небольшой сводный отряд коммунистов под командованием памятных нам военкомбрига Ильинского и комбрига Колганина, - криво ухмыльнулся я, обрисовывая общую ситуацию Янькову. - Силы совсем несущественные. Но! Согласно поступившим данным, в Мозырь пришел на подмогу отряд из Смоленска под командованием губвоенкома Адамовича. Численность отряда неизвестна, боеготовность - тоже. Встали в Калинковичах. Ваша задача - под прикрытием нашего бронепоезда атаковать противника. Обращаю внимание, что перед Вами не ставится цель захватить Калинковичи или разбить смоленский отряд в пух и прах. Всего лишь оттягиваете на себя силы и внимание большевиков. Держите их в постоянном напряжении, но от прямого столкновения уклоняйтесь. Действуете по обстановке. Полагаюсь на Ваш опыт и знания, как боевого офицера. В Речице к Вам присоединится полурота поручика Калугина из второго батальона 68-го полка, располагающая блиндированной платформой с орудием. Каждый час отправляйте телеграфом сведения о текущей ситуации и данные разведки. Вверенная Вам рота уже погружена в эшелон?
  
  - Так точно! С одиннадцати часов утра ждем Вашего распоряжения об отправлении! - Яньков выглядел несколько удивленным и заинтересованным.
  
  - Задача ясна? - Уточнил я, чувствуя страшную усталость, наваливающуюся на плечи. - Приступайте! И - удачи Вам!
  
  Выслушав короткое напутствие от своего комполка, Яньков едва ли не бегом рванул из штаба к вокзалу. А я, словно старик, смотрел вслед и мысленно завидовал силам и энергии штабс-капитана.
  
  Журавин был совершенно прав. Вот оно - начинала сказываться моя бессонница. И с каждым последующим часом будет все хуже. Хочу я того или нет - нужно, остро необходимо срочно улечься спать. Чем дальше, чем сложнее будет это сделать.
  
  Проверив, на месте ли фляга со спиртом, я надел шинель и, предупредив Архангельского, в сопровождении непременных братьев Капустиных направился к штабному поезду, где меня дожидалось купе с постелью и 'сидор' с бритвенным набором.
  
  
  
  
  1919 го, Март, 26-го дня, 16.20 часов, город Сожель, военный госпиталь
  
  Однако доехав до перекрестка улиц Новиковской и Ветреной, я повернул налево - к госпиталю, а не направо - к вокзалу. И, упрямо сжав зубы, пришпорил лошадь. Мне нужно было хотя бы одним глазком взглянуть на Олю. Всего на минутку. Ни о каких разговорах с ней я сейчас не помышлял. Даже опасался такой возможности. И очень надеялся, что она будет спать.
  
  Въезжая через пять минут во внутренний двор госпиталя, я вдруг почувствовал, как волнуюсь. Что, если Оля заметит меня и еще больше расстроится? Или прогонит? А еще хуже, если будет в бурной истерике. И я мысленно взмолился - пусть бы она крепко спала!
  
  Пропускали меня беспрепятственно, вежливо здороваясь. Чем это объяснялось, старался не задумываться. Все равно на лишние мысли не было сил.
  
  Прямо перед моим появлением дверь в каморку, служившей Оле палатой, раскрылась и из нее вышла сестра милосердия с судном. Мы оба смутились. Вежливо кивнув и пропустив ее в коридор, я осторожно заглянул в комнату.
  
  Теперь не нужно было убеждать себя, что это - она. Отеки на лице практически сошли, вернув знакомые черты. Но цвет кожи, конечно, впечатлял всеми оттенками фиолетового. В куцей больничной обстановке, в грубой холщовой рубахе, измученная, изможденная, с коротко остриженными волосами и повязкой на голове, Оля казалась совершенно беззащитной, маленькой и потерянной.
  
  И - окаменевшей. Застывшее лицо, широко раскрытые, неподвижные глаза... Опустошенный взгляд, обращенный вовнутрь. Ей было плохо, очень плохо.
  
  Разволновавшись, я застыл в дверном проеме и почти не дышал. Надо было сделать шаг, попытаться заговорить с ней, растормошить. Но все тянул, тянул и не мог отвести взгляда. Что сказать и как себя вести - совершенно не представлялось.
  
  - Кто здесь?.. - Вдруг спросила Оля тихим осипшим голосом, и ресницы на ее глазах дрогнули.
  
  Как она поняла? Нервы мои стали совсем ни к черту, я почти запаниковал. Но тут же последовал неожиданный вопрос:
  
  - Володя, это ты?
  
  Я шумно выдохнул и шагнул в палату.
  
  - Да, Оля...
  
  Губы ее тронула горькая улыбка, больше похожая на гримасу, и в глазах, неестественно светлых и контрастных из-за окружавших черно-фиолетовых гематом, блеснула слеза. У меня остро сжало горло. Так, что говорить теперь не мог. Заметив движение в палате, она перевела на меня потухший взгляд и хмуро удивилась.
  
  - Что с тобой?
  
  Пряча глаза, я пожал плечами и уселся рядом, у изголовья.
  
  - Плохо выглядишь... Лет на десять старше...
  
  - Просто устал. Всё идет как-то не так... - Странно, кажется, я жаловался ей! Или делился? Не ожидал от себя.
  
  Она долго смотрела на меня. И столько в этом взгляде было острой боли, отчаянья, смертельной тоски! Я изо всех сил держался, чтобы не отвести глаз. Оля бы не простила. Наконец, она часто-часто заморгала и, как-то странно, судорожно вздохнув, разрыдалась. Будто прорвало что-то. Наверное, это было хорошо для нее - выплеснуть, не оставлять внутри.
  
  Я осторожно взял в руки ее ладонь и замер, ощущая, как сотрясает ее тело. Казалось, сейчас рухну сам - здесь же, прямо со стула на пол.
  
  Однако Оля быстро устала и вскоре плакала уже совершенно беззвучно.
  
  - Т-ты... видел?.. - И я понял, что она спрашивала о смерти Георгия.
  
  - Нет. До меня это... Тела тоже не видел. И могилы...
  
  Не в силах продолжать, я сморщился. С трудом перевел дыхание и продолжил.
  
  - Маркелов видел. Вытаскивал из вагона... после прямого попадания... Георгий еще был жив. Журавин передал его... дивизионному санпоезду на операцию. И... В общем, он еще... до операции...
  
  Отвернувшись, чтобы она не видела, как слеза побежала по щеке, я стиснул зубы и скривился. Сам не успел пережить в себе гибель Савьясова.
  
  Олина ладошка вздрагивала в моих руках. Я успокаивающе гладил ее, будучи сам предельно расстроен. Долгие секунды мы провели без слов. У нас с ней было одно горе на двоих. И Оля это чувствовала.
  
  - Володя... - Всхлипнув, доверительно спросила она. - Как думаешь, ему было очень страшно?.. И больно...
  
  Я покачал головой и заставил себя посмотреть ей в глаза.
  
  - Оль, он не приходил в сознание. Должно быть, и не понял, что произошло. Раз - и все погасло... Не мучился. Вспомни себя после удара...
  
  Она задумалась. Кажется, эти слова немного успокоили ее. Кивнув сама себе, уставшая от бушующих эмоций, Оля безвольно прикрыла веки. Похоже, проваливалась в сон. А меня тут же пронзила мысль. Я едва не закричал, понимая, что вспомнил поздно.
  
  - Оля, а тебя кто ударил?! Очень важно! Скажи!
  
  Ответила она не сразу. Я уже думал - уснула.
  
  - Такой - в желтой портупее... Чекист... Обыск проводил у дяди...
  
  Последние слова прозвучали шепотом - растянуто и едва слышно. Оля почти мгновенно отключилась.
  
  Значит - Бочкин?! Не зря я мордовал эту гниду, ох, не зря!
  
  Поцеловав ее ладошку и не сразу вернув руку на одеяло, я еще минут пять не мог отвести от Оли взгляда. Надо было как-то раздобыть для нее одежды. Наверняка, что-то оставалось в доме Колесникова. Но самому идти туда было некогда. И просить-то некого. Лиду, после ее выходки с 'правдой', - не хотелось. В каком состоянии и где находится сам Колесников - я не знал. Стыдно сказать, просто забыл о нем в этой суете. С другой стороны, сообщать ему о племяннице, учитывая больное сердце, - тоже было опасно.
  
  С тоской глянув на Олю, я поднялся со стула. Время, время подгоняло меня. Сложно это - не принадлежать себе.
  
  
  
  
  1919 год, Март, 26-го дня, 16.35 часов, город Сожель, улица Князя Паскевича
  
  Спустившись во двор госпиталя, я первым же делом закурил и отпил из фляги изрядный глоток спирта. Посещение Ольги сильно выбило из колеи. Нужно было привести в порядок голову и как-то унять разбушевавшиеся чувства. Однако спирт пошел отвратительно, как будто в первый раз, и куда-то не туда. Да еще запить было нечем. В общем, наверное, с минуту пришлось приводить дыхание в норму.
  
  А мои нештатные охранники Капустины, улыбаясь во все лица и смущенно похлопывая лошадей по шеям, увлеченно разговаривали с девушками в белых фартуках. И увлеклись столь серьезно, что даже на входные двери госпиталя забывали посматривать. Отчего и пропустили мое появление. Я рассеянно наблюдал за ними и с жадностью курил, глубоко и часто затягиваясь. По ощущениям, первая папироса истлела за считанные секунды. Пришлось зажечь следующую.
  
  Мысленно возвращаясь к разговору с Олей, я со сложным чувством в душе понимал - всё получилось как нельзя лучше. Она доверяет мне. И, кажется, считает своим другом. Пусть так. Это уже очень много. Настолько, что я даже оторопел. И не надеялся... А тут вдруг осознал, и теперь меня лихорадило. Ни злополучный глоток спирта, ни папиросы особо не помогали.
  
  Плохо, что ничего нового о ее приключениях выяснить не удалось. А, впрочем - неожиданно понял я - многое смогут рассказать сами чекисты. Тот же, Бочкин, например. И я поставил в памяти зарубку немедленно поговорить с Кридинером о необходимости расследовать обстоятельства Олиного ареста.
  
  Спать резко расхотелось, а вот побриться - не мешало бы. Хочешь - не хочешь, командующий армией не должен напоминать бандита. Но не успел я окликнуть Капустиных, как весело смеющийся Денис вдруг сам наткнулся на меня взглядом и резко переменился в лице. Одернув брата, что-то сказал девушкам и торопливо подвел ко мне лошадь. Вид у него был виноватый. А я вдруг задумался: когда они с Глебом отдыхали, если не считать нескольких часов дремоты на стульях в штабе во время приема граждан? Прошедшей ночью, конечно, вполне могли поспать - я почти не отлучался из здания по улице Новиковской. И все же на вечер их стоило отпустить - третьи сутки меня сопровождали. Никитенко выделит взамен кого-нибудь другого, из савьясовских бойцов, например.
  
  Стоило мне вспомнить о Семене Аркадьевиче, и мысли сразу же приняли иное направление. Ротный должен был как раз вернуться со схрона. Целую неделю тайник провел без охраны. И хоть снег уже сошел, оставалось опасение, что в наше отсутствие его кто-нибудь мог обнаружить.
  
  
  
  1919 год, Март, 26-го дня, 17.00 часов, город Сожель, Либаво-Роменский вокзал, штабной поезд
  
  На перроне возле штабного вагона я с недоумением увидел группу матросов, в распахнутых бушлатах греющихся на солнце. Если мне не изменяла память, тех самых, с которыми мы с трудом разошлись в тюрьме.
  
  Услышав, как за моей спиной братья Капустины взводят курки 'наганов', я понял - не ошибся, все-таки они... И тут же заметил, как из тамбура, с удовольствием потягиваясь, появляется их усатый предводитель. Что ж это выходило?! Наш штабной вагон захвачен какими-то бандитствующими анархистами?!
  
  Слева, на соседних путях, артиллеристы грузили ящики со снарядами на блиндированную платформу. Впереди, напротив здания вокзала, шел патруль. Вполне спокойная обстановка, внешне - всё под контролем. Так что вряд ли мысль о захвате была верной. И потому, не поворачивая головы, я предупредил Капустиных без моего условного сигнала не стрелять. Но сам, на всякий случай, приготовил 'наган'.
  
  Матросы, между тем, замешкались. Узнали, видимо, и напряглись. Но, обменявшись взглядами со своим главарем, вдруг успокоились и с кажущейся расслабленностью повернулись ко мне.
  
  - Хех! Знакомые лица!.. Доброго дня, Твое Сиятельство! - С дикой смесью панибратства и насмешки, поприветствовал меня усатый и, спрыгнув на перрон, взял вдруг серьезный тон. - Ты, эта, не серчай на нас! Мы ж что поначалу удумали? По несознательности-то своей... Пришла какая-то банда бывших военных своих из тюрьмы освобождать! Кто ж знал, что Вы - идейные? Что супротив большевичков пошли, да с таким размахом. Вопчем, принимай наш отряд! За народное дело мы послужить готовы!
  
  Звучало вдохновенно и как бы искренне. Но почему я не верил? Ни слову.
  
  - Доброго, доброго... - Сдержанно ответил я. - Но что ты делал в штабном вагоне?
  
  - Командир, не удумай чего дурного! - Прищурив глаза, пригладил свои пышные усы матрос. - На службе мы тут нынче состоим. Председатель Повстанческого Комитета товарищ Кридинер назначил нас своей охраной. Правда, молвил, твою резолюцию должон ишо получить. Но, думаю, за сим дело не станет. Ведь так, командир?
  
  - А сам Кридинер где? - Стараясь сохранять подобие ровного тона, поинтересовался я. На самом деле, внутри все кипело, и спрос с Кридинера предстоял серьезный. Нашел кого взять в 'личную гвардию'! Что он вообще задумал?!
  
  Дядька-матрос состояние мое приметил. Не удалось провести. Да и сложно мне было в тот момент скрывать эмоции. Однако повел он себя иначе, чем я ожидал.
  
  - В вагоне товарищ Кридинер. Совещание проводит, - деликатно ответил анархист. И, подкрутив ус, примирительно добавил. - Ты, товарищ командир, не серчай на нас. Дело то было прошлое. Сам посуди! После застенков большевицких озверевшие малёк были. А так-то робяты мы смирныя да ладныя для своих. Не пожалеешь, что с тобой пошли.
  
  - Пожалею - не пожалею!.. Нашли мерило! - Прорычал я, исподлобья глянув на него, и соскочил с лошади. Отдав поводу Глебу, буквально влетел в тамбур и стремительно прошел к залу заседаний. Ярость и крайнее раздражение практически затмили мне разум.
  
  Кридинер беседовал в вагонной зале с какими-то гражданскими. Было их человек пять. Больше я ничего увидеть не успел. Хорошо еще, хватило соображения поздороваться.
  
  - Михаил Арнольдович, можно Вас на минутку? - Проскрежетал я, заметив, как промелькнуло опасливое выражение на его вытянувшемся лице. Поколебавшись с мгновенье, Кридинер что-то сказал собравшимся и, сжав губы в узкую полоску, направился ко мне. Затем плотно закрыл за собой двери, напрягся и максимально вежливо проговорил.
  
  - Слушаю Вас, Владимир Васильевич.
  
  Вместо ответа я схватил его за ворот и одним рывком подтянул к себе.
  
  - Что ты себе позволяешь?! Что мутишь? Власти тебе мало? Да завались ты этой властью, только дело делать не мешай! Зачем тебе эти бандиты!? В бригаде солдат мало? Из своего взвода никого не взял! Матросов тебе подавай?! А может еще китайцев?! Или латышей с немцами?!
  
  Мы схлестнулись взглядами. В его глазах была одна только ненависть - ледяная и всеобъемлющая.
  
  - Взвод предал меня, - скривившись, прошипел он. - Распознали в тебе замену Савьясову. Тоже мне - друг и соратник!.. Может, хоть эти не предадут!
  
  Внезапно, я увидел происходящее со стороны. И стало невыносимо горько. Что я себе позволяю? Мыслимо ли такое? И потому, медленно отпустив Кридинера, отошел на шаг.
  
  - Извини, Михаил Арнольдович, - нахмурившись и стараясь не встречаться с ним взглядом, пробормотал я. - Все это от усталости и нервов. Извини. Твое право выбирать себе охрану - тут я, конечно, много на себя взял. Единственное, хочу предупредить: ребята эти - совсем непростые. Спину им лучше не подставляй. При случае с костями проглотят и - не подавятся.
  
  Он удивился. Наверное, не ожидал, что разговор вновь вернется в нормальное русло. Растерянно поморгав глазами, поправил сбившуюся гимнастерку и вскоре вполне овладел собой.
  
  - Вы присоединитесь к нашему собранию? - Кридинер успел вернуться к полуофициальному тону. - Пришли представители Земотдела и Упродкома, желают с Вами лично переговорить. Архангельский утверждал, что Вы будете здесь с минуту на минуту. Однако ждем уже полчаса, а то и более. Видимо, не короткой дорогой Вы поехали. Никак - осваивали наследство Савьясова в полном объеме?..
  
  И в следующий миг мой кулак приземлился точно на его челюсть. Не смертельно, но, как говорится, ощутимо. Все-таки, он нарвался. Никаких угрызений совести по этому поводу я не испытывал.
  
  - Больше так шутить не советую, - тихим, но жестким голосом предупредил я.
  
  Странно, вот теперь он действительно испугался и даже побелел. Приложив руку к подбородку, отлип от стенки и угрюмо уставился на меня.
  
  - Извините, Владимир Васильевич, - наверняка, сквозь зубы пробормотал он. - Такое не повторится.
  
  Вот и обменялись 'любезностями'. Правда, в раскаянье его мне совершенно не верилось.
  
  - Где Архангельский? - Перевел я тему, давая понять, что на первый раз извинения приняты.
  
  - Здесь. Он и привел делегатов.
  
  Я снова вспомнил о своей щетине. Посмотрелся в висевшее в коридорчике вагона зеркало и замер. Олино удивление мне стало понятнее. Сам не узнавал себя. А глаза и вовсе казались стеклянными. Оставаться в таком виде, конечно, было недопустимым, и я принял решение быстро побриться.
  
  - Возвращайтесь в зал. Передайте, что буду буквально через пять минут, - приказал Кридинеру, а он беспрекословно подчинился. Чуяла моя душа, что в сложный момент теперь и ему нельзя показывать спину.
  
  В купе, в котором оставался мой 'сидор', все сохранилось на своих местах. Достав немецкую бритву и заодно переодевшись, я спешно прошел в туалетную комнату и через несколько минут выглядел уже значительно лучше. Даже умудрился не порезаться.
  
  Но прежде, чем идти на собрание, следовало разобраться с господами анархистами.
  
  - Значит так, - первым делом отпустив отдыхать Капустиных и закурив папиросу, начал я. - Кридинер подтвердил, что желает видеть вас в качестве своей охраны. Что ж, это его выбор. Но! Предупреждаю сразу: за злостные нарушения воинской дисциплины, за грабежи и насилие над мирными жителями у нас в армии полагается расстрел. И я лично отслеживаю соблюдение этого правила.
  
  Пожилой матрос криво усмехнулся, но от реплики удержался. В отличие от молодого, высокого, с наглыми глазами.
  
  - А кишка не тонка?
  
  - Цыц, Максимка! - Сердито осадил его предводитель. - Тебе ишо слова никто не давал.
  
  - Не тонка, - осаждая зарождающийся приступ ярости, сухо ответил я. - В оперативном подчинении будете находиться у командира специальной роты прапорщика Никитенко. Все ясно?
  
  - Так точно, товарищ командир, - с едва заметной ленцой подтвердил усатый и даже постарался вытянуться передо мной.
  
  Подчинились они или нет, но ощущение неправильности произошедшего оставалось.
  
  * * *
  В зале заседаний шла неспешная беседа. Кридинер, намеренно усевшись рядом с окном спиной к свету, играл роль великого революционного деятеля, милостиво снизошедшего до общения с простыми смертными. От одного его вида скулы свело. Интересно, что им в действительности двигало? Мания величия или что попроще?
  
  Подорвавшись с места, Архангельский представил меня собравшимся. Я прошел в центр зала и, преодолевая неуместную и всевозрастающую апатию, всмотрелся в лица. Нет, не пятеро, как показалось мельком. Шестеро гражданских - по виду служащие, трое военных и поп с проседью в бороде. Все с острым интересом буравили меня глазами. Мы обменялись рукопожатиями, и я пригласил их за общий стол.
  
  - Поручик, распорядитесь, пожалуйста, насчет кофе для наших гостей, - стараясь сохранять бодрость в голосе, попросил я. И перешел к делу. - К сожалению, не получилось принять вас сразу. Поэтому предлагаю первыми выступить тем, чей вопрос не терпит промедления.
  
  Гости в нерешительности переглянулись. Возникла некоторая заминка, которую прервал полноватый служащий в изношенном сером пиджаке.
  
  - Вы уж извините, господа, - обратился он к другим посетителям. - Но меня ждет коллектив. К тому же, если помните, и пришел я первым.
  
  Возражений не последовало. Поднявшись со стула, человек нервно одернул пиджак и откашлялся.
  
  - Меня зовут Иван Федорович Колесников, - тут я мысленно вздрогнул и дал себе зарок попросить Журавина узнать о судьбе Николая Николаевича. - В Ваш Штаб меня делегировал уездный Земотдел, где я служу старшим бухгалтером.
  
  На память свою полагаться было опасно, и я достал из тумбы стола несколько листов бумаги и карандаш. А затем тут же пометил, кто говорит и о чем.
  
  Представителя Земотдела в большей степени волновали два вопроса - жалование и охрана учреждения.
  
  - Вчера вечером Вашими солдатами было разграблено имущество Отдела.
  
  - Какое, в частности? И откуда уверенность, что именно солдатами? - Прервав его, уточнил я.
  
  Вопрос несколько смутил Колесникова. Он растерянно глянул на меня и замялся.
  
  - Эээээ, видите ли...Есть свидетели... Конечно, в том не только солдаты виноваты. Их привел наш работник и указал, где и что следует грабить. Были вскрыты четыре амбара...
  
  Он еще долго расписывал происшествие, а я ловил себя на том, что совершенно не могу сосредоточиться. Не слушаю его и не слышу. Восприятие включилось одновременно с поставленным передо мной кофе.
  
  - ...Поэтому мы просим прислать вооруженные караулы для охраны нашего Учреждения от грабителей!
  
  Размешав в чашке сахарин, я отпил кофе и спросил:
  
  - Вы упомянули, что коллектив дожидается Вашего возвращения из Штаба. Так?
  
  С трудом оторвавшись от кофе, он кивнул.
  
  - И сколько это человек?
  
  - Примерно сто. Мы собрались в конторе, стали размышлять, что делать и решили прислать делегацию к Вам.
  
  - Новое правление не избирали?
  
  Бухгалтер отрицательно качнул головой.
  
  - Знаете ли, как-то не до того было. Все в растерянности...
  
  - Скажите, и среди этих ста не нашлось никого, кто бы заколотил разбитые двери в сараях и амбарах? Я так понял, раз просите охрану, значит, не все еще разграблено?
  
  Он лихорадочно закивал, потом тут же замотал головой. В общем, все становилось ясно.
  
  - Ну что ж, - бросив рисовать чертиков на бумаге, подытожил я. - Вот Вам мой ответ. Что касается жалования, просроченного к выплате коммунистами и полагающегося служащим в дальнейшем... Очень сожалею, но это не в моей компетенции. Такими вопросами, как и положено в демократическом обществе, будут заниматься органы гражданской власти. Мы сами заинтересованы, чтобы Городская Дума или что-то подобное появилось в Сожеле как можно скорей.
  
  Судя по внимательным лицам присутствующих, вопрос о жаловании беспокоил не только Земотдел. Это и к лучшему - не придется повторять одно и тоже каждому в отдельности.
  
  - Далее. По поводу охраны. Надеюсь, Вы уже заметили, что погромы в городе прекратились, на улицах дежурят конные патрули. Уверен, что повторения вчерашней ситуации не последует. Вечером мы обязательно усилим охрану всего города. Кроме того, рекомендую Вашим сотрудникам предпринять элементарные меры для сохранения казенного имущества. То, о чем я уже говорил - заколотите двери там, где сорваны замки. И не забудьте провести выборы нового Правления. Это ведь в ваших интересах.
  
  Бухгалтер внимал каждому моему слову, будто я говорил что-то неслыханно новое. В итоге, горячо пожав мне руку, он откланялся. И я перевел взгляд на вставшего с места статного мужчину лет тридцати с крупными чертами лица.
  
  - Владимир Николаевич Михайлов, представитель комитета, избранного сегодня на собрании служащих Упродкома, - по-военному четко представился он, а затем добавил, подтверждая догадку. - Капитан в отставке, служил в артиллерии. Со мной вместе прибыли делегаты нашего комитета товарищи Иванов и Михеев.
  
  Названные коротко поклонились, и артиллерист продолжил. Говорил он примерно о том же - склады частично разграблены, вскрыта касса, нужны караулы в охрану. Но здесь дело обстояло серьезнее. Продовольствие, как известно, входило в разряд стратегически важных составляющих. Что тут греха таить? Я и сам отнесся к этим складам довольно варварски, как к трофеям. А, между тем, принадлежали они голодному городу. Ситуацию нужно было исправлять.
  
  Первым делом, я распорядился выписать мандат Михайлову, назначая его председателем повстанческого комитета Упродкома. Вдаваться в подробности не стал - банально не хватало сил. Осталось только впечатление, что человек он деятельный и ответственный. Даже успел организовать охрану уцелевших складов силами своих сотрудников. В помощь ему я выделил три дополнительных караула - не вторгаясь в ведомство комендатуры Кузина, приказал Архангельскому написать срочное поручение Томилину. А взамен заручился поддержкой в немедленном решении вопроса с обеспечением продовольствием наших полков.
  
  Михайлов с товарищами откланялся. Слово взяли военные. Я едва успел пометить их фамилии: Алексеев, Сироткин, Федорович. Потому что в следующий миг уже ничего не помнил - на меня вновь обрушилась всепоглощающая апатия. И только рука каким-то чудом выводила: 'Служащие военного комиссариата уезда. Избраны делегатами в Штаб. Желают узнать обстановку, ждут указаний'.
  
  Закончив доклад, они выжидающе уставились на меня.
  
  - Полагаю, обстановка в целом вам уже ясна? - Собравшись с силами, спросил я и, подозвав адъютанта, тихо распорядился о новой порции кофе. Очень крепкого.
  
  - Так точно! - Громко гаркнул один из них, выделявшийся нелепым казачьим чубом.
  
  Не мудрствуя лукаво, я предложил им то же, что и остальным.
  
  - Проведите собрание и изберите комитет. После чего, представителям комитета следует прибыть к нам в Штаб. Будем договариваться о взаимодействии. Задача ясна? Выполняйте!
  
  Состояние мое не улучшалось. Скорее, наоборот. Я уже всерьез опасался, что в какой-то момент потеряю сознание. И принесенный, наконец, кофе воспринял, словно спасательный круг.
  
  - Вестовой у нас здесь есть? - Понизив голос, спросил я у Архангельского. - Пусть доставит последние данные разведки. И если от 'западной экспедиции' поступали известия - их тоже. Да, едва не забыл! Журавин нужен. Пусть прибудет ко мне. И уточните, где Никитенко. Я его жду с докладом.
  
  Кивнув, адъютант спешно вышел из зала отдавать распоряжения. А я, отхлебнув кофе, вдруг почувствовал, как бешено заколотилось сердце. И аппетит разыгрался зверский - такой пустым кофе не запьешь.
  
  Следующим выступающим стал невысокий плотный священник с классической бородой. Внимательно глянув на меня, он заговорил басовитым, уверенным голосом. Приглашал принять участие в благодарственном молебне по случаю свержения власти большевиков-антихристов. Мероприятие планировалось сегодня вечером.
  
  'Вот там-то меня и вырубит под пение церковного хора', - возникло мрачное предположение. Самое скверное, что имя священника и название его церкви совершенно не запомнились. Наверное, я прозевал момент, когда он представлялся, поскольку в записях своих ничего не обнаружил.
  
  - Я искренне признателен Вам. И все же должен задать вопрос. Насколько мне помнится, во время Великого Поста молебны запрещены. Или существуют исключительные ситуации? - Спросил я, мало веря в то, что поп передумает. Не дурнее меня. Раз предлагает, значит - все продумал и исключительность события для себя обосновал. Так и оказалось.
  
  - Молебны не запрещены, - в первую очередь, пояснил священник. - Суть - в ином. Обычные молебны в дни поста не уместны. Однако произошло деяние, несущее в себе радость верующим. И мы не можем остаться в стороне от него.
  
  Скрывая досаду, я повернулся к окну. Участия в церковной службе не избежать. Вот только где сил на нее раздобыть? И тут мой взгляд уперся в скучающую физиономию Кридинера.
  
  - Михаил Арнольдович! - С искренней радостью окликнул его я. - Вы, как председатель Повстанческого Комитета нашей армии, наверняка сочтете необходимым присутствовать на благодарственном молебне? Главный представитель солдат и офицеров - это придаст вес нашей делегации на богослужении!
  
  Кридинер одарил меня обычным своим ледяным взглядом, едва заметно нахмурился, но вынужден был согласиться.
  
  - Вы безусловно правы, Владимир Васильевич. Я должен присутствовать. Отец Федор, в котором часу ожидается начало? - Деловитым тоном осведомился он, нечаянно открывая мне имя священника. Одной проблемой стало меньше. И я мысленно похвалил себя, что удержался и не прибил прапорщика полчаса назад в коридоре вагона.
  
  Кридинер вместе со священником вышли - как выяснилось, молебен начинался довольно вскоре - и я, немного приободренный кофе в совокупности с удачным применением нашего 'Бонапарта', обратил все свое внимание на оставшихся двоих.
  
  - Шабуневский Станислав Данилович, архитектор, служащий отдела коммунального хозяйства, - представился человек лет пятидесяти, аристократичной внешности, с академической русой бородкой и умными светлыми глазами. Иронично улыбнувшись, он продолжил. - Вы должны меня знать. Гостиница 'Савой', военный госпиталь, Орловский банк, Мужская гимназия, Свято-Никольская церковь, в которой ожидается молебен в Вашу честь, и еще многие-многие здания - все они мои детища.
  
  Я, наверное, даже в лице переменился. Ольга рассказывала о нем! Это был не просто талантливейший человек, давший лицо городу. Это был один из основных деятелей бывшей городской Думы! И вот он пришел ко мне!
  
  - Действительно, я о Вас наслышан. Наверное, даже в большей степени, чем Вы предполагаете.
  
  Теперь он удивленно качнул головой.
  
  - Интересно знать, кто не счел за труд отрекомендовать меня?
  
  Я улыбнулся.
  
  - Из некоторых соображений не могу сейчас назвать это имя. Одно скажу, персона тесным образом связана с Сожельской Директорией и состоит в партии меньшевиков.
  
  Шабуневский приподнял брови и задумчиво огладил бородку.
  
  - Что ж... Раз Вы столь осведомлены, это несколько меняет дело, - проговорил он. И из взгляда его ушла читаемая насмешливость. - Позвольте представить Вам моего товарища по службе - Александра Павловича Леончикова.
  
  Сидевший рядом с ним человек дружелюбно кивнул.
  
  - Мы пришли к Вам, в общем-то, с теми же вопросами, что и остальные. Так что ответы, по сути, уже получили. Кроме того, имели намерение попросить Вас навести общественный порядок возле Городской Думы. Знаете ли, вчера неизвестными хулиганами в этом здании были разбиты все окна. Однако, раз Вы обещаете усилить конное патрулирование улиц...
  
  После моего уже формального подтверждения сказанному, архитектор задал мне неожиданный вопрос.
  
  - Вы готовили восстание или свершившееся - эээээ... удачный экспромт?
  
  Сложно сказать почему, но я ответил уклончиво.
  
  - Если бы свершилось то, что планировалось, Вы бы видели сейчас перед собой другого человека.
  
  Шабуневский задумчиво покачал головой. Казалось, он в нерешительности.
  
  - Хорошо, господин командующий. Позвольте нам откланяться. А завтра, если судьбе будет угодно, мы еще раз поговорим с Вами.
  
  Я пожал его сухую твердую руку, чувствуя неясное беспокойство. Что произошло? Почему он не обозначил четко свои намерения относительно сотрудничества с нами? Возможно, виной тому его спутник? Впрочем, и однозначного отказа я не услышал.
  
  
  
  
  
  1919 год, Март, 26 дня, 18.15 часов, город Сожель, Либаво-Роменский вокзал, штабной вагон
  
  - Вестовой вернулся? - Спросил я у возникшего в дверях адъютанта. Веки тяжело опускались. Казалось, засну прямо здесь, за столом. Но нужно было глянуть данные разведки.
  
  - Никак нет, товарищ командующий. Вы просили доложить - прапорщик Никитенко прибыл. Дожидается в коридоре.
  
  - Зовите, - пробормотал я, потирая виски и щеки. Ничего это уже не давало. И потому, набрав в ладонь холодной воды из графина, хорошенько смочил лицо.
  
  - Добрый вечер, Владимир Василь... евич, - рассмотрев меня, споткнулся ротный. - Хм... М-да...
  
  - Как съездил? - Стараясь не обращать внимания на его реакцию и неожиданно переходя на фамильярный тон, спросил я.
  
  Оглянувшись и плотно затворив за собой дверь, Никитенко тихо доложил.
  
  - Все в порядке. Чужих следов не обнаружено. Подводу и отряд оставлял за две версты до места. Ходил за 'добром' с Терентьевым, Галкиным и Кушнеровым. Это бойцы, что были с нами 'тогда'. Взяли трех лошадей для груза. Аптечку и одежду положили в центральной землянке. Она посуше, вроде как. Забрали, как и было наказано, шесть ящиков с винтовками, тысячу штук патронов, весь динамит, ну и 'красавицу' с оптическим прицелом. Хотел еще гранат немного захватить, но Вы ничего не говорили ...
  
  - И правильно, что не взял. Гранат у большевиков с избытком оказалось, - кивнул я. - А наши пусть еще полежат в запасе. Кстати, винтовка 'маузер' - это тебе.
  
  Лицо Семена Аркадьевича просветлело и растянулось в счастливой улыбке.
  
  - Спасибо, командир! У меня ж такая 'красавица' сгинула! Горевал, как по живой!
  
  - Это не меня благодарить надо, - тускло заметил я. - Савьясова идея.
  
  Улыбка у него разом сникла.
  
  - Хороший был человек...
  
  Я согласно качнул головой.
  
  - Где сейчас груз?
  
  - Как Вы и приказывали! Доставил в комендатуру, сдал все, кроме 'красавицы', под личную подпись помощника Кузина. Правда, пока нашел его, наверное, час потерял! Наглые эти кавалеристы, скажу я Вам! С Брандовскими куда лучше дело иметь. Того гонора нема, как у энтих москалей.
  
  - Что-то произошло? - Нахмурился я. Думать о возможных дрязгах между подразделениями не хотелось.
  
  - Никак нет. Только Тимохин, не буду врать, отличился. Подрался с одним из комендатуры. Тот его обозником обозвать вздумал. Но а так - все нормально.
  
  Я ухмыльнулся. Тимохин оставался верен себе.
  
  - Командир, вопрос деликатный разрешите?
  
  - Деликатный? - Машинально повторил я, даже не удивившись. - Тебе - разрешаю.
  
  Семен Аркадьевич нахмурился, глаза его странно забегали. И он не сразу решился спросить, подбирая слова:
  
  - Тож Савьясова жонка была? Которую я в Чеке нашел?
  
  Вопрос несколько встряхнул меня. Хитрил Никитенко, заходил издалека. Наверняка еще вчера ответ знал. И, тяжело вздохнув, я спросил сам:
  
  - А что 'в народе' по этому поводу слышно? Женили меня, небось?
  
  Ротный замысловато поднял одну бровь.
  
  - Да разное молвят. Одни сказывают, то Недозбруева жонка была. Другие - невеста... Заложницей посчитали.
  
  - Не армия, а базарная лавка какая-то!.. - Даже разозлиться у меня теперь не получалось. Да и смысла в том не было. Зато страшно захотелось есть. - Ладно, чёрт с этими слухами. Не до того. Семен Аркадьевич, ты ужинал?
  
  Сконфуженно улыбнувшись, Никитенко признался.
  
  - Ксения полчаса назад покормила. Прямо к комендатуре теплый котелок принесла. Хорошую жонку я себе нашел, командир!
  
  Я инертно кивнул и тяжело поднялся из-за стола, собираясь выйти покурить на свежий воздух.
  
  - Владимир Васильевич, а правду ли говорят, что Савьясова калекой останется, если выживет? - Рискнул спросить ротный.
  
  Хмуро глянув на его прохиндейскую физиономию, ответил я лаконично и удивительно спокойно для самого себя.
  
  - Неправда.
  
  И задумался. А ведь с допросом Бочкина вполне мог справиться и Никитенко. Учитывая обострившиеся отношения с Кридинером, решение было бы разумным. Незачем посвящать лишних в Олину историю.
  
  - Семен Аркадьевич, у меня к тебе несколько потрясающих известий, - неудачно попытался пошутить я. - Во-первых, по моему распоряжению к тебе в подчинение поступает десяток матросов-анархистов...
  
  Никитенко недоуменно уставился на меня.
  
  - Ты должен был видеть их на перроне. А во-вторых, поможешь мне поговорить по душам с одним чекистом... Примерно так, как мы практиковали с бандитами во время выезда на закупки.
  
  По пути из зала заседаний к перрону я объяснил ему происхождение 'новобранцев', согласился с его матами в адрес Кридинера и, выходя из тамбура, подозвал того самого пожилого матроса, что главенствовал среди прочих.
  
  - Боцманмат Куприянов, - представился усатый ротному и звонко свистнул, собирая своих товарищей, разбредшихся по окрестным путям.
  
  От дальнейшего действа меня отвлекло эффектное появление Кузина. Пронзительно заскрипев тормозами, прямо на перрон лихо завернул 'трофейный' автомобиль, сверкающий хромом отделки. И из него горделиво вышел Сергей Петрович.
  
  - Ну, вот мы и нашли Вас! - Заулыбался он. - Владимир Васильевич, как Вы смотрите на плотный обед в моем любимом ресторане, что у Троицкой церкви?
  
  - Очень положительно! - Ответно улыбнулся я. - Но сначала дождусь оперативную сводку...
  
  - Я захватил ее с собой, когда выяснил, что Вы запросили. Заодно отметим первый боевой успех нашей армии!
  
  - Что произошло? - Встревожился я.
  
  - Наш бронепоезд обнаружил на свободной железнодорожной линии Василевичи - Жлобин бронепоезд красных. Устроили своеобразную дуэль. Сбили 'большевика' прямыми попаданиями под откос. Команда бежала. Взяли неплохие трофеи - пулеметы с боекомплектом, снаряды. Трехдюймовка, правда, повреждена.
  
  Высказаться по этому поводу я не успел, заметив, как Кузин вопросительно глянул куда-то мне за спину. Быстрым шагом приближался Журавин.
  
  В присутствии коменданта города ерничать по поводу моего состояния доктор не стал. Только недовольно поморщился.
  
  - Вызывали? - Официально осведомился он. Но с предложением присоединиться к обеду, согласился с видимым удовольствием.
  
  Получив от Кузина сводку, я вчитался. Ничего сверх ординарного, кроме телефонограммы о дуэли бронепоездов, не увидел. То ли разведка у нас плохо работала, то ли большевики не спешили с ответным ударом.
  
  - Товарищ Никитенко, - окликнул я ротного, увлеченно инструктирующего и заодно состязающегося в специфическом остроумии с новыми подчиненными.
  
  - Ну как, справишься с пополнением?
  
  Семен Аркадьевич недовольно сморщился.
  
  - Чую, хлебнем от них лиха, Владимир Васильевич. Больно несерьезная публика, своенравная. Попикироваться с ними - это в удовольствие, а вот серьезное дело иметь... - Он с сомнением покачал головой.
  
  - Надеюсь, нам не придется на них полагаться. Вот что, Семен Аркадьевич. Я отправляюсь на обед в ресторан. Название запамятовал - тот, что напротив Троицкой церкви, знаете?
  
  - Найдем! - уверил меня ротный.
  
  - Как завершите с этими 'гавриками', приходите. Лошадь для меня возьмите. Я засиживаться там не намерен. Отправимся чекистов проведать. И вот еще!.. Мадьяр что-нибудь сообщал?
  
  - Часам к десяти вечера обещался прислать человека со свежими сведениями.
  
  - Хорошо, продолжайте.
  
  И, привычно откозыряв, Никитенко направился к ожидающим его матросам.
  
  Тем временем, Кузин поднялся на пешеходный мост и осмотрелся кругом. Вид у него был недовольный.
  
  - Владимир Васильевич, в продолжение темы нашего утреннего разговора! Предлагаю отправить штабной и санитарный поезда отсюда на Полесскую станцию, - говорил он по возвращению. - В центре города много любопытствующих крутится, достаточно лазеек, сложно все подходы контролировать. Не то, что на Полесской. А у нас здесь вагон с арестованными - можем не уследить. Да и потом, на Полесской стоят интендантские эшелоны, резервные части. Надо бы навести порядок, и сосредоточить все в одном месте.
  
  - Распоряжайтесь, - кивнул я. Но не успел Кузин в сопровождении помощника отойти к вокзалу, как меня тут же атаковал Журавин.
  
  - Ты не спал.
  
  - Не пришлось.
  
  - Значит, будем колоть снотворное.
  
  - Нет. Будем увеличивать количество часов в сутках, - мрачно пошутил я.
  
  - Зачем ты меня вызвал? Мои рекомендации для тебя, будто об стенку горох!..
  
  - Хочу узнать о судьбе Колесникова, - и я коротко рассказал ему то немногое, что было известно.
  
  - Хорошо, выясню. Тем более, что Николай Николаевич всегда мне импонировал. Не то, что его сынок. Слышал, арестовали наши Федечку?
  
  - Вот как? - Нахмурился я. - 'Савой' защищал?
  
  - Нет, сегодня кузинские взяли по доносу кого-то из горожан.
  
  - Не скажу, что меня этот факт радует... - Задумчиво проговорил я, рассматривая быстро пробегающие облака на небе. Как бы то ни было - сын Колесникова и кузен Оли...
  
  Журавин закурил и не сразу ответил.
  
  - Да, удовлетворения совсем не чувствуется. Отца жалко.
  
  Мы помолчали. Как быть в этой ситуации я не знал. С другой стороны, скольких коммунистов сам сегодня освободил по заступничеству граждан и организаций! Неужели некому поручиться за Федечку?
  
  Мои мысли прервал Алексей.
  
  - Полчаса назад заходил к Ольге, - и тут же приковал все мое внимание. - Спит хорошим глубоким сном. Это вселяет надежду. Знаю, ты приходил к ней. Как она себя вела? Среагировала на твое появление? Хотя бы взглядом?
  
  Его вопрос поставил меня в тупик.
  
  - Ну, мы немного поговорили...
  
  - Даже так? М-да... - Явно удивился Журавин, но дальше продолжать не стал.
  
  
  
  1919 год, Март, 26-го дня, 19.40 часов, город Сожель, угол Руменцевской и Троицкой, ресторан 'Пегасъ'
  
  - Наш Штаб и комендатура переезжают в другое здание, на Липовую улицу. Это недалеко отсюда, возле городского сквера. Центр города, удобное место. На Новиковской, сами знаете, тесно, - обильно сдабривая фаршированную щуку хреном, сообщил Кузин.
  
  - А на Липовой здание годится для приема граждан? - Поинтересовался я. - Или тоже вместо комнаты для посетителей будет тесный закуток.
  
  - Нет, я сам смотрел. Все вполне соответствует нашим запросам, - ответил он и выпал из разговора, поглощенный поеданием рыбы.
  
  По примеру Кузина, попробовал и я. Так же обильно посыпал черным перцем, откусил и блаженно прикрыл глаза.
  
  - Ммм, впечатляет! - Только и смог выговорить через минуту.
  
  Оторвавшись, наконец, от поглощения блюда, Кузин не преминул подчеркнуть.
  
  - Я больше нигде не ел такой рыбы. Здесь служит поваром один еврей. Его работа. Никто не может повторить. Правда, мой знакомый конторщик утверждает, что его жена-еврейка тоже умеет нечто подобное. Но, думаю, ключевое слово - 'подобное'.
  
  - Значит, мне повезло! - Усмехнулся я. - В Калинковичах очень похожей по качеству угощали.
  
  Посмотрев на нас, и Журавин решился. Хотя, по приходу в ресторан заявлял, что щуку в качестве рыбы не приемлет. Болотом, мол, воняет. Эта же не только не воняла. Наоборот - сногсшибательно благоухала.
  
  Тихо играл квартет. Зал был полон, так что я думал, места нам не найдется. Но, благодаря завсегдатаю Кузину все-таки нашлось и довольно быстро.
  
  Усадили нас в дальнем уголке, но от недостатка общества мы не страдали. То и дело, к Сергею Петровичу подходили какие-то дамы в смелых нарядах, что-то шептали на ухо, улыбались. Кажется, и мне тоже. Но Кузин качал головой, подкручивая усы, и, по всей видимости, отказывал.
  
  - Знаете, о ком они спрашивают? - Старательно удерживаясь от улыбки, наконец, сказал он и выразительно глянул на меня. Не дожидаясь ответа, продолжил. - Выясняют, что за господа пришли со мной. Не Сам ли Недозбруев - вот этот приятный строгий офицер в темном френче?
  
  Я едва не подавился и косо глянул на Журавина. Тот был в гимнастерке и, заметив мой взгляд, ехидно заулыбался.
  
  - Гимнастерка, гимнастерка...
  
  - Но - как?..
  
  - Все просто, Владимир Васильевич, - разливая по рюмкам коньяк из графина, объяснил кавалерист. - Здесь присутствует некий господин Кутиков. Натан Шломович, если не ошибаюсь. Местный дантист. Он был у Вас сегодня на приеме. А сейчас извещает всех, кому не лень, кто пожаловал. Вот и идут самые дерзновенные и любопытные проверять пущенный слух.
  
  - Чёрт!.. Это мы неудачно зашли, - отодвинув опустевшую тарелку, нахмурился я. Но тут же отвлекся на подлетевшего пулей официанта. Теперь он тоже показался мне осведомленным - слишком уж подобострастно обслуживал. В мгновенье ока поставил новую тарелку с огромным бифштексом и картофелем. Обычно приходилось ждать.
  
  - Ничего катастрофичного сие не предвещает, - усмехнулся Кузин, приветствуя жестом кого-то в зале. - Я представил Вас в качестве адъютанта командующего. Версия принимается безоговорочно - Кутиков мог неправильно понять, с кем беседовал в Штабе.
  
  Ситуация несколько развеселила. Но не успели мы обменяться шутливыми репликами, как вдруг на свободный стул рядом со мной подсела молодая дама с короткой модной стрижкой. Обмахиваясь ярким нелепым веером, она мелодичной скороговоркой представилась и впрямую попросила устроить ей свидание с господином Недозбруевым. Журавин, чтобы не рассмеяться, закрыл лицо ладонью. Кузин подозрительно увлекся поглощением пищи. Ощущая себя оставленным в трудную минуту, я с тяжелым сердцем уточнил.
  
  - Могу знать, с какой целью Вы желаете встретиться с командующим?
  
  Она вряд ли была старше меня. Но посмотрела, как на несмышленыша.
  
  - Я умею быть благодарной, - после многоговорящей паузы последовал вполне прозрачный намек.
  
  - Вот только этого ему и не хватало... - Выпалил я и тут же осекся. Мысли ворочались в голове с ощутимым скрипом.
  
  - Откуда Вам знать? - С явным вызовом и хищной улыбкой заметила она.
  
  - Действительно, - вздохнул я. Дама вызывала неприятное напряжение, хотелось поскорее от нее избавиться. И, по возможности, деликатно. - Увы, сударыня, ничем не могу помочь. Командующий отсутствует в городе. И когда вернется, неизвестно.
  
  Она окатила меня долгим, задумчивым взглядом, медленно провела пальцами по своей щеке и подбородку. Затем достала из сумочки мундштук, вставила папироску и царственным жестом руки поднесла мне под нос. Пока я хмуро наблюдал за ее манипуляциями, Журавин и Кузин одновременно протянули зажженные спички. Наконец, прикурив, дамочка встала и удалилась вглубь зала.
  
  - Боже мой, какая женщина! Какая походка! - Оглядываясь ей вслед и восхищенно покачивая головой, пробормотал Кузин. - Подумать только! Сама Мирра пожелала свести с Вами знакомство! Кстати, заметили? Россказням об адъютанте совсем не поверила. Умна, чертовка!
  
  Вздохнув, он опрокинул в себя рюмку и, извинившись перед нами, подошел к столику в другом конце зала, где сидели двое военных с дамами.
  
  - Володя, это диагноз, - не отрывая взгляда от своей тарелки, сказал Журавин. - Ответь мне, пожалуйста, как доктору. Ты вообще обратил внимание на внешность этой дамы? Помнишь, как она выглядит?
  
  Я нахмурил лоб.
  
  - Короткие волосы, средний рост, худощавое телосложение... Взгляд тяжелый. Веер этот красный всё мелькал, раздражал. Да не помню я, Алексей! Разве должен?
  
  Доктор тяжело вздохнул.
  
  - А дня три назад, небось, глаз бы не сводил. Редкий талант у дамочки, понимаешь? Нутром берет. Володя, ты вогнал себя в очень нехорошее состояние. И продолжаешь...
  
  - Алексей, достаточно. Я все понимаю!
  
  - Нет, послушай! - Разозлился Журавин. - Заканчиваются третьи сутки твоего дурного 'марафона'! И я должен предупредить! Если ты отправишься спать немедленно, твой сон продлится примерно восемь часов. Ну а если допустишь сумасшедшую глупость и останешься бодрствовать!..
  
  Он шумно выдохнул, возмущенно качая головой.
  
  - Знаешь, что будет? В какой-то момент ты свалишься прямо на ходу. И уснешь, где придется. Более того. Проспишь беспробудно не менее суток. А то и более! Но и это - еще ладно! Вполне реален другой вариант. Ты сорвешься в психоз - неуправляемый и безрассудный. Как тебе такая перспектива? Одно из двух: командующий в сонной 'коме' или командующий, потерявший адекватность?
  
  Что и говорить - оба варианта виделись страшными.
  
  - Алексей, даю слово, что уже через пару часов буду спать. И поставлю караул на дверях, чтобы никто не будил.
  
  Смяв салфетку, Журавин с горечью глянул мне в лицо.
  
  - Володя, вот почему я не верю? Отдаешь ли ты себе отчет, сколько людей сейчас зависит от твоей вменяемости? Я не хочу давить на уязвимое место и говорить об Ольге... Поверь, сейчас сон жизненно необходим. Потом ситуация может быть сложнее, и для отдыха совсем не останется времени. Большевики пойдут в контратаку, да мало ли чего? Поэтому эту ночь ты должен - тысячам людей должен! - спать. И не затягивать до двенадцати, а вот прямо сейчас, после ресторана!
  
  Своей категоричностью и дотошностью Журавин начал выводить меня из себя. Ему были неважны мои планы. Как будто сон не мог потерпеть еще часок-другой.
  
  - Я все понял. И обязательно посплю. Но прежде следует закончить намеченное на сегодня, - постановил я и поднял глаза на возвращающегося Кузина.
  
  Тот был не один. С ним пришел высокий худощавый кавалерист моих лет - смуглый и броский на внешность - в сопровождении совсем юной светлой девушки.
  
  - Ротмистр де Маньян, - сверкнув белозубой улыбкой, представился военный. - Командир второго эскадрона. И позвольте представить мою спутницу - мадемуазель Леокардия Доморацкая.
  
  - Можно просто Лео, - засмущалась она, присаживаясь за наш стол.
  
  - Каюсь, Владимир Васильевич! - Улыбнулся Кузин. - Пожалел отдавать Вам ротмистра в начальники штаба. У нас в дивизионе, включая присутствующих, всего три кадровых офицера. Остальные - прапорщики и корнеты, имеющие скромный авторитет у личного состава.
  
  При упоминании о начальнике штаба с моего лица сползла улыбка.
  
  - Очень жаль. Подполковник Доссе, как уже и было замечено за ним ранее, опять исчез в неизвестном направлении на неизвестный срок.
  
  Мы помолчали. Официант оперативно обслужил прибывших. Девушка опасливо поглядывала на нас и де Маньян, желая ободрить ее, взялся за рассказ о последних событиях. Язык у него оказался подвешен неплохо. Активно помогая себе мимикой и жестами, он поведал нам о том, как узнал о восстании.
  
  - Рано утром 25-го просыпаюсь от звуков ружейных выстрелов. И в то же время в дверь кто-то стучит. Вставайте, мол, по всему городу жидов громят, в нашу квартиру и то вломились! К слову, живу я в доме состоятельного еврея лесопромышленника Л. Но, знаете ли, удивлен я не был. Не даром днем ранее видел по городу еврейские отряды самообороны. Спрашиваю у вестового, кто же громит? 'Да начала пехота', - отвечает он. - 'А теперь и наши сложа руки не сидят'. Очевидно, личному составу надоело сидеть в эшелонах - мы ведь готовились 25-го отправляться на фронт - и стали они проявлять активность по давно известному рецепту. Что ж, привожу себя в порядок, и тут ко мне в комнату входит командир дивизиона. Ну, говорит, ротмистр, - восстание! Я отмахнулся: какое, мол, восстание! Обычный погром. А командир головой качает: 'Что Вы, сейчас к нам прибыли представители пехоты, объясняют свои действия и приглашают нас к ним присоединиться. Коммунистическая власть в городе почти ликвидирована. Держится ещё только гостиница 'Савой'. Пойдёмте, сами всё увидите'.
  
  Взгляд со стороны, да еще из уст не обделенного талантом рассказчика, захватил меня. Однако дослушать не пришлось. В зале появился Никитенко и замер, оглядываясь по сторонам.
  
  - Прошу прощения, - перебил я Сергея де Маньяна на самом интересном для меня моменте. - Я вынужден уйти. Срочное дело. Приятно было познакомиться.
  
  Кавалерист кивнул. Кузин тут же сообщил, что к десяти будет в Штабе. Барышня вежливо улыбнулась. Журавин помрачнел и демонстративно отвел взгляд.
  
  - Алексей Дмитриевич, обещанное обязательно исполню, - усмехнулся я и быстрым шагом пошел навстречу Семену Аркадьевичу. Но еще застал момент, когда пианист представлял ресторанную певицу.
  
  - Дамы и господа! Поприветствуем нашу великолепную и очаровательную Матильду Ярую!
  
  Не удержавшись от улыбки, я представил домашнее сокращение ее имени. Мотя Ярая - верно, так? И задумался совершенно о пустом: неужели она сама придумала себе такой ужасающий псевдоним? Да и вообще, как можно любить женщину, зовущуюся Мотей?
  
  
  
  
  
  
  Глава XL
  1919 год, Март, 26-го дня, 21.00 часов, город Сожель, здание тюрьмы
  
  Я стоял у окна и смотрел на газовый фонарь, освещавший в темном тюремном дворе небольшой пятак земли. Знобило - то ли от холода, то ли нервы так давали о себе знать. И хотелось поскорее уйти - чтобы не чувствовать эту всепроникающую, характерную для тюрьмы вонь, от которой даже табачный дым не спасал. Выкуривая одну папиросу за другой, я слушал сбивчивый, растерянный голос человека, покалечившего Олю.
  
  Увидев меня в комнате коменданта, Бочкин переменился в лице, мелко затрясся и попытался рухнуть в ноги. Запомнил... Заставлять его говорить не пришлось. С того момента я старался не смотреть на чекиста. Понимал, что могу не сдержаться.
  
  Первые вопросы задавал Никитенко - еще по дороге в тюрьму я коротко проинструктировал его. Бочкин отвечал с холуйской готовностью, в подробностях. Но как только осознал, о чем именно пойдет разговор, и кто конкретно нас интересует, тут же запаниковал.
  
  - Господин офицер, господин офицер! Я ни в чем не виноват! Эту... Мне приказали доставить ее любой ценой, но живой - так и сделал!
  
  - С самого начала рассказывай. Когда получил приказ, как выполнял, - придал суровости голосу Семен Аркадьевич.
  
  Всхлипнув, Бочкин быстро затараторил.
  
  - Это всё товарищ Пухов! На той неделе, когда бригаду отправляли, приказал арестовать. Мы уже знали, где Климович проживает. Пришли по адресу - а ее нет, дядька говорить не хочет. Вроде как, не знает. Поколотили самую малость - а он всё равно на своём стоит. Потом наш агент прибегает, кричит: на вокзале видели, прямо сейчас на московский поезд вместе с военным садится. Что за военный - не знаем.
  
  После короткой паузы, переведя сбившееся дыхание, чекист продолжил.
  
  - Послал я туда несколько человек, но не успели они. Поздно было, отправился поезд. Мы срочно телеграммы отбили на станции Добруш и Новозыбков в отделы железнодорожных Чрезвычкомов с подробными ориентировками...
  
  Я замер. Что ж получается? По всему выходит, Олю должны были арестовать в поезде?! Еще неделю назад?! И в Москву она не попала?!
  
  - Добрушские сотрудники устроили проверку всех вагонов прямо на ходу, как только поезд тронулся. Улизнуть Климович не смогла бы. Но, как не искали ее, не нашли. Установили попутчиков. Те показали, что еще до станции Добруш дамочка куда-то вышла, одетая в пальто. Но вещи оставила. А там - добротная одежда, такую по нынешним временам не бросают. Потом крестьянин сообщил - как раз при проверке документов он был в тамбуре, и там Климович под угрозой пистолета заставила его открыть дверь наружу. Ну и выпрыгнула на насыпь.
  
  Ошарашенный, я оглянулся.
  
  - Выпрыгнула???!!! На ходу?!
  
  Это казалось невероятным. Такого от Оли я не ожидал. Как она решилась? А если бы погибла?! И никто бы из нас не знал! Взбудораженный, я заходил из угла в угол, слушая дальнейший рассказ.
  
  - Пока поезд дошел до Новозыбкова, пока сотрудники нашли оказию вернуться назад, в Добруш, много времени прошло. Потом прочесали насыпь - еще в темноте. Никаких следов не нашли. Стали собирать информацию - ну ничего! Как в воду канула! Три дня засаду на квартире дядьки продержали. Тоже безрезультатно. Уже посчитали, что ушла 'попрыгунья'.
  
  - Как?! Попрыгунья?! - Хмуро переспросил я.
  
  Бочкин сжался и угодливо закивал.
  
  - Да. Так у нас в Чрезвычкоме прозвали Климович за этот прыжок с поезда...
  
  - Дальше! - Приказал я.
  
  - И вот 22-го марта, вечером, вызывает меня товарищ Пухов и говорит, что нашелся след Климович, можно брать хоть сейчас. Какой-то человек доставил в Чрезвычком письмо ею писанное. Ну, не нам, конечно, - военспецу из Тульской бригады. Фамилию не скажу - конверта не видел, а в письме она его по имени называла. То ли Витей, то ли Володей - уже не помню. Товарищ Пухов отправил Файншмидта на задержание офицера, но оказалось поздно - тот уже на фронт отбыл.
  
  Озноб бил меня все сильнее. И я, поежившись, вновь остановился у окна. Значит, Оля не бредила, когда спрашивала о письме.
  
  - Климович подробно сообщала, как ее найти. Видать, рассчитывала, что офицер поедет выручать. Сама-то она уйти не могла - сломала ногу при прыжке.
  
  Зубы мои непроизвольно сжались. Где же Оля была все эти дни? Что за люди ей помогали? Почему они не связались со мной сразу? Вот, кстати, и нашлось объяснение Олиному перелому, синякам и ушибам недельной давности.
  
  - ...И мы решили брать ее перед рассветом, когда сон покрепче. Окружили ту халупу, приготовились брать всех тепленькими. А у нее чутье, как у су...
  
  Награжденный звонкой затрещиной от Никитенко, Бочкин виновато продолжил.
  
  - Только я ко входу подошел, а Климович, как почуяла! Распахивает дверь, смотрит мне в глаза и сразу стреляет! Но, видать, нервы сдали - едва кожу на боку пулей оцарапала. Потом хижину заперла и через оконце отстреливалась еще с пяток минут. Потом затихла - патроны расходовала.
  
  Я слушал его и не верил, что речь про Олю.
  
  - Юродивого паренька пристрелили ненароком и хозяйку-нищенку. Та нам дверь открыла, а мы ее... - Бочкин ненадолго замолк, но после вмешательства Никитенко тут же заговорил. - Заходим, а Климович пистолет к виску приставила, глаза такие - сразу видать, что серьезно намерилась. Боец мой прыгнул, чтобы руку ей сбить. Она в него пульнула. Мы уж думали, убила. Потом, оказалось, ранила тяжело... Ну я-то не знал! Ну и огрел прикладом сгоряча! Глаза у Климович остекленели сразу...
  
  Бочкин замолчал. Оцепенев, я осмысливал его рассказ. Прыгала с поезда, отстреливалась, едва с собой не покончила - до какого же края надо было ее довести!? И нет ли моей вины в Олином страхе перед попаданием в Чеку? Кто стращал накануне отъезда окоченевшими трупами в овраге? С другой стороны, не будь у нее с собой пистолета, Оля не позволила бы себе такого отчаянного безрассудства.
  
  - Кто вел допрос и избивал Климович в подвале? - Глухим голосом спросил Никитенко.
  
  Бочкин судорожно вздохнул.
  
  - Допрашивал ее Файншмидт Лёва. Но не в подвале, а у нас, в Чрезвычкоме. Это потом... - Он замялся, и я в нетерпении повернулся к нему.
  
  - Что - потом?
  
  Чекист побелел, лоб его покрылся испариной. Старательно пряча глаза, он сморщился и словно выдохнул.
  
  - Это Песя!..
  
  - Кто? - Не понял я, вперившись в него взглядом.
  
  - Да Песя, ревкомовка, баба товарища Пухова! - Высоким голосом почти прокричал Бочкин. - Тварь марафетная, всех нас подставила! Лучше бы ей эта... Климович горло прогрызла! А что рука?! Рука - это ерунда!
  
  Я уже вообще ничего не понимал. Если бы еще голова была свежей...
  
  - Не истери! Говори по порядку! - Прорычал Никитенко. Похоже, он тоже не мог разобраться в сути происшедшего.
  
  Бочкина, похоже, самого охватило бешенство. Раздувая ноздри и исподлобья уставившись куда-то перед собой, он сбивчиво объяснял.
  
  - В Ревкоме она секретарем служит. Служила... Сначала с товарищем Комисаровым была, но товарищ Пухов отбил. С тех пор часто с нами на расстрелы ездила. Я приметил, нравится Песе смотреть, как люди перед смертью маются и что с ними сразу после пули делается. Румяная такая становится, глазки горят.
  
  Мы с Никитенко мрачно переглянулись.
  
  - А недавно новая блажь посетила. Стала просить, чтобы товарищ Пухов научил ее бить по лицу.
  
  - В смысле? - Чувствуя, как пересыхает от волнения горло, уточнил я.
  
  - Ну, мордобоя ей захотелось. Самой кого-то бить. Но так, чтобы безопасно было. Первый раз связали мужичка одного. Товарищ Пухов показывает, как бить, Песя - повторяет. Высоковато для нее получилось. Удар нормально не провести, пришлось по корпусу учить. Потом сколотили специальный стул, к нему с тех пор и привязывали арестантов. На той неделе она так с тремя 'забавлялась'. С третьим не повезло - матрос-анархист был. Он ей в лицо сумел плюнуть. Ну, мы его и отходили до потери чувств. Затем оттащили в камеру. Так этот матрос там и помер к утру...
  
  - Матрос, говоришь? - Многозначительно протянул Никитенко и встретился со мною взглядом. - А не из тех ли матросов-анархистов, что в тюрьме сидели перед нашим приходом?
  
  Чекист равнодушно кивнул.
  
  - Ну и за что вы их арестовали? - Поглаживая усы, уточнил Семен Аркадьевич.
  
  - Самого дела я не знаю. Это у товарища Пухова спрашивайте. Он ими занимался. И еще Матвей Хавкин. Одно точно скажу: оборзели те матросы до крайности, хозяевами в городе себя выказывали - хуже иных бандитов.
  
  Вопрос, безусловно, был интересным. Но меня, в первую очередь, волновала Олина судьба. Я смотрел на Бочкина, вспоминая в нем ту самоуверенную скотину, что проводила обыск в доме Колесникова, и - не узнавал. Обычный городской парень, не выдающегося ума и способностей, довольно трусливый и обидчивый. Куда подевалась вся его спесь и фанфаронство? Власть над другими голову сносила?
  
  - Вернемся к избиению Климович...
  
  - Только я прибыл из Добруша, - тяжело вздохнув, начал Бочкин. - Встречаю товарища Пухова, докладываю. А он мне открыто и говорит: 'попрыгунью' после допроса в отдельной камере закрыть. Есть, мол, на нее кое-какие планы. Отдельной камерой мы при чужих подвал называем...
  
  Его физиономия озарилась внезапной мыслью, и он тут же уцепился за нее, как за спасательный круг.
  
  - Я могу вам указать, где и у кого прячется приемная дочь товарища Каганова, председателя парткома!
  
  За кого он нас принимал и на что рассчитывал?! Подавив вспышку гнева, я процедил:
  
  - Дальше! Не отвлекайтесь!
  
  - Товарищ Пухов с женой товарища Каганова ушли, а мы приволокли Климович на допрос к Лёве Файншмидту. Она в себя ненадолго приходила, но ни ходить, ни стоять, ни сидеть не могла. После удара ее, кажись, паралич разбил. По всему было видно - не жилец. Ребята предлагали после допроса пристрелить, чтоб не мучилась. Но, раз товарищ Пухов приказал...
  
  Он перевел дыхание, а я поспешно вновь отошел к окну. Глаза предательски повлажнели. Очень тяжело было слушать.
  
  - Лева потом жаловался, что она и говорить толком не могла. Постоянно сознание теряла. Но ему как-то лекпом помогал. После допроса я приказал бойцам из взвода охраны спустить ее в подвал. И там вместе с одним из них привязал к стулу. Что было дальше, точно не скажу. Отсутствовал, выполняя поручение товарища Пухова. Прятал дочку Каганова у свояков товарища Войцеховича.
  
  - Сколько лет дочке? - Равнодушно поинтересовался Никитенко.
  
  - Лет шесть-восемь, - с радостной готовностью ответил чекист.
  
  Семен Аркадьевич длинно выматерился, следом раздался звук крепкой затрещины.
  
  - Вот ведь гнида!.. Продолжай.
  
  - Приехал я назад, значит, - затравленным голосом заговорил Бочкин. - А на первом этаже, возле дежурного, лекпом Песе правую руку перевязывает. Крови довольно много. Рядом товарищ Вилецкий нервно ходит, а товарищ Пухов отчитывает эту бабу свою. Мол, сама уже должна понимать ошибки. Зачем было кулак на лице оставлять? Дразнила? Видать, после очередного удара Климович ей зубами в кисть вцепилась - вот, откуда мизинец растет. Да так крепко, что сразу руку освободить не смогли. Товарищ Пухов челюсть выбил Климович - только тогда и получилось зубы разжать. Я потом ходил с лекпомом, тот решил назад вправить. Вдруг арестантка еще понадобиться? Зрелище, конечно, страшное - язык набок, кровища с осколками зубов...
  
  - Вправил и что дальше? - Намеренно прерывая дальнейшее описание подробностей, спросил я. Журавин оказался прав: у Оли действительно был вывих челюсти.
  
  - Меня на арест контры отправили в Новобелицу. А потом и вовсе закрутилось - готовились эшелоны с бунтующими встречать... Забыли все про Климович.
  
  Он еще что-то рассказывал, не имеющее для меня значения. Пропуская его слова мимо ушей, я думал, как поступить. Есть ли смысл вызывать к себе Пухова и эту его Песю? Видимо, ее, расцарапанную и избитую, видел я в камере рядом с ним. Вряд ли услышу что-то новое. Картина и так достаточно ясна. В чем-то, конечно, Бочкин мог оговорить их, но еще раз окунаться в эту историю я не имел моральных сил. Сначала - сон, а потом уже будет видно.
  
  По моему знаку Никитенко вызвал часовых, и Бочкина, наконец, увели. В комнату вернулся комендант, деликатно оставлявший нас с ротным наедине с арестованным.
  
  - Чекиста Пухова врачу показывали? - Спросил у него.
  
  Офицер кивнул.
  
  - Да. Многочисленные травмы головы, достаточно серьезные. Проводится лечение. Кроме того, по Вашему распоряжению мы рассредоточили арестованных по камерам.
  
  - Это хорошо.
  
  Пожав ему руку, я поспешил выйти. Никитенко не отставал.
  
  - Да, командир... Бедная девочка, - забравшись в седло, покачал головой Семен Аркадьевич. - Но характер-то каков, а?! Не у каждого мужика встретишь!..
  
  Вот как раз об Олином характере я и размышлял, направляя лошадь по освещенной редкими фонарями улице. Смог бы сам так бороться до последнего? Ответа не находил, и меня это смущало. А она - смогла. Даже 'на последнем издохе'.
  
  Внезапно вспомнился Георгий, озадаченный неожиданной Олиной ролью в Сожельском подполье. Тогда я не понимал его и мысленно возмущался. Даже, помнится, не только мысленно, но и вслух... А сейчас сам растерялся. Оказалось, я совершенно не знал ту Олю, о которой услышал от Бочкина. Получалось - выдумал ее?
  
  
  
  
  1919 год, Март, 26-го дня, 22.30 часов, город Сожель, новое помещение Штаба (Липовая улица,2)
  
  - Бедному собраться - только подпоясаться! - Отшутился пословицей в ответ на мое удивление Кузин, с гордостью показывая новое просторное здание Штаба и комендатуры. - Хорошо, что не успели обрасти бумажками и всяческим барахлом. Всего за один час управились! Сложнее прочих, конечно, связистам пришлось - здесь не было телефонной линии. Но и они, как видите, успели. Все уже работает, абонентский номер тот же.
  
  Сергей Петрович указал рукой на аппарат, мимо которого мы проходили.
  
  - Хотят еще телеграф установить... - И тут Кузина прервала трель телефонного звонка.
  
  Офицер из бывших штабных бригады ответил стандартное 'У аппарата' и, вслушиваясь в трубку, покосился на нас. Затем, обронив 'секундочку', обратился ко мне:
  
  - Товарищ командующий! На проводе штабс-капитан Метельский из Речицы!..
  
  Почему-то ожидая недобрую весть, я нахмурился и взял трубку. Память еще не отказывала - имя-отчество вспомнил сразу.
  
  - Игорь Аркадьевич? Это Недозбруев. Что у Вас слышно?
  
  - Добрый вечер, Владимир Васильевич! - Голос у Метельского был уставшим, но без тревожных ноток. Да и вечер назвал он добрым, отчего на душе сразу же отлегло. - Беспорядки в городе сдерживаем. В погром не перерастают. Хотя, конечно, отдельные грабежи случаются. Подключили к охране 'соколов'...
  
  - Повторите, пожалуйста. Кого подключили?
  
  Штабс-капитан спохватился и поспешил объяснить.
  
  - О, прошу прощения! Это у нас в Речице так называют!.. Молодежное спортивное общество 'Сокол'. В нем состоят гимназисты выпускного класса - семнадцати-восемнадцати лет. Сокращенно зовем 'соколами' или 'соколятами'. Возглавляет их учитель Федоров, бывший офицер. И вот сегодня днем, после разговора с Вами, провели короткое собрание. Ребятки согласились прийти на помощь. Мы их мобилизовали, раздали винтовки - было у нас несколько ящиков в запасе - и поручили поддерживать порядок в городе. Понемногу справляются парни.
  
  Мы поговорили еще минуту, наверное. Обсудили время, к которому должна прибыть завтра в Штаб речицкая делегация. Я с трудом сдерживал зевоту и лелеял в голове единственную и непреодолимую мысль - немедленно отправиться спать. Но в тот момент, когда разговор уже заканчивался, в комнату вдруг ворвался Кузин и сделал 'страшные глаза', пытаясь привлечь мое внимание.
  
  - Владимир Васильевич, прямо сейчас, с севера идет наступление красных! - Выпалил комендант города. - По данным разведки второго батальона 68-го полка, со стороны Жлобина к Сожелю подходят бронепоезд и несколько эшелонов с красноармейцами! Сведения подтверждаются крестьянами, прибывшими к нам добровольно...
  
  Не успел Кузин договорить, как в дверях появился взволнованный Никитенко в сопровождении уставшего Мадьяра.
  
  - Товарищ командующий! - Официально обратился ко мне в присутствии посторонних ротный. И кивнул на Ивана Колесюка. - По словам нашего разведчика, с юга по Черниговскому тракту движутся пехотные части Смоленского гарнизона!
  
  Странно, конечно, но к новостям я отнесся совершенно спокойно - словно, наконец, услышал то, что давно ожидалось, а его все не было и не было. Даже тревоги не ощутил. И едва сдержался, чтобы не рассмеяться, вспомнив об обещании Журавину. Мой смех бы не поняли. Да и какой теперь, к чертям, сон? Меня еще больше не поймут.
  
  Осознание пришло минутой позже, когда я оказался перед подробной картой уезда. Сердце застучало в висках, а взгляд намертво прилип к какой-то деревушке под названием Старая Белица - совершенно не относящейся к району предстоящих действий. Голова соображала туго, и многое из того, что говорили мне Кузин и возникший откуда-то Бранд, доносилось откуда-то издалека.
  
  - Матвеев скоро прибудет. Я отправил за ним авто, - сообщил Сергей Петрович, но смысл сказанного дошел не сразу.
  
  Потом прозвучала фамилия командира второго эскадрона, который был с нами в ресторации. Через какое-то время, я понял, что смотрю уже не на карту, а на чьи-то усы, определенно знакомые. Мой разум будто отключился, и даже двигаться было тяжело. Мир обволакивался 'ватной' вязкой пеленой, когда ничего уже не имеет значения. С этим состоянием нужно было немедленно что-то делать.
  
  Собрав последние крохи воли, я все-таки поднялся со стула и, ускоряя шаг, обошел комнату для заседаний. На ходу встряхнул головой, с усилием потер виски и глаза. Помогло, хотя, признаться, уже в это не верил. Мир вернул свои четкие очертания, и разум снова заработал. Печальным было другое. Офицеры смотрели на меня озадаченно, если не сказать недоуменно. Никитенко, Бранд, Кузин - к счастью, присутствовали пока только те, кому я хоть сколько-то доверял.
  
  - Владимир Васильевич, Вы здоровы? - Осторожно поинтересовался Кузин. Что ж, ожидаемый вопрос.
  
  Опустив глаза, я кивнул. Журавин был прав, тысячу раз прав. Мне нужно было поспать. Вот как теперь быть? Как продержаться предстоящую тревожную ночь? И будет ли потом передышка?
  
  - Товарищ командующий, позвольте уточнить, когда в последний раз Вы спали? - Вежливо, но с едва ощутимой ехидцей спросил Бранд. Догадался. Скрывать смысла не было.
  
  - Еще будучи завхозом, в одном купе с Вами, - признался я, прикуривая папиросу. Хотя от привкуса табака уже тошнило.
  
  Глаза артиллериста округлились. Чертыхнувшись, он переглянулся с другими.
  
  - Так что это получается?! Трое суток?! Четвертые пошли?!
  
  Похоже, мое заявление произвело впечатление и всерьез обеспокоило их. Но все мы понимали, что в ближайшие часы ни о каком сне не может быть и речи.
  
  - На кокаине продержитесь еще некоторое время, - задумчиво предложил Кузин. - Знаю у кого можно попросить. Быстро доставят.
  
  К наркотикам я относился не то, чтобы отрицательно. Скорее со страхом. Никогда не пробовал, и потому не знал, как они на меня подействуют. А сейчас тем более рисковать не хотел.
  
  - Нет, я попробую без кокаина.
  
  - Есть один экзотический рецепт... - Качнувшись на каблуках и потирая кулаком подбородок, прищурился Бранд. - Я однажды пробовал. Потрясающий эффект!
  
  Лицо его приобрело лукавое выражение. Так, что я даже засомневался - нет ли каверзы в том, что он хочет предложить?
  
  - Нужны шоколад и лимон. Примус и турка в штабе есть, - пробормотал Владимир словно сам себе.
  
  - Шоколад и лимон? - Недоверчиво скривился Кузин. - Что-то не верится... Ну, допустим...
  
  Кавалерист задумался, взлохматив волосы на затылке.
  
  - А впрочем!.. Здесь, в соседнем доме есть кофейня. Конечно, уже закрыта. Но хозяин живет там же, на втором этаже. Теоретически, у него может быть и то, и другое. Владимир Владимирович, Вы уверены, что поможет? Не хотелось бы старого Израиля попусту беспокоить.
  
  - Я мигом слетаю! - Вызвался Никитенко. И, не дожидаясь пока офицеры договорят, целеустремленно выскочил за двери.
  
  - Так что за рецепт такой? - Принялся выспрашивать у Бранда кавалерист. А я, тем временем, вновь вернулся к карте, пытаясь припомнить всё, что слышал.
  
  Итак - два эшелона с красноармейцами со стороны Жлобина. Наверное, батальон? И с ними бронепоезд в поддержку. Подробностей - никаких. Что ж, один бронепоезд у нас отличился - пусть отличиться другой. Ну а с ним отправим... Нет, не пехоту. Эскадрон. Сто двадцать всадников, ночью. У страха глаза всегда велики, а уж в темное время суток!..
  
  Идея мне понравилась. Пойдем навстречу, ударим превентивно, не дожидаясь, пока красные доберутся до нашего заслона. В случае неудачи кавалерии, в заслоне стоял резерв пехоты с пулеметами и траншейной командой.
  
  - Сергей Петрович, Вы что-то говорили ротмистре де Маньяне? - Уточнил я. И заодно выложил свой план - с бронепоездом отправится эскадрон де Маньяна. Оказалось, мысли наши совершенно совпадали.
  
  - Я уже отправил за ним вестового, - сообщил Кузин и подошел к карте. - Но что будем делать с югом? Имею основания предполагать, что разведчик что-то напутал. Утверждает, будто с Черниговского направления идут смоленские части! Но где Смоленск, а где - Чернигов! Северо-восток и юг! Я бы еще поверил, что они движутся из Добруша - ровно с востока.
  
  - Кстати, где он? - Вспомнил я о Мадьяре. - Давно знаю этого человека, и его информации склонен доверять. Хотя, конечно, она вызывает вопросы.
  
  Ознакомившись с моим планом по Жлобинскому направлению, Бранд немедленно вышел в смежную комнату, к телефонному аппарату. Связался с расположением артиллеристов и отдал приказ командирам двух бронепоездов срочно явиться в штаб.
  
  - Спит Ваш лазутчик возле телефона, словно муку продавши! - Усмехнулся Бранд при возвращении к нам. - На мой ор в трубку даже ухом не повел! Связь через железнодорожный коммутатор с моими - отвратительная!
  
  Прерывая его на полуслове, противно скрипнула дверь, явив нам довольную физиономию Никитенко.
  
  - Раздобыл, Владимир Васильевич! - С торжествующим видом ротный потряс в воздухе большим куском шоколада, завернутым в пергамент. Размером тот был, наверное, в половину человеческой головы. - Вот с лямонами хуже. Только два плода - мелочь сморщенная. Израиль этот говорит, еще до коммунистов лямоны были, как лямоны. А теперича ничего нет. Перебиваются старыми запасами.
  
  - ЛИ-моны, Семен Аркадьевич! - Не удержавшись, поправил Бранд, забрал у Никитенко 'компоненты' и, как-то неуверенно глянув на меня, вышел на поиски примуса с туркой. Вид у него был озадаченным.
  
  - Ну, я вам скажу, и тип этот Израиль! - Восхищенно покрутил головой ротный. - Настоящий жук! Сначала и вовсе разговаривать не хотел. Долго я на него наседал - ни в какую! Потом выведал, что для Штаба - так сам вынес и денег не взял! Серьезный тип. И, кстати! Поведал, какая присказка уже среди местных евреев о нас ходит!
  
  Мы с Кузиным заинтересованно переглянулись. Хотя, конечно, назвать мою замедленную реакцию заинтересованностью - язык не поворачивался. Я опять едва двигался. Усталость новой волной накрывала меня.
  
  - Присказка? Не слышал! - Удивился Сергей Петрович, поглядывая на часы. Прошло не менее двадцати минут, однако никто из вызванных офицеров до сих пор не прибыл. А время не терпело. В первую очередь, нужно было отправить отряд в Жлобинском направлении. С юга, насколько я понял, ситуация могла пока подождать часок-другой. Пехотные части двигались пешим порядком и были еще далеко.
  
  Никитенко что-то говорил, подражая местному еврейскому говору, о каком-то доме с выбитыми окнами. И Кузин даже посмеялся. Но а я же опять не мог вникнуть в суть. Оставалась надежда, что средство от Бранда действительно поможет.
  
  Артиллерист появился одновременно с де Маньяном. Он нес в руке чашку с чем-то горячим. Затем, смущенно глянув на меня, поставил на стол это дымящее темное варево и напряженно сжал губы.
  
  - Надо выпить до дна, - после некоторой паузы неуверенно сказал Бранд. И я понял, что дело нечисто.
  
  - Что там? Только честно, - попросил я.
  
  Владимир громко вздохнул.
  
  - Шоколад, лимон, коньяк. Надо бы бренди, но коньяк вполне подходящая замена
  
  - И всё?
  
  - Всё, - уверенно ответил он на мой прямой взгляд.
  
  Под пристальными взорами присутствующих я, обжигаясь, отхлебнул немного и - едва не выплюнул обратно. Смесь оказалась ядреной, тягуче-вязкой и горько-кислой одновременно.
  
  - Черт! Ну и мерзость! - Выпалил я, наконец, решившись проглотить.
  
  Бранд деликатно отвел глаза. Что ж, выбирать не приходилось. Размешав варево ложкой и, тем самым, несколько остудив его, я все же уговорил себя выпить чашку. Не хотелось растягивать это 'удовольствие', постарался за несколько больших глотков. Но напоследок все-таки поперхнулся и зашелся в долгом приступе кашля. Казалось, глаза вылезут из орбит. Однако справившись со своим состоянием, я вдруг почувствовал, что совершенно не хочу спать. И ум прояснился.
  
  - Хм, действует!.. Спасибо!
  
  Тезка ухмыльнулся и удивленно качнул головой.
  
  - Надо же!..
  
  Заметив мое изумление, он тихо признался - так, чтобы больше никто не слышал.
  
  - Не пробовал я его никогда. В детстве вычитал в книжке про британских офицеров в Индийских колониях и почему-то запомнил. А вот ведь - пригодилось!
  
  Ответить по этому поводу я ничего не успел, потому как в комнату прибыли сразу все, кого мы ожидали - Матвеев, командиры бронепоездов, представитель Комитета железнодорожников и... Журавин.
  
  Поначалу хмуро глянув на меня, он опешил и удивленно уселся за стол вместе со всеми. Чувствовал я себя теперь и вправду замечательно. Даже успел отвыкнуть от такого состояния бодрости. Интересно, как долго будет действовать это мерзкое варево и как часто его можно употреблять? Бранд наверняка не знал ответа. Ну а спрашивать у Журавина я пока остерёгся.
  
  Время полетело стремительно. Мне вдруг стало казаться, что мы можем не успеть, что слишком неповоротливо и долго реагируем на вводные. И потому я, без особых предисловий, коротко обозначил обстановку, после чего сразу перешел к распоряжению ротмистру де Маньяну.
  
  - Выдвинуться со своим эскадроном вперед, по линии Гомель - Жлобин, войти в соприкосновение с красными и поддержать действия нашего броневика.
  
  Теперь предстояло выбрать, какой именно бронепоезд отправится на ликвидацию противника. Взгляд мой остановился на веснушчатой физиономии поручика Сотникова - того самого, который в первый день мятежа, вместе с броневиком перешел на нашу сторону. Помнится, у него был внушительный бронированный пулеметный вагон. А вот блиндированные платформы определенно уступали нашим, сооруженным бригадой уже после, для других бронепоездов.
  
  Словно почувствовав мои сомнения, слово взял Бранд.
  
  - Рекомендую отправить броневик под командованием поручика Сотникова. Маршрут ему знаком - совершал разведку днем. Тем более, что команда второго бронепоезда, под началом поручика Григорьева, только что прибыла с задания.
  
  На том и порешили. Кажется, Сотников даже был рад. Взволнован и преисполнен ответственности - это определенно. Договорились с представителем железнодорожников о срочной подготовке эшелона для конного эскадрона. Журавин выделил фельдшера и двух санитаров. И всё - команда к исполнению была отдана. Теперь оставалось только ждать известий.
  
  Не успели мы перейти ко второму вопросу, штабной офицер принес телефонограмму от 'западной экспедиции'. Яньков сообщал свежие данные разведки. Выяснилось, что за силы противостоят нам в Калинковичах: отряд смоленского губвоенкома Адамовича неизвестной численности, кавалерийский эскадрон из Могилевского гарнизона и мортирный взвод, неизвестно к кому относящийся. Бронепоезд, прикрывающий роту Янькова, уже был обстрелян из гаубицы. Обошлось без попаданий. В восемь вечера произошло первое соприкосновение с противником. Появление наших сил застало красных врасплох. По словам пленных, эти части направлены большевиками на прикрытие прорвавшегося участка петлюровского фронта. В результате короткого боя трое бойцов ранено. Отряд и броневик временно отступили к Василевичам, откуда и отправили в Штаб телефонограмму.
  
  Пока я набрасывал на листке бумаге ответ Янькову, в комнате заседаний появился Кридинер и два офицера из Постанческого Комитета - их фамилии не запомнились. Вид у Михаила Арнольдовича был дрянной, будто он бодрствовал не меньше меня. Какой-то дерганный, нервный, подавленный. Но что было тому причиной, я не мог понять.
  
  - Владимир Васильевич! - Словно заставляя себя говорить, произнес он. - Мне сообщили, что идет атака красных.
  
  - Можно сказать и так, - скупо ответил я, перечитывая текст своего сообщения.
  
  - Вы же понимаете, что мы должны срочно обеспечить себя заложниками. Вот список! - И он опустил на стол передо мной рукописный лист с большим перечнем фамилий. Кстати, руки у него слегка дрожали.
  
  - Это не может подождать? - Нахмурился я. Нужно было вникнуть, кого он там определил в заложники. С него станется - и ту шестилетнюю дочку парткомовца возьмет. Поэтому просто подписывать список нельзя. Мне отвечать за всё - и перед людьми, и перед собой в том числе. А на подробное рассмотрение, по сути, сейчас не было времени.
  
  Кридинер с видом сильнейшей головной боли скривился.
  
  - Нет, они будут нашим щитом. Мы уже обсуждали данный вопрос. Или Вам напомнить? - Буквально проскрипел он.
  
  Не отвечая , я передал офицеру-штабисту текст для телефонограммы.
  
  - Отправьте немедленно, - приказал ему, и вновь переключился на Кридинера. - Вы бы присели, товарищ председатель.
  
  Бросив взгляд на список и выхватив первые фамилии, я удивился. Пухов, его Песя, Бочкин, тот Файншмидт, что допрашивал Олю... Пока особых возражений не возникало.
  
  - Пухов вроде бы едва живой, нуждается в медицинской помощи, - засомневался я.
  
  - Поверьте, никто не расстроится, если он подохнет, - с перекошенным лицом и взглядом исподлобья , прошипел Кридинер. С ним определенно творилось что-то неладное.
  
  Дальше следовал председатель Ревкома Комиссаров, редактор газеты Вилецкий - тут я тоже не возражал... Начальник заградотряда Песин, комиссар юстиции Ауэрбах-Подгорный - восемнадцатилетний каратель из Тулы...
  
  Дверь в комнату приоткрылась. Кридинер оглянулся и, заметив мелькнувшее чье-то лицо, просиял.
  
  - Прошу прощения! Я ненадолго выйду, - торопливо проговорил он и едва ли не бегом рванул к дверям.
  
  Недоуменно ухмыльнувшись я продолжил чтение. Предисполкома Гуло и рядом вопрос с пометкой 'ЖД'. То же самое возле фамилии Володько. Бывшие железнодорожники? Их лучше вычеркнуть. Мало ли как отнесутся к этому наши союзники-железнодорожники? Какой-то Хохлов, немецкие фамилии - интернационалисты? Неужели Кридинер думает, что они так дороги большевикам? Те вряд ли по именам их помнят.
  
  Михаил Арнольдович вернулся неожиданно просветлевшим и радостным.
  
  - Что-то случилось? - Не удержался я от вопроса.
  
  Расслабленно улыбаясь, он отрицательно качнул головой.
  
  - Нет, всё в порядке вещей.
  
  Отводя от него взгляд, я вдруг заметил, с каким пристальным вниманием смотрит на Кридинера наш доктор. Затем, с не меньшим интересом, обратился на меня.
  
  - Михаил Арнольдович, будьте любезны, поясните, но только коротко, кого Вы включили в список, начиная с этой фамилии? - И я указал ему имя начальника милиции. Вообще-то вникать во все это не хотелось. И времени было жалко. Куда больше интересовало, о чем говорят офицеры, рассматривая вывешенную на стене карту. Стараясь не мешать мне, они, понизив тональность, оживленно спорили. Причем Матвеев в чем-то решительно возражал и Кузину, и Бранду. А я вынужденно выслушивал характеристики и должности местных большевиков. Но что поделать - этот вопрос тоже представлялся немаловажным.
  
  Наконец, Кридинер завершил экскурс по местному большевистскому Олимпу. Очередь дошла до рядовых - служащих отделов и комиссариатов. И я сразу же перечеркнул эту часть списка жирным крестом. Не вчитываясь. И на недоуменное восклицание Кридинера намеренно не отреагировал.
  
  Глаз зацепил среди фамилий коммунистов Федечку Колесникова. Судя по должности - не тезка. Он самый - железнодорожная Чека. Напротив него я написал: 'Немедленно освободить'. И тут же засомневался: чем он лучше других? Олин кузен, сын Николая Николаевича. Вот и вся заслуга. Подумав, добавил: 'Привести ко мне. В. Недозбруев'. Затем глянул на скисшую физиономию председателя повстанческого комитета и проредил верхнюю половину листа. Интернационалистов решил оставить в тюрьме. Итого получилось двадцать два особо важных заложника.
  
  - Владимир Васильевич! - Буквально взревел Кридинер, привлекая к нам всеобщее внимание. - Я протестую!
  
  И куда девалась столь свойственная прапорщику флегматичность? В ответ я тихо и нецензурно высказал свое равнодушие к его протестам. Что еще больше вывело Михаила Арнольдовича из себя. Сотрясая в воздухе бумагой с почерканным списком, он беззвучно разевал рот, не в состоянии говорить от охватившего его бешенства.
  
  - Надеюсь, у Вас - всё? - Жестким тоном уточнил я и встал из-за стола, желая присоединиться к офицерам у карты. - Нас, как Вы верно заметили, красные атакуют. Так что оставим общественно-политические споры до лучших времен.
  
  Одарив меня жгучим взглядом и прошипев: 'Честь имею!', Кридинер с подчеркнуто возмущенным видом удалился. М-да, основательно вывел я его из равновесия. Теперь стоило ждать что-нибудь в ответ. Впрочем, возможно я ошибался и наводил на прапорщика напраслину. И такое могло быть. Однако какое-то предчувствие говорило иное.
  
  Тем временем, дискуссия офицеров возле карты продолжалась. Казалось, все обозначения от Сожеля и до Добруша скоро будут истерты тупыми концами карандашей, которые использовались вместо указок. Здесь же, перед Матвеевым держал ответ помятый и задавленный авторитетом полковника Мадьяр. Смотреть на него было больно. Мало того, что он отчаянно хотел спать, так еще и явно робел под натиском офицера. Но самое интересное, от волнения он практически утратил свой диалект и заговорил довольно чисто.
  
  - Никак нет, Вашбродь! Они знают о вашем крепком заслоне, поставленном на тракте в Добруш. Потому и пайшли в обход.
  
  - Ну, допустим, - Матвеев задумчиво потер переносицу. - Допустим, они прошли по этой окружной дороге через Жгунь - Прибытки - Климовку и вышли на Черниговское шоссе... Однако, объясните, молодой человек, с чего такая уверенность, что части - смоленские?
  
  - Так сами мне казали. Я на привале погутарить к им подыходил. Только смолян немного в их. Ведет отряд главный смоленский чекист. З ним рота. Остатние - бранцы.
  
  - Что и требовалось доказать, - кивнул Кузин. - Та самая брянская дивизия, что в Добруше за счет наших дезертиров одевалась-обувалась.
  
  - Откуда сведения? - Удивился я.
  
  Сергей Петрович с сожалением вздохнул.
  
  - Да, был один доброжелатель на Добрушском телеграфе. Сообщал нам некоторые сведения. Но, похоже, прижали его. Еще утром замолчал. Успел передать, что днем 25-го дивизия вышла из Добруша. Долго ж они шли. Больше суток.
  
  Матвеев пренебрежительно махнул рукой.
  
  - Для подготовленной пехоты сорок верст пешим порядком - нормальный дневной переход.
  
  - Что-то у меня - никакой уверенности в их подготовленности, - усмехнулся Бранд. - Если такие же архаровцы, как наши, то...
  
  - Недооценивать противника очень опасно, Владимир Владимирович, - сурово отрезал полковник. Отчего-то он пребывал не в духе.
  
  Бранд иронично поднял брови и хотел было парировать, но тут уже вмешался я.
  
  - Что получается в итоге? Какова обстановка? - адресовал вопрос всем сразу. И в первую очередь посмотрел на Матвеева.
  
  Тот нахмурился, недовольно пожал губы и стукнул карандашом по карте.
  
  - По сообщению гражданина Колесюка, - он указал глазами на Мадьяра. - И косвенным подтверждениям нашей разведки, со стороны деревни Климовка на Черниговском тракте появились пехотные воинские части под командованием председателя Смоленской губчека, фамилию которого не помню. Насколько мне известно, он не имеет военного образования и достаточного опыта. Предполагаемая численность - два батальона, однако в разговоре с Колесюком красноармейцы называли себя дивизией. Вооружены трехлинейками. В наличии станковые пулеметы типа 'Максим'. Колесюк насчитал двенадцать. И это явно не все. Артиллерии нет, но ожидается прибытие батареи из Орла, а также автобронеотряда из Москвы. Подробности о них отсутствуют, известие ходит среди красноармейцев в качестве слуха. Однако я не стал бы сбрасывать его со счетов. И еще - по неподтвержденным данным к этому формированию должно прийти подкрепление с юга. Доброхоты или регулярная часть - неизвестно.
  
  - Иван Степанович, - обратился я к Мадьяру. - У Вас будет что дополнить?
  
  Глянув на меня округлившимися глазами, он растерянно покачал головой. Обстановка и общий тон, да еще наложившиеся на полусонное состояние, действовали на него подавляюще. Попусту задерживать Колесюка не имело смысла. И я отпустил его. Наутро ему предстояло вновь отправиться в разведку.
  
  - Ваше мнение? - Теперь уже целенаправленно спросил я Матвеева. Полковник, словно ожидая такого вопроса, снова щелкнул карандашом по карте и провел широкую дугу ниже Сожеля.
  
  - По всей видимости, противник избирает для удара южное и юго-восточное направление, затрачивая лишние силы и время на перемещение своих войск. Почему он это делает? Вероятно, намерен застать нас врасплох и обойти известные ему заслоны, расположенные между Сожелем и Добрушем на железнодорожном и шоссейном трактах. Возможен и другой вариант. Допустим, появление некой 'дивизии' с юга - это обманный маневр. И противник ожидает, что мы уберем заслоны с востока, бросив все силы на ликвидацию возникшей угрозы. А сам ударит впрямую от Добруша. Отсюда вывод - в бой желательно направлять резервные части. Имеющиеся заслоны оставить на своих местах.
  
  - Разрешите возразить! - Не удержавшись, встрял Бранд. И я понял, что услышу продолжение давешнего спора. - Заслоны необходимо перенести ближе к Сожелю! При неблагоприятном развитии ситуации они могут быть окружены с двух сторон!
  
  - Вы понимаете, что этого от нас и ожидают?! - Взорвался Матвеев. - Только начнем менять позицию, в самый неблагоприятный момент может последовать удар!
  
  Бранд подскочил к карте и своим карандашом провел дугу от позиций, занимаемых восточными заслонами, в сторону Добруша.
  
  - Вот сюда направить конных разведчиков. А с этой стороны, - он указал на железную дорогу. - Выдвинем в качестве прикрытия бронепоезд. И обеспечим снятие с позиции второй батареи и отход пехоты.
  
  - Каких еще конных разведчиков? - Лицо комполка заметно побурело. - Вы имеете в виду кавалерийский дивизион? Или распоряжаетесь разведкой первого батальона моего полка?! Вы бы сначала удосужились выяснить, где и как используются эти силы, прежде, чем выстраивать планы!
  
  Рассуждения Бранда показались мне не лишенными здравого смысла. Но и Матвеев был прав - оба кавалерийских эскадрона будут заняты: один уже отправлен на север, другой, под командованием Кузина, пойдет на Черниговский тракт. И с ним - стрелковая рота с Полесской станции. Жаль, подполковник Томилин не успел вернуться с северного заслона, где располагались подразделения 67-го полка - не считая резерва, 'западной экспедиции' и караулов по городу.
  
  Пресекая затянувшийся спор, я поднялся из-за стола и, оглядев присутствующих, отдал распоряжения, подводящие черту.
  
  - Спасибо всем за мнения! Определяю следующий порядок действий. Командиром сводного отряда назначается подполковник Кузин. Сергей Петрович, забирайте весь резерв со станции Полесской. Полковник Матвеев! Назначьте в состав отряда две роты в полном вооружении - Маркелова и Никитенко. Да, и еще траншейную команду. Капитан Бранд - передайте в распоряжение отряда бронепоезд ?3 поручика Григорьева. До рассвета восточные заслоны остаются на своем месте. На утро будем планировать перемещение позиций ближе к городу. Так, чтобы не оставлять возможных подходов в тыл наших подразделений. Капитан Журавин - подготовьтесь к приему раненых и обеспечьте подразделения фельдшерами и санитарами. Штабс-капитан Хиродинов - наладить связь со штабом. Прапорщик Арконченьц! Выдать отряду продовольствие на сутки. Сергей Петрович, полтора часа на формирование отряда!
  
  Кузин нахмурился. Видимо, примеривался - успеет ли? Матвеев просветлел, хотя, казалось бы - вышло совсем не так, как он настаивал. Бранд коротко улыбнулся. Собрание закончилось. Рассиживаться было некогда. Да и мне самому стоило проехаться на позиции. Но - не сейчас. Сейчас предстояло ждать новостей от де Маньяна. И знать бы еще, куда так основательно запропастился мой начальник штаба подполковник Доссе?
  
  
  
  1919 год, Март, 27-го дня, 1.20 часов, город Сожель, здание Штаба по улице Липовой
  
  Примерно через полчаса после собрания ко мне в Штаб вернулся Журавин.
  
  Я как раз разговаривал по телефону с Яньковым. Внимательно слушал подробный доклад ротного и - подспудно изумлялся. Неужели речь шла о том же самом местечке, по которому мы с Брандом гоняли мародеров? Вспомнились хозяйка шляпного салона Сима, молоденькая фельдшерица, милиционер-бедолага и старый еврей, подносивший мне золотые часы. Мыслимо ли было представить еще в субботу, что так все переменится? И теперь та станция и увязшие в весенней распутице Калинковичи казались невероятно далекими и чужими...
  
  Дежуривший при штабе солдат принес нам с доктором крепкого горячего чая с кусками колотого сахара, и я знаками пригласил Алексея за стол. Аккуратно отпивая из стакана, Журавин внимательно поглядывал на меня, словно избрав объектом для изучения, и тем самым мешал слушать Янькова. Пришлось намеренно повернуться к нему спиной, чтобы иметь возможность спокойно договорить.
  
  - Володя, позволь высказать наблюдение со стороны, - блеснув стеклами очков, улыбнулся Журавин, едва я положил трубку.
  
  - Что ты имеешь в виду? - Очень не хотелось выслушивать очередных нравоучений по поводу моего сна.
  
  - Когда ты отдаешь распоряжения, в тебе чувствуется некое беспокойство, ты комкаешь окончания слов. Словно сомневаешься в своем ранге и праве отдавать приказы.
  
  Его замечание меня уязвило. Нахмурившись, я закурил и недовольно пробурчал.
  
  - И что - очень заметно? Не знаю, в первый день, может, так и было, но сейчас я чувствую себя вполне уверенно.
  
  - Да, сейчас лучше, согласен. Впрочем, напрасно я это сказал. Заметно будет только тому, кто хорошо тебя знает. Возможно, Матвееву. Остальным - вряд ли, - тут же успокоил Алексей и кивнул на окно. - Кстати, еще на улице обратил внимание... Что у вас здесь за концерт?
  
  Я ухмыльнулся.
  
  - Ты начало не застал! Мы тут уже думали: вылазка противника, дерзновенное нападение на Штаб! - И, встав из-за стола, я открыл окно пошире.
  
  Вместе с волной свежего воздуха в комнату ворвался красивый мужской голос, выводивший под гитару:
  'Под луной расцвели
  Голубые цветы.
  Они в сердце моём
  Пробудили мечты.
  К тебе грёзой лечу,
  Твоё имя шепчу.
  Милый друг, нежный друг,
  По тебе я грущу...'
  
  Не удержавшись, Журавин тоже подошел к окну, и мы с удовольствием дослушали романс. Затем последовала недолгая пауза, и неизвестный певец начал снова: 'Ночь светла. Над рекой...'. Гитарой, на мой неискушенный взгляд, он тоже владел неплохо.
  
  - Отличный тенор, немного фальшивит, но в целом - замечательно! - Заключил доктор. - Я смотрю, он решил пойти на 'бис'.
  
  - Этот 'бис' происходит уже раз пятый или шестой, - засмеялся я. - На восемнадцатый, наверное, возненавижу.
  
  Журавин с задумчивым видом вслушивался в романс.
  
  - Да, все-таки замечательно! А что это вообще такое?
  
  - Насколько наши успели выяснить - в соседнем доме жилец задабривает даму сердца. Улочка тихая, хоть и в центре, звуки доносятся превосходно. Сначала этого несчастного с грохотом и руганью выставили за дверь - даже здесь было слышно. А потом он принялся дорогу назад песнями пробивать. Так что и 'Очи черные' пропел пару раз, и 'Белую акацию', а вот на этом романсе его как-то заклинило.
  
  Достигнув заключительного куплета, певец уже без паузы перешел на первый.
  
  - М-да, - вернувшись к чаю, качнул головой доктор с веселыми чертиками в глазах. - Такой талант пропадает! Не хуже Джузеппе Ансельми будет!
  
  Отпив из своего стакана, я спросил у него впрямую.
  
  - Алексей, что стряслось? Почему ты пришел? Зная тебя, сомневаюсь, что просто так.
  
  Он двинул бровями, шумно выдохнул и, наконец, сказал:
  
  - Определенной причины вроде и нет. Так - общее беспокойство и ряд несрочных вопросов. Кстати, я о Колесникове выяснил. Лежит в Земской больнице - это рядом с Военным госпиталем. Состояние средней тяжести, стабильное. Но подробностей не знаю и сам его не посещал. Время позднее...
  
  - Спасибо, - кивнул я и не столько спросил, сколько констатировал. - Значит, про Ольгу ему лучше не говорить?
  
  Журавин слегка пожал плечами.
  
  - Видно будет. Может, ему сообщили об аресте Савьясовой и тем самым вызвали приступ? Я завтра утром... - Он усмехнулся и поправил себя. - Сегодня утром сам зайду к нему и оценю состояние.
  
  Певец за окном прервал романс на полуслове, громко выматерился. Судя по звучным крепким выражениям, на гитаре лопнула струна. Но и это его не остановило. Приспособившись играть и так, маэстро затянул все тот же романс. Cнова - сначала.
  
  - Алексей, - неловко начал я. - Когда будет возможно перевести Ольгу к тебе в санпоезд?
  
  - Но - зачем? - Удивился он. - В госпитале - отличный уход. И потом, мне сложно сравниться с Перенталем...
  
  - Это всё так... Но я не могу оставить ее в Сожеле. Она должна быть вне всякой опасности.
  
  Журавин нахмурился и долго не отвечал.
  
  - Я, собственно, тоже хотел задать тебе вопросы по Савьясовой... Понимаешь ли, в госпитале ей однозначно лучше. Дело даже не в Перентале. Если мы отправимся из Сожеля, ты сам представляешь - вагон раскачивается, какие-то мелкие сотрясения, резкие толчки при неудачных маневрах машиниста... Все это ей противопоказано. Даже доставить в поезд - уже лишнее беспокойство для больной. Пожалей ее, оставь в госпитале.
  
  Закрыв лицо руками, я тяжело вздохнул. Представил варианты... Риск присутствовал в любом случае.
  
  - Алексей, нет. Речь даже не о том - переводить Ольгу к тебе или нет. Вопрос стоит категоричнее: когда можно переводить?
  
  Он с удивлением глянул на меня.
  
  - Ты сумасшедший! У нее хотя бы спроси!
  
  - Я уверен, она в любом случае не захочет оставаться - пойдем ли мы дальше, на Москву, или отступим к Речице. Сожель - совсем небольшой городок. А Ольга - человек заметный. Не спасет даже смена имени. Не дай бог, сюда прорвутся большевики - ей точно не жить.
  
  Качнув головой, Журавин насупился.
  
  - За последствия я не ручаюсь.
  
  - Перенталь говорит, в Олиной ситуации никто не может ни за что ручаться.
  
  - Но ты уменьшаешь ее шансы!..
  
  - А вот это - неизвестно! - Вскинулся я. - В Чеке все преимущества госпиталя - 'коту под хвост'!
  
  Мы замолчали. Оборвал себя на высокой ноте и тенор за окном.
  
  - Ты знал, что Кридинер - морфинист? - Нарушив паузу, спросил Журавин и потянулся за папиросами.
  
  Мне оставалось только изумленно глянуть в ответ.
  
  - Откуда сведения? - Справившись с оторопью, уточнил я.
  
  - Да так, - закурив, наморщил лоб доктор. - Сначала были смутные догадки, а сегодня представился случай убедиться. Потом еще спросил нашу фельдшерицу-морфинистку. Так и есть, помогают друг другу дозу доставать. Это тебе для размышлений. Собственно, из-за этого и приходил.
  
  Новость поразила меня. Не ожидал. Но теперь становилось понятно - вдруг резко всплыл в памяти эпизод - кто дал Савьясову морфий после ранения на хуторе! Все сходилось - Кридинер вез его на бричке по лесу до тракта, и, когда я догнал их на мотоциклете, Георгий уже был в странном состоянии.
  
  Докуривая и наблюдая за моим потрясением, доктор тихо поинтересовался.
  
  - Ну а ты, Володя, с чего вдруг такой бодрый? Кокаин со спиртом? Вроде, не похоже.
  
  Вот этот вопрос, наверное, и был главной причиной его визита. Усмехнувшись, я рассказал ему об эксперименте, произведенным надо мной Брандом.
  
  - Интересно, интересно! - Многозначительно хмыкнув, Алексей попытался выяснить у меня пропорции. Пришлось развести руками.
  
  - А вот за этим - к капитану Бранду! Что он там в детстве вычитал и как хорошо запомнил... Но что-то мне подсказывает, подбирал соотношение наобум.
  
  - Экспериментаторы чертовы!.. - С веселой ехидцей в голосе хмыкнул доктор и, посерьезнев, предупредил. - Ты же понимаешь, что потом будет глобальный 'отлив' сил? Ничего в природе не дается просто так. Организм не обдуришь. Можно, конечно, еще той бурды выпить, но... Толку немного. Действие будет уже короче и, возможно, слабее. И, кстати, если еще лимоны понадобятся, у меня штуки три есть.
  
  - Спасибо, - улыбнулся я.
  
  Дверь приоткрылась и перед нами возник вестовой с телеграммой. Чувствуя, как колотится сердце, я распечатал ее и прочитал: 'Сожель Штаб Недозбруеву ТЧК Вступили бой ТЧК После недолгого сопротивления противник бежал ТЧК Захвачен эшелон много пленных ТЧК Ждем указаний ТЧК Ротмистр Деманьян'.
  
  - Ну что, Алексей Дмитриевич! - Растянулся я в торжествующей улыбке. - Не так страшен черт, как его малюют? Первое наступление с успехом отбито!
  
  - Северное направление? - Взволнованно переспросил он.
  
  - Так точно! - Допив чай залпом, словно это было что покрепче, я вызвал телефонную станцию и попросил соединить с почтово-телеграфной конторой. - Штаб Недозбруева. Прапорщика Блинова пригласите к аппарату!
  
  Тот, по видимости, оказался неподалеку, поскольку ответил буквально сразу. Продиктовав ему приказ для де Маньяна и Сотникова возвращаться на отдых, я положил трубку и задумался. Возможно, доктор был прав, и Олю пока не стоило беспокоить переводом в санитарный поезд? Но какой-то тревожный червячок в душе продолжал настаивать на своем. Значит - переведем.
  
  Я взглянул на часы. Скорее всего, Кузин еще находился в городе. Да и Матвеева с Брандом не мешало бы известить об успехах де Маньяна и Сотникова. Адъютант спал, будить его я пожалел. Сам отправился в комнатку писаря, где коротали ночь нарочные.
  
  Вместе со мной вышел и Журавин.
  
  - Ладно, пойду уже. Лида заждалась, наверное, - словно сам себе пробормотал он. И уже перед дверями, приостановившись, добавил. - Насчет Савьясовой... Давай, вот как поступим. Подождем денек, посмотрим. Вечером или следующим утром переведем. Я пока место подыщу поспокойнее, подумаю, где ей лучше будет.
  
  Решение мне показалось толковым. Я хотел что-то добавить к его словам, но при выходе на лестницу наше внимание привлекли приглушенные звуки гитары.
  
  - Похоже, штабные не теряли времени и взяли в плен 'сожельского соловья', - засмеялся Журавин.
  
  Будто в подтверждение, откуда-то с первого этажа из-за закрытых дверей донесся тихий, но уже знакомый голос:
  
  'Цыпленок жареный,
  Цыпленок пареный
  Пошел по улицам гулять.
  Его поймали,
  Арестовали,
  Велели паспорт показать.
  - Я не кадетский,
  Я не советский,
  Я не народный комиссар.
  Не агитировал.
  Не саботировал...'
  
  - Что-то новенькое, - усмехнулся я.
  
  - Это ты, Володя, мало по кофейням и ресторанам ходишь! - Иронично улыбнулся доктор. - Говорят, самые популярные куплеты последних дней. Я впервые в 'Пегасе' услышал. Только ты ушел и местная певичка с таким задором... гм... Вот тогда-то меня и просветили господа завсегдатаи, что этот стихотворный шедевр нынче в необычайной моде.
  
  Мы приблизились к источнику звуков. Концерт давали как раз в комнате писаря.
  
  - М-да... А я уж думал, певца вернули домой.
  
  Журавин, хмыкнув, с ехидцей уточнил.
  
  - И позавидовал?
  
  Я только недобро глянул в ответ. Вот это его уже не касалось: чему я завидовал и что хотел! Наверное, моя реакция оказалась слишком острой, потому как доктор мгновенно переменился в лице и тут же оставил щекотливую тему.
  
  Открыв дверь комнаты и машинально кивнув вскочившим солдатам во главе с покрасневшим писарем, я всмотрелся в развалившегося на мягком стуле 'маэстро'. Ничего не замечая, тот явно завершал свою злободневную песню:
  
  'Тверская улица,
  Кудахчет курица:
  - Когда ж уйдут большевики?..'
  
  - Уже ушли, - Намеренно строгим и громким голосом сказал я. - Кто таков? Почему находится в расположении Штаба?
  
  Казалось, солдаты вжались в стены. Неужели мне удалось навести на них 'страха'? Странно, учитывая то разгильдяйство, которое еще недавно царило в нашей бригаде.
  
  Ответом почтил сам 'маэстро', оказавшийся лысеющим брюнетом лет тридцати пяти. Сложен он был неплохо, и одет как порядочный буржуа, но под левым глазом на его отекшем лице сиял внушительный свежий синяк.
  
  - Эти милостивые господа сжалились над обездоленным и приютили в сложную минуту судьбы, - говорил он, словно пел или выступал на сцене. Впрочем, мое впечатление оказалось верным. Гость картинно склонил голову. - Имею честь представиться - Грегор Глазго! Некогда актер 'Русской оперетты' Ливского в Киеве.
  
  Гриша Глазков - наверняка, в действительности, его звали как-нибудь так - был порядком пьян и, наверное, стоять самостоятельно не сумел бы. Что с ним делать, на ум не приходило. Может, запереть до утра в пустующей комнате?
  
  - Ваше сиятельство! Зачислите меня в свою армию!! Желаю послужить освобождению Великой России!
  
  Тут уже не выдержал Журавин.
  
  - Вы бы, милейший, проспались для начала. Не дело принимать такие решения в состоянии алкогольного отравления.
  
  Его слова имели неожиданный результат. Слово 'отравление' побудило Гришу на исполнение очередного 'шедевра'. Театрально воскликнув: 'Я знаю подходящую по трагизму историю!', он запел какую-то простецкую, полубандитскую песню.
  
  Стараясь не обращать на него внимания, я диктовал писарю сообщения для членов штаба и против воли вслушивался. Пел он, зараза, хорошо, да и, к тому же, ухо машинально реагировало на имя главной героини куплетов:
  
  '...Милый тут вынул кинжал,
  Низко над Олей склонился.
  Оля закрыла глаза,
  Венчик из рук повалился...'
  
  - Так, господин актер! - Прервал я его выступление. - Прошу пройти в соседние апартаменты. А гитару, пожалуй, здесь до утра оставьте.
  
  Вопреки ожиданиям, он покорно встал, качаясь, как на палубе во время шторма, аккуратно установил на стуле гитару и позволил солдатам увести себя, напевая:
  
  'Утром нашли рыбаки
  Тело ее у обрыва.
  Надпись была на груди:
  'Олю любовь погубила'...
  
  - А вот господина Глазго сгубил неудачно избранный репертуар, - с толикой язвительности хохотнул Журавин и, намеренно состроив невинный вид, поспешил распрощаться со мной.
  
  
  * * *
  Поднимаясь к себе по темной лестнице, я задумался, прикидывая, через какое время прибудет ко мне с докладом ротмистр де Маньян и чем занять час-полтора ожиданий. И ведь из штаба не выйдешь - вдруг он раньше явится?
  
  Остро хотелось прочувствовать обстановку, знать подробности боя. С момента получения телеграммы все мысли вращались вокруг него. Особо интересовало поведение рядовых наших воинов. Как показывали они себя теперь, когда ушла разного рода наволочь? На что можно было рассчитывать?
  
  Сразу после встречи с ротмистром, я планировал присоединиться к 'южному' отряду Кузина, догнав его по дороге или уже на позиции, и самому ответить на свои вопросы.
  
  В очередной раз глянув на часы - это становилось уже навязчивой привычкой - я преодолел последний неосвещенный пролет лестницы и завернул в коридор к комнате, отведенной мне под кабинет.
  
  В 'приемной' оказалось неожиданно людно. Двое бойцов в шинелях, при винтовках, взлохмаченный и помятый Федечка Колесников с видом несломленного великого героя и хмурый от недосыпа дежурный солдат - все они в напряженном молчании дожидались моего появления.
  
  Коротко поздоровавшись, я отпустил конвой и распорядился приготовить нам с Федором чай. После принятия 'коктейля Бранда' мне постоянно хотелось пить.
  
  - Проходите, Федор Николаевич, располагайтесь, - ровным тоном пригласил я в кабинет Колесникова-младшего, открывая перед ним дверь.
  
  Он окинул меня угрюмым, надменным взглядом, вошел в комнату, однако садиться не стал. Да еще руки держал за спиной, будто связанные.
  
  - Нисколько не сомневался, что увижу Вас среди этих, - с нескрываемым презрением процедил Федечка и качнул головой в сторону приемной. - Надеюсь, у Савьясова хватило ума не связываться с вами?
  
  И я ощутил, как на моем лице заходили желваки.
  
  - Савьясов погиб 22-го утром.
  
  Странно, но он нахмурился. И вроде бы даже огорчился.
  
  - Что ж... Жаль... Единственный из вас, кого хоть сколько-то жаль.
  
  Беседа не складывалась. Да и что я от него хотел? Убедиться, что поступаю верно, освобождая из заключения?
  
  - Вы знаете, что Ваш отец в больнице?
  
  Федечка уставился на меня снисходительным взглядом.
  
  - Нет. А Вам какое дело? Это мой отец, и мы с ним сами как-нибудь разберемся!
  
  На принесенный солдатом чай Колесников усмехнулся и, конечно же, пить побрезговал. Я задумчиво покрутил подстаканник под своим стаканом. В этот раз он был из белого металла с гравюрой, изображающей Кремль какого-то города - явно не Тульский и, тем более, не Московский. Всмотрелся - неброская надпись говорила, что это Псков.
  
  - Что хочет от меня Ваш генерал? В агенты я не гожусь. Пусть не теряет время, - неожиданно выдал Федечка, нарушив затянувшуюся паузу. Нервы у него оказались явно не стальные, не выдерживал он неопределенности.
  
  - Какой еще генерал? - В первый момент озадачился я. И тут же сообразил. - Ах, вот Вы о чем!.. Федор Николаевич, нет, никакие агенты нам не нужны. Мне уж - точно. Достаточно Вашего обещания не производить противоправных действий. Я решил освободить Вас исключительно из уважения к Вашему отцу и Ольге Станиславовне.
  
  - ...Вы? - Недоверчиво переспросил он, соображая, кто я есть на самом деле. И резко свел брови у переносицы, взорвавшись возмущением. - Вы???!!! Вот это всё затеяли?! Вы с ума сошли?!
  
  - Вы полагаете, я должен Вам что-то объяснять? - Оставалось только усмехнуться. - Вот, почитайте.
  
  И, несколько замешкавшись, я достал из кармана френча протокол Олиного допроса. Федор бросил небрежный взгляд на выложенные листы бумаги. Но, заметив имя кузины, тут же шагнул к столу и, склонив голову, быстро прочитал весь текст. Потом еще раз, еще... Лицо его вытянулось, стало бледным. Подняв на меня глаза, он требовательно спросил:
  
  - Разве она не в Москве?!
  
  Отрицательно покачав головой, я закурил. Ради приличия, предложил папиросы и Федечке. Он ожидаемо отказался.
  
  А меня посетила, как показалось, удачная и своевременная мысль. Похоже, судьба сестры была Колесникову небезразлична. Вряд ли он имел отношение к ее аресту. А значит, кое в чем на него можно было положиться.
  
  - Мы освободили Ольгу Станиславовну. Она жива, но, к сожалению, парализована...
  
  Федечка вздрогнул, с трудом совладая с эмоциями.
  
  - ...после удара прикладом по голове и избиений в Чеке. Есть одна проблема, и, я надеюсь, Вы поможете Ольге ее решить.
  
  Он напрягся, ожидая подвоха. И я понимал его. Одно дело - сотрудничать с нами. Совсем другое - нуждающаяся в помощи кузина, с которой вместе вырос.
  
  - У Оли... - Спохватившись, я прикусил язык и поправил себя. - У Ольги в больнице совершенно нет своей одежды. Все, в чем была в Чеке, превратилось в лохмотья. Думаю, дома наверняка что-то осталось. Ей некого попросить принести...
  
  Изумленно глядя на меня, Федечка кивнул и спросил охрипшим голосом.
  
  - Что нужно? Я, конечно, только примерно представляю... Но - разберусь. Из Софьиного гардероба кое-что можно взять.
  
  Пожав плечами, я откровенно признался:
  
  - Мы с ней на эту тему не говорили. Она только вчера в себя пришла, еще очень слаба и, конечно, потрясена. Наверное, нужно всё - от нижнего белья до обуви и верхней одежды.
  
  Хмурясь, Федечка уставился на меня и долго не сводил задумчивого взгляда. Однако вслух ничего не сказал.
  
  - Сейчас идите домой, а утром - часов в десять - я пришлю к Вам нарочного за одеждой. Успеете собрать? Или, если желаете, сами к этому времени принесите в Штаб.
  
  - Нет уж! Лучше пусть ваш нарочный придет, - энергично замотал головой Колесников. - Как-то не хочется на глазах у всего Сожеля заходить в ваш... штаб! Больше от меня ничего не требуется?
  
  - Только то, о чем уже говорил, - подтвердил я и быстро набросал на листке несколько фраз-указаний для писаря. После чего протянул бумагу Федору. Он смерил меня таким схожим с Олиным взглядом, что даже не по себе стало.
  
  - Отдайте это писарю - комната на первом этаже, первая слева. Он оформит Вам пропуск. А то далеко не уйдете. Комендантский час установлен в городе.
  
  Без слов получив записку, Федя кивнул, вдумчиво прочитал текст, словно все еще ожидая увидеть подвох, и, не прощаясь, вышел.
  
  А я вдруг почувствовал, как привычная, но еще слабая волна усталости начинает догонять меня. Между тем, часы показывали половину третьего ночи.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Глава XLI
  2008 год, июнь, 26-го дня, город Сожель
  
  Погода стояла мерзкая. Душно, пасмурно, безветренно. И никакого тебе дождя. Самая благодать для мошкары и комарья. Да еще на душе - тоска несусветная.
  
  И вроде есть ощущение, что поступил правильно - хватит, достаточно уже об него ноги вытирали и считали рабочей скотинкой. Но, видимо, не зря пишут в 'желтых' газетенках: увольнение с работы - это в любом случае стресс. Пойти в какую-нибудь из них устроиться, что ли? Побыть в роли признанного гения мелкого масштаба? Полечить, так сказать, самолюбие...
  
  Или может взять, да поехать редактором газеты в глухой Полесский район? Что там говорил пресс-секретарь губернатора? Хороший оклад и полное отсутствие специалистов? Служебное жилье, очень симпатичный городок всего в восемь тысяч жителей, вменяемое руководство райисполкома, кстати! И быть 'первым парнем на деревне' во всех отношениях. А еще вместе со всеми собирать в сезон грибы-ягоды, рыбу в удовольствие ловить. Река там, правда, небольшая, но очень живописная. Да и Припять, в принципе, недалеко - километров шестьдесят. И для охоты о лучших местах мечтать не приходится.
  
  Идея неожиданно увлекла. Воображение заработало. Он заведет себе собаку. Только не сеттера. Это пусть Савьясовы своими сеттерами занимаются! К нему зачастит на охоту Никита. Ему такие угодья по болотной дичи и не снились, наверное. А там может и Катя когда приедет...
  
  При мысли о Кате настроение снова испортилось. Андрей прибил на шее комара и подошел ближе к костру. Здесь насекомых было ощутимо меньше. Над огнем Шура размешивал черпаком в котелке вчерашнюю уху. Она больше напоминала кашу из рыбы, но пахла сногсшибательно. Даже аппетит появился.
  
  ...Неожиданно представилось, как он придет темным вечером в свое неуютное, служебное жилье. Что-нибудь перехватит на кухне и поспешит спастись от окружающего мрака в Интернете. И подключение окажется дрянным и медленным. А днем весь городок будет обсуждать каждый его шаг - какие ботинки и почем купил в местном универмаге, для чего взял в магазине бутылку водки и с кем вчера переспал. Можно, конечно, с головой уйти в работу. Но район - сельскохозяйственный. Писать исключительно о достижениях животноводства и планах на посевную. Вряд ли это увлечет. Нет, изредка, конечно, можно выкапывать что-нибудь интересное из воспоминаний местных жителей о войне, тайну какого-нибудь клада на разрушенной панской усадьбе...
  
  - Шура, у тебя осталось что-нибудь выпить? - Не удержавшись, спросил Андрей. Друг, не оборачиваясь, молча покачал головой. Оставалось закурить в сотый или тысячный раз за день. А еще можно было съездить в деревенский магазин за водкой. Примерно в таком же он будет закупаться теперь постоянно и долгие годы.
  
  Нет, при желании жить затворником, отшельником - отличный вариант. Но сейчас Андрей к нему был явно не готов. Да и книга, будь она неладна!.. Вот ведь ввязался!.. Из-за нее и начались все его проблемы. Теперь пока не закончишь, нормально жить не сможешь. А как ее закончить, если 'чем дальше в лес, тем больше дров'? В смысле, что копать подробности в архивах можно бесконечно, перебирать накопанное - еще столько же, а на 'писать' времени в сутках уже не остается.
  
  Почему он не смог отнестись к делу формально, как это делали до него? Четкий план, к каждому пункту - пусть и неинтересные, выхолощенные прежней идеологией, но готовые к употреблению факты. Скучно - это да. А еще - стыдно. Как-то привык под своим именем выпускать продукцию со знаком качества.
  
  Да и губернатор все же не зря его в авторы выбрал - лично прочитал серию публикаций Андрея о дореволюционной истории Сожеля. После чего, собственно, и возникла идея. Так что господин главный редактор самой главной газеты страны был в корне не прав. Не прокатила бы в облисполкоме формально слепленная поделка.
  
  В размышлениях дорога до деревни показалась мгновенной. Магазин уже закрывался, но пожилая дородная продавщица, блеснув в улыбке желтыми коронками, согласилась немножко задержаться, пока он выберет все необходимое. Андрей не стал злоупотреблять ее добротой и ограничился скромным 'рыбацким' набором: водка, минералка, спички, сигареты, хлеб. Правда, хлеб по своему состоянию действительно напоминал кирпич.
  
  Забрасывая покупки в машину, он не сразу услышал мелодию телефона. А когда увидел на мониторе Катино имя, не на шутку разволновался и едва успел ответить.
  
  - Привет, - голос ее звучал то ли испуганно, то ли застенчиво. - Я не отвлекаю?
  
  - Нет, - получилось как-то отрывисто, нервно.
  
  - Я пробовала к тебе по скайпу достучаться. Два дня. Вроде как отсутствуешь...
  
  Андрей нахмурился. Ему показалось или в ее голосе все же звучал упрек?
  
  - Ээээ... Нет, меня действительно нет, - спохватился он, осознавая, что пауза затянулась. - Наверное, только в понедельник дома появлюсь.
  
  - В командировке? - Спросила Савьясова и тут же одернула себя. - Ой, извини. Это, конечно, не мое дело.
  
  - Ты что-то хотела спросить? - Желая выправить незаладившийся разговор, брякнул Боровиков, и понял, что сделал только хуже. Интонация получилась жесткой.
  
  - Нет, ничего особенного. Ладно, пока! Как-нибудь по скайпу свяжемся! - Быстро проговорила Катя и завершила вызов.
  
  В сердцах Андрей едва не выбросил телефон. Судя по голосу, у нее тоже было не все в порядке.
  
  Отогнав 'форд' от магазина к выезду из деревни и закурив, он долго решался - перезвонить ей или нет. Потом убедил себя, что разговаривать сейчас, не стоит. И тут же набрал ее номер.
  
  Гудки длились бесконечно долго. Наконец, она ответила - каким-то холодным и отчужденным голосом. Так, что даже захотелось срочно прервать разговор. Но вместо этого, Андрей неожиданно выпалил:
  
  - Кать, ты извини меня. Я тут пьянствую на природе - отмечаю свое внеплановое увольнение из рядов белорусской прессы. Голова совсем не соображает.
  
  - Уволился? - Выпалила она удивленно. - И что - сильно пьянствуешь?
  
  - Ну, не так, что бы очень. Вот с утра еще до сих пор трезвый. Как стеклышко. Соратник у меня для этого дела некудышный. Рыбу он ловит. А когда ловит - почти не пьет. Не до того ему, видишь ли. Да и водки у нас почти не было. Вот - пришлось покупать.
  
  Она весело хмыкнула.
  
  - Я думала, на рыбалке все пьют.
  
  - Стереотип! - Чувствуя, как на лице расползается глупая улыбка, парировал Андрей.
  
  Они пикировались еще минут двадцать, с удовольствием играя словами и фразами, пока телефон у Боровикова, наконец, не разрядился в ноль. Связь здесь была плохая, и потому о возможности подобного окончания разговора он успел предупредить заранее.
  
  От прежней апатии не осталось и следа. Про мужа Савьясова даже не намекала. Так что у Андрея подозрение возникло - а не разыграл ли его Никита?
  
  И еще вспомнился - с немалым трудом, будто через пелену - Катин рассказ о странном разговоре с отцом. Услышав восторженный отзыв дочери о сожельском сумасшедшем художнике, Евгений Савьясов был нешуточно изумлен. И утверждал, что в шестидесятых годах, когда он юношей сорвался в Сожель к бабушке Матильде, она показывала ему на площади Ленина белого, как лунь старика с картинами. По описаниям - того же самого художника. И было ему не меньше семидесяти.
  
  'Что ж получается?' - мысленно усмехнулся Андрей, выруливая на полянку к палатке. - 'Художнику уже не менее ста двадцати лет? Чертовщина какая-то! Или же смена поколений и преемственность творческой вахты на улицах Сожеля сумасшедших дедов?'
  
  
  
  
  
  2008 год, июнь, 29-го дня, город Сожель
  
  Домой Андрей вернулся на день раньше, чем планировал. Через мобильник увидел в своей электронной почте письмо от Рельяна с вложениями, не читаемыми телефонным интерфейсом. И - жизнь стала не мила. Неудержимо потянуло в город, к компьютеру.
  
  Ворвавшись в свою квартиру, он заставил себя первым делом пойти в душ и разобрать рюкзак с вещами. Нетерпение подгоняло. Ведь Рельян сообщал в письме, что посмотрел, наконец, в Таллинне следственное дело Недозбруева, скопировал фотографии и переписал 'Собственноручные показания'! Что-то из этого уже выслал на ознакомление Андрею.
  
  Как это обычно бывает, ноут загружался нестерпимо долго. Наконец, Боровиков открыл свой ящик и увидел в присоединенном файле фотографию человека средних лет с внешностью дипломата или артиста кино. Озадаченно хмыкнув, Андрей выставил на мониторе рядом два уже имеющихся у него изображения Недозбруева. Оба - на двадцать лет младше. И ему показалось, что сходства с более поздней 'версией' мятежника не так уж и много. На уровне - 'отца и сына'. Молодой выглядел более жестким, острым, эмоциональным. И сами глаза... С возрастом в них не стало вызова. Зато появилась мудрость и что-то еще, пока не читаемое. Грусть?
  
  Отставив пока фотографию, Андрей рассмотрел присланный в этой же 'посылке' паспорт. Всё на эстонском, как и в советских документах - штампы о прописке. Хорошо читаемый адрес последнего места жительства, следом какая-то неясная отметка с упоминанием Нарвы и 15 июля 1940 года. Боровиков тут же загрузил в гугле схему Таллина и переводчик. Но, чтобы перевести, надо было еще разобраться в почерке писавшего. "Ладно", - решил он. - "Это тоже отложим на потом".
  
  Ну и самое главное, Рельян успел набрать в текстовом редакторе первую часть переписанных из дела 'Собственноручных показаний'! К тексту следовал комментарий Романа, что почерк у Недозбруева по читабельности оставлять желать лучшего и поэтому некоторые географические названия и имена могут оказаться с ошибками. 'Впрочем, имен почти нет', - тут же добавил исследователь. - 'Он очень достойно держался на допросах и называл только общеизвестные имена или же умерших'.
  
  Не сворачивая на экране фотографию, Андрей открыл файл и ощутил, будто сам Недозбруев, обретя голос, стал рассказывать ему о себе:
  
  'В 1918 г. в г. Туле формировалась стрелковая бригада из 2х пех. полков 67 и 68. По сдаче аттестационной комиссии нужного экзамена, я поступил в 68 полк, на должность мл. оф. роты, через 4-5 дней я получил роту на законном основании. Через месяц получил батальон, но в конце ноября был арестован, пробыл под арестом в доме Чр. Комиссии до конца декабря и был освобожден со взятием подписки о невыезде из Тулы'...
  
  'Арестован в восемнадцатом???' - поразился Андрей. - 'Интересно бы знать, за что?'
  
  Недозбруев спокойным ровным тоном описывал приезд бригады в Сожель и, полностью опустив полтора месяца пребывания в городе, перешел к рассказу об отправке на фронт, о своем появлении на станции Словечно. Полной неожиданностью для Боровикова стали последующие приключения Владимира в Калинковичах - он никогда ранее не слышал об угрозе погрома в этом городе в марте 19-го. Вот и восстановится еще одна пропущенная официальной историей страница мятежа! Ну а главное - сам Недозбруев подробно рассказал о том, как и почему возглавил мятеж. Ответ на вопрос, над которым так долго бился Линев и другие, оказался так прост!
  
  Боровиков вспомнил оговорку Рельяна об именах. Пока был названы только прапорщик Кридинер, полковник Матвеев, подполковник Доссе. О последнем он слышал впервые. Ну а первые двое к сороковому году были уже мертвы.
  
  Отрывок показаний оканчивался занимательным абзацем:
  
  '...От железнодорожного правления приходили два гражданина, назвавшиеся Куценко и Кириллов. Говорили, что они примыкают к восставшим, и просили поручить им составить железнодорожное правление взамен ушедшего. И я уже распорядился выписать им мандат, но в это время пришел один из железнодорожных служащих и сказал мне, что это и есть правленские коммунисты. Я передал Куценко и Кириллову, что они не те, за кого выдают себя, в выдаче мандата отказал и не задержал, отпустил с миром'.
  
  Андрей изумленно перечитывал этот эпизод вновь и вновь. Если ранее по тексту Недозбруев то и дело ссылался на слабую память за давностью лет - не помнил, например, фамилии сожельского офицера, назначенного им комендантом тюрьмы - то тут вдруг память оказалось столь острой, что он влет назвал каких-то коммунистов-железнодорожников. И в то же время, 'один из железнодорожных служащих', открывший для него истинную сущность 'делегатов', остался в показаниях безымянным.
  
  В любом случае вызывало удивление, что Недозбруев помнил фамилии столь эпизодических персонажей. Можно было предположить, что перед тем, как сжечь свои дневники, он перечитал их. Освежил память. И потом это прорвалось в Собственноручных показаниях для следователя НКВД, превратив их в своеобразную кальку уничтоженного дневника. Безусловно, не с первых строк, но где-то уже с момента описания ликвидации погрома в Калинковичах Недозбруев увлекся воспоминаниями. Конечно, там не оказалось многих событий и действующих лиц. 'И все равно, спасибо ему за это' - с грустью подумал Андрей.
  
  
  
  * * *
  В скайп вдруг постучала Катя. У нее был новый, но вполне узнаваемый ник. Странным было другое - старый тоже находился в онлайне.
  
  - Здравствуй, - встревожено глянула она на Андрея. Обстановка вокруг нее казалась незнакомой. - Как ты? Выжил после рыбалки?
  
  - Привет! Все нормально. Мне тут про мятежника новые материалы из Эстонии прислали. Умопомрачительные. Вот я и рванул на день раньше, - отчитался Андрей. А потом, нарочито глуповато улыбнувшись, добавил. - Сижу, перевариваю.
  
  - Я мешаю? - Напряженно уточнила она.
  
  - Катерина! Обижаешь! - Укоризненно покачал головой он. - Что у тебя стряслось? И почему ты дважды в эфире?
  
  Она помрачнела и опустила глаза.
  
  - Игнорируй, пожалуйста, все вызовы со старого ника. Хорошо? Там может быть что угодно: от немыслимых признаний до всевозможных гадостей.
  
  - Никак пираты захватили? - Попытался пошутить он. Но Катя оказалась явно не в духе. Пришлось приложить немало усилий, чтобы развеять ее мрачное настроение. Заодно выяснилось, что девушка временно перебралась к родителям. В этом определенно что-то скрывалось. Но огорчать Катю расспросами, он не решился.
  
  Пересказывая ей Собственноручные показания Недозбруева, Боровиков не мог избавиться от ощущения, что Катя слушает про мятежника, словно про врага или, по меньшей степени, соперника. И решил вернуться к разговору, начатому в Сожеле, озвучив возникшие предположения впрямую.
  
  Савьясова нахмурилась и подтвердила.
  
  - Я подозреваю, что это он переписывался с Матильдой. Перечитала еще несколько раз ее письмо дяде... Два раза вспомнила о Георгии и бесконечное количество раз об этом В.. Муж погиб, а она о нем скромненько так...
  
  - Ну а если ей больно было вспоминать о Георгии? - Возразил Андрей. - Там же, судя по дате, еще сорока дней не прошло!
  
  Качнув в сомнении головой, Катя поджала губы:
  
  - Все равно! Знал этот В., что она замужем, и явно подкатывал!
  
  - Ну, сложно судить... - Почувствовав некоторую аналогию, насупился Андрей. - И даже тот, возмутивший тебя эпизод с держанием за руку, случился, как я понимаю, после официального известия о гибели Георгия.
  
  - Хорошо! - Вздохнула Катя. - Не хотела раскрывать находку. Но раз все равно говорим об этом... Единственное, мне неудобно читать это вслух. И копию не хочу делать. Настолько личное письмо, что даже... Я бы не смогла такое хранить. Покажу тебе в камеру - у Георгия нормальный почерк, и там всего две странички.
  
  Заинтригованный Андрей наблюдал, как девушка встала из-за стола и куда-то вышла. Затем принесла сложенный в четверо желтый тетрадный листок. И взволнованно пояснила.
  
  - Я нашла его еще до похода в архив ФСБ и не могла понять, что это такое и к чему относится. И только после того, как я узнала в следственных делах 'девичью' фамилию Матильды и факт переписки с неким Владимиром, все встало на свои места. Поняла, кому и о чем это письмо.
  
  Она развернула лист перед камерой. Ничего невозможно было понять - бумага в ее руках дрожала и буквы расплывались.
  
  - Катя, ты что-нибудь в качестве штатива используй. Или читай вслух.
  
  Помотав головой, она составила на столе стопку книг и, уложив на нее письмо, навела камеру.
  
  - Видно?
  
  Андрей всмотрелся. Почерк действительно был хорош. Крупный, четкий... Но с первой же строки стало не по себе.
  
  'Гражданка Асмус!
  
  Ненавижу твое имя! Ненавижу. От тебя одна боль, терзания и неопределенность. Зачем ты здесь?!
  
  Моя прежняя О. превратилась в иллюзию, в призрак. Ты - совсем не та. Безалаберное, не приспособленное к жизни создание. Где ты бродишь мыслями? Тебя никогда не бывает рядом.
  
  Сколько можно изводить меня? Я не в силах прогнать, поэтому уходи сама. Освободись от самодура... И я тоже заживу свободной, новой жизнью. Заведу роман. И не один. Чем проще, тем лучше! А тебя... Ты, конечно, чертовски притягательна и красива. Иногда за эту притягательность тебя так хочется... А дальше - думай, что я хотел сказать.
  
  Нет, не уходи! Пощади... Я сразу сдохну. Сейчас держусь только мыслью, что скоро приеду и... Знаешь, что будет, когда я приеду?..
  
  Дурочка ты моя! Люблю тебя больше жизни! И надеяться не смей убежать от меня! Ни за что не отпущу!
  
  ...Хочешь, я доберусь до него и пристрелю? Я сумею. Узнаешь эту боль... Невыносимую. Не могу больше. Не понимаю: со мной ты или с ним? Изводишь этой перепиской... Я уже готов пристрелить и тебя!.. Если эти письма правдивы...
  
  Да, это подло, но я нашел их и прочитал. Едва умом не тронулся... Кто я для тебя? Как он смеет считать мою жену своей???!!! Сразу же собрался и уехал, чтобы не задушить тебя спящей. Теперь сам дышать не могу. Ненавижу вас обоих... Уходи. Мне лучше сдохнуть, чем увидеть тебя вновь.
  
  Полный идиот, дурак и самодур, узурпатор, деспот, психопат рогатый... Но все же, твой - Гера.
  24 сентября 1924 года, Алтай.'
  
  Катя послушно перевернула лист другой стороной, и Андрей смог дочитать этот дичайший текст.
  
  - Всё... - Просигнализировал он и задумался. Не оставляло ощущение, что человек, писавший это, был не совсем здоров психически. Или совершенно выведен из равновесия.
  
  - Ну и что скажешь? - Вкрадчиво спросила Савьясова. Она казалась смущенной, будто несла ответственность за содержание письма.
  
  Шумно выдохнув, Андрей покачал головой.
  
  - Кать, давай начистоту, хорошо? Это очень странное письмо. Ты обратила внимание, что автора кидает из стороны в сторону? Да и как-то не по-мужски он себя ведет. Отчаянье такое... параноидальное. Мы, конечно, не знаем, какой твой прадед был в личностных отношениях... Тут могут быть любые сюрпризы. Но на следствии и до ранения он проявлял себя достойно. Не то, что здесь... Извини. Ты сама говорила - на тюремных снимках у него жуткие шрамы на голове. В 1919-м Георгия даже погибшим считали! И на допросе он упоминал, что ранение было очень тяжелым. Может у него от контузии шиза какая-то временами проявлялась? Как приступы? Ну, сама посуди - написать жене в 24-м году такое и потом еще прожить с ней тринадцать лет! Да и потом... Судя по сожельским рассказам, не тот у Матильды был характер, чтобы безропотно 'проглотить' подобный наезд. Тем более, Туркел вспоминал, что отзывалась она о муже всегда хорошо и уважительно. Если бы тебя так прессовали, ты бы смогла сохранить уважение к человеку? - Без задней мысли спросил Андрей и моментально пожалел. Катя тут же потемнела лицом. Он ожидал, что она чем-то возразит. Но девушка промолчала.
  
  - По всей видимости, это острое проявление приступа, к которому окружающие относились с пониманием. А потом эти приступы прошли. Ну, я так предполагаю, - продолжил Андрей. - Если пожелаешь, могу с каким-нибудь нашим медицинским светилой посоветоваться. Потому что в этом письме Савьясов не производит впечатления здорового человека.
  
  - Допустим, - строгим голосом согласилась Катя. - Но вот этот момент: 'как он смеет называть мою жену своей'? Явно указывает на измену.
  
  Андрей улыбнулся.
  
  - Вот, посмотри. Думаю, этого будет достаточно, чтобы вывести из себя нездорового человека, - и быстро набрал в текстовом окне скайпа: 'Здравствуй, моя дорогая Катенька!'
  
  Девушка усмехнулась, но заметно повеселела.
  
  - И что ты этим хочешь сказать?
  
  - А ты, как думаешь? - Спросил Боровиков и по нарастающему внутреннему волнению вдруг понял, что загнал сам себя в угол. Пример получился, мягко говоря, не в бровь, а в глаз. Очень уж двусмысленный.
  
  Катя склонила голову набок и долго смотрела на него в упор с серьезным, сосредоточенным видом. И написала, вместо того, чтобы ответить вслух:
  
  Savyasova_Kat: 'Так можно обратиться к старому, хорошему другу. Но навевает и другие мысли...'.
  
  Strelok76: 'Все верно. Не исключено, что писавший испытывает нечто большее, чем простая дружеская симпатия', - набрал Андрей и замер, не поднимая глаз на Катю. В текстовой строке ответа пока не было. Он дополнил.
  
  Strelok76: 'Но большего себе не позволяет - не решается вмешиваться в ее жизнь. Тем более, что сам он - далеко'.
  
  Savyasova_Kat: 'Однако, получается, все равно вмешивается. Ты почему перешел в текстовый режим?'
  
  Боровиков буквально заставил себя ответить на Катин взгляд. Он молчал, чувствуя, как колотиться сердце. И удивлялся сам себе.
  
  - Ты чего? - Настороженно спросила Савьясова. По лицу ее пробежала неясная тень. - Ладно. Наверное, устал после этой своей рыбалки. Потом, как-нибудь, поговорим...
  
  - Кать, - вдруг прорвало Андрея. Его залихорадило еще до того, как решился задать вопрос. - Это правда, что ты - замужем?
  
  - Почему спрашиваешь? - Нахмурилась она.
  
  - А почему я не могу об этом спросить? - Возразил в ответ Боровиков.
  
  Недовольно поджав губы, девушка кивнула. И встретившись с его горящим, вопрошающим взглядом, ответила.
  
  - Официально - да, я замужем. А в действительности - полгода таскаюсь по судам и безуспешно развожусь. Неизвестно, насколько еще затянется процесс.
  
  - Почему? - Автоматически спросил Боровиков, почувствовав, как гора спадает с плеч. Формальный статус Кати его интересовал в наименьшей степени. Главное, что она сама не считала себя замужней.
  
  - Потому... - Вздохнула Катя. - Что у него хороший адвокат, и он намерен оттяпать половину квартиры прадеда. Нас давно уже связывает только эта 'жилплощадь'. К сожалению, она расположена в историческом центре Москвы. Так что затраты на адвоката должны ему с лихвой окупиться...
  
  Затянулась пауза.
  
  - И все-таки - почему ты спросил? - Катя пристально глянула на него.
  
  - Для общего понимания ситуации. Мы ведь друзья? - Попытался выкрутиться он. Получилось коряво. Но возражать и переспрашивать Савьясова не стала. Единственное уточнила:
  
  - Никита, наверняка, доложил?
  
  - Да, - улыбнулся Андрей. - И еще сказал, что вы с ним в контрах.
  
  - Из-за этого развода... - Тяжело вздохнув, призналась Катя. - Столько неприятностей на всю семью!.. Только и думаешь, как разрулить ситуацию.
  
  - Я могу чем-то помочь? - Спросил Андрей, прекрасно понимая, как формально звучит вопрос. Но желание его было искренним.
  
  Савьясова грустно улыбнулась.
  
  - Можешь, - неожиданно подтвердила она. - Например, поболтать со мной о чем-нибудь, не связанном с этим дурацким процессом... Все вокруг только о нем и говорят. Никита учудил! Тоже мне - придумал решение проблемы! Собственноручно избить Шевелева и взять расписку об отказе от претензий! Думает, это поможет!.. За решетку, видимо, захотел!
  
  - Шевелев - это бывший муж? - Уточнил Андрей. Метод, предложенный Никитой, ему понравился. И он даже готов был поучаствовать. - А мне кажется, вполне неплохой план...
  
  - Андрей! - Строго глянула Катя. - Не придумывай! Да и потом, мы вроде собирались не затрагивать этой темы?
  
  Усмехнувшись, он уточнил.
  
  - Но вообще-то, ты мне сама рассказала! Хорошо - давай, на другую тему. Где ты нашла письмо? Сомневаюсь, чтобы оно на виду хранилось.
  
  Савьясова подтвердила.
  
  - Конечно, не на виду! Нашла как раз в этой прадедовской квартире. Случайно, под старым паркетом.
  
  - Где? - Удивился Андрей. - Ты что - ремонт делаешь?
  
  - Делала, - Помрачнела Катя. - Так, по ерунде. Старый прогнивший паркет на кухне решила поменять. Хорошо, дома была, когда рабочие пол поднимали! А то бы еще выкинули этот пакетик. Ну, в котором письмо хранилось.
  
  И у Андрея тут же промелькнуло подозрение.
  
  - Катя, нашли пакетик. А в пакетике - только один листок?
  
  Девушка усмехнулась.
  
  - А тебе в чутье не откажешь! Нет, там были и другие письма. Ты правильно надеешься. От некого Володи. Он так подписывался. Все - за 1924 год.
  
  У Боровикова даже дыхание перехватило.
  
  - Ты не шутишь?
  
  Девушка заулыбалась.
  
  - Ради того, чтобы увидеть тебя таким, можно и пошутить! Но в этот раз - не шучу. Возможно, те самые письма, что перечитывал Георгий. Почерк - не ахти. Поэтому я и читать поначалу не стала. Тем более, что письмо прадеда так вывело меня из себя!..
  
  - Как не читала? - Удивился Андрей. - Проверила бы предположения прадеда.
  
  - Проверила-проверила! - Усмехнулась Катя. - Правда, уже после Сожеля и только одно письмо. А потом... В общем, письма там, в квартире остались. А туда я пока не ходок.
  
  - Черт! Надеюсь, они останутся в сохранности, - занервничал Андрей.
  
  - Так вот - по поводу твоих выводов о старом друге, - загадочно заулыбалась Савьясова. - В первой строчке письма такое приветствие: 'Здравствуй, дорогая моя тетя Мотя!'.
  
  Боровиков хмыкнул.
  
  - А далее - очень 'по-дружески' звучащее продолжение. Я наизусть не помню, но примерно так: 'Злишься? А я улыбаюсь. Как бы тебя не назвал, всё приобретает особое звучание и наполняется тобой'. Ну и все в таком духе. Еще запомнились намеки о какой-то мансарде и яблоке, сорванном Ольгой с ветки прямо из окна.
  
  - Кем? - Недоуменно уточнил Андрей.
  
  Катя шутейно стукнула себя пальцами по лбу.
  
  - Ой, я же совсем забыла! Он пару раз обмолвился и назвал Матильду Ольгой.
  
  - Ну, ты даешь, Катя! - Нарочито возмутился Боровиков. - И ничего не говоришь!
  
  - В общем, похоже, были основания ее 'душить'. Хотя однозначных доказательств в тексте я не увидела. Если, конечно, не считать доказательством тональность письма.
  
  
  
  2008 год, Июнь, 30-го дня, город Сожель
  
  Новые сведения о Недозбруеве, полученные из Эстонии, Андрей решил обсудить с Гусинской. Тем более, была надежда прояснить некоторые вопросы. И надежда оправдалась.
  
  - Куценко, Куценко... - Задумчиво повторила вслух Валентина Михайловна, потрясенная чтением Собственноручных показаний. - Я встречала эту фамилию в документах по комиссии Евгении Бош. Если помните, старая большевичка была прислана в Сожель Лениным на расследование действий коммунаров во время мятежа. Материалы рассекречены совсем недавно и хранятся в Москве, в бывшем партархиве. Вы, Андрей, пока кофе попейте. А я поищу в своем ноутбуке этого Куценко.
  
  Кофе у Гусинской, как всегда, оказался замечательным. Андрей не преминул закурить, смакуя ощущения теплого, но не жаркого летнего дня. Виноградная беседка, уже обильно заросшая листвой давала приятную прохладу. Порывистый ветерок отгонял комаров, а рядом, то и дело, звучно шлепались на землю паданки с белого налива. Так, что иной раз голова в плечи вжималась.
  
  - А вот и он, любезный! - С довольными нотками привлекла к себе внимание Гусинская. - Вы, Андрей, наверное, сами почитайте!
  
  И она придвинула к нему свой ноут.
  
  Куценко оказался товарищем не из простых. Свои показания для Бош он подписал полным титулом: 'Комиссар Сожельского Отдела Западного Округа Путей Сообщения, член Минского Совета, Сожельского Исполкома
  и партии коммунистов'. Отчитывался о своих действиях довольно подробно, и, как показалось Андрею, с некоторой бравадой. И, наконец, обнаружился эпизод, пересекающийся с рассказом Недозбруева. Однако интонации здесь были совсем иными.
  
  'В 23 часа 40 минут я ушел с товарищем Туловским (Комиссаром Сожельских Мастерских) к нему на квартиру. Туда же вызвали комиссара 3-го Коренного полка товарища Козакова, который предъявил мне отношение от повстанческого Комитета с требованием к Коллегии Комиссаров явиться в штаб повстанческой армии 25-го марта в 12 часов дня. Обсудив положение, я предложил своим товарищам комиссарам и коммунистам скрыться, а сам, изыскивая способы, пошел с полученным отношением на Сожель Пассажирский, где твердо решил узнать, что за банда руководит восстанием.
  
  ДС Левенталь предоставил нам паровоз для поездки на Полесскую станцию. Но на паровозе я, товарищи Вершилович, Кириллов и Казаков были арестованы и доставлены в штаб, несмотря на наши протесты. В штабе я сразу убедился, что руководители белогвардейцы глупы и что стоило освободиться из-под ареста. Мы повели себя резко, настойчиво. Нам вменялось в вину, что мы - коммунисты, что я насильно заставлял вступать в партию и т.п. После переговоров нам удалось вырваться из штаба, с предложением сдать дела комендантам, которые будут назначены'. * (* - подлинный текст показаний)
  
  Получалось, что история эта имела место 25 марта, за несколько часов до взятия 'Савоя'. Комиссары практически свободно перемещались по железной дороге, наблюдали за действиями мятежников. Странно все это выглядело.
  
  Куценко не называл впрямую фамилии Недозбруева, но выставлял его глупцом. Наверное, за то, что не расстрелял на месте. А ведь вполне могло случиться по законам военного времени. Свои действия обозначал громкими фразами: 'Я начал принимать всё зависящее для спасения Советской Власти', 'твердо решил узнать, что за банда руководит восстанием', 'нам удалось вырваться из штаба'. И, в завершение, не удержался от похвалы себе и коллегам: 'Все мои товарищи комиссары держали себя стойко и смело, что и спасло жизнь. Мы устали, но духовно были стойки и сделали все, что требуется от коммуниста'.
  
  'Какая знакомая по детству патетика', - вздохнул Андрей и вернул ноутбук хозяйке.
  
  - Валентина Михайловна, - его вдруг озарило, что у Гусинской обязательно стоит об этом спросить. - Известна ли Вам некая Матильда Юрьевна Савьясова, работавшая корректором в 'Сожельской правде'?
  
  - Баба Мотя? - Широко улыбнувшись, переспросила она. - А как же! Удивительная была старуха. Великолепные знания о городе демонстрировала. Жаль, мало пообщались. Ее ведь парализовало. Сначала правую сторону, а потом и полностью. Говорить не могла в последний месяц жизни. Но вроде это не инсульт был.
  
  - Ее прикладом по голове чекист в 19-м году ударил. Тогда впервые и парализовало. По молодости-то быстро восстановилась, ну а в старости сказалось, - не подумав, ляпнул Андрей и, осознав, прикусил язык. Но - было поздно. Гусинская 'срефлексировала'.
  
  - Так, молодой человек! А ну, колитесь, откуда такие сведения?! Сказать, что Вы меня поразили - это ничего не сказать! - Грозно сведя брови, заулыбалась она.
  
  - Да тут все просто. Я хорошо знаком с ее правнуками-москвичами. Они и рассказали, - приврал Андрей. Почему-то не готов он был говорить всей правды. Хотя, что такого страшного в том было?
  
  - Вот это да! Я и не знала, что у нее были дети!
  
  Пришлось коротко рассказать 'парадную версию' историю семьи Савьясовых, избегая намеков на отношения с Недозбруевым. Однако самого факта знакомства миновать не удалось. Андрей достал из сумки свой ноут и показал знаменательную фотографию с собакой.
  
  - Подождите, а вот это же!.. Я правильно понимаю?
  
  Андрей кивнул.
  
  - Правильно. Он самый, - Гусинская узнала Недозбруева даже быстрее, чем он когда-то.
  
  - Вы меня сегодня решили добить! - Изумленно качая головой, призналась Валентина Михайловна. - Но баба Мотя, конечно, - это такой сюрприз! Тем более, когда знаешь человека!
  
  - Я Вам завидую.
  
  - Нет, Андрей. Знала бы я тогда! А так - она, конечно, выделялась на общем фоне, но...
  
  - Вы ведь занимались Сожельской Директорией. Могла ли быть с ней связана Матильда? За что-то же ее арестовала ЧК? Вряд ли за спекуляцию - не вяжется с рассказами о ней. Может, за классовое происхождение? Но она бы не стала из-за этого прыгать с поезда!
  
  Гусинская задумалась, открыла в ноуте какие-то материалы и пробегая их глазами, заметила:
  
  - Возможно, Матильда была связана с тем самым загадочным сожельским подпольем. Правда, не знаю, каким образом... Кем она там могла быть? И имя ее, боюсь, не настоящее.
  
  - Так и есть, - кивнул Андрей. - Родственникам известно, что на самом деле ее звали Ольгой. По фамилии - увы, ничего.
  
  - Ольга? - С досадой качнула головой Гусинская. - М-да... Баба Мотя подкинула загадку! Матильду найти было бы легче.
  
  Помолчав и полистав еще пару папок с фотокопиями архивных дел, Валентина Михайловна предалась ностальгическим воспоминаниям.
  
  - А мы ведь и познакомились на этой почве. Мне лет тридцать было. И я впервые взялась за тему Стрекопытовского мятежа. Стала искать воспоминания очевидцев. Тогда еще были живы некоторые. И у меня начали закрадываться подозрения, что все было несколько не так, как нам втолковывают. Какой это был год? Восьмидесятый? И вот, однажды, старая еврейка на мои расспросы вдруг уточнение такое выдает: 'Вы про какой погром? Недозбруевский или тот, который красные после мятежа устроили?' Я в шоке! Ведь как мы воспитаны были? Прихожу в редакцию 'Сожельской правды', к приятельнице, начинаю делиться 'открытием'. А она набирает какой-то номер телефона и поясняет: это, мол, наш бывший корректор. Очень многое знает про коммунаров. В основном, нелицеприятного. Сходила, познакомилась. Баба Мотя уже на инвалидной коляске перемещалась, недолго ей оставалось. Рассказала про Вилецкого, про Каганова... Обстоятельно - интересные и неожиданные по тем временам факты. Про демократическую газету 'Полесье', которую большевики закрыли. А вот про восстание - ни слова. Спрашиваю уже конкретно, а Савьясова головой качает. Не помню, что она ответила? Кто ж знал?
  
  - Газета 'Полесье', Вилецкий, да и сама - корректор... - Составил логическую цепочку Андрей. - Может, она была с типографией связана? Ну, там листовки какие-нибудь печатала? Матвей Хавкин в воспоминаниях говорил, что перед самым мятежом, контра активизировалась, выпустили много листовок антибольшевистского содержания. И в результате была арестована большая группа политических. Как считаете, может быть?
  
  Гусинская прищурила глаза, вчитываясь в какой-то рукописный текст, и неопределенно качнула головой.
  
  - Не исключено. К Вашему сведению, среди так называемой 'контры' было достаточно много женщин. Упоминается некая Юрьева из эсеров, меньшевичка врач Карасева, потом еще меньшевичка Климович-Лецкая, еще 'эсерка' Зигмунтович, некая Монтикова... Это те, которых я за время нашей беседы нашла. Увы, короткие упоминания и - ничего большего. Даже имен нет - так было принято. Получается, все это - пальцем в небо. Нужна какая-то привязка.
  
  - Привязкой может служить предположение, что Матильда-Ольга была завязана в газетно-типографской сфере. По крайней мере, похоже. Отсюда и осведомленность о первых лицах города... Как считаете? Еще можно исключить врача. Далее. Матильда - определенно не еврейка. По воспоминаниям родных - из православных. Итого из предложенного списка остаются две: Юрьева и Климович-Лецкая.
  
  - Но список сделан навскидку. В реальности, повторяю, женщин в политике было достаточно много.
  
  Андрей закурил. По сути, конечно, это напоминало гадание на кофейной гуще.
  
  - И вот куда-то же делись все эти женщины? Просто завершили политическую деятельность или эмигрировали? А может сгинули в заключении?
  
  Набрав воды в чайник, Гусинская грустно улыбнулась.
  
  - Есть сведения, что с Недозбруевым ушло довольно много оппозиционно настроенных горожан. Это была последняя возможность уйти.
  
  Сведения были не новы.
  
  - Но это наверняка мужчины. А вот куда девались женщины? Все-таки армейское формирование...
  
  - Ну почему же? - Усмехнулась Валентина Михайловна. - Установлен факт, что с недозбруевцами ушла, например, жена председателя Речицкого парткома. Свидетели показывали, что она гарцевала на лошади среди мятежников. Дальнейшая судьба, конечно, неизвестна. Железнодорожные чиновники и инженеры с семьями. Кроме того, команда 'Соколов' из Речицы. Только один вернулся через несколько месяцев по собственному желанию и потом долго мыкался по тюрьмам. Остальные ушли за пределы Советской территории. Им достаточно было преодолеть линию фронта. А дальше - кто куда хотел...
  
  - Ну а куда могла исчезнуть из Сожеля парализованная Матильда? Оставаться, конечно, было бы самоубийством...
  
  
  Хозяйка с задумчивым видом вскрыла презентованную Андреем коробку 'спартаковских' конфет 'Грильяж', заварила зеленого чая. Затем, рассеянно посматривая на кружащиеся чаинки в стеклянном чайнике, наконец, выдала предположение.
  
  - Не похоже, чтобы Матильда была эвакуирована мятежниками за рубеж. Скорее всего, ее спрятали где-нибудь поблизости.
  
  - Почему Вы делаете такой вывод? - Заинтересовался Андрей.
  
  - Давайте рассуждать логически. Вот повстанцы обнаружили в тюрьме политическую арестантку в плохом состоянии. Которая, к тому же, вдова военспеца-'туляка'! Думаю, она сразу же привлекла к себе внимание. Хотя бы, в качестве доказательства негуманного отношения чекистов к заключенным. Благодаря совокупности этих факторов, ей наверняка оказали неплохую медицинскую помощь. Надо же было продемонстрировать общественности, сколь хороши мятежники против прежней власти. И вот здесь возникает важный вопрос: где ее лечили? В Земской больнице или в санитарном поезде Тульской бригады?
  
  Боровиков стал вспоминать, что по этому поводу писала сама Матильда. Где ее держал за руку Недозбруев? Увы, обстановку она не прорисовывала.
  
  - Возьмем к рассмотрению сразу второй вариант, - продолжала Гусинская. - Санитарный поезд, пусть даже ей выделили отдельное купе. Был ли там хороший специалист-невролог? Это большой вопрос! Ведь что такое санитарный поезд? Я могу ошибаться, но, как мне видится, - оказать первую помощь, провести срочную операцию, сделать перевязку, доставить в военный госпиталь. Ну, может быть, подлечить несложных раненых. Если же у Матильды была серьезная травма головы, то вряд ли имелся смысл оставлять ее в этом поезде. Значит, перевели в больницу. Скорее всего, в Земскую. Хотя, могли и в Военный госпиталь. Там во времена Первой мировой работали сильные специалисты по контузиям. Итак, мы приходим к первому варианту. Однако Матильда очень заметна. И все в больнице наверняка знают, при каких обстоятельствах получена ее травма. Возвращение красных - это угроза для жизни Савьясовой. Но, покидая город, мятежники вряд ли о ней вспомнят. Им просто не до того. Скорее всего, в этот момент Матильду спрятал вне больницы кто-то из родных.
  
  Наверное, на лице Андрея промелькнуло несогласие, потому как Валентина Михайловна замолчала, ожидая его возражений.
  
  - Через родных ее бы искали в первую очередь!
  
  Говорить о том, что Недозбруев не забыл про Матильду при отступлении и даже поручил какому-то надежному человеку ее охрану, он не стал. Словно подействовал негласный внутренний запрет - не выдавать личную тайну мятежника.
  
  - Ну а как тогда объяснить, что она осталась в Советской России? - Парировала Гусинская.
  
  Теперь уже задумался Андрей. Была ли Матильда за границей во время Гражданской войны? О какой мансарде - правда, со слов Кати, - напоминал ей Недозбруев? Может быть, в Сожеле? Но - сорвать яблоко с ветки в феврале и марте?.. Скорее всего, речь о позднем лете или осени. В 19-м для Недозбруева - это время у Юденича, за пределами Советской России. Если еще позже, до 24-го года включительно - то Эстония, Тарту. Мансарда и Эстония - вполне сочетаются. Получается, Матильда уезжала с Недозбруевым? А дяде писала, что собирается в какой-то город, к родственнице... И оставалось неясным, где она провела весь апрель? Недозбруев - на севере Украины, в армии Петлюры. А Матильда? Да так, что смогла с посыльным письмо дяде передать?! Где-то между Сожелем и Ровно?
  
  - У меня такое впечатление, будто она вернулась в Россию, - ответил после долгой паузы Андрей.
  
  - Мне кажется, Вы заблуждаетесь. Если в результате травмы головы Савьясову парализовало, это, поверьте, Андрей, очень серьезно! - Возразила Гусинская. - Во-первых, я не вижу целесообразности для мятежников, брать с собой инвалида в тяжелом состоянии. Но, даже, если допустить, что ее взяли, то, вероятнее всего, потом бросили под Калинковичами вместе с санитарным поездом.
  
  - А может быть спрятали в какой-нибудь деревне возле станции?
  
  - Уж, извините, это не ящик с патронами, который на сеновале можно затаить! - Усмехнулась Валентина Михайловна. - Наверняка она нуждалась в специализированной медицинской помощи и особом уходе. Да и Вы сами вспомните: было ли у них время и - главное! - необходимость искать, куда спрятать несчастную? В таких обстоятельствах людям не до сантиментов. Тут бы здоровых спасти. Ну а после захвата красными санитарного поезда, Матильду ждала та же печальная участь, что и в Сожеле. Круг замкнулся. Ответа мы не нашли. Полагаю, ее все же прятали где-нибудь в пригороде. И если не родственники, то друзья. Кто-то из подполья, возможно, оставался еще в городе и сумел организовать за ней уход.
  
  Допивая чай, Андрей мысленно признал, что во многом Гусинская права. И все же ее рассуждения никак не сходились с 'яблоком, сорванным из окна мансарды'. Но, может быть, Недозбруев был знаком с Матильдой ранее 1919 года. Или?..
  
  А если ошибка - в главном предположении? С чего вдруг Боровиков посчитал его доказанным? Савьясова переписывалась вовсе не с Недозбруевым, как они с Катей постановили, а с тем самым Владимиром Брандом, на которого прямо указывалось в следственном деле. И именно Бранд держал ее за руку после освобождения из ЧК. Почему нет? Возможно, он тоже служил в мятежной бригаде. А потом сам вывез из Сожеля любимую девушку и спрятал где-нибудь в Романовичах. Совершенно реальная и жизнеспособная версия. Скрываясь с ним вместе, Ольга вполне могла сорвать то самое, злополучное яблоко. А потом узнать о выжившем муже и без особых хлопот добраться до Москвы. И откуда только появилась эта сумасшедшая гипотеза о Недозбруеве? Всего лишь из-за фотографии?..
  
  'Отрезвление' фактами всерьез испортило настроение. Разочарованный и расстроенный, Андрей наскоро попрощался с Гусинской и быстрым шагом направился к остановке автобуса.
  
  Идти предстояло минут пятнадцать. Размышляя по пути об истоках своего заблуждения, Боровиков остро захотел поговорить с Катей. Как назло, она долго не отвечала.
  
  - Андрей, подожди секунду! - Раздался ее взбудораженный голос, когда он уже думал отменить вызов.
  
  *******************
  Катя с кем-то разговаривала. Причем очень нервно, на повышенных тонах. Боровиков даже различил ее возглас: 'Всё! Хватит!'. Скорее всего, его угораздило позвонить Савьясовой в самый разгар каких-то разборок. Положение получалось странное: и вызов не завершить - ведь она просила подождать, и слушать общий фон чужого разговора оказалось невыносимо - за Катю сердце рвалось.
  
  Неожиданно решилось все само собой. Рядом притормозила 'Тойота' знакомого телеоператора, и Савьясова буркнула в трубку: 'Я перезвоню'.
  
  - Ты почему это пеший, Боровиков? - Довольно ухмыльнулся Вася Климов, пожимая ему руку. - Давай, подкину куда надо! У меня целый час свободен.
  
  Андрей уселся на 'штурманское' место и огляделся. Как всегда на заднем сиденье лежали камера и штатив. Вася не любил пользоваться багажником.
  
  - А где Дашка? - Чтобы заполнить паузу, спросил он о коллеге тележурналистке. Красавица-блондинка Даша Кузьминская и шустрый толстяк Вася Климов представляли в Сожеле один из ведущих телеканалов страны.
  
  - В отпуске, - поморщившись, ответил оператор. - Теперь приходится одному все снимать. А уже в Минске сами закадровый текст накладывают. И так целый месяц предстоит, прикинь! А главное - никто за это ни копейки не доплатит!
  
  - У нас же отпуска всего 24 календарных дня, - усмехнулся Андрей. Но Вася будто не услышал.
  
  - Слышь, Андрюх... Тут молва пошла, что ты на свободу вырвался. Так или врут? - Осторожно поинтересовался телевизионщик. - А то пошел бы к нам, а? Наши как раз о втором собкоре подумывают... И грех упускать такого кадра, как ты!
  
  Предложение было неожиданным, но не привлекательным. И Боровиков покачал головой.
  
  - Нет, Вась. Ты уж извини, но специфика совсем не моя. Я - газетчик, понимаешь? Физиономию свою светить не люблю, если на то пошло. Да и телевизор уже пару лет совсем не смотрю, отставший от жизни человек! - С широкой извиняющейся улыбкой отшутился он. - Ну а за предложение - спасибо.
  
  Климов нахмурился и покачал головой.
  
  - Конечно, куда уж нам!? Жаль, Андрюх, жаль! Мы бы с тобой сработались. С бабами - оно не то. Ты еще подумай, хорошо?
  
  Доставая из кармана загудевший мобильник, Андрей рассеянно кивнул Васе и брякнул в трубку:
  
  - Да, Катя!
  
  Женский голос усмехнулся в ответ и весело возразил.
  
  - Нет, не Катя! Боровиков, что это ты за Катю там завел? Не вздумай связями обрастать! Ты нам в Москве нужен!
  
  И тут же догадка озарила его.
  
  - Перкушина?! Настя! Ты какими судьбами?!
  
  Звонила однокурсница, спортивная журналистка, лет пять назад громко ушедшая из редакции той самой газеты, в которой еще на прошлой неделе работал Андрей. Они дружили со студенческой скамьи и каждый приезд Боровикова в Минск отправлялись вместе на баскетбол или хоккей, пили пиво. В общем, хорошее было время.
  
  Помнится, когда она уволилась, многие скептически смотрели ей вслед. А Настя взяла, да и возникла вдруг в Москве, в крупном информационном Интернет-ресурсе.
  
  - Так, Андрейкин! - И Боровиков заулыбался, вспомнив забытое университетское прозвище. - Слухами земля полнится! А нам тут позарез нужен репортер. Обещаю замолвить слово, но ты и сам хорош, не подведешь. Давай, дуй на поезд и в полдень, как штык, к нам в офис!
  
  - Стоп, Перкуша! - Напрягся Андрей. - Не гони лошадей! Для меня Минск большой город, а ты в Москву запихнуть хочешь! Не, не пойдет! Если на баскетбол сходить не с кем - так и скажи. Приеду, сходим.
  
  - Дурак ты, Андрейкин! - Фыркнула Настасья. - У меня теперь свой личный баскетболист есть - замуж пару лет назад вышла!
  
  - О, поздравляю! - Искренне обрадовался Боровиков. Раньше у Перкуши были трудности с ухажерами. Мало кому нравилась почти двухметровая бывшая биатлонистка с мальчишеским лицом. И Андрей со своими сто восьмидесяти шестью сантиметрами роста чувствовал себя рядом с ней недорослем.
  
  - Ты от темы-то не уходи! Ишь, о чем размечтался!.. В Москве он собрался работать! Наши собкора ищут по Белоруссии и Калининградской области!
  
  И Андрей улыбнулся - вакансия ему определенно нравилась.
  
  - Короче, я нашим кадровикам удочку забросила. Завтра в двенадцать ждут на собеседование! Схему проезда и адрес по мылу сброшу. У тебя прежнее?
  
  Прислушивающийся к разговору Вася довольно скоро понял, о чем идет речь, и впитывал все фразы, как губка. Очевидно, готовился к широкому информированию общественности. Впрочем, у Андрея это вызывало только усмешку. То собеседование еще нужно было пройти. И неизвестно, какой результат его ожидал.
  
  Климов не поскупился - довез до вокзала. Обычно выбрасывал всех возле своего корпункта и - ни шагу в сторону. А Катя все не звонила. И Андрей рискнул набрать ее сам.
  
  Она моментально ответила. Но вот голос у нее был совсем плохой - подавленный и расстроенный. Как будто плакала совсем недавно.
  
  - Кать, ты чего? - Вкрадчиво спросил он. - Если кто обидел, я ему завтра же...
  
  Девушка всхлипнула и ответила после паузы, как только справилась со своим состоянием.
  
  - Андрей, неудачная шутка.
  
  - А я не шучу. Завтра с утра буду в Москве. И за вычетом часа-другого - полностью в твоем распоряжении. До вечера. Вот, иду билеты покупать.
  
  Савьясова даже онемела от неожиданности.
  
  - Что - правда?! - Интонации, с которыми она спросила, тепло легли на сердце. - Может, мне на работе отгул взять?
  
  Боровиков растянулся в улыбке.
  
  - Если это реально, я буду только рад! Познакомлю тебя с очень большими людьми. В смысле, с высокими! - Вспомнив о приглашении Перкуши, пообещал он.
  
  - У тебя здесь есть друзья?
  
  - И немало, если всех вспомнить, - подтвердил Андрей, вспоминая коллег-журналистов, уехавших работать в Москву. А их действительно было немало, если не сказать много. Навскидку он мог бы назвать около двадцати.
  
  - Но я бы хотел только с тобой... - Весело начал он и осекся. Получилось неуклюже и как-то двусмысленно. Но Кате, похоже, пришлось по вкусу. И настроение ее поползло вверх.
  
  В какой-то момент разговора Боровиков вдруг вспомнил, по какому поводу звонил ей первый раз.
  
  - Слушай, Кать. А чего это мы с тобой решили, что Матильда переписывалась с Недозбруевым? Почему именно с ним? Только из-за фотографии? Но, мало ли, кто с кем фотографировался? И Владимиров в то время было хоть отбавляй. Тот же Бранд.
  
  Катя сразу же хмыкнула.
  
  - Из-за чего решили? А это я так почувствовала. И не спрашивай - почему. Не знаю ответа. Вот посмотрела на фото - и поняла, что это Он.
  
  Но Андрей рискнул ее разочаровать.
  
  - Понимаешь, мы тут с Гусинской провели реконструкцию событий... Не могла Матильда попасть за пределы Советской России после той травмы. А это яблоко, о котором некий Володя пишет... Оно созрело не раньше второй половины лета. Недозбруев тогда уже был в Гдове и Нарве...
  
  Девушка вздохнула и рассмеялась.
  
  - Да, Андрей... Вы с Гусинской, конечно, замечательные реконструкторы! Говорите, Матильда не могла быть заграницей летом 19-го года? Что ж - не могла, но была. Она рассказывала моему отцу, что впервые в жизни летала на самолете в 19-м году. Точнее, на аэроплане. И случилось это именно в Нарве.
  
  
  
  2008 год, Июль, 1-го дня, город Москва
  
  Ситуация вызывала 'дежа вю'. Снова они с Катей летели к вокзалу и снова опасались не успеть к отправлению поезда. Только на сей раз вокзал был Киевский, и опаздывал уже Андрей.
  
  День сложился суматошно и непредсказуемо. В Сожеле Боровикову виделось все несколько иначе. В итоге проторчал в главном офисе медиахолдинга часов пять, потом еще пришлось ждать приема у босса региональных представительств. Причем время пролетело совершенно незаметно. И хорошо еще, что Катю шеф не отпустил в отгул. Позволил только отлучиться на пару часов с утра - встретить Андрея с поезда.
  
  Он вспомнил, как шагнул из тамбура вагона на перрон Киевского вокзала и увидел идущую навстречу улыбающуюся девушку. В летнем деловом костюме цвета слоновой кости, на высоких каблуках, с хитро повязанным ярко-вишневым платком на шее. Даже дыхание перехватило - такой незнакомой и восхитительной показалась ему Катя. Она остановилась в шаге и неуверенно улыбнулась. Кажется, волновалась. Под влиянием момента и неожиданно для себя, он приобнял ее и даже решился коротко поцеловать в губы. И откуда только дерзость взялась?
  
  Правда, тут же последовала 'расплата'. Нечаянная выходка смутила обоих. Катя сделала вид, что ничего не произошло, и взяла подчеркнуто дружеский тон. Однако щеки ее пылали пятнами в цвет шарфика и за рулем она явно зависала. Боровиков осторожно посматривал на нее и не знал, как теперь себя вести. В память врезалось ощущение ее мягких, терпких губ. Остро хотелось повторить. И даже более того.
  
  К Перкуше они не попали - банально не хватило времени. Освободившись в шесть вечера, Боровиков около часа проторчал возле монументального здания медиахолдинга, ожидая, когда к нему пробьется через пробки Катя. Уезжать, не встретившись с ней, казалось совсем печальным. До Киевского вокзала было рукой подать - своим ходом он бы давным-давно туда добрался. А на машине в семь вечера по Садовому Кольцу они большую часть времени глухо стояли в бесконечном заторе.
  
  Скосив глаза на сидящую за рулем 'паркетника' сосредоточенную Катю - и зачем ей такой 'танк'? - Андрей задумался: а может оно и к лучшему будет опоздать? Ведь толком даже не поговорили. Он - человек пока свободный, безработный, домой не спешит. И, в принципе, у той же Перкуши мог бы заночевать. Но распоряжаться в чужом городе, будучи в статусе гостя, казалось неудобным. Оставалось положиться на судьбу.
  
  И судьба не подвела, показав им с Катей хвост удаляющегося поезда. Запыхавшиеся после стремительной четырехсотметровки, они с улыбками смотрели друг на друга.
  
  - Ну что, Боровиков, бомжевать теперь в Москве останешься? - Выравнивая дыхание, с озорством глянула на приятеля Катя.
  
  - Я? Бомжевать? Да что Вы, Екатерина Евгеньевна! Бог с Вами! Найдутся люди, 'приласкают, обогреют', - с ехидной усмешкой перефразировал Андрей Ипполита из знаменитого фильма. - А вообще, если честно, Кать, - я рад, что так получилось.
  
  Она широко заулыбалась.
  
  - Я тоже.
  
  Звонить Перкуше Савьясова категорично не разрешила.
  
  - Вот еще! Сам запрещаешь нам с Никитой в Сожеле о гостинице думать, а тут... У моих родителей переночуешь, они о тебе наслышаны. Можно и у Никиты, но...
  
  Катя замялась - не хотела вновь вспоминать о ссоре. А может была и другая причина, на которую втайне надеялся Андрей.
  
  Они поужинали в недорогом, по московским меркам, кафе, расположенном неподалеку от дома Катиных родителей. Вкуса еды Андрей не ощутил. И даже не помнил, что они заказали. Выпили по бокалу неплохого портвейна и, безостановочно болтая, отправились гулять по городу.
  
  На людной набережной Москвы-реки, куда они по случаю забрели, оказалось прохладно, сквозило ветерком с запахом тины.
  
  - Ты звонила родителям о том, что я к вам нагряну? - Спросил он. Но Катя неохотно качнула головой.
  
  - Позже позвоню, - поеживаясь от холода, ответила она. Курток с собой у них не было. Зато появился 'официальный' повод обнять девушку.
  
  - Ты совсем замерзла, - глухо пробормотал Андрей, привлекая ее к себе. Она безмолвно кивнула и, вздрагивая, прижалась к нему. Было непостижимо хорошо. И он боялся шевельнуться, чтобы не нарушить это чувство.
  
  Однако близость девушки действовала возбуждающе. Не отдавая себе отчета, Андрей вдруг поцеловал ее в шею возле позвоночника. Катя удивленно подняла глаза, сердечко затрепетало, губы стали так близки. И, задыхаясь от приступа волнения, он стремительно впился в них. Савьясова отреагировала странно. И вроде ответила на поцелуй, но, в то же время, укусила его за краешек губы.
  
  - Кусаешься! - Усмехнулся Боровиков каким-то чужим голосом.
  
  Она ответила удивленным взглядом.
  
  - Это ты меня укусил! - И показала свежую ранку на внутренней стороне губы.
  
  Покинув набережную, они то и дело останавливались в парке, застывая в долгом поцелуе. Иногда Андрею казалось, что еще одного такого он не выдержит. Напряжение зашкаливало. И он мечтал поскорее где-нибудь уединиться с Катей.
  
  Наконец, в прямой видимости показался дом ее родителей.
  
  - Ты так и не позвонила, - с легким упреком вздохнул он, глянув на часы. - Нехорошо получается. Вломлюсь в чужую квартиру посреди ночи. Уже первый час!
  
  - Как получилось, так получилось, - со странной интонацией ответила Катя и набрала код подъезда.
  
  Они поднялись на третий этаж и остановились перед дверью с глазком и номером '12'. Савьясова быстро справилась с ключами и тревожно посмотрела на Андрея.
  
  - Наверное, все уже спят. Поэтому свет включать не будем. И тихо пройдем в мою комнату.
  
  - Кать, как вор, честное слово! - Нахмурившись, пробормотал Боровиков, уговаривая себя, что ничего страшного в этом нет. Однако на душе было нехорошо.
  
  - Проходи! - Шепотом скомандовала Савьясова и, взяв его за руку, втянула в темный коридор. Затем аккуратно щелкнула замками двери, повернулась к нему...
  
  Руки сами легли на талию. Андрей привлек Катю к себе и наугад в кромешной темноте попал губами в переносицу. Она тихо засмеялась, и он жадно приник к ее устам. И вдруг сзади кто-то мягко двумя руками дотронулся до его спины.
  
  Чудом не вскрикнув от испуга, Боровиков резко отринулся от девушки, оборачиваясь лицом к неизвестному. Но рядом оказался еще и второй невидимка, беспардонно, но не больно, ткнувший ему чем-то в пах.
  
  Катя прыснула от смеха и, прошептав: 'Белла, Пуля, нельзя!', потянула недоумевающего Андрея куда-то влево. Через пять шагов они оказались в освещенной уличными фонарями небольшой комнате. И вместе с ними туда же зашли две тени, превратившиеся на свету в двух сеттеров.
  
  - Так, красотки, а ну пошли на место! - Скомандовала Савьясова, все еще посмеиваясь над произошедшим. - Извини, я совсем забыла предупредить! Это собаки моего отца - Белла и ее дочка Пуля.
  
  Теперь стало смешно и ему. Плотно закрыв дверь за сеттерами, он шагнул к Кате. Та робко улыбнулась, осознавая, что сейчас между ними произойдет, и, словно давая 'добро', одним движением сняла жакет.
  
  Оглушенный громкими ударами сердца, Боровиков прошелся поцелуями по ее плечу, шее. Катя трепетно вздрогнула, вызвав в нем новый прилив вожделения. События развивались стремительно. Но в самый важный момент за дверью раздался требовательный женский голос.
  
  - Екатерина! Выйди, пожалуйста, на минутку!
  
  Помрачнев и пробормотав нечто нелицеприятное, Катя выбралась из-под Андрея. Оглядевшись, подобрала свою одежду и нервно спросила женщину:
  
  - Что тебе нужно?
  
  - Если не выйдешь, я сама войду! И немедленно!
  
  Теперь уже чертыхнулся Боровиков, стараясь быстро привести себя в надлежащий вид.
  
  Громко хлопнув дверью, Катя ушла в коридор и сразу же подверглась атаке.
  
  - Кто у тебя?!
  
  - Мама! - Возмущенно воскликнула Савьясова. - Мне двадцать восемь лет! Тебе не кажется, что это не тот возраст, когда стоит контролировать?!
  
  - Катя! Ты что себе позволяешь?! Это - не дом свиданий!
  
  - Мама, перестань! Я впервые кого-то привела, а ты уже оскорбляешь меня!
  
  - Потому что знаю, чем оборачиваются такие визиты!.. Мало, что ли, у меня подруг-разведенок?! Скажи честно, это точно не Алексей?
  
  - Точно! Нет!!! Всё, я не вижу смысла дальше разговаривать!
  
  - Вот если бы папа не был на дежурстве!..
  
  - А, тогда понятно...
  
  - Что тебе понятно? Пусть он уходит!
  
  - Мама, он никуда не пойдет. Или я отправлюсь вместе с ним!
  
  Оказавшись в пикантной ситуации, Андрей готов был провалиться сквозь землю. Он давно отвык отчитываться, с кем спит и почему. И оттого чувствовал себя обескураженным. Однако отсиживаться в комнате в то время, как из-за него прессовали Катю, не мог.
  
  - Здравствуйте! - Поморщившись от яркого света, поздоровался Андрей с Катиной мамой. Миловидная женщина-блондинка лет пятидесяти пяти недоуменно уставилась на парня, а затем почему-то перевела взгляд на нижнюю часть его лица. Катя хмыкнула, подавляя смех, и достала из стенного шкафа влажные салфетки.
  
  - Вот - возьми, - с теплой улыбкой протянула ему. И кивнула на зеркало. - Здесь можешь посмотреть. Вот и верь потом в суперстойкую косметику...
  
  Зрелище оказалось то еще. В кожу вокруг его губ прочно въелась Катина помада кирпичного цвета. Салфетки не смогли всего убрать.
  
  - Мылом попробуйте, - неожиданно проявила участие Катина мать и указала на дверь ванной. А потом добавила деловитым, категоричным тоном. - Я жду Вас на кухне. Катя, пойдем со мной.
  
  В ванной Андрей осмотрелся. Судя по всему, жили Савьясовы небедно. И интерьер модный, и сантехника оригинальная по форме. Возможно, даже дизайнерская. В большом зеркале на полстены, под которым висел стилизированный под 'тазик' умывальник, Боровиков, намыливая лицо, мрачно глянул на свое отражение. Полный идиотизм! И ведь чувствовал, что поступает неправильно. Но явно не тем местом думал...
  
  Да и Катя, если уж рассуждать без иллюзий влюбленности, тоже была хороша. Удивительно инфантильное поведение! Какие там двадцать восемь лет!? И восемнадцати не будет! А еще, похоже, боится решать возникшие проблемы, предпочитает убегать. Плохо. И мама ее - привыкла быть командиршей. Попекает, считает себя вправе руководить взрослой дочерью. Бывшая его теща - ангел по сравнению. Кажется, теперь он понимал происхождение Катиных междоусобиц с Никитой, ее неспособность нормально расторгнуть неудавшийся брак. Прозрение было острым и близким к разочарованию. И так хотелось бы ошибиться в своих выводах!
  
  В угнетенном настроении он вышел из ванной и столкнулся с взглядом внимательных карих глаз. Красивая сеттериха с белоснежной шерстью в редкую темно-серую крапинку, наклонив голову на бок, участливо смотрела на него. Потом снисходительно вытерпела поглаживания по голове и, вильнув один раз хвостом, повела на кухню.
  
  Там уже закипал чайник и понурившаяся Катя, опустив голову, стояла, подпирая стену. От ее вида у него сжалось сердце, и он целенаправленно подошел к девушке. Взял за руку, ободряюще улыбнулся.
  
  - Присаживайтесь, Андрей Александрович, - указала на место за столом хозяйка, и он понял, что в его отсутствие происходило выяснение личности 'кавалера'. К слову, недружелюбность в глазах Катиной матери исчезло и сменилось теперь озадаченным выражением.
  
  Спасибо, - поблагодарил Андрей и, послушно усевшись, с напряжением сказал, подбирая слова. - Я должен перед Вами извиниться за... За то, что заявился к Вам без спроса и в столь позднее время.
  
  - И только? - Недоуменно подняла она брови с видом Великого Инквизитора. Андрею стало смешно. За кого она себя принимала?
  
  - И только, - намеренно подчеркнул он, холодно улыбнувшись. - Все остальное, должен заметить, охраняется правами частной жизни, и отношения к Вам лично не имеет.
  
  Она оторопела и, похоже, собиралась выдать жесткую отповедь. Но Андрей уже поднялся из-за стола.
  
  - Думаю, для всех будет лучше, если я сейчас уйду.
  
  - Я - с тобой! - Двинулась к нему Катя.
  
  - Не смей, - жестко произнесла ее мать. - Хоть немного гордости надо иметь!
  
  О чем она говорила? Он посмотрел в расстроенные глаза девушки, притянул ее к себе и тихо сказал:
  
  - Оставайся дома, хорошо? Тебе на работу завтра. Я к Перкуше поеду. Утром обязательно позвоню - как только проснусь. Не унывай, заяц!
  
  А у самого на душе кошки скреблись. Да и Катя выглядела не лучше. Он коротко поцеловал ее, чувствуя, как защемило сердце в груди, и поспешил выйти из квартиры.
  
  Спустившись во двор, Андрей словно протрезвел. Часы показывали половину второго. Метро уже не работало, а добираться из Хорошево в Бутово, где снимала квартиру Перкуша, на такси влетело бы в копеечку. Он даже не представлял, сколько это стоит. Что само по себе было рискованно - на завтрашний день могло не хватить денег. Тем более, что предстояло покупать билет.
  
  Медленным шагом пробираясь через дворы к широкой, освещенной улице, он изучал телефонную книгу в мобильнике, надеясь найти кого-нибудь из хороших знакомых, живущих поблизости. И даже нашел. Но звонить в столь поздний час все же не рискнул. Решил добраться до ближайшего вокзала и скоротать время в зале ожидания. А заодно приобрести новый билет.
  
  Ноги вывели Боровикова на оживленный тракт. Табличка на доме неподалеку указывала, что он находится на улице Народного Ополчения. Остановившись на краю тротуара, Андрей поднял руку в надежде поймать попутку. Однако желающих быть 'пойманными' пока не наблюдалось. Машины проносились на хорошей скорости, не обращая на него никакого внимания.
  
  Наконец, притормозила ржавая 'восьмерка'. И паренек цыганской наружности согласился довести его, хоть на край земли. Но при одном условии - Андрей сам покажет дорогу. Пришлось с ним распрощаться.
  
  Минут через десять из бокового проулка неспешно показался черный кроссовер 'ниссан кашкай' и, вырулив на основную трассу, сам остановился возле Боровикова. Из открытого бокового окна послышался развязный мужской голос с классическим подмосковным говором:
  
  - Слышь, мужик! Огоньку не найдется?
  
  Нахмурившись, Андрей полез в карман за зажигалкой.
  
  - Не, Андрюх, не ожидал я, что ты такой тормоз! Честное слово! Совсем мозги человеку отказали! На секундочку вспомни о прикуривателях! - Перемежая слова отборным матом, из машины показался Никита Савьясов. Лохматый, с сонной замятиной на щеке, в пляжных шортах и майке-алкоголичке.
  
  Смущенно улыбнувшись и вполне догадываясь о причинах неожиданного появления друга, Боровиков пожал ему руку.
  
  - Давай, быстро прыгай в машину! - Поторопил его Савьясов. - А то я пива вечерком попил. Не хотелось бы на 'побирателей законности' нарваться! Сейчас нырнем во двор, и все будет нормально.
  
  - Я могу повести, у меня права с собой, - предложил Андрей, но тут же вспомнил о бокале портвейна.
  
  - Да ну тебя! - Усмехнулся Никита. - Тоже мне - трезвый! Какой трезвый человек с Катькой будет связываться!?
  
  Вроде и по-доброму он пошутил, но Андрея резануло.
  
  - Зачем ты так? У нее, конечно, есть недостатки...
  
  Никита внимательно посмотрел на него, тяжело вздохнул и переключил скорость. Затем, не выдержав, уточнил:
  
  - Ты что - серьезно втрескался? В нее? Не, я, конечно, за Катьку очень рад. А вот за тебя - не очень. Одна тетя Люда чего стоит!.. - Помолчав, Никита усмехнулся. - Самое прикольное будет завтра, когда дядя Женя узнает, что она тебя выставила. У него к тебе заочная 'слабость'. Очень хотел с тобой познакомиться и поговорить.
  
  - Никто меня не выставлял, - насупился Андрей. - Я сам ушел.
  
  Но Никита от души рассмеялся.
  
  - Тоже мне, специалист по истории! Как оно там было - уже никому неважно! Народный фольклор Савьясовых записал всё по-своему!
  
  Неожиданно тон его стал серьезнее.
  
  - А вообще ты - свинья, Боровиков! Я вот никак не ожидал, что, будучи в Москве, ты мне даже не позвонишь! Нет, не надо сейчас оправдываться! Считай, я обиделся! Никто бы вас с Катькой отвлекать не стал! Может, у нее благодаря тебе мозги, наконец, включатся и на место заодно встанут. Сеструха-то, на самом деле, у меня хорошая. Просто с тараканами. Но вот почему ты не позвонил!?
  
  Они закурили, подъезжая к длинной многоэтажке, расположенной всего через квартал от дома Катиных родителей.
  
  - Никита, ты меня прости. Эти дни голова кругом идет, - и Андрей коротко рассказал ему свои новости: и об увольнении, и о собеседовании в медиахолдинге.
  
  Подниматься в квартиру к Никите они не спешили: не хотелось будить разговорами его жену и маленькую дочку.
  
  - Сокращение имени придумали? - Полюбопытствовал Боровиков.
  
  - Да нет, - вздохнул Никита, расплываясь в улыбке. - Как ни крути, а с языка срывается Лёлька.
  
  - Матильду Ольгой звали, ты знаешь?
  
  Савьясов радостно хмыкнул и покачал головой.
  
  - Нет, не знал! Надо же! Наверное, переименуем дитё пока не поздно. Не приживается к нашей ляльке-Лёльке имя Матильда. Хочет быть Ольгой!
  
  Удивившись неосведомленности Никиты, Боровиков уточнил:
  
  - И что - про письма тебе Катя тоже ничего не рассказывала? И про Бранда?
  
  - Про какого еще Бранда? - Нахмурился друг.
  
  И между делом выяснилось, что кузены Савьясовы пребывали в контрах уже больше месяца. Пришлось произвести для Никиты максимально подробный отчет о всех Катиных находках, включая письмо Георгия. Не преминул Андрей упомянуть и об имевшем место заблуждении, что с Матильдой переписывался сам Недозбруев.
  
  - А почему сразу - заблуждение? - Вдруг выдал Никита. Интересно, что к этой истории он отнесся совершенно спокойно, без Катиной ревностности. - Я перечитывал письмо Матильды. Долго размышлял. Так вот, похоже, ее преданный друг В. был прочно завязан в мятеже и занимал в нем далеко не рядовую позицию. Это ощущается по многим мелочам и оговоркам. Ей предоставляется индивидуальное медицинское обслуживание. Владимир выделил для Матильды надежного, преданного охранника, подыскал для пребывания и восстановления относительно безопасное место. Туляки ушли к Петлюре в Ровно, а друг В. нашел возможность и оттуда держать с ней связь. Организовать все это простому офицеру - затруднительно. Недозбруеву - реально. Кроме того, они сфотографированы на одном снимке. Поэтому я вполне допускаю, что это все-таки он. Высока вероятность. Ну а почему звучит фамилия Бранда? Может это был адъютант Недозбруева? И вот представь: молодой Советский Союз, шпиономания. А тут одна красавица имеет наглость переписываться ни с кем-нибудь, а с самим господином Недозбруевым! Я слабо верю, что в этом случае письма попадали бы адресатам.
  
  Андрей слушал Никиту внимательно, сопоставляя его выводы со своими, и чувствовал присутствие в них рационального зерна.
  
  - Возможно, что-то станет очевиднее, когда Катя вернет его письма.
  
  И Никита сразу напрягся.
  
  - Не понял, а сейчас ты о чем?
  
  Узнав же, что речь идет о находке в старой квартире по Просвирину переулку, и что письма таинственного Володи сейчас недоступны из-за бывшего Катиного мужа, Никита зло прищурил глаза, забарабанил пальцами по рулю и с решительным видом постановил:
  
  - Завтра буду брать! Ты со мной?!
  
  - Да, конечно, - угрюмо кивнул Боровиков. - Все равно у меня поезд только вечером.
  
  И, помолчав, спросил:
  
  - А что он за фрукт, этот Шепелев?
  
  Никита мрачно хмыкнул и поправил.
  
  - Шевелев! Жертва сто первого километра, - но, заметив, что Андрей недоуменно глянул, подробно пояснил. - Неужели не слышал? В советское время за сто первый километр от Москвы власти высылали разных тунеядцев, алкоголиков, рецидивистов, проституток. Ну и это, конечно, сказалось на местном контингенте. Нет, я всегда уважал и уважаю тех, кто сам пробивает себе дорогу в жизни! Но когда это делают так, как наша 'золушка'!..
  
  На его лице заходили желваки и, глубоко затянувшись сигаретой, он некоторое время без слов смотрел в темноту двора. Но вскоре продолжил - словно сквозь зубы.
  
  - И вот жил в подобной 'сто однёрке*' (* - жаргонизм) скромный паренек с очень большими амбициями и низкими стартовыми возможностями. Будущий профЭссор Алекс Шевелефф. Папаня - запойный алкаш с судимостями. Мать - 'ломовая лошадь', вкалывающая, как проклятая, на пяти работах. Всё, ради сыночка. А сыночек школу окончил и, позабыв о ней напрочь, - не дай бог, кто намекнет, напомнит о происхождении! - поехал покорять Москву. Поступил в ВУЗ попроще на платное отделение - уж не знаю, где деньги взял. Как он учился, теперь никому не интересно, но мы-то помним. Все выкручивал, хитрил, строил на личных связях, договоренностях. Чтобы по общагам не мыкаться, женился на москвичке с квартирой. На Кате. Аспирантуру осилил благодаря теще-преподу и кандидатскую с грехом пополам защитил. Я даже знаю, кто ему эту кандидатскую писал.
  
  И он снова прервался, скривившись, словно от зубной боли.
  
  - Не, не могу я о зятьке без матов вспоминать! Вот уже кто умеет без мыла влезть!.. Гнильё с манией величия!.. Аристократ, хренов!.. Короче! Работает теперь во Франции, читает курс лекций в провинциальном универе. Мечтает обосноваться там навсегда, да вот капитала не хватает для полного счастья
  
  - М-да... Впечатляет... - прокомментировал Андрей. Раньше он наивно полагал, что заграницу приглашают действительно талантливых ученых. - А вернулся-то зачем?
  
  - Ну, так каникулы же! - Зло усмехнулся Никита. - Самое время решить финансовые вопросы за счет бывшей супруги. Квартира-то немало стоит. Даже половина суммы позволит обеспечить достойное существование в европах.
  
  - И что - долго с ним Катя жила? - С трудом проглотив ком в горле, Боровиков решился выяснить для себя самый главный вопрос.
  
  - Слишком долго, на мой взгляд, - посмурнел Савьясов, нервно закуривая очередную сигарету. - Мало было тети Люды, которая, кстати, и свела их! 'Какой перспективный мальчик!'. Так еще и этот урод ее гнобил, ни в грош не ставил. Катька от него около года назад ушла. Мы тогда с Земляникой в свадебное путешествие в Париж ломанулись, решили кузину проведать по дороге...
  
  Лицо Никиты стало темнее тучи.
  
  - Проведали... И с собой увезли. Довел ее, козлина, до полной потери самоуважения...
  
  Установилась гнетущая пауза. Под впечатлением от рассказа, Андрей мысленно припоминал все Катины оговорки насчет бывшего мужа. И только сердце себе рвал.
  
  - Ладно! Много чести этому уроду! Пойдем, поздно уже. Надо спать ложиться. Земляника, похоже, ждет - вон, свет на кухне горит!
  
  И Савьясов указал на единственное светлое окно на последнем этаже здания.
  
  - Земляника? - Возвращаясь к действительности, переспросил Андрей. - Твоя жена?
  
  Никита засиял улыбкой.
  
  - Вероника! Пойдем, познакомлю!
  
  Кивнув дремлющей на посту консьержке, Савьясов провел его к лифту и глянул на часы.
  
  - Ого! Ты знаешь, который час? Всё, устрою себе завтра выходной. С утра подумаем, как нашего профессора вышвырнуть... Мы с Пашкой, братом, и так, и эдак крутили - надежного способа пока не придумали. Но при Землянике об этом - ни слова! Договорились?
  
  Андрей только устало кивнул в ответ. События прошедшего дня полностью исчерпали его силы.
  
  В тускло освещенной прихожей их встретил знакомый по прошлой поездке в Москву сеттер Ирбис. Проигнорировав гостя, он радостно покрутился у Никитиных ног и с надеждой в глазах принес поводок.
  
  - Ты обалдел! - Тихо засмеялся Никита. - Дома!
  
  На звук его голоса из кухни появилась молоденькая и удивительно красивая девушка в коротких шортах и свободной мужской майке. У нее были пронзительно яркие васильковые глаза, контрастирующие со смуглой кожей и черными, блестящими волосами, собранными в длинный хвост.
  
  - Знакомьтесь! Это тот самый Андрей из Сожеля. А это - моя Земляника! - С гордостью улыбнулся Савьясов. - Сразу предупреждаю твой вопрос! Это только кажется, что Земляника - несовершеннолетняя! Ей двадцать четыре года.
  
  - Кит, не зарывайся! - Засмеялась девушка. - Никто тебя и не спрашивает!
  
  - Вы проходите, не стесняйтесь! - Обратилась она уже к Андрею. - Хотите - можете сразу в душ. Я Вам полотенце приготовила. И постель уже постелила. Вон в той комнате. Но, может, сначала чай?
  
  Грустно улыбнувшись, Боровиков покачал головой.
  
  - Спасибо! Я, пожалуй, в душ и сразу - спать. Едва на ногах стою, если честно.
  
  Вероника загадочно посмотрела на него и, закусив губу, словно удерживая себя от смеха, ушла назад в кухню. Впрочем, Андрею было не до того, чтобы разгадывать ее загадки. Он первым же делом направился в душ и с удовольствием постоял под прохладными упругими струями воды.
  
  В глубине выделенной ему комнаты белел постелью разложенный диван. Боровиков включил свет и ошеломленно замер. В постели, свернувшись калачиком, спала не дождавшаяся его Катя.
  
  
  
  Глава XLII
  1919 год, Март, 26-го дня, 10 часов утра, город Сожель, здание тюрьмы
  
  Оставшись один в камере, Аарон Каган неподвижно лежал ничком на грязном полу и некоторое время прислушивался - вернутся ли его мучители? Но прошла минута, другая, еще сколько-то - дверь не открывалась. Неужели ночное безумство закончилось, и его оставили в покое?!..
  
  Он осторожно поднялся на четвереньки, затем сел, прислонившись спиной к стене. С затаенным ужасом дотронулся до шатающихся зубов. Но пошевелить их не рискнул - вдруг еще выпадут!? Ощупал лицо - вокруг левого глаза нарастала опухоль, под носом запеклась густая кровавая юшка.
  
  Не покидало ощущение, что Арон очутился в каком-то дурном сне-кошмаре. Еще пару дней назад служил себе спокойно в уездном Совнархозе, ну да - сочувствовал коммунистам, со многими из них общался 'накоротке'. И тут вдруг, уже после сдачи 'Савоя', к нему домой, на улицу Аптечную, заявились трое. Вооруженные до зубов, по виду - солдаты. Пограбили всласть - белье, обувь забрали. Зачем-то расколотили старинную супницу, выходную гимнастерку порвали при примерке. Как будто сразу не видели, что будет мала? К сестре приставали, но - обошлось. Не зря она с солдатом-постояльцем Тимофеем еще в феврале якшалась. Поверили и не тронули. А вот его все-таки арестовали по невнятному поводу, пинками и зуботычинами на глазах у соседей погнали к тюрьме!.. Арон еще возмущался, грозился пожаловаться начальству! Наивный! Куда там!?..
  
  В тюрьме его заставили раздеться до нижнего белья, завели в маленькую холодную каморку. Дурень он был - посчитал, что унижен, что испытал край несчастий!
  
  Край наступил посреди ночи, когда тяжелая дверь с лязгом распахнулась, и нанюхавшиеся матросы начали свое 'веселье'! Избивали, унижали, играя его страхом, доводя до паники. Грозили невесть чем... Даже вспомнить страшно. И угрозы звучали столь реалистично, что Каган верил всему безоговорочно.
  
  А потом пришел странный молодой офицерик с бесцветными, безжизненными глазами. Со зрачками узкими, словно острие иглы... В тот момент Арон готов был на него молиться: появление офицера остановило матросов, вошедших в кураж и решивших оскопить арестанта - 'шоб жиды не плодились'. Хотя, кто знает? Может, и это была 'только шутка'?
  
  - Где в Сожеле скрывается иуда Троцкий? - Совершенно серьезным тоном вдруг спросил прибывший.
  
  Арон поначалу подумал, что господин офицер изощренно смеется над ним. Но, получив несколько ударов рукояткой 'нагана' по шее и плечам, понял, что ошибся.
  
  - Троцкий где-то здесь, в Сожеле! - Задумчиво рассуждал явно невменяемый 'гость' и недоумевал. - Но где вы его прячете?
  
  Матросы никуда не делись. Наблюдали за происходящим, иногда помогали затрещиной и посмеивались над отчаянием Арона.
  
  Так продолжалось час, а может и более. Офицер повторял свой вопрос, избивая по чем придется и не принимая разумных доводов. Арон уже готов был выдумать несуществующее убежище председателю Реввоенсовета, только бы этот блондин, эта бледная немочь убрался! Но того, похоже, заклинило, и допрашиваемого он в действительности не слышал.
  
  Что произошло потом, Каган так и не понял. Взгляд офицера вдруг прояснился. Убрав 'наган' в кобуру, он по-новому посмотрел на арестанта, брезгливо скривился и быстрым шагом вышел вон. Матросы, нехотя, последовали за ним.
  
  - Ну, что ты тут? - Оторвав Арона от жутких воспоминаний, в камеру с любопытством заглянул надзиратель. - Живой, жиденок? Иди в коридор - проветрись! Дождешься еще одного битого, и вместе с ним к дохтуру в кабинет наведайся. Это будет крайняя дверь в конце коридора. Всё усёк?
  
  Аарон удивленно вскинул глаза, с трудом поднялся с пола и двинулся к выходу. Криво улыбнувшись, надзиратель уступил ему дорогу и кивнул куда-то влево.
  
  - Вот - здесь гуляй! До часового и обратно! Проверка ужо прошла. Так чта - не боись!
  
  Дождавшись, когда Арон покинет каморку, он помог себе пузом закрыть дверь и, звеня связкой ключей в руках, медвежьей походкой направился к лестнице.
  
  Каган боязливо огляделся. В коридоре кроме него и солдата с винтовкой никого не было. 'А вдруг меня не к доктору, а на расстрел?' - Чувствуя, как охватывает душу липкий страх, подумал он. Если среди мятежников водятся такие сумасшедшие, как тот бледный, всякого можно ожидать.
  
  - Эй, Арошка! Ты, что ль? - Вдруг окликнул его еще издали часовой. Каган испуганно прижался к стене. Кто это был и что от него хотел?
  
  - Да не трусь, хозяин! Мы с Тимохой у тебя жили! Прошка я!
  
  Постепенно приходя в себя, Арон понял, кто с ним говорит. И нашел силы подойти ближе.
  
  Действительно, это был знакомый солдат-туляк Прохор. Давешний постоялец. Тоже к Циле клинья подбивал, но куда ему против того бугая Тимохи?!
  
  - Жрать хочешь? - Неожиданно спросил Прошка и, не дожидаясь ответа, вытащил из вещмешка штоф с теплым парным молоком. Подумав, добавил еще и краюху хлеба. - На вот! Близко возле меня не стой. Мало ли, начальство пройдет? А когда надо что - подходи! Я пока здесь служить буду.
  
  Прижав к груди штоф и благодарно кивая головой, Арон попятился вглубь коридора. С жадностью вгрызся в хлебную мякоть и, торопливо прожевывая, огляделся. Откуда-то доносилось тихое утробное мычание. Скорее всего - из камеры напротив.
  
  В двери было зарешеченное окошко, и Каган решился осторожно заглянуть вовнутрь. В лицо ударило холодной волной сквозняка. Привыкшие к светлому коридору глаза не сразу рассмотрели в сумраке помещения одинокую фигуру в нижнем белье. Арон узнал арестанта и взволновался его странным поведением.
  
  Это был товарищ Фрид, военный комиссар. Он сидел на голых нарах, словно курица на насесте - на корточках. И дрожал всем телом.
  
  Арон негромко позвал его. Военком почему-то не откликнулся. Оглядевшись по сторонам и никого постороннего не увидев, Каган осмелился побеспокоить своего бывшего постояльца.
  
  - Товарищ Прохор! - С заискивающей интонацией окликнул он туляка. - Можно мне с приятелем пообщаться? В камеру к нему попасть? Что-то он совсем плох...
  
  - На себя посмотри! Тоже хорош! - Усмехнулся Прошка. Но достал из кармана связку ключей и открыл камеру. Фрид никак не отреагировал, продолжая колотиться, будто в припадке.
  
  - Ну и холодрыга здесь! - Поежился Прошка. Потом глянул на свою шинель, на арестанта, на выбитое стекло окна и пробормотал. - Я сейчас! Ты, Арошка, только смотри - не фулюгань! А то влетит нам всем.
  
  Торопливо кивнув, Каган подбежал к военкому.
  
  - Товарищ Фрид! - Имя его он не помнил. - Что с Вами? Вы меня слышите?
  
  От прикосновения теплой руки, большевик поднял на вопрошавшего позеленевшее лицо с округлившимися, словно от сильной боли, глазами и с напряжением прошипел.
  
  - Ребра... Дышать... Больно... Холод...
  
  Арон не понаслышке знал, что горожане избивали колонну сдавшихся коммунаров. Сам наблюдал за процессией. Видать, и Фриду крепко досталось...
  
  Вспомнив о парном молоке, он протянул штоф комиссару.
  
  - Пейте! Все ж теплее будет!
  
  Бутылка отчаянно прыгала в руках военкома. Да так, что он не мог приложить ее к посиневшим губам. Арон помог ему. Фрид сделал глоток, застонал. Потом еще глотнул и оттолкнул руки Кагана со штофом.
  
  - Не... Не могу... Очень... больно... - Просипел он.
  
  В камеру вошел Прошка с большой охапкой несвежего сена. Где он его раздобыл, оставалось неясным. Но теперь можно было попробовать уложить большевика на нары и хоть немного укрыть от холода. Фрид поначалу сопротивлялся, стонал и матерился. Но все же сдался и лег.
  
  - Все, пошли отсель, Арошка! - Поторопил знакомого солдат. Он заметно нервничал и выглядывал в коридор. - Наопчались и - хватит! А то, неровен час, комендант нагрянет!..
  
  И, вытолкнув Арона в коридор, быстро закрыл дверь.
  
  Каган послушно отошел к противоположной стене и, греясь в лучах солнца, уселся на корточки возле окна. Запивая молоком последний кусок хлеба, он почувствовал себя почти счастливым. По телу разливалось приятное тепло, из-за общей расслабленности даже в сон потянуло.
  
  Очнулся Арон от шума многих голосов. Мимо него проходили выпущенные в коридор на прогулку арестанты. Босые, в исподнем белье - только некоторые счастливчики, да еще женщины оставались в одежде. Выглядели они испуганными, подавленными. И куда только девалась их барская спесь, над которой еще вчера втайне посмеивался весь город? Встретившись с товарищами в коридоре, они тихонько называли друг другу номер камеры, перечисляли своих соседей и жаловались на перенесенные неприятности.
  
  - Солдат-охранник сказал, что скоро в город Петлюра войдет и нас всех в честь прибытия атамана перережут, - громко прошептал рядом низкорослый, конопатый паренек.
  
  Арон всмотрелся в его собеседника и, узнав, удивился. Большевик Зоя Песин! Но как похудел! Даже щеки ввалились!.. А ведь еще месяц назад был похож на полную женщину!
  
  Пару недель назад бывшего начальником заградотряда, Зою вдруг назначили членом Коллегии Земотдела. Но, по слухам, он и старых занятий не оставлял - помогал чекистам проводить обыски и аресты. И чаще всего видели его в компании с Матвеем Хавкиным.
  
  - Как думаешь, если охраннику денег дать, записку домой отнесет? - Советовался с товарищем арестант в залатанных подштанниках.
  
  -...Сегодня ни свет - ни заря к нам в камеру двое ввалились со зверскими рожами и Лёву Файншмидта забрали, - донесся слева встревоженный шепот. Рассказывал крепкий малый из русских. - Мы уж думали, кончился товарищ Файншмидт. Ан нет! Минут через десять возвращается - спокойный, улыбчивый. Оказывается, что было? Вывели его в коридор, а там четверо бандитов дожидаются. Заставили снять рубаху, к стене спиной припечатали. Стволами в грудь тычут, командуют: 'Молись, жид, сейчас стрелять тебя будем!' Даже, говорит, затворами пощелкали. Еще какие-то маневры произвели. А потом поржали, да назад в камеру прикладами погнали.
  
  Слушатели покачали головами, выискивая глазами среди прогуливающихся высокую фигуру Файншмидта, и кто-то из них уточнил:
  
  - А что за солдаты приходили? С пулеметными лентами через грудь? Те же, что вчера в первой камере всех раздевали и грабили?
  
  - Не, пулеметных лент на них не было. Это точно! Наверняка, другие. Да и вчерашних как-то не запомнил, - почесав затылок, ответил русский.
  
  Но тут, помимо часового Прошки, в коридоре появился еще десяток солдат и тот пузатый тюремщик, что выпустил Арона из 'пыточной' каморки. Громкими командами, они заставили всех вернуться в камеры. И только Арон не знал, куда ему деться.
  
  - А, это ты!.. - Озадачился надзиратель. - Так. Ты пока остаёшься в коридоре. Сейчас вместе с 'великомучеником' к доктору пойдешь. Еще ведь не был?
  
  Каган испуганно замотал головой.
  
  - После доктора отправишься в камеру... в камеру... - Пузатый задумчиво оглядел коридор. - Ну, допустим, в эту пойдешь! Запомни - нумер тринадцать! Я потом зайду и занесу тебя в список.
  
  И показал на соседнюю с камерой Фрида дверь.
  
  - Там тебе скучно не покажется! - Криво усмехнулся надзиратель и, встряхнув связкой ключей, покосолапил к кабинету доктора.
  
  Двери в камеры оставались открытыми, но никто из них не выходил и не выглядывал. Арестанты покорно расселись по нарам и напряженно ожидали, что придумают их тюремщики. А со стороны лестницы, тем временем, показалась странная процессия.
  
  Держась за стену, то и дело, сползая на пол и поднимаясь как будто на одном усилии воли, медленно передвигался человек. В глаза бросались окровавленные тряпки, обмотанные вокруг его головы. Следом, пыхтя махоркой и подгоняя несчастного нетерпеливыми пинками, шли двое солдат. Иную помощь оказывать арестанту они, похоже, брезговали.
  
  Сначала Арон подумал, что это китаец из интернационалистов. В городе говорили, что с ними очень жестоко обошлись кавалеристы. Но что-то неуловимо знакомое показалось ему в этом человеке, с заплывшими, как у монгола глазами и пожелтевшим лицом. Подметив, что солдаты остановились переговорить с Прошкой, Арон подбежал к несчастному и подставил ему свое плечо.
  
  - Ты кто? - Обвалившись на добровольного помощника всем своим весом, требовательно проскрежетал раненый. И Каган обмер. Это был сам товарищ Пухов, председатель Чрезвычайной Комиссии!
  
  Арон сбивчиво назвался и, обливаясь потом, потащил обмякшего чекиста к кабинету доктора. Пухов даром, что выглядел худым и жилистым - на поверку оказался очень даже тяжелым!
  
  Несколько раз останавливаясь у стены, чтобы перевести дыхание, Каган все-таки добрался до заветной двери и обессилено стукнул ее коленом. Руки, дрожавшие от напряжения, уже едва удерживали лишившегося чувств Пухова.
  
  Дверь открыл все тот же тюремщик. Хотел было накричать, но, оглядев прибывших, хмыкнул и освободил проход. Помогать тоже не стал - уселся на стуле в углу, сложив руки на большом животе и с интересом наблюдая, как арестант из последних сил волочет чекиста к кушетке.
  
  Худой и сутулый доктор, чем-то похожий на серую старую цаплю, не говоря ни слова, помыл руки с мылом и, вооружившись какими-то странными ножницами, принялся разматывать тряпки на голове Пухова. Словно зачарованный Арон не мог оторвать глаз от ловко управляющихся длинных пальцев врача. Усталости он уже не чувствовал, так и застыл на месте, ожидая неизвестно чего.
  
  Некоторые из тряпок намертво присохли к ранам, и 'цапля' смочил их какой-то жидкостью из баночки. Не приходя в себя, Пухов сдавленно простонал.
  
  - Угу!.. - Промычал доктор, низко наклонившись над пациентом и загородив Кагану весь обзор. А потом длинно и витиевато выматерился.
  
  - Ну, и почему только сейчас доставили? - Обернулся врач к тюремщику. - У него ведь уже раны воспалены!
  
  Ничего не отвечая, надзиратель насупился и скрестил ноги под стулом. Доктор, тем временем, продолжил осмотр, комментируя увиденное вслух:
  
  - Многочисленные ушибленные раны волосистой части головы. Кое-где обнажены кости черепа, есть их повреждения. Имеются участки омертвления мягких тканей, раны воспалены, нагноились, особенно вот здесь, за ухом.
  Все это перемежается... Гм... О нет, это надо бы удалить хирургически! Так уже омертвело, что... А тут еще и кость задета! Вон, как реагирует даже сквозь забытье!
  
  Синхронно со словами врача Пухов громко простонал.
  
  - Так, посмотрим, посмотрим... - Продолжил 'цапля', увлекаясь процессом. - О, здесь еще хуже! Даже не знаю, как быть... М-да, упустили время! Тут бы и сам Пирогов не очень-то... Надорвано левое ухо. Его что, прикладом огрели? Похоже на то. А вообще, признаться, я удивлен, что пациент еще жив. Вряд ли он уже очнется. Видимо, пришло его время... Но, может, оно и к лучшему. Все же помереть в забытье, особо не ощущая мучений... Но раны я слегка обработаю - для порядка... Больной! Вы слышите меня? Нет, показалось. Да и теоретически это невозможно...
  
  - Вы, эта, Осип Макарыч, теории всякие - при себе оставьте! - Обеспокоено пробурчал надзиратель. - Арестованный самостоятельно, можно сказать, на второй этаж дошел! А Вы его вдруг в покойники записываете! В общем, делайте, что хотите, но чтобы живой был! Господин комендант распорядился подлечить - значит, хоть с того света вытаскивайте!
  
  Доктор отошел к шкафчику с медикаментами, и перед Ароном открылось неописуемое зрелище. Он никогда не видел ничего ужаснее. Вся голова Пухова, зияющая тремя глубокими ранами-бороздами, превратилась в окровавленный, местами почерневший кусок мяса с торчащими во все стороны остатками волос. Арон едва успел добежать к рукомойнику. Его неудержимо выворачивало недавно съеденным хлебом с молоком.
  
  - Загадил мне тут все вокруг! Сам сейчас отмывать будешь! - Ругался доктор, но Каган почти не слышал его.
  
  Когда же приступ прошел, Арон осторожно покосился в сторону кушетки. И с облегчением понял, что повторение 'неприятности' не грозит. Доктор успел плотно забинтовать ужасную голову Пухова.
  
  - Ну что, пришел в себя? - Гадливо сморщившись на Арона, спросил врач. - Сейчас поможешь мне раздеть больного, а потом сразу принимайся за уборку! Пока не уберешь, никакого осмотра не будет! Все понял?
  
  Заляпанную засохшими пятнами крови рубаху снимали с Пухова с большим трудом. Арон с содроганием окинул взглядом раны и большие черные синяки на мускулистом, рельефном торсе чекиста.
  
  Возмущенно вздохнув и выдав еще более замысловатую тираду, доктор принялся осматривать раны.
  
  - Вот и как прикажете поднимать его на ноги?! Я, знаете ли, не волшебник! Здесь тоже уже нагноения. Так, эти две колотые раны на спине - видимо, сделаны штыком, не глубоко, без повреждений внутренних органов, однако воспалены порядком... От правой лопатки до поясницы - длинные ссадины. Шашками били, похоже. На груди... М-да... А здесь рукоятками 'нагана' поработали. Характерные гематомы круглой формы с ранкой в центре...
  
  Надзиратель нетерпеливо закатил глаза вверх и недовольным тоном спросил:
  
  - Так что сказать господину коменданту?
  
  В этот момент Пухов неожиданно дернулся, словно доктор сделал ему больно, и очнулся.
  
  - Пациент, Вы слышите меня? - Безнадежным, сердитым голосом спросил врач.
  
  Чекист прохрипел нечто невразумительное и после некоторой паузы, словно собравшись с силами, выдавил:
  
  - А, это ты, тюремная крыса... С руки у бандитов кормишься? Тебя одним из первых к стенке поставим...
  
  Доктор задумчиво глянул на него, посмотрел зрачки и взялся рукой за подбородок.
  
  - Странное дело, а ведь живой!.. Пациент, как Вы себя чувствуете?
  
  Пухов с трудом уселся на кушетке и сдавленно рассмеялся.
  - Говорящая крыса... Пшёл вон!
  
  Надзиратель удивленно переглянулся с доктором.
  
  - М-да, Осип Макарыч... Доложу-ка я, что ему стало лучше.
  
  Вытирая полотенцем вымытые руки, врач угрюмо кивнул и попросил:
  
  - И уводите его уже. Нет смысла дольше здесь задерживать. Пусть остальные идут. А я пока нашего впечатлительного уборщика осмотрю.
  
  Пухов позволил ошеломленному Арону надеть на себя рубаху. Затем, оттолкнув его руки, с усилием встал, качнувшись в сторону. Схватившись за стену, поймал относительное равновесие. Пошатываясь и матерясь сквозь зубы, сделал шаг. Потом - другой. И, наконец, освоившись, медленно пошел из кабинета. Страшно было представить, что чувствовал сейчас этот странный человек.
  
  
  1919 год, Март, 26-го дня, 13.00, город Сожель, здание тюрьмы, камера номер 13
  
  Пугающую реплику надзирателя о камере нумер тринадцать, Арон так и не понял. Наверное, тот всего лишь стращал по привычке. Потому что обстановка в его новом пристанище оказалась довольно тихой и мирной.
  
  Вместе с Ароном в небольшом сыром помещении находилось десять человек. Двое демонстративно держались особняком. Это были евреи-спекулянты, оставшиеся в заключении еще с большевистских времен. К 'политическим' сокамерникам они относились подчеркнуто презрительно, не упуская возможности безнаказанно высмеять вчерашних 'хозяев жизни'.
  
  Кроме них, из общей среды выделялись еще трое - меньшевики и анархист. Эти беспокойно бродили из угла в угол и бесконечно обсуждали взбудоражившее известие. На прогулке в коридоре кто-то сообщил, что штаб бунтовщиков намерен освободить всех 'не коммунистов'. Новость вогнала в депрессию остальных - 'чистокровных' большевиков, угрюмо прикидывающих теперь свои шансы на будущее. Чаще всего звучали крайние версии. Двое молоденьких пареньков мечтали об освобождении и уверяли сокамерников, что так оно и будет. Мол, остынут мятежники и всех выпустят. Обещали ведь при сдаче 'Савоя'!..
  
  Но куда реальнее для большевиков виделась перспектива неминуемой казни. Да и логика подсказывала такой исход. Зачем кормить и охранять своих врагов, когда проще и надежнее просто расстрелять?
  
  Освобождения города Красной Армией они и ждали, и боялись одновременно. Особенно после высказывания ревкомовца Давида Цырлина:
  
  - Если нас не расстреляют в ближайшие дни, значит готовят в заложники. И пустят в расход при подходе частей Красной Армии. Так бывало при других белогвардейских мятежах, - угрюмо рассуждал коммунар. Мудрым оказался этот большевик - одним из немногих, кто назвался чужим именем при оформлении в тюрьме. Остальные, как узнал Арон из разговоров, признались бунтовщикам, как на духу. И фамилии сообщили, и должности...
  
  А Цырлина искали! За полтора часа, что Каган был здесь, дважды заходили надзиратели и спрашивали: 'Кто здесь Цырлин? Есть такой?' Повезло, что спекулянты не знали большевика в лицо! Остальные же сокамерники, предупрежденные Давидом, отмалчивались. Почему искали московского коммунара, догадаться было несложно. Наверняка, хотели расстрелять.
  
  К Кагану в камере поначалу отнеслись настороженно - беспартийный, да еще непонятно почему угодивший в тюрьму... Даром, что избитый. Узнав Цырлина, он вежливо поздоровался. Однако тюремщикам не выдал. Вот после этого к Арону и переменились, посчитали за своего.
  
  Слово за слово, Каган рассказал, как оказался у доктора вместе с товарищем Пуховым и какой диагноз тот ему поставил.
  
  - Удивляюсь, говорит, что пациент еще жив. Теоретически такое, якобы, невозможно! - Особо акцентировал Каган, чувствуя небывалое волнение от повышенного внимания слушателей.
  
  - Павел, ты ж говорил - если встал Иван сегодня на ноги - значит, не все еще плохо! - Упрекнул худого русоволосого паренька товарищ Цырлин. Известиям он внимал с особыми переживаниями - считал Пухова своим другом.
  
  Паренек, как выяснилось, еще пару месяцев назад служил в больнице фельдшером и только после прихода коммунистов к власти вошел в состав отдела по борьбе с эпидемиями.
  
  - Товарищ Давыдов, - так звали Цырлина в присутствии спекулянтов. - Что-то не то доктор говорит! Смотрел я вчера Пухова, когда мы все еще в одной камере были! Да, там скальпированные раны! Есть повреждения костей черепа. Для непосвященного все это смотрится жутко. Конечно, началось воспаление. Но, если инфекция не пошла вглубь, такое заживает довольно быстро!
  
  Все выжидающе уставились на Аарона. Тот даже растерялся.
  
  - Но доктор говорил именно так, - понизив голос, настаивал он на своем. - Ему тюремщик тоже не очень верил!
  
  - Ладно, - тяжело вздохнул Цырлин. - Время покажет. Еще кого-нибудь видел?
  
  Каган кивнул.
  
  - Да. Девушка к врачу приходила. Лицо сильно расцарапанное, синяки, волосы клоками выдраны...
  
  - Песя... - Прокомментировал фельдшер Павел.
  
  - Не знаю, - пожал плечами Арон. - Ее по фамилии называли. С моей созвучна.
  
  - Чудак-человек! - Ехидно заулыбался высокий парень с тяжелой челюстью. - Песю весь город знает!
  
  Но после жесткого взгляда Цырлина, улыбаться перестал и отодвинулся подальше в угол.
  
  - Это та, которая Песя? - Не удержались спекулянты, слушавшие Кагана, как оказалось, очень внимательно. - Таки досталось ей по заслугам? И на нее еще будут переводить лекарства?
  
  От дальнейших живописаний, что нужно было сделать с девушкой, у Арона покраснели щеки. Странно, но никто за нее не вступился, пропуская оскорбления спекулянтов мимо ушей. Даже помрачневший Цырлин.
  
  - Еще приходили китайцы. Я троих застал. Один - довольно высокий и очень похожий на товарища Пухова! И тоже голова обмотана!
  
  - Пухов - на китайца? - Удивилось сразу несколько человек рядом.
  
  Но Павел вполне согласился.
  
  - Да, у него от побоев - отеки вокруг глаз. И кожа пожелтела.
  
  Дальнейшие обсуждения прервал скрежет открываемой двери. 'Наверное, опять будут искать товарища Цырлина', - успел подумать Каган и тут же обомлел. Вошли четверо в военной форме. И среди них - тот самый бледный офицер, что требовал полночи выдать Троцкого!
  
  Арон попытался спрятаться за спину высокого парня-большевика. Однако сумасшедший его приметил. Случайно наткнулся ленивым взглядом и усмехнулся - с таким выражением лица, словно припомнил былую шутку. К счастью, этим его внимание и ограничилось.
  
  Зато трое прочих с офицерской выправкой рассматривали арестантов довольно дотошно. Вглядывались в лица, обходили со всех сторон. И при этом хранили полное молчание.
  
  Наконец, один из них ткнул пальцем в грудь Цырлину.
  
  - Фамилия?!
  
  Сдавленным от волнения голосом тот ответил.
  
  - Давыдов.
  
  - Где ж такие Давыдовы с жидовскими мордами водятся? - Человек разразился долгой нецензурной тирадой, после чего, несколько успокоившись, обратился к 'сумасшедшему офицеру'. - Он мне кого-то напоминает из большевистской верхушки. Не могу вспомнить кого.
  
  - Вы тоже заметили? - Откликнулся невысокий лысоватый господин лет сорока. - Вот и я не могу узнать. Может, из рядовых, что возле Ревкома крутились. Вроде бы не чекист. Те все у нас на памяти.
  
  - Я, пожалуй, отмечу его в списке, как сотрудника Ревкома. А там уже пусть 'Великий Гуманист' решает, - неприятно ухмыльнулся ночной мучитель. - Только есть у меня подозрение, что напрасно переводим бумагу.
  
  - В смысле? - Удивился лысоватый.
  
  - Мы, понимаете ли, любим, когда ручки в чистоте остаются, - презрительно выдавил офицер и закрыл папку со списком.
  
  Визитеры направились к выходу, продолжая разговор, словно позабыв об арестантах.
  
  - Мне сложно судить - всего один раз встречались. Но впечатление сложилось вполне нормальное, - задумчиво возразил лысоватый. - Впрочем, Вам, наверное, виднее. Все же давно друг друга...
  
  Дальнейший разговор проходил уже за закрытой дверью и арестантов не интересовал. Главное, что по обрывкам фраз становилось ясным происходящее. Эти трое - по всей видимости, из местных жителей - выискивали в общей массе заключенных и вели опознание таких, как Цырлин. Коммунару просто повезло, что его, одного из главных деятелей Ревкома, особо не запомнили. Он был приезжим и мало выступал на митингах в городе.
  
  Побледневший, с холодной испариной на лбу товарищ 'Давыдов', тем временем, вычленил из разговора самое важное.
  
  - Они готовят расстрельные списки - вот что, братцы! И боятся, что кто-то отменит расстрел!
  
  
  
  1919 год, Март, 26-го дня, 16.00, город Сожель, улица Луговая
  
  Нынешнее состояние пугало Лизу. Ее воротило от всего - от одного только вида папирос, от запахов еды, разносящихся по всему дому, от амбре соседского туалета, донимающего во дворе. Как с этим жить, она не представляла.
  
  - Ешь! - Свекровь насильно впихнула ей в руки краюху черного хлеба и большую кружку с теплым сладким чаем. - Ешь, девочка, так надо! Почувствовала дурноту - сразу ешь! Иначе хуже будет! Поверь, старая Лия знает, что говорит. У нее каждый раз так было! Не допускай голода! Теперь это твой первый враг! Я сделаю сухарики - носи их при себе!
  
  Странно, но свекровь оказалась права. На силе воли запихнув в себя хлеб с чаем, Лиза через некоторое время практически вернулась в человеческое состояние. И даже смогла поддерживать беседу. Коротко рассказала о своих злоключениях, о неожиданной милости со стороны 'дубровского' и помощи старшей телеграфистки.
  
  - Офицерская вдова, что снимает квартиру у Шимановича по улице Аптекарской и постоянно жалуется, что дорого? - Прищурив глаз, уточнила Лия.
  
  Корнеева неопределенно пожала плечами.
  
  - Вдова - это верно. У кого снимает и почём - не знаю. Но улица, вроде, Аптекарская.
  
  - Зато я знаю! - Тяжело поднялась из-за стола свекровь. - Из дома не выходи. Вы образованные, читать таки любите. Вот и читай. Лев всю стену мне полками заставил! Пыль собирать матери придумал!.. Кому они нужны, эти книги! Вернется в Сожель Лейба - заставлю все забрать! Будет хоть чем дышать! Если с матерью жить не хочет... А я схожу к старому дураку Шимановичу. Узнаю, чем теперь живут уважающие себя евреи. Не все же такие проницательные, как сосед Мойша. Забрал семью, заколотил дом и отправился на повозке в деревню к родне. Будто его там не тронут! И что ты думаешь? У всей улицы дома стоят целые, а у этого умника от хижины камня на камне не осталось! Ограбили дочиста! Ты, Лизка, про сухарики не забывай!
  
  Лия собиралась долго - с охами, забавными жалобами на жизнь и неизвестных Лизе евреев. Попутно проверила, какую книгу выбрала для чтения невестка, сколько у нее сухариков при себе, как тепло она оделась. Ну, и заодно мимоходом оценила, скоро ли топить печь. Складывалось впечатление, что ей и с Лизой было интересно, но любопытство перетягивало и заставляло идти в город.
  
  Оставшись в доме одна, Корнеева отложила книгу и задумалась. Эта беременность оказалась совершенно не ко времени. Тут неизвестно, что завтра будет, а она - в положении... Да еще с такой тошнотой!
  
  Но жизнь диктовала свое. И если ей становилось не по себе от предстоящих трудностей и хлопот, то Лев наверняка встретит новость с радостью. Он хотел детей и прямо говорил ей об этом.
  
  Сильно удивила свекровь. Пришла на помощь, когда никто не ждал помощи с этой стороны и не надеялся. Да как переменилась! Будто и не было тех материнских проклятий на сына с невесткой!.. И теперь даже жутковато становилось от степени ее заботливости.
  
  Погром и грабежи, прокатившиеся по Сожелю, достигли этой окраинной улочки в первый же день мятежа. Свекровь рассказывала, что трое пьяных солдат забрали у нее все запасы вишневой настойки, старое белье покойного мужа и дырявые, 'но еще хорошие' туфли Льва. Однако больше всего она переживала за четыре толстые книги, изъятые солдатами на самокрутки.
  
  - И что мне теперь сказать сыну? Что умные книги развеялись в дым? - Жаловалась Лия невестке.
  
  Последние случаи грабежа на улице отмечались еще вчера днем. Все прекратилось после того, как у дома Розы Гуревич конный патруль повстанцев подстрелил одного громилу и еще пятерых арестовал. Из мирных жителей в эти дни никто не пострадал, если не считать, конечно, последствием сердечный приступ престарелого соседа. В его доме разнузданные хулиганы расколотили всю фарфоровую посуду - предмет особой гордости. Домочадцы тут же отправили старика на извозчике в больницу. И поскольку семья не готовилась к похоронам, соседи постановили, что 'старый Гирш решил таки еще пожить'. В изнасилованиях тоже никто не признавался. То ли не было такого, то ли местные дамы и их родня не желали огласки.
  
  Но зато с самого утра соседи ходили друг к другу делиться пережитым кошмаром. Лия просила невестку не показываться им на глаза и тихонечко сидеть в Левиной комнате. Конечно, это было мерой предосторожности, но судя по всему, не лишней. В городе пронесся слух, что начались аресты коммунистов по доносам. Пару раз, проводив посетителей, свекровь долго и непонятно ругалась на своем языке. А потом объясняла Лизе, что приходивший якобы ненароком интересовался, где пропадает ее сын. Лия тогда, не теряясь, вместо ответа жаловалась любопытному на Левину неблагодарность и невестку из гоев. И, в конечном итоге, признавалась, что рассорилась с сыном до смерти...
  
  В ожидании возвращения свекрови из города, Корнеева задремала за книгой. И проснулась от звука тяжелых шагов в коридоре. Сердце испуганно затрепетало и провалилось куда-то в область живота. Однако тут же послышался голос Лии, выговаривающей кому-то на идише.
  
  Наконец, оглянувшись, Лиза увидела на пороге мнущегося комиссара жилищного отдела Ефима Майзлина. И спросонья не поняла, что в нем было странным.
  
  - Здравствуйте, товарищ Майзлин, - протерев глаза, поприветствовала она смутившегося парня.
  
  - Не постучался, не предупредил, решил испугать бедную девочку! - Повторила свои упреки на русском Левина мать. - Что ты обещал? Зайдешь, как добропорядочный, нормальный человек! Постучишь сначала! Как был ты шалопутом, Фима, так и остался!
  
  И тут Лиза сообразила, что в нем оказалось не так. Ефим нарядился женщиной, и получилось, прямо сказать, страшновато.
  
  Засмеявшись, Корнеева показала ему на стул и не удержалась от замечания:
  
  - В таком виде, я думаю, Вы ни одного мятежника не заинтересовали. По крайней мере, трезвого.
  
  Майзлин заулыбался и, усевшись, поддержал шутку:
  
  - Да, Елизавета Михайловна! Я и себе совсем не нравлюсь!
  
  Сняв толстый шерстяной платок и дрянной парик, Ефим стал напоминать человека. Пока он рассказывал о пребывании в 'Савое' и своем успешном уходе из него во время капитуляции, Лия сделала чай и уселась вместе с ними за стол. Прищурив глаза, она внимательно слушала. Когда же речь зашла о геройском решении Комисарова, недоуменно пожала плечами:
  
  - И чего он таки добился? Вон, уже восемнадцать человек из тюрьмы выпустили! И даже коммунистов по заступничеству уважаемых людей! Только таких отчаянных, как Сема Комиссаров и мой Лева, не освобождают. Бежал бы, как Фима, и тоже уже в женской одежде по городу расхаживал бы!
  
  - Отпускают? - В один голос удивились Лиза и Ефим.
  
  - Отпускают! - С достоинством кивнула свекровь. - И я вам скажу, таки приличные люди, эти бунтовщики! Вернули дома и гостиницы хозяевам, разрешают торговлю, порядок в городе навели. Мне говорят, сходи в комендатуру - вернешь газетный ларек. Но что-то мне подсказывает, Лева будет не доволен.
  
  - Да, порядок навели - это факт, - мрачно согласился Ефим. - Я прошелся специально по всему городу. Чувствуется, есть у них твердая рука. Если наши войска не смогут на днях взять город, сложно будет!..
  
  - Кутиков сумел таки попасть на прием в штаб! - Продолжила рассказ о новостях Лия, не удосуживаясь, впрочем, пояснить, кто есть такой этот Кутиков. - Его принимал ни кто-нибудь - сам генерал! Вежливо разговаривал, слушал. Только лицо у него, как маска. Глаза стеклянные, будто неживые. Сказал, целых четыре часа пришлось стоять, дожидаясь очереди!
  
  - И что - удалось решить свой вопрос? - Ухмыльнувшись, поинтересовалась Лиза.
  
  - Вопрос? - Удивилась свекровь. - Какой может быть вопрос у Кутикова? Хотел узнать последние новости из самого штаба! Вот и весь вопрос! И таких сегодня много к штабу приходило. Жаль, Лева будет недоволен. Я бы тоже пошла.
  
  
  
  
  1919 год, Март, 27-го дня, 1.00 часов, город Сожель, здание тюрьмы, камера нумер 13
  
  Постелями и матрасами на деревянных, изрезанных надписями нарах служило старое, воняющее пылью сено. Арон пытался уснуть, но постоянно находился какой-нибудь источник раздражения, мешавший расслабиться. То острые соломинки кололи в бок, то разговоры соседей лезли в уши, то лязг металлических дверей в коридоре пугал и наводил на неприятные мысли... А еще сильно хотелось есть. Те немногие передачи, что собрали арестованным родственники и товарищи, пришли основательно пограбленными. Сестра Циля упомянула в записке какую-то колбасу, помимо сухарей и махорки. Однако в том растерзанном узелке, что кинул ему вечером часовой с наглыми веселыми глазами, и запаха от колбасы уже не оставалось. От махорки - крохи, ну, хоть сухари дошли!
  
  Еще немного хлеба принёс знакомый солдат Прошка. Он сменился после обеда, однако бывшего своего квартирохозяина не позабыл - от нечего делать приходил проведать под вечер. Да еще пару раз выпускал погулять в коридор по договоренности с сослуживцами. Состоявшийся разговор с Прошкой, пожалуй, и был главной причиной бессонницы Кагана.
  
  Задумал Арон дерзкую и опасную махинацию, которая вполне могла стоить ему жизни. Рассказывать кому-либо еще о ней он побоялся. Поделился только с Прошкой. И то исключительно потому, что планировал его в роли главного исполнителя.
  
  Относительно своей судьбы он успокоился. После того, как из тюрьмы действительно повыпускали всех меньшевиков и анархистов, даже некоторых рядовых коммунистов, Каган понял, что его пребывание здесь - лишь вопрос времени. Как только Циля пробьется в штаб и обратится к генералу мятежников с вопросом о беспартийном брате, Арон сразу же будет освобожден. Именно так происходило с другими. Тех троих, что метались по камере в первой половине дня, давно уже отпустили.
  
  Авантюра касалась человека, которого не освободилили бы ни при каких обстоятельствах. Каган задумал заменить товарища Пухова китайцем с разбитой головой! Использовать их случайное сходство! И после посещения врача отправить Пухова в камеру к китайцам, а несчастного интернационалиста - на место чекиста!
  
  Что-то подсказывало ему, что так просто задумка не осуществится. Наверняка вмешается нечто непредвиденное. И все же Арон был уверен: шкурные интересы солдат-мятежников снивелируют все огрехи плана. Главное - дать им побольше денег. Циля, молодец, передала в узле расческу с тайничком, в который сумела втиснуть двести рублей 'керенками'! И эту сумму Арон решил использовать, в качестве аванса для подкупа Прошки и его возможных подельников.
  
  Солдат от предложения обалдел, с минуту молчал. Но потом, неуверенно кивнув, пообещал поговорить 'с кем следует'. Теперь следовало ждать от него окончательного ответа и сообщить о своем дерзком плане самому Пухову. Возможность для этого виделась всего одна: при очередном посещении врача. С помощью Прошки, рассчитывал Каган, он опять попадет к доктору одновременно с главным чекистом и улучит минутку для разговора. Если, конечно, Пухов будет способен говорить и слушать.
  
  Однако задумка провалилась еще накануне своего осуществления. Запыхавшийся Прошка выволок Кагана из камеры без малого в полночь и сбивчиво сообщил:
  
  - Слышь, Арошка. Кажись, без толку всё! Я тут разговоры со знающими людьми разговаривал... Этой ночью увезут комиссаров из тюрьмы. Куды - пёс знает! Могёт быть, и в расход... Ты, эта, не вздумай только в камере об том ляпнуть! Иначе - ничего доброго от меня не жди!
  
  И с тяжелым сердцем Арон вернулся на свое место. Интересно, думал он, заберут ли Цырлина, в качестве 'сотрудника Ревкома Давыдова'? Или вот этого новенького, со шведской шкиперской бородкой, поступившего после обеда? 'Швед' представился комиссаром отдела пропусков железнодорожной Чеки, арестованным по доносу соседей. Естественно, его сразу же занесли в список. Известить бы и того, и другого, но Прошкино предупреждение покоя не давало. Неудивительно, что сон не шел... И страшно, и стыдно за свой страх. Успокаивала одна мысль - наверняка, Прошка ошибся. Или, может быть, всего лишь проверял на 'прочность' слову? Задумал-то Арон довольно рисковое предприятие, гарантия в его твердости нужна. Но какая ж к чертям гарантия, коли увезут сегодня Пухова со всеми комиссарами? О каком деле вести тогда речь?
  
  В какой-то момент размышления Кагана прервал раздирающий душу лязг двери, и надзиратель, сопровождаемый двумя охранниками, прокричал в камеру, словно в пустоту: 'Давыдов, Колесников! Собирать вещи, готовиться на выход'. Арона прошиб холодный пот. Никакой ошибки не было! Прошка знал, что говорил!..
  
  А потом время тянулось, тянулось... Какие там вещи могли быть у ограбленных коммунаров? Цырлин стоял у окна, всматриваясь через решетку в виднеющийся краешек улицы, в ночное звездное небо. И у Кагана от вида этой обреченной фигуры неприятно крутило живот. Колесников, опустив голову и плечи, тихо сидел на нарах. Кажется, что-то шептал сам себе. Но его Арон почти не жалел - привыкнуть к нему не успел.
  
  Во втором часу ночи по коридору раздался звук шагов небольшой группы людей. Странно, они двигались по коридору, не задерживаясь, не открывая рычащие ржавыми петлями двери камер. И, наконец, достигнув номера тринадцать остановились. Завозились в замке, отодвинули засов, словно затвор винтовки передернули. Арону стало жутко до озноба. Наконец, дверь распахнулась.
  
  - Колесников, на выход! Быстро! Чего возишься! Давай! - Подгонял новичка кто-то невидимый из коридора. Про Цырлина, а точнее 'Давыдова', он и не вспомнил.
  
  Арон осторожно, будто опасаясь смутить несчастного Колесникова, всмотрелся в его лицо. Тот был бледен, как смерть. Споткнулся по пути к выходу, но шаг держал энергичный. Сильный человек, подумал Каган с уважением.
  
  Дверь закрылась. В воздухе повисла зловещая, тревожная тишина.
  
  - Эх, братцы! Да что ж мы Феде даже слова доброго во след не пожелали? - Огорчился фельдшер Павел.
  
  Никто ему не ответил. Цырлин, не шевелясь, лежал на нарах лицом вниз. 'Испугался', - с оттенком сочувствия подумал Арон. И, вздохнув, поднялся с места. Подошел к двери, стараясь высмотреть хоть что-нибудь в темном коридоре.
  
  Шаги конвоя и арестованного Колесникова всё удалялись, растворяясь в общем фоне ночи. И вскоре стало тихо. Где-то звучали сдержанные покашливания, стоны, перебранка часовых. Но все это воспринималось мирной тишиной.
  
  - Слышь, Арошка! - Вдруг раздался в темном коридоре шепот знакомого солдата. Открыв дверь и вытянув арестованного к себе, Прошка, поблескивая глазами и окатывая волной свежего перегара, тихо проговорил. - Оставляют на день-другой комиссаров. Что-то там не так пошло. Обмозговал я с товарищами... Вопчем, согласные мы. Только деньги - вперед!
  
  - А не обманешь? - С подозрением уточнил Арон. Что-то ему не понравилось в интонациях приятеля.
  
  - Да когда я обманывал, ты чё!? - С жаром прошептал Прохор. - Только дело дюже опасное! Денег много робяты просют!
  
  - Сколько? - Поджал губы Каган. - Могу предложить в качестве аванса двести 'керенками'!
  
  - Тю!.. - Разочарованно протянул солдат и отвернулся. Будто даже обиделся. - Да я ж не себе, Арон! Всё - робятам! Оне за так не хочут рисковать!
  
  - Но больше с собой нет! Передай Циле, пусть в штаб скорее бежит и меня освобождает! Тогда и остальное заплачу! - Пробурчал Арон.
  
  На том и порешили. Совесть Кагана приумолкла. Он не предупредил Колесникова. Зато он спасет самого товарища Пухова! И завтра обязательно нужно попасть вместе с ним на перевязку!
  
  
  
  
  
  
  
  
  Глава XLIII
  1919 год, Март, 27-го дня, 4.20 часов, Сожельский уезд, Носовичская волость, дорога Новобелица - Добрянка, окрестности деревни Кореневка
  
  - Давай, поднажми! Р-раз, р-раз! Еще! Давай-давай-давай!.. Стой!.. - Руководил нашими действиями вихрастый шофер в залатанной кожанке и с треснувшим на одном глазу стеклом защитных очков. Казалось, мы пытаемся столкнуть с места огромный неподъемный камень. Хотя, камень так бы не плевался грязью, как этот тяжеленный шестиместный 'Руссо-Балт', прочно увязший в большой топкой луже посреди дороги. Третья попытка окончилась очередной неудачей, и мы, измазанные грязью с ног до головы, переводили дыхание и матерились.
  
  - Черт меня дернул поехать на авто! - Выплевывая попавшую в рот землю, горячился я. - Нет, чтобы как обычно - верхом!.. Посчитал, долго будет! Вот и досчитался!..
  
  - А я предлагал!.. - Раздраженно вытирая платком плюху грязи на лице, Бранд бросал на меня недобрые взгляды. - Взяли бы паровоз с вагоном-теплушкой! Уже были бы на месте! Да еще со свежими лошадьми!
  
  Что я мог ему возразить? По сути, он был прав. В вагоне и подремать часок в дороге наверняка удалось бы. Тем более, что перед выездом из Сожеля я едва держался на ногах. Голова плыла, как у пьяного - начинался обещанный доктором 'откат'.
  
  Как я умудрился что-то заметить в таком состоянии - не знаю. Но при выходе из штаба мой взгляд случайно упал на стоявший у подъезда красавец 'Руссо-Балт' в исправном и готовом к выезду состоянии. До наших позиций было примерно двадцать верст, дорогу я знал хорошо. Вот и мелькнула шальная мысль отправиться на автомобиле. Минут за сорок по темноте вполне получилось бы доехать. И Бранд, между прочим, мою идею тогда с воодушевлением поддержал. Единственное, попросил завернуть по дороге за 'Люсиком'. Я не возражал - пулемет никогда лишним не бывает. Тем более, как выяснилось, Владимир разжился хорошим запасом дисков. По моему распоряжению сопровождавший нас прапорщик Плюев захватил в автомобиль небольшой запас гранат и рядового Алимова, в качестве усиления экипажа. Больше бы подошли для этой роли братья Капустины - место в салоне позволяло. Но я сам отпустил их накануне вечером отсыпаться.
  
  В четвертом часу ночи, неплохо снаряженные, мы, наконец, выехали из города на позиции. И, наверняка, все сложилось бы согласно расчетам, не допусти я главную ошибку. Вместо того, чтобы двигаться по капитальному Черниговскому тракту, выбрал короткую, старую дорогу на деревню Прибытки.
  
  В итоге, не проехав и пяти верст от Новобелицы, мы влетели по темноте в очень нехорошую лужу. Днем, конечно, обязательно бы объехали, ну а ночью просто не сумели правильно ее оценить. Так что задремать я не успел. Более того, вся сонливость слетела после 'купания' в луже и усиленных попытках вытолкнуть авто из вязкой грязи.
  
  Какой бы самоуверенный вид не держал наш шофер, похоже, опыт управления автомобилем у него был малым, да и тот как бы не в пределах города.
  
  Когда-то, еще в запасном батальоне, мне довелось тесно пообщаться с отличным специалистом, у которого вся жизнь основывалась на трех 'китах': мотоциклетах, автомобилях и гонках. Кажется, больше для него ничего не существовало. Ну, разве что, женщины. Помнится, сошлись мы именно на мотоциклетной теме. Он мечтал после войны стать гонщиком, участвовать в ралли. Интересно бы знать, как сложилась его судьба?.. А тогда, в девятьсот пятнадцатом, Кирилл был закреплен за штабным 'Рено' и периодически изыскивал возможность преподать мне урок вождения. Насколько я помнил его действия в подобных ситуациях, наш нынешний шофер поступал совершенно неправильно и только закапывал 'Руссо-Балт' в грязь.
  
  - Всё! Сели намертво! - С видом доктора у постели скончавшегося пациента заключил парень и аккуратно выбрался из автомобиля сразу на сухой участок дороги.
  
  Взбешенный Бранд, что-то бормоча себе под нос, накручивал круги вокруг авто.
  
  - Топор есть? - Спросил я у шофера.
  
  Тот недовольно поджал губы и нерасторопно полез назад в салон.
  
  - Володя, всё без толку! - Угрюмо обронил артиллерист. - У этого шоферюги руки не из того места растут. И он явно никогда не имел дела с такими дорогами!
  
  - Ты тоже заметил? - Ухмыльнулся я. - Ничего, мы попробуем! Алимов, Плюев, собирайте хворост, сосновые лапы, ветки! Возле авто на обочине складывайте!
  
  Наконец, из салона показался шофер с заржавевшим топором. Красноречиво хмыкнув и показав на рассохшееся древко Бранду, я уточнил:
  
  - А лопата есть? Хорошо, доставайте. Поступаете в распоряжение капитана Бранда. Будете рубить все, на что он укажет. Может, после этого нормальный топор себе сладите.
  
  Увидев, что я уселся за руль, шофер недоуменно, даже с каким-то испугом застыл возле меня с лопатой в руках.
  
  - Что смотришь? - Строго одернул я. - Быстро к Бранду на помощь! Хотя, нет, постой! Вот это - первая передача, так? А вот это - вторая? Теперь - задняя...
  
  Парень растерянно кивнул.
  
  - Все верно, Вашбродь! Может, помочь чем?
  
  - Помочь? Давай, крутани стартер!
  
  Брезгливо глянув на лужу, в самую середину которой ему предстояло пройти, шофер вытащил из салона ручку 'кривого стартера' и уныло побрел к радиатору выполнять мой приказ. Сам напросился.
  
  Автомобиль послушно завелся буквально со второго оборота. Я опробовал педали, отработал переключение передач. Да, конечно, это не мотоциклет! На тот сел - и поехал, будто не прерывался на пять лет. Впрочем, что я сравнивал? На мотоциклете как-то раз из Москвы в Тулу пробег себе устроил. Около двухсот верст одним махом проделал, брата просил в Подольске с канистрами газолина встретить для дозаправки! С автомобилями столь тесного знакомства не сложилось. Вот, вроде, и порядок действий при управлении тот же, однако организовано несколько иначе. Поэтому получалось как-то неловко, 'через голову', с напряжением. Практики не хватало.
  
  Тем временем, Алимов подтаскивал к обочине уже вторую охапку веток. Сосновых лап в ней оказалось совсем немного - в этой местности преобладал лиственный лес.
  
  - Укладывай толстым слоем в колею. Нет - за колесо! Назад будем сдавать, - пока я объяснял Алимову, к нам присоединился Плюев с лопатой. Грязи он не боялся - скинул шинель и без колебаний плюхнулся коленями в лужу. По собственному почину принялся откапывать колеса и закладывать под них хворост.
  
  Звук топора невдалеке неожиданно прервался выстрелом 'нагана'. Бросив охапку веток, Алимов тут же плюхнулся рядом, в жижу и передернул затвор винтовки. Плюев так и замер с лопатой в руках, вопросительно глядя на меня. Второй выстрел грянул незамедлительно. Я едва успел достать револьвер из кобуры.
  
  - Смотри-ка, попал! - Донесся радостный голос Бранда. И от сердца сразу отлегло. Зато злости порядком прибавилось.
  
  - Что там у вас?! - Громко спросил я.
  
  Вместо ответа зашуршали по земле ветки. Насколько удалось рассмотреть в темноте, шофер тащил с десяток молодых срубленных деревьев. А следом за ним с топором и каким-то висящим кулём в руках шел артиллерист.
  
  - Владимир Васильевич! - Довольным, оживленным голосом начал он. - Это ведь надо быть таким дурным!..
  
  - Верно подмечено, - жестко ответил я. - Почему стреляли?
  
  Выбравшийся на дорогу Бранд сконфуженно улыбался и выглядел совершенно счастливым. Показал заляпанного кровью с развороченной раной в боку зайца - это и был тот самый куль, который не удалось распознать с расстояния.
  
  - Рубим, грохот такой стоит!.. А он сидит рядом, уши прижал - авось, не заметим, - с горящими азартом глазами продолжил Владимир свой рассказ, старательно игнорируя мой разгневанный вид. - Но где ж так не замечали?! Боковым зрением усёк, как он дернулся. Ну и!..
  
  Тихим извиняющимся голосом он добавил только для меня:
  
  - Володь, ну, невозможно было удержаться!
  
  - Бранд, да тебя за это под арест мало отправить! - Возмутился я. - Ты вообще соображаешь, что делаешь?! Да за такую безалаберность!..
  
  - Володя, я вполне осознаю... Честно, - с виноватым видом признал тезка. И вот что с ним теперь делать?
  
  - Ладно, - со злостью отмахнулся я. - Надо быстрее убираться отсюда. А то, неровен час, любопытные нагрянут!
  
  Мы основательно выложили колею назад, чередуя толстые ветки прослойками хвороста. Алимов натаскал откуда-то большое количество мха. Я не очень-то верил, что мох поможет, однако и его пустил в дело. Наконец, пришло время пробовать.
  
  - Толкаем в раскачку, - предупредил я, завел автомобиль, и, оставаясь на низких оборотах, включил заднюю передачу. - Давай!..
  
  С первого же раза удалось стронуть авто с места, однако колеса соскользнули с колеи в сторону и снова забуксовали. От радости, что дело пошло, мы быстро выложили новую колею, с учетом прежних ошибок, и со второй попытки все-таки выбрались из лужи.
  
  Однако нестись вперед не спешили. Пустили в качестве пешего проводника нашего шофера и, осторожно объезжая лужи и хляби по его следам, минут через двадцать выбрались, наконец, на высокий участок. Дорога заметно улучшилась, пошла верх, лес сменился на сосновый, и только зубодробительная неровность грунтовки мешала нам получать удовольствие от езды. Еще через пару верст я уступил место за рулем шоферу. Впереди показалась деревня.
  
  - Так, это - Кореневка. Возле большого поместного дома с прудом свернешь направо, - по памяти подсказал я. Наш обоз не раз проезжал здесь зимой, в мороз, по отличному санному пути. Это и подвело меня нынешней ночью. Я почему-то совсем не задумался, во что может превратиться вполне нормальная дорога в конце теплого и дождливого марта... Хорошо хоть выбрались без особых эксцессов, если, конечно, не считать эксцессом потерянное время, мокрую грязную форму и измазанные физиономии нашего экипажа.
  
  - Чёрт! - Вдруг воскликнул Бранд, громко щелкнув себя по лбу. И мы все недоуменно уставились на него. - Я забыл на обочине этого чёртова зайца!
  
  Дружный взрыв смеха еще больше расстроил артиллериста.
  
  - Сижу, мечтаю, как его приготовить! А готовить-то давно некого!!!
  
  - Да уж, лишнее доказательство напрасности жертвы, - подначил я артиллериста, давясь от смеха. - Но Вы, Владимир Владимирович, не расстраивайтесь. На обратном пути подберем то, что останется.
  
  - Спасибо, - угрюмо глянул он в ответ. - Умеете Вы утешить.
  
  
  1919 год, Март, 27-го дня, 5.00 часов, Сожельский уезд, Носовичская волость, дорога Новобелица - Добрянка, деревня Прибытки
  
  В Кореневке главная улица оказалась вымощенной булыжником. Наверное, помещик в оные времена позаботился. Судя по сохранившемуся монументальному дому и ухоженному парку, имел на то и средства, и возможности.
  
  Деревня еще спала, хотя, полагаю, после нашего проезда взбудораженные собаки подняли на ноги всю округу. Сквозь редкие облака сверху проглядывали тусклые звезды и серп убывающей луны. Погода стояла теплая, безветренная, И все же в мокрой шинели и сапогах было неуютно, постепенно охватывал озноб. Меня снова валило в сон. Но засыпать уже не стоило. До позиций оставалось всего-ничего - верст десять.
  
  - Владимир Васильевич! - Почувствовал я руку Бранда на своем плече и понял, что на какое-то время выпал из действительности. Сложно было назвать этот состояние дремотой. Я просто отключился - судя по часам, всего на две минуты.
  
  - Что с Вами? - Он обеспокоенно заглянул мне в глаза.
  
  - Да ничего, - хмурясь, пожал я плечами. - Кажется, задремал.
  
  Бранд недовольно качнул головой и тихо сказал мне, надеясь, что Плюев и Алимов, сидевшие в другом ряду, не услышат.
  
  - Я думал, ты сознание потерял. Или с сердцем что-то! Неужто дремал с открытыми глазами?
  
  - Не знаю... - Признаться, слова Владимира напугали меня. Похоже, я приближался к тому состоянию, о котором говорил Журавин. Все-таки нужно было поспать. Но если на сон уйдут целые сутки?!.. Это виделось катастрофой. Особенно, сейчас, когда все так неопределенно. Эх, почему я не поспал вчера днем? Хотя бы пару часов!..
  
  Кореневка была позади. Мы двигались на хорошей скорости по сухой грунтовой дороге, пролегающей по сосновому лесу. И вот уже показалась деревенька Кантакузовка, которую мы лихо проскочили, испугав припозднившегося прохожего. Теперь главной задачей виделось - не пропустить поворот на Прибытки и полустанок Зябровка.
  
  И только я об этом подумал, мы проскочили первый съезд влево.
  
  - Нет, этот все же пропустим, - пресек я попытку водителя остановиться для разворота. - Мы ведь не на лошадях. Поедем более крепкой дорогой.
  
  Нужный перекресток показался буквально через минуту, и уже в скором времени наш автомобиль влетел, громыхая на ямках и кочках, на тихую окраину деревни Прибытки. Где-то здесь планировал устроить свой командный пункт Кузин.
  
  Почти в самом центре, между большой деревянной церковью и длинным зданием, похожим на школу, стояли часовые. Возле крыльца были привязаны несколько кавалерийских лошадей, копошились с проводами связисты. Верный признак, что наш подполковник обосновался где-то поблизости. Так и оказалось - в школе.
  
  Оглядев нас в свете керосиновых ламп, Сергей Петрович весело ухмыльнулся, однако ерничать себе не позволил. Распорядился своему помощнику обеспечить гостей горячим чаем и теплой водой для умывания.
  
  - В общих чертах, данные разведки подтверждаются, - расстелив на нескольких составленных партах довольно подробную карту уезда, Кузин щелкнул карандашом по станции Зябровка. - Мы выгрузились из эшелонов здесь. Рота Маркелова заняла позицию вдоль железнодорожных путей, будут действовать под прикрытием бронепоезда. Рота Никитенко сейчас расположилась южнее деревни Прибытки. Из ее состава выделен взвод Кострицына - контролирует перекресток с Черниговским трактом. Я отправил три группы конных разведчиков по основным дорогам, отходящим от станции Зябровка. Две из них вошли в соприкосновение с противником и после непродолжительного боя отступили. Это - в Логунах и Носовичах. Логуны - совсем близко, буквально пару верст на восток. В деревне разместился коммунистический отряд из Почепа, не больше сотни человек, как сообщили местные жители. Стоят здесь уже второй день, чего-то выжидают. Вряд ли сдадутся в плен. Но и выучка у них слабая. Теперь о Носовичах - это верст шесть отсюда на юго-восток. Здесь, значит, отдыхают два батальона ...-го полка ...-ой стрелковой дивизии из Брянска после дневного марша. Человек шестьсот, авангард. Голодные, плохо обмундированные, недавно мобилизованные. Вполне вероятно, побегут. Ждут прибытия по железной дороге Орловской артиллерийской батареи и красных курсантов. Тоже, вроде Орловских. Выставлены посты - вот тут, тут и тут. Обнаруженный секрет ликвидировали. Третья группа разведчиков еще не вернулась - отправлена мной в юго-западном направлении на Песочную Буду и Антоновку.
  
  - Надо выбивать из Носовичей пока не пришли в себя, - отпив крепкого до вязкой горечи чая, предположил я и глянул на офицеров. - Может, будут другие мысли?
  
  - Орловская батарея... - Задумался Бранд. - Интересно бы знать подробности.
  
  - Приедут - узнаем! - Усмехнулся Кузин. - Я, Владимир Васильевич, тоже считаю - первым делом, выбиваем из Носовичей. Да так, желательно, поэффектнее, чтобы сказки побежали рассказывать! А то пообщался с пленными - реки крови в Сожеле и устланные трупами улицы уже надоели. Вот подождем, когда вернется третья группа разведчиков, чтобы особых сюрпризов не иметь, и сразу начнем. Подбросим по железной дороге поближе к Носовичам роту Маркелова с пулеметными и траншейной командами, бронепоезд туда же. Вот не знаю, вводить ли артиллерийский взвод из батареи капитана Утехина...
  
  Прервавшись, Сергей Петрович обратился к Бранду.
  
  - Он, кстати, вместе с двумя орудиями с восточного заслона прибыл полчаса назад. Сейчас подыскивает удобную позицию для 'трехдюймовок'. Вам, конечно, решать, но мне кажется, лучше у Кореневки заслон ставить. И по Носовичам его не использовать. Бронепоезда и бомбометов вполне должно хватить.
  
  Бранд задумчиво кивнул и вгляделся в карту.
  
   - Так вот, - продолжил Кузин. - Сначала вступает бронепоезд - несколько 'психических' выстрелов. Затем бомбометы поработают по периметру. Авангардом пойдет мой эскадрон. Я поведу. С левого фланга - Маркеловская рота наступает цепью. Будем выжимать противника из села.
  
  - А справа? Никитенко?
  
  - Нет, справа у нас речка Уть, пребывающая в состоянии грандиозного паводка. Превосходная естественная преграда. На карте, как видите, ручеек ручейком. А на деле - разлилась озером от огородов до леса. И на всем протяжении отсекает село с запада. Никитенко оставляем на прикрытие Прибыток, в качестве резерва. Да, разве что, выделим взвод на охрану станцию Зябровка, где стоят наши эшелоны.
  
  - Посты бы бесшумно снять перед атакой, - сказал я, допивая чай и с удовольствием закуривая. - И еще - совет. На это дело лучше взять людей из роты Никитенко, как более подготовленных и тренированных. Он подскажет, кого именно. При всем уважении к поручику Маркелову, у него таких пластунов нет.
  
  Кузин согласно кивнул.
  
  - Меня эти дни железнодорожник один донимал, - не отрываясь от изучения карты, ухмыльнулся Бранд. - Говорит, наденьте на своих солдат немецкие каски, и большевики обязательно побегут - сразу, как только вас увидят. Они, мол, немцев пуще смерти боятся. Я его спрашиваю, где же, мил человек, столько немецких касок раздобыть, чтобы на всех солдат хватило? Да хотя бы на первые ряды? А он, будто не слышит. 'А Вы попробуйте' - и все тут.
  
  Кажется, я знал, о ком он рассказывал. И меня вчера взял в осаду в штабе седой маленький мужичок в форме кондуктора - с той же самой навязчивой идеей. Однако смех смехом, а человек действительно болел за успех нашего предприятия. Принес важные сведения о местонахождении, количестве и состоянии красноармейских частей в Жлобинском направлении.
  
  - Но Вы же помните наши главные принципы? - Уточнил я у Кузина. - Малыми жертвами, преимущественно стараемся брать в плен... Наверняка эти красноармейцы не знают о нашем воззвании. Вчера, если помните, несколько частей, стоявших в уезде, по собственному почину к нам присоединились.
  
  Сергей Петрович, закуривая папиросу, прищурил глаза и с ревностной интонацией поинтересовался.
  
  - А, кстати, известно уже, сколько пленных взял ротмистр де Маньян?
  
  - Утверждает, не меньше двухсот. И эшелон, к тому же. Удобно получилось - было на чём доставлять к Полесской станции. Но Вы так спрашиваете, будто в количестве сбитых уток на охоте соревнуетесь! - Не удержавшись, подначил его я.
  
  - Почему - будто? - Ухмыльнулся Бранд. - Определенно соревнуются!
  
  Стремительным шагом в помещение вошел офицер в бекеше, небольшой темной папахе и - не меньше нашего - замаранных сапогах. Доложился. Корнет возглавлял тот самый отряд разведчиков, прибытия которого мы дожидались. Как вскоре выяснилось, ему пришлось форсировать разлив Ути - даже дорога к мосту через речку оказалась в воде. Часть пути отряд проделал и вовсе спешившись - копыта лошадей вязли в мокром грунте.
  
  Согласно сведениям разведчика, ни в Песочной Буде, ни в Антоновке красных не было. Более того. После известия о восстании в Сожеле местные жители прогнали из сельского Совета и исполкома всех большевиков. Наше воззвание к крестьянам там было хорошо известно.
  
  Не взирая на глубокую ночь, в Песочной Буде корнета приняли радушно в доме церковного старосты, подробно расспросили, сами поведали все известные подробности о появлении красных отрядов в районе Носовичей, да еще обещались в дальнейшем информировать нас о всех перемещениях противника и изменениях обстановки.
  
  - Значит, утверждаете, через Уть вряд ли противник пойдет? - Допытывался Кузин подтверждения своему плану.
  
  - Так точно! Не пойдет! Особенно, по темноте! Холодно, вязко, медленно и шумно, товарищ подполковник. Неудобно бежать!
  
  - А Вы рассчитываете, что побегут? - Не удержался я. Корнет на мгновенье замялся, пытаясь определить, с кем свел случай. Но, конечно же, не узнал. Метнул беспокойный взгляд на командира эскадрона и, на всякий случай, столь же четко отрапортовал:
  
  - Так точно, побегут! Боятся нас! Считают откормленными и озверевшими помещичьими сынками, всю жизнь обучавшимися военному делу! Почерпнуто из разговоров с крестьянами!
  
  Бранд заулыбался, выписал что-то из карты в свой маленький блокнот и, спрятав его в нагрудный карман, не преминул заметить:
  
  - Ладно, каюсь, - так и есть! Отец - злостный помещик и эксплуататор простого народа - еще по детству сбыл с глаз долой в кадетское училище единственного родного сына. Там, наверное, я и озверел. Но вот откормленным!.. - Владимир с напускной критичностью оглядел свою худощавую поджарую фигуру. - При всем уважении - себя не считаю. Отощал на большевистских харчах. А вот то, что боятся - сколько нас на всю бригаду, таких 'сынков', десять или двенадцать? - это приятно!
  
  Вволю поехидничав на этот счет, мы отпустили корнета, определив его небольшой отряд в резерв к Никитенко.
  
  - Владимир Васильевич, в Сожель будете возвращаться? Или у Вас иные планы? - Поинтересовался Сергей Петрович.
  
  - Пожалуй, присоединюсь к роте Маркелова. Намерен наблюдать ход боя.
  
  - Надеюсь, Вы не будете участвовать в атаке... - Напряженно вглядываясь в меня, уточнил Кузин. И, заметив, что я не спешу с ответом, рубанул впрямую, не ограничившись намеком. - Вспомните о Савьясове. У нас нет второго Недозбруева...
  
  Стиснув зубы - его слова задели меня - я пообещал.
  
  - Не беспокойтесь, во время атаки буду на бронепоезде!
  
  Договорившись о порядке взаимодействия и сигналах, я отправился вместе с Брандом на станцию Зябровка.
  
  
  
  1919 год, Март, 27-го дня, 6.00 часов, Сожельский уезд, Носовичская волость, деревня Носовичи
  
  - Никак?!.. Владимир Васильевич, Вы?!.. - Восторженно и совсем по-детски воскликнул Костя Маркелов, заметив мое появление из автомобиля. Однако, увидев рядом Бранда, сконфузился и доложил по уставу:
  
  - Товарищ командующий! Третья рота первого батальона заняла позиции на станции Зябровка. Жду дальнейших распоряжений!
  
  Я представил офицеров друг другу, определил Косте боевую задачу и порядок взаимодействия. Узнав, что в скором времени должны прибыть 'пластуны' из роты Никитенко, он едва ли не смертельно обиделся.
  
  - И мои бы справились, - позволил себе пробурчать, когда Бранд чуть отошел в сторону.
  
  - Костя, - удерживаясь от крепких слов, возразил я. - Мы здесь не в салоне гаданий. Я твердо знаю, что разведчики из второй роты справятся, и при этом сам видел их в деле. А твои пусть в бою себя покажут!
  
  Обиженно вздохнув и пропыхтев что-то под нос, он вынужденно согласился.
  
  - Вы правы, но...
  
  - Поручик, отставить! Заниматься нужно было с личным составом, как Савьясов в свое время! - Резко отрезал я и тут же пожалел, заметив его понурившийся вид и вспомнив, что Маркеловская рота бессменно находится на позициях уже трое суток. И даже несколько раз в бои с мелкими отрядами вступала.
  
  - Если атака будет успешной, всей ротой отправитесь на отдых в Сожель, - примирительно сказал я. Казалось, Маркелов поначалу не поверил услышанному. А когда понял, так просиял, что мне даже беспокойно сделалось. Не натворил бы чего в Сожеле - на подъеме-то эмоций!..
  
  - Погоди радоваться, Маркелов! - Попытался остудить его пыл. - Еще красных вспять не обернули и пленных не взяли! Да и вообще, плохо это - планы перед боем строить.
  
  Улыбаясь во все лицо, поручик радостно замотал головой.
  
  - А я наперекор всему приметам не верил и теперь верить не собираюсь!
  
  Оставалось только усмехнуться в ответ. Между нами было всего восемь лет разницы, а я ощущал себя в сравнении с ним стариком.
  
  - Ты только не женись скоропалительно! - Усмехнулся я. - И давай уже, командуй погрузку в эшелон. Взвод второй роты в вагонах подождем!
  
  - Слушаюсь, товарищ командующий! - Откозырял Костя, сияя счастливыми глазами. Затем, словно что-то вспомнив, осторожно поинтересовался. - Разрешите вопрос...
  
  - Давай, только быстро.
  
  - А где мы в Сожеле теперь расквартированы? По-прежнему у инженера Колесникова?
  
  Против воли я помрачнел. И коротко ввел его в курс событий - и про Николая Николаевича рассказал, и, конечно, про Ольгу. Костя, как и следовало ожидать, был потрясен. Даже покраснел от эмоций.
  
  - Боже мой! Невозможно поверить! А я как раз на днях размышлял, что она, там, в Москве, и не знает, что стала вдовой!..
  
  - Уже знает, - нахмурился я. - Хотя и не следовало бы пока.
  
  - Но что же с ней будет? Ольга Станиславовна ведь совсем одна! Николай Николаевич сам плох... А ее нельзя бросать без помощи!
  
  Я с удивлением воззрился на него. Вот, еще один спаситель нашелся. И почему мне это так не нравилось?
  
  - Не волнуйтесь, Костя. Я определил ее в санитарный поезд к Журавину. Пока не восстановится, будет под нашей опекой. А там - сама решит.
  
  - Как правильно Вы поступили! - Обрадовался он. - Прибуду в Сожель, обязательно навещу ее.
  
  - Не нужно! - Поспешил я остановить его порыв. - Она сейчас не в том состоянии, чтобы принимать посетителей. Устает быстро - буквально, после пары фраз. Как-нибудь потом. Через недельку-другую, когда немного окрепнет.
  
  И я поймал себя на мысли, что мне неприятно даже допущение, что кто-то еще может приходить к Ольге.
  
  - Всё, Костя, все! По вагонам! Я буду с капитаном Брандом на бронепоезде. Примерно за версту до Носовичей выгружаемся. Перед атакой поговорю перед личным составом. Все понятно? А вот, похоже, и господа-пластуны из второй роты пожаловали, - указал я глазами на прибывшие подводы.
  
  Небо начало сереть. Приближался рассвет. Время самого крепкого сна.
  
  
  * * *
  Броневик затормозил возле широкой березовой рощи. На стволах самых толстых деревьях темнели подвешенные сборники сока - размером с ведро, а то и меньше. Солдаты-артиллеристы быстро сориентировались и уже наполняли фляги. Угостили и меня - холодным, чуть сладковатым, похожим на вкусную родниковую воду.
  
  - Вашбродь, давайте флягу! Про запас Вам наберем!
  
  - Хозяев не разорим? - Засомневался я.
  
  - Да какое там! Березовика всем хватит! Сейчас как раз самый сок! Вон, гляньте, переливается!.. - Указал на ближайшую березу с переполненным сборником дядька-артиллерист с длинными русыми усами.
  
  Выпуская густые клубы пара, следом за нами останавливался паровоз, тянущий теплушки с третьей ротой. Я с интересом наблюдал за Маркеловым. В предбоевой обстановке он заметно преобразился. Стал немногословен, дельно и без суеты руководил расстановкой личного состава. И вообще показался значительно взрослее обычного. Если он так же четко действовал в бою, немудрено, что быстро выдвинулся в поручики.
  
  Выстроенная вдоль железнодорожного полотна рота сбивчиво поприветствовала меня. 'Кто в лес, кто по дрова': одни назвали товарищем командующим, другие - Вашим Превосходительством. Костя от стыда готов был сгореть. Странный он - не это сейчас виделось главным.
  
  Надсаживая голос, я представился и кратко обрисовал боевую задачу, упирая на то, что наш противник - такой же простой мобилизованный мужик, насильно пригнанный в армию большевиками. Однако в отличие от нас, опыта не имеющий. И что главное задача - взять его в плен, привести в свои ряды. Рассказал и про слухи, которые комиссары намеренно распространяли среди красноармейцев. Солдаты возмущенно загудели. Похоже, агитировать их идти в атаку не было особой надобности. Я видел перед собой взволнованные, негодующие, азартные лица. Хорошее настроение перед боем.
  
  Рота отправилась походной колонной вдоль путей. Ей предстояло пройти всего версту до остановочного пункта Носовичи, почти вплотную примыкающего к деревне. Еще раз сверившись с картой и данными разведки, растворились в сумерках савьясовские 'пластуны'. Срезая добрую часть пути, пошли через поле с озимыми. Ну а мы с Брандом и его верным спутником 'Люсиком' нервно курили на платформе бронепоезда и с беспокойством ожидали от них ракету - подтверждение успешного снятия постов.
  
  Светлело прямо на глазах. Я всерьез опасался вот-вот услышать преждевременно завязавшуюся перестрелку. И тогда всё пойдет немного не так, как планировалось. Но было тихо и спокойно, щебетали какие-то птахи, с громким кряканьем низко протянула пара уток - наверное, наши 'пластуны' спугнули. Если так, то их возможности я явно преувеличивал.
  
  Окружающая умиротворенность до тошноты действовала на нервы. Я поминутно смотрел на часы, как будто время от этого могло ускорится. Владимир машинально перебирал пальцами по диску 'Люсика' и, заметив мой взгляд, ухмыльнулся.
  
  - Давно 'парень' не работал. Неужто и в этот раз не придется?
  
  - Ты, Бранд - испорченный войной человек, - напряженно всматриваясь в небо, пошутил я. Но он отнесся к шутке неожиданно серьезно.
  
  - А ты прав, Володя, - после паузы признался он и закурил. Еще помолчал и особенным голосом - как будто с сожалением - продолжил. - Если кровь в жилах время от времени не кипит, невмоготу становится. Раньше такого не было. Хватало острых ощущений на охоте. А теперь... Не знаю, как в мирное время жить буду. Я эти десять месяцев на родине, в Тульской губернии, после роспуска армии едва перенес. По совету Утехина тяжелым физическим трудом себя отвлекал. Иногда глупости всякие совершал - попусту жизнью рисковал. Пока удача на моей стороне. Но от этого засасывает все сильнее.
  
  Он меня удивил. Но договорить мы не успели - в небе, со стороны Носовичей, показалась долгожданная ракета. Молодцы, разведчики! Сработали на совесть! Через минуту поднялась вторая ракета - с севера. Это Кузин давал знать, что уже готов выступать. Почти одновременно с ней Маркелов выпустил зеленую - рота прибыла на место. Мы переглянулись, и Бранд, свистнув машинисту, ловко перебирался на блиндированную платформу с орудием.
  
  
  Очнувшийся от вынужденного бездействия артиллерийский расчет суетился и, подгоняемый самим командиром дивизиона, готовился к выстрелу. За плечами Владимира я заметил пулемет. Зачем он таскал его за собой на броневике, мне было не совсем понятно. Наверняка, что-то задумал.
  
  Раздался первый выстрел из 'трехдюймовки'. Судя по яростной жестикуляции, Бранд остался чем-то недоволен и резко выговаривал молодому пареньку в очках. Наверное, командиру расчета. Тем временем, пальнула вторая пушка бронепоезда. И кочегар начал разводить пары.
  
  После третьего выстрела, произведенного уже под непосредственным руководством Бранда, состав, дернувшись, тронулся. Паровоз стремительно набирал ход. Похоже, кочегар приберег для такого случая сухие дрова или даже уголь - очень уж резво мы шли по нынешним временам. И по пути вторая пушка послала еще один снаряд в сторону Носовичей.
  
  Верста пронеслась, как мгновенье. Мы на всех парах влетели на окраину. Справа, вытянувшись вдоль путей, уже стояла редкая цепь солдат третьей роты. Пронзительно скрипя колесами на всю округу, бронепоезд затормозил и остановился на самом открытом месте против деревни, обеспечивая хороший обзор пулеметным гнездам. Быстро спешилась с платформы траншейная команда с двумя бомбометами и, не теряя времени, ушла на позицию под охрану полувзвода из савьясовской роты.
  
  Маркелов, солдаты весело улыбались. За нашими спинами вставало солнце. Почудилось далекое 'ура' - наверное, все же почудилось. Но будто не мне одному. 'Вперед! В атаку!' - И цепь двинулась на вспаханные крестьянские огороды. Костя кого-то одернул строгим рыком: 'Не забегать вперед! Ровнее!'. Следом тащили 'максимы' две пулеметные команды. Нелегко им приходилось на свежевспаханной земле. Фигуры солдат становились все меньше и меньше. Издали доносились лихорадочные винтовочные выстрелы. Я всмотрелся - кажется, с левого края шел Бранд с 'Люсиком' наизготовке. Все-таки сбежал в атаку, зараза!
  
  Цепь достигла домов, донеслось уже отчетливое 'ура'... Рота перешла с шага на бег. Из хаты заполошно выскочило несколько человек в исподних рубахах. Упали. 'Пиу...' - неожиданно пролетела мимо меня шальная дальняя пуля. Хлестко выдал очередь пулемет Бранда, ему басовито ответили 'максимы'. И все это на постоянном фоне беспорядочного ружейного огня...
  
  Я уже ничего не видел, только слышал, и ощущал себя от этого странно. То ли лишним, то ли вообще свалившимся с Луны. Резко закружилась голова, подташнивало. Остро хотелось, чтобы все побыстрее закончилось. Не хватало какой-то определенности. Спустившись с платформы по другую сторону насыпи, я уселся прямо на гравий и тупо уставился на свои напитавшиеся водой и грязью сапоги. Заодно осмотрелся: вымазанные по середину бедра шаровары и шинель, густо заляпанные рукава, грудь. Да и потом от меня разило за версту.
  
  А ведь собирался проведать Олю... Потом еще предстоял важный прием представителей организаций города. Однозначно - в первой половине дня. Точное время я пока не знал, но возможно, что и с самого утра. Про сон старался не думать. Может быть, после приема? Хотя бы вздремнуть? Или по дороге в Сожель? Сразу по приезду обязательно следовало посетить душ. И во что-то переодеться. Только вот во что? За эти дни успел основательно перемазать всю свою форму. И, конечно, ее никто не стирал.
  
  Отпив из фляги березового сока, я почувствовал себя несколько лучше и осторожно поднялся на ноги. Мир прекратил круговое движение и становился вполне обычным. Но сердце все еще колотилось, как сумасшедшее. Перед совещанием обязательно надо будет выпить 'коктейль Бранда'. Только подумал о той бурде, и меня едва не вывернуло.
  
  Тем временем, выстрелы раздавались все реже. По проулку справа, ведущему к железной дороге, скакали двое всадников. Один из них - Кузин. Это легко определялось еще издали - по отличной посадке и манере держаться в седле. Похоже, искал меня. Так и оказалось.
  
  - Всё, дело решенное, - хмурясь, известил он. - План вполне удался. Сейчас отлавливаем пленных, да хаты проверяем.
  
  - Чем же Вы недовольны?
  
  - Да разбежались, как тараканы! - Наконец, прорвало его. - Во все стороны! И даже Уть им не преграда! Плывут, бегут по пояс в воде!.. Наши вслед лезть не хотят. Оно и понятно... Вот, разве что к железной дороге не сунулись. Но здесь пулеметы перекрестным огнем отгоняют. А тех, кого поймали, стоят обезумевшие, зверств и истязаний ждут, слова человеческого не слышат!.. Другие о пощаде ревут! Ну их!..
  
  Кузин махнул рукой и закурил. Потом лаконично добавил:
  
  - И с трофеями будет не густо.
  
  Мы помолчали.
  
  - Видел капитана Бранда с 'льюисом' наперевес... - С кажущейся ленцой нарушил паузу Сергей Петрович. - Пытается отсечь бегущих от реки.
  
  Намеренно проигнорировав его слова, я уточнил:
  
  - Какие у нас потери?
  
  - Уже точно могу сказать о двух убитых. Один из моего эскадрона, другой - санитар. Легко раненных человек пять. Больше пока не скажу.
  
  - Надо заслон ставить, - хмурясь от нового приступа головокружения, сказал я. - Соберут этих 'гавриков' комиссары по лесам, еще такую же толпу прибавят и опять на нас погонят. Я, пожалуй, сниму батальон 67-го полка с северного направления и к вам, сюда направлю. Роту Маркелова обязательно отпустите на отдых в Сожель - как только закончите с этим...
  
  И я кивнул на деревню. Сергей Петрович не возражал.
  
  Часы показывали половину восьмого. Нужно было срочно выезжать в Сожель, а Бранд все еще 'развлекался'. Мы с Кузиным поднялись на бронепоезд и, расстелив на платформе карту, перешли к предварительному обсуждению будущего заслона, который предстояло ему поставить на железнодорожном направлении Сожель - Бахмач. Минут через пять к нам присоединился мокрый и чрезвычайно довольный Бранд. Столкнулся с моим взглядом, сразу поскучнел, но понял - выволочка откладывается. Осторожно встрял, высказал свои соображения по размещению артиллерии, - надо признать, довольно толковые - и умиротворенно продолжил нас слушать.
  
  Впрочем, зря он надеялся на отсрочку. Едва Кузин попрощался с нами, и бронепоезд тронулся в сторону Зябровки, я обрушился на него с жесткой отповедью, на которую, к тому же, наложились накопившиеся раздражение и усталость. Сам не ожидал, что могу так 'утюжить'. Бранд поначалу пытался отшучиваться и даже переводить разговор в иное русло. Но... Меня уже несло, как бронепоезд. Припомнил и зайца, и самовольный уход в атаку, и даже Калинковичский эпизод, когда все тупо ждали, пока он 'наобщается' с Симой. Немудрено, что после этого, пересев на авто в Зябровке, мы половину дороги провели в гнетущем молчании. Из-за злости у меня даже сон слетел.
  
  Когда автомобиль подъезжал к месту нашего ночного приключения, мне уже казалось, что случай с Симой я приплел совершенно напрасно, и степень вины артиллериста не была столь суровой, чтобы накладывать на него сутки ареста в здании штаба. А Бранд словно чувствовал мое 'потепление' - сидел, не шевелясь, с неподвижной маской гордого страдальца на лице.
  
  - Вон, твоего зайца доедают! - С сарказмом хмыкнул я, еще издали заметив стаю одичавших собак на обочине возле памятной лужи.
  
  Выдержав многозначительную паузу - вот уже эти дворянские штучки! - он сдержанно обронил:
  
  - Странно, что еще раньше не разделались...
  
  Испугав собак, которые, впрочем, не забыли прихватить с собой останки истерзанного зайца, мы на хорошей скорости и с лихим заносом по скользкой грязи объехали лужу. Даже сердце екнуло - так не хотелось вновь попадать в нее. Но дорожная ловушка осталась позади, а перед нами открылось красивейшее зрелище, по понятным причинам совершенно незамеченное ночью. Все кочки и возвышенности подболоченного леса покрывали мелкие ярко-васильковые, сияющие цветы.
  
  - Ух ты, что это?!
  
  - Какой-то вид подснежников, наверное, - озадаченно пожал плечами Бранд и бросил на меня быстрый, неуверенный взгляд. - Может, остановимся, нарвем немного?
  
  - Зачем? - Насторожился я, впрочем, прекрасно понимая, что он имел в виду.
  
  - Для радости, - буркнул Владимир и отвернулся.
  
  Я некоторое время раздумывал, пока длинная синяя поляна не осталась позади. В какой-то момент даже хотел вернуться. Но, поразмыслив, решил, что все же не стоит. Если бы сразу заехать в госпиталь, другое дело. А так - что будет с сорванными цветами через час, другой, а может даже и третий? И, главное, уверенности в том, что Оле понравится этот жест, у меня не было.
  
  
  
  
  1919 год, Март, 27-го дня, 9.00 часов, город Сожель, здание Штаба
  
  Не успел я вернуться в город, как все закрутилось, завертелось, не оставляя свободной даже минуту. Удивил Архангельский. Он значительно облегчил мне жизнь, практически мгновенно решив насущные 'бытовые' вопросы: и с душем, и со сменным комплектом формы. А главное, настолько просто, что я оторопел.
  
  Поручик связался по телефону с расположенной по соседству гостиницей и распорядился предоставить номер на час с горячим душем и плотным завтраком.
  
  - Надо кого-то отправить на Полесскую за моим походным мешком, - попросил я, первым же делом отправляясь мыться.
  
  Адъютант уверил, что все будет доставлено в наикратчайший срок. Но вместо своего 'сидора' на выходе из душа, я вдруг обнаружил совершенно новые гимнастерку, галифе и исподнее. Сапоги, из-за положенной на них сверху свежей портяночной материи, увидел не сразу. Хромовые, с разрезом и застежкой на два ремешка сзади! Из лучших офицерских времен Великой войны! Не сапоги, а мечта. Да еще, судя по подошве, ни разу не ношенные. Правда, оказались чуть большеваты, но в пределах допустимого.
  
  Задать вполне резонные вопросы было некому. Пришлось облачиться в обновки - иной одежды и обуви в комнате просто не наблюдалось. Ну а после завтрака меня с такой страшной силой начало клонить в сон, что выяснение происхождения формы уже не интересовало.
  
  Пребывая в совершенно в сомнамбулическом состоянии, я принял эсера Штырхунова, освобожденного нами из тюрьмы и ставшего комиссаром Повстанческого комитета на почтово-телеграфной конторе. Он воодушевленно рассказывал о собрании, на котором потель-служащие изгнали из своих рядов коммунистов и продекларировали поддержку нашему восстанию. Потом разъяснял мне какой-то план по возможному перехвату телеграмм между Могилевом и воинскими подразделениями красных. Мозг мой вяз в технических деталях, я с трудом держался в сознании и, наконец, сдавшись, перенаправил его к прапорщику Блинову, который занимался у нас всеми видами дезинформации и информации по телефону и телеграфу.
  
  После него, спохватившись, - ведь без малого почти забыл! - я отправил братьев Капустиных к Феде Колесникову за одеждой для Оли. Предупредил, что могут быть сюрпризы в виде закрытого дома или вооруженного нападения. В общем, как чувствовал. Дом действительно оказался закрыт. Федечка, как и следовало предполагать, ушел к красным. Но перед тем все же собрал для кузины мешок с одеждой и поручил соседскому мальчишке передать его посыльным солдатам.
  
  А я, тем временем, принимал делегацию учителей и бывших чиновников от образования. Они требовали немедленно отменить введенную в школах при большевиках учебную программу, как совершенно вредную для подрастающего поколения и безграмотную в профессиональном отношении. А пока не создана новая, достойная вернуться к дореволюционной. Пребывая в совершенном изумлении, я не препятствовал и на все дал добро.
  
  По прямому проводу звонил Кузин, отчитываясь о наших потерях, количестве пленных и трофеях. Все-таки, двое убитых, семнадцать раненных, двое - тяжело. Взято в плен сто шестнадцать человек. Так что негласное состязание с де Маньяном он проиграл.
  
  После разговора с подполковником, отдавая распоряжения Архангельскому относительно обеспечения нового заслона, я вдруг вспомнил, что так и не выяснил происхождение своей новой формы. Поручик многозначительно улыбнулся.
  
  - Прапорщик Арконченьц со складских запасов доставил.
  
  Если бы я не знал, как обстояло у нас дело с обмундированием, да и вообще всей кухни со снабжением бригады, возможно, поверил бы. Но прижать адъютанта своей осведомленностью так и не получилось.
  
  - Это из штабных запасов, товарищ командующий. Комиссары для себя придержали.
  
  Вот и думай, что хочешь...
  
  Потом меня истязал долгим, сложным разговором Томилин, командир 67-го полка. Он всячески противился выделить батальон для Кузина, уверяя, что образуется смертельно опасная брешь на одном из северных участков охранения города. Пришлось надавить и заставить в приказном порядке...
  
  Предстояло еще встретиться с делегатами Речицкого отряда и архитектором Шабуневским. Первые по какой-то причине задерживались, о чем меня известил по телефону штабс-капитан Метельский, второй обещался быть в половине второго дня.
  
  Совершенно высушенный и изнуренный, я пил очередную чашку кофе и невидящим взглядом смотрел на циферблат. Кажется, у меня образовались свободные два часа. Невероятно много времени. Или хотя бы час, если речицкие приедут быстро. По здравому уму, надо было подремать. Однако я схватил свою еще влажную после чистки шинель, фуражку и вышел из штаба. К Оле.
  
  
  
  
  1919 год, Март, 27-го дня, 11.45 часов, город Сожель, военный госпиталь
  
  - Здравствуй, - тихо заявил я о своем появлении.
  
  Оля медленно повернула ко мне лицо, ответила едва заметной слабой улыбкой и долго не отводила задумчивого взгляда.
  
  - Тебе тяжело?
  
  Я пожал плечами. Да и что мог ответить? Тем более, что не понимал, о чем она спрашивает. Наверное, зря я сейчас пришел - глаза закрывались сами собой, и в голове стояла вязкая муть. Как бы дров не нарубить... Но так хотелось увидеть Олю! Меня тянуло невероятно, и я частенько ловил себя на том, что мысленно разговариваю с ней.
  
  - Ты сегодня заметно лучше выглядишь, - дернул меня черт сделать ей неуклюжий комплимент.
  
  - Не говори глупостей! - Неожиданно нервно оборвала она. Потом нахмурилась и закрыла глаза левой рукой. - Извини, пожалуйста. Жутко болит голова. И раздражение такое!.. На всех спускаю собак... Еще доктор со своими шуточками!.. Лучше бы голову отрубил, если не может помочь...
  
  Присев на стул рядом с ней, я задумчиво крутил в руках и мял свою потрепанную жизнью полевую фуражку. Надо бы давно ее выкинуть и приобрести поновее.
  
  - Обиделся? - Скосила на меня глаза Оля.
  
  - Нет, - хмурясь, заплетающимся от усталости языком, едва слышно ответил я. Мои пальцы жили своей жизнью и усердно пытались выровнять козырек.
  
  Мы вновь молчали. Я продолжал бессмысленно теребить фуражку, и чувствовал на себе изучающий Олин взгляд.
  
  - А я вижу, что обиделся, - вздохнула она и неожиданно коротко погладила меня по плечу. Я даже вздрогнул. И сонливость несколько отступила. - Спасибо тебе, Володя. Столько хлопот... Только ведь незачем.
  
  - Теперь сама говоришь глупости... - Сдержанно буркнул я и обеспокоено глянул на нее. Что еще удумала? А ведь точно что-то удумала!.. И я постарался поскорее сменить тему. - Говоришь, доктор шутить себе позволял?..
  
  Оля нахмурилась и, похоже, не очень-то хотела отвечать.
  
  - Юмор у него странный. Отпустил массу комплиментов 'великолепию палитры' на моем лице. С чем только не сравнивал! И с ветвями спелой черной смородины на фоне заката, и с павлиньими перьями в свете, отражаемом фонтанами...
  
  Не удержавшись, я весело хмыкнул.
  
  - Вот и ты!.. - Воскликнула она обиженно.
  
  - Оля, я совсем не над тобой, а над... полетом фантазии господина Перенталя.
  
  - У него с фантазиями - явный перебор! Намеренно выводит из себя и подтрунивает. Обзывает меня виконтессой де Богарне!..
  
  Сказала и - словно язычок прикусила. Однако, сообразив, что я не понял, о ком идет речь, облегченно выдохнула.
  
  - А кто это? - Чувствуя себя совершенно дремучим, все-таки уточнил я.
  
  - Это... - Оля замялась. - Ну, как бы объяснить?... Была такая фигура во времена Французской революции... Сидела в тюрьме, ее должны были казнить. Но случился переворот, и благодаря этому она спаслась.
  
  - Понятно, - кивнул я. - Ну и что тут такого? Вроде, похоже. Или есть закавыка?
  
  Она кисло улыбнулась, довольно долго смотрела на меня грустным, изучающим взглядом. А потом, будто что-то для себя решив, тяжело вздохнула и покачала головой.
  
  - Закавыка, как ты выразился, есть... Я просто совершенно не соответствую ее роли... в обществе. И никогда не буду...
  
  Мой уставший мозг отказывался вникать в сказанное и подмечать нюансы. Там явно что-то было... Поэтому я посчитал за лучшее просто запомнить эту фамилию. Найду возможность выяснить. У того же Бранда. Главное, правильно запомнить. Вроде как 'бога нет', только еще и буква 'р' между словами.
  
  Тем временем, Оля что-то напряженно обдумывала. Между бровями пролегла суровая складка, пальцы нервно перебирали край одеяла.
  
  - Мне Лида сегодня сказала, что ты распорядился... В общем, готовишь мой перевод в санитарный поезд. Володя, не надо всего этого. Ты и так столько... Мне очень неловко.
  
  Уже догадываясь, о чем сейчас пойдет речь, я попытался срочно поменять тему.
  
  - Значит, Лидия Павловна приходила?
  
  - Приходила, - кивнула Оля. - Интересная она дама. Узнала ее с новой стороны. Прямолинейная, как... как паровоз! И наблюдательная... очень. Такого мне про тебя наговорила!..
  
  Оля даже усмехнулась, одарив меня загадочным взглядом. Кажется, получалось ее отвлечь. И теперь нужно было закрепить успех. Заодно попытаться выяснить, что же такого смешного наболтала Лида.
  
  - Ох, уж эта госпожа Журавина! - Пробормотал я в ответ. И от смущения вновь принялся теребить фуражку.
  
  - Да оставь ты в покое свою фуражку! - Вдруг вспылила Оля.
  
  - Хорошо, - легко согласился я и протянул ей. - Держи.
  
  От неожиданности она округлила глаза и хмыкнула.
  
  - Зачем мне это? Недозбруев, ну и шутки у тебя!..
  
  - Какие?
  
  - Такие, какой сам...
  
  - Расскажешь?
  
  - О чем? - Удивилась Оля.
  
  - Что Лида наговорила. Интересно ведь...
  
  Прищурив глаза, она с таинственным видом отрицательно качнула головой.
  
  - Может, когда-нибудь, но не сейчас. Кстати, Журавина жаловалась, что ты давно не спишь. Что погубишь себя и всех остальных за компанию.
  
  - Это у них семейное - о моем сне тревожиться. А в остальном - оптимистично звучит, - усмехнулся я.
  
  Оля снова изумилась. Кажется, мы всё дальше уходили от опасной темы.
  
  - Что оптимистично? Володя? Что всех погубишь?
  
  - Нет, какой же здесь оптимизм? - Весело глядя ей в глаза, ответил я. - Если только для красных. Я о том, что когда-нибудь ты мне расскажешь.
  
  Широко улыбнувшись - так, что даже показался провал выбитого зуба - она с лукавой укоризной посмотрела на меня. Растянуть бы этот момент на целую вечность!..
  
  Видимо, слишком уж говорящим и зачарованным был мой вид. Оля резко переменилась, нахмурилась, отвела глаза. И тон стал строгим.
  
  - Ты почему не спал эти дни?
  
  Словно ушат холодной воды вылила.
  
  - Не спалось...
  
  Повисла напряженная пауза.
  
  - За одежду - спасибо, - сердито продолжила она. - Но там много лишнего. И Сонечкино зачем-то собрали.
  
  Глядя в сторону, я пожал плечами.
  
  - Федя Колесников сам предложил у Сони недостающее одолжить. Мы с ним решили, что лишнее потом вернем. Лучше скажи, чего не хватает?
  
  И почувствовал на себе ее долгий, тяжелый взгляд.
  
  - То, чего не хватает, мне уже не понадобится, - наконец, глухо сказала Оля.
  
  - Знаешь, как это называется?..
  
  Она промолчала, закрыв глаза. Пауза затягивалась.
  
  - Оль, ну, что ты? - Вкрадчиво спросил я, почувствовав в ней перемену. В ответ - тишина. И думай, что хочешь...
  
  - На меня обиделась?
  
  Качнула головой - мол, нет.
  
  - Тебе плохо стало? Врача позвать?
  
  Опять качнула головой. Но из-под ресниц по щеке побежала слеза.
  
  - Оль... Посмотри на меня, пожалуйста.
  
  Всхлипнув и нахмурив брови, она открыла глаза. И слезы потекли ручьем.
  
  - Что случилось? - Оторопел я. - Так голова болит?
  
  - Нет, мне... Мне страшно, Володя!.. Вот так проваляться до конца дней!.. Чахнуть, гнить от пролежней, зависеть от чужой доброты!.. И никогда, никогда уже не будет иначе!.. Я... Я с ума сойду!
  
  - Оль, но почему же до конца дней? - Мягко попытался вмешаться я.
  
  - Знаешь, лучше бы меня тогда пристрелили... Или в подвале бы сдохла. Я ведь не чувствовала уже ничего. Провалилась, как в сон. Так и умирать не страшно. Так, наверное, Гера умер... Я ему завидую. А меня вернули... в сознание... Эти боли, опять!.. Заново угасать!... Вдруг оно еще мучительнее получится? Ну почему, почему я тогда не умерла?
  
  - Оля!!! Ты о чем сейчас говоришь? С чего ты так решила?! - Возмутился я. Вот она и добралась до опасной темы!
  
  - Понимаешь, всё рухнуло!.. Всё!.. Нельзя быть такой счастливой! Дали глотнуть жизни и - по голове! К червям, гнить! А я-то еще переживала, как Гера примет меня калекой!.. Всё!.. Нет такого человека! Словно не было!.. Володя, ну, как же так?!.. Я... Я должна умереть!
  
  Закрыв лицо локтем, она замолчала, сотрясаясь всем телом от беззвучных рыданий.
  
  - Он бы тебя не понял. И не одобрил уж точно, - пробормотал я, чувствуя всю бесполезность своих слов. И ведь не спросишь: а как же я, Оля?!..
  
  - Откуда тебе знать?! - Уже в истерике воскликнула она. - Ты говоришь так, потому что!.. Но ты не понимаешь!!! А когда поймешь... Я ведь ярмо на шее!.. Мне незачем жить, Володя! Так лучше всем!.. Посмеялись, пошутили, запомнили лучшее и - всё! Достаточно! Достойно! Умереть, никого не мучить!.. Или хочешь возненавидеть? Связавшую по рукам и ногам калеку?
  
  - Оля!!!...
  
  Сотрясаемая судорожными рыданиями, она перевела на меня отчаянный, яростный взор.
  
  - Ты думаешь, я ничего не помню, не понимаю? Не вижу? Вот, даже сейчас!.. Видел бы со стороны!.. Володя, так нельзя! Что ты делаешь?! Зачем за собой тащишь?! Ты ведь ничего, ничего мне не должен! Ты уже очень многое сделал!..
  
  - Оля, перестань, пожалуйста!
  
  Ситуация выходила из-под контроля. Истерика стремительно набирала силу. И ее следовало немедленно пресечь, пока она не нанесла непоправимый ущерб Олиному состоянию. Я лихорадочно соображал, что сделать. Дать пощечину? Рука не поднималась. Да и, к тому же, при такой травме головы - чревато. Позвать Перенталя? Пока его найду!..
  
  Олю уже зашкаливало.
  
  - Я должна! Умереть! Самое правильное! Не знаю, как!.. Это сделаю! Умерла бы! Прямо с-сейчас! - Сотрясаясь всем телом, кричала она.
  
  Ее состояние неожиданно вывело меня из равновесия. Словно в рассудке повредился. Может, бессонные ночи так повлияли. Нет, это была не ярость, и не бешенство. Какое-то возмущение неправильностью происходящего. Не соображая, что делаю, я достал из кобуры револьвер и положил рядом с Олей.
  
  - Давай!.. Курок взвести сумеешь?!.. - Жестко глядя на нее, разозлился я. И тут же застыл - в ужасе от своего поступка. Двинуться боялся, чтобы не спровоцировать страшное. Успею ли выбить револьвер из ее руки в критический момент?!
  
  Причитания резко прекратились. От неожиданности она потеряла дар речи, однако плакать не перестала. Нервно схватила 'наган', порывисто задергала пальцами, пытаясь справиться с курком. Мне казалось, я сам сейчас умру от ужаса. Одной рукой, да еще дрожащей, у нее не получилось, и Оля, громко всхлипнув, отбросила револьвер к дверям. Сердце мое забилось вновь. И, почувствовав, как выступает холодная испарина, я, наконец, перевел дух. Как можно было позволить ей взяться за оружие???!!!... Никогда себе не прощу!.. Будто не помнил рассказа Бочкина!
  
  Однако ситуация особенно не улучшилась. Рядом на тумбочке стоял графин. Мелькнула здравая мысль, и я тут же хорошенько плеснул водой Оле в лицо. Помогло моментально. Беспомощно разевая рот, она изумленно уставилась на меня.
  
  Подчинившись внезапному порыву, я приподнял ее за плечи с кровати и притянул к своей груди.
  
  - Всё, всё! Побуйствовали - и хватит... - Виновато пробормотал я, осторожно обнимая ее. - Тихо, тихо... Всё, всё закончилось... Не плачь... Прости меня... Сам не знаю, что нашло... Тебе нельзя умирать. Ни за что на свете! Впереди еще столько всего!.. Всё будет хорошо... Обязательно будет...
  
  Я еще долго шептал, сам не вслушиваясь в свои слова. Говорил, что говорилось. Хотелось погладить ее по голове. Но мешала эта чертова повязка... Шептал и не мог поверить, что истерика позади. Что Оля почти успокоилась.
  
  Всхлипывая, она тихо дрожала. И в какой-то момент попыталась освободиться.
  
  - Спасибо, Володя... Отпусти. Я уже всё... Даже голова не так сильно болит.
  
  Сдвинув одной рукой влажный кусок простыни в сторону, я аккуратно уложил ее на сухое.
  
  - Повязка на голове тоже мокрая теперь, - сконфуженно улыбнулась опухшая от слез Оля.
  
  - Извини, - смутился я. - Хочешь, скажу, что неудачно попытался дать тебе попить?
  
  Все еще улыбаясь, она помотала головой.
  
  - Да какая разница?! Я так устала... Прости, если сможешь...
  
  Понурившись, я кивнул.
  
  - Сейчас уйду. Извини, что я так...
  
  - Нет, это ты извини! Я... Я... Я не заслуживаю...
  
  - Еще одна такая мысль и... Два графина вылью, наверное, - попытался улыбнуться в ответ.
  
  - Володя... Но ты понимаешь, что я никогда уже не буду прежней?
  
  - Так... Где тут у нас графин?
  
  Она бледно улыбнулась и снова готова была заплакать.
  
  - А теперь слушай меня внимательно! - Подобрав 'наган' и усевшись лицом к ней, начал я серьезным тоном. - Что-то мне подсказывает, что с тобой до сих пор никто не разговаривал о твоих перспективах... Я прав?
  
  Ольга подавленно кивнула. Черт, не мудрено, что ее так лихорадило!
  
  - Что ж, постараемся исправить. Всё далеко не так ужасно, как ты себе придумала! Надо же было такое насочинять! У меня даже весь сон прошел! - Я улыбнулся, но, продолжив, против воли нахмурился, вспоминая ее в санитарном поезде. - Когда мы тебя обнаружили... Алексей Дмитрич сразу же рекомендовал привлечь к твоему лечению доктора Перенталя. Это очень знаменитый петроградский специалист, невропатолог. В прошлом году, спасаясь от голода, вернулся в родной город, в Сожель. В общем, тебе несказанно повезло, что он здесь и согласился тобой заняться. В этой части всё поняла?
  
  Оля сосредоточенно кивнула. Глаза ее прояснились и стали внимательными.
  
  - После твоего осмотра Перенталь беседовал со мной и с Журавиным. Мы много говорили о прогнозах и о том, какое будущее тебя ожидает. Так вот, доктор утверждает, что у тебя очень высокие шансы на полное восстановление. Оля, полное! Но он подчеркнул, что многое зависит от тебя самой! Главное, чтобы ты сама хотела выздороветь! - Если я в чем-то и преувеличивал, то не осознавал этого. В полной мере говорил искренне.
  
  - Что значит - хотела? - Угрюмо перебила меня Оля. - Никто не хочет оставаться калекой.
  
  - Мало просто хотеть. Надо верить в это самой. И еще беречь нервы, не швыряться 'наганами', - после моих слов она смущенно усмехнулась. - Четко соблюдать все рекомендации. Слушаться врача... И меня!
  
  Тут уже я сам не выдержал и растянулся в улыбке.
  
  - Отдельным условием Перенталь просил не волновать тебя. Но с этим сложнее. Ты сама так себя изводишь, что куда уже остальным?!..
  
  Теперь Оля молчала, застыв, словно изваяние.
  
  - Проблема в том, что я - не верю, - выдала она, наконец.
  
  Я вздохнул.
  
  - Значит первейшая задача для нас - заставить тебя поверить. Доктор сказал, что уже через месяц-другой ты сможешь заново учиться ходить... - Тут я немного приврал, сократив названный врачом срок. И, словно почувствовав преувеличение, брови ее недоверчиво взлетели вверх. - Сможешь-сможешь! Лично прослежу! С кровати подниму и заставлю идти! Через не хочу!..
  
  Осунувшееся Олино лицо на мгновенье озарила усталая улыбка. По глазам читалось - не верит.
  
  - Ладно. Я вижу, ты совсем вымучилась...
  
  Мое предположение она не опровергла. Встав со стула, я вздохнул и тоскливо огляделся. Очень уж не хотелось уходить. Но Оля действительно нуждалась в отдыхе.
  
  - Я пойду, пожалуй. Подумай насчет одежды, хорошо? Чего не хватает для прогулок в конце апреля?
  
  Рассеянно кивнув, Оля отвернулась к стене и после невыносимо долгой паузы, наконец, обронила.
  
  - Обуви совсем нет.
  
  - Что ж, задача ясна - будем выполнять! - Веселым тоном отрапортовал я, стараясь привлечь ее внимание. Но Оля так и не посмотрела. Как-то грустно стало.
  
  Я аккуратно затворил за собой дверь и, ускоряя шаг, направился к лестнице. Остро захотелось на свежий воздух. Как-то не ожидал, что разговор получится таким истязающим, нервным и сложным...
  
  Вспоминались подробности, и от некоторых бросало в дрожь. Особенно, от выходки с 'наганом'... Как я мог?!.. Она не играла, не пугала, она действительно отчаялась! И что сделал я? Как самый натуральный солдафон, занялся воспитанием?!
  
  ...А если бы Оля справилась с курком?! Была бы чуть спокойнее - сумела бы и одной рукой взвести. И что тогда?.. От представленной картинки меня вновь обдало холодной, липкой волной ужаса. Нет, больше - никогда! Я никогда не дам ей оружие! Для таких порывистых натур, как она, это опасно - к подвигам подталкивает. Георгий сделал ошибку. Если бы у Оли не было пистолета, она не получила бы прикладом по голове! И даже с поезда, возможно, не прыгнула! Мы бы освободили ее, как и остальных - в относительном здравии!..
  
  На лестнице лицом к лицу я вдруг столкнулся с Перенталем. Вероятно, он специально поджидал меня. Мы поздоровались. Доктор пыхнул трубкой, распространяя вкусный аромат табака, и, улыбаясь, окинул взглядом.
  
  - Ну, что, молодой человек? - Его светло-голубые глаза под черными мохнатыми бровями хитро прищурились. - И ведь это только начало! М-да...
  
  Видимо, острая фаза нашего разговора с Ольгой была слышна и в коридоре.
  
  - Доктор, почему Вы ничего не сказали ей о перспективах? - Возмутился я.
  
  Перенталь глубоко затянулся и ответил не сразу.
  
  - Не скрою, не сказал. Но эта Ваша мадам Жозефин, с языком острым, как бритва!.. Кого она слушает? Возможно, только Вас. Хотя, полагаю, и Вам несладко приходится.
  
  - Какая еще Жозефин? - Против воли раздражаясь, нахмурился я.
  
  Он с интересом уставился на меня, чему-то поухмылялся и, погладив бородку, кивнул.
  
  - Это не суть важно, господин дженераль... Кстати, Вы, случайно, не в артиллерии служили?
  
  - В пехоте.
  
  - Жаль... Есть у меня к Вам одна просьба, господин командующий. И посему нужна Ваша аудиенция. Может быть, сегодня вечером?
  
  - Почему не сейчас? - Предложил я.
  
  - Сейчас меня ожидают пациенты. И вопросы, знаете ли, не окончательно дозрели.
  
  - Хорошо, - кивнул я. - Ближе к вечеру определюсь, когда и где смогу с Вами встретиться. Сообщу нарочным.
  
  Мы пожали руки, однако удержаться от малодушного вопроса я все же не сумел:
  
  - Скажите, доктор, а она точно поправится?
  
  Он неопределенно покачал головой, обрывая мне сердце.
  
  - Ну, молодой человек!.. Точно - как Вы просите - я сказать не могу. И никто не может. Но шансы достаточно высоки.
  
  Вроде, ничего нового не услышал. Но в тот момент слова Перенталя пришлись как-то иначе, чем прежде, и выбили почву из-под моих ног. Что же получалось? Не было никакой гарантии, что Оля восстановится?! Оставались только шансы, только призрак надежды! Что, если она навсегда останется прикованной к постели?! И мои горячие слова, убеждающие в обратном, окажутся пустым звуком, никак не способными помочь?!
  
  Пораженный этой мыслью, ничего не видя перед собой, я спустился во двор госпиталя и застыл, приткнувшись лбом к теплой Машкиной шее. Мне было плохо и страшно. И чувствовал себя совершенно расклеенным, опустошенным.
  
  Сколько так простоял, не знаю. Наверное, все же совсем недолго. Кто-то неизвестный дотронулся до моего плеча. Братья Капустины такого бы себе не позволили.
  
  - Володя! Да что случилось-то? - Донесся, наконец, до меня обеспокоенный голос Бранда.
  
  - А... Это ты?.. Нет, ничего особенного. Просто настроение плохое, не обращай внимания! - Сбивчиво ответил я, с трудом возвращаясь к действительности.
  
  Владимир возмущенно покачал головой.
  
  - Нельзя же так пугать, товарищ командующий!
  
  - Ты, кстати, почему здесь?
  
  - Тебя искал. Хотел предложить пообедать вместе. Тут, неподалеку, есть одно неплохое местечко, где нас вкусно и дешево покормят.
  
  - Я не хочу есть.
  
  - Ты не хочешь есть, не хочешь спать!.. - Казалось, Бранд начинал злиться. - Не хочешь, а надо!
  
  Тяжело поднявшись в седло и оглянувшись на стоявших неподалеку Капустиных, я хмуро поинтересовался:
  
  - А ты разве не под арестом?
  
  Бранд отвел глаза.
  
  - Так точно, под арестом!..
  
  - И что тогда это значит? - Пытаясь сделать голос строже, спросил я.
  
  - Пребываю под арестом по распоряжению товарища командующего, в присутствии и под конвоем товарища командующего!
  
  - Паяц! - Устало усмехнулся я. - Давно ждешь?
  
  Заметив во мне перемену, он осторожно улыбнулся и уселся в седло.
  
  - Минут тридцать. Почти следом за тобой приехал...
  
  - Ладно, давай пообедаем... - Согласился я. - Веди в своё 'местечко'. Надеюсь, это не разбитной ресторан?
  
  
  * * *
  'Местечко' и вправду оказалось неплохим - маленькая и уютная харчевня на три столика с пожилой хозяйкой-украинкой. Завидев Бранда, который, похоже, почитался здесь постоянным клиентом, женщина расплылась в материнской улыбке и окружила нас приятной заботой. Вскоре на столе, словно на скатерти-самобранке, появились горячие щи с капустой, вареники с картошкой, жаренная с луком корейка, какое-то мясо, еще что-то, вкусно пахнущее.
  
  Я смотрел на все совершенно равнодушно, не ощущая ни голода, ни зачатка аппетита. Через 'не хочу' похлебал щи, потом долго ковырял один и тот же вареник. Из головы всё не шла Оля и ее слова о собственном будущем.
  
  Тем временем, Бранд, посматривая на меня, без умолку рассказывал о забавных случаях на охоте, еще что-то веселое. И при этом не забывал поглощать с завидным аппетитом свою порцию обеда.
  
  - Ей стало хуже? - Неожиданно посерьезнев и оставив прежнюю тему, спросил он.
  
  Проглотив ком в горле, я покачал головой. И неожиданно для самого себя, опустив глаза, откровенно ответил:
  
  - Она может навсегда остаться парализованной и из-за этого не хочет жить.
  
  Бранд помолчал, хмуря брови. Потом рассказал про какого-то солдата из своего первого расчета, контуженного в голову еще в девятьсот четырнадцатом до слепоты и полной неподвижности.
  
  - Я его встретил в Ефремове в прошлом году. Ходит, как новенький, за Советскую Власть агитирует. И глаза видят, и руки-ноги работают...
  
  Возможно, я просто нуждался в чьей-то уверенности, что все будет хорошо. Потому что своя у меня исчерпалась...
  
  Стало чуть легче. Я даже вспомнил о вопросе, который хотел выяснить у Владимира.
  
  - Бранд, возможно, ты знаешь?.. Кто такая маркиза... Или баронесса?.. Бога-р-нет... Богарне?
  
  Глаза у него округлились. Он даже от чашки с чаем оторвался, с недоумением глядя на меня.
  
  - Понятия не имею! Но... Хотя бы, из какой оперы вопрос?
  
  Разочарованно вздохнув, я пояснил, повторяя Олины слова:
  
  - Вроде была такая во времена Французской революции, сидела в тюрьме в ожидании казни. Но случился переворот, и дама спаслась. Что-то с ней не так, есть какой-то подтекст. Она какую-то роль в обществе играла.
  
  В глазах Бранда промелькнула догадка.
  
  - Подожди-ка! - Он весело хмыкнул. - Не о Жозефине ли речь?
  
  Именно это имя упоминал Перенталь.
  
  - Возможно. Но почему ты смеешься? Кто она?
  
  - Вдова, вскружившая голову Бонапарту! Ставшая его женой и главной любовью всей жизни! Правда, у них там не очень хорошо все закончилось...
  
  - Чёрт!.. - Не удержался я. Намеки доктора стали теперь совершенно понятны. Вот уж, нашел Бонапарта!..
  
  Но - Оля? Как она качала головой! Заранее отрицала саму возможность нашего совместного будущего, получается так? Из-за перспективы остаться калекой? Или потому, что я не подхожу ей?
  
  
  
  
  
  Глава XLIV
  1919 год, Март, 27-го дня, 13.00 часов, город Сожель, улицы Ветряная, Фельдмаршальская, Базарная площадь
  
  Перед окончанием обеда явился отправленный в Штаб за новостями Денис Капустин. Увидев его безмятежную физиономию и неторопливый шаг, я облегченно выдохнул. Судя по всему, у меня еще оставалось немного свободного времени, чтобы привести себя в относительное душевное равновесие.
  
  Так и оказалось. В переданной от адъютанта записке сообщалось, что мое присутствие понадобиться примерно через полчаса. Выходило, что у меня еще был запас в пятнадцать-двадцать минут, за вычетом дороги.
  
  - Савьясовой нужно что-нибудь подарить, - вставая из-за стола неожиданно посоветовал Бранд. - Что-то почти бесполезное, но жизнеутверждающее. Обычно дарят цветы или безделушки. Но у тебя не тот случай.
  
  Я озадаченно глянул в ответ. Возможно, он был прав. Положительные эмоции Оле не помешают. Вот только как угадать, что ее действительно порадует? У меня решения пока не находилось.
  
  Расплатившись и поблагодарив хозяйку харчевни, мы вышли на залитую солнцем улицу и неспешно, верхом, направились к Штабу. Яркий свет слепил, блестели стеклами уцелевшие окна и витрины. И оттого особенно резко бросались в глаза разбитые, пострадавшие в первый день восстания квартиры и заведения. Хочешь-не хочешь, а следует признать - 'погуляли' хулиганы и погромщики в ночь на двадцать пятое марта 'на славу'. И теперь немым упреком смотрели на нас наспех заколоченные досками и старыми щитами оконные проемы домов.
  
  Однако общая атмосфера на улице воспринималась скорее как благожелательная. С нами любезно здоровались, вступали в короткие беседы, давали напутствия, и какая-то бабка даже перекрестила вслед. Конечно, никто не знал, кто мы такие. Горожане, прежде всего, видели в нас представителей силы, прогнавшей опостылевших большевиков. А вот связывали ли с нами свое будущее - тут возникал вопрос.
  
  - Странное дело, - задумчивым тоном заметил Бранд, провожая цепким взглядом веселую стайку девиц. - Вот, вроде, и по-доброму к нам относятся эти сожеляне. И большевиков не любят... А в наши ряды вступать не спешат.
  
  - Что верно - то верно, - мрачно согласился я. На пригревающем солнышке ко мне стремительно возвращалась сонливость. Даже язык заплетался. - В первые два дня хороший приток был, но на том и иссяк. Мне кажется, люди они осторожные, привыкшие к частой смене власти. Вот и выжидают, что дальше будет. Не бросаются 'сломя голову' - проверяют, насколько жизнеспособно наше 'правление'.
  
  - В сон потянуло? - тут же среагировал артиллерист.
  
  Я огорченно кивнул.
  
  - Надо будет по приезду в Штаб твоего коктейля вновь испить. Иначе засну прямо на руках господина Шабуневского, - нашел в себе силы на легкую шутку.
  
  - Кстати, обрати внимание, - понизил голос Владимир. - Слева, у афишной тумбы... Трое. Морды настороженные. Напряжены. Карманы нехорошо топорщатся. Чекисты?
  
  Заметили и Капустины. На всякий случай, приготовили револьверы и прикрыли нас собой слева.
  
  Бранд говорил о молодых парнях в разномастной, видавшей виды военной форме. Смотрели они на нас тяжелыми взглядами, исподлобья. Тот, что повыше, с черными усами, беспокойно озирался. Руки в карманах. Подозрительно. Но я воспринимал очевидную опасность как-то лениво. Апатия навалилась такая - хоть в лицо стреляй, не отклонюсь. И не потому, что жить не хотелось - совсем нет. Просто я уже едва держался в седле от усталости.
  
  Мы приблизились на расстояние двадцати шагов. Капустины заметно напряглись, Бранд хищно раздувал ноздри, держа руку на кобуре... Однако сложилась 'встреча' совсем иначе, чем думалось. Из двора дома, возле всё той же афиши, показался наш патруль, конвоирующий четырех арестованных. Не проезжай мы мимо, наверняка была бы попытка отбить 'невольников'. Но - не сложилось у господ большевиков.
  
  Из-за резкой смены обстановки и нарушения задуманного плана, ожидавшие в 'засаде' парни растерялись, засуетились. Длинный суматошно пальнул по нам и тут же, согнувшись, ринулся в сторону глубокого оврага, примыкающего своим узким концом к улице Фельдмаршальской. Все склоны его были сплошь облеплены нищенскими лачугами. Двое других 'чекистов' - с выдержкой у них оказалось получше - сделали по выстрелу в патруль. Однако никакого ущерба не произвели, и, прикрываясь заборчиком, рванули вслед за товарищем в трущобы оврага.
  
  Наша стрельба, надо заметить, тоже не дала результатов. Сразу не попали, а затем и беглецы укрылись из виду. В том, что они благополучно улизнут, я почти не сомневался. Местность сложная, ее нужно знать. И потому, кивнув старшему патруля и остановив его от излишнего рвения - не хватало им еще на засаду нарваться - мы продолжили путь.
  
  - Володя, а что сейчас в этом дворце? - Указал Бранд на просвечивающийся справа сквозь голый парк Замок Паскевичей. - Хозяева вернулись? Или - 'иных уж нет, а те далече'?
  
  Его вопрос встряхнул меня и заставил вырваться из полуобморочного состояния. Похоже, спрашивал он не просто так, из праздного любопытства. Намеренно пробуждал, заставляя говорить и участвовать в действительности. Видимо, опасался, что сейчас усну прямо на ходу.
  
  - Примерно так, - хмурясь и преодолевая огромную слабость, вымолвил я. Глаза уже почти не раскрывались, изображение плыло. Даже повернуть голову стоило огромных усилий. И все же я заставил себя подробно ответить.- Хозяйке, княгине Паскевич, уже около восьмидесяти лет, полуслепая, больная... Живет неподалеку на квартире у компаньонки. Детей нет и не было. В общем, не интересуют ее ни дворец, ни сокровища, которые, кстати сказать, не все еще большевиками растащены.
  
  Речь моя была невнятной, почти как у пьяного. Я встряхнул головой, растер ладонями лицо - эффект был незначительным. Глаза косили, и Бранд в двух экземплярах обеспокоено смотрел на меня.
  
  - И что там сейчас будет?
  
  Пожав плечами, я оглянулся на сахарный заводик княгини, зимнюю оранжерею... Снова встряхнул головой.
  
  - Что будет - городские власти решат. Мы-то здесь причем?
  
  - Ну а сокровища? - Поинтересовался артиллерист. - Я слышал, здесь собраны богатейшие коллекции!
  
  Почти с ненавистью глянув на него - похоже, он не собирался останавливаться со своими дурацкими вопросами - я вздохнул.
  
  - Опять же, Владимир Владимирович, а мы тут с какого бока?
  
  Он ухмыльнулся, но больше пытать меня не стал. Отвлекся на открывающуюся панораму Базарной площади.
  
  - Смотри-ка, Недозбруев! А магазины-то и торговые ряды открылись! Здесь бы транспарант в большевистском духе повесить: 'Да здравствует свободная торговля!..' Кстати!.. Может, заедем за подарком? Все равно по пути! - Предложил Бранд, вопросительно уставившись на меня. - Замечу, ничто не поднимает так настроение, как толковый подарок хорошему человеку. Да и пешком прогуляться тебе не повредит.
  
  Предложение пришлось мне по душе, хоть и не оставалось сил слезать с седла. Я глянул на часы - в нашем распоряжении было не менее десяти минут. Огорчало, что никаких идей по поводу подарка так и не пришло. А экспромт, как известно, требует особого везения или долгого подхода. Но попробовать стоило.
  
  - У меня тоже никаких вариантов, - признался Владимир. - Тем более, что я ее совсем не знаю.
  
  - Меня это только радует, - мысли о подарке несколько оживили меня, и я даже пробовал шутить. Хотя, конечно, все равно чувствовал себя паршиво. Возвращение в "трезвое" состояние давалось с каждым разом сложнее. Да и "трезвым" оно было условно. Думать - и то уставал.
  Бранд хмыкнул, подкрутив ус.
  
  - Тебе всё не дает покоя моё удачное знакомство с Симой? Признаюсь, как на духу - то было редкое везение и совпадение стремлений.
  
  - Скажем так - меня оно обескуражило, - отмахнулся я. Изгаляться с ним в остроумии сейчас мне было не по зубам.
  
  - Ладно, обескураженный... - 'Пощадил' меня Владимир. - Давай, рассуждать прозаично... В чем Савьясова может нуждаться?
  
  Одновременно с его вопросом мое внимание привлекла аляпистая вывеска обувного магазина-мастерской. Вряд ли по нынешним временам там продавалось что-нибудь путное. Однако выяснить этот вопрос не помешало бы. Тем более, я обещал Ольге решить ее проблему с обувью.
  
  Остановив лошадь и передав поводу Глебу Капустину, я тяжело спустился на мостовую и направился к входу в лавку. Бранд, судя по его виду, мой выбор не одобрил, но, тем не менее, пошел следом.
  
  - Ты что - всерьез полагаешь здесь что-то найти?
  
  - Не знаю. Попробую, - пожал я плечами. - Ей ходить вообще не в чем. А тут, по крайней мере, ситуацию в городе с женской обувью узнаю.
  
  Небольшое помещение лавки делилось на две части, плавно перетекающие одна в другую. Слева от входа располагалась сапожная мастерская с полками, заваленными сданной в ремонт поношенной обувью. За небольшой конторкой восседал сухой угловатый еврей средних лет. Двигая желваками и кривя губы, он отточенными движениями прибивал подметку сапога.
  
  В правом углу, по всей видимости, находился магазин. Обстановка была без претензий - низкое, довольно старое кресло для клиентов, практически пустые полки на стенах, часть из них - завешена кусками портьеры. В этой половине командовала полная еврейка в возрасте. Она что-то оживленно обсуждала с молодой женщиной, по виду - клиенткой. Оглядевшись, я тут же мысленно признал правоту Бранда - тратить время на эту лавку было неразумно.
  
  Тем не менее, выйти мы не успели.
  
  - Ви что-то хотели? - С ярчайшим акцентом поинтересовалась тетка.
  
  Я даже растерялся, пытаясь сформулировать свой запрос.
  
  - Эээ, нужны туфли - удобные и устойчивые. На позднюю весну. Можно, лето.
  
  - Кадик, что скажешь за мужские тухли? - Адресовала она вопрос сапожнику. А затем внимательно уставилась на мои сапоги и отпустила комплимент. - У пана офицера на редкость замечательные сапоги!
  
  - Нет-нет! - Спохватился я. - Туфли нужны женские!
  
  Еврейка выдала долгую удивленную тираду на своем языке и даже успела обсудить мой запрос с покупательницей.
  
  - Пойдемте, Владимир Васильевич! - Неожиданно и категорично высказался Бранд. - Мы здесь толку не добьемся. Дамы заняты содержательной беседой!
  
  Его угроза имела мгновенный эффект. Тетка тут же приумолкла, и со своего места поднялся Кадик. Уставшим от жизни голосом он тихо спросил:
  
  - Пан офицер имеет нужные мерки? Как он думает не ошибиться в выборе?
  
  Покачав головой, я нахмурился. Нужно было объяснять ситуацию.
  
  - А выбор-то есть? - Выручил меня Бранд.
  
  Сапожник с достоинством кивнул.
  
  - Для человека обеспеченного - выбор есть всегда.
  
  И я ощутил некоторое беспокойство - поиздержался за эти дни. Но тут же для себя решил залезть в долги, если вдруг найдется что-то стоящее.
  
  - Фаня, покажи господам товар. С Софой позже наговоритесь! - Хозяйским тоном закомандовал он.
  
  Еврейка скептически поджала губы и тяжелой походкой подошла к занавешенным полкам. Отдернула первую портьеру и явила нам три скромных ряда туфель разной степени поношенности. Мы переглянулись.
  
  - Мне ничего не нравится, - покачал головой я.
  
  Заметив нашу реакцию, сапожник вновь обратился к своей компаньонке:
  
  - Фаня покажи господам офицерам весь товар!
  
  Та нахмурилась и начала спорить с ним на еврейском. Кадик ответил жестко и коротко, а потом сам вышел к нам и отодвинул вторую портьеру.
  
  - Вот это да! - Поднял брови Владимир, обозревая открывшуюся экспозицию. Затем взял в руки удивительно красивую светлую туфельку с ремешками, расписанную бисером и серебряными нитями. Покрутил со всех сторон, протянул мне и едва слышно сказал. - Между прочим, Франция. Интересно, откуда?.. Если и ношенные, то единожды.
  
  Я зачарованно рассматривал туфельку, представляя ее на Оле. Сердце радостно замирало, и улыбка растянулась до ушей. Это видение было из какой-то другой, невероятной жизни. Я даже боялся его запоминать. Эх, если бы подошли по размеру!.. Правда, каблук оказался высоковат - как бы не три дюйма! Не на каждый день. К тому же, учиться в них заново ходить - проблематично. Совсем не то, что я искал.
  
  Оставался еще вопрос, понравятся ли они Оле? Как я успел заметить, всякого рода бусами и браслетами она не увлекалась. И те сережки, что упоминались в протоколе, немало меня удивили. Наверное, для представительности перед знакомством с новой родней надевала. По крайней мере, в повседневной жизни никакой бижутерии на ней я не видел. А тут - почти вся туфелька в бусинках. Возможно, не в ее вкусе. Но... Отказаться от этих туфель было выше моих сил. Сколько бы они не стоили.
  
  - Если подойдут - берем! - Вдруг постановил Бранд. Я даже оторопел от его наглой распорядительности.
  
  Неожиданно вмешалась Фаня. Посуровев лицом, она постановила:
  
  - Не продается!
  
  Кадик удивленно вскинулся:
  
  - Фаня, таки не твой фасон! Они не налезут тебе даже на пальцы!
  
  - Не за меня речь, Кадик! Мирра имела намер!
  
  - Мирра! - Нахмурился сапожник. - Что мне та Мирра?
  
  Пока они спорили, я высмотрел еще одну интересную пару - коричневые низкие ботинки из мягкой качественной кожи на плоской подошве. Пусть и странные, но очень подходящие для человека, заново учащегося ходить.
  
  - Хм, теннисные! - Продолжал изумляться Бранд. Он вчитался в надписи внутри ботинка. - Канада?! Чем дальше, тем интереснее! И все - практически новое!
  
  - Хозяин! - Не удержавшись, перебил он продолжавшего спор Кадика. - Откуда такие богатства по нынешним-то временам?
  
  Тот лукаво улыбнулся и неопределенно качнул головой.
  
  - Люди нищают, пан офицер. За красивую пару туфель таки можно прожить неделю. Я вполне себе имею картину, что Вы в своей Москве и Туле давно проели всю обувь. А мы, в Сожеле, только начинаем...
  
  - Но вот эти туфли, - Владимир указал на выбранные мною пары. - Их разве что в доме один-два раза надевали!
  
  - О, Вы говорите за туфли паны Ирэны Лисовской! У нее, как говорят наши дамы, в лучшие времена был 'бзик'. Она, как бы не каждый день покупала себе новые туфли. И когда в январе решилась таки бежать с немцами на запад, сдала мне в лавку оптом шестьдесят две пары обуви! И все - в прекрасном состоянии!
  
  Однако в разговор опять вмешалась торговка.
  
  - Кадик, продашь кремовые тухли только через мой труп! Что я скажу Мирре? Она таки наш постоянный клиент! Охвицеры уедут - Мирра останется. Что ми будем кушать? Мирра обидится и станет ходить к Шейнину!
  
  - Скажете, что Вашу лавку ограбили мятежные солдаты, - вмешался Бранд, нагло ухмыляясь.
  
  - Да шо Ви говорите! - Сморщилась Фаня. - Весь город знает, что нас никто не громил!
  
  - Это просто исправить! - Сверкнули озорным огнем глаза Бранда. - Могу посодействовать в этом вопросе прямо сейчас. Или сойдемся на более выгодном для вас предложении?
  
  Хозяева переменились в лице и выжидающе уставились на нас.
  
  Не обращая внимания на его сомнительные шутки, я все еще крутил туфли в руках и размышлял, как поступить. Решать нужно было быстро.
  
  Неожиданно отвлек Бранд.
  
  - Ну, что скажешь? Хотя бы внешне ее ноге соответствуют?
  
  Я одарил его особым взглядом. Нашел, что спрашивать!
  
  - Давай сделаем так, - предложил Владимир в полголоса. - Я возьму по туфле из каждой пары, оставлю залог и быстро съезжу в госпиталь. Не беспокойся, сам заходить к Савьясовой не буду. Объяснишь, как найти палату. Вызову сиделку - думаю, она должна справиться с примеркой. Если подойдут, берём обе пары. Так? Я вернусь в магазин и рассчитаюсь.
  
  - Причем здесь мое беспокойство? - Рассердившись, что он попал в точку, пробурчал я. Мне действительно не хотелось, чтобы Бранд входил в палату к Ольге. - Скорее всего, она сейчас спит. Особенности состояния... Но в целом, вариант хорош - буду признателен.
  
  И я выложил ему все свои деньги.
  
  - Больше с собой нет. Но на залог должно хватить. Пришлю к дверям магазина Капустиных с недостающей суммой. Один уговор - никаких 'подарков' и ограблений, надеюсь, ты организовывать не будешь?
  
  Бранд загадочно ухмыльнулся.
  
  - Ты, как и они, - повелся на мои шутки?
  
  - Поди тебя разбери, где шутка, а где всерьез?
  
  Он уже откровенно смеялся.
  
  - Обещаю! Володя, я не разбойник. Про погром 'напомнил', чтобы спесь с тетки сбить. А то выдумала: 'Не продается, отложено!'. И Капустиных понапрасну сюда не гони. С деньгами сам разберусь. После сразу же в штаб и - первым делом - к тебе с докладом.
  
  На том и порешили. Под обеспокоенными взглядами хозяев лавки, я оставил их 'на растерзание' Бранду и в спешном порядке поскакал к штабу. Весь мой запас времени истек. Теперь нужно было торопиться.
  
  
  
  1919 год, Март, 27-го дня, 14.00, город Сожель, здание Штаба
  
  Последующие пятнадцать минут в памяти отложились плохо. Как добрался до Штаба - помню обрывками. И вроде скакали с Капустиными галопом, однако словно не со мной это происходило. В седле удержался, на ноги встал по приезду и - слава богу.
  
  'Пришел в себя' только после стакана бурды по рецепту Бранда. Да и то не сразу. Может, адъютант не выдержал рецептуры, но, к моему разочарованию, чуда не случилось. Журавин оказался прав. В этот раз 'коктейль' действовал куда слабее. Сонливость и безмерная усталость никуда не исчезли. Я туго соображал, вяло реагировал на происходящее и превозмогал себя, чтобы вымолвить слово. Разве что не засыпал.
  
  Не знаю, что обо мне подумал Шабуневский в первые минуты общения. Вид у него вдруг сделался настороженный и недоуменный. Пришлось сознаться, намеренно преуменьшив проблему - мол, пару суток пребываю без сна, извините, если кажусь несколько неадекватным. Правду говорить даже самому себе было страшно.
  
  Встречу с известным общественным деятелем города мы организовали, как небольшое совещание. Станислав Данилович пришел не один - вместе с молодым человеком студенческого вида, служащим Земотдела. Он представился. Однако фамилия его совершенно не задержалась в памяти. Какая-то польская. Кузин мне про него определенно рассказывал. Вроде бы, играл видную роль при Директории и ездил на переговоры к Петлюре. У Оли бы расспросить...
  
  С нашей стороны представительство было шире: от коменданта города, до сих пор пребывающего на позициях, явился его помощник корнет Сельцов, от Повстанческого Комитета - поручик Белогуров из 68-го полка. Кроме того, присутствовал комендант казны прапорщик Арконченьц, ну и, конечно, мой адьютант.
  
  Первый же вопрос, который поставили перед нами сожеляне, бил не в бровь, а в глаз - кто будет компенсировать ущерб, нанесенный городу во время восстания? Мы производили артиллерийский обстрел 'Савоя', во время уличных столкновений повредили телефонные и электрические провода, мостовые, оконные стекла, отделку домов. Перечень можно было продолжать еще долго - поскольку разгулялся в тот вечер наш личный состав не на шутку и гранат с патронами не жалел. Разве что ответственность за погром пока не возлагалась на нас целиком. Все соглашались с тем, что по этому вопросу требуется отдельное расследование. Среди задержанных патрулями погромщиков, оказалось немало уголовников, выпущенных из тюрьмы. 'Между прочим, выпущенных вами!' - Подчеркнул 'студент'. И, конечно, был прав.
  
  Прав был и Шабуневский. Мы рано или поздно уйдем, а городу надо восстанавливаться. Нужны средства, которые неизвестно где брать. Сначала весь городской бюджет изъяли коммунисты, забывая платить жалование дворникам и техническому персоналу, не говоря уже о служащих-интеллигентах. Ну а теперь мы - добавили разрухи и изъяли большевистскую казну.
  
  - Господин Шабуневский, уверяю - как только Вы или кто иной создадите орган гражданской власти, вся казна будет тотчас передана в распоряжение города, - пришлось повторить мне свое вчерашнее обещание. Бурда все-таки действовала, и 'жизнь налаживалась'. Сонливость неохотно уступала свои позиции, и я вновь чувствовал себя человеком. Пусть очень уставшим, но человеком. Остро захотелось курить. Предложив гостям папиросы, я с удовольствием глубоко затянулся и посмотрел в глаза архитектору.
  
  Выдержав мой взгляд, он задумчиво погладил свою бородку. И после паузы уточнил.
  
  - Это утверждение командующего или Повстанческого Комитета?
  
  - Станислав Данилович, я сам вхожу в состав Повстанческого Комитета. Это наш выборочный орган, объединяет собой делегатов частей бригады. И в целом определяет общую стратегию восстания. Я, по идее, являюсь исполнителем воли Комитета.
  
  Он едва заметно улыбнулся.
  
  - Знаете ли, со стороны больше похоже на зачатки военной диктатуры. Но это, наверное, первое и неглубокое впечатление.
  
  Оставалось только грустно улыбнуться в ответ. Забавно - по моему внутреннему убеждению, я совершенно не стремился к власти. Мое положение среди восставших - не более, чем стечение обстоятельств. 'Ежели не можешь обуздать стихию, нужно ее возглавить'. Не помню, кто это сказал и когда. Но сказал в самую точку и как раз про меня. Неужели другим казалось иначе?
  
  - Возвращаясь к вопросу о компенсации ущерба... - Решился я на неоднозначный шаг. - Поскольку, к моему сожалению, создание гражданской власти в Сожеле никак не переходит из стадии обсуждений к стадии создания, думаю, нам следует сделать жест доброй воли - авансировать начало работ по восстановлению городского хозяйства.
  
  Все присутствующие удивленно вскинулись на меня.
  
  - Станислав Данилович, какой суммы, Вы полагаете, будет достаточно на первое время?
  
  - Неплохо бы и людям заплатить, - несколько оторопел Шабуневский и, подняв бровь, неуверенно назвал цифру. - Думаю, на первое время устроили бы... семьдесят тысяч рублей.
  
  Поскромничал.
  
  - Прапорщик Арконченьц! - Распорядился я. - Выделите из средств казны господину Шабуневскому на нужды городского хозяйства триста тысяч рублей и оформите всё, как полагается.
  
  - Слушаюсь!
  
  - Сразу же после собрания и займитесь этим вопросом.
  
  Гости озадаченно переглянулись. Получается, до сих пор не верили, сомневались? И снова последовали вопросы о нашей политической платформе, завуалированные выяснения, кто за нами стоит, выпытывание, каким мы видим местное самоуправление... Тонкости происходящего разговора то и дело ускользали от меня, разум закипал. Хорошо, что поручик Белогуров оказался на редкость сообразительным молодым человеком. Даром что бывший коммунист, еще недавно состоявший помощником комиссара 68-го полка. Он мне неплохо помог. Видимо, понимая мое состояние, разъяснение некоторых вопросов взял на себя.
  
  Дверь в кабинет приоткрылась, и Архангельский, узнав чей-то показавшийся нос, немедленно вышел. Вернулся буквально сразу же - встревоженный, сосредоточенный. Положил передо мной несколько листков бумаги и уселся на свое место.
  
  Я как раз объяснял Шабуневскому, что вижу новое правительство Сожеля прямым продолжением существовавшего ранее при Директории Думского комитета. И даже блеснул, почерпнутым у Оли, знанием некоторых персоналий, входивших в его состав. То ли мозги проснулись и стали лучше работать, то ли просто озарение осенило, но я вдруг вспомнил, как зовут пришедшего вместе с архитектором 'студента'.
  
  - И, насколько мне известно, именно Вы, Григорий Иванович Повецкий, представляя Сожельскую Директорию, передавали 'ключи от города' большевикам, - козырнул я своими познаниями, немало удивив сожелян. После чего, наконец, глянул в бумаги.
  
  От первых же строк меня проняло.
  
  - Извините... - Запросил я минутную паузу у гостей, вчитываясь в текст телеграмм. Буквально только что атаман Ерошевич прислал повторную просьбу поддержать наступление его войск на Мозырь и немедленно отвлечь на себя бронепоезд и части, стоявшие в Калинковичах. Он планировал сегодня захватить город! Если ему это удастся, между Украинской Директорией и нами останется скромная группировка красных в Калинковичах. Фактически это означало, что у нас появится гарантированный путь отхода.
  
  Однако прежде, чем набросать ответ Ерошевичу и приказ нашей 'западной экспедиции', я продолжил беглый просмотр телеграмм. Первая подборка оказалась как раз от командира отряда штабс-капитана Янькова - уточненные в течение дня сведения о противнике, общая обстановка, и, кроме того, известие, полученное примерно в один час с просьбой атамана! Совершая утреннюю вылазку в сторону противника, наш отряд был атакован старым знакомым бронепоездом под началом коммуниста Архипова. Тем самым, который мы спешно создавали перед оправкой бригады на фронт! Завязалась осторожная 'дуэль' с нашим бронепоездом '?2'. С одной стороны, Яньков отвлек на себя Архипова, но, с другой стороны, в соприкосновение с Калинковичскими частями сегодня так и не вошел. Зато разведка поработала неплохо. Наконец, выяснилось, что за части выставлены против нас в данном направлении. 64-й полк, прибывший из Борисова, уже известный нам отряд коммунистов-добровольцев из Смоленска под началом губвоенкома Адамовича, 8-й отдельный кавалерийский дивизион, 8-я батарея 3-го артиллерийского дивизиона, гаубичный взвод 3-го мортирного дивизиона. Как мне показалось, силы возросли. Однако и в этих условиях, как мне казалось, отряд Янькова вполне справился бы с отвлечением большевиков от наступления Ерошевича.
  
  Следующая подборка телеграмм была от прапорщика Блинова - перехваченные приказы большевиков по передвижению и сосредоточению войск с целью вернуть себе Сожель. Это следовало внимательно перечитать совместно с членами Штаба. Но и то, что выхватил взгляд, заставило меня сглотнуть ком в горле.
  
  Подозвав Архангельского, я вручил листок с распоряжениями. Ему предстояло немедленно отправить прилагаемые тексты телеграмм атаману Ерошевичу и Янькову, а также срочно созвать заседание Штаба, на котором в обязательном порядке должны были присутствовать все, включая Кузина. Ну, разве что в появление Доссе верилось с трудом.
  
  - В приемной речицкие делегаты Вас дожидаются, - шепнул мне адъютант прежде, чем отправиться выполнять поручения. Угрюмо кивнув, я вернулся к разговору с Шабуневским и Повецким. Удивительно, как все свалилось в один момент! Два часа передышки и вот - предстояло решать сразу несколько задач!
  
  Обсуждение проекта органа гражданской власти в Сожеле продолжалось еще минут десять. Условившись, что через два дня будет образован Временный Думский Комитет, гости поднялись. Вместе с ними уходил и комендант казны - выдавать обещанный аванс. За судьбу этих денег я не тревожился. Кузин утверждал, что Шабуневский весьма порядочный и чистоплотный в финансовом отношении человек.
  
  - Господин Недозбруев! - Отстав от товарища, задержался в кабинете Повецкий. - Я могу к Вам обратиться с просьбой об освобождении из тюрьмы одного служащего нашего Земотдела? Он коммунист, но я лично за него ручаюсь!
  
  'Студент' явно волновался, и я не понимал почему. То ли не привык просить, то ли сам чувствовал странность своей просьбы. Впрочем, мне недосуг было разбираться и, вызвав писаря, я распорядился оформить для Повецкого мандат на освобождение его товарища. Получив желаемое и покрывшись красными пятнами от смущения, Григорий пожал мне руку и поспешил распрощаться. Провожая "студента" взглядом, я вдруг вспомнил, что хотел расспросить его о встрече с Петлюрой. О том, какое впечатление тот произвел и как в целом проходило их общение? Однако возвращать из-за этого гостя не стал. Понадеялся на следующую встречу.
  
  Не успел я перевести дух, в кабинет уже входили посланцы Речицкого отряда - бравый казачок с лихим рыжеватым чубом и офицер в очках, с залысинами, со следами ожога на лице.
  
  Мы представились друг другу. Отставной поручик Федоров после ранения в девятьсот пятнадцатом был признан нестроевым и уже несколько лет учительствовал в гимназии. Именно он возглавлял гимнастическое общество 'Сокол' в Речице и именно его воспитанники по первому же зову встали под ружье на охрану города от погромщиков.
  
  Второго гостя - хорунжего Щучкина - в городок на Днепре занесло во времена немецкой оккупации. Ровно год назад вместе с боевиками-коммунистами он пересек демаркационную линию и занялся активной подпольной работой. Искал по деревням уезда людей для партизанских отрядов, затем возил контрабандой оружие для Сожельского объединенного Ревкома. После возвращения большевиков пошел служить в местную караульную роту под начало старого товарища по подполью прапорщика Афанасия Солодухи. Того самого, который возглавлял теперь примкнувший к нам отряд.
  
  Под мирную беседу мы выпили по чашке крепкого кофе, приняли 'верительные грамоты'. После чего поручик Белогуров подробно и со знанием вопроса начал разъяснять гостям, как и отчего взбунтовалась наша бригада и до какой политической платформы мы 'домитинговались'. Рассказывал хорошо, толково, интересно. Сам бы с удовольствием послушал, располагай я временем. Но меня уже ждали другие дела. Да и, по сути, в дальнейшем моем участии смысла не было. Белогуров прекрасно справлялся. Вот кого бы избрать председателем Повстанческого Комитета!.. Тем более, где тот Кридинер бродил, чем занимался - одному богу было известно.
  
  Сославшись на предстоящее заседание Штаба и прихватив с собой подборки с телеграммами, я откланялся. Но не успел выйти в приемную, как ко мне тут же подскочил вестовой.
  
  - Новая телеграмма от Янькова, товарищ командующий!
  
  Штабс-капитан сообщал, что, согласно приказу, отряд вступил в бой, захвачены пленные, от которых стало известно, что в Калинковичи сегодня днем прибыли еще и части 150-го полка. Похоже, большевики стягивали все возможные резервы. Видимо, понимали, что мы попытаемся соединиться с войсками Украинской Директории. Но при этом находили возможность усилить натиск на Сожель с севера, востока и юга. Замысел тоже вполне очевидный - взять нас в кольцо и планомерно задушить. Достаточно отсечь нас от моста через Днепр, и Речица с дорогой на Калинковичи станут недостижимыми.
  
  Перечитывая телеграммы и нанося пометки на карту, я отпивал из стакана в знакомом 'псковском' подстаканнике крепкий и приторный по сладости чай. Не вынутая ложка позвякивала о стекло, и этот звук в совершенно пустой комнате для заседаний казался необычайно громким.
  
  До сих пор никого не было. Бранд бродил где-то в городе. Я догадывался где, но не понимал, почему так долго. Матвеев и Томилин, не говоря уже о Кузине, оказались на восточном и северном заслонах. Архангельский выслал за ними паровозы, как наиболее надежное и скоростное транспортное средство по нынешней распутице. Так что, судя по времени, до появления командиров полков оставалось совсем немного. Хиродинов же, пользуясь возникшей паузой, проверял только что установленный в Штабе телеграфный аппарат.
  
  Однако стоило вспомнить о Бранде, и он, пронзительно скрипнув дверью, вошел в комнату. Какой-то недовольный, насупленный, похоже, даже расстроенный.
  
  - Что-то случилось? - Насторожился я.
  
  Он покачал головой и, сняв фуражку, устало плюхнулся на стул.
  
  - Спать очень хочется. Я ведь, в отличие от известных нам персон, не умею бодрствовать неделями.
  
  - Вестовой тебя нашел? У нас сейчас будет заседание штаба.
  
  Владимир кивнул и поднял на меня совершенно сонные глаза. Лучше было в них не смотреть - чтобы не ввергнуться в столь знакомое мне нынче состояние.
  
  - Самому, что ли, той бурды выпить? - Задумался он и вновь насупился. - Я тебе о госпитале не доложил,
  
  - Что? Не подошли? - Заранее огорчился я, сделав вывод из его интонаций.
  
  Бранд помолчал, сосредоточенно глядя в какую-то точку на полу. Затем, осознав, что пауза может быть неверно расценена, пояснил.
  
  - Да нет, всё нормально. Теннисные великоваты, но за счет шнуровки будут держаться.
  
  - А светлые?
  
  - А светлые, наверное, в самый раз. Я выкупил и ту, и другую пару. Но со светлыми разбирайся сам! Я их в приемной, в шкафу оставил.
  
  Теперь мне показалось, что он злился.
  
  - В смысле - разбирайся? И почему ты так долго?
  
  Он тяжело вздохнул и как-то сурово глянул на меня.
  
  - Володя, ты нашел, кто это сделал?
  
  Мелькнуло подозрение.
  
  - Ты все-таки видел Ольгу, - нахмурился я. - А как же обещание?!
  
  - Да не собирался я к ней заходить! - Возмутился Владимир. - Как и условились, отдал сиделке туфли. Но не успел с девушками в коридоре двумя словами перемолвиться - зовет! Мол, больная желает Вас видеть. Я попытался объяснить, что не меня!.. Но понял, что проще подчиниться.
  
  Отодвинув от себя телеграммы и стакан с чаем, я уставился на Бранда тяжелым, беспокойным взглядом. Ситуация встревожила. Значит, Оля не спала. Наверняка, из-за того разговора. Еще не отошла, размышляла... И тут мы с какими-то туфлями! Это мне просто отвлечься - жизнь активно подкидывает вопросы и задачи. А она там 'варится в собственном соку'...
  
  - И?
  
  Бранд виновато глянул в ответ.
  
  - Ну, зашел. Увидел... Едва сумел поздороваться. Ноги подкосились, если честно. Я, Володя, разные страхи на войне видал, но чтобы женщине так лицо разукрасили!.. - Похоже, он до сих пор пребывал под впечатлением.
  
  Я представил ситуацию. Оля наверняка заметила его реакцию. И легко догадаться, как ее полоснуло!.. Только этого недоставало! Не удержавшись от крепкого выражения, я закурил и заходил из угла в угол, стараясь успокоиться.
  
  - Ну и... зачем ты заходил?! Не понимаешь, каково ей?!
  
  - Да все я понимаю, - после некоторой паузы расстроено ответил Владимир. - Говорю же - спонтанно получилось!
  
  - Ладно, - переведя дыхание, я остановился у окна и обратил внимание на небо. Погода менялась. Застилая солнце, наползали тучи. - Зашел, так зашел. И что она?
  
  - Кажется, испугалась, - отвел глаза Бранд. - Одеяло тут же на лицо надвинула. Спросила, кто я такой, и что с Недозбруевым. Ну, я объяснил происходящее твоей занятостью.
  
  Он вновь замолчал.
  
  - Бранд!..
  
  - В общем, она попросила передать, чтобы ты к ней больше не приходил. И чтобы больше никто не приходил... Но, я думаю, это под настроение было сказано...
  
  Владимир продолжал рассказывать дальше, как убедил Олю принять хотя бы теннисные ботинки. И как вдруг оказалось, что принес для примерки левую туфлю, а у нее левая нога в гипсе. И пришлось возвращаться в магазин за правой. Что те замечательные туфельки даже смотреть не стала...
  
  Но я почти не вникал, проклиная себя. Зачем поспешил?! Из-за какой-то ерунды!.. Зачем отправил Бранда?! Сам бы завез как-нибудь на днях. Теперь же прозвучали эти слова - то ли в досаде, то ли всерьез после долгих раздумий? В любом случае, я должен был услышать их лично и понять, чем они являлись - минутным капризом больного человека или взвешенным решением?
  
  
  
  1919 год, Март, 27-го дня, 16.00, город Сожель, здание Штаба
  
  На улице резко потемнело, пошел плотный дождь, обещая затянуться надолго. В такую погоду хорошо спать. Устроиться поудобнее, потеплее накрыться и - спать.
  
  Преодолевая возвращающееся сонливое состояние - как-то уж слишком быстро в этот раз заканчивалось действие 'коктейля' - я широко раскрыл створку окна. В комнату тут же ворвалась бодрящая волна холодного влажного воздуха, а следом - и пробравший до костей порыв ветра.
  
  Закурил папиросу и, невольно поморщившись, вновь вслушался в надоевший спор Матвеева и Томилина. Своими громкими резкими голосами они будто по голове мне долбили. Всё никак не могли прийти к согласию, какое направление считать опаснее, исходя из прочитанных телеграмм. Вот и сейчас - ничего нового, сплошная говорильня. Отрешившись от них и задумавшись ни о чем, я опять отошел к окну.
  
  Мокрая, посеревшая улица перед штабом опустела. Только пролетка извозчика и съежившийся под дождем, бегущий подросток промелькнули мимо взора. Деревья в сквере казались черными. А они ведь не черные, если вблизи посмотреть - какого-то оттенка коричневого и серого цветов...
  
  Странный и удивительный город этот Сожель. Еще совсем недавно ничего не значил для меня. Я не знал его, не представлял, никогда о нем не думал. Мало ли городов в России? А теперь, получается, мы оба друг для друга важны. В Сожеле бесповоротно изменилась моя жизнь - это понятно даже сейчас. И я что-то изменил в судьбе Сожеля - возможно, не столь глубинно и фатально. Но ведь и категорий мы разных.
  
  Надо понять и принять - мне никогда не быть прежним. Я уже другой и сам ощущаю изменения. Не сказать, чтобы это пугало. С началом войны со мной происходило много неожиданного. Мог бы уже и привыкнуть. Вдруг в двадцать пять лет стал офицером. Вдруг выжил. Вдруг революция, потом - переворот. Демобилизация, безработица, Красная армия, Сожель!.. И постоянно новое перечеркивало старое. Без права возврата...
  
  Если 'механизм' все еще работает, то значит, Сожель и всё вот это вокруг - тоже когда-нибудь перечеркнутся... А Оля?.. Сожель, Оля... Надо же как совпало - ее имя звучало в названии города!..
  
  - Владимир Васильевич, - вернув к реалиям, окликнул меня адъютант.
  
  Я нехотя отвлекся. Архангельский протягивал мне внушительную стопку телеграмм и письменных сообщений.
  
  - Свежие? - Не столько спросил, сколько констатировал я.
  
  - Так точно.
  
  - И вот еще что, - вдруг вспомнилось мне. - Поручик, напомните вечером - я обещал принять доктора Перенталя из военного госпиталя. И еще внесите пометку...
  
  Договорить не получилось. На заседание штаба ворвался - иначе и не скажешь - подполковник Доссе. Я даже застыл в изумлении. Вид у него был несколько помятый, но довольно энергичный.
  
  - Добрый день, господа!
  
  - Вообще-то, у нас принято обращение 'товарищи', - проигнорировав его приветствие, взъелся я. Собственно, и против 'господ' ничего не имел. Но всё, что исходило сейчас от Доссе, выводило меня из равновесия.
  
  - Все эти политесы и заигрывания с нижними чинами, думаю, резоннее оставить для иной обстановки, - небрежно обронил он, делая вид, что не заметил моего тона. Однако даже физически ощущалось, сколь внимательно вглядывался в меня.
  
  - Потрудитесь объяснить причины Вашего отсутствия!.. - С металлом в голосе начал было я.
  
  Но подполковник, сумев вклиниться в кратчайшую паузу в моих словах, с неприятной извиняющейся улыбкой, продолжил:
  
  - Всенепременно, Владимир Васильевич! Но сначала, я должен сказать нечто важное! Господа! Радостное известие! Атаман Ерошевич взял Мозырь! И, конечно, во многом благодаря нашему отряду во главе с поручиком Яськовым!
  
  И тут уже не выдержал Матвеев. Не знаю, что ожидал наш 'начштаба', но явно - не такой вспышки ярости со стороны своего бывшего комполка.
  
  - Штабс-капитана Янькова!!! - И это были, наверное, единственные цензурные слова в долгой тираде Михаила Семеновича в адрес подполковника Доссе.
  
  - Вы устали, полковник, - ровным тоном ответил наш 'злостный прогульщик' и, взяв карандаш у Бранда, решительным шагом подошел к карте. Под нашими обалдевшими взглядами, он принялся расписывать возможные варианты событий и прогнозировать дальнейшие действия большевиков.
  
  - Остановитесь, - прервал его я. - Мой вопрос Вы слышали. Дополню. Почему ни один вестовой не смог Вас найти? Требую немедленных объяснений.
  
  Установилась выжидающая тишина. Он помолчал, буравя меня несколько насмешливым взглядом.
  
  - В этот раз обстановка вполне конфиденциальная. Можете не стесняться - все свои, - съязвил Матвеев, припоминая прежнюю отговорку начштаба.
  
  Доссе не удостоил его вниманием. Неспешно достал из нагрудного кармана сложенный вчетверо лист бумаги и под пристальными взглядами присутствующих положил передо мной.
  
  - Подпись узнаёте? - Негромко спросил подполковник. И глянул на меня, словно на соучастника.
  
  Подчерк был незнакомый. А вот подпись - вполне разборчивая - гласила, что писал сие доктор Перенталь. Но что писал? Большая часть фраз - на латыне. То, что на русском, лишь подтверждало, что в тексте идет речь о мужчине тридцати трех лет Доссе А.Б.
  
  - Допустим. Но что это означает? - Раздраженно уточнил я.
  
  Подметив это, Доссе странно глянул и признался:
  
  - Давняя контузия сказалась. От нервного перенапряжения последних дней.
  
  Правда, тон мне его не понравился.
  
  - Почему к Журавину не обратились?
  
  - Он не невропатолог, знаете ли.
  
  Откинувшись на спинку стула, я выдержал паузу, заставив Доссе напрячься.
  
  - Я отстраняю Вас от исполнения обязанностей. И вывожу из состава Штаба.
  
  - Вы не посмеете! Я представляю Повстанческий Комитет! - Попытался опротестовать решение подполковник. - И, в конце концов, Вы должны учитывать уважительную причину...
  
  Анализировать его поведение у меня не оставалось сил. Но что-то с ним было не так.
  
  - Вас не смог найти ни один вестовой. Это самая веская причина, - процедил я и, взглянув на него исподлобья, добавил. - Покиньте заседание!
  
  После чего намеренно уткнулся в доставленные Архангельским бланки телеграмм. Присутствие Доссе напрягало. И произошедший разговор неожиданно отнял у меня почти все остатки бодрости. Чувствовал себя выжатым до предела - даже руки нервно колотились. Не привык еще к таким сценам.
  
  Подполковник что-то говорил, но я, взволновавшись до звона в ушах, его не слышал и, выжидая, когда он исчезнет, просто перебирал бланки. Судя по голосам, вмешался Кузин, затем Матвеев. Удаляющиеся шаги, звук закрывающейся двери и перед глазами - мельтешащие ленты телеграмм. Ни одной не понял, не сумел прочитать - глаза как будто потеряли связь с сознанием. Вижу буквы, но не могу сложить их в слова.
  
  С момента ухода Доссе со мной начало твориться нечто, прежде невообразимое. Я словно застыл внутри некой оболочки. А вокруг меня быстро, но приглушенно говорили, обрывая окончания фраз - и не поймешь, о чем речь. Стремительно двигались. Настолько стремительно, что в жизни так не бывает. Так движутся актеры в фильмах. Только здесь еще и звук был, пусть и искаженный. Все ускорились, все остались где-то там, за 'оболочкой'. А я сидел один в темном зале кинематографа, в котором на каждой из четырех стен - по экрану...
  
  Вот так и сходят с ума, подумалось мне. Я - как утес, который раздваивает горную реку. О него бьется, кипит вода, а он живет по иным законам и со своим ходом времени...
  
  Поразительно, но нарастающая, сбивающая с ног сонливость исчезла. Я перешел в какое-то следующее состояние - остолбенелости и прострации. Удивляясь непослушности мышц, едва встал. Мир пошатнулся, поплавал и, успев взбаламутить меня до тошноты, все же нашел равновесие. Слева приблизилось лицо Кузина с расширенными глазами. У него одна бровь, кажется правая, оказалась рассечена небольшим, едва заметным шрамом. А еще смешно подергивались кончики усов, когда он волновался и говорил. Но вот что он говорил? И почему волновался?
  
  Я нащупал в кармане портсигар, путаясь пальцами, достал папиросу. Как подкурил ее - не понял, но в следующий момент уже вдыхал дым. Вдыхал, но не чувствовал. Может, это был сон и я спал?
  
  ...Как и куда делась папироса, осталось неведомым. Я смотрел через окно на улицу, зачарованный движениями туч и дождя. И сколько так продолжалось, даже не задумывался.
  
  Меня кто-то схватил за плечи, разворачивая к себе. А потом нечто обжигающе холодное прорвалось извне и ударило по глазам, вискам, щекам, забило нос и рот... Я видел только темно-серое непонятно что и не мог дышать.
  
  Наваждение схлынуло, однако воздуха по-прежнему не было. Я дернулся, пытаясь освободиться от чужих крепких рук. Не получилось. Даже запаниковать успел. Но и в себя пришел совершенно.
  
  В тот же миг меня резко отдернули в сторону, и я судорожно вздохнул. Появился воздух.
  
  - Кажется, получилось, - сказал мучитель голосом Журавина, услышав мою резкую отповедь по поводу происходящего. И обратился к кому-то. - Полотенце подайте!
  
  Похоже, меня окунули головой в ведро с холодной водой. Жестко. Вытирая лицо и волосы, я хмуро огляделся. Журавин, Архангельский... Сзади послышались чьи-то шаги. Матвеев. Насупившись, вышагивал по комнате.
  
  - А заседание?.. - Расстроившись, спросил я.
  
  - Не переживайте, все нормально закончилось, - глянул на меня Михаил Семенович. Спокойно так глянул, без осуждения. - Все согласно Вашим распоряжениям. Единственное, я додавил Томилина...
  
  - Мои распоряжения? - Пытаясь вспомнить, переспросил я. - И в чем они заключались?
  
  - Если совсем коротко... Заслоны стягиваем непосредственно к границе города. Получается практически неразрывная дуга обороны. Вот только с запада есть пробел. Но, по сути, там и надобности нет ... Определены подразделения в резерв...
  
  Да, я всё это помнил. К такому решению мы пришли еще до явления 'начштаба'.
  
  - Где Доссе? И что было... потом? - Нахмурившись, поинтересовался я.
  
  - Удалился Аркадий Борисович. Правда, уж очень недовольный ситуацией. А Вы, тем временем... М-да... - Вид у комполка стал донельзя огорченный. - Казалось, Вы лишились чувств. Но потом вдруг закурили и даже прошли к окну. В общем, мы посчитали должным закрыть заседание и прибегнуть к помощи Алексея Дмитриевича.
  
  Я перевел вопросительный взгляд на Журавина. Тот меланхолично подкурил папиросу и поправил дужку очков.
  
  - Ничего удивительного, товарищ командующий. Все в рамках ожидаемого.
  
  Не надо было и гадать, что он имеет в виду.
  
  - Единственное, есть необходимость осмотреть Вас.
  
  Убедившись, что со мной все более-менее нормально, Матвеев с Архангельским удалились. И Журавин, заставив меня снять гимнастерку, вооружившись стетоскопом, быстро послушал мое сердце. Затем сдавил мне руку какой-то надуваемой повязкой и, поставив трубку чуть выше запястья, начал стравливать воздух.
  
  - Что это такое?
  
  - Помалкивайте, пациент, - отрезал доктор. Судя по тону, он был нешуточно рассержен.
  
  - А что с собакой - известно? - После недолгой паузы спросил Журавин.
  
  - С какой еще собакой?
  
  Алексей недовольно поджал губы, складывая свои инструменты в саквояж, и не сразу ответил.
  
  - Тебе напомнить, кого ты Ольге притащил с месяц назад? Теперь узнала от меня, что дядя в больнице, спрашивает, что с ее Ольгердом...
  
  От внезапного напоминания о несчастной псине резко испортилось настроение. Сеттер!.. Я со стоном выругался. Даже мысли за эти дни не проскочило!
  
  - Надеюсь, он не подох с голода! - Скомкав полотенце и бросив его на стул, выдохнул я. - Черт, еще и собака эта!.. Тут как бы самому!.. У меня сейчас жгучее желание пустить себе пулю в лоб.
  
  - Так может, оставим Ольгу в госпитале? - С явным подтекстом предложил Журавин. - Для нее это будет лучше. И тебе - полегче.
  
  Одарив его особым взглядом, я натянул гимнастерку и выглянул за дверь. В приемной Архангельский что-то выговаривал писарю.
  
  - Кого-нибудь из Капустиных ко мне. И кофе нам с Журавиным.
  
  Доктор наблюдал за мной с едва ощутимой насмешкой и тем самым остро напомнил Доссе. Насколько, что я даже не стерпел и, как на духу, выговорил Алексею.
  
  - Журавин, еще один такой взгляд - и я за себя не ручаюсь! Что во мне такого смешного?! Сначала Доссе со своими хитроумными улыбочками! Наверняка ведь, замыслил что-то за моей спиной! С Кридинером на двоих!.. Тоже мне - заговорщики!.. Теперь ты с этими высокомерными ухмылочками! Не устраиваю?! Созывайте Повстанческим Комитетом большое собрание, снимайте с меня полномочия!!! Я хоть высплюсь! Человеком стану! И пропади оно все пропадом!..
  
  От возмущения я говорил уже на повышенных тонах, почти кричал. Сердце колотилось, как сумасшедшее.
  
  Доктор нахмурился и покачал головой.
  
  - Володя, у тебя истерика.
  
  Встав с места и нервно заходив из угла в угол, я попытался успокоиться. Получалось плохо.
  
  - Нет, но ты объясни! - Кипятился я понапрасну. - Почему так на меня смотрел?! Совсем за идиота принимаешь? Журавин, я не родился командующим! И не готовился к этой роли! Что вы все от меня хотите?! Я пытаюсь что-то делать, как могу!
  
  - Ты прав. Не ошибается тот, кто ничего не делает, - с успокаивающей интонацией начал доктор. Но надолго его не хватило. Постепенно он тоже вышел из равновесия. - И перестань истерить! Вполне нормально я на тебя смотрел! А что ты мне предлагаешь? С радостью наблюдать, как ты от усталости и ослиной упертости сходишь с ума?! Да, ослиной!.. Я не вижу причин, по которым тебе следовало не спать эти дни! Сам себя накрутил, ввел в взбудораженное состояние, а теперь хочешь, чтобы я с благостью во взоре умилялся твоему убитому виду?!
  
  Крыть мне было нечем. По сути, он был прав. Пару часов сна в день я вполне мог себе позволить. Но возможность уже упущена - сейчас это было нереально. Меня просто не добудятся.
  
  Приняв от писаря чашки с кофе и примирительным жестом пригласив Алексея к столу, я хмуро поднял на него глаза.
  
  - Ты давно от нее? Она... - И замялся, не в силах продолжить. Тревожно стало. Что он скажет? Не подтвердит ли ее нежелание видеть меня.
  
  А Журавин словно издевался над моим нетерпением и страхом. Неспешно уселся напротив, достал из портсигара папиросу, хорошенько помял ее.
  
  - Что тебе сказать, Володя? Сложная ситуация. Ты сейчас... хм... не в себе, и у нее - самый разгар церебрастении. Но ты должен понимать и делать скидку - для Савьясовой это нормально и ожидаемо. Постарайся не обращать внимания. Хотя, конечно, я могу представить, как ты воспринимаешь... Взгляды ему не нравятся!.. М-да... А по поводу Доссе и Кридинера... Ну что они могут предпринять? Они себе не враги. Твой авторитет и среди солдат, и среди офицеров нынче достаточно высок. Я бы сказал даже, что не вполне заслуженно высок. С ранеными разговаривал - все за тебя горой.
  
  - Спасибо, - пробурчал я.
  
  - Не за что! - Подчеркнуто обиженно ответил Алексей.
  
  - С чего вдруг Ольга про собаку вспомнила?
  
  - А что - не должна была? Человек ответственный, не то что... - Он глубоко затянулся и сердито глянул на меня. - Мы разговаривали на нейтральные темы: о ее состоянии, о предстоящем переезде... Я, кстати, нашел хорошее решение и все уже подготовил.
  
  - О, за это - отдельное спасибо! И хватит уже дуться, Журавин! Не кисейная же барышня, в самом деле!.. Ну, извини, если обидел!
  
  Он аккуратно отпил кофе и критично поджал губы.
  
  - Извинения принимаются. Хотя их форма, конечно, оставляет желать лучшего... Так вот. Сообщил Ольге про дядю - мол, уже все хорошо, выздоравливает. Восприняла, конечно, с тревогой, но, в целом, неплохо. И вдруг - в слезы. О собаке заволновалась - она пса на дядю оставляла. Уверена, что ты об этом сеттере забыл.
  
  Я замер и с тревогой вскинул глаза на Журавина.
  
  - Чуть успокоилась - тут же просит передать тебе, чтобы обязательно приходил и на какие-то прежние слова не обращал внимания. Хочет извиниться. В общем, мой тебе совет - будь самой терпимостью, даже когда невозможно не обижаться. Есть и еще один - настоятельный - совет. Но отчего-то я уверен, что ты им не воспользуешься.
  
  - Какой? - Не особенно вслушиваясь, переспросил я. Известие о том, что Оля зовет к себе взбудоражило и окрылило меня. Я уже мысленно прикидывал, когда смогу сорваться к ней в ближайшие часы.
  
  Но тут в дверях появился Денис Капустин. И я немедленно подверг его допросу. Ответ расстроил - нет, сеттера сегодня утром он на Скобелевской не видел, и никакая собака в доме не выла. Оставалась надежда, что Федя Колесников накормил и куда-то пристроил пса. Впрочем, стоило попробовать выяснить вопрос доскональнее.
  
  - Немедленно отправляйтесь с братом по тому же адресу и постарайтесь узнать у соседей, что с собакой!
  
  Едва за Капустиным закрылась дверь, я поинтересовался у Журавина. - Так какой же совет?
  
  - Не встречаться с Ольгой до тех пор, пока не выспишься, - совершенно серьезно ответил он.
  
  Вероятно, Журавин знал, что советовал. Но не увидеть ее сегодня вечером?!.. Нет, это было слишком!..
  
  - Я же говорю, что напрасный совет, - усмехнулся Журавин.
  
  - С чего ты решил?
  
  - Достаточно было взглянуть на твою физиономию. Ладно. Если господин командующий позволит, я отправлюсь к себе. У нас еще раненые появились с Кореневского направления. Мне надо к операциям готовиться.
  
  - Когда переводишь Ольгу к себе? - Уточнил я.
  
  - Вот операции проведу... Получается, не раньше, чем через три-четыре часа. А вообще - после твоего разговора с Перенталем. Так он постановил.
  
  
  
  1919 год, Март, 27-го дня, 22.00, Военный госпиталь - Полесская станция
  
  Однако толком поговорить с Олей в этот вечер так и не пришлось. Знал бы заранее - неизвестно, нашлись бы силы провести все назначенные встречи и совещания? А навалилось их на меня немало.
  
  Не успел после ухода Журавина перечитать все телеграммы - с нарочным передали приглашение на экстренное заседание Повстанческого Комитета. Пришлось отложить намеченные переговоры с Речицей и срочно идти к нашим армейским 'парламентариям'.
  
  В первую же очередь обратило на себя внимание количественное изменение Комитета. Неожиданно для меня в его составе оказались трое матросов. Кто такие, откуда? Одного вроде узнал - из числа освобожденных анархистов, но не дядька-боцманмат. Заострять вопрос не стал. Во-первых, не в моем праве. А, во-вторых, мне через край хватало схватки с подполковником Доссе и Кридинером. Остальные делегаты с интересом наблюдали, как эти двое продавливали право присутствия на заседаниях Штаба, обвиняя меня в мании величии, а заодно и в развивающемся деспотизме.
  
  Белогуров довольно успешно оппонировал Доссе, немало помогая мне. Однако в какой-то момент, устав долбиться в 'глухую стену' и изнывая от накатывающей головной боли, я допустил громадную ошибку - позволил поставить вопрос на голосование. Самоуверенность подвела. Когда же увидел результат - глазам не поверил. Неожиданно с перевесом в один голос верх взял подполковник!
  
  Вот тогда-то мне и стало понятно, отчего вдруг в составе Комитета появились матросы. Очевидно, все было просчитано, и почва подготовлена заранее. А Журавин еще утверждал, что они 'не враги себе'!.. Так и мое смещение несложно организовать! Впрочем, выбирал меня не Комитет, а солдаты. Так что и не Доссе с Кридинером снимать командующего.
  
  Задерживаться здесь долее я не мог, хотя вопросы на обсуждение ставились важные - дальнейшая судьба наших заложников при различных вариантах развития событий. Увы - как раз на это время у меня была назначена телефонная и телеграфная связь с заслонами и отрядом Янькова.
  
  - Надеюсь, Вы не чаще прежнего будете посещать заседания Штаба! - Не удержался я от сарказма в адрес Доссе, покидая собрание.
  
  Между тем, мелкие бои в Кореневском направлении всё продолжались, создавая помеху нашим подразделениям при передислокации. Ничего серьезного, но раненных понемногу прибавлялось, и даже выяснилось, что есть один убитый. Подпоручик Кострицын... Из савьясовских, такой ловкий малый!.. Тот, с которым мы брали телефонную станцию. И как его угораздило? Никитенко сказал - шальная пуля... Жаль его - многообещающий был офицер!
  
  Иванов, мой несостоявшийся начштаба, все еще пребывал на грани жизни и смерти. Да так, что никто не мог дать прогноз, куда уже в следующий миг перевесит чаша весов. Надеяться на него не приходилось...
  
  Сразу после телефонных переговоров прибыл Мадьяр. Мы поручали ему пробраться в Жлобинском направлении на станцию Узу, к красным и распространить воззвания среди солдат. Задачу он выполнил, по всей видимости - успешно. По его словам выходило, что батальон 71-й полка 8-й дивизии намерен в полном составе перейти к нам - как только будет отправлен в бой. Дело несколько осложнялось присутствием красных курсантов, один из которых, заподозрив в Мадьяре лазутчика, едва не пристрелил его.
  
  Иван рассказывал еще что-то - кажется, про артиллеристов. Но я понимал только одно: если сейчас же не окажусь на свежем воздухе, под дождем - упаду в обморок. Голова не воспринимала информацию - гудела, как колокол, ощущалась огромной и разбухшей. И потому, приказав Архангельскому подробно записать все сведения от Мадьяра, я поспешил на улицу.
  
  Впрочем, в моем состоянии спуститься со второго этажа по полутемной лестнице оказалось не так-то просто. Голова кружилась, всё плыло. Мир терял устойчивость. Наверное, еще немного, и я вновь 'превратился' бы в тот самый 'утёс'. Но - ничего, спустился, намертво вцепившись в поручень. А на улице стало чуть легче - поотпустило.
  
  Я стоял без фуражки под дождем, подняв лицо к небу, и чувствовал, как вода приятно холодит кожу, очищает голову от раскатов боли. Еще немножко и - смог бы ехать верхом.
  
  Рядом мялись братья Капустины с оседланными лошадьми. Я рассеянно глянул на них, пытаясь вспомнить, что поручал им. Ведь что-то поручал!.. Подумал, что можно, наконец, отлучиться к Оле. И тут меня озарило.
  
  - Денис, что выяснил про собаку?
  
  Капустин-младший с готовностью кивнул и быстро затараторил.
  
  - Так точно! Есть собака, товарищ командующий! Как Вы и говорили, Ольгердом кличут.
  
  - Что с ним? - Нахмурился я.
  
  - Пес в здравии, отдан хозяином соседу на содержание - на время пребывания инженера Колесникова в больнице!
  
  - Ну, хоть с этим всё слава богу! - С облегчением пробормотал я. - Теперь и в госпиталь можно!
  
  На подведенную лошадь забрался, будто восьмидесятилетний старец. Даже зубы от ненависти к себе, немощному стиснул. Надоело, жутко надоело это сомнамбулическое состояние! По-хорошему, надо было что-то с собой решать. Если бы выспался вчера, сегодня бы вернулся в человеческий облик...
  
  И я дал себе слово: после перевода Оли в санитарный поезд, обязательно определить кого-нибудь в заместители и лечь спать. Для верности - с уколом снотворного. Иначе - катастрофа. Куда еще тянуть?
  
  Мои размеренные вялые мысли развеяли внезапные крики из небольшого, но добротного дома, первый этаж которого занимала продуктовая лавка. Зашевелились подозрения - уж не грабеж ли опять?
  
  Пальцы долго не могли попасть в кобуру и вытащить 'наган'. Да и сам я двигался заторможено - не то, что Капустины. Один передо мной все загородил, другой куда-то дернулся. Даже следить за ними не успевал - для меня нынешнего всё происходило необычайно быстро. Откуда-то взялся патруль милиции из местных. Короткий миг - и уже выводили троих злоумышленников без ремней и со связанными за спиной руками. Так и есть - грабеж! Неужто вернулись погромные настроения?
  
  Коротко переговорив со старшим из милиционеров, я только подтвердил свое предположение. За сегодняшний вечер - уже пятый случай! Стоило нам убрать часть караулов и - снова пошла гулять по городу волна любителей чужого добра! Среди задержанных милиционеры встречали и горожан, и крестьян, и солдат из окрестных мест, и уголовников. Наши, к счастью, в этот раз пока замечены не были.
  
  В размышлениях о возможных предупредительных мерах дорога пролетела мгновенно. Показался госпиталь. А во дворе - большая крытая повозка с рессорами, возле которой суетился знакомый мужичок-хозяйственник из журавинских.
  
  Однако к Оле меня не пустили. Фельдшер с уставшим лицом, заметно картавя, дал от ворот поворот, категорично мотая головой.
  
  - Готовим больную к пегеводу. Пгоцедугы кое-какие нужно сделать, пегевязку обновить, собгать.
  
  - А Перенталь у себя? - Немного расстроившись, уточнил я.
  
  И он провел меня в знакомый по первым визитам кабинет доктора.
  
  Что-то здесь было не так. Исчез шахматный столик, чашки, коробочки с табаком. Помещение приняло казенный, необитаемый вид. И хозяина на месте не оказалось.
  
  - Подождите здесь, пожалуйста, - попросил фельдшер. - Сейчас газыщу доктога Пегенталя.
  
  Ожидание не затянулось. Довольно вскоре по коридору раздались тяжелые быстрые шаги, пришедшие к дверям кабинета.
  
  - Господин дженераль? - С веселыми искорками в глазах, окликнул меня доктор. Он был каким-то неестественно оживленным и суетливым. Сам на себя не походил. Может быть, нервничал? Но отчего? Я не мог понять.
  
  Перенталь подошел ко мне. Внимательно глянул в лицо и, посерьезнев, прищурился.
  
  - Разрешите короткий осмотр?
  
  Я заторможено кивнул и тут же подвергся быстрому ощупыванию и постукиванию.
  
  - Угу, - сосредоточенно промычал доктор, склонил голову набок и, смешно сощурив один глаз, воззрился на меня.
  
  - Эксперименты, эксперименты!.. - Почти пропел он и двинулся в угол комнаты, где один на другом взгромоздились несколько саквояжей. - Тэк-с, где же эта отравка? Где-то была, где-то была!
  
  Настроение у него опять поползло вверх.
  
  - Интересный Вы молодой человек, господин дженераль! Уж извините, но фамилия Ваша - мне не по зубам. Я Вас по титулу величать буду, - не оглядываясь на меня, Перенталь продолжал рыться в переполненном саквояже. - Ага! Нашел! Очень интересный! Хотим объять необъятное? Или ответственность не по росту, как говорится?
  
  Взбалтывая в руках какой-то пузырек, он подошел ко мне и улыбнулся доброй улыбкой.
  
  - Я сам таким по молодости был. Увлекался процессом. И тогда изобрел по совету знающих людей одну славную микстурку. Хочу Вам предложить... Все на травах, ничего наркотического. Основной компонент - дивный цвет Эхинацеа пурпурэйа. Настаивается на спирте и сам цветок, и его листья, и даже корень. И еще сорок два наименования луговых и лесных цветов.
  
  С оторопью глядя на него, я спросил.
  
  - И чем она мне поможет?
  
  - Возможно - ничем, - ухмыльнулся доктор. - Эта эхинацея разделяет людей на две части: на тех, кому помогает еще часок-другой не спать, и на тех, кому просто повышает сопротивляемость организма болезням. Тридцать капель за раз! Немного подержать во рту и - проглотить. До восьми приемов в день разрешаю Вам.
  
  В отличие от Журавина читать нотации он мне явно не собирался.
  
  По его совету я выпил микстуры. Горькая, но вполне терпимая, хоть и напоминает одеколон. Полегче пошла, чем бурда Бранда. Через минуту, наверное, я ощутил небольшое просветление. Не столь сильное, как от коктейля, но зато состояние 'утеса' от меня явно отдалилось.
  
  - Вижу, на Вас действует, - криво улыбнулся Перенталь и перешел к делу. - Я, собственно, почему добивался приема у Вас? Имею намерение, так сказать, послужить в Вашей армии...
  
  - Что? - От изумления перебил его я. И Перенталь засмеялся.
  
  - Нет, смысл несколько иной! Я предлагаю свои услуги в качестве невропатолога. В санитарном поезде. И готов переехать к месту службы прямо сейчас. Журавин - не возражает. Дело только за Вами.
  
  Я хмуро смотрел на него, соображая, чтобы это значило. Очевидно, Перенталь боялся за свое будущее без нас. И еще более очевидно - чувствовал скорые изменения в нашем положении.
  
  Конечно, отказываться от такого невропатолога было бы глупо. Тем более, Олино лечение смог бы продолжить. Для нас - только выгода. О чем ему и сообщил. А вот требовать объяснений по поводу такого решения - не стал. Показал, будто воспринял, как должное.
  
  Тем временем, заглянул все тот же картавый фельдшер и доложил, что Олю понесли на носилках вниз, к повозке.
  
  - Вы намерены сейчас перевезти вещи? - В нетерпении поинтересовался я у доктора. Тот понимающе усмехнулся и отрицательно качнул головой.
  
  - С этим успеется. Журавин обещался лично приехать за стариком Перенталем. Не смею Вас задерживать.
  
  Носилки несли два санитара. Судя по шинелям и повязкам на рукавах - из наших. Третий руководил их движением при спуске по лестнице и не стеснял себя в крепких выражениях. Пришлось его одернуть.
  
  - Ты? - Отыскала меня глазами Оля и измождено улыбнулась. Выглядела она испуганной и растерянной. Ее так укутали, что узнать было почти невозможно - завязанный по-крестьянски, по самые глаза толстый пуховой платок, подоткнутые со всех сторон, будто спеленавшие, одеяла.
  
  - Ничего не бойся. Я рядом, - тихо успокоил ее. И действительно пошел рядом, сбоку от носилок, помогая на поворотах санитарам.
  
  Весь путь до повозки Оля смотрела на меня странным, встревоженным взглядом. И от этого сердце замирало и неровно билось. Я чувствовал ее безотчетный страх и понимал, что мое присутствие сейчас очень важно.
  
  - С тобой в повозке поеду, - шепотом пообещал я. И она с благодарностью кивнула.
  
  Мы аккуратно погрузили носилки на настил с сеном. Замолчавшие в моем присутствии санитары, постарались забраться вглубь фургона, подальше от нас. А тот, третий - и вовсе ушел к журавинскому завхозу на облучок. Повозка не трогалась с места - ждали задерживающегося в госпитале фельдшера. По приказу Журавина ему надлежало сопровождать пациентку.
  
  - Вещи все перенесли? - Вспомнив, спросил я у санитаров.
  
  - Так точно! Всё, что було, - заверил один из них.
  
  Дождь усилился и довольно громко забарабанил по тенту фургона.
  
  - Оль, я сейчас вернусь. Мне нужно своему сопровождению распоряжения отдать. Хорошо?
  
  В темноте повозки блеснули белки ее глаз.
  
  - Хорошо, - на выдохе прошептала она. Казалось, вот-вот заплачет.
  
  Капустины и сами сообразили, что к чему. Подвели коней к фургону. Я объяснил порядок движения - им следовало сопровождать нас, ведя мою лошадь на поводу. Дополнительная охрана Оле не помешает. Мало ли, каким погромщикам повозка приглянется? Как-то Журавин об этом совсем не подумал.
  
  Но не успел я договорить, как вдруг, обернувшись, увидел, что какой-то явно посторонний человек заглядывает в фургон. И никто ему не препятствует!
  
  - А это еще кто?! - Почти прорычал я Капустиным. Странно, но они недоуменно переглянулись и замялись, не зная, что мне ответить. И санитары бездействовали. Чужак совершенно свободно продолжал всматриваться в Олю. Но, вроде бы, никаких резких и опасных движений не совершал.
  
  Я мигом оказался возле него, успев выхватить 'наган' из кобуры. Но невысокий человек в темно-сером плаще с надетым на голову капюшоном словно не слышал моих вопросов и продолжал смотреть вглубь фургона.
  
  - Володя, не надо! Это свой!.. - Неожиданно встряла Оля. Голос у нее был охрипший от волнения. А затем обратилась к незнакомцу. - Дядя Валериан, берегите себя... И идите куда-нибудь в безопасное место.
  
  Опешив, я опустил 'наган'. Какой еще дядя?! Кроме Колесникова у Оли родни в Сожеле больше не было!
  
  - Ты вернешься, дочка, - почти невнятно пробормотал человек и покивал головой. - Вернешься. А вот жалость -плохо. Жалость - она всё ломает. Не жалей, дочка. Не жалей. А так - вернешься, да...
  
  - Что это всё значит? - Не удержался я от удивленного вопроса.
  
  Названный 'дядей Валерианом' будто впервые услышал меня и медленно повернулся. Сначала я увидел густую седую бороду, а затем... Это был сумасшедший художник. И он плакал, заливаясь слезами и не вытирая мокрых щек. Смотрел на меня снизу вверх и - плакал. Я даже оторопел.
  
  - А ты - останешься. Не вернешься. Никогда.
  
  Мне казалось, дед бредил.
  
  - Город пощади... Всё одно будет... Город пощади!
  
  - Добрый вечер, Владимир Васильевич! - В явный диссонанс, словно с другого света, раздался за спиной молодой женский голос. - Что это Вы под дождем?.. С нами поедете или своим ходом?
  
  Я резко обернулся, все еще пребывая под впечатлением безумного монолога. Прямо за мной стояла неслышно подошедшая Лида Журавина. И, кажется, в упор не замечала деда.
  
  - С вами, - сбивчиво поздоровавшись, нахмурился я. В тот момент мне было не до Журавиной. Вопросы терзали: что пытается донести юродивый дед? И как у него это выяснить?
  
  Однако выяснять, оказалось, уже не у кого. Художник исчез, словно и не бывал здесь никогда. Я осмотрелся по сторонам - ну, не мог он так быстро скрыться, даже учитывая темноту! Неужели?.. Неужели я бредил, а не несчастный старик?! Стало страшно.
  
  От Оли в темноте повозки угадывался только силуэт. Она молчала, отвернув лицо в другую сторону. А ведь ей он наговорил куда больше моего! И не все я слышал. Если, конечно, этот дед действительно являлся.
  
  - Оля, - тихонечко окликнул я, после того, как фургон тронулся. Хотел проверить свои сомнения в собственном рассудке.
  
  Вместо ответа она только глубоко вздохнула. Но после долгой паузы все же отозвалась.
  
  - Володя, что-то страшное произойдет вскоре. Ляшкевич не зря намекает.
  
  - Кто? - Не понял я.
  
  - Художник городской. Мы же с ним сейчас говорили? Или мне причудилось?! - Забеспокоилась Оля и повернула ко мне лицо.
  
  - Нет, - только и смог вымолвить я, чувствуя, как ком застревает в горле. Значит - было!..
  
  И еще вдруг вспомнилось!
  
  - Знаешь, он мне в тот день, когда тебя в Чеке обнаружили, картину подарил. Правда, я ее потерял...
  
  Лида с интересом прислушалась, но пока не вмешивалась.
  
  - Странно... - Задумалась Оля. - Он обычно не дарит и даже не продает... А что на картине?
  
  Я восстановил в памяти кровавое зарево и серебряный профиль. Содрогнулся - что-то там было особое, бьющее по нервам и непередаваемое словами.
  
  - Мужская голова в профиль, много крови и цифра. То ли 17, то ли 21. Вот это я как-то не запомнил.
  
  - Плохо, что не запомнил. Слухи ходят, что Ляшкевич иногда пророчествует...
  
  Мы замолчали, задумавшись о своем. Лида с любопытством поглядывала на нас, но задавать вопросы не решилась. А вскоре притулилась плечом к боковому борту повозки и задремала под тихое перешептывание санитаров. Немудрено было - капли дождя так умиротворяюще барабанили по крыше!.. Меня и самого начинало укачивать.
  
  Возница намеренно держал медленный, размеренный ход, уберегая больную от лишних сотрясений. Учитывая скорость, нам предстояло ехать до Полесской станции еще не менее двадцати минут, а то и полчаса! Ситуация становилась для меня опасной. Надо было выбираться наружу, под дождь и большую часть пути проводить верхом.
  
  Шепотом окликнул Олю. Она не шевельнулась. Склонился, прислушался. Судя по дыханию - спала. Вот мы и поговорили...
  
  Оставшуюся часть пути до Полесской я провел в смешанных чувствах. С одной стороны, анализируя, понимал, что относится Оля ко мне все же хорошо и даже в какой-то степени нуждается в моем присутствии. Это давало право надеяться, на что-то большее в будущем, что когда-нибудь... И тут я усилием воли ограждал себя от приятных, волнующих мечтаний.
  
  С другой... Не выходил из головы художник, его странные слова. Что значит: я здесь останусь? И, в то же время, не вернусь? А еще эта дурацкая просьба пощадить город!?.. Будто он тоже наслушался большевистских комиссаров о реках крови на улицах и повешенных на каждом столбе!.. Что я мог сделать страшного городу? Устроить резню, разрешить беспредельный погром, для утехи глаза организовать кровавую вакханалию? Но не мое это!.. Какое-то излишнее предупреждение...
  
  Под влиянием этой мысли, прибыв на Полесскую станцию и заметив, что Оля при выгрузке из фургона проснулась, я, улучив момент, спросил у нее:
  
  - Ты слышала, что мне сказал Ляшкевич? Про город?
  
  Она удивленно уставилась на меня.
  
  - Ляшкевич? Ты кого имеешь в виду? Я знаю только одного - уличного художника. Вы с ним говорили?
  
  Я даже остановился от неожиданности. Затем догнал носилки, которые уже заносили в вагон и, пораженный до глубины души, уточнил:
  
  - Ты не помнишь? Он и тебе говорил! Художник!
  
  - Когда? - Расширила глаза от изумления Оля. - Володя, тебе срочно нужно решить вопрос со своим сном! Это уже страшно!
  
  - Нет, ты точно ничего не помнишь? При погрузке в госпитале?..
  
  Она задумалась.
  
  - Были санитары, ты, солдаты, Лида. Я даже могу пересказать твои распоряжения, как следовало сопровождать фургон в городе. Я что-то пропустила?
  
  Мне стало нехорошо.
  
  - Художник... Он сказал тебе, что ты вернешься. И что-то еще странное про жалость... - Медленно произнес я, пытаясь осознать происходящее.
  
  Но и Оля, словно озаренная, беспокойно глянула на меня.
  
  - Эти слова я помню, - дрогнувшим голосом призналась она. - Но вот откуда они?.. Нет!
  
  
  
  
  
  
  Глава XLV
  
  2008 го, Июль, 2-го дня, город Москва
  
  - О, привет, Ромео! - Невзирая на реплику, вид у Никиты был серьезный и деловитый. Прижав мобильник плечом к уху, он что-то сосредоточенно записывал в блокнот на стеклянном кухонном столике. Затем, протянув руку, щелкнул тумблером внушительного аппарата для варки кофе.
  
  - Подожди секунду! - Попросил Савьясов своего собеседника и, прикрыв трубку рукой, сообщил Андрею. - Земляника тебе полотенце и зубную щетку выделила. В ванной найдешь. И скоро кофе будет готов.
  
  - А где сама Вероника?
  
  - Катает коляску по району. А потом сразу к теще пойдет. До вечера. Ну, Андрюха, и вид у тебя!..
  
  Боровиков нахмурился, пытаясь рассмотреть себя в отражении витрины кухонного шкафчика.
  
  - О, вот так уже лучше! - Рассмеялся Никита. - А то думал лимон тебе предложить!.. Иди, давай!..
  
  И вновь вернулся к своему разговору.
  
  Потирая глаза, Андрей глянул на часы. И неприятно удивился - почти полдень! Это ж надо было так заспаться!? У Кати уже скоро обеденный перерыв. 'Небось, спит на ходу', - с доброй улыбкой подумалось ему. И движимый порывом он набрал ее номер.
  
  - Не поверишь, только потянулась за телефоном - тебе позвонить!.. - Раздался в трубке ласкающий слух ее веселый голос. - Думаю, даже если еще спишь - пора просыпаться!
  
  Пять минут приятного разговора ни о чем и, окончательно сбросив с себя остатки сна, Боровиков отправился в ванную. Посмотрел в зеркало на себя, неузнаваемого - какого-то поглупевшего, сияющего, как медный пятак, и помолодевшего. И внутренне согласился с Никитой. Лимона определенно не хватало. Пусть барон Мюнхгаузен утверждал словами Григория Горина, что 'серьезное лицо еще не признак ума', но легкий 'налет' серьезности Андрею сейчас не повредил бы.
  
  К возвращению Боровикова на кухню, на столе уже стояли две чашки с кофе. А Никита с задумчивым видом завис над открытым холодильником.
  
  - Сейчас Пашка придет, познакомитесь! - Словно очнувшись, он вытащил батон колбасы, сыр, еще что-то. - Ты только не стесняйся! Давай, ешь! Кхе-кхе, 'родственничек'...
  
  Андрей глянул на его довольную, ухмыляющуюся физиономию, но парировать не стал. Задумался. В чем-то Никита был прав. Боровиков теперь связан с Савьясовыми. Неожиданно это понимать, и многое еще неясно, но все к тому идет.
  
  Его сумбурные, еще не оформившиеся мысли прервал звонок в дверь. Никита, не отрываясь от чашки с кофе, пошел открывать. И через секунду в прихожей раздался похожий по тембру голос.
  
  - Привет, Ирбис, псина здоровая! Раскоровел, раскоровел! Никита, он у тебя уже на скамейку похож! Что - в лом за велосипедом погонять? И сам скоро брюхо наешь!
  
  - Паш, хватит к собаке цепляться. Пусть живет спокойно.
  
  - Кстати, выставлять на Всероссийские состязания будешь? Надо бы поднатаскать еще...
  
  - Хочешь - бери и выставляй. На мой взгляд, трех дипломов - предостаточно. Остальное - от лукавого.
  
  - Но ведь диплома первой степени до сих пор нет! - Возмутился старший брат.
  
  - А он на него и не сработает, - хмыкнул в ответ Никита. - Хватит собаку тормошить! Пойдем, с человеком познакомлю!
  
  Павел Савьясов неожиданно оказался детиной под два метра роста с татуировкой десантника на плече. Поджарый, спортивный, с крепким рукопожатием. По типу - почти скандинавский блондин - совершенно не похожий на прадеда с прабабкой. И на Никиту.
  
  Савьясов-младший, словно почувствовав удивление Андрея, пояснил:
  
  - Пашка у нас в мамину родню удался. Разве что рост у него савьясовский. И на этом - всё.
  
  После чего тут же получил 'леща' по затылку.
  
  - Я те дам - 'всё'! - Весело возразил Пашка, пристально и явно оценивающе рассматривая Андрея.
  
  - Вот я и говорю - всё! Ни мозгов, ни сообразительности! - Прошипел Никита, уворачиваясь от очередной затрещины. - Верх карьеры - лейтёха ВДВ в отставке. Как по контузии 'списали' в девяностых, с тех пор - экстрим, охота, бабы. Иногда заглядываем на фирму, построим кого-нибудь подвернувшегося - соучредитель все ж таки! И снова - в леса. Или куда там его душеньке будет угодно? А бедный-несчастный младший брат Никита пашет и пашет за двоих, света белого не видя.
  
  Договаривал свой монолог он на порядочном отдалении, едва ли не из коридора, одаряя брата язвительными взглядами и улыбками.
  
  Павел снисходительно слушал, с обманчиво спокойным выражением лица включил кофейный агрегат. А затем вдруг незаметным движением руки метнул тапок прямо в лоб брату. Андрей едва удержался, чтобы не рассмеяться. Никита бы обиделся.
  
  'Братские разборки' продолжались еще с полчаса, перейдя из плоскости показательных выступлений в обсуждение будничных рабочих вопросов. Из которого становилось понятно, что степень неучастия брата в производственном процессе Никита явно преувеличивал. Слушая их, Боровиков незаметно для себя съел почти всю колбасу. Даже неудобно стало. Но от угрызений совести спас телефонный звонок.
  
  Звонила Перкуша, интересуясь, куда он пропал и какие у него планы на день. И Андрея озарило:
  
  - Настя, а российские спортивные журналисты с хорошими юристами по гражданским процессам дружбу водят?
  
  - Я тебе больше скажу! - Хмыкнула Перкуша и с гордостью продолжила. - Они за них даже замуж выходят! Как я, например!
  
  - Подожди, но ты на днях говорила, что вышла замуж за баскетболиста!.. - Застопорился Андрей.
  
  - Ой, я тебя умоляю! Будто юристы не получаются из бывших баскетболистов!
  
  - Хм, отлично! Так, когда ты меня звала в гости? - Засмеялся Боровиков.
  
  - Я не понял, - нахмурился Павел по окончанию разговора. И кивнул Никите на гостя. - Он за Катькой нашей ухаживает, или как? Что это еще за Настя? В гости?..
  
  Никита потер лоб, угрюмо глянул на друга и покачал головой:
  
  - Зря ты при нём... Я ж тебе про мозги говорил...
  
  И получил очередную затрещину.
  
  
  * * *
  - Вот ключи и 'таблетка', - звякнул о стеклянную столешницу связкой Никита.
  
  У Андрея от удивления брови взлетели вверх.
  
  - Бог ты мой, какой раритет! Вот только 'чип' весь вид портит! Чистейший музейный экспонат! У моей бабушки похожие были, с далеких пятидесятых оставались! Замки случайно не навесные?
  
  - Тоже мне - юморист! - Фыркнул Павел. - А у нас - у прабабушки! Ну, так и что? Катька почти ничего поменять не успела. По большому счету, там не квартира, а аутентичные развалины. Штукатурка глиняная. Газовая колонка древняя...
  
  - Нет, колонку она все-таки заменила, - вмешался Никита. - Прикинь, Андрей! Даже дымоход и камин с тех времен сохранились! Но состояние, конечно - опасно для жизни!
  
  - Может, в квартире и не один тайник, - почесав в затылке, зачарованно предположил Боровиков. - В авантюрных романах, кстати, их зачастую в дымоходах устраивали.
  
  Никита задумчиво кивнул.
  
  - А если учесть, что Катюха с ремонтом только на кухне 'копнула'... Сюрпризов еще может хватать.
  
  - Эй, вы - о чем? - Недоуменно глянул на них Павел. И Андрей коротко рассказал ему о найденном письме прадеда и переписке прабабки с неким Володей.
  
  Савьясов-старший, сморщившись, жестко выругался.
  
  - Ну и зачем вы в этом копаетесь? Мало ли у кого какие скелеты в шкафу?
  
  Тяжело вздохнув, Никита переглянулся с другом.
  
  - Есть предположение, что прабабка переписывалась с одной исторической личностью. О нем почти ничего неизвестно. И эта переписка может многое рассказать, - терпеливо, едва ли не по складам объяснил он брату.
  
  - Ладно, это дело ваше. Хотя мне - не нравится, - нахмурился Павел.
  
  - Не нравится ему!.. - Вспылил вдруг Никита. - Что тебе не нравится?! В таком случае и следственные дела НКВД неэтично смотреть! Пашка, всё это - уже история. Никакого вреда ныне живущим нанести не в состоянии!
  
  Его брат несогласно качнул головой.
  
  - Нет уж! Я этого не касаюсь и знать не хочу. Даже вникать не буду. Сами ковыряйтесь в этом. А вот Алешеньку проучить - дело правое. Одна трудность - нужно, чтобы он нам дверь открыл. А он, гаденыш, не откроет.
  
  Закуривая сигарету, Никита хмыкнул и пояснил Андрею:
  
  - Павел Алексеевич наивно полагает, что после состоявшегося между ним и профессором Алексом Шевелевым июньского инцидента, а также имевших место ранее угроз и преследований, многоуважаемый зять гостеприимно встретит его у порога. Ага, щас! Где ж такое видывали!? Короче, недели три назад Пашка набил ему морду - сразу по возвращении из Франций. Тот было сунулся в милицию с заявлением. Да вот беда - ни свидетелей, ни следов побоев. А теперь, думает, раз закрылся в квартире, то никто его не выкурит оттуда. По крайней мере, до суда.
  
  Павел угрюмо кивнул.
  
  - И на улицу практически не выходит. Только с приятелями.
  
  - А за хлебом-пивом? - Усмехнулся Андрей.
  
  - 'Мафаня' доставляет, - обронил старший.
  
  - Кто?!
  
  - Да это такой специализированный сетевой магазин, - задумчиво пояснил Никита. - Довольно популярный. У них несколько складов по периметру Москвы, через сайт заказываешь, и тебе на дом всё привозят. Кстати... Может, нам представиться курьерами 'Мафани'?
  
  Павел отрицательно мотнул головой.
  
  - А то он тебя не узнает. Дурацкая идея. Во-первых, скажет, что ничего не заказывал. Или попросит оставить пакеты у консьержки. А во-вторых... Ты хочешь разукрасить свою машину их логотипами?
  
  - Чур тебя! - Деланно ужаснулся младший. - Не, конечно, это не вариант...
  
  - Я не понимаю. Зачем что-то придумывать, когда у вас ключи есть?! - Удивился Андрей.
  
  - Толку от тех ключей, - презрительно сморщился Павел. - Разве что 'таблетка'. Он на засов запирается. Пока сам не откроется, его никак не взять.
  
  После многих предложений сошлись на одном - как самом реальном. Якобы Катя месяц назад сделала полную предоплату на какие-то ремонтные работы. Предоставила строителям запасной комплект ключей...
  
  - Алёшенька - он ведь та еще жадина! Должен клюнуть. Ему ничего не нужно тратить, а стоимость квартиры поднимется на символические два рубля. За 'главного строителя' выдадим Андрея. Алешенька его в лицо не знает, должен открыть дверь. Только надо придумать, какие работы оплатила Катя? Чтобы он стопроцентно 'заглотил наживку'...
  
  Допив кофе и громко поставив чашку на стол, Паша заявил с уверенным видом:
  
  - Да нечего там придумывать! Опять паркет какой-нибудь 'поменяем'. Или окна.
  
  - И ты предлагаешь нам для убедительности где-то раздобыть и взвалить на Андрея новое окно? - Усмехнулся Никита. - Да и паркет - не вариант. Может отказаться - пыльно, грязно, мешают ходить и жить частной жизнью рабочие. Лучше что-то эффектное и быстрое.
  
  Взгляд Боровиков пытливо прошелся по кухне в поисках ответа.
  
  - А если?.. Как там у нее умывальник? Сильно старый?
  
  Братья тут же оживились и заулыбались.
  
  - Андрюха, мысль! Подарим Катьке умывальник! Там такое треснувшее уродство! Стопудово клюнет! И быстрое, и ощутимое новшество! - Обрадовался Никита. И Павел одобрительно закивал. - Точно, в спецодежде да с рукомойником в руках - классно будешь смотреться!
  
  Неожиданно старший из братьев нахмурился.
  
  - Проблема еще, как нам Клавке глаза отвести? Она же наши морды наизусть знает! Пока мы до квартиры дойдем, пять раз этому козлу доложится!
  
  Но Никита с довольной усмешкой покачал головой.
  
  - Паш, новую консьержку взяли! Клавка неделю назад, как донесла разведка, к дочке в Грецию укатила на ПээМЖэ. И слава богу... Смотри - мы открываем дверь подъезда 'таблеткой'. Для консьержки полная видимость, что нас впустил в подъезд хозяин по домофону. Оставляем неразборчивую запись в журнале посещений и - вперед - на четвертый этаж. Там Андрей, водрузив на пузо умывальник, звонит в дверь, включает все свое нехилое актерское мастерство и активно позирует перед глазком. Алёшенька, захлебываясь слюной, открывает дверь. И тут уже мы 'отлипаем' от стены и заходим следом за нашим 'сантехником'.
  
  Павел, сузив глаза, сосредоточенно слушал и неожиданно выдал:
  
  - Фирма 'Жемчужина плюс', фаянс из Нидерландов.
  
  - Что за чушь!? - Засмеялся Никита.
  
  - Зато как красиво на уши 'капает'! - Подняв указательный палец, улыбнулся Паша. - Заметь, не Китай! Европа!
  
  - А спецодежда? - Проанализировав еще раз весь план, поинтересовался Андрей.
  
  - Да сейчас по дороге купим в строительном супермаркете вместе с умывальником. Надеюсь, Катька не обидится, что мы особо выбирать не будем?
  
  
  * * *
  С самого начала все пошло немного не так.
  
  Переодетый в сине-оранжевую, 'хрустящую' от новизны униформу Андрей чувствовал себя не лучшим образом. В крови кипел адреналин, потели ладони и очень хотелось, чтобы все побыстрее закончилось. И дело было не в страхе. Сама ситуация ему подспудно не нравилась.
  
  Дом, в котором находилась Катина квартира, был замечательным и легко запоминающимся. Шесть или семь этажей, эркер кубической формы на фасаде, какие-то барельефы над арочным входом в единственный подъезд. Кажется, красивее здания в этом сретенском переулке не было.
  
  Никита приложил 'чип' к магнитному замку, раздался знакомый писк. Можно было входить. Павел, мрачно усмехнувшись, открыл перед Андреем тяжелую филенчатую дверь. 'Операция' началась. И Боровиков, ощутив легкую тошноту и глубоко вздохнув, шагнул в прохладную темноту подъезда. Передумывать было поздно. Сам вызвался.
  
  Он шел первым. И первым увидел консьержку, которой надо было уверенно и спокойно наврать о цели своего визита. Братья Савьясовы отставали на несколько шагов.
  
  Консьержкой оказалась интересная молодая женщина, немного за тридцать, с явной примесью кавказской крови, да еще одетая во все черное. Странный выбор консьержки для москвичей, одержимых (и неспроста) боязнью терактов!
  
  - Здравствуйте, Вы к кому? - Очень красивым мягким голосом, с едва уловимым акцентом спросила она.
  
  - Опа! - Вдруг раздался изумленный голос Никиты из-за спины. - Нанка! Шахидка, е-мое!.. Вернулась из своего аула? Или куда ты там сваливала?
  
  Заметив Никиту, а потом еще и его брата, 'шахидка' побледнела и опустила глаза. В голосе ее чувствовалось немалое волнение.
  
  - Здравствуй, Никита! Кутаиси - совсем не аул, к твоему сведению.
  
  - А почему ты с Пашкой не здороваешься? Совесть не позволяет?
  
  Заподозрив неладное, Андрей глянул на старшего Савьясова. По его угрюмому, ошарашенному виду многое становилось ясно. Видимо, какая-то старая, личная драма.
  
  Консьержка на вопрос не ответила, но взгляд подняла.
  
  - Никита, вы к кому? К Рябиновым?
  
  - А ты чего вдруг консьержкой заделалась? - Проигнорировал ее вопрос младший из братьев. - После инъяза нынче принято подъезды охранять?
  
  - Между прочим, долго держать эту раковину - тяжеловато, - с некоторым упреком вмешался Андрей, опасаясь, что выяснение отношений затянется.
  
  - Да поставь ее на пол пока, - отвлекся на него Никита. После чего сразу же продолжил допрос дамы. - Ты почему на вопросы не отвечаешь? Или у вас в Грузии мода такая? Чего в Москву назад приперлась? Без тебя...
  
  - Умолкни! - Резко оборвал его Паша. И, избегая взглядов на консьержку, глухо спросил. - В восемнадцатой квартире хозяин на месте?
  
  Теперь Нана покраснела и, преодолевая себя, пролепетала:
  
  - Да. У него гости. Два молодых человека в костюмах и с портфелями.
  
  Участники 'операции' встревожено переглянулись. Это меняло планы. Но отказываться от них было рано.
  
  - Давно? - Продолжил 'допрос' Павел, уже в упор разглядывая даму.
  
  - Около часа. Записались, как гости, частный визит, - едва вымолвила она.
  
  - Запиши нас, как родственников. Близких, - скомандовал он и, не отрывая глаз от Наны, приказал брату. - Поднимайтесь к квартире и ждите меня. Буду через минуту.
  
  Андрей вновь взвалил на себя упаковку с умывальником и проследовал за Никитой к лифту. На Савьясове-младшем лица не было. До четвертого этажа он молчал, мрачнея от какой-то неприятной мысли, но, оказавшись на площадке возле квартиры, не выдержал и, шепотом матерясь, саданул кулаком по стене шахты лифта. Получилось практически беззвучно.
  
  - Ты чего? - Рискнул поинтересоваться Андрей, оглядываясь на квартиру с заветным номером восемнадцать. Старые распашные филенчатые двери терракотового цвета, доисторическая кнопка звонка, один в один бабушкины врезные замки с широкими замочными скважинами. Может, еще Матильда-Ольга их открывала?
  
  Никита, сморщившись, покачал головой, ничего не желая объяснять. Но было видно - расстроен до предела. Даже любопытно стало, из-за чего...
  
  Боровиков оценил свое состояние. Благодаря нежданной встречи Савьясовых с 'шахидкой', он отвлекся и почти не думал о предстоящей 'миссии'. Однако теперь, непосредственно перед дверью, мандраж вновь охватил его.
  
  Прошло уже больше минуты, а Павла все не было. И время ожидания нужно было как-то заполнить. Чтобы унять холодный ком в груди, Боровиков попытался представить поднимающуюся по лестнице подъезда молодую Матильду. Почему-то 'увидел' ее в темно-сером длинном жакете и объемном берете. Она волнуется, снимает перчатки, два раза коротко стучит в дверь. Затем отходит на шаг назад и смотрит на цифру '18'. Замечает вдруг кнопку электрического звонка и, поколебавшись, нажимает. Дверь открывается...
  
  А дальше - не виделось. Представлялось другое. Матильда совершенно расстроенная. Все в том же одеянии стоит спиной к двери, о чем-то размышляет. Наконец, делает шаг к лестнице и очень медленно спускается по ступенькам.
  
  Потом следующее видение. Резко раскрываются двери квартиры. На площадку выходит Георгий Савьясов - какой-то худой и угловатый, с отросшими волосами. На фотографиях он иной, куда крепче. У него взволнованное до отчаянья лицо. Быстро озирается. И бежит вниз по лестнице...
  
  Получилось настолько реалистично, что даже стало не по себе. А, между тем, в реальности по ступенькам поднимался другой Савьясов. Павел. С поникшей головой.
  
  Никита пристально смотрел на него - со злостью, будто обвинял в чем-то. Но вслух ничего не произносил.
  
  - Как будем действовать? - Чтобы разрядить обстановку, спросил Андрей. Савьясовы помолчали. Первым ответил Павел.
  
  - Звонишь в дверь, рассказываешь легенду. Заходишь - один! Оцениваешь, что там и как, что за гости. Если ребята серьезные и какие-нибудь юристы, тянешь резину, пока они не уйдут. После чего - по обстановке - открыто или тайно впускаешь нас. Эсэмэску-глухарь скинешь, чтобы мы были готовы войти. Если приятели и зависли надолго - тогда их ухода можно не ждать. Придется сначала разговоры разговаривать. И заставить уйти. Все понял?
  
  Боровиков кивнул и, не откладывая, сразу же направился к двери. Савьясовы безмолвно спустились на пролет ниже.
  
  
  * * *
  Звонок, другой, третий. Хозяин не спешил подходить к двери. 'Может, его эти двое убили?' - Усмехнулся Андрей. Таким, улыбающегося, его и начал рассматривать в глазок некто Шевелев.
  
  - Кто?
  
  Андрей выдал, как на духу, заготовленную легенду. Громко, отчетливо. Сам себе удивился.
  
  - Ээээ... А завтра? Или сегодня, но в другое время?
  
  'Клюнул', - злорадно отметил про себя Боровиков.
  
  - Нет, мое время очень жестко расписано. По условиям заключенного договора, при отказе доступа в квартиру хозяева теряют всю сумму предоплаты. Можете сами убедиться в тексте договора. Вы знали, что подписывали. Пункт 16.1.7.
  
  - Ээээ... А сколько времени займет установка?
  
  - В зависимости от состояния труб. Дом старый. От получаса до двух часов, - брехал Андрей прямо на ходу, понятия не имея, так ли оно было бы на самом деле. Отчего-то уверенность появилась - Шевелев знает в данном вопросе еще меньше.
  
  Раздался звук сдвигаемого засова. И перед Андреем показался этакий 'актер Мягков' времен знаменитого фильма 'Служебный роман'. Только усы тоньше и очки современные. Да еще глаза плохие - бегающие.
  
  Обсудив предстоящую установку умывальника, 'хозяин' извинился и, предоставив доступ в ванную, обещался в скором времени освободиться от гостей.
  
  - Вы тут пока гляньте, что и как. А я их отпущу...
  
  
  
  Теперь складывалось, как нельзя лучше.
  
  Андрей осмотрелся. Ванная была размером с его кухню, но состояние всего, на что натыкался взгляд, вызывало тоску. Правильно сказали братья Савьясовы - развалины. Ремонтом здесь не пахло лет сорок-пятьдесят. Даже топка от титана стояла не демонтированная.
  
  Постучав с минуту для убедительности газовым ключом по распухшим от толстой ржавчины трубам, Андрей выглянул в широкую прихожую. Шевелев и его гости, судя по доносившимся голосам, находились в ближайшей комнате с приоткрытой дверью. Как раз мимо нее и нужно было проскочить, чтобы впустить Никиту с Павлом.
  
  И вновь от адреналина зажало горло, сердце заухало в ушах. Почерневший паркет, щербатый от выпавших дощечек, немилосердно поскрипывал. Но на счастье Андрея, 'хозяин' слишком увлекся разговором. Застыв ненадолго перед дверным проемом в комнату, Боровиков прислушался.
  
  - ...Давайте поступим иначе, - тоном продавца 'гербалайфа' пел неизвестный. - Все же мы покупаем у Вас, так сказать, оптом... Вы показываете всё, что желаете продать, а мы называем общую цену. Как за коллекцию. Между нами говоря, комплекты и коллекции ценятся выше, чем разрозненные экземпляры.
  
  - Мммм... Я слабо верю, что Вы заботитесь о моей выгоде, - засомневался Шевелев.
  
  Похоже, бывший Катин муж, готовясь к переезду во Францию, распродавал какие-то вещи. В общем, ничего серьезного и его гости - точно не юристы. Хотя что-то неявное в услышанном смущало Боровикова. Правда, понять тому причину он пока не мог. Затаив дыхание, одним широким шагом проскочил мимо двери и, прислонившись к стене, отправил эсэмэску Савьясовым.
  
  Мысленно досчитав до тридцати и переведя дух, вновь продолжил осторожное движение к входной двери. Вроде получалось относительно бесшумно. Но открываемый засов прогрохотал так, что даже голова втянулась в плечи. И все же, опять повезло - 'хозяин' не заинтересовался звуками, по всей видимости, списав их на сантехнические работы.
  
  Андрей приоткрыл входную дверь и с изумлением увидел на пороге одного Никиту. Его негромко брат переругивался с кем-то на лестнице.
  
  - Уйди, говорю! - Едва не с отчаяньем просил, а не приказывал Пашка. - Какая тебе разница?! Отпусти...
  
  Но этот кто-то - Андрей подозревал кто - уходить не собирался. И Павел проявлял удивительную терпимость.
  
  Возникла заминка, и Никита кардинально решил ее, оставив Павла за дверью. Взбешенный и раскрасневшийся он тихо объяснил на ухо Андрею.
  
  - Нанка вмешалась. Д-дура!.. В последний момент заявилась...
  
  - Милицию вызовет?
  
  - Да нет! Наоборот боится, что в милицию загремим.
  
  Никита продвигался первым - удивительно ловко и бесшумно. Пол под ним совсем не скрипел. Не то, что под Андреем. Однако минуя дверь в комнату с 'хозяином', Боровиков зацепил ухом фразы, заставившие его замереть на месте и не замечать призывных жестов друга.
  
  - ...Сколько за все гражданские дореволюционные? Их, как видите, большая часть альбома, я даже не считал. Люди непростые - в чиновничьих и инженерных мундирах. Дамы, обратите внимание...
  
  - О, нет. Нас интересуют исключительно военные. Мы же изначально о них договаривались! Гражданских предложите кому-нибудь другому. Вам наверняка предложат хорошую цену. Просто не наша специфика. Вот штабс-капитана и его письма - однозначно забираем.
  
  И мгновенно пришло понимание, что распродает Шевелев!!! Застыв, как изваяние и широко распахнув глаза, Андрей вслушивался и сам не верил тому, что слышит. Дышать стало тяжело, в висках запульсировало. Как же так?! Как посмело это существо без корней и чести продавать чужую семейную историю?! То, чему нет цены по человеческим законам!..
  
  - Весь комплект за сто шестьдесят тысяч. Поверьте, это хорошая цена, - добавляя масла в огонь, сказал 'продавец гербалайфа'
  
  - Что вы меня дурите!? - Взвился Шевелев. - Я представляю, сколько это стоит! Вот, смотрите - навскидку. Интернет-аукцион. Лот 'Фотография штабс-капитана С.П. Авдеева с чиновником министерства юстиции'. Оценка восемьдесят - сто тысяч рублей. Продано за девяносто три тысячи. И у меня фактически равноценное фото! Штабс-капитан весь в орденах вместе с отцом - профессором Московского Университета. Вот, видите мундир! И какая шикарная сохранность? А вы мне, из-за этого 'опта', максимум двадцать тысяч за нее предлагаете!?
  
  Второй гость тяжело вздохнул.
  
  - Разместите на аукционе и ожидайте, пока дадут нужную Вам цену.
  
  - У меня нет времени, скоро уезжать... - Раздраженно пробурчал этот 'хозяин'. И Боровикову остро захотелось придушить его собственными руками. Так, что даже скулы свело и слезы выступили. - Ладно... А если прибавить еще значок Одесской школы прапорщиков, выпуск 1915 года? Я нашел, что в такой сохранности он стоит сто тысяч! Отдам за полцены! Нет? Тогда в комплект не войдут те письма, что так Вас заинтересовали...
  
  Дальше выносить это святотатство Андрей не мог. Точка кипения была пройдена. И последующие события пронеслись для него отрывочно. Как открыл дверь и попал в центр комнаты - осталось за кадром. Зато четко запомнились изумленные растерянные глаза, чьи-то возгласы и побелевшая, вытянувшаяся физиономия этой гниды Шевелева. С ноутбуком на коленях, он испуганно таращился через очки.
  
  Кажется, Андрей поднял его за грудки с дивана - одним рывком, а затем правой - снизу вверх - что есть мочи зарядил в физиономию. Не думая, куда и как. Куда пришлось.
  
  Потом кто-то сильный и умелый схватил Боровикова из-за спины за руки и, сковав в движениях, приказал знакомым голосом:
  
  - Всё! Остыл! Всё! Андрей, всё!
  
  Легкие у Андрея раздувались, что те кузнечные меха. Не останови его Павел - а это оказался именно он - натворил бы 'дел'... А так... Шевелев утирал кровавую юшку из носа и истерично обещал вызвать милицию. Боровиков огляделся в поисках Никиты. Тот со строгим видом разговаривал у дверей с двумя парнями лет двадцати пяти.
  
  - Да, Наина, вызывай милицию! - Ровным тоном попросил Павел. Как оказалась, она тоже была здесь - ненормально бледная и испуганная.
  
  - Павлик, а твоему другу это не повредит? Сейчас дядя Женя подъедет... Я ему звонила... Минут двадцать назад...
  
  Братья Савьясовы озадаченно переглянулись.
  
  - Ну, ты, Нанка!.. В своем репертуаре! - Прошипел Никита. И строго добавил. - Звони в милицию, кому говорят! За Андрея не бойся. Тут дело серьезнее наклевывается. И господа коллекционеры это только подтвердят. В качестве свидетелей и невинных жертв обмана. Правда, братцы кролики? Вы ведь ничего противозаконного не совершали?!
  
  Заметив, что Андрей поостыл, Павел отпустил его и занялся Шевелевым. При приближении Савьясова-старшего тот попятился в угол, прикрываясь какой-то папкой.
  
  - Не подходи! Я все побои сниму!
  
  - Да нужен ты мне! - Процедил Паша. - Морду покажи!
  
  И повернувшись к Андрею, заметил:
  
  - Не умеешь бить - не берись. У него же фингал на пол лица будет! Но нос вроде не сломан. Видимо, ты по касательной задел и какой-то сосуд лопнул. Ну а скула знатно побагровела!
  
  - Я специально, что ли? - Пробурчал Боровиков, рассматривая побаливающие костяшки пальцев. - Последний раз в армии приходилось... Так то ж десять лет назад было!
  
  - Хорошо еще, что по очкам не долбанул... - Продолжил рассматривать 'пострадавшего' Павел. Шевелев все еще возмущался и грозил какими-то фамилиями, но они совсем не слушали его. Андрей и вовсе старался не замечать - из чувства брезгливости.
  
  - Павлик, что милиции говорить? - С заметно прорезавшимся от волнения мягким акцентом спросила подошедшая Нанка, раскрывая старенький мобильник-'раскладушку'. Савьясов задержал на ней взгляд - то ли обдумывая слова, то ли еще по какой причине. Она зарделась, и Боровиков, почувствовав себя лишним, отошел к Никите и тем двоим, попавшим в патовую ситуацию, 'коллекционерам'.
  
  - Не, Андрей. Прикинь, каков наглец! - Заулыбался Савьясов младший, кивнув на расстроенного паренька. - Просит-умоляет продать ему письма Георгия! Вообще мозги потеряли с этой своей страстью коллекционерской!
  
  - Дело не в коллекционировании! - Взъелся молодой человек, и что-то в его взгляде показалось знакомым Андрею. Словно себя увидел со стороны.
  
  - Зачем Вам эти письма? - Попробовал выяснить Боровиков.
  
  - Понимаете ли... - Тяжело вздохнул парень и, взъерошив волосы, признался. - Они могут представлять исторический интерес.
  
  Андрей прищурился и, скрестив, руки на груди, прислонился к дверному косяку.
  
  - С чего Вы решили? И как Вас зовут, кстати?
  
  - Максим, - представился молодой человек, скептически осматривая спецовку Боровикова.
  
  - Прикинь, Андрей, - усмехнулся Никита. - Он, наверное, сейчас в затупе: как объяснить гастарбайтеру, что такое Недозбруевский мятеж и как с ним может быть связан военспец Савьясов?
  
  Под недоуменными взглядами 'коллекционеров' они от души посмеялись, сбрасывая накопившееся напряжение.
  
  - Так почему Вы, Максим, просите продать письма, а не просто почитать? - Заинтересовался Андрей. - Скажу Вам, как гастарбайтер - исследователю. Обладать подлинником далеко не обязательно. Главное, знать содержание подлинника. Впрочем, я - не коллекционер. Мне этого не понять, видимо.
  
  Несостоявшиеся покупатели многозначительно переглянулись, и, поколебавшись, Максим признался:
  
  - Это не моя тема. Есть один человек, который просил меня покупать все, что касается Тульской бригады и Сожеля с января по июнь 1919 года. А он, в свою очередь, когда натыкается на материалы по моей теме, приобретает их для меня. Уже давно ничего не встречалось по Недозбруевскому мятежу. И вдруг эти письма!..
  
  Андрей встрепенулся.
  
  - Давно не встречалось? Значит, что-то встречалось ранее?
  
  - Да, но не в Москве, а в Туле. Письма и даже дневники военспецов и комиссаров. Я лично у одного алкаша дневники выкупил.
  
  - Чьи? - Затаил дыхание Андрей. - И где сейчас все эти документы?
  
  - Да комиссара этой бригады! Фамилию уже не помню. Это Вам у Сергея надо спрашивать. Эх, не простит он мне упущенных писем!..
  
  - Ну, почему же упущенных? Письма хранятся в семье и можно попробовать договориться получить к ним доступ - для ознакомления. Правда, Никита?
  
  Савьясов усмехнулся и, кивнув, добавил:
  
  - Правда. Но при условии, что кое-кто не будет откашивать от правдивых свидетельских показаний!.. Как, кстати, вы вышли на эту 'выхухоль' в образе человеческом?
  
  Максим пожал плечом.
  
  - Да элементарно! Он вчера вечером на нашем форуме объявление выложил. Мы тут же списались по личке, договорились о встрече. Ничего такого и не предполагали. Обычно всякие пакости от алкашей ожидашь - ну, там, сопрут альбом по-соседски. Или ремонт у хозяев делают и личные архивы 'подчищают'. Но этот показался просто козлом, которому... эээ... пофиг на родню.
  
  Никита нахмурился.
  
  - А объявление можно глянуть?
  
  Второй из парней - Игорь - открыл нетбук и через 3G-модем загрузил один из форумов коллекционеров.
  
  - Вот, в рубрике 'Приобрету - Продам'. Он даже зарегился, ник-то какой взял! Potomok!
  
  - Подонок! - Буркнул Савьясов, послав угрюмый взгляд бывшему зятю.
  
  - 'Срочно распродаю старинные фото (до 1917 года и после) и письма из семейного архива. Есть интересные снимки с Первой Мировой войны'...
  
  А затем вдруг добавил своему приятелю Максиму:
  
  - Серега в аське появился. Спрашивает, как мы сходили? Отвечать будешь?
  
  Максим и Никита обменялись долгим сложным взглядом.
  
  - Я думаю, до прихода милиции ты можешь отвечать по аське под моим надзором. Или надзором Андрея, - наконец, заключил Савьясов. - Наше предложение, надеюсь, ты уяснил?
  
  Парень медленно кивнул и, отодвинув Игоря от нетбука, набрал сообщение для Сергея, вкратце рассказывая, что нашлось и кем неожиданно оказался продавец.
  
  - Я могу поговорить с одним из истинных владельцев? - После долгой паузы откликнулся исследователь.
  
  - Андрей, давай ты! - Подтолкнул Никита.
  
  - Но я не владелец! - Изумился Боровиков.
  
  - Зато на одном языке с ними разговариваешь!
  
  Усмехнувшись, журналист присел на шаткий фанерный стул и водрузил себе на колени чужой нетбук.
  
  - Я друг владельца, исследователь истории Недозбруевского мятежа.
  
  - О, как! - Тут же оживился Сергей. - Я знаю практически всех, кто занимается данной темой. Откройся, маска! :)))
  
  - Меня - вряд ли. Я из Сожеля, журналист.
  
  - Это не про Вас ли мне говорила Валентина Гусинская?
  
  И Андрей едва не поперхнулся.
  
  - Так это Вы относительно недавно приезжали к ней в гости?
  
  В ответ показался смайлик с чокающейся рюмкой.
  
  - Будем знакомы! Думаю, нам и без этой истории есть о чем поговорить! Но, кстати, кто такой Савьясов?
  
  Боровиков злорадно усмехнулся, набирая:
  
  - Друг Недозбруева.
  
  Вполне ожидаемо после паузы первым показался падающий в обморок смайл.
  
  - Мы сможем встретиться сегодня?
  
  Оглядевшись вокруг себя, Андрей качнул головой, будто собеседник мог его видеть.
  
  - Нет, тут бы сначала с этой зловонной историей разобраться...
  
  - Максим скажет всё, как было. Он толковый и понятливый парень. Как на счет завтрашнего дня?
  
  - Завтра?.. Вполне. У Вас есть дневник Ильинского - я правильно понял?
  
  И снова улыбающийся смайлик.
  
  - Да, правильно. И еще короткие мемуары одного из мятежников. Некий Владимир Бранд, командир артдивизиона туляков...
  
  Теперь уже Андрей был готов свалиться в обморок. Неужто - тот самый Бранд?! Да еще мемуары! То, о чем он мечтал!.. Взгляд на ситуацию изнутри?
  
  Обменявшись с Сергеем координатами, он отдал нетбук Максиму и тихо заверил Савьясова.
  
  - Все должно быть хорошо. По крайней мере, один из них будет свидетелем.
  
  Неожиданно зазвонил домофон.
  
  - Вот и милиция приехала, - задумчиво сообщил Павел, ответив на звонок и кивнув Нанке. А затем вместе с ней подошел к Боровикову. - Слушай, Андрюх. Наина справедливо полагает, что тебе лучше не встречаться с нашей доблестной милицией. Так, на всякий случай. Наверняка, регистрации нет? И документы не с собой... В общем, будет лучше, если ты пойдешь с Нанкой. Она тебя у своих укроет. Давай-давай, выходи! Нет времени на раздумья!
  
  Андрей послушался. Вышел из квартиры вслед за молодой женщиной, размышляя, кто для нее 'свои'. Особенно, учитывая глухое черное и длинное платье. Голова от череды событий шла кругом. Снизу доносился звук поднимающегося лифта. Казалось, встречи с милицией не избежать. Но Наина достала из кармана ключ и открыла дверь под номером '19'. Значит, ближайшие соседи? Мозаика понемногу начала складываться.
  
  Соседняя квартира оказалась побольше, и ремонт в ней состоялся относительно недавно. Новые окна, блестящий лаком паркет из темного дерева с красивой текстурой. И вообще - все темное: обои, мебель, шторы. Какой-то пряный аромат в воздухе. Много стеллажей с книгами - старыми книгами, судя по корешкам. Кожаные высокие кресла, льющаяся из хорошей аудиосистемы классическая музыка. Но что за музыка, Андрей не знал, в силу слабой образованности. А точнее сказать - почти полного музыкального невежества.
  
  - Дедушка, я к Вам гостя привела! - Оглядываясь по сторонам громко заявила о своем приходе Наина. Однако никто не откликнулся. После недолгих поисков, она обнаружила деда спящим в кресле. Это был массивный восьмидесятилетний старик с крупными чертами лица и косматыми бровями. Будить его внучка не решилась.
  
  - Ладно, я пока с Вами побуду. Пойдемте на кухню, кофе сварю.
  
  При ближайшем рассмотрении Андрей накинул бы Нанке еще лет пять-семь. Итого - под сорок. Как и Павлу, наверное. Худощавая до некоторой угловатости, высокая, тонкий нос с небольшой горбинкой, черные, как уголь брови. А глаза светлые. Вроде и красивой не назовешь, а образ запоминающийся. Если бы еще платок свой черный сняла, совсем бы похорошела.
  
  - Долго мне так сидеть?
  
  Она отвлеклась от плиты и с сожалением улыбнулась.
  
  - Не знаю. Когда уже дядя Женя приедет?! Он бы ускорил дело.
  
  - Вы так хорошо знаете Савьясовых? - Решился на вопрос Андрей.
  
  - Я их слишком хорошо знаю... - Внезапно помрачнела она. Но потом спохватилась. - Нет, Вы ничего не подумайте! Они очень достойные люди! Мы всю жизнь с ними дружили...
  
  Продолжать Наина не стала. Отвернулась, закрыв лицо рукой, и едва не прозевала поднявшийся в турке кофе.
  
  - Вашему дедушке музыка спать не мешает? - Попытался перевести разговор в другое русло Боровиков. Хозяйка покачала головой, справляясь с внезапно нахлынувшими эмоциями. Но потом все же ответила.
  
  - Нет. Он виолончелист, служил в оркестре Большого оперного. Без музыки спать не может. Она у него всегда. Мы привыкли.
  
  И тут замычал мобильник. Звонила Катя. Боровиков поспешно соображал, что ей сказать, коль спросит о его местонахождении. Но ничего не придумывалось.
  
  Первым же делом, каким-то уж очень странным голосом, Катя поинтересовалась:
  
  - Ты где?
  Будто всё знала.
  
  - У знакомой. Жду, когда за мной Никита зайдет, - обтекаемо ответил он. - А ты когда освободишься?
  
  - Но точно не в милиции?!
  
  
  
  2008 год, Июль, 3-го дня, город Москва
  
  Проснувшись от очередного кошмара, Андрей вышел на кухню и, с грохотом раскрыв разбухшую створку окна, закурил. В этой квартире ему было плохо и неспокойно. То ли повышенная впечатлительность давала о себе знать, то ли богатое воображение, то ли еще какие-то тараканы, но ночь превратилась в бесконечную муку.
  
  - 'Ночь в музее'!.. - Вспомнив аналогию, пробормотал Боровиков, глядя на темный дом напротив и прислушиваясь к звукам затихшего переулка.
  
  Умаявшаяся Катя, потратившая весь вечер на ликвидацию последствий пребывания в квартире Шевелева, давно уже спала - крепко и сладко. А для Андрея этот безумно длинный и наполненный событиями день продолжился бессонной ночью. Те короткие моменты, когда он проваливался в полузабытье, наполненное бредом, - не считались. Скорее наоборот - еще больше изматывали. Какие-то несуществующие собаки лизали ему лицо, тени давно ушедших людей устраивали изнуряющие скандалы - и ругались не словами, а всплесками эмоций. Кто-то плакал, кто-то молился, кто-то умирал. И всё изливалось на Андрея.
  
  - Так и с ума недолго сойти, - вздохнул он, оглядывая кухню. Здесь ему было немного легче. Может потому, что обстановку Катя немного обновила? И пол новый, и мебель. Правда, стены, потолок, окно - старые. И от них будто 'фонило'.
  
  В квартире его бабушки атмосфера казалась совсем иной - уютной, благожелательной, пусть и немного 'себе на уме', 'нафталиновой'. А здесь - словно сорвались с цепи образы прошлого - спешили наперебой поделиться своей памятью! Катя, похоже, ничего такого не чувствовала. И ей тут определенно нравилось.
  
  Докурив, Боровиков поставил на плиту чайник. Надо было чем-то заняться, коротая бессонницу. Появилась мысль сделать фотокопии писем Савьясова. Те, что он писал из Сожеля родителям. Везти оригиналы на встречу с незнакомым человеком виделось неправильным. Лучше оцифровать и записать на флэшку. А заодно - пока суть да дело - и самому прочитать. Ведь до сих пор Андрей знал об их содержании только в пересказе Кате и Никиты. Опыт подсказывал, что от не владеющих темой вполне могли укрыться важные оговорки и факты.
  
  Он критически оглядел стол и светильник на стене. На столешнице оставалось пятно от пролитого коньяка. Пролил Павел, перед тем как потерять способность к сопротивлению. Он долго отказывался ехать домой, молча и не закусывая, накачивался алкоголем. И рычал на Никиту, пытающегося его остановить. Потом, наконец, начал клевать носом и безропотно позволил загрузить себя в машину брата.
  
  - Вот уже Ленка обрадуется! - Проворчал Никита.
  
  - Не, не Ленка, - едва ворочая языком, спокойно возразил старший брат. - Другую завел... Маришка называется. Запомнил? Не перепутай! Хотя... Шли бы они все!.. Никит, убей меня, а?
  
  Это был самый длинный его монолог за весь вечер, и на Савьясовых - Никиту и Катю - он произвел тяжелейшее впечатление. Андрею никто ничего не объяснял. Он, конечно, подозревал, что ситуация как-то связана с внезапным возвращением в Москву соседки Наины. И, все же, мог только догадываться. К слову, внизу, на месте консьержки, уже сидела другая женщина - славянской внешности и преклонных лет.
  
  ...Андрей начисто протер стол, включил светильник и зашел в комнату за стопкой писем Георгия. Не удержался - поцеловал в висок спящую Катю, ощутив внезапный прилив нежности. Заулыбался. Улыбнулась и она во сне. Но не проснулась и даже не шевельнулась. Подавляя желание разбудить ее, Боровиков отвлекся на поиски писем, подсвечивая себе мобильником. Громыхнув встретившимся на пути стулом, нашел их на полке старого перекошенного секретера и, захватив попутно альбом с фотокамерой, вернулся на кухню.
  
  Почерк у Георгия был хороший. Красивый, правильный, совершенно разборчивый. Однажды Андрей уже мог в этом убедиться - в безумном письме 1924 года. Сейчас, читая его корреспонденцию, написанную на пять лет ранее, с трудом верилось, что автор - один и тот же человек. Правильно говорили Катя и Никита - местами очень остроумно и живо написано. Да и в целом, производилось впечатление наблюдательной, интересной личности.
  
  'Удивительный город - Сожель. Кажется, я попал в прошлое. Изобилие всего. Но главное - люди. Не озлобленные, не униженные, с надеждой и интересом наблюдающие за переменами...' - делился штабс-капитан мыслями с родителями: 'С квартирой повезло. Теплый, добротный дом со всеми удобствами. Хозяин - железнодорожный инженер в возрасте. Принял нас, как родных. И разместил в двух комнатах по два человека. Вечерами с удовольствием проводим время за беседами и чаепитиями. Благо, человек он умный - всегда находится тема для разговора.
  
  Мой сосед по комнате - совсем еще юноша. После голодной Тулы Сожель вскружил ему голову. Двое других, живущие в соседней комнате, - врач и интендант. Оба частенько пропадают на службе целыми днями...'
  
  Затаив дыхание, Андрей перечитал абзац несколько раз. И, не удержавшись, вновь закурил. Не это ли упоминание о Недозбруеве?! Интендант... Имя, господин штабс-капитан! Имя! Или 'особые приметы'!..
  
  Однако больше конкретики пока не встречалось. Георгий шикарно высмеивал какую-то фильму, на которую удосужился сходить. Пересказывал веселый диалог с еврейскими торговками. Удивлялся, что удалось 'достать' 'Шустовский' коньяк. Что-то относительно 'подозрительное' началось в более поздних письмах.
  
  '23 февраля случился в Сожеле парад. От нашего полка участвовала моя рота, как имеющая некоторое представление о строевой выучке. Как и полагается, нас благословили на будущие подвиги. Но какой-то циник не утерпел и подпортил лики 'благословителям' тухлыми яйцами. Честное слово, это не я! Но(далее строчка густо зачеркнута)'...
  
  О каком параде идет речь, Боровиков догадался сразу. Большевики боялись, что во время него может начаться восстание. Не началось. Однако, как оказалось, все же имел место странный инцидент.
  
  Следующее по очередности в стопке письмо по хронологии относилось к середине февраля и преподнесло новый сюрприз.
  
  'Дорогой отец! Вы помнится, утверждали, что лавераки - порода очень редкая для нашего славянского раздолья? Так вот - вчера имел возможность разубедиться! Мой хороший приятель - наш полковой интендант - привез из своих закупочных экспедиций по уезду полудохлую псинку. А именно - чистокровного лаверака! Кобель, примерно шести-семи месяцев от роду. Жуткий рахит и дистрофия. Беззубый! Даже не знаю, выживет ли? Признаться, я бы такого брать побоялся. Ведь помрет на руках... Но Володя - человек добрый и отзывчивый...'
  
  Имя было названо! Пасьянс складывался! И голая гипотеза, так нагло вчера заявленная московскому исследователю, находила свое подтверждение! Андрей еще раз все мысленно сверил. Фотография, на которой Савьясов и Недозбруев вместе - раз! В ногах - лаверак, то бишь сеттер - два! А там же еще Матильда-Ольга, называющая некого В. - другом...
  
  Что ж - на 'доброго и отзывчивого', да еще друга, вполне можно рассчитывать, призывая о помощи с полустанка Закопытье! А если вспомнить свидетельские показания Недозбруева!?.. Он как раз упоминал о том, что его с хозчастью отправили на фронт спустя пару дней!
  
  Андрей с жадностью и нетерпением продолжил чтение письма.
  
  'Но Володя - человек добрый и отзывчивый - щенка пожалел. Привез на квартиру. Наверное, даже осознать не успел, что на себя взвалил. И тут ему несказанно повезло - собаку затребовала в подарок племянница нашего хозяина (особа весьма (зачеркнута до полной нечитабельности целая строчка) своенравная и острая на язычок). После чего я и увидел сие несчастное создание (лаверака). Осмотрел, составил примерное меню для лечения и восстановления (такое же, как тогда, когда мы Рика выхаживали после смерти Динки; но без творога - его и здесь уже не достать). В общем, посмотрим, что из этого эксперимента получится. Да, забыл сказать, сеттера новая хозяйка назвала Ольгердом - производным от своего имени. Конечно, кличка совсем не для охотничьей собаки. Впрочем, о какой-либо охоте в данном случае говорить не приходится'...
  
  'Ольгерд - производное от имени!' - повторил про себя Боровиков. - 'Особа своенравная и острая на язычок'! И, тем не менее, ты на ней женился... Улица Скобелевская, дом шесть, племянница железнодорожного инженера. А ведь Туркел верно угадал - Матильда из семьи сожельских железнодорожников!'
  
  Вспомнилась вдруг любопытная хозяйка половины дома на улице Ауэрбаха, бывшей Скобелевской. Это она нашла письмо Матильды и фотографии! И письмо было адресовано дяде! Спрятал дядя! Но кто же тогда живет во второй половине дома? Вопрос требовал прояснения. Ну а пока можно было продолжить чтение.
  
  Мартовские письма оказались совсем короткими и поверхностными.
  
  'В начале месяца я немного приболел - прострелило мышцу. Но доктор у нас хороший и уход за мной был замечательный. Так что уже на ногах... В жизни моей произошли некоторые приятные изменения. Но пусть пока это останется сюрпризом. Расскажу обо всем в отдельном письме'...
  
  'Никак - женился?' - Заподозрил Андрей.
  
  '...Служба идет своим чередом. По слухам, мы еще не менее месяца-двух пробудем в Сожеле. Настолько все однообразно, что писать особо не о чем'...
  
  '...Вы спрашиваете, подох ли лаверак? Да ничего подобного! Даже лоск приобрел! Его здесь все любят. Особенно, хозяин дома. Ольгерд признал в нем вожака и слушает только его. Ну а прежней хозяйке теперь не до собаки. Она недавно удачно вышла замуж и вся - в новых заботах. Хотя, надо сказать, характера своего не изменила (на что были определенные надежды)'...
  
  'Вот же стервец!' - Усмехнулся Боровиков. - 'Вроде и правду говорит, но как преподносит!.. И характерами они с Матильдой 'бодались', похоже, с самого начала своей истории'.
  
  Судя по датам, это было последнее письмо из Сожеля. Если еще и приходило, то, наверняка с пометкой 'после прочтения съесть и сжечь'. Или хранилось где-то в другом, неизвестном пока месте.
  
  * * *
  
  Из-за грозы встречу с Сергеем пришлось перенести из сквера в ближайшее кафе. Зачитав по телефону название заведения, Андрей нырнул от дождя под полосатую 'маркизу' входной двери и, договорив, прошел внутрь. Взъерошив влажные волосы, осмотрелся. Людей почти не было - все-таки двенадцать часов дня. Простенько, чисто, современно. Чем-то привлек небольшой столик у глухой стены. За него и уселся, сразу же выгрузив из сумки ноутбук и флэшку с фотокопиями.
  
  - Что будем заказывать? - Подбежала к нему молодая девица с веселыми карими глазами, на ходу повязывая красный фартук униформы.
  
  - У вас здесь курить можно?
  
  - Как бы нельзя, но посетителей пока мало... Курите, в общем. И почитайте на досуге, - широко улыбаясь, она протянула ему меню. - Может, для начала кофе?
  
  - Лучше чай, - кивнул Боровиков, принимая от нее папку.
  
  Всего через пару минут к столику подошел невысокий субтильный человек с длинными рыжеватыми волосами, завязанными в хвост. Ровесник или чуть младше.
  
  - Андрей Александрович? - прищурив глаза, поинтересовался он.
  
  Боровиков привстал, пожал руку, пригласил за столик.
  
  - Можно просто, без отчества. Смотрю, успели выяснить...
  
  - Это было несложно! - Дружелюбно улыбнулся Сергей. - Я всего лишь поговорил с Гусинской. Вам - привет...
  
  Они настороженно присматривались друг к другу, обмениваясь общими фразами и пытаясь сформировать для себя первое впечатление.
  
  - Чем Вас вдруг привлек Недозбруевский мятеж? - Поинтересовался Андрей. - Одно восстание из целого ряда, случившихся в России. Это для Беларуси и Сожеля - оно на особом месте.
  
  - Причем тут Белоруссия? - Ухмыльнулся Сергей.
  
  - Согласен. Сожель тогда считал себя российским городом. И все же? В истории России достаточно крупных событий и фигур времен Гражданской войны...
  
  Лицо москвича приняло замысловатое выражение.
  
  - Хороший вопрос... Так сразу и не ответить. Попробуем иначе. Жил-был прапорщик - предводитель убийц и погромщиков...
  
  Боровиков рассмеялся.
  
  - Многообещающее начало!
  
  - И все же, оно будет иным... - Заговорчески кивнул Сергей и закурил. - Вы, безусловно, правы: мятежей по России в те годы хватало. Погибших комиссаров тоже - не один случай. Взять хотя бы известный Осиповский мятеж в Ташкенте, который, кстати, случился в весьма близкие сроки. И сколько параллелей!.. Но эти параллели не пересекаются. И возникают вопросы. Отчего мятежная бригада пошла за скромным заведующим хозяйством полка? Отчего мятежная бригада, склонная к развалу дисциплины, погромам и бегству с поля боя, вдруг мгновенно преображается в Сожеле? Упорно держится, в порядке отходит, единым отрядом через несколько границ достигает Прибалтики, и удостаивается похвал Куприна, как стойких и смелых бойцов за дело Северо-Западной Армии? И отчего эти самые мятежники захватывают Сожель на удивление бескровно, убив от силы десяток человек? Советские историки твердят о разнузданном еврейском погроме, но никакой кровавой бойни в действительности не произошло... В Гражданскую обычно так не бывало. А главное - Недозбруев после всех событий сумел остаться вменяемым человеком. В чем секрет?
  
  Андрей смотрел на него завороженным взглядом.
  
  - Вы сейчас мои мысли и мои вопросы озвучили. Настолько, что даже не по себе.
  
  - Теперь у меня зреет другой вопрос: кто такой друг Недозбруева - Савьясов? И почему Вы решили, что он его друг?
  
  Боровиков без слов открыл на ноуте папку с фотографиями и уточнил:
  
  - Внешность Недозбруева Вам известна?
  
  Исследователь цепко глянул на Андрея и тихо признался:
  
  - Буквально неделю назад мне прислали из Таллинна фотографию из его следственного дела. Каким он был в пятьдесят - представляю. В следующем месяце сам поеду в Эстонию.
  
  Почувствовав своеобразный укол 'ревности', Боровиков качнул головой.
  
  - Он сильно изменился, как мне кажется. Давайте, сначала посмотрим фото в тридцатилетнем возрасте...
  
  Сергей поспешно достал из кармана футляр с очками и замер, увидев снимок на мониторе. Затем, словно очнувшись, нацепил очки.
  
  - Разница впечатляет. Вы правы...
  
  Ничего не комментируя в ответ и буквально наслаждаясь моментом, Боровиков открыл сожельскую фотографию четырех с собакой.
  
  - Стоп! - Вдруг импульсивно воскликнул москвич. - Это же!..
  
  И словно дар речи потерял, указывая столовым ножом на Матильду-Ольгу. Андрей даже замер, пытаясь понять, что вызвало столь яркую реакцию историка.
  
  - Господи! Все слова растерял! - Справившись с волнением, признался он. - Я ведь как на Недозбруевский мятеж вышел? Кандидатскую защищал по теме 'Средства массовой информации Северо-Западной Армии и правительства'. В ней и газета Куприна, и Кирдецова, и псковские издания рассматривались! Сначала Куприн меня туляками удивил - запомнилась эта история. Правда, их 'вожак' ему был неизвестен. А потом вдруг в памфлете Кирдецова 'У ворот Петрограда' про Недозбруева и сожельские деньги почитал. Это ведь мятежник на фотографии, правильно? И сфотографировался с Ольгой Станиславовной в Сожеле!?.. Поразительно! Но как она туда попала?! И что это получается - они были знакомы?! И Недозбруев возможно именно к ней захаживал?
  
  - ...С кем???!!! Кто?! - Оторопел Андрей.
  
  Сергей неуверенно почесал подбородок.
  
  - Неужели я ошибаюсь? Вы устанавливали ее личность? Но, вроде бы, одно лицо... Только в 'Свободе России' у нее волосы короткие.
  
  Справляясь с волнением, Боровиков увеличил фотографию.
  
  - Так... Давайте с самого начала. Мне известно, что на этой фотографии изображены: штабс-капитан Георгий Савьясов, двадцати шести лет, предположительно командир роты 68-го полка, член подпольной организации Савинкова 'Союз Защиты Родины и Свободы'. В мятеже не участвовал по причине тяжелого ранения под Овручем, накануне событий. Остался в России.
  
  - Обалдеть!.. - Не удержался от реплики Сергей.
  
  - Расстрелян в 1937 году за контрреволюционную деятельность. Далее... Штабс-капитан Недозбруев. Думаю, представлять нет смысла. Добавлю только - в Сожеле был расквартирован в одном доме с Савьясовым. Адрес известен. Дом сохранился. Следующий военспец - некто, означенный инициалами К.М.. Личность не установлена. И, наконец, некая О., в феврале-марте 1919 года проживает по тому же адресу, является племянницей хозяина дома, железнодорожного инженера. Установлена, как Ольга. Вышла замуж за Савьясова в марте 1919 года. И это еще не все! Предположительно, занималась антибольшевистской деятельностью. Накануне восстания арестована Сожельской ЧК. Фактически при смерти, с тяжелейшей травмой головы освобождена мятежниками. Далее - неизвестный период. Позднее появляется в Москве, как Асмус Матильда Юрьевна, уроженка Псковщины. Повторно выходит замуж за Савьясова. Репрессирована в 1937-м. Подробности дела - в стадии изучения в архиве ФСБ. Пока известно, что до 1928 года переписывалась с неким Владимиром Брандом, проживающим в Польше...
  
  - Подождите! Дайте переварить! - Запросил пощады москвич и полез в свою сумку за ноутом. - Я сейчас тоже Вам кое-что покажу!
  
  Покосившись на разложенную технику, подошла за заказом официантка. Андрей попросил легкий салат и новую чашку чая. Его собеседнику оказалось не до еды. Загрузив ноут, он открыл фотокопию группового снимка интеллигенции и военных.
  
  - Вот, смотрите! Это коллектив редакции 'Свобода России', включая штатных и основных внештатных авторов, сентябрь 1919 года. Еще Куприна нет, он пока под Питером на территории Советов, - Сергей увеличил масштаб и показал мышкой на строгое лицо девушки, в которой совершенно точно узнавалась Матильда! Даже манера слегка склонить голову совпадала с более поздними снимками!
  
  - И кто она здесь? - выдавил из себя пораженный Андрей.
  
  - Смотрим следующий снимок - фотокопия обратной стороны, - заулыбался Сергей и перелистнул просмотрщик. - Ольга Станиславовна Климович. Единственная женщина-журналист среди белоэмигрантов. Правда, публиковалась под мужскими псевдонимами. Умерла...
  
  Он недоуменно глянул на Боровикова.
  
  - По официальным данным, умерла в Тарту, в 1921 году... От тифа.
  
  - И возродилась, как Асмус... - Заговорчески глядя на историка, промолвил Боровиков. И тут его осенила следующая догадка. - Климович-Лецкая! Из меньшевиков, участвовала в деятельности Сожельской Директории!
  
  - Ее расстреляли в 1937-м?
  
  - Она дожила до восьмидесятых! Под именем Матильды Савьясовой. Работала корректором в газете 'Сожельская правда', вернувшись в пятидесятых из лагерей!
  
  Они смотрели друг на друга, изумляясь внезапности произошедшего. Буквально на ходу, из разрозненных фактов соединилась и обрела целостность биография человека. Хотя, конечно, некоторые частности продолжали оставаться неизвестными.
  
  - У Вас есть с собой фрагмент с упоминанием Недозбруева у Кирдецова? - Поинтересовался Андрей.
  
  - Да, конечно, - отозвался исследователь. И вскоре открыл ему короткий вордовский файл:
  
  'Ко мне в редакцию 'Свободы России' часто захаживал, наезжая с фронта, командир Тульской дивизии полковник Недозбруев, еще относительно молодой человек (35 - 40 лет), на вид энергичный, уравновешенный и наблюдательный. Он приходил так, как приходили другие 'фронтовики', солдаты и офицеры - делиться впечатлениями о состоянии духа армии, указывать на недостатки, просить поддержки. Однажды некто, только что вырвавшийся из Советской России обратил мое внимание на то, что там о тульской дивизии говорили, будто, уходя из Сожеля, она захватила с собой всю кассовую наличность тамошнего отделения Государственного банка в размере чуть ли не 75 миллионов царских и думских рублей. Я пригласил полковника к себе на частную мою квартиру в гостинице 'Золотой Лев' и там ребром поставил ему вопрос:
  
  - А правда ли, полковник, что, уходя из Сожеля, вы захватили из Государственного банка 75 миллионов? Злые языки настойчиво об этом говорят...
  
  Недозбруев не смутился и ответил:
  
  - Во-первых, не 75 миллионов, а половину того; во-вторых, я их не 'захватил': нельзя же было оставлять деньги большевикам...
  
  - А что стало с этой половиной?
  
  - Помилуйте, надо же было людей содержать в течение целого ряда месяцев нашего скитальчества.
  
  - Есть у вас какая отчетность?
  
  - По совести говоря - мало, растащили...'
  
  Дочитав, Андрей усмехнулся.
  
  - Что-то этот Кирдецов наплел. По моим данным, мятежники захватили в Сожеле четырнадцать миллионов рублей. Больше просто не было. Да и сами большевики потом просили у Москвы компенсацию нанесенного восстанием ущерба в пятнадцать миллионов. Это учитывая еще и пожар во Дворце Паскевича, начавшийся после обстрела красной артиллерией!
  
  Сергей согласно кивнул.
  
  - Да, вопросы к нему есть. Возраст Недозбруева он тоже неверно указывает. Ему-то всего двадцать девять на тот момент. И, предполагаю, мятежник не так просто к Кирдецову заходил. Скорее поверю, что причиной визита была знакомая по Сожелю Климович. Очень импозантная молодая дама, да еще оказавшаяся без мужа...
  
  Намек Боровикову не понравился. Хотя, если разобраться, ничего лишнего москвич не сказал.
  
  - В своем письме дяде она называет его другом. Но потом, как указано в следственном деле, переписывается на протяжении ряда лет с Брандом. Кстати, до вчерашнего разговора с Вами, я и не предполагал, кто это такой. Очень хотелось бы посмотреть его мемуары. Взамен могу прямо сейчас показать письма Савьясова из Сожеля.
  
  Они обменялись флэшками и тут же погрузились в чтение.
  
  Мемуары Владимира Бранда, как оказалось, были опубликованы в Варшавской газете русских эмигрантов, издававшейся под эгидой Бориса Савинкова, в 1921 году. Он начинал свои описания с боев под Овручем, подробно рассказывая про действия противника, про расстрелянный из бронепоезда штабной вагон 68-го полка, про первые волнения и попытки комиссаров навести порядок. Далее -Мозырь, Калинковичи, Сожель. Строительство бронепоездов, штурм 'Савоя', обстоятельный рассказ о правлении мятежников и отношение к ним населения. В общем, это был настоящий кладезь информации.
  
  Судя по слогу и стилю изложения, Бранд представал человеком степенным и серьезным до крайности, обстоятельным и авторитетным. Недозбруева он впрямую не называл, однако все его действия и решения одобрял безоговорочно. Про казнь коммунаров не сказал ни слова - будто и не было ее вовсе. А само повествование завершил переходом мятежников через линию фронта, добавив в эпилоге на высокой ноте, с удивительным предвиденьем: 'Красная Армия - это 'любимое детище' Л. Троцкого - совершив последний искупительный акт - проглотит своего 'заботливого отца'. Это должно совершиться - и это будет Великий День Искупления'.
  
  Оно, конечно, свершилось - через два десятка лет. Но поглотила не Красная Армия, а НКВД и партия. И для кого удар альпенштоком в Мексике стал Днем Искупления - тоже вопрос.
  
  Боровикова впечатлило другое. Впервые с другой стороны 'баррикады' прозвучало отношение Сожеля и его жителей к восставшим:
  
  'Город, главным образом, рабочие, железнодорожники и многие обыватели радостно приняли известие о падении коммунистов: помогали, чем могли, от всего сердца, выносили солдатам миски дымящейся картошки, ковриги хлеба, наделяли колбасой, яблоками - делились всем, что имели, умоляли только не покидать их и не отдавать город вновь во власть недавних мучителей. Из домов выходили уже седые старики и брались за ломы, помогая разбить мостовую для установки орудий, и это делалось как великое дело - с крестным знамением.
  
  Но тогда не свершилось то, о чем думал каждый житель, встретивший повстанцев словами: 'Бог в помощь!'...
  
  - М-да... - Оторвал его от чтения Сергей. - Интересно, что привело в Красную Армию штабс-капитана Савьясова? Вы говорили, он был человеком Савинкова?
  
  Боровиков с готовностью открыл ему копии страниц допроса в НКВД.
  
  - Вот, здесь он кое-что объясняет. Но... Сами понимаете - сказано для следствия. Здесь Георгий совершенно открещивается от знакомства с Недозбруевым. А от чего еще - кто ж знает?
  
  - Ну и как Вам Бранд? - Заметив, что Андрей уже на последней странице, поинтересовался Сергей.
  
  - Очень содержательно! Похоже, он искренне гордился тем, что принимал участие в этом восстании. Но слог местами такой высокопарный!...
  
  - О, да! Тоже обратил внимание! - Заулыбался исследователь. А затем, откинувшись на спинку стула, признался с явным предвкушением. - Приятели обещали переслать из Польши еще одни мемуары - какого-то кавалериста, перешедшего затем на службу в отряд Булак-Балаховича. Говорят, текст по размеру значительно превосходит брандовский и описывает все скитания вплоть до Эстонии! Но настроен автор довольно критично, как к главному мятежнику, так и к его окружению.
  
  - Надеюсь, критика окажется конструктивной, - чувствуя неприличную по размерам зависть, пробормотал Андрей. - А то, знаете ли, у большевиков такое про него читаешь порой!..
  
  Загудел мобильник. Звонила Катя.
  
  - Ты где - снова у знакомой? - Съехидничала она.
  
  - Пока нет. Но как только она с работы своей освободиться - сразу к ней!..
  
  - А она уже за рулем сидит и по сторонам смотрит: где бы это найти молодого человека тридцати двух лет из Сожеля?
  
  - Проще найти в Сожеле, - засмеялся Андрей. - Но, на крайний случай, и я возможно сгожусь. Ты с работы сбежала?
  
  - Всего лишь - отпросилась. И назавтра - тоже. Так что ты давай, рассказывай, где тебя искать!
  
  С помощью Сергея он кое-как объяснил, как найти кафе и, дожидаясь Катю, лихорадочно просматривал дневник комиссара Ильинского.
  
  Этот человек ему не нравился. Совсем не потому, что коммунист. Он брюзжал, обвинял всех и вся в своих неудачах, мелочно выдвигал претензии - к собесу, районным властям, к дирекции школы, не позвавшей его выступить перед детьми 7 ноября, к соседке по даче, всю жизнь не работавшей...
  
  Боровиков вздохнул и стал читать 'по диагонали', пока не споткнулся на знакомой фамилии убитого комиссара 67-го полка. В 1968 году Ильинского пробило вдруг на ностальгию по нему. Скорее всего, готовил речь для какой-нибудь школы и в качестве черновика использовал свой дневник:
  
  'Мне и Сундукову с большим трудом и риском удалось вырвать из числа мятежников около ста верных воинскому долгу бойцов и создать отряд для защиты позиций. Под Мозырем мы отбросили петлюровцев, которые понесли большие потери и отступили.
  
  Миша (Сундуков) вел по врагу огонь из пулемета, потом поднялся и повел отряд в атаку. Мы решили не расставаться и действовать вместе, но был получен приказ командования дивизии, которым строго предписывалось командному составу не покидать своих частей и следовать с ними в Сожель.
  
  Сундуков плакал, расставаясь со мной, но приказ нарушить не мог. В пути он не прекращал своей страстной агитации среди красноармейцев. Вокруг него стали группироваться люди, стремившиеся арестовать его. Это им удалось. Но и под арестом он действовал неутомимо. Ему удалось узнать о предательском плане мятежников: ударить с тыла по отряду Ильинского, чтобы прорвать фронт и выйти на соединение с петлюровцами. Об этом он успел сообщить нам с верным человеком. Встречным боем из засады натиск мятежников удалось отбить.
  
  От Сундукова мы узнали и фамилию руководителя мятежа. Вскоре его перевели в специально приготовленный для арестованных вагон, где находились работники советского и партийного аппарата города, захваченные мятежниками. Сундуков вел себя мужественно, ободрял товарищей, а когда арестованных повели на расстрел, он запел 'Интернационал'. К нему присоединился туляк Ауэрбах, прекрасный музыкант.
  
  Сундукова жестоко избивали уже дорогой до сарая на железнодорожном Полесском вокзале, куда вели арестованных. Он еще дошел. Зверские истязания продолжались и здесь. Трупы расстрелянных, в том числе и товарища Сундукова, были страшно изуродованы. Никогда не должны быть забыты виновники этой страшной трагедии: меньшевик Недозбруев, бывший полковник царской армии Кузин, главарь истязателей палач Михаил фон Кридинер. До обидного коротка была жизнь верного сына рабочего класса, бесстрашного коммуниста, до последнего вздоха преданного делу революции, Михаила Сундукова'.
  
  - Значит, Кридинера звали Михаилом?! Почему именно он палач?! Да еще главарь каких-то истязателей? - Не удержавшись, вслух удивился Андрей.
  
  - Туляк туляка видит издалека! - Усмехнувшись, перефразировал Сергей. - Наверное, из-за старческого склероза комиссар бригады забыл, кто по официальной версии должен быть палачом.
  
  - И еще: Недозбруев - меньшевик?! Я это предполагал, но все источники, говорили, как об эсере!
  
  - Не забывайте о склерозе. Мог перепутать. В любом случае - контра. Особой разницы в 60-х, думаю, уже не видели.
  
  Андрей еще раз перечитал фрагмент.
  
  - Да, у него здесь точно с фантазиями!.. Сундуков погиб самым первым, еще по дороге в Сожель! Ничего передавать по определению не мог! Огромное количество свидетельств! Разных людей!
  
  Сергей глянул в текст и ухмыльнулся.
  
  - Вы не спешите, там еще о Сундукове будет!
  
  Боровиков вновь углубился в чтение и вскоре нашел следующее упоминание о погибшем комиссаре:
  
  'Население Сожеля с радостью встретило возвращение советских войск. Стали подбирать и опознавать расстрелянных комиссаров и коммунистов. Расстреляны были преданные и видные борцы за революцию и среди них наш товарищ Сундуков.
  
  В последнюю минуту перед подавлением восстания его главари собрали часть коммунистов и командиров и заявили: 'Кричите: 'Да здравствует Учредительное собрание'. Но вместо этого раздался звонкий голос товарища Сундукова: 'Да здравствуют Советы и III Интернационал!' И за эти слова, только за одни эти слова, они его расстреляли.
  
  Его похоронили неопознанным, как красноармейца в общей братской могиле коммунистов, и только когда мы возвратились в город, после преследования бунтовщиков, узнали, что в братской могиле зарыт комиссар Сундуков. Он похоронен как красноармеец. А кто же он? Он и был красноармейцем все время, находясь среди них. Он был прост, чист и всю свою духовную и умственную силу отдал делу народа'.
  
  - Так что же получается? - Изумился Андрей. - Еще неизвестно, Сундуков ли похоронен в братской могиле?!
  
  - Андрей, ты опять про могилы? - С веселым упреком заявила о своем появлении Катя. Она улыбалась, светилась особым сиянием и казалась необычайно красивой.
  
  Сергей с интересом уставился на нее.
  
  - Знакомься, Катя. Это - историк Блинов Сергей Сергеевич. Изучает всё ту же тему, что и я...
  
  Привстав с места, он освободил от сумки стул для девушки и выдвинул его из-за стола.
  
  - Кать, присаживайся... А это - Екатерина Евгеньевна Савьясова, - с особой интонацией и гордостью представил Андрей.
  
  Блинов удивленно распахнул глаза.
  
  - Так Вы!.. Внучка или правнучка Климович?! Ольги Станиславовны?!
  
  - Простите, кого?!
  
  Кате немедленно показали редакционную фотографию и сообщили вскрывшиеся факты биографии прабабки. Она слушала с каким-то недоверчивым видом, затем увлеклась чтением статей Ольги, опубликованных в далеком девятнадцатом году в 'Свободе России'. Андрею и самому хотелось бы почитать. Но очень уж не понравилось, как заворожено поглядывал на его девушку Блинов. И как старался!.. Тут же выложил для ознакомления всё, что сумел найти когда-то о Климович при подготовке диссертации! Вероятно, всерьез интересовался этой личностью. Не перенес бы свой интерес на родственный объект...
  
  - Сергей, - намеренно отвлек его Боровиков. - Подскажите, в дневнике Ильинского есть еще что-нибудь стоящее внимания? Честно говоря, притомили его жалобы на жизнь, да и занимать Ваше время неудобно...
  
  - Нет, что Вы!.. У меня сегодня совершенно свободный день! Так что об этом не беспокойтесь! - С подозрительной кротостью заверил историк. - Дневник, конечно, нудный. Но кое-что там периодически мелькает. Вы можете скопировать его себе. Как и мемуары Бранда.
  
  Сдерживая нарастающее раздражение, Андрей нашел в себе силы вежливо поблагодарить. И задумался. Неужели он ревнует? Блинов, конечно, в чем-то примечательная личность. Но вот так, чтобы вызвать любовь с первого взгляда?.. Это вряд ли. Поэтому следовало немедленно включить мозги и не давать волю эмоциям.
  
  - Кстати, - неожиданно вернулся к теме Сергей. - Я как-то работал в Тульском архиве... И встретил некоторые сведения от Ильинского.
  
  Извинившись перед Катей, он придвинул к себе ноут и, открыв в параллельном окне Тотал Коммандер, загрузил файл.
  
  - Вот... 21 июля 1919 года военкомбриг Анатолий Ильинский доносит тульскому губвоенкому. Цитирую: 'Части 2-й бригады после подавления мятежа находятся в жалком состоянии. В двух полках, вышедших из Тулы, осталось по сто человек. Но вышедшие из мятежа и объединенные в сводную роту дерутся героически. О них хорошо отзывается военком 66-го полка Бакланов. Бывшие мятежники сведены в штрафной батальон. В бригаде открыт 'Клуб имени Сундукова'.
  
  Андрей не удержался от ухмылки.
  
  - В качестве возмездия за его смерть?
  
  - И в конце своего доклада, - продолжил с серьезным видом Блинов. - Комиссар бригады просит опубликовать список участников Сожельского мятежа. Публикацию фамилий так называемых 'предателей' он считает необходимой хотя бы потому, что в том же июле 1919 года по Тульской губернии насчитывается до 10 тысяч дезертиров, а на призывные пункты явились только 6 тысяч 147 человек.
  
  - Кстати!.. - Вспомнил Боровиков. - Встречались ли в Тульском архиве материалы по деятельности ЧК? В следственном деле Недозбруева есть его собственное признание, что в ноябре 1918 года он оказался на месяц под арестом у чекистов.
  
  Вернув Кате ноутбук, Сергей тут же срефлексировал.
  
  - Вы видели его следственное дело?!
  
  - Пока только первую часть собственноручных показаний. Мне ее любезно предоставил Роман Рельян, эстонский исследователь.
  
  Блинов, прищурившись, кивнул.
  
  - Знаю такого. Читал его диссертацию... Основательный труд. Там, кстати, тоже Климович упоминается - как сотрудница 'Свободы России'. И каково Ваше впечатление о Недозбруеве-узнике?
  
  Андрей качнул головой.
  
  - Рано делать выводы. Я почти ничего не видел. Только часть рассказа следствию. Ни одного допроса. Вот, согласитесь - по допросу Савьясова сразу видно, что человек держался достойно. Там есть диалог и общее время 'разговора по душам'. И можно сделать вывод - много били или давили, а он сказал только то, что хотел сказать. А здесь... 'Официальная дневниковая запись' - фактически так. Разве что одно отмечу: Недозбруев все берет на себя.
  
  Услышав свою фамилию, Катя отвлеклась от чтения и о чем-то всерьез задумалась. Наверное, вспоминала впечатление от следственного дела прадеда.
  
  - В Туле, конечно, пересмотрю еще раз фонды, - кивнул Блинов. - Но, почти уверен, что о мятежнике и его родне все основательно выгребли в специальную папочку. Потому что прежние мои поиски информации о нем в этом архиве вообще ничего не дали. А ведь такого не бывает! Человек всегда оставляет о себе следы. Только в случае намеренного изъятия возможна подобная 'стерильность'!
  
  - Ох уж эта специальная 'папочка'! - Вздохнул Андрей и рассказал Сергею про Линева и таинственном засекреченном деле в одном из московских архивов.
  
  Однако москвич скептически ухмыльнулся и вынес неожиданное резюме.
  
  - Мне кажется, это тоже миф. Никакое старое и близкое знакомство не позволило бы показать реально засекреченную папку. У меня ведь тоже есть однокашники-архивисты. Так что могу судить... Но наверняка какие-то фонды действительно ждут 2016 года, чтобы стать открытыми для исследователей. Всего-то восемь лет осталось... Ну, пусть - десять. Надеюсь, доживем.
  
  
  * * *
  - Ты почему так злился? - Уверенно лавируя в большом и быстром потоке машин, спросила Катя, бросив на него короткий взгляд.
  
  - Ничего подобного, - нахмурившись, ответил Боровиков и попытался уйти от разговора. - Кажется, впереди пробка... Кать, а давай рванем куда-нибудь на природу? Возьмем у Никиты палатку напрокат... Жаль, моей здесь нет - очень толковой себя показала.
  
  Она с сожалением вздохнула и повернула на какую-то мелкую улочку.
  
  - Попытаемся от пробки уйти. Я этот район хорошо знаю... Андрей, мы полдня будем по жаре и пробкам выбираться из Москвы. Это у вас хорошо: час-полтора - и ты уже где-нибудь на реке. А здесь еще попробуй, вырвись!..
  
  - Вот за что я и не люблю мегаполисы... - Расставаясь с прекрасной идеей, огорчился он. - А завтра?
  
  - А завтра - еще хуже - пятница! Впрочем... - Она прищурила глаза. - Если выедем этой ночью, возможно удастся относительно быстро... Но ты, кстати, ушел от ответа! Сидел, дулся, сверлил глазами этого несчастного рыжика.
  
  - Никакой он не несчастный, - пробурчал Боровиков. - И вообще - почему ты его жалеешь?
  
  - Так ты меня ревнуешь? - Неожиданно обрадовалась Катя и, резко притормозив у обочины, сама поцеловала его.
  
  Поцелуй затянулся. Остановились они с трудом.
  
  - Нам еще долго ехать? - Недовольно посматривая на огибающих машину прохожих, уточнил Андрей.
  
  - Если сейчас удачно выедем, минут пятнадцать, - Заговорчески улыбаясь, провела пальчиками по его губам и щекам Савьясова.
  
  - Тогда чего мы ждем? Сейчас укушу! Щекотно же!
  
  Она счастливо рассмеялась и вернулась на водительское сидение.
  
  - Позвони Никите - палатку попроси, - напомнила Катя и резво тронулась с места.
  
  А затем, вслушавшись в его разговор с родственником, добавила:
  
  - Скажи, что мы к его офису подъезжаем. Пусть новую даст. С деньгами потом разберемся.
  
  Никита в деловом костюме и яркой рубашке выглядел совершенно незнакомым и непривычным. Он встретил их возле крыльца какого-то офисного здания с сигаретой в зубах и небольшим голубым мешком палатки.
  
  - Короче, это не палатка, а так - издевательство. Но вы же торопитесь, ё-моё! Попробуй, успей вас 'обслужить'! Покупать ее не нужно. Я просто даю напрокат. Кстати, Андрюха, эта помада тебе не идет.
  
  Усмехнувшись и с веселым упреком глянув на Катю, Боровиков поинтересовался:
  
  - А что там со вчерашним инцидентом слышно? Меня в розыск по СНГ еще не объявили за 'тяжкие телесные'?
  
  - Тебя? - Удивился Никита. - Забудь! Не та весовая категория твоего 'проступка'. Да и потом - Пашка на себя это взял. Шевелев что-то бубнел про сантехника, но больше никто эту инфу не подтвердил. Опер, толковый паренек, конечно, удивился: мол, зачем ты сие сотворил, да еще так безграмотно? А Пашка ему отвечает: что с меня, контуженного, взять? Могу, говорит, даже справку показать, имеется. Тем более, такой гнев за попранных предков обуял... Ну, и сам ржет при этом. В общем, не забивай голову!
  
  И все же на душе было неспокойно.
  
  - Точно ему ничего не будет?
  
  - Точнее не бывает, поверь! - Авторитетно заявил Савьясов и серьезно глянул на сестру. - Кать, можно тебя на минутку?
  
  Они перемолвились буквально парой слов. Оба - мрачнее тучи. Боровикову показалось, говорят о Павле.
  
  Уже в машине он не удержался и впрямую спросил у Кати.
  
  - А что это за Нанка? И почему на нее так нервно реагируют братья Савьясовы? Особенно Павел?
  
  Катя сразу переменилась в лице. Отвечать ей явно не хотелось. Но и повода скрывать правду не было.
  
  - Нанка - она очень хорошая. Вот только похоронила себя заживо. И к Пашке возвращаться не хочет. Виноватым его считает.
  
  - Она его жена? - Удивился Андрей.
  
  - Да. Они с детства... В восемнадцать лет поженились. Потом после контузии она его выходила. У них все очень хорошо было. Но Нанка считает, что...
  
  - Что?
  
  - Что Пашка детей убил...
  
  И Катя прервалась. На глазах ее выступили слезы.
  
  - Каких детей? - Только и смог вымолвить он.
  
  - Их детей! Юру и Костика! Пашка по лихости на машине под Камаз влетел! Самого едва собрали, а...
  
  Андрей потрясенно молчал. Катя, уже не сдерживаясь, плакала.
  
  - Семь лет прошло... Всем горе! А Нанка... Никита считает, что она Пашку бросила... И сейчас не хочет возвращаться! Траур, говорит, до конца дней!.. А разве это правильно???!!!
  
  Едва приткнув машину на обочину, она пыталась успокоиться. И Боровиков успел сто раз пожалеть, что затронул эту тему.
  
  
  * * *
  В два часа ночи неожиданно зазвонил мобильник Андрея. 'Наверное, какой-нибудь пьяный олух ошибся', - предположил он, с неохотой вставая с дивана и подыскивая 'особо ласковые' слова для ответа.
  
  - Кому это не спится? - Удивилась Катя, выжидающе глядя на него.
  
  Однако высветившийся номер настолько поразил Боровикова, что в первый момент он даже не поверил.
  
  - Хм... Медиа-холдинг?.. Где я собеседование проходил! Что за черт? - И, откашлявшись, ответил.
  
  Ошибки не было. Но услышанное совершенно не вписывалось в привычную картину мироздания.
  
  - Андрей Александрович! Нам срочно нужна информация о теракте в Минске! С фотографиями, интервью и сопутствующими материалами! Считайте это своим испытательным заданием...
  
  В Беларуси никогда не происходило терактов. И, на его взгляд, не могло происходить в принципе! Ничего не отвечая Кате, Боровиков тут же загрузил ноут, вошел в Интернет и, совершенно обалдевая, прочитал сообщение БелаПАН: 'От 40 до 50 человек пострадали в результате взрыва, который произошел во время праздничного концерта в Минске 4 июля около часа ночи'.
  
  - Полный бред! Кому это нужно?! - Пробормотал он, набирая телефоны минских коллег и узнавая в Интернете расписание ближайших рейсов самолетов. Поездка на природу, по понятным причинам, отменялась.
  
  
  
  
  
  Глава XLVI
  
  1919 год, Март, 27-го дня, город Сожель, здание городской тюрьмы
  
  Тихо и неразборчиво шушукались соседи по нарам. Кто-то сипло кашлял. Ему вторил другой, но звонче и дольше. Время тянулось нудно, бессмысленно. Нестерпимо. 'Выпустили бы уже погулять для разнообразия...' - мрачно подумал Аарон, лежа на боку и тупо рассматривая стену перед собой. Та пестрела выцарапанными именами: какие-то васьки, хромые, кацики... Чем-то темным - как бы ни кровью - начертано: 'Убью гадину Дуську!'. И даты - еще довоенные, но попадались и недавние.
  
  Тяжело вздохнув, он повернулся на другой бок, чувствуя, как через нательную рубаху впивается в кожу жесткая, словно веники, солома. И наткнулся взглядом на Цырлина - тот лежал на нарах напротив. Ревкомовец хмуро посмотрел в ответ и, двинув желваками, закрыл рукой глаза. Наверное, видеть никого не желал. Переживал. Не мог забыть собственной малодушной радости, когда железнодорожного чекиста Федю увели, а его вдруг оставили. Жив ли тот Федя? Полдня прошло, как забрали...
  
  Из дальнего конца коридора послышались невнятные, но громкие и лающие голоса тюремщиков, лязг открываемых дверей - арестантов выпускали на прогулку в коридор. Арон присел, спустил ноги на пол и с нетерпением уставился на решетчатое оконце. Соседи по камере ожидаемо зашевелились, и только Цырлин оставался лежать на своем месте.
  
  Звуки приближались. Вот уже открыли камеру Фрида, несколько неспешных шагов к двери под номером тринадцать, звяканье связки ключей, щелчок...
  
  - Эй, ты! - Незнакомый солдат с оспинами на рыхлом лице указал коротким пальцем на Аарона. - Дуй к доктору! Немедля! Усёк?
  
  Вид у солдата был подозрительный. Цепкий прищур, ухмылка на губах. Каган задумался: не один ли из участников его 'заговора'? Но медлить не рискнул - первым вышел из камеры и, направившись к кабинету доктору, неуверенно оглянулся.
  
  - Ходи, кому сказал! - Поторопил арестанта все тот же солдат и незаметно для остальных подмигнул, подтверждая возникшие догадки.
  
  Идти, между тем, было тяжело. После вчерашних издевательств болело все тело, каждая мышца. Однако не успел Арон толком пожалеть самого себя и дойти до кабинета доктора, как дверь неспешно открылась и на пороге показался все еще более желтый и страшный товарищ Пухов. Мгновенно позабыв о недомоганиях, Каган ринулся к нему и, поддержав под локоть, с жаром зашептал на ухо:
  
  - Товарищ Пухов! Мы Вас спасем! Есть один план!..
  
  Но договорить Аарон не успел. Чекист медленно повернул к нему лицо и попытался ухмыльнуться.
  
  - Ка-а... Кого... Ты... Н-на-ме-рен... С-спасать? - С непонятной злостью, едва размыкая непослушные разбухшие губы, выдавил Иван Иванович.
  
  - В-вас!.. - Растерянно заявил Каган.
  
  Пухов беззвучно рассмеялся. Однако сил на это ушло много, и, прислонившись к стене, он едва не сполз на пол. Каган вовремя поддержал.
  
  - Не дури, понял?! - Отдышавшись, отчаянно перемежая слова матом, огрызнулся председатель Чрезвычкома. - Помру я... скоро! Крысу эту...д-доктора слышал? Овчинка... выделки... Напрасно всё...
  
  - Но фельдшер Павел говорит, что тоже осматривал Вас! Утверждает, что раны заживут! Если инфекция не пойдет вглубь...
  
  Пухов, почти не слушая его, сплюнул на пол.
  
  - Не части... До лестницы... помоги... И себя, дурака, не губи!..
  
  Каган продолжал уговаривать, убеждать, но, кажется, всё было без толку. Отрешившись от всего и сосредоточившись на каждом шаге, чекист пропускал слова мимо ушей.
  
  Возле лестницы Арона оттеснил незнакомый солдат - крупный, богатырской стати, бородатый. И, взвалив Пухова на плечо, с равнодушным видом легко снес вниз по лестнице.
  
  - Видал? - Со странной смесью гордости и восхищения спросил из-за спины незаметно подошедший Прошка. - Сказывают, подводу из хляби один, без коня, вытаскивает. Силен мужик! Из ефремовских, кажись. Но нелюдим, ни с кем не якшается. Сам по себе. Может, большевик скрытный? Кто ж знает?
  
  Давешний постоялец с нехорошим прищуром в задумчивости смотрел на опустевшую лестницу.
  
  - Ну и как? Побалакал с чекистом? - Понизив голос, поинтересовался солдат.
  
  - Он не хочет... - Растерянно признался Арон.
  
  Прошка хмыкнул, достал жаренные семечки подсолнечника и некоторое время сосредоточенно щелкал их, сплевывая прямо на пол.
  
  - Ну и пущай не хочит, - неожиданно вымолвил он, опасливо оглядываясь по сторонам. - А мы его всё ровно поменяем!
  
  
  1919 год, Март, 27-го дня, город Могилев, здание губкома партии
  
  Затягиваясь третьей папиросой подряд, Лев нервно вымеривал шагами коридор перед кабинетом, отведенным в губкоме члену Реввоенсовета Пыжеву.
  
  Только что в Могилев прибыл вызванный для доклада из Жлобина сожельский военком Маршин - единственный из защитников 'Савоя', прорвавшийся за пределы захваченного города. Однако и словом перемолвиться с ним Каганов не успел - Алексея привезли с вокзала на авто и сразу же завели в кабинет Пыжева для разговора с глазу на глаз.
  
  Выпустив кольцо дыма, Лев качнул головой, вспоминая мимолетную встречу на лестнице. Вид у сожельского военкома был нехорошим. Осунувшийся какой-то, серый. Да еще равнодушное, застывшее выражение лица. Такое у покойников иногда бывало. У Свердлова, например.
  
  Звучно скрипнули дальние двери, и в коридоре показался Иван Сурта. Заметив Льва, криво усмехнулся, кому-то что-то сказал за своей спиной. Следом появился губкомовец Жбанков, бывший матрос - человек излишне прямолинейный и неудобный. И, если уж на прямоту, глуповатый. Переглянувшись с ним, Сурта пригладил усы и вразвалочку - словно сам в прошлом матрос, а не фельдшер - неспешно двинулся к Каганову.
  
  За те полтора дня, что Лев провел в Могилеве, им до сих пор не довелось столкнуться лоб в лоб. Всегда вокруг были люди, совещания, телефонные переговоры. И тут вдруг выдалась возможность - пообщаться, как говорится, 'без купюр'. Жбанкова считать помехой было бы смешно. Для Сурты он - будто тень, свой в доску.
  
  Председатель Могилевского губкома и первейший недруг сожельских комитетчиков намеренно смотрел куда-то вдаль, 'сквозь' Каганова. Высокомерно, почти с аристократическим презрением - даром что 'вчера от сохи'.
  
  'И понабрался же где-то таких манер?!' - ухмыльнулся Лев, гася окурок о треснувшее блюдце на подоконнике. В мыслях промелькнуло язвительное: наверняка, барин или управляющий так себя держал перед народом в родной деревушке Ивана. Вот теперь и сам ненароком копирует 'господскую линию', не догадываясь, кого повторяет...
  
  - Огоньку не найдется? - Кривя губы, с видимой ленцой обронил Сурта.
  
  Вместо ответа Каганов неторопливо протянул коробок спичек и выжидающе уставился прямо в глаза. Мол, видели и не такие 'спектакли'. Иван недовольно свел брови, закурил и вынужден был первым начать разговор.
  
  - Новые известия получил? Доложи обстановку! - Нахрапом попытался взять председатель губкома. Да не вышло.
  
  Лев заулыбался, демонстративно уселся на низкий широкий подоконник. Намеренно огляделся по сторонам и, выждав паузу, участливо спросил:
  
  - Иван Захарович, переутомились, поди?
  
  Сурта помрачнел, и желваки на его лице проявились резче.
  
  - Что, Лев Маркович? Паясничаешь? А ведь плохи твои дела, так? Не бывать теперь Сожельской губернии... - Понизив голос, почти прошипел он.
  
  - Не бывать, говоришь? - Неожиданно для себя разъярился Лев. Однако удавалось пока сохранить видимое спокойствие. - А как же постановление Наркомата внутренних дел? Пусть и не наш, сожельский, вариант взял верх, но губернию-то утвердили! Так что быть теперь твоему Могилеву мелким уездным городишкой. Как он и есть на самом деле,
  
  - Постановление! - С издевкой протянул Иван и со злорадством улыбнулся. - Когда оно было, то постановление?! Напомни? Как раз в первый день мятежа, когда еще никто не знал, что нет больше советского города Сожеля?! Ах, какая потеря! И кто ты теперь такой, Каганов? Министр без портфеля?! В Москве всем дорогу перешел, на каждой ветке нагадил...
  
  - Великолепное знание вопроса! Я в восхищении, Иван Захарович! Была бы шляпа - снял бы, да поклонился! - Из-за всех сил стараясь не повышать голоса, Лев даже зубы стиснул. И все же прорвало. - Какая же ты сволочь, Иван! Там наши гибнут, а ты!.. Старые счеты сводишь!..
  
  Лицо Сурты перекосилось.
  
  - Счеты?! А ты о чем речь ведешь? О товарищах? Или о Могилеве с Сожелем? Я пытаюсь вразумить тебя, зарвавшегося выскочку, на место поставить! Но только вижу, наука моя не впрок!..
  
  - Для своего губкома силы и науку прибереги!.. - Буквально зарычал Каганов.
  
  - Да вы с ума сошли, товарищи! - Не выдержал вдруг Жбанков. - Еще дуэль буржуйскую устройте! Понятное дело, что ни о какой новой губернии теперь и речи нет!
  
  - И ты - туда же?! Не веришь, что мы Сожель вернем?!
  
  Жбанков нахмурился, покачал головой, посматривая на рассвирепевшего Каганова. Закурил. Подняв глаза вверх, задумался.
  
  - Да город-то вернем... - Наконец, выдал он, морща лоб. - Все ж какие силы стягиваются! Вон и автомобили-броневики, и Орловская артиллерия. И дивизия целая. Да еще бронепоезда... Дело-то в другом! Ведь что оказалось? Сожель - логово контры! Опасно туда советскую губернию переводить. Сначала перевоспитать массы нужно, успокоить, порядок железной метлой навести. А сил-то для этого почти нет! Извини, Лев Маркович, но работать в Сожеле наверняка уже некому...
  
  Бывший матрос-балтиец резко замолчал. Даже Сурта помрачнел. Ощущение случившейся, еще неизвестной трагедии вновь охватило холодом душу. В мыслях промелькнули Лиза, Сёма Комиссаров, Пухов, Вилецкий, Хавкин и снова Лиза. 'Хоть бы была жива!' - мысленно взмолился Лев.
  
  Неожиданно, как это всегда бывает, когда долго ждешь, распахнулась дверь кабинета Пыжева. На пороге показался, одергивающий гимнастерку Маршин - со скорбными складками у рта, насупленными бровями. Но уже не такой страшный, как по приезду.
  
  - Алексей! Товарищ Маршин! - Дрогнувшим голосом окликнул его Каганов.
  
  Военком недоуменно оглянулся. Он обнялись.
  
  - Как там? - Преодолевая комок в горле, спросил Лев.
  
  - Плохо, очень плохо, Лев Маркович! - Сухо обронил Маршин. - Пал 'Савой', еще двадцать пятого, днем. Все в тюрьме, ждут расстрела. По дороге в тюрьму толпа била и калечила... Может, и расстреляли уже... Коммунистов вылавливают по городу... Это мне позже в Узе рассказывали спасшиеся товарищи.
  
  - Кто во главе мятежников? - Каменея от услышанного, едва сумел спросить Каганов.
  
  - Какой-то генерал Недозбруев. Но не монархист. Вроде эсер... Понятия не имею, кто такой...
  
  Они помолчали и, случайно столкнувшись взглядом с внимательно слушающим Суртой, Лев со страхом спросил:
  
  - Про Лизу... Про товарища Корнееву что-нибудь стало известно?
  
  Военком еще пуще нахмурился, и у Каганова рухнуло сердце.
  
  - Тут вот какое дело... - Негромко начал он. - Про то, что она на телефонной станции была, Вам передавали?
  
  Лев с трудом кивнул.
  
  - В Узу пробрался Химаков... Говорит... Она жива, но...
  
  - Что 'но'???!!!..
  
  - ...Перешла на сторону мятежников при сдаче телефонной станции...
  
  Его смелая Лиза, перенесшая аресты, ссылки, подполье - предательница?!..
  
  - Это невозможно!.. Бред какой-то... - Словно оглушенный, выдохнул Лев, а вдохнуть уже не смог.
  
  Впившись глазами в побледневшее лицо Маршина, он потрясенно молчал. Вспомнил Химакова - авторитетный, взрослый человек, бывший подпольщик, проверенный и толковый советский работник. Зачем ему оговаривать Лизу?
  
  - Нет... Ни за что не поверю... Химаков сошел с ума!
  
  Военком согласно кивнул.
  
  - Лев Маркович, вернемся в город - сами всё выясним! - Горячо заверил он. - Самому непонятно, как такое могло произойти?! Химаков явно что-то напутал! Мы же с ней связь держали! До самого последнего момента! Она перехватывала сообщения противника, передавала все переговоры!.. Нет, тут точно что-то не так! Я помню ее настрой! Молодцом держалась!..
  
  Предложив Алексею папиросу, Каганов закурил и сам. Пальцы тряслись - даже спичку зажечь не смог.
  
  Казалось, военком говорит искренне и действительно не верит в приписываемое Лизе предательство. Обычно спокойный и выдержанный, он тоже был взволнован.
  
  - Что дословно рассказывает Химаков? - Спросил Каганов, взяв себя в руки и проводив взглядом так и не рискнувшего высказаться по ситуации Сурту.
  
  Глубоко затянувшись и присев вместе со Львом на подоконник, Алексей понизил голос.
  
  - Якобы, встретил Елизавету Михайловну в центре города двадцать пятого, вечером. Выглядела подозрительно, глаза бегали... Химаков предложил ей помощь - вместе с ним выбраться к нашим, на Узу. Но Корнеева наотрез отказалась. И пригрозила сообщить в комендатуру о его намерениях.
  
  - Куда?! - Нахмурившись, уточнил Каганов.
  
  Маршин кивнул.
  
  - Да, Вы ведь не знаете. Бунтовщики организовали комендатуру, чтобы за порядком следить и сдерживать грабежи в городе. Должен, кстати, признать, им это удалось. По сообщениям крестьян и наших людей, проникших в город, погром и безобразия бунтовщики остановили.
  
  - Ясно! Но... Дальше-дальше!
  
  - Не знаю, дальше совсем ерунда... - Покачав головой, расстроено выдохнул военком. - Якобы, она сказала, что порывает с 'жидовской властью', с Кагановым и уже примкнула к мятежникам. Еще много всякого бреда про Русскую республику...
  
  Лев вскинул брови.
  
  - Точно бред!
  
  Фраза про 'жидовскую власть' была совершенно не Лизиной. Если бы он не говорил с ней по телефону, не почувствовал ее за считанные часы до захвата телефонной станции!.. Отчаянье слышал, страх слышал, но трусости... Вот этого не было!
  
  - Кто-нибудь еще об этом говорит?
  
  - Нет, только Химаков ее видел. И рассказывает всем вокруг. Какое-то подозрительное рвение... Хотя, человек он, вроде, надежный. Но вот, если честно, когда я его допрашивал, ощущение странное появилось - что-то он крутит...
  
  Лев задумался. Если Химаков намеренно наговаривал на Корнееву, то с какой целью? Мотивы оставались непонятны. Чем ему Лиза мешала? Ничем. Или через нее по Каганову бил? Но и в этом смысла не виделось - слишком разного они ранга, чтобы соперничать.
  
  - Химаков ведь тоже к мятежникам попал, - глухо продолжил Маршин. - С Недозбруевым общался, ругает его, тряпкой безвольной обзывает. Не знаю. Ситуация говорит об ином.
  
  Каганов с интересом глянул на Алексея.
  
  - Откуда он мог возникнуть - этот генерал Недозбруев? Алексей Петрович, вот ты, как бывший офицер, как оцениваешь происходящее?
  
  Задумавшись, Маршин потер складку на лбу и неопределенно пожал плечом.
  
  - Если откровенно, кажется мне, что я все-таки его знаю. Но очень уж невероятно получается. Поэтому и Пыжеву не говорил. Вот если сам по спискам военспецов Тульской бригады догадается проверить...
  
  - Думаешь, военспец? В генеральском звании!?
  
  Мотнув головой, Алексей уточнил.
  
  - Нет, генералом его сейчас зовут. Если это тот, кого я знаю и с которым даже знаком...
  
  - Даже так?!.. - Не удержался Лев.
  
  - Именно. Штабс-капитан, Заведующий хозяйством 68-го полка. Кажется, Владимир. Такой - внешне обычный, спокойный, ни где и ни в чем не замечен, но - себе на уме.
  
  - Что-то не вяжется. Да еще интендант?!..
  
  Маршин странно посмотрел Льву в глаза.
  
  - Помнится, рассказывал он, что раньше, до Сожеля, был комбатом. Воевал. И сейчас, должен признать, неплохо воюет. Решительности, пожалуй, не хватает. Тем не менее... Толково 'выкурил' нас из 'Савоя' и город аккуратно взял. Это - если коротко... И сугубо между нами.
  
  - Алексей Петрович, ты рассудком не повредился? - Встревожился Каганов. - Так говоришь, будто одобряешь!..
  
  Ухмыльнувшись, военком покачал головой.
  
  - Я всего лишь оцениваю его действия, как военного. А политически - это совершенный авантюризм! Они всерьез надеются поднять соседние гарнизоны и вернуться к Учредительному собранию!
  
  Маршин увлекся: подробно рассказывал, как начинался бунт, что происходило в городе, как действовали коммунары, где спрятали Риту, как переносился артобстрел внутри 'Савоя' и какие потери уже известны. Немало внимания отвел и программным воззваниям мятежников. Кстати, чрезвычайно напоминающим эсеровские. Наверное, в какой-то степени они ему казались близкими. Ведь еще недавно Алексей был левым эсером.
  
  - Алексей Петрович, - деликатно перебил его Лев. - Ты больше никому ничего не рассказывай, хорошо? Я не о Лизе - хотя, и о ней не надо бы. О восстании старайся ничего не говорить. Это просто совет, из лучших побуждений.
  
  - Но почему? - Оторопел Маршин.
  
  Каганов не сразу ответил. Поморщился, пытаясь сформулировать впечатление.
  
  - Как-то нехорошо у тебя получается. Не по-советски. Будто не в 'Савое' ты был, а... снаружи. Понимаешь? Не хватало, что бы и тебя контрой объявили! Нам Лизино имя еще надо отстоять...
  
  Понял он или нет - вопрос был сложный. Моментально замкнулся, глаза приняли дежурное выражение, стал похож на себя прежнего.
  
  'Наверное, все же не понял. Обиделся', - с огорчением заключил Лев.
  
  - А где сейчас Химаков - известно?
  
  - В распоряжении оперативного штаба, на станции Уза, - несколько церемонно ответил Маршин и этим лишь подчеркнул свою обиду.
  
  Каганов по-дружески хлопнул его по плечу.
  
  - Это ты напрасно, Алексей Петрович... Вспомни, как тебя назначали к нам в Сожель военкомом? Хорошо помнишь? Трудно тогда тебе пришлось!
  
  Ответив напряженным взглядом, Маршин выжидающе уставился на председателя Сожельского парткома.
  
  - Ну, что? Давай разговор начистоту, раз уж начали? - Снова закурив, Лев уселся глубже на подоконнике и, уставившись на лепнину возле люстры, продолжил приглушенным голосом. - Ты когда появился в Сожеле? В начале января. А у нас уже была своя, проверенная команда, да еще подпольщики 'в затылок' дышали. На эту должность планировался Фрид. Но вдруг вмешивается Штаб Западного Фронта и присылает никому неизвестного бывшего офицера Маршина! Который, к тому же, в коммунистах без году неделю! Так?
  
  И Лев с прищуром глянул на Алексея. Проняло военкома. Сбросил маску, с угрюмым видом прислушался. Закинув ногу на ногу, Каганов продолжил.
  
  - Да, в первое время тяжело пришлось. И сейчас еще не совсем притерлись. Перед осадой 'Савоя' к твоему мнению не прислушались, другую тактику избрали. А зря... С одним только Пуховым, сколько копий ты сломал?! И Фрид в твоих помощниках не захотел ходить, затребовал себе отдельную должность - уездного военкома. Хотя, весь массив работы Маршин на себе тянул. Так вот... Лично я и впредь вижу тебя на этом посту. А еще лучше - на посту губвоенкома.
  
  Намеренная пауза удалась. Алексей даже лицо к нему повернул.
  
  - Только ведь могилевский губвоенком Кампан так не считает. Сам метит на эту должность. Он сейчас вместе с Суртой в губернскую тройку входит...
  
  Маршин медленно кивнул.
  
  - Это я знаю. В Жлобине повстречал. Меня командующий фронтом Надежный к себе вызывал доложить обстановку... Кампан при его адъютанте сейчас оттирается, - затушив окурок в переполненном пеплом и мусором блюдце, поджал губы Алексей.
  
  - А батальон Чрезвычайной Комиссии разве не в Узе? - Удивленно уточнил Каганов. - Кампан был направлен во главе этого отряда именно в Узу.
  
  Пожав плечами, военком предположил:
  
  - Если речь об интернациональном отряде - о латышских стрелках и китайцах - он действительно в Узе расположился. Страху нагоняет на тот шальной 71-й полк, что, по слухам, к тулякам намерен податься.
  
  - Хм, странно. А выступать на Сожель не собирается?
  
  В животе у Маршина громко заурчало. Каганов понимающе усмехнулся: в Могилеве никто не заботился о пропитании сожельских товарищей. Вроде как недосуг всем получалось. И кроме пустого морковного чая у Хаскина, Лев с утра ничего не ел.
  
  - Почему не собирается? Насколько я знаю, собирается. Кампан артиллерию ждет. Вроде бы к вечеру должна прибыть. Когда выступят - ночью или рано утром - уже не скажу.
  
  - Артиллерию? - Нахмурившись, переспросил председатель парткома. - Подожди... Но ведь артиллерия подойдет с востока и юго-востока от Сожеля, с основными силами Брянской дивизии, завтра с утра?
  
  - То - Орловская. А со стороны Узы - будет могилевская батарея.
  
  - Хорошее известие, - улыбнулся Каганов. - Получается, успеют доставить для нее прицельные приспособления?
  
  - Уже доставили, - кивнул Маршин и, помедлив, с азартом в глазах поделился. - И, смотрите, что получается. Мятежники сосредоточили все свои эшелоны на Полесской станции. Очень удобная мишень для артиллерии. Но - мешают заслоны повстанцев. Наши разведчики неплохо поработали и все-таки нашли прореху. Мятежники зачем-то сняли целый батальон с позиций. Благодаря этому теперь есть возможность обстрелять станцию с расстояния всего трех верст! Если ударим неожиданно, урон для противника будет весьма существенным. Информация, конечно, не для разглашения. Только Вам, как председателю парткома...
  
  Лев понимающе качнул головой и вернулся к прежнему разговору.
  
  - Кстати, ты ведь не в курсе последних новостей. Приняли, наконец, решение о создании Сожельской губернии. Двадцать четвертого марта. Одержал верх компромиссный вариант - губцентр переводится из Могилева в Сожель. Сразу после освобождения Сожеля начнется жесткая дележка портфелей. За моей спиной в Центре никого уже нет. Но сдаваться я не собираюсь. И тебя призываю - взвешивай каждое слово, каждый шаг. Будь осторожен, особенно с Кампаном. Ведь он прекрасно понимает, что в профессиональном отношении уступает тебе.
  
  
  
  1919 год, Март, 27-го дня, 15.00 часов, город Сожель, здание городской тюрьмы, камера нумер пять
  
  - Обед, обед! - Раздался из коридора громкий голос тюремного сторожа. Лязгнули замки, брякнула связка ключей и дверь неспешно открылась. - Десятские, а ну живо сюды!
  
  Старый дядька Никодимыч, служивший в тюрьме еще со времен царя Гороха, подкатил к камере тяжелую тележку с ведрами и половниками.
  
  Один из трех десятников камеры Леня Любарский - до восстания сотрудник газеты 'Известия Ревкома', двадцати четырех лет от роду - с любопытством приоткрыл одно из ведер и тут же получил половником по пальцам.
  
  - Куды сунешься, нехрисць!?
  
  Не обращая внимания на отповедь сторожа, Леня расстроено оповестил всех в камере.
  
  - Опять этот фасолевый суп!.. Никодимыч, да что ж такое!? Нам дышать уже нечем!..
  
  - Чай не в ресторации, - проворчал старик, наделяя десятников порциями для заключенных. - Суп, кипяток, хлеб! Ваши большуки, мабыть, лучше кормили?
  
  Передавая хлеб, Никодимыч незаметно для остальных сунул в руку Любарского спичечный коробок и тихо шепнул, отворачиваясь:
  
  - Тута на все гроши. Надо будет - еще достанем.
  
  Леня едва удержался, чтобы не обнять старика. Не обманул - принес обещанный кокаин! Без него Вилецкий совсем уже плох стал.
  
  Торопливо раздав своему десятку обед и прежде, чем самому успокоить воющий от голода желудок, Любарский ринулся к Николаю.
  
  - Коль, Коля! - Громко зашептал, стараясь растормошить ушедшего в себя Вилецкого. Но тот даже не пошевелился. Эти дни в тюрьме он ничего не ел. Лишь иногда Леня заставлял его пить теплую воду. Почти все время лежал. Или сидел, прислонившись к стене и бездумно уставившись в одну точку.
  
  Незнакомые с Николаем сокамерники пребывали в уверенности, что большевик потерял голову от страха и ввалился в жуткую депрессию. Но старые товарищи знали правду. Вилецкий мучительно страдал без кокаина.
  
  - Я Павел, - неожиданно отозвался редактор 'Известий Ревкома'. Голос звучал слабо и апатично. Леня едва расслышал.
  
  - Хорошо-хорошо - Павел! - С жаром зашептал ему на ухо Любарский. - Мы кокаин для тебя достали!
  
  Вилецкий резко сел, взор его прояснился.
  
  - Где?!.. он?
  
  - Тихо, тихо... - Успокаивая товарища, Леня засунул ему в карман заветный коробок. Затем вернулся к своей порции обеда и стал свидетелем чудесного преображения. Лицо Николая порозовело, глаза заблестели, плечи расправились. Он потянулся, быстрым шагом подошел к окну, вызывая удивление сокамерников, привыкших к его неподвижности.
  
  - У нас что - день? Или утро? - Оживший Вилецкий с улыбкой всмотрелся в небо. - Солнце высоко! Значит - день!
  
  Глядя на него, Комиссаров недобро покачал головой.
  
  - Наверное, зря мы тебя 'выручили', Николай! Смотришь, через недельку уже бы освободился от этой дряни...
  
  - Ты надеешься еще целую неделю здесь просидеть? - Не отрывая глаз от наползающих туч, усмехнулся Вилецкий. - Я не верю, что за все это время не найдутся силы, способные хорошенько взгреть бунтовщиков и вернуть в Сожель Советскую власть! А за 'дрянь' - спасибо! Человеком себя почувствовал.
  
  - Ну-ну... И ты считаешь это - человеческим состоянием? Быть постоянно зависимым от какого-то дерьма? А иначе - не жизнь? - Разминая хлеб в супе, ухмыльнулся Семен. И оглянулся на громкий стон, вырвавшийся у Пухова.
  
  - Иван! - Наконец, вспомнил о друге Вилецкий. Торопливо пробрался к его нарам, встревожено всмотрелся в лицо, взял за руку.
  
  - Аккуратнее! - Предупредил Комиссаров. - У него как раз в этом боку рана.
  
  - Иван что - у доктора был? Голова бинтами перевязана... Неужели лечат только для того, чтобы стоять мог на расстреле? - Размышлял вслух Николай. Наверное, ждал опровержения.
  
  На мгновенье нахмурившись, Семен оценивающе глянул на Пухова и вновь принялся за еду. На вопрос так и не ответил. Да и откуда он мог знать? Позавчера нещадно избивали Ивана, а теперь вот два дня к доктору таскали на второй этаж... Рядом тяжело вздохнул Данила Гуло. И уставился невидящим взглядом на активно работающего ложкой Сергея Бочкина. Скорбно наморщил лоб, опустил плечи. Но потом все же тихо спросил у Комисарова:
  
  - Как думаешь, все же расстреляют?
  
  Председатель Ревкома медленно кивнул, тщательно прожевывая хлеб.
  
  - Ярославское, Самарское восстания вспомни. Вождей расстреляют, а рядовых освободит ожидаемая помощь, - ответил он, понизив голос. Так, что слышали только те, кто поблизости.
  
  Громко вздохнув, Гуло угрюмо выматерился. Хотел что-то добавить, но - не успел. Неожиданно щелкнул замок, широко открылась дверь и вошла целая делегация - с десяток вооруженных до зубов солдат, несколько офицеров и надзиратель с листом бумаги в руках.
  
  Все замерли, ожидая чего-то ужасного.
  
  - Так! - Выдвинулся вперед тюремщик с бумагой. Кто тут у нас по списку? Ага, вот! Вилецкий...
  
  Николай едва заметно дрогнул и побледнел.
  
  - Бочкин...
  
  Сергей закрыл лицо руками и сжался.
  
  - Гуло...
  
  Данила до синевы стиснул губы и словно сам себе кивнул.
  
  - Нет, - вдруг вмешался офицер. - Гуло - из железнодорожников. Его вычеркнули.
  
  Данила широко распахнул глаза.
  
  - Хорошо. Комиссаров...
  
  Семен - внешне совершенно спокойный - продолжил есть.
  
  - Пухов...
  
  Иван все еще пребывал без сознания.
  
  - Так, здесь - всё. Из списка больше никого, - надзиратель ищущим взглядом окинул камеру. - Всем названным дается пять минут на сборы!
  
  'Вот оно', - понял Любарский. - 'Так буднично, так странно. И от этого еще страшнее'.
  
  Тюремщик и лысоватый офицер вместе с караулом вышли. В камере остался молодой, еще безусый светловолосый паренек, до сих пор никак себя не проявивший. Судя по форме и сапогам, он тоже был из офицеров. И первоначальное безобидное впечатление о себе, разрушил в течение мгновенья. Резко стронувшись с места, рванул к ближайшему из зачитанного списка - к Бочкину. Сергей даже отшатнулся, столкнувшись с его безумным пылающим взглядом. Раздувая от ярости ноздри, молодой человек буквально плевался проклятиями, руганью и угрозами. Затем, потеряв интерес к Сергею, подбежал к Семену. Выбил из его рук остатки похлебки, стеганул рукояткой 'нагана' и, извергнув иступленный монолог о 'проклятых жидах', обратил свое внимание на Пухова.
  
  - Вот с тобой-то, мразь чекистская, я особо поговорю!
  
  Обрушив поток грязи и жутких картин, как он лично разделается с 'главным чекистом', визитер вдруг понял, что Иван его не слышит, и от досады едва не завизжал.
  
  - Ты притворяешься, гнида!!! Знаю я вашу лживую большевистскую породу! - И остервенело несколько раз саданул бесчувственного Пухова по босой ноге.
  
  Приступ ярости у офицерика продолжался еще минут пять. Он метался среди арестантов, обещая всем скорую и мучительную смерть. Потом вдруг резко поостыл и столь же резко покинул камеру. Кто-то из тюремщиков, ожидавших в коридоре, услужливо закрыл за ним дверь.
  
  - Кто это был? И вообще - что это было?! - Недоуменно выпалил Любарский.
  
  - Да мало ли падали в банде? Еще задумываться, кто таков? - Брезгливо процедил Вилецкий, собирая немногие вещи - свои и Пухова. А затем, понизив голос, добавил. - Тут скорее задумаешься - просто пристрелят или как этот припадочный рисовал?..
  
  В воздухе повисла гнетущая тишина. И Лёне стало стыдно. Люди на смерть собираются, а он вопросы глупые задает. На смерть - тут уж яснее ясного. Не пугают - на смерть! И помощь никак не успеет! Даже канонады не слыхать... Значит, точно на смерть... Всерьез.
  
  Невысокий, головастый, некрасивый Комиссаров что-то тихо говорил Гуло, сидя рядом с ним на нарах. Тот едва не плакал, кивая и кусая кулак. Глаза точно были мокрые. Бочкина колотило мелкой дрожью. Он то и дело поднимался, что-то пытался надеть или взять, но все валилось у него из рук. Сергей вновь садился на нары и, закрыв лицо, раскачивался из стороны в сторону.
  
  Оглянувшись на замерших от страха сокамерников, Лёня подошел к Вилецкому - еще живому, существующему, из плоти и крови - и, ощутив, как сильно сжало горло, порывисто обнял. Вот он - а через миг останется только в памяти... От этой мысли не выдержал - разрыдался. Коля помрачнел, свел брови и, вздохнув, ободряюще похлопал товарища по спине.
  
  - Любарский, не нужно! Слышишь? Не нужно! - Голос его стал глуше и прервался на вздохе. Помолчав, Николай тихо добавил. - Спасибо, что достал... Хоть человеком умру.
  
  - Коля, я... - Говорить было больно. Слезы заливали лицо. Да еще в этот миг скрипнула дверь... Пришли, изверги.
  
  Комисаров порывисто встал, шумно выдохнул.
  
  - Всё! - И обнялся с подскочившим следом Гуло. К нему подходил еще кто-то - проститься, пожать руку. Семена многие уважали.
  
  Расцеловавшись на прощанье по-христиански, Коля взволнованно глянул на Любарского и сказал просто, буднично, будто попросил.
  
  - Крепись. Если выпустят, отомсти.
  
  Следующие мгновенья заволоклись для Лени необъяснимым туманом. Вроде и видел все, и сознания не терял, а вспомнить, как уводили товарищей из камеры, уже не мог. Громыхнули носилки с Пуховым о косяк - вот и вся память. Пусто стало - пусть и три десятка человек рядом. Пусто и холодно.
  
  - Может, не расстрел? - Пробормотал словно сам себе Гуло. И обернулся к Любарскому. - Лёня, может не расстрел? Может... Заложниками, может?
  
  Ему не хотелось добивать Данилу. Тому было, видать, еще тяжелее. Его ведь тоже хотели... Чудом не увели. А заложниками - заложниками можно и здесь, в тюрьме держать... Но, просушив мокрое лицо рукавом рубахи и шмыгнув носом, он кивнул.
  
  - Может...
  
  ...Через несколько часов в камеру опять зашли какие-то офицеры. Держали себя ровно, интересовались условиями, спрашивали о жалобах.
  
  - Псих какой-то из ваших тут на всех кидался, смертью грозил. Вот и вся жалоба! - Буркнул рабочий-коммунист средних лет. Кажется, Федорович.
  
  Офицеры странно переглянулись. Расспросили подробности и приметы 'припадочного'. После чего собрались на выход.
  
  - А что с нашими товарищами? Которых увели?.. - Ринулся к ним совсем уже отчаявшийся Гуло.
  
  - Расстреляли, - пожал плечами офицер с темными усиками. И, бросив взгляд на своего товарища, криво усмехнулся. У Лени сердце рухнуло.
  
  - Да будет Вам людей пугать, - вдруг возразил тот самый, другой повстанец - с оспинами на лице и умными карими глазами. - Ваши товарищи - заложники. Никто никого не расстреливал. У нас, знаете ли, правосудие, а не большевистский произвол.
  
  И, оставив арестантов в полной неопределенности решать, кто же из офицеров сказал правду, поспешили уйти.
  
  
  
  1919 год, Март, 27-го дня, 17.00 часов, город Сожель, Полесская станция (Сожель-Товарный)
  
  - Нет, ну это же невозможно! Вот так сидеть и ждать, когда бандитам стукнет в голову нас расстрелять!? - Нервно ударив кулаком по раме вагонного окна, выплеснул напряжение Лева Файншмидт - бывший петроградский студент, а ныне сотрудник Чрезвычкома.
  
  Наум Атлас понимающе вздохнул. Молодой человек, нетерпеливый. Сам-то он сидел в этом проклятом вагоне вторые сутки. А были и такие, кого повстанцы поймали на вокзале еще двадцать четвертого числа. Тяжело здесь - тесно, зябко, голодно. И постоянное напряжение, страх за будущее изматывали невероятно.
  
  Во второй половине дня к пестрой публике арестованных вдруг прибавили еще десятерых. Да кого!!! Только за новичками закрылась дверь, Наум Атлас, помощник начальника милиции 2-го района города Сожеля, тут же рванул навстречу Зое Песину и Фриду.
  
  - Живые! Товарищи! - Подавляя слезы в глазах, обнял он бледного, как тень военкома. Тот охнул и скривился от боли.
  
  - Наум, аккуратнее! Он едва передвигается - все ребра сломаны, - предупредил Зоя.
  
  - Пока живые! - Сердито подчеркнула находившаяся среди них девушка с расцарапанным лицом. Атлас не сразу признал в ней подругу товарища Пухова.
  
  - А на носилках?.. - Мелькнула догадка и, вглядевшись, он понял, что не ошибся. Пухов. Страшный, желтый, с заплывшими глазами и перевязанной головой. Глухо постанывая, чекист сжимал руку девушки и не отпускал ее от себя. Там же, возле носилок, уселся редактор Вилецкий, чуть в стороне - председатель Ревкома Комиссаров, затем молоденький мальчик с правильными красивыми чертами лица - кажется, из отдела юстиции, чекисты Бочкин, Иванов и Файншмидт.
  
  - Что с товарищем Войцеховичем, известно? - Подозревая недоброе, взволнованно спросил Наум у Зои Песина.
  
  Комиссаров нахмурился, Песин и Бочкин посмурнели. Ответил чекист Файншмидт:
  
  - Его еще при первом штурме 'Савоя' повстанцы в плен захватили. Но в тюрьме вроде нет, я не видел.
  
  Не видели и другие.
  
  - Ну, а ты, Наум, давно здесь? - Присаживаясь на лавку рядом, поинтересовался Зоя. - На улице взяли?
  
  И Атлас неспешно поведал свою историю. Как по заданию товарища Войцеховича, всю ночь дежурил по 2-му городскому району, а затем, узнав, что 'Савой' капитулировал, с трудом, минуя посты мятежников, пробрался домой. Жена встретила со слезами на глазах. Их квартиру уже дважды приходили грабить. Но не успела перечислить потери, как вновь принесла нелегкая погромщиков. Наум едва успел винтовку в уборной спрятать. Правда, про штык забыл. Его-то и обнаружили бандиты. Но почему-то хозяина не арестовали.
  
  Наутро в городе стало спокойнее. Переодевшись в солдатскую шинель со старорежимными пуговицами и захватив из документов только давнюю выписку из военного госпиталя, Атлас выдвинулся на разведку. Почитал на тумбах воззвания повстанческого комитета и заверения злодея Недозбруева, что грабежей больше не будет, усмехнулся, да пошел дальше. Однако в центре города наткнулся на патруль. Один из солдат узнал в нем милиционера. Наума сразу же арестовали, изъяли все деньги из портмоне, часы, да повели к тюрьме, то и дело награждая ударами нагаек. 'Вот тебе и не будет грабежей', - подумал он, особенно сожалея о часах.
  
  Тем не менее, в тюрьме его принимать отказались. Какой-то офицер даже выговор патрулю сделал - за арест без постановления и достаточного обоснования. Солдаты подумали-подумали перед закрывшимися тюремными воротами, почесали затылки, и повели Атласа на Полесскую станцию, в самое бандитское логово. А по дороге все пугали: мол, у нас там два вагона с жидами, повезем их к Петлюре обменивать на два вагона муки...
  
  ...Но не успел Наум завершить свой рассказ, дверь в вагон с лязгом открылась, и на пороге показался крепкий офицер лет тридцати в сопровождении часового.
  
  Новички напряглись, с тревогой всматриваясь в визитера. Тот, криво ухмыльнувшись, многозначительно глянул в ответ и прошел по вагону. Что-то негромко спросил у евреев-торговцев, засевших в дальнем углу, потрогал давно остывшую буржуйку, отшвырнул ногой с прохода чьи-то растоптанные туфли. И, недобро зыркнув на Пухова, направился к выходу.
  
  - Э-э-э, гражданин... как Вас там? - Неожиданно окликнул его Вилецкий. - Мы желаем знать, с какой целью нас разместили в этом вагоне? И что нам ждать?
  
  Офицер остановился и с удивлением воззрился на Николая.
  
  - Вы всерьез полагаете, что я должен отчитываться перед Вами?
  
  Однако Вилецкий не растерялся.
  
  - Учитывая, как Ваши вожаки позиционируют себя, - вполне.
  
  Повстанец, качнув головой, усмехнулся.
  
  - Видите ли, какое дело... Между теорией и практикой всегда существует разрыв. Так что должен разочаровать - Ваши выводы ошибочны. Лично я не намерен избавлять Вас и Ваших товарищей от пытки неизвестностью. Считайте это моей маленькой местью. Честь имею!
  
  - Но, постойте! - Возмутился Николай. - Какая еще месть?! Что мы могли сделать лично Вам?! Если уж решились на низменное проявление натуры, то уж, будьте любезны, обозначьте, по какой причине!
  
  Обернувшись уже возле дверей и сузив глаза, офицер долгим и жестким взглядом уставился на молодого человека. Лицо его вытянулось, желваки заходили, подбородок выдвинулся вперед.
  
  - Вы ведь Вилецкий, так? - Едва разжимая зубы от ярости, уточнил он. - Что сделали, спрашиваете? Что может сделать популист и демагог для своего народа? Используя печатное слово, имея доступ к высоким трибунам и умея воздействовать на неокрепшие умы? Такие, как Вы, способствовали приходу к власти в России преступников. Думаю, этого предостаточно, чтобы считать Вас последним негодяем.
  
  Николай, словно почувствовав себя в своей стихии, надменно улыбнулся.
  
  - Вот я смотрю на Вас... Взрослый, неглупый человек. Почему же Вы, именно Вы, играете в этот мальчишеский авантюризм? Неужели не понимаете, не видите очевидного? Затея, обреченная на провал! В самое короткое время! И этот Ваш генерал Недозбруев - наивный идиот. Впрочем, нет... Наверное, тут другое. У него есть выгода. Еще непонятно какая, но оно и должно быть так - непонятно для всех. Он использует вас, а потом, в самый сложный момент, как и положено прожженному авантюристу, бросит. И благополучно уйдет с казной. А вот Вас будут судить. Не его - Вас!
  
  Офицер слушал со снисходительной, презрительной усмешкой на губах. Глаза его оставались злыми.
  
  - Дальше можете не стараться. Красиво и - главное - самостоятельно доказали мои выводы о Вас. Вы - опасный провокатор и подстрекатель. Кстати, об авантюризме. К нам вчера перешли части Брянского гарнизона. Засыпали наш штаб приветственными телеграммами, уже выехали делегации. Следующий - Могилев. Народ устал от вас, большевиков. Вот вам и авантюризм, и правда жизни...
  
  Резко развернувшись, он направился к выходу. Вилецкий что-то говорил ему вслед. Но офицер, казалось, больше не слушал.
  
  - Неужели, правда? - Прохрипел в полголоса Фрид.
  
  Комиссаров неопределенно двинул бровью.
  
  - Да вряд ли... Слабо верится, чтобы Фокин потерял контроль над обстановкой. В Брянске, сам знаешь, большой гарнизон.
  
  - У нас тоже был сильный гарнизон, - хмуро возразил Файншмидт.
  
  - ...Каганов из Брянска звонил, - вспомнил Семен, потирая лоб. - Интересно, как там Лев Маркович поживает? И что с Корнеевой? Вроде, в тюрьме ее не было. Песя, что в женской камере говорили?
  
  Выведенная из раздумий Песя отрицательно качнула головой.
  
  - Да нас всего пятеро в камере было. Это все арестованные женщины. Наверное, погибла барынька. Или счастливо бежала.
  
  - Кто? - Удивился Комиссаров. - Это ты про Корнееву?
  
  Вилецкий усмехнулся.
  
  - Да у нее неприязнь к Елизавете Михайловне. Неужели, не замечали? И, кажется, взаимная.
  
  - Нашли время враждовать, - тяжело вздохнул Семен и, закрыв глаза, прислонился затылком к стене вагона. - Надо поспать. А то нервы ни к черту становятся.
  
  
  1919 год, Март, 27-го дня, 23.00 часов, город Сожель, Полесская станция (Сожель-Товарный)
  
  - ...В народе всегда жила бессознательная потребность улучшить свою жизнь. Не может же быть, чтобы всегда было так тяжело, размышлял народ и представлял себе, что вероятно существует где-то лучший мир. Этим и воспользовались жрецы, - заложив руки за спину и прохаживаясь по небольшому свободному пространству вагона, вот уже третий час подряд читал лекции на разные темы Коля Вилецкий.
  
  Уставшие от безделья и неопределенности люди внимали - кто с интересом, кто просто со скуки. Некоторые, убаюканные размеренным голосом, засыпали - и это тоже было в радость. Когда речь зашла о боге и потустороннем, в вагоне стало тихо и напряженно. Совсем скоро, полагали многие, им придется раз и навсегда прояснить для себя этот вопрос. Вот только говорил Вилецкий несколько не о том, что они ожидали услышать:
  
  - Постепенно религия становилась орудием богатых. Но с развитием цивилизации появляется наука. Которая своими открытиями подрывает основы религии. Нет начала всех начал, первопричины всех причин. Мы знаем только обрывки, мы должны искать истину. Но если пока всё узнать мы не можем, то пусть будет эта единственная земная жизнь! Благословим неведение, утвердим обрывки, ибо этим мы даем возможность человеку верить и жить!
  
  - Ваша наука мне совсем не нравится! - Пробурчал пожилой еврей, поеживаясь от холода и укрываясь своей тужуркой. - Если я правильно понял, мои пятьдесят шесть лет, которые пролетели словно три дня, - это и всё?! Больше ничего не будет? Чернота? Черви? Я таки не согласен! Пусть лучше будет религия! И называйте старого Фиму отсталым - но зато он обретет жизнь после смерти!
  
  - Давай дальше, Николаша, - проскрежетал Пухов.
  
  Вилецкий грустно улыбнулся другу и продолжил:
  
  - Наука установила, что человек, его дух и мораль находятся в бессознательной зависимости от природы...
  
  - От какой-такой природы?! - Зло хохотнул угрюмый молодой рабочий, сидевший рядом с красноармейцем-туляком, арестованным еще в Калинковичах за коммунистические взгляды. - Мы находимся в полной зависимости от мятежников!
  
  - От офицерья! - Сплюнув, веско поправил его солдат.
  
  - Товарищи, не перебивайте лектора! - Призвал к порядку арестантов Наум Атлас и глубже запахнул полы шинели.
  
  - Так вот, - вернулся к своему рассказу Николай. - Человек зависит от природы, от ее установлений. Но, с другой стороны, выучи эти законы природы, пользуйся ими - это в твоей власти. И в этом основы научного - мы изучаем законы природы, желаем ее переустроить, сделать ее не царем, а рабом человека...
  
  Тут уже не выдержал Комиссаров.
  
  - Николай, что-то ты явно перебарщиваешь... Смерть - это ведь тоже закон природы, так? Ну и как ты представляешь возможным его переустроить?
  
  - Вообще-то, речь об ином! - Снисходительно улыбнувшись, пояснил редактор 'Известий Ревкома'. - Постараюсь объяснить. Вот, возьмем, к примеру, марксизм. Это ведь не только политическая экономия. Это действенный, активный призыв переустроить жизнь, побороть природу. Был Бог потусторонний, неведомый, был несуществующий призрак. Теперь Бог - это все человечество в будущем и настоящем. Религия - в общественности, в желании совместно работать. Первобытный человек был поражен той необыкновенной сверхъестественной силой, что дерево, которое он один не мог рубить, тащить, ломалось и падало усилиями трех, четырех. Такова сила коллективного действия! Кто испытал, тот знает то необыкновенное чувство, которое человек испытывает в толпе и насколько он сливается с толпой!.. Человек пришел к религии и преклонению перед Богом под влиянием страха перед темными таинственными силами и перед посмертной судьбой, ощущая недостаток своих собственных сил. Мы создали новую религию. Наша религия - основа новой жизни. У нас Бог - сила не на том свете, а на земле - в головах, сердцах и мозгу человеческом. Основа новой религии - в экстазе общественного. Мы - попы, но не прежние, вынужденные обманывать народ, ибо их религия была почвой для обмана. Мы - попы, возвещающие миру новую жизнь! Умеющие не только говорить, но и жизнь отдавать за свою новую веру!
  
  Вилецкий всецело погрузился в то, что проповедовал. Горели глаза, весь облик выражал возвышенную самопожертвенность. Наум недоверчиво покосился на него: неужели Николай действительно не боялся Божьего Суда? И совсем ни сколько не сомневался в его отсутствии?!
  
  В зависшей неопределенной тишине, нарушаемой сопением и храпом, - многие успели заснуть во время пространной лекции - раздался нервный, хриплый смешок. Смеялся Пухов. Он уже несколько часов пребывал в сознании и иногда участвовал в беседах товарищей.
  
  - Николаша, ну ты выдал! Это ж что получается? Я помру попом?! - Весело проскрипел Иван Иванович и задорно выматерился.
  
  Все еще пребывая в воодушевленном состоянии, Вилецкий ответил словно с трибуны:
  
  - Да, Иван! Хоть попами, хоть епископами нас обзови! Мы умрем за свою веру! За новую религию! За коммунизм! Как герои, о которых потомки будут слагать легенды!
  
  - Какие потомки, Николаша? - Хмыкнул Пухов. - Приземлись, птица. Мы - рядовые бойцы. Упадем и наши тела втопчут в грязь. А потом - потом! - вырастет на этом месте замечательный хлеб. Людей накормит. В том и радость - и потом еще пользу принести...
  
  - А ну прекращайте тут мрачные философии разводить! - Вмешался обеспокоившийся Комиссаров. - Помирать они собрались!.. Очень полезное занятие! Каганова, вон, в Самаре тоже хотели к стенке поставить. И что? Давай, Коля, лучше роман какой-нибудь перескажи. Толковый, да чтобы про любовь...
  
  - Можно, я арию Онегина спою? А Николай Станиславович пока отдохнет? - Вдруг встрял красивый юноша-еврей. До сих пор он никак не проявлял себя, и Наум почти успел забыть о нем.
  
  - Точно, Борик, спой! - Улыбнулась заплетающая волосы в косы Песя.
  
  Юноша вышел на свободное место, слегка прочистил голос и негромко, грассируя, запел. И пел удивительно хорошо - поставленным профессиональным голосом. Держал себя, как заправский артист и интонации находил правильные.
  
  Заметив изумление Атласа, Зоя Песин с гордостью улыбнулся и шепотом пояснил:
  
  - Он у нас в камере такие концерты закатывал! Ого, брат! Жаль, мы в стороне от остальных были - товарищи не слышали. Ну а тюремщиков полтюрьмы сбегалось послушать!
  
  Поудобнее устроившись на свободном месте возле окна, Наум прикрыл глаза и, отрешившись от действительности, с удовольствием внимал чистому и глубокому голосу. Закончив арию Онегина, юноша перешел к другой, названной им арией Ленского. Атлас не разбирался в операх и не знал, кто такой Ленский, но эта песня была столь пронзительно лиричной, напоминающей годы молодости и ухаживания за будущей женой, что горло скрутило судорогой. Остро захотелось домой, подальше отсюда. Но, с другой стороны, ему удалось пусть и мысленно, пусть и на считанные мгновенья вслед за словами Ленского покинуть это узилище.
  
  - Черт! - Нарушив гармонию, вдруг сдавленно, с явным ужасом ругнулся кто-то возле него.
  
  Забеспокоившись, Наум приоткрыл один глаз. Чекист Бочкин со странным выражением на лице зачарованно глядел в окно.
  
  - Что там? - Тихо поинтересовался Атлас, ожидая всякого.
  
  Однако Бочкин, поморщившись, проигнорировал вопрос. Близоруко прищурившись сквозь очки, Наум сам попытался рассмотреть, что же так заинтересовало чекиста.
  
  На перроне, совсем неподалеку, горел единственный тусклый фонарь, и под ним что-то происходило. На первый взгляд, ничего страшного. Напрягая зрение, Атлас увидел тентированную повозку, запряженную двойкой лошадей. Из нее люди в военной форме выгрузили носилки с укутанным в одеяла человеком и осторожно внесли по ступенькам в тамбур вагона санитарного поезда - тот стоял по другую сторону перрона. Что так испугало Бочкина, Наум не понял.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"