Ставший уже знакомым длинный араб-таксист из потрепанного, ободранного за сорок лет нещадной эксплуатации еще американского "Jeep"а (пригнанного когда-то еще самими американскими военными), всегда стоял на углу площади и каждый раз радостно встречал его попугайно-счастливым набором коротких английских фраз с неизменным желанием "развести" на два доллара вместо стандартного одного. Это превратилось уже в некое подобие ритуала добродушного ежедневного подтрунивания старых знакомых.
Сегодня, обоюдно проследив ежевечерне сопровождаемое взглядами возвращение пылящей и ковыляющей по асфальту туристической вереницы "вдоль дорожного как бы пустынного как бы сафари", он вдруг предложил:
- Хочешь, в пустыню? Really? - даже скудный запас английского не смог помешать ему выстроить это незамысловатое коммерческое предложение.
- Why not? (Почему нет?) - Семен, расслабленный пением призыва муэдзина к вечернему намазу, как-то легко "подкинулся" на эту сулящую вечернее разнообразие тему, - How much? (Сколько?).
- Ну, если на всю ночь ... с ужином ... с ночевкой ... у настоящих (!) бедуинов ... - таксиста снова понесло в привычное "разводилово".
- Ten! (десять долларов) - Семен не дослушав и с ходу вдвое занизил показавшийся ему нормальным предел и оба рассмеялись.
- No-o-o! Forty! (Сорок!) - таксист жал в свою сторону, так же симметрично завышая ровно вдвое, и снова затараторил, - ... ужин, ночевка, У настоящих (!) бедуинов! Really!
- Такси до Дахаба - сорок стоит! Настоящее такси! - Семен показал одной рукой на "сверкающий" остатками облупленной краски джип, а другой призвал аллаха в свидетели такой недостойной правоверного наглости!
Минут через десять уже почти в полной темноте они, смеясь, сторговались на двадцати и Семен уселся рядом с водителем "бензинового верблюда". На вспоротую кем-то еще в далекой доисторической древности пухлую коричневую кожаную подушку сиденья с вылезающим кое-где желтым поролоном ...
--------------------------------
Однажды он уже бродил по пустынному берегу довольно далеко за границей отелей. Россыпь ракушек и кораллов по берегу будили воображение и страсть к собирательству. Ракушки, похожие на человеческие уши. Камни, похожие на рыб. Высохшие морские коньки, похожие на камни.
Вдоль пустого прибоя время от времени проносились неприкаянные японской работы пикапы дайв-инструкторов, добивая свою подвеску на том, что они привыкли называть дорогой. Почти через равные промежутки берега, в каждом его бухтовом изгибе вальяжно разлеглись стоянки десятков украшенных кистями и не особо приятно пахнущих верблюдов, терпеливо поджидающих свою нечастую туристическую добычу. Неизменно от каждой такой стоянки навстречу выбегал очередной белоснежный радостный бедуин, искренне великодушно предлагая незабываемое удовольствие от комфортабельной прогулки на каменной кочке, возвышающейся на 2 с лишним метра над остальным песком.
Удивительно непонятно было, откуда в этих пустынных местах может взяться столько туристов. У бассейнов отелей людей было явно меньше, чем этих "кораблей", уютно припаркованных на стыке двух морей - песчаного и соленого.
В конце полуторачасового пешего путешествия его ожидало незабываемое зрелище: кипящий суп из свежевыученных дайверов, фаршированных разноцветными кислородными баллонами в неглубокой прелестной посуде на прибрежной коралловой кухни. Ямки бурлили на пределе готовности, но никто почему-то не пытался рачительно прикрыть их крышкой. Чтобы не выплескивалось ...
На этом фоне наводнивших всю округу запахов множества прибрежных ресторанчиков, располагавшееся вертикально на скале кладбище разномастных мемориальных досок европейцев, погибших в "Голубой дыре", невольно наводило на пошлую и неуместную мысль о ресторанном меню.
За кладбищем все намеки на европейское окультуривание природных красот заканчивались. В конце единственной узкой тропинки, - в которую вдруг превратилась широкая дорога, Семена встретил маленький седой человечек в черной полицейской форме. Он появился их плетневой полухижины-полунавеса и вежливыми жестами попросил убраться из запретной пограничной зоны, за которой официальная власть заканчивалась.
Начиналась Великая пустыня.
Не знающая границ и государств.
Не ведающая законов.
Признающая лишь силу Веры и обычаи рода ...
--------------------------------
Он проснулся посреди абсолютной ночной темноты и нереальной для европейского уха тишины, нарушаемой лишь редким всхрапыванием верблюдов. Такая тьма бывает только на юге. И чем ближе к экватору, тем резче становится переход от ослепительной яркости солнечного света к непроницаемому мраку безлунных ночей.
Страшно болела голова и что-то звякнуло где-то там внизу, у ботинка, когда он бессильно попытался двинуть затекшей ногой. Закисшая вонь верблюжьих боков стеной окружала в темноте, не давая вдохнуть и позывая к рвоте. Уплывающая куда-то голова лишь увеличивала стремление желудка. Не желая участвовать в этих играх внутренних органов, он попытался повернуться на бок, но мгновенно сковавшая все тело боль не допустила такой шалости, и он лишь обессилено забылся в этой непроницамой темноте. Организм жаждал одного - любыми путями набрать в себя хоть сколько-нибудь сил за время, оставшееся до рассвета.
--------------------------------
Васька вдруг проснулся посреди ночи и уверенно зашагал по ковру к южному окну. Вспрыгнув одним движением на подоконник, он замер так в напряжении и так неподвижно простоял до утра, вглядываясь в серую мглу тумана и прислушиваясь к ночному звону редких модерновых чешских трамваев ...