Вздулся лёд на реке, на руке вздулись вены. 
Мысль в усталом виске - не к добру перемены. 
Поднимаешь глаза над слоёным туманом: 
храм горит в темноте, как разверстая рана. 
Этот город жестоко прекрасен. Прекрасен до боли. 
По пустой мостовой, поседевшей от въевшейся соли, 
каждый шаг как наждак, и трудней с каждым вдохом. 
Ни к чему выяснять, почему всё так плохо, так плохо. 
Почему так душа тяжела, и просвета не видно. 
В ней такие творятся дела, что не страшно, не больно, не стыдно. 
Подневольно бредёшь по раскисшим сугробам 
за грядущей весной, как за собственным гробом. 
В на дрожащее голое тело напяленной пачке-шопенке, 
босиком по шуге, шатаясь от стенки до стенки. 
И никто не обнимет. И даже менты не повяжут. 
Через смёрзшийся грязный песок канонерского пляжа 
переходишь во тьме на треснувший панцирь залива. 
Оглушительно тихо. Темно. И печально красиво. 
Раня ступни босые об лёд, как о нож гильотины, 
зная всё наперёд, но вперёд. Пока не расступятся льдины.