(Сказки мордовского леса)

Великой реке Ра посвящается.

1

Самая грязная остановка в городе - это автостанция. Воздух переполнен запахами гниющего снега и жареных сосисок-бананов. Хочется пить и есть снег, но желательно не здесь.

Савик Гравий терпеливо дожидается своего автобуса, когда чувствует круто неладное. Его внутреннее время как бы начинает отставать от внешнего. Он машинально снимает перчатку и лезет в карман. Нет, вроде всё нормально: вот билет, а вот закладкой в паспорте телеграмма.

Савик щупает бумажник. Вот уже двадцать лет как он щупает бумажки, работая инженером в Нижновэинерго, и двадцать лет ему платят бумажки, и в бумажке же заворачивают пирожки. А климат на планете Земля теплеет из года в год. И климакс не за горами.

Савику жарко, он нагибается зачерпнуть первозданного снега и вдруг замечает среди прочих пассажиров, девушку, точнее девочку. Она кажется такой наивной в хлопьях падающего снега. Её развёрнутые плечи, ладони в вязаных рукавицах, пухлые розовые губы, вьющиеся в сторону улицы русые волосы - всё как бы говорит: не трогайте меня, я открыта миру, я цветочек, я цветочек в мутоновой шубе.

Савик не может оторвать глаз. Девочка стоит неподвижно. Носки её ботинок оторочены снегом и шнурками. Круглая мягкая шапка с белым меховым помпошком оторочена таким же снегом и мехом. Шарф, шапка и глаза небесно-голубого цвета.

Но когда она садится в автобус, Савик видит её со спины и понимает, что это не девочка, а женщина. У неё широкие, крепкие бёдра, пухлые, словно губы окуня, икры и материнская спина.

Точно, - говорит Савик сам себе. - Каждый раз, когда у меня внутреннее время отстаёт от внешнего, я обязательно встречаюсь с девочкой-женщиной. Под внутренним временем Савик разумеет душу.

В автобусе ещё теплее, и хотя сиденья мягкие, Савику неудобно, его длинные ноги не убираются. Он нащупывает рычаг и отодвигает сиденье назад.

- Я вас не потревожил? - обращается он к девушке в голубом шарфе. Какой глупый вопрос.

Не трогайте меня, - говорит девушка всем своим видом, будто не слышит вопроса.

Савика это ничуть не задевает, он помнит, что она необычная девушка, что она девочка-женщина. Он помнит, как она стояла там, на остановке, совершенно неподвижная, среди машинной мишуры и людской суеты. Такая романтичная, можно даже сказать, сказочная в столь реальном мире.

Когда последний раз такое случалось со мной , - думает Савик.

- Ваш билетик? - прерывает его контролёр.

Вовремя. Он и не хочет думать о прошлом. Сейчас он хочет думать о сиюминутном - сегодняшнем дне, который отдельным отрезком выбивается из всей серой будничности его прошлой жизни.

Автобус пересекает границу города и катится гораздо быстрее. Мне дан замечательный шанс, - думает Савик, - моя душа отстала от сорокалетнего тела, а душа этой девочки бежит вперёд. Она бежит по ухабистой дороге босиком, смеясь, перебегает ручьи и речушки, она юна и невинна, попадись ей оригинальный мужчина - и она бросится ему на шею с признаниями в любви.

Все канавы, сосны, одинокие хозяйственные постройки вдоль дороги кажутся Савику необыкновенными. Нет, это, конечно же, не любовь, это нечто другое - некое единение тоски и грусти, снегопада и звездопада.

Они едут мягко, покачиваясь, под размеренное урчание двигателя. Думать о сексе в такие моменты кощунственно, скорее надо думать о единении душ.

Савик на секунду отключается, затем с испугом просыпается: где девушка? Нет, она на месте. И долго нам так ехать в одном автобусе? - задаёт себе вопрос Савик, - И чувствовать, как перешёптываются наши сердца и дремать Где она может сойти? В Дубёнках, в Озёрном, в Лохматово?.. Он открывает свой паспорт на закладке-телеграмме и перечитывает текст:

С А В И К Т Ч К С Р О Ч Н О П Р И Е З Ж А Й Т Ч К Д Я Д Я А Н Д Р Е Й У М Е Р Т Ч К М А М А Т Ч К 2 12 99 Т Ч К Ниже его мелким почерком приписано: Люди перестают мыслить, когда перестают читать. Кажется, Дидро.

Странно, в то время как умер его любимый дядька, и надо бы думать о нём, он томится небесно-голубым шарфом попутчицы.

Нет, он ничего от неё не хочет, кроме как идти за ней, быть с ней рядом как можно дольше. Думаю, дядя Андрей, теперь тоже не отказался бы от такой попутчицы.

Он видит бегущую впереди девочку и идущую за ней женщину, а связывает их голубой шарф-шлейф. Женщина элегантная, знающая себе цену, любящая своих детей - мальчика и девочку. Вот бы поужинать с ней при свечах в каком-нибудь ресторане.

На обочине Савик замечает указатель:

САНАТОРИИ ОЗДОРОВИТЕЛЬНЫЙ КОМПЛЕКС

ПАНСИОНАТЫ ЗЕЛЕНЫЙ ГОРОД

ДОМА ОТДЫХА

БАРЫ

РЕСТОРАНЫ

ДИСКОТЕКИ

САУНЫ

БИЛЬЯРД

СПОРТИВНЫЕ ТРЕНАЖЁРЫ

Смысл щитовой рекламы доходит до него медленно. Это потому, что его душа бродит где-то далеко, но рано или поздно наваждение пройдёт, и они встретятся. Савик станет вновь самим собой - рядовым инженером, с рядовым окладом, с рядовой жизнью, но без любви. Без любви к женщине, к работе, к рядовому-генералу жизни.

Автобус, замедляя ход, сворачивает на просёлочную дорогу. Девочка-женщина начинает готовиться к выходу. Только теперь Савик замечает при ней чёрную сумку - большую и, судя по всему, тяжёлую.

- Ой, какой я кретин! - Савик видит спину женщины. - Сейчас она уйдёт и больше никогда не будет моей девочкой-попутчицей.

В нём начинает бороться воля и полное бессилие дремоты - сон и дикое желание вскочить, и бросится за ней по узкому перешейку, пока автобусные кресла не стиснули его в своих мягких объятиях, словно океан Одиссея.

2

Автобус отчаливает, и они остаются совершенно одни - разве что редкие снежинки

Дядя Андрей, конечно, замечательный был мужик, но, думаю, он не будет на меня в обиде - успокаивает себя Савик. - А вдруг его душа захочет, как в бытность, поучить меня вытачивать из коры кораблики. Не могу же я идти к нему на похороны без души. Лучше я подожду её в тихом и укромном местечке.

Савик всматривается в массив тёмного леса - уже сумерки. Когда-то этот лес разделял земли русских и закудьмовской мордвы. Он чувствует, что и сейчас этот лес разделяет его и дрожащие плечи девочки-леса. Но если помолиться мордовским богам

Наконец он решается и трогает свою попутчицу за плечо.

- Давайте я вам помогу, вы ведь в санаторий?

- Да.

- Значит, нам по пути. Меня зовут Гравий, Савик Гравий.

Он протягивает руку к чёрной сумке.

- Давайте вместе, - она не исключает возможности, что он вор, но у неё нет выбора. - Я Катя.

Она выкатывает своё имя нехотя, словно снежный ком из ушей, может быть, что-то скрывая. Они идут по широкой заснеженной аллее и несут большую чёрную сумку вместе.

- Ой, какая тяжёлая! Что у вас там?

- Картофель.

- Картофель? Зачем? - Савик улыбается.

- Есть.

- Да, хм, действительно. Какой глупый вопрос!

Должно быть, - думает Савик. - Катя купила путёвку, не включающую в себя стоимость ужина. А значит, мы можем приглашать друг друга на ужин.

А пока они несут огромную чёрную сумку, набитую под завязку картофелем и репчатым луком - Савик вдруг улавливает запах лука. Ему кажется, что они идут и несут, намереваясь сначала зайти к Ильдару Большому, у которого нечего пожевать, кроме крупных чаинок, постепенно оседающих на дно стакана, а затем к Крусифиции, которая, конечно, сразу же выложит на стол абрикосовое варенье. О, она может есть абрикосовое варенье и с луком, и с картофелем, и с чаинками. И потом к Ильдару Маленькому, который берётся починить абсолютно всё от часов и лыжных палок до чаинок. Конечно, он не берёт за свою работу денег, разве что картофельную настойку.

Он предложил бы ей идти по Верхневолжской набережной, что, конечно же, немного длиннее, но зато там очень красиво и много гуляющих пар. А уж у Ильдара Большого им будет совсем весело. Ильдар обязательно предложит Кате повесить пальто на плечики. Предложит ей расположиться в глубоком кресле, одновременно убирая с него стопку пожелтевших журналов и, проливая на них слегка пожелтевший чай, который так любит подавать Крусифиция, но обязательно с абрикосовым вареньем, и после третьей чашки которого Ильдар Маленький потянется к гитаре Ильдара Большого, а он, Савик, к талии Кати. И тут начнётся.

Ой, Боже, как давно я не показывал своих девочек своим друзьям, которые тут же начинают соблазнять их, а все плоды достаются мне, потому что разве можно устоять перед моими друзьями, когда они в ударе, и когда после третьей чашки чая их образ сливается с моим образом, и орешки от абрикосового варенья застревают между зубами, и поцелуй становится таким сладостным, а горячий картофель обжигает пальцы.

Последний раз всё, вся эта цепочва оборвалась - ушла из-под ног с Алехандрой из отдела материально-технического обеспечения, которая на предложение пойти в гости к моим друзьям недоумённо пожала плечами, мол, зачем нам друзья, пойдём сразу к тебе. А ведь он только что окончил институт, только что устроился на работу и только что повстречал её, Алехандру из МТО.

И они пошли к нему, и всю дорогу, и всё следующее утро, пока она не сварила кофе, его преследовало чувство полнейшего пере удовлетворения, мол, вот я, Савик Гравий, к двадцати пяти годам достиг всего сам: образования, должности, безоговорочной любви эмансипированной женщины. Какая хандра эта жизнь!

Аллея постепенно ссужается, и они несут чёрную сумку, уже так близко друг к другу и к железнодорожной насыпи. Интересно, думает Савик, глядя на женщину-девочку, что бы она ответила, предложи я ей сходить к моим друзьям, к Ильдару Большому, Крусифиции, Ильдару Маленькому и Алехандре?

Чтобы жизнь не казалось такой скучной, надо обязательно заговаривать с девочкой, а не с женщиной. Перед самой насыпью он забегает чуть вперёд и заглядывает Кате в глаза. Шум-ветер от пролетающей электрички развевает полы мутоновой шубы и кончики русых волос. Её глаза искрятся, будто перед ними проскальзывает не поезд вагонов, а поезд картонок, на которых дети, вцепившись, друг другу в плечи и талии, катятся с горки. Ильдар Большой, вцепившийся в картонные обложки пожелтевших книг, Крусифиция, вцепившаяся в талию Ильдара Большого, Ильдар Маленький, массажирующий плечи Крусифиции, исправляющий женскую сутулость - безответную любовь. И даже Алехандра, вцепившаяся в талию Савика, когда он пытается зацепиться за своих друзей и одновременно оторваться от неё, но почему-то опаздывает на долю секунды, и цепочва, как это всегда бывает на горках, разрывается на их звене. И звенит звонкий смех.

Савик смотрит на мелькающих пассажиров в больших жёлтых окнах, словно те орешки в абрикосовом варенье.

- Им так нравится ехать в электричках, - говорит он Кате, пытаясь приобнять её за талию и поцеловать в губы, но ему мешает чёрная сумка, соединившая их соединившая их как амулет мордовских богов.

Они входят в гостиничный холл с многочисленными колоннами и люстрами - или это гигантские папоротники мордовского леса. Две консьержки встречают их с неподдельным удовольствием, и пока одна извиняется перед Катей за администратора (Извините, у неё заболел ребёнок, грипп), вторая предлагает Савику комнату на выходные (У нас прекрасные комнаты, граф).

Савик заказывает номер без ванной - так гораздо дешевле, - подписывает необходимые бумаги и, получив ключи от номера 27, шепчет Кате, касаясь носом помпошка: Надеюсь, увидимся с вами за ужином. Ведь я заслужил картофельный ужин, а затем поднимается к себе на второй этаж.

Проходя по длинному коридору, он вдруг осознаёт, что одним ключом от номера 27 запросто откроет любую дверь на этаже. Сам ключик маленький, латунный, зато брелок у него такой большой, словно помпошек Катиной шапки, что не убирается в кармане брюк. А, поскольку, он не убирается в кармане брюк и, поскольку, он напоминает Савику мордовского идола, которому поклоняются девственницы в полнолуние, Савик пробует прилаживать его к одной замочной скважине за другой. 2, 4, 6, 8 - все двери по левую сторону поддаются с необычайной лёгкостью, и даже, что удивительно, по правую сторону, вплоть до двадцать седьмой, которая не хочет поддаваться, ну ни в какую.

Савика охватывает жуткий страх. Ему кажется, что в предназначенном ему номере уже кто-то поселился. Он налегает на дверь плечом.

Какой смысл в замках, - думает Савик. - если ко всем дверям подходит один ключ? И уже в номере он понимает, что не было ровно никакого смысла так рваться в 27 комнату, когда все комнаты одинаковые. Вот она, узкая кровать, стол, стул, раковина с зеркалом, отгороженная от кровати перегородкой. Над раковиной матовый плафон, на подоконнике матовый цветок, на столе графин и два стакана. Напротив кровати шкаф, напротив шкафа радио. В одном отделении плечики и кстовские новости, на другом канале полки с Лунной сонатой Бетховена. Полотенце, покрывало, палас в лунных бликах, занавески-шторы, аккуратно сложенное постельное бельё. Савик садится на кровать, он не понимает, почему ему изменила элементарная рациональность и сдержанность, чего он так испугался, он инженер, техник, офицер запаса. Ну, подумаешь, в номере 27 поселился какой-нибудь мордовский дух

Перед ужином Савик выходит прогуляться. Он спускается к консьержкам и спрашивает номер комнаты Кати.

- Какой Кати?

- Ну, той девушки, что приехала сегодня со мной.

Консьержка копошится в бумагах, а потом вопросительно смотрит на Савика.

- Молодой человек, можно полюбопытствовать, почему вы в графе Цели приезда указали Похороны дяди?

Расправляя морщинки на своей щеке, Савик умиленно смотрит на девушку.

- Потому что, - говорит он, - я стараюсь не врать понапрасну.

- Но у нас никто не умирал.

- Но ещё может умереть. Например, я могу умереть сегодня, а могу не умереть. И вы тоже И даже ребёнок вашего администратора, и та девочка, что приехала сегодня со мной, и номер комнаты которой я пытаюсь у вас выспросить.

- Её зовут не Катя, а Кудьма, она поселилась в номере 39.

- Я мог это предположить.

Савик выходит на улицу полюбоваться её окном и сосульками над ним, и ветками деревьев, что трогают эти сосульки и скребутся по кирпичной стене, словно сладкие лапки.

Почему, собственно говоря, я мог это предположить? - Думает Савик. - Потому что ещё год назад мне было 39 лет, потому что Кудьма скована льдами и нехотя называет своё правильное имя, и плечи её дрожат, и зрачки её затягивают, словно рыбацкие лунки. А луна на небе такая большая, что не убирается в кармане брюк и норовит проскользнуть во все комнаты.

Савик быстро высчитывает тридцать девятое окно, которое не надо было высчитывать, потому что все другие окна словно неживые и их не пощупать пущенным (пушечным) снежком.

Но Катя-Кудьма не откликается на глухой стук в окно, потому что скована льдом одиночества. Савик представляет себе её вздрогнувшие плечи, когда они впадают в Волгу. Если она сейчас в эту минуту, - думает он, - стоит к окну спиной, то, значит, она готовит себе картофельный суп, как все домашние женщины. А если лицом к окну, то она девочка наряжающая ёлку репчатым луком, морковью и картофелем на ниточках, и её глаза сверкают, как снег в новогоднюю ночь.

Савик чувствует в желудке лёгкие спазмы. Но прежде чем идти в ресторан, он обходит здание гостиницы и вглядывается в окно номер 27. У него вновь возникает странное чувство, что там кто-то живёт и сейчас наблюдает за ним, прижавшись лицом к стеклу. Савик видит метнувшуюся тень и понимает, что этот кто-то будет следить за ним всю ночь, он будет ждать его с девочкой-женщиной, он будет ждать его отставшую душу, в этой сырой и холодной комнате, как ждал все сорок лет, с самого дня рождения. Этот кто-то - его второе я.

Все столы в ресторане сервированы на шесть персон. Савик выбирает столик у окна, чтобы видеть мордовский лес. Он проводит ладонью по белоснежной скатерти и белоснежным салфеткам. Вот где я наконец- то смогу попробовать снег, - говорит он себе с удовлетворением и прикасается языком к ледяной вилке.

У подходящего официанта он заказывает куриный бульон с яйцом, мясо по-мексикански, салат Пикантный и вино Чёрные глаза.

- Вы будете ужинать один? - уточняет официант.

- Да, - Савик оглядывает зал с надеждой увидеть Катю. - Да.

Пора прекращать это раздвоение личности, - Кроме него в зале за дальним столиком сидят две женщины и молодой человек за шахматной доской, - которое начинает медленно переходить в растроение-расстройство. Он вспоминает, что столики сервированы на шесть человек, что в гостинице почти никто не живёт, кроме его второго я там, на втором этаже. Он потягивает Чёрные глаза из бокала и ощущает, как тепло разбегается по телу, и как чёрные глаза следят за ним и ждут его с нетерпением вместе с очаровательной девочкой-женщиной.

- Не желаете тёлок на десерт? - подсаживается к Савику молодой человек. У которого на бейджике написано Михаил.

- Нет, спасибо.

- Подумайте хорошенько Посмотрите: вон та светленькая - это Надя, а та брюнетка с короткой стрижкой - это Настя.

Савика вновь охватывает страх.

- Давайте лучше сыграем в шахматы, - предлагает он.

- Хорошо, только я не играю на голый интерес.

- Сто рублей тебя устроит?

- Устроит.

Они встают из-за стола и пересекают по диагонали весь зал. Надя и Настя улыбаются им как долгожданным работодателям.

- Девочки, не скальтесь, - успокаивает их Миша, - а то вылетите вон.

Он берёт с доски две фигуры и прячет их за спинами девочек.

- Правая? Левая?

- Правая.

Это впервые придумал Ильдар Большой, но рассказала Крусифиция, кажется, со слов Ильдара Маленького, потому что я уловил в её словах и смехе и жутком восторге мысли и интонации двух Ильдаров. Это было настолько просто, что удивило, почему не могло прийти в голову мне. Наречь белые фигурки Вере-Пазом, а чёрные - Нишке-Пазом и играть не в шахматы, и, даже, не в шашки, а совсем в другую игру, в чтобсмогты. Играть с Ильдаром Большим, поддаваясь вначале, в то время как Ильдар Маленький стоит за его спиной и даёт советы. Но его советы не имеют ровно никакого смысла, потому что руководит всем Крусифиция, которая сидит к шахматной доске спиной, и тянет из пустой кофейной банки бумажки с предписаниями, чем и куда ходить. Чтобсмогты - это игра злого рока Нишке-Паза и человеческой воли Вере-Паза, которые сидят на шахматной доске из дуба, и смотрят, как Крусифиция тянет из кофейной банки бумажки, среди которых может попасться указание Ильдару Большому поцеловать её в губы, а Ильдару Маленькому в щёку. Или указание Савику подняться в номер к Кате, или в свой номер с Настей-Надей - какая, в конце концов, разница.

Но есть в этой игре одно строгое правило - предписание исполняет лишь выигравший партию. Так раз выигравший Алехандру, Савик вынужден был целовать её и баловать добрыми словами, даже когда не желал её. И где гарантия, что Катя-Кудьма будет счастлива со мной, и не надоест мне ещё при этой жизни.

Миша-сутинёр сопротивляется отчаянно, раздумывая над каждым ходом по двадцать минут, а потом ещё и перехаживая по пять-шесть раз, будто не знает, что всем заправляет добрый мордовский бог Вере-Паз и злой демиург Нишке-Паз, да ещё Крусифиция, которую Ильдар Большой, как-то в разговоре с Ильдаром Маленьким, назвал сумасшедшей богиней.

Мы играем вот уже пять часов - глядит на часы Савик - и за это время девочки съели по три чашки грибной лапши и выпили по три чашки кофе, которые им приносили в счёт кредита.

- Ставки увеличиваются, - заявляет он - на одну порцию грибной лапши.

- Хорошо.

- Знаешь, как появились шахматы?

- Как? - Михаил напряжён до предела.

- Давным-давно, когда небо находилось на месте моря, а море на месте неба, огромный дуб загораживал своей кроной луну и звёзды. Но вышедший из моря человек срубил его - так появился Млечный путь. Из веток он настрогал богов и людей, так появились шахматы.

Миша долго и недоумённо смотрит на Савика, как бы оценивая свой и его интеллект.

- Ладно, проиграл, - наконец сдаётся он, - но у меня нет денег.

- Что будем делать? - улыбается Савик.

- Может возьмёшь девочкой? На всю ночь.

- Я мог это предположить.

- Но с тебя ещё сто рублей.

-

- Зато с меня грибная лапша.

Савик поднимается вместе с Настей. Теперь он с полным правом может положить руку на её круглое бедро, или заглянуть под бархатную юбку, - так распорядились мордовские боги.

- Да, я был прав, выбрав чёрные.

- Ты о чём?

- Ты очень красива, тебе идёт короткая стрижка. А представляешь, если бы ты вдруг оказалась девственницей. Это же круто - проститутка со стажем и девственница. Разве брелку-идолу такое не под силу?

- Хм.

- Свет включать не будем, - говорит Савик ей, войдя в номер, - чтобы нас не видели из окна.

- Можно задёрнуть шторы.

- Тогда мы не увидим луну.

- Странный ты, - Настя плюхается на кровать и закидывает ногу на ногу. В свете луны Савик замечает у неё под чёрными колготками голубые трусы, - какой кошмар! Девочка Катя в голубом шарфе и голубой шапочке - и женщина Настя в голубых трусах.

Савик берёт её грубо, сзади. Раком, со спины, все девочки одинаковы, потому что начинают походить на женщин.

- Пусть моё второе я насытится! - кричит Савик во время соития. - Где Ты? Смотри и ужасайся, какими мы стали.

- Пусть девочка станет женщиной, пусть Кудьма вольётся в Волгу! - орёт он во время оргазма. - Пусть души не отстают от тел и не бегут вперёд, а то им будет ужасно плохо.

Забвение наступает быстро.

Они просыпаются вместе, от пения птиц.

Настя лежит, уткнувшись ему в плечо.

- Ты женат? - спрашивает она

- Нет, но будь со мной Алехандра, всё закончилось бы гораздо лучше.

- Как?

- Она оббежала бы вкруг меня нагишом тридцать три раза, и наваждение кануло бы - Савик замечает графин с водой и рядом с ним голубые трусы. Ему становится плохо.

- Давай оденемся поскорее и пойдём гаркнем кофейку

Они спускаются под ручку, как леди и джентльмен. В ресторане уже полно народу, и среди них сияющая Катя.

Савик направляется прямо к ней.

- Доброе утро. У вас свободно.

- Вроде бы.

Он помогает сесть Насте и заказывает кофе, булочки с джемом, сыр и масло

Когда их приносят, он намазывает одну булочку для Насти и одну для Кати.

- Как мило. - Благодарит его Катя.

- Кстати я ждал вас вчера здесь пять часов, Настя не даст мне соврать, и даже пулял вам в окно снежки.

- Правда!?

- Честное слово.

- Ой, а я ничего не слышала. Наверно спала как убитая. После города, после этой жуткой работы, попасть на такой свежий воздух.

- Да воздух здесь действительно свежий. А где вы работаете?

- В кадровом агентстве консультантом.

- Какая удачная встреча, - Савик потирает руки. - я как раз собирался поменять работу, на более престижную.

- А чем вы занимаетесь?

- Я инженер, в шестидесятые нас называли инженеграми.

- Вы знакомы с программой CorelDrow?

- Немного.

- Я просто хотела брать частные уроки. Если у вас дома есть компьютор, конечно.

- Зачем?

- В одной фирме требуется секретарь-референт, а та группа, в которую ходит моя сестра, она, слишком, детская.

- А чем вам не нравится детская группа.

- Ну, я уже большая девочка.

- Знаю, вам двадцать шесть лет.

- Откуда вы знаете?

- И вас зовут не Катя, а Кудьма

- Потрясающе!

- Но самое интересное, что вы вовсе не женщина Вы река

ЭПИЛОГ

Когда Савик, наконец-то добирается до Кстова, дядю Андрея уже отпевают. В углу на тумбочке стоят иконы Николы чудотворца и Николы Угодника. Бабы со свечками голосят, что есть духу: Святой Милостивый, Святой Боже

Савик входит в дом и кивками головы здоровается со всеми близкими и родными. Он находит свою мать и целует её в щёку.

Завидев сына, она уже не может сдерживать слёзы. Савику в голову ударяют запахи разлагающегося тела и оплывающих свечей.

- Пойдём мам, здесь душно.

Они выходят в сени, где свежий морозный воздух вперемешку с поросячьей похлёбкой.

- Сынок. Родной. - Рыдает мать.

- Что с ним такое стряслось?

- Баба Нюра говорит, плохо ему с утра стало. Попросил он каши овсяной, сказал ещё полежу немного. А когда она вышла в хлев подоить корову, то услышала страшный шум с грохотом. Вернулася, глядит, а он уже на полу корчится, и в половик вцепился. Она скорей меня звать. Мы его подняли вдвоем, и повели под руки к туалету. Спрашиваем, дойдёшь Андрей. Дойду говорит. Но рухнул прямо вот на этом самом месте, в сенях, под умывальником. И у него из заднего прохода кровь и гадость всякая потекла. Язва у него была, знаешь ведь. Баба Нюра прямо в пулагае побежала на почту, скорую вызывать. А я давай его мокрой тряпкой обтирать, а сама приговариваю: Потерпи соколик, скоро всё кончится.

Вскоре отпевание заканчивается. Бабки, вслед за батюшкой вываливают на улицу, а Савик понурив голову, возвращается в комнату. Он медленно подходит к дяде Андрею, которого в эту секунду не возможно признать. Душа его убежала далеко, далеко вперёд, а сморщенное жёлтое тело осталось лежать, словно солнце без неба.

Савик нагибается, с тем, чтобы поцеловать дядьку в восковый лоб, но не может себя пересилить. Он вспоминает Катю, её румяные щёки, её голубые живые глаза и русые волосы.

- Почему?! - вскрикивает он. - Почему я не поцеловал её тогда, в зале ресторана, или на аллее. Почему не согласился давать ей частные уроки.

Он зажмуривается и вспоминает Алехандру с Крусифицией, и жалеет, почему не целовал их, и не баловал добрыми словами, когда им того хотелось. И даже почему не давал целовать их Ильдару Большому и баловать добрыми словами Ильдару Маленькому, выигрывая партию за партией, методично безжалостно. И выигрывая у Мишы-сутинёра, в то время как водитель автобуса не справился с управлением и они, перевернувшись три, нет четыре раза, смели оградительный бордюр и слетели в реку, погружаясь под холодный, нет, ледяной лоб-лёд.