Аннотация: Слабый, - значит лишний. Старая человеческая игра. Попробуй остаться самим собой.
ПАМЯТИ ДРУГА
ВАДИМ АБЫЗОВ
НЕОПРАВДАННОЕ СУЩЕСТВОВАНИЕ
Сергей Алексеевич, в народе просто Алексеич, работал смотрителем на автостоянке. А что, для безработного мужика в сорок лет хоть какой-то приварок. Отсидел сутки в голубятне на въезде на площадку, получил оплату, сдал кассу и два дня свободен. Мать три года как схоронил, детей нет, жена ушла, бывает, что ангелы во сне являются: белые такие с девичьими лицами: "Когда к нам Алексеич? - Спрашивают. - Да не тороплюсь пока, - отвечает он, - потопчу белый свет маленько". Ну, они и отстанут.
Пришёл в один прекрасный день с работы, а в почтовом ящике повесточка. Аккуратненько напечатанная: "Вам надлежит срочно явиться в районное управление РНСГ, в течении суток со дня получения повестки. В случае несвоевременной явки за последствия ответственности не несём". Адрес указан: ул. Рационализаторов 66.
На следующее утро подкачала погода. Ливень сорвался сумасшедший. Лужи кипели от огромных пузырей и Алексеич вышел под зонтом и в резиновых сапогах. В 8.30. влез в набитый троллейбус, хотел первым зайти, чтобы в очереди не стоять в это РНСГ. Быстро отделаться и домой. Купит хлебушка, пива, дешёвой колбасы и будет два дня смотреть сериалы. Такая вот жизнь получается! Без Монте-Карлов, конечно, без Парижей, но по-своему философски-идиотская. Он давно уже и не помнит когда, три года в университете проучился на психологии. Вытурили за драку, но интерес к книгам остался. Всё покупал их на последние копейки. Набралось два полных шкафа. Мужики знакомые, собутыльники, часто посмеивались над этой страстью, говорили, что нечего, мол, дураку пропащему аристократа изображать, а он улыбался, терпел и бежал на поиски новых, ещё не читанных авторов. Недавно купил Гюстава Лебона "Психология народов и масс". Увлекательная вещь! Его бы, этого Лебона, по Фрейду колануть, пошебуршить в его психике, чего он так людей сортирует, от чего себя спасти хочет? Лебоновские схемы не покидали Алексеича когда он выпрыгнул из троллейбуса в могучий поток грязной воды и зашагал в направлении адреса ул. Рационализаторов, 66, о котором выспросил контролёра.
Из-за застилающего глаза ливня входа внимательно не разглядел, но отметил, что двери представительно-большие и тяжёлые. Внутри царила прозрачная тишина. Белый холл был ярко освещён, а прямо перед глазами висел указатель со стрелочкой и надписью "Гардероб". Седой гардеробщик вежливо принял мокрую куртку из кожзаменителя и предложил мягкие тапочки вместо резиновых сапог.
- Тут разве можно в тапочках? - Удивился Алексеич.
- Так иди. Может номерочек и не пригодится, - а потребуется если, курточку выдам.
- Куда идти?
- По коридору, прямо. Там только одна дверь. Она и есть твоя.
- Что это за организация такая? - Попытался осведомиться у гардеробщика Алексеич. - По свету или по квартире?
- По всему сразу эта организация. Можно сказать, что по свету, но в широком смысле. Иди, там всё объяснят чин по чину.
Казалось, что широкий белый коридор будет тянуться вечно. Ровные кафельные стены без единой двери, ни на встречу, ни за спиной никого. В этой немоте коридора, Алексеич слышал только свои мягкие шаги в казённых тапочках. "Нет, не может обычный дом быть таким ни в длину ни в ширину", - вдруг решил он после получасового движения в одну сторону. Вспомнил, что такую ситуацию с героем видел давно в фильме ужасов. Обернулся, тот же коридор. "Ладно, лучше дойти". Дверь появилась внезапно. То есть, ещё насколько секунд назад её просто не было, был только этот нескончаемый, белый проход. Он почти уткнулся носом в ржавую металлическую дверь с табличкой "Приём и регистрация новоприбывших в РНСГ". Взялся за ручку и потянул "гаражные ворота", так он для себя определил дверь. Они, на удивление, легко открылись.
В уютной комнате, обставленной в новомодном бизнес-стиле, за ноутбуком на огромном письменном столе, сидела молодая строгого вида девушка в больших очках и чёрном дамском пиджаке. Застёгнутая под горло белая блузка завершалась кокетливой тёмной бабочкой. Девушка оторвалась от монитора, оценивающе оглядела Алексеича.
- Закрывайте двери и присаживайтесь.
Алексеич сделал шаг к стулу у большого стола.
- Нет. Лучше садитесь на диване. - Любезно предложила девица.
Он аккуратно присел на краешек роскошного бежевого дивана.
- Коробов Сергей Алексеевич? - Спросила она, читая данные из ноутбука.
- Да.
- Безработный?
- Да.
- Живёте один в двухкомнатной квартире.
- Да.
"Точно, будут жать за долги по коммуналке" - печально сообразил Алексеич.
- Скажите мне, Сергей Алексеевич, жить-то так не надоело? - Обратилась собеседница.
- В смысле, так?
- В прямом смысле: без денег, без работы, без перспектив, без семьи?
- Надоело, очень надоело. - Согласился Алексеич.
- Прекрасно! Так и зафиксируем: "Жить надоело!" - Она быстро забегала маникюром по клавиатуре.
- Простите! - Спохватился посетитель. - Как это понимать? Вы что там печатаете? Что мне жить надоело! Вы это .... Прекращайте, я пошутил, Я в милицию буду жаловаться!
- На нас жаловаться бессмысленно. Раньше надо было думать, а теперь поздно.
- Поздно? А кто вы такая вообще!? - Закричал с перепугу Алексеич.
- Видно, что газет не читаете, совершенно не в курсе новых постановлений и правительственных инициатив. - Сочувственно заметила девица. - "Закон о пресечении неоправданного существования граждан" не читали?
- Нет, не читал. - Признался Алексеич.
- Вот она, полная оторванность от общественной жизни, а его, между прочим, во всех трудовых коллективах месяц обсуждали.
- Одобрили?
- А как же! - Оживилась хозяйка кабинета. - Ни одного возражения. Поэтому нас и создали. Мы - РНСГ! - С гордостью проговорила она. - "Регулятор неоправданного существования граждан".
- А я тут при чём?
- А вы, Сергей Алексеевич, как раз и есть один из тех граждан, существование которых ничем не оправдано!
Он почувствовал, что ему становиться очень плохо и страшно.
- Простите, - пролепетал Алексеич, - что значит неоправданно существовать?
- Всё очень просто. - Бодро заговорила девушка. - Вы обществу не нужны. Вы - лишний, вы - балласт, вы - паразит. Пользы от вас нет, а затраты на вас есть. Например, кислородом дышите, воду пьёте, за коммунальные услуги, которые вам предоставляют, не платите, детей не воспитываете, за больным не ухаживаете и так далее. Ясно?
- Не совсем. И что теперь? Со мной, что?
- Ничего особенного. По Закону подлежите утилизации, то есть ваше неоправданное существование будет прекращено.
- Вы что тут поодурели совсем! - Перешёл в атаку Алексеич. - А мои конституционные права, право на жизнь! Вы врёте про закон какой-то, нет такого закона.
- Я предполагала, что вы сразу не поверите. Прочтите. - Она протянула ему столичную газету "Духовность". Алексеич сразу увидел на первой полосе этот сволочной закон и жадно впился в текст.
И действительно, чёрным по белому, строчка за строчкой перед ним предстала полная классификация граждан не "живущих", а "неоправданно существующих". Пятая статья закона определяла эту группу следующим образом: "Существующими гражданами являются: особы ведущие бродячий образ жизни, алкоголики, наркоманы, беспризорные дети, люди старше 60 лет не опекаемые родственниками, безработные сроком более двух лет, лица зарабатывающие проституцией, граждане имеющие более двух судимостей по статьям уголовного кодекса. К этим категориям граждан не применимо понятие "жизнь", а вводится понятие "существование". Поэтому по отношению к ним не нарушаются статьи конституции, гарантирующие право гражданина на жизнь и безопасность".
В шестой главе статьи Закона толково разъяснялось, что "граждане, существование которых признано специальными структурами РНСГ (Регуляторами неоправданного существования граждан) действительно неоправданным, подлежат немедленной утилизации, ради уменьшения затрат живущих граждан и государственных служб на их содержание".
Заключительная статья радостно сообщала, что "утилизация неоправданно существующих граждан служит благородной цели создания процветающего, здорового, демократического общества живущих людей".
- Ко мне всё это не относится. - Попытался уверенно сказать Алексеич. - Я работаю!
- Знаем! - Выстрелила девица. - Но, во-первых, вы не оформлены по трудовому договору и, соответственно, не имеете записи в трудовой книжке, во-вторых, ваши доходы не позволяют вам оплачивать коммунальные услуги, что тоже определяется Законом как составляющая "неоправданного существования" и в-третьих, потребление вами кислорода и воды, выделение организмом отходов жизнедеятельности, образование бытового мусора в условиях надвигающейся экологической катастрофы является преступлением против "живущих" граждан.
- Да это фашизм! Натуральный! - Заорал Алексеич.
- Не смейте оскорблять достижение демократии! - Тоже повысила голос девица. - Это воля народа проголосованная депутатами парламента и завизированная Президентом. Мы никому не позволим посягать на демократию и права "живущих" людей.
- Бред какой-то. - Выдохнул безработный. - А в суд можно обращаться?
- Нет. Закон не предусматривает судебных разбирательств.
Помолчали. Девица нарушила покой первой.
- Ещё вопросы есть?
- Да, конечно. Кто точно может определить, что я "неоправданно существующий", может я "живущий", а?
- Мы определяем - РНСГ.
- А когда?
- Прямо сейчас.
- Вы, что ли?
- Я! Что, не нравиться?
Алексеич внезапно ощутил со всей остротой, что по этому нелюдскому закону, именно эта неприятная девица имеет полное право решать его судьбу и даже право на жизнь.
- Скажите, а многих уже, того, прошли через ваш РНСГ?
- Мы работаем вторую неделю и зарегистрировали 120 граждан.
- А скольких, как бы это сказать, признали этими, ну, неоправданными?
- 89!
- А остальных?
- Других отпустили и принесли извинения.
- Может быть и я, тоже, смогу уйти? Как ""живущий? - Робко спросил Алексеич, заглядывая ей в очки.
- Вряд ли. У вас все признаки налицо. Да ещё, кроме всего, обзываетесь фашистами. Я не имею права вас отпустить. Будете утилизированы.
- Ну, позвольте! Что ж это творится! А? Утилизировать? Это вообще, что значит, само слово "утилизировать"? В газовую камеру, так?!
- Я этого не знаю. Правда. - Примирительно сказала девушка. - Это не в моей компетенции, в Законе не раскрывается ни понятие, ни процедура утилизации. Когда пойдёте, ну, ..... тогда, узнаете.
- Не пойду я туда! Нет! Вот я сейчас выйду отсюда и пойду домой! И чихал я на ваш дурацкий закон! - Вскочил с дивана Алексеич.
- Не волнуйтесь вы так. Не получится ничего. Вы конечно, выйдете в эту дверь, а дальше? Дальше что? Будете ходить бесконечным, белым коридором пока не умрёте от жажды и голода? А вдруг это и есть - утилизация? - Гадко улыбнулась она.
Алексеич вспомнил пустынный коридор и всё внутри похолодело. Он снова сел.
- Знаете что, - вдруг сообразил он, - вы воплощаете в жизнь самые смелые мечты Ницше.
Она промолчала.
- Вы Ницше читали?
- Нет. Не читала. - Отрезала девушка. - Это не входит в мои обязанности.
- Обязанности. - Передразнил Алексеич. - В мои обязанности сторожа автостоянки тоже не входит покупка книг по психологии или философии и их прочтение, а я покупал и читал. - Сказал он о себе в прошедшем времени.
- Я, поймите, - как бы извиняясь проговорила она, - отвечаю за регистрацию людей без высшего образования и мой уровень знаний не рассчитан на интеллектуальную публику.
- Да? - Спохватился Алексеич. - А я, между прочим, окончил три курса факультета психологии и хочу перед утилизацией общаться с понимающим человеком.
- Вы у нас в реестре проходите как "существующий" с полным средним образованием.
- Плохо, плохо работаете! База данных не соответствует действительности. Вот и получается, что чуть не укокошили образованного человека как какого-то бомжа.!
- Не кричите. Сейчас всё перепроверим. Вы в каком ВУЗе обучались?
- Государственный педагогический университет имени генерала Власова, факультет психологии. - С гордостью заявил Алексеич.
- Так! Вводим в поисковик. - Она снова забегала маникюром по клавиатуре. - Есть! Действительно, Коробов Сергей Алексеевич, отчислен по окончании третьего курса за аморальное поведение.
- Ну! - Довольно улыбнулся он. - Всё? Вопрос исчерпан и можно идти?
- Можно, но не домой! - Она строго поправила большие очки. - Пойдёте на следующий уровень для "несуществующих" с высшим гуманитарным образованием.
- А что там? Отпустят?
- Не знаю. На месте будут решать. Как выйдете от меня сразу налево по лестнице.
- Нет так налево никакой лестницы, стены сплошные.
- Теперь уже есть. Открыли проход на следующий уровень.
- Бюрократы! До свидания, да, как вас звать?
- Зачем это вам?
- Так, просто, по-человечески интересно.
- Я, Инспектор! До свидания.
Алексеич закрыл за собой "гаражные ворота" и действительно обнаружил, что слева стена прорезана узкой железной лестницей с перилами из сваренных прутов арматуры. Лестница круто уходила вверх. "Пожарный ход, а не лестница" - проворчал Алексеич и полез по ступенькам.
Идти по коридору было легче. Он весь вспотел и тяжело дышал карабкаясь по высоким ступенькам. Тусклое освещение жёлтых лампочек скупо развешанных метрах в двадцати одна от другой создавало настроение безысходности и тщетности пути.
Вторая дверь возникла также внезапно, как и первая. Она стояла на малюсенькой, железной площадочке, чуть более широкой, чем ступенька. Дверь была деревянная, неаккуратно выкрашенная в синий цвет.
Алексеич постоял минутку на площадке, отдышался и потянул за металлическую совковую ручку измазанную чем-то липким. Дверь открылась с огромным скрипом и яркий свет ударил в глаза расслабленные полутьмой ступенек.
- Входите, входите, коллега! - Звонкий мужской голос позвал его из света.
Глаза оправились от светового шока и, Алексеич обнаружил себя стоящим посредине просторного кабинета. По стенам тянулись стелажи плотно заставленные книгами до самого потолка, громоздкая хрустальная люстра щедро лила электричество на старый письменный стол с церемонно разложенными книгами в тиснённых золотом переплётах. Исписанные листы и оставленная на них ручка, сообщили - хозяин рядом. Негромко зазвучала музыка и Алексеич нашёл взглядом в дальнем углу помещения маленький тёмный кабинетный рояль с поднятой крышкой, и фигуру мужчины сидящего спиной к гостю и музицирующего. Мелодия казалась удивительно знакомой, но он никак не мог припомнить её название. Мужчина чуть-чуть повернул к нему голову:
- Узнаёте, коллега? "Лунная" Бетховена. Очень люблю музыку на тему ночи. А вы не стойте, проходите к креслу, располагайтесь. Можете курить. Сигары на столе.
Мужчина оборвал мелодию, бережно прикрыл крышечкой клавиатуру и направился из угла за свой стол. Тёмно-синий, двубортный пиджак с золотыми пуговицами, алый шейный платок, завязанный большим пышным узлом, высокий воротник белоснежной рубашки, - всё должно было, по-видимому, по замыслу владельца, подчёркнуть в его образе рафинированную интеллектуальность.
"Больно напыщенный. Скорее всего редкая сука", - мелькнуло первое впечатление в голове Алексеича.
- Держу себя в форме. Публика приходит разная, на всех не угодишь. - улыбнулся субъект, как бы отвечая на невысказанную реакцию гостя.
Глаза у хозяина кабинета были большие и внимательные. Алексеич заглянул в эти серые блюдца и вдруг испугался какого-то особенного глубокого знания лежащего в них. Он быстро отвёл взгляд.
- Я Гуманитарий. - Представился хозяин. - А вы мой гость, Сергей Алексеевич. Не стоит так напрягаться, ведь ваша ситуация и без того не проста, поэтому, пожалуйста принимайте всё легче, скажем, как игру, как у Эрика Бёрна. Ваше увлечение психология, не так ли?
- Психология. Но какое это имеет отношение к моему вопросу?
- Поверьте мне, друг мой, просто огромное. Кто как не психолог, не такой, что всего лишь владеет дипломом, а истинный психолог, который видит и препарирует жизнь психики повсюду в каждой ситуации, в каждом слове, в каждом знакомом, только он, то есть вы, в состоянии осознать и принять случившееся.
- Всё же я хотел бы, господин Гуманитарий, говорить о моём вопросе. Я признан или подозреваем как "неоправданно существующий". Я хочу доказать, что это совсем не так и уйти домой! - Попытался вырваться из дружелюбного тона хозяина, Алексеич.
- Не торопитесь, Сергей Алексеевич. Всему своё время. Домой. Что вы станете делать дома? Смотреть под грубое пиво дурацкие сериалы? Разве такое занятие достойно вас? Располагайтесь. У нас чёртова уйма времени. Где ещё вы найдёте интересного вам собеседника, который оценит вашу эрудицию, вашу страсть к знанию человека? Кто сможет пожалеть и понять ваше болезненное самомнение и добровольную отрешённость от радостей мира? Скажите! Нет таких давно уже среди вашего круга общения. Вы засохли от своих знаний. Вам бы хотелось говорить о импрессионистах, а вы вынуждены запоминать марки автомобилей этих свинских мещан, вы хотите держать в руках перо гения, а принимаете в них плату за парковку. Вы правда так хотите туда? Так идите! Чёрт возьми. Идите и живите жалко и бесцельно как другие муравьи. Или сядьте и говорите со мной, говорите спасая в себе человеческое, а оно ещё есть в ваших глазах. Я вижу.
- Пожалуй я присяду. Ненадолго. - Сдался Алексеич, сражённый такой простой и яркой картиной своих мучений.
- Вот видите, - внезапно рассмеялся Гуманитарий, - вы как дворняжка, вся независимость, которая сразу исчезает, если ей показать вкусно пахнущую котлетку. А? Где же гордость сторожа-психолога, непризнанного человековеда? Убежала за котлеткой.
- А вы, в таком случае, самодовольный напыщенный пёс, который рабски служит какому-то барину и выдаёт брошенные объедки с барского стола за манну небесную. - Парировал Алексеич.
- Браво! Браво, Сергей Алексеевич! Достойный ответ. Бобик в гостях у барбоса. Мы, право, стоим друг друга. Выгонят барского пса и он станет дворнягой, подберут дворняжку и она быстро освоит жизнь домашнего любимца. Не несправедливость мироздания в этом случае как раз и заключается в том, что дворняги подыхают в сырых подвалах, а барские псы на чистом коврике, перед полной миской жратвы, в окружении скорбящих хозяев. - Неожиданно жёстко заключил Гуманитарий.
Алексеич почувствовал, что разозлился на этого умничающего типчика.
- Такие как вы, живёте в страхе. В страхе за единственную роковую ошибку, которая может сломать и разрушить навсегда всё здание счастья, что вы упорно создавали всю жизнь. Университет, диплом, семья, работа, достаток, взятые кредиты - всё полетит в тартарары если случится главная ошибка. А какая она будет, в чём проявится, вы не знаете и боитесь её каждым днём своего присутствия в мире. Может кто-то напишет донос, или хозяин поймает на воровстве, или его жена напившись от безысходности и тупости скажет ему, что ныряла с вами в постель, или возвращаясь под шафе из ресторана на своей шикарной тачке вы собьёте человека, а его близкие откажутся от денег. Этих "или" миллионы, но каждое "или" имеет шанс стать той ошибкой, которая превратит вас в дворнягу. Вы боитесь! А я нет. Я уже сделал эту ошибку и у меня всё разрушено, у меня нет ничего. Понимаете? Ни-че-го!
- Вы абсолютно правы, Сергей Алексеевич! Правы жестоко и очевидно. Только что вы сами сформулировали главное отличие между "жизнью" и "существованием" и это отличие для вас имеет четкое название, имя, если хотите, - роковая, главная ошибка! Она разрушает жизнь. Если же нет у человека ничего, разве это можно называть жизнь? Разве такой человек остаётся "живущим"? Ведь "ничего" это почти "ничто", пустота, отсутствие всего. Это даже не точка, не живая клетка, - это мёртвость, это конец жизни.
- Интерестно получается по вашей садистской логике. Значит, сам живой человек без внешних атрибутов, причиндалей и, вообще, без вашего пошлого понимания достатка уже не жизнь. Человек сам по себе не жизнь? Голый, босой, больной, но думающий и дышащий - не жизнь?
- Спохватились, гуманист вы автостояночный. А зачем же вы, столь человеколюбивый психолог, вместе с друзьями- идиотами били забредшего во двор бомжа и тыкали мордой в сугроб? Конечно, откуда вам было знать, что он талантливый физик, который спился после смерти единственного ребёнка. Он был той самой жизнью,о которой вы, Демосфен наших дней, ораторствуете передо мной. Что ж вы били эту жизнь, издевались над ней, крыли матом. Такие как вы, готовы были требовать его утилизации.
- И что? Вы его того.... Утилизировали? - Тихо спросил Алексеич.
- Мы его отмыли, вылечили и определили в закрытое НИИ. Мы его вернули к жизни, после таких гуманистов вроде вас, которые его добивали.
Алексеич замолчал и спрятал глаза от пронзительных серых фар Гуманитария.
- Вот ведь как получается, - продолжал хозяин, - если что-то, вернее, кто-то копошится на земле рангом пониже, победнее, послабее, то готовы кричать " ату его" и за жизнь не считать, а как до самих очередь дойдёт, то тогда все кто "наверху" - сволочи.
- Я не мерило справедливости, - проворчал Алексеич, - я просто жить хочу, очень. Как умею.
- Не вы один, все хотят, а могут ли? Готовы ли справиться с этим заданием, что зовётся жизнь и быть "живущим"?
- Да, кто же вправе это решать! Никто!
- Мы вправе. По Закону. Всегда в истории определялись те, кто решал и те, кто подчинялся. И никогда иначе не было. Откровенно и жестоко или скрытно и потихоньку, но решали всегда. И судьбу брали не отдельных никчёмных бомжей или неудачников, а целых народов, классов, стран. Запамятовали?
- Я когда девушке-Инспектору сказал, что вы фашисты, она обиделась. А ведь точно - фашисты. Пишите, кричите о демократии, о гуманизме, а под подушкой держите маленький портретик Гитлера.
- Вы прежде всего, Сергей Алексеевич, очень превратно понимаете гуманизм. Гуманизм - это не содержание толп идиотов и уродов за счёт здоровой части общества, дудки! Гуманизм следует понимать в его первоначальном виде, как в эпоху Возрождения. Это свобода личности. Свободен бороться за жизнь и личное процветание. Не справился - получи!
Алексеич вдруг понял, что перестал не любить и даже ненавидеть этого носителя шейных платков. Он начал ненавидеть себя маленького и раздавленного, неоправданно существующего перед сытой и злой, чужой правдой, которая сейчас и возится-то с ним ради развлечения, или какой-то условности для самолюбования, вот какая я добрая, но его настоящего не видит и знать не хочет и из списка людей давно его вычеркнула. Да ещё его хочет убедить в ничтожности, чтобы он сам добровольно утилизировался.
- Ты же гомосексуалист! - Резко подался вперёд всем телом Алексеич. - Глаза женские, манеры дорогой шлюхи, складки от носа не к краям губ, не от жевания, а в разлётку, как от другого чего. А? Тебя ж первого как представителя больной части общества утилизировать надо. Хочешь донесу? Сейчас же, в следующем кабинете скажу, что ты пытался склонить меня к противоестественным сексуальным действиям, а взамен обещал признать "живущим". Что? Хотел за бомжами и безработными пересидеть? Не выйдет! Фашизм дело серьёзное, тебя первого грохнут, может меня, конечно, второго, но тебя первого.
- Не докажешь, сука! - Зашипел Гуманитарий.
- И не надо, главное донести. Под всякий Закон есть ведомственные инструкции. Точно? И под этот есть, так, для специального пользования, что там про таких как ты сказано. А? Догадываешься или знаешь? Вижу, что знаешь.
Гуманитарий побледнел, откинулся в кресле и закрыл рукой глаза.
- Пойми, - тихо сказал он, - ты всё равно отсюда уже не выйдешь. Не положено. Сдашь ты меня или нет. Есть только вход, выхода не существует.
- А как же бомж-физик? Сам сказал, что отмыли, вылечили, работу нашли.
- Обманул. - Гуманитарий встал и заходил по кабинету. - Ну, обманул, ясно? Обманул! Сам что-ли не врал никогда.
- Врешь, чтобы жить?
- Да.
- И долго надеешься продержаться?
- Не знаю. Хочешь кофе? Хорошая арабика под сигару.
- Давай.
Кофе пили молча, исподволь разглядывая друг друга. "Тоже мне "живущий"! - Думал Алексеич.- Трясётся от страха, людей дурит, унижает, - обычный чиновник. Чем так жить, лучше сторожем на автостоянке. Нет, ну какая тварь. Как развёл, просто мастер демагогии".
- Как выйти отсюда, говори! - Потребовал Алексеич.
- Я же сказал, что выхода нет. - Вздохнул Гуманитарий.
- Не может быть дом без выхода, не строят так. По крайней мере есть основной и пожарный.
- Как бы тебе это пояснить. В общем так. Это не дом вовсе. Точнее, на вид безусловно здание. Стоит себе на улице, адрес имеет, есть вход, а дальше совсем другое.
- Что значит другое? Объясни.
- Другое и всё. Я сам точно не знаю. Я вот, например, как на работу сюда попадаю. Утром встал, умылся, оделся, вышел из квартиры, спустился по лестнице, выхожу из подъезда и сразу попадаю в кабинет.
- Врешь!
- Вот те крест!
- Ладно, а домой как?
- Примерно также. Завершил работу в 17.00., выхожу и попадаю в свой подъезд. Но это только по будням, а в выходные и в праздники всё как у обычных людей.
- Хорошо. Я дождусь с тобой 17.00. и вместе войдём в твой подъезд. Договорились?
- Не получится. Я как-то раз пытался спасти, таким образом, одного молодого красавца. Двадцать два года, не женат, мальчик - загляденье. Мы с ним очень подружились и в пять вечера вместе вышли в эти двери. Я оказался в своём подъезде, а он нет. Его не было, понимаешь? - Гуманитарий заплакал. - Они его не отпустили, не пожалели такого молодого и красивого. Нет выхода! Нет!
- Опять врешь?
- Нет. Хочешь попробуем ещё раз, но они предупредили, что если повторится, меня утилизируют.
- А кто такие "они"?
- Не знаю. Платят очень хорошо, не беспокоят, ни о чём не спрашивают.
- Свинство!
- Что?
- Всё свинство. И ты свинья, хоть и живущая.
- Знаю, но буду хрюкать дальше. Тебе, кстати, пора. Идти пора.
- Это почему?
- А вон лампочка красная загорелась. - Гуманитарий указал пальцем за спину Алексеича, тот обернулся и увидел маленький красный глазок, врезанный в книжную полку.
- Дальше-то куда? К кому? - Спросил Алексеич.
- Не знаю, ей богу, не знаю. - Засуетился Гуманитарий.
- Прощай, живущий. - Алексеич крепко хлопнул за собой синей дверью.
Теперь он снова стоял в белом коридоре. Хочешь в одну сторону иди, хочешь в противоположную. Алексеич облокотился на стену и попытался принять решение. Вдруг отчётливая, беспощадная идея напугала, а потом и успокоила его: "Тут ведь всё равно куда идти. Вот в чём дело. Направление движения безразличная составляющая. Все механические и физические действия: ходьба, стояние, сидение, бег, прыжки - здесь только внешние компенсаторы для психики привыкшей к динамике обычного мира, поэтому всякая активность становится пустой тратой твоей личной энергии. То есть, не надо ничего делать. Можно просто лечь на пол в этом проклятом коридоре и лежать, а попадёшь куда предопределено. Обязательно".
Он отчего-то успокоился от такого внезапного открытияи улёгся нна пол. Уставший от потрясения и необычности, он отдался в плен особому философскому созерцанию себя со стороны и уснул. Сколько проспал - сам бы не смог определить. Открыл глаза от громкого фамильярного окрика:
- Эй, чувак, хватит дрыхнуть, поднимайся.
Алексеич приподнялся на локтях и огляделся. То ли камера тюремная, то ли монашеская келья. Он на полу, перед ним, скрестив ного, сидит на подстилке мужик с голым торсом, в потрёпанных джинсах. Волосы чёрные, длинные до плеч, на груди криво висит большой крест на шнурке. Перед мужиком на полу пачка "Беломора", кухонная доска с измельчённой сухой травой и, как сюрприз, в такой обстановке, толстая книга. В комнатушке стоял густой запах выкуренного косяка марихуаны. Алексеич сел и прислонился спиной к стене.
- Что читаем? Уголовный кодекс? - Алексеич пошёл на контакт с патлатым.
- Почти. - Ответил тот. - Тут и уголовный, и гражданский, и кодекс чести - всё поместилось. "Библия" называется. Читал?
- Фрагментарно.
- Фрагментарно. - Перекривил его патлатый. - Это там, в квартирке можно было фрагментарно, а здесь надо всю, причём системно.
- А ты сам, что всю прочёл? От корки до корки? - Недоверчиво поинтересовался Алексеич.
- Конечно. Работа такая. - Вяло ответил собеседник.
- И как? Кайф поймал?
- Поймал. Сам что-ли никогда не кайфовал от того, что новое знание приходит, истина открывается? У тебя ж книг полная хата.
- Так говоришь, как будто был у меня.
- Был, и не раз. Ангелы во сне являлись?
- Ну?
- Баранки гну! Я с ними и прилетал. Морду не высовывал, что б не испугать, за крыльями прятался. В книгах твоих покопался, даже, грешен, взял одну почитать.
- Так это ты "Одномерного человека" Маркузе спёр?
- Не спёр, а взял почитать. Я б вернул, но уже нет смысла.
- Так не берут почитать! Спрашивать надо! А я на соседа-алкаша, Михалыча подумал. Совести говорю нет у тебя, Михалыч, украл хорошую книгу, что б на базаре на пузырь водяры обменять.
- Не заводись, чувак! Всё равно любая книга как личная собственность - большая условность. Книги принадлежат всем, а не отдельным сторожам-психологам.
- Смотри какой альтруист за чужой счёт выискался. Ты кто такой?
- Можешь не верить, но я Священник. Кстати, прилично было бы называть меня Отче.
- Священник? Ты? - Офигел Алексеич. - Не видел я священников таких, что б травку покуривали.
- Травку! - Зыркнул чёрными глазами Отче. - Что, думаешь, легко к Богу подниматься, отсюда, с людской помойки. Ввек не долететь. А так легче. Укурил косячёк и полетел, как пёрышко в Эдемы небесные к улыбке Господней. Если правда психологией интересуешься, вспомни, что студентам Лири давал перед посещением проповедей в церкви?
- ЛСД.
- Точно. А эффект какой был! Слушали, плакали и кайфовали от истины слова Господнего.
- Ты, Отче, всех готов наркоманами сделать ради веры!
- Да нет. Не суетись. Это я с тобой чуть-чуть расслабился, смотрю, человек не глупый, начитанный, думаю, есть о чём поговорить, вот и оттянулся малость.
- Слушай, Отче, зачем я к тебе попал? Смысл какой?
- Поговорить. Я тебя наставить должен, разъяснить кой-чего, силы твои поддержать и всё такое.
- Все к тебе попадают?
- Кто все?
- Ну, мы - неоправданно существующие, списанные по новому Закону.
- Не слыхал. Закон для всех один - Божий, а что вы там у себя накрутили не моё дело.
- Тебя что, не нанимали на работу в РНСГ? - удивился такому повороту Алексеич.
- Чихал я на их работу. Я сам по себе, а насчёт того, кто ко мне попадает, скажу, кого только нет. Всякие народы разных религий.
- Ты ж вроде по христианской линии.
- Не. Я универсал. Могу как молла, могу как раввин, даже как шаман могу.
- А в буддизме сечёшь?
- Базара нет. "Три корзины мудрости" всегда со мной. - Отче выразительно постучал пальцем себя по голове.
- Класс! - Алексеич оживился от такого любопытного собеседника. - Вот смотри. Меня пригласили сюда потому, что считают, что я "не живущий", ну, то есть сплошной вред и обуза для общества. Говорят, что меня нужно срочно утилизировать, чтобы не мешал процветанию и демократии. И не хотят, козлы, признать, что я живой нормальный человек, а не какой-то "неоправданно существующий". Ты согласен с ними или нет? Я понял, что ты меня не плохо знаешь.
- Я много чего не плохо знаю. Слушай сюда, чувак, разъясняю тебе, как заблудшей овце, раз и навсегда. Сущность одна - Бог. Единственная и неизмеримая. Мы все: ты, я, те кто тебя обидел и даже алкаш Михалыч, существуем, живём по его воле. Он даёт нам существование, но наша сущность в Нём. А как мы уже этот дар Его воли назовём: жизнь, существование, бытие в мире, мучения и радость - это только наша фантазия. Он даёт и Он же забирает. Больше никто. Уразумел, сын мой?
- Почти, но до конца, как это ..... не въехал. Что ж вырисовывается по твоей логике - Он меня утилизировать решил?
- Не богохульствуй, бесстыдник. Он тебя. Да на фиг ты ему нужен! - Отче вдруг понял, что сказал не то. - Я в смысле таком, что Господь встаёт супротив плохих дел. Его воля в том, чтобы сберечь тебя как человека, как личность, как кусочек Его сущности, утвердить тебя в спокойствии и силе духа. Смотри, вот ты же трусил в начале? Трусил! На приёме у Инспектора, потом в кабинете у Гуманитария вначале тоже. А потом? Что с тобой, с сознанием твоим произошло? Теперь у тебя коленки не дрожат, в галзах не страх, а спокойное любопытство. Как думаешь, отчего?
- Не знаю. Устал, успокоился, понял, что нахожусь в какой-то другой неизвестной реальности, что есть могучая предопределённость, которая ведёт меня и перестал паниковать, но боюсь, конечно, если честно.
- В том то и дело, парень, ты сам себе открытие, ты ещё что-то важное найдёшь, это я тебе говорю. Думаешь, Иисус не знал о Голгофе, о кресте? Знал! А отец его не знал? Знал! А ведь шли оба: один на небесах плакал, но не вмешивался, другой тут среди нас страдал, но не отрёкся. Чего хотели? Смысла. Смысл искали всей жизни человеческой земной, что бы убедиться и другим открыть. А где, Алексеич, твой смысл жизни? Не знаешь ты его и сдох бы в своей ободранной квартирке без него. А сейчас ты ищешь его, крепнешь в своей воле и готовишься.
- К чему готовлюсь? - Вздрогнул Алексеич.
- К открытию!
- Рассуждения у тебя Отче, левые. Ты священник или хиппи? Плетёшь про дух, про силу, а моё физическое присутствие в мире тебя не волнует?
- По поводу священника и хиппи, образованный ты наш, скажу, что одно другому не мешает. А по поводу твоей физики..... Вот тебя звать Сергей Алексеевич, почти Иван Иванович. Таких море. Это ж не имя даже - фантом!
- Ты не перекурил?
- Не хами! Спросил? Терпеливо получай ответ. Волнует меня твоё бренное тело в мире, волнует! Понял. Но не так как ты это видишь. Волнует, что находясь в этом теле душа твоя должна открыть для чего она туда попала, способен ли ты в своей загаженной экзистенции выйти за пределы тупого животного эгоизма и страха за существование и открыть свою жизнь, как настоящую, как тайну своего, ещё не распознанного "Я".
Алексеич сочувственно-уважительно посмотрел на Священника. "Вроде искренне говорит, не кривит душой, половину из того, что наплёл, сам плохо осознаёт, грызёт его что-то, ох, грызёт! А он свои переживания на меня выливает. У каждого своя боль, но каждый пытается вылечить от неё кого-то другого, а не себя".
- Отче, а ты нашёл свой смысл? Тот самый, который потерял и оплакиваешь под косячок в зубах. Нашёл или будешь врать, как Гуманитарий?
- Не твоё дело. - Огрызнулся Священник и подкурил папироску. - Не я к тебе пришёл, ты ко мне.
- А здесь по-моему всё равно кто куда пришёл. Здесь вообще ходить нет смысла. Так что, может быть, это ты ко мне прилетел. Мучаешься ведь, тоскуешь, грызёшь сам себя. Что я тебе - вечный сосед по келье? Не. Утилизируют и всё, каюк. А у тебя возможность есть сказать мне такое, что и себе повторить боишься. Может я пойму и прощу. Хочешь прощения, нет не божественного, а просто человеческого?
- В исповедники набиваешься?
- Набиваюсь.
- Не хочу. Тебе и так не легко, своя ситуация тянет, а я ещё и своих проблем навалю. Нет.
- Ты мне завидуешь, что ли? - Усёк Алексеич. - Хочешь на утилизацию? Говори!
- Хочу! Лучше просто и сразу, чем ждать в безвременьи и нести эту кару.
- Так давай, иди! Я не против. Беги и радуйся, утилизируйся на здоровье и помни мою доброту.
- Ходил уже и не раз, вместо других. Не пускают!
- Они?
- Да.
Алексеич матюкнулся и растянулся на полу.
- Скажи, Отче, а кто такие эти "они"?
- Регуляторы.
- Ну? Дальше.
- Они очень древние, древнее всех религий, древнее нашего мира. Их функция - баланс всего живого и неживого во Вселенной, их логика не для нас. Регуляторы создают и уничтожают звёзды и галактики, определяют жизнь мыши и человека, пишут траектории комет и даже вмешиваются в священные тексты всех религий. Они просчитывают мир.
- Вселенские математики?
- Что-то вроде того. Жестокие и бесчувственные бухгалтера.