в ожидании рулевого волшебного фонаря, курильщика опиума
Чем больнее сердцу, когда скорбное бесчувствие овладевает нами, тем горше красота. И, горькая, она смеется. И хохот ее страшен. И, весело подрагивая на мостовой, несется куда-то повозка. Трясутся мальчики и девочки в ней, радуясь тому, что толкутся вместе, трогают друг дружку за руки, возбуждаются, сходят с ума, заходясь в конвульсиях, ударяются головами в окна. Разбивают стекла. Сильные волевые пальцы возницы не могут сдержать коней. Фокусник в цирке у поворота налево, где повозка теряет первое в длинной череде катастрофических событий колесо, ломает композицию из хрустальных шариков, позабыв про правильную комбинацию жестов. Появившийся зазор между событиями пытается, обливаясь потом, скрыть, стараясь вернуть прежний вид городу и души жителям, но безуспешно.
Грациозное мелодичное кино. В продолжении которого там и сям горят вечерние фонари. В и на старых домах. Да и просто на деревьях в чаще леса. И солнце предсумеречное жжет глаза, покачиваясь на ветках точно так, как качаются на ветру фонари. Кажется, что каждый из них - волшебный, способный показывать, как детям сто лет назад, сказочные картинки. Мерцающее леденцовыми огоньками кино. Волнуется море, и корабль фильма укачивает на волнах его. Камера скользит по темному лесу опасной хищницей, огненно-рыжей лисой. Картина на стене оживает, там сменяются тени. Огоньки танцуют, краски стреляют самыми яркими оттенками, так, что глаза камеры не выдерживают, слезятся. Камера жмурится. И все как в тумане. Разноцветные огни тонут за горизонтами, сразу несколькими, прячущимися друг за другом. Мир останавливается выцветшими пейзажами, и солнечный свет слезает с картинок хлопьями, шелушится. Декадентский болотный зеленый всюду, но там и сям все равно видны фонари, бросающие лучи на прохожих, из не самых красивых девушек делающие принцесс. Странный сияющий разводами на окнах свет раскаленного металла. Он ласкает, этот свет, от него слезятся глаза, но это слезы счастья. Слезы светлых воспоминаний. Точками бьют маленькие солнца - на вечерних представлениях, что устраивают для себя люди - в лица влюбленных, выхватывая фигурки кукол, оживающих на пленке в людей, и человечков, в этом мистическом свечении так похожих на кукол. Но вот что-то случается. И фонари гаснут, а свечки строго роняют лучи аккуратно в четыре стороны. Лицо девушки окончательно обесцвечивается. У девушки теперь восковое лицо. Кажется, чья-то мечта заболела, поседела, умерла. Что сон задохнулся в кошмарных судорогах. И свет где-то внутри, а снаружи осень. Темная, густая, стынущая. Гнетущая. С невыносимо синими небесами, цвета платья покойницы. Хочется не смотреть вверх, в эту голубую страшную яму, а злобно отвернуться. Или кто-нибудь чтобы из сострадания заколотил крышкой их, и вынес небеса из осени вон. Похоронив за лесом.
Комната, где больше нет возлюбленных, старится, осыпается пуговками, монетками и камушками, обнажая сухой некрасивый скелет. В комнате осень поздняя, осень-мозаика - разбитая, разобранная сарацинами, с таким трудом когда-то гением выложенная. Время вытянулось в струну и, обернувшись гарротой на шее, душит. Минуты-капельки, вязкие, пахучие, падают с потолка. За окнами дождь, время сыпется алебастровыми шариками, ветхое, разорвалось и упало на грешную землю белым ливнем. Время шло до сих пор, конструкции его скрежетали ночами, оно могло отставать, останавливаться, идти вперед, но ход его был неизменен. Теперь идти нечему. Осень потеряла последние мозаичные свои камешки, куда ни кинь взгляд - разбитые ее витражи.
Когда умирает человек, к которому ты был нечаянно равнодушен до той поры, он для тебя становится живее живых. Стоит перед тобой живым мертвецом неделями, и хочется, чтобы он умер, наконец, еще раз. Специально для тебя. И только слезы спасают. Плач ребенка, которого можно поднять вверх на руках в надежде, что он будет услышан на небе часовых дел мастером. И стрелки старинных в гостиной далеко-далеко назад в прошлое, наконец, переведут. В начало, когда Мольн запускает в небо звезду, и она, крутясь фейерверковой мельницей, врезается в обледенелый небосвод клинком с четырьмя лезвиями...
Все красивые фильмы - отблески сонные одного, главного. Киноленты, что так и не была никем снята. "Большой Мольн" - один из негативов фильма-мечты. Играя с мифами о сказочных замках в лесу, Монсальват, девушках в цвету, призрачных повозках и дурачке-скитальце режиссер раскидывает колоду карт о детстве пареньков конца XIX века. Своеобразное приближение к Божеству. - Он наполняет психоделические, салатовых оттенков картинки шепотом ребятни, смехом детей, раскрашивая и озвучивая сказку, написанную пропавшим без вести на войне юным французиком. Он мог бы воссоздать кинематографически любую из опер Вагнера. Но рисует навязчиво-леденцовый сон романтичного мальчишки. С клавесином, музыкальными шкатулками, веселящими детвору клоунами, красочными старинными праздниками-карнавалами и девочками-цветами. Рисует, а затем разоблачает сказку, кидая кукол в зрительную залу. Открывает окно, и веселый гул в театре разом замерзает на пронизывающем ветру. Холод сжигает само человеческое счастье, что взметнулось, было, под потолок, родившись из улыбок и говора людей, но тут же упало на лица зрителей ворохом сожженных бабочек. Ими еще пытается поиграть на публику Пьеро, невесело дирижируя пепельными хлопьями, так контрастирующими с белыми его одеяньями. Но и он скоро сходит со сцены.
Альбикокко и писатель, создавший все эти образы, вскоре сгинувший в никуда Ален-Фурнье превращают детство/юношество [время, когда восприятие обыденного мистическим образом преображает его] и прекрасное прошлое-время-где-то-позади-тебя - в географическое место. Тому, чего нет, что призрачно, прозрачно, чего нельзя коснуться, если только тебе не 5-6 лет, и ты не видишь сны наяву, они придумывают пространственное измерение. Положим, утраченное время - конкретный замок, куда можно проложить пути, пользуясь средневековыми картами. Время прошлого - Комбре со своей фактурой, улицами и направлениями ветра, архитектурой. Время прошлого - Бальбек в первое путешествие Марселя. Время прошлого - есть счастье. Герою кажется, в прошлое можно вернуться при определенных условиях. Соблюдая некие правила забытой детской игры. "Когда он женится....Когда та девушка выйдет замуж за того человека.... Когда белую лошадь освободят....А на перекрестке в повозке, подпрыгивающей на мостовой, девочка в розовом с огромным белым бантом обернется смеясь: "Вот он, вот он, лови его, теперь ему водить!" Тогда надо ловить карету и мчаться по знакомому адресу, в одинокий дом, возвращая время вспять. Наблюдать, как начинают кружиться в вальсовых вихрях девочки с окрестных деревень. Но бойся, если пропустишь знаки мира, тайные печати его, или перепутаешь их. Если подсказкой окажется миг, когда разревется соседская девчонка, обиженно затопав ножками, запросив книгу с высокой полки, а ты не разгадаешь послание - прошлое ускользнет. Сказки не будет.
Когда времени дают систему координат, пространство приобретает свойства времени. Сверни ты с парковой аллеи вдруг налево, а не как всегда, окажешься перепрыгнувшим через 25 лет в будущее, где уже лет 15 как близкие твои мертвы. А вероятно в новом твоем времени и не было их никогда. И если подобное возможно; если первое путешествие в Бальбек не движение в пути, а время, которое герой проспал у камина; если замок в лесу, куда Мольн попал в молодости, приняв его за сновидение, может быть счастливым прошлым конкретных людей. - Тогда мир не застывший каркас в ледяной пустоте, провисающий сразу во множество Вселенных угловатыми звездными простынями, время которому придумано человечеством, и в явном виде не существовало никогда - мир представляется тогда подвижной головоломкой-мозаикой, части которой мешаются меж собой. Дома по левую сторону улицы исчезают на первой же минуте прогулки, на 25-й минуте ты возвращается в 2001 год, на 46-й минуте делаешь крюк, встречаясь с возлюбленной конца 1990-х, а, вернувшись, на пороге дома умираешь 85-летним стариком.
Странник-фокусник силится выщелкать из головоломки математически красивое и правильное, пока люди беспорядочно вращаются в ней. В мире, где время обман, а пространства призрачны, нет молодости как таковой, и нет старости. Есть только замирание на несколько минут-часов-дней-лет в мгновении-точке, которую проживаешь, пока память-воображение додумывает твою жизнь целиком. Круг или квадрат света с прыгающими тенями, где время и геометрия послушны рулевому волшебного фонаря. Вот только иногда рулевой путается в картинках, а то и просыпает их на ковер. И пока дети, которых развлекает он сказками, играючи собирают перемешавшиеся образы во что-то цельное, жизнь чья-то успевает сломаться, разбиться, перевернуться с ног на голову стеклышками в калейдоскопе. И ты уже не ты, и некрасавица - принцесса, и мир, созданный причудливой фантазией рулевого волшебного фонаря, обращается в сон и явь тоскливо улыбающегося курильщика опиума. С его несбыточными грезами, что когда-нибудь комнату заставят сотнями таких фонарей, и лица белые, восковые, кукольные заиграют красками, зальются медовым и золотым светом. И мертвые снова окажутся живее всех живых.