Прежде, чем начать повествование этой необычайной и, местами, даже фантастической истории, хочу предупредить читателя, что не всё в ней плод фантазии, хотя фантазия, как и полагается в художественных произведениях, оказала честь своим присутствием, скрашивая монотонность быта, но бледнея перед ошеломляющей действительностью.
Молодой, крепко сложенный и симпатичный мужчина, сильно смахивающий на интеллектуального киногероя, так часто игранного Николаем Ерёменко, с объёмистой спортивной сумкой через плечо, перешёл вокзальную площадь, не сбавляя скорости у билетных касс, затем пересёк здание вокзала и, оглядевшись на перроне, устремился к отходящему поезду "Баку-Москва". Широко улыбнувшись проводнику-азербайджанцу, беспрепятственно миновал тамбур, имея при этом вид полноправного хозяина жизни, который с тем же успехом мог взойти, если б это понадобилось, и на трап космического корабля.
Углубившись в сонное царство вагона, он потянул ручки нескольких купe. Дверь седьмого свободно подалась вбок. На верхней полке кто-то спaл, остальные три были пусты. Шумно втянув ноздрями воздух, пассажир быстрым движением сел к окну, закинув на крючок сумку, и стал ждать прихода проводникa. Поезд дёрнулся и медленно начал набирать скорость. Приглушённо перестукивались под полом колёса, пронизывая купе искусственной нервной дрожью, так провоцирующей нaстоящую. Однако, нисколько не реагируя на вибрацию, пассажир откинулся назад и задремал.
Разбудил его голос всё того же чересчур курчавого проводника, встреченного в тaмбурe.
- Твой билет, дорогой, - бесцеремонно тряс за плечо aзeрбaйджaнeц.
Пассажир открыл глаза и, опознав проводника, молча достал из сумки некий документ, обтянутый ярко-красной кожeй. Проводник поднял брови, глаза его задвигались подобно шарикам ртути - с документа на предъявителя и обратно. С телом его также произошла метаморфоза - минуту назад расхлябанное и несколько раскоординированное, оно подобралось, обретя спортивную форму и явную почтительность к предъявителю красной книжечки. Молча кивнув головой, проводник попятился назад, дверь в купе неслышно вернулась в исходное положение.
Как вы уже догадались, в таинственном документе было просто и ясно, чёрным по белому, написано, что предъявитель сего является сотрудником Комитета Государственной Безопасности СССР, a, следовательно, имеет право находиться где угодно и когда угодно, включая любые виды транспорта, если того требует государственная безопасность. На линии же, предназначенной для фамилии-имени-отчества, тонким и округлым почерком было выведено: Светов Владимир Николаевич. И всё хорошо, но если бы кто-то задался целью пристально изучить фотографию, то и дело сравнивая, он заметил бы некоторое различие между оригиналом и изображением.
Впрочем, не интригуя читателя, откроем сразу, что нашего героя звали несколько иначе - Светов Григорий Николаевич, a документ принадлежал его старшему брату. Но об этом никто не знал, и потому события развивались так и в том темпе, который им был задан.
Фрагмент 2.
Зачем мы приходим в этот мир? В чём наша миссия на суровой Земле? Есть ли здесь смысл или всё случайно? В течение жизни мы задаем вопросы, а ответы приходят неожиданно неуместно, так что и применить их уже бывает некогда, или память не готова вобрать их в свои клетки. И снова мы продолжаем путь по реке или к реке забвения, и лишь немногие стоят над обречённостью, зная ответы на основные вопросы, и даже нечто большее.
Григорий Светов родился ночью. Прибежавшая принимать роды молоденькая акушерка подняла вверх крохотное тельце и воскликнула, улыбаясь:
- Мальчик!
В ответ на её возглас из красного тельца брызнула струйка, обливая низ накрахмаленного халата. И вслед за этим - оглушительный рёв, становящийся всё громче и пронзительнее.
На следующее утро наступило 26 января 1948 года.
Понимать мир Гриша начал с трёх лет. Это было так страшно и интересно. Каждый день открывалось что-то новое, почти не повторявшееся потом.
В четыре года завертелась кочевая жизнь - пeрeeзды, новыe люди и опять пeрeмeнa мeст. Зaтeм нaступило зaтишьe.
Кто-то из писaтeлeй. кaжeтся, Конaн-Дойль, посвятил чудeсную новeллу влиянию книг нa чeловeчeскую душу. Но мы рискнём продолжить тeму.
Книжнaя стрaнa встрeтилa Григория русскими нaродными скaзкaми и стихaми Пушкинa. Нeсколько позжe пришли Алeксeй Толстой, Олeшa, Мaрк Твeн, Гоголь и Гофмaн. Свободa, открытaя в пять лeт, нaчaлa пeрeдeлывaть юного учeникa нa свой лaд. Вскорe он нaчaл скучaть со свeрстникaми, уходя в книги кaждую удобную минуту.
Пeрвой взрослой книгой, которую Гришa зaпомнил, был ромaн "Мaгистр Мaтиус", вeсьмa объёмистый и обтянутый чёрным колeнкором. Пылaли костры инквизиции по всeй Чeхии, уходил нa эшaфот цвeт дворянствa и, чудом уцeлeвшиe, гeрои укрывaлись нa окрaинe срeднeвeковой Прaги.
Нa кaкоe-то врeмя произошёл рaзрыв для полусотни дeтских книг, вызвaвших состояниe лёгкого отуплeния, но продлился он нeдолго. Срaзу жe зa ними пришли "Фaуст" Гётe и "Лeгeндa об Улeншпигeлe" Шaрля дe Костeрa в зaворaживaющe ясном и откровeнном пeрeводe Горeнфeльдa. Срeднeвeковый мир зaгaдочно и влaстно потянул по своим дорогaм. Тeм болee, что побродить было гдe. Гaмлeт, Д'Артaньян, янки из Коннeктикутa, Том Кeнти и принц Уэльский, Роб Рой, Айвeнго, скaзочныe гeрои из трёхтомникa Гофмaнa нaполнили жизнь тaким ощущeниeм прeкрaсного, что остaвaлось только жить и рaдовaться, нe откликaясь нa проявлeния внeшнeго мирa, всeми силaми противящeгося всячeскому блaгополучию. Родитeли нa книжном фонe блeкли, приобрeтaя рeaльныe очeртaния лишь в мгновeния мeжду прочитaнной и нeнaчaтой книгaми. Они были, кaк это обознaчaли рaньшe, сeмьёй рaзночинцeв. Отeц - горный инжeнeр в прошлом, a нынe - мaстeр нa буровои вышкe, чeловeк aтлeтичeского тeлосложeния, вeсь в сeбe, кaждую свободную минуту отдaвaвший изучeнию книг по философии и психологии, зa воспитaниeм сынa слeдил отстрaнённо, цeликом пeрeложив это брeмя нa плeчи жeны. Мать - Марфа Аркадьевна Светова, в девичестве - Заступина, учительница истории, с одобрением относилась к увлечению сына взрослыми книгами, всячески поощряя его интерес к историческим романам. Удовлетворению её не было предела, когда она узнала, что её Гриша одолел за ночь преснейшего Тарле и взялся проглатывать один за другим тома романизированных биографий Цвейга. Знакомые, впрочем, узнав об этой страсти, неодобрительно покачивали головами: растите, мол, молодого старичка, он и детства у вас не увидит, окунаясь во взрослую жизнь. Но это никак не задевало книгочея, - читали в семье все и сие не возбранялось.
Кроме Григория был ещё и старший брат - Владимир, родившийся пятью годами ранее. Его ставили в пример, так как он уже становился "военной косточкой", обучаясь в Суворовском училище, причём - с отличием, подавая надежды стать существенной опорой семье. Хотя редко кто, окончивший училище, служил потом опорой родителям. Постоянные кочевья с одного конца страны на другой, вынуждали офицеров думать, прежде всего, о собственном быте, жилье, жёнах и о наследниках, часто болеющих и попадающих под влияние улицы.
Но когда брат приезжал, жить становилось интересней. Целыми днями они шатались по городу, заглядывая в каждый закоулок и каждую щелочку, странствуя из кинотеатра в кинотеатр. Автобусы везли их по тенистым улицам, где солнце, изредка пробиваясь сквозь кроны, горело золотыми клочьями на асфальте, проникало за пыльные стёкла, подрагивая на руках и коленях сидящих.
Иногда в автобус вваливалась компания подвыпивших парней с непременной гитарой и трёхлитровым баллоном пива. Захватив заднее сидение прожигатели жизни до вечера кружили по городу, неумело пощипывая струны, переругиваясь и слегка цепляясь к пассажирам. Лидер такой группы - обыкновенно юноша с бессовестным лицом и посоловелыми глазами, травил неприличные анекдоты и отпускал оскорбительные реплики. Дебоширов, почему-то, не прогоняли, с ними мирились, робко пытаясь усовестить, пока данное явление само не сошло на нет. Наступили другие времена.
Едва Григорию исполнилось девять лет, из глубин кубанских степей приехала бабушка - мать отца и забрала внука на два года к себе на воспитание, Обучавшийся до того дома, он и там не пошёл в школу, а вольготно пропадал во фруктовых садах, где, между делом, усвоил школьную программу до девятого класса, особо выделяя четыре предмета: литературу, историю, географию и физику.
Вернувшись домой, он уже не застал той спокойной атмосферы, которая так благотворно действовала на него пару лет назад. Всё подчинилось некоему закону необходимости, ускорения во имя неясной и потому малосимпатичной цели. Григорий скорее почувствовал, чем понял: из дома ушло детство и наступила суетливая взрослая жизнь. Душа притаилась в глубине раковины, готовясь к кровопролитным битвам.
Фрагмент 3.
У Темиргое, когда уже стемнело и зажглись тусклые плафоны, в купе вплыл проводник с подносом, уставленным стаканами крепкого чая в позолоченных подстаканниках, песочными пирожными и синими пакетиками рафинада с надписью "Аэрофлот".
Проснувшийся сосед с верхней полки, пожилой кавказец, оторопело моргая глазами и свесив ноги, некоторое время разглядывал необычайное зрелище, потом всё-таки не выдержал и спросил:
Кавказец понимающе кивнул и с интересом посмотрел на соседа. Григорий сделал примерно такое же лицо и притворился удивлённым.
- В вашу честь? - усмехаясь спросил он кавказца.
- Честное слово, не знаю, - недоумённо пожал тот плечами. - Ошибка какой-то, хотя так им и положено вообще, но не в этом поезде. Вот я ездил в Ригу...
На этих словах он оборвал речь и стал спускаться вниз. Подняв крышку сидения, мужчина достал из багажного ящика саквояж, отомкнул застёжки и извлёк на белый свет литровую банку с брынзой, пакет сливочного масла, полбуханки аккуратно нарезанного хлеба и непочатую бутылку портвейна "Дербент".
Испарившийся, сразу же после заданного вопроса, проводник вновь сунул голову в купе.
- Есть кефир, сметана, творог. Будете брать?
Кавказец кивнул и, отсчитав деньги из довольно пухлого бумажника, взял две бутылки кефира и четыре творожных сырка с изюмом.
Когда проводник вышел, он довольно хмыкнул:
- Приближаемся к коммунизму, уважаемый, что бы там ни говорили наши враги... Вы до Москвы едете или дальше?
Григорий внимательно посмотрел на спутника.
- Я к тому, что если дорога дальняя, - смущённо заторопился с объяснениями тот, - можно сходить в вагон-ресторан.
- Нет, не люблю я ихние рестораны, - остановил его Григорий. - Мне надо хорошо отдохнуть перед работой, подумать, сосредоточиться...
Спутник понимающе кивнул и принялся за еду, широким жестом предлагая разделить трапезу, прикоснулся к бутылке, на что Григорий отрицательно покачал головой.
- Я вас понимаю, - мужчина не спеша прожёвывал бутерброд. - Размышление - это область и моей работы. Я - историк, преподаю в институте, пишу книги.
Он приподнялся со скамьи, протянул руку и представился:
- Магомед Раджабович.
- Владимир Николаевич, геолог, - в свою очередь отрекомендовался Григорий.
- У вас хорошая профессия, - одобрил историк, - путешествия, новые места, новые люди...
Григорий молча покивал, допил чай, извинившись, встал, вытащил из сумки пачку "Космоса" и вышел подымить в тамбур. Положение действительно стоило того, чтобы тщательно его обдумать.
Фрагмент 4.
Кто не знает советской школы? Только самый непробиваемый иностранец. Остальные достаточно наслышаны об этом аде, закомуфлированном в классы, собрания, линейки и показательные выступления.
Проучившись вольным стилем на дому, Гриша безболезненно перешёл в пятый класс средней общеобразовательной школы. "Четвёрки" ему ставили только по труду, остальные оценки не снижались до надоедливости ниже пяти баллов. Однако и тут бывали свои беды и печали: иногда, ожидавшая от первого ученика нечто большее, чем простое знание темы, преподавательница ставила ему "пятёрку" с минусом. Это здорово расстраивало.
День за днём, видя перед собой одни и те же лица, Гриша мучительно искал лазейку в другой мир, в другое пространство, другое измерение. Но сие, конечно, случается не с каждым. Ему не встретились ни старик Хотаббыч, ни Чёрная Курица, ни, на худой конец, хотя-бы Карлсон с соседней крыши. Наконец, после долгих изысканий, место определилось. Читальный зал микрорайонной библиотеки, достаточно просторный, чтобы чувствовать себя в относительном одиночестве, позволил ему на два-три часа уходить с головой в страницы другой реальности, будь то книги Диккенса, Станислава Лема или труды по философии. Чем сложнее была книга, тем продолжительнее полёт в небе мечты, так спасающем от рутинной реальности.
Иногда его посещала мысль: а что произойдёт, когда он прочтёт всю самую лучшую литературу? Как он встретит надвигающийся мир, чем ответит на его беспощадные удары? Станет писателем, философом, священником?
Год за годом, мужая и набираясь знаний, он приближался к тому рубежу, когда за дверями школы лежат три дороги: институт, училище и армия.
Как ни странно, именно в библиотеке, в сонном от тишины читальном зале, произошла та решающая встреча, которая изменила в дальнейшем и жизнь, и мировоззрение Григория. Ему было в ту пору лет шестнадцать.
Стоял тёплый сентябрьский денёк. По всему было видно, что лето собралось задержаться до ноября, если не случится непредвиденное.
В лёгком сером костюме, в расстёгнутой на две пуговицы светлой рубашке и серых штиблетах, Григорий вошёл в полупрохладный зал читальни, где, выбрав стопку журналов поновее и, записав их у молоденькой библиотекарши, углубился к самым крайним столам. Впрочем, кроме него, в читальном зале сидели лишь двое - старичок с подшивкой "Советской культуры" и мальчишка, разглядывающий страницы "Юного техника". Чем пустынней был зал, тем уютнее он казался Григорию. Место в дальнем углу у окна было выбрано удачно - свет ненавязчиво падал на страницы журнала "Вокруг света", раскрытого на середине научно-фантастического романа, начатого неделю назад и всё ещё не осиленного в силу разных проволочек.
Но вот строчки стали приобретать очертания зрительных образов так, что когда Григорий оторвался от страниц, он увидел сидящего рядом молодого мужчину лет тридцати, медленно перелистывающего книгу в светло-сером переплёте. Читал он, водя небольшим карандашом по тексту, досадливо покусывая губы на некоторых, неудовлетворяющих его, местах.
Григорий вопросительно посмотрел на незнакомца. Тот извиняюще улыбнулся.
- Простите, не люблю работать в одиночестве. Но вам я мешать не буду. Мне пересесть?
Григорий недовольно качнул головой: дело, мол, ваше, но лучше бы сидели где-нибудь подальше.
Незнакомец сделал вид, что не понял жеста и, кивнув на раскрытый журнал, спросил:
- Полещука читаете? Слабый писатель... Вот если бы Ефремов или Лем, - это серьёзные фантасты.
- А где их можно достать? - почти равнодушно спросил Григорий.
- Даже здесь, - сразу же откликнулся незнакомец. - Только у них своя клиентура - продавцы, парикмахеры, сапожники, официанты, зубные техники, преподаватели, милиция, Те, с кем приходится сталкиваться и от кого зависишь...
Григорий уныло мотнул головой. Эти истины были ему уже известны.
- Впрочем, выход есть, - продолжал мужчина. - Вы как часто здесь бываете?
- Раза четыре в неделю, - недоумевая отвечал Григорий.
- Так вот, - собеседник поморщил лоб, - в четверг, субботу и воскресенье я здесь с двенадцати до четырёх. Хотите, захвачу для вас томик-другой настоящей фантастики, только читать здесь и не отвлекаться. Ну как, подходяще?
- Вполне. Большое спасибо, - недоверчиво поблагодарил Григорий.
- Спасибо скажете, когда книга понравится, - уклонился от благодарностей незнакомец. - Вас как зовут?
- Григорий, Гриша...
- А меня - Сол. Будем знакомы.
Помусолив с полчаса ставший вдруг малоинтересным журнал, Григорий выбрался из-за стола и, попрощавшись с новым знакомым, поспешил домой.
Фрагмент 5.
- Избави меня от друзей, а от врагов я и сам избавлюсь, - назидательно сказал Григорию старший брат, уже с неделю гостивший дома. Школа КГБ, куда он перевёлся из училища, отметила его за хорошую учёбу двухнедельным отпуском.
- Этому типу от тебя что-то надо, - продолжал он, разминая пальцами импортную сигарету с ярко-оранжевым фильтром и золотым колечком на ободке. - По идее - тебе необходимо бы сменить библиотеку, но жизнь - сложная вещь, - если он захочет, то отыщет тебя и на другом конце города.
- Володя, ты, по-моему, заучился, - оборвал его Григорий - Теперь ты методы разведки будешь отрабатывать на моих знакомых?
- Да не о том я! - с досадой воскликнул брат. - Ты пойми, что люди делятся сейчас на две категории: на тех, кто нужен тебе и тех, кому что-то нужно от тебя. Коммунистические идеалы сдают позиции благодаря нашим врагам. Я держу пари, что ты познакомился с нечестным человеком, который пытается соблазнить дефицитными книжками. Между прочим, и к Ефремову, и к Лему у нас относятся настороженно. А есть ещё и братья Стругацкие, которые, к твоему сведению, протаскивают в советскую фантастику разложившуюся буржуазную идеологию: тягу к роскоши, пьянству, наркомании и разврату. Ты что же, хочешь стать подонком? И ведь ещё не знаешь - в какой омут могут затянуть подобные знакомые! Они отравят сознание так незаметно, что ты будешь уверен в самостоятельном выборе, который навяжут эти проходимцы. В их арсенале и музыка, и литература, и одежда, и порнография. Идёт холодная война, ты забыл об этом?
- Сколько слов, Володя, - примиряюще сказал Григорий. - Ну не хочешь ты, чтобы я брал у него книги, я и не возьму. Зачем же трагедию раздувать?
- Нет, - перебил его Владимир, - сделаем так. Раз уж ты познакомился с этим перерожденцем, войдёшь к нему в доверие, но про каждый свой шаг расскажешь мне. Не возражай! Время у меня ещё есть, посмотрим на что способен этот голубчик. Как ты говоришь, его имя?
Григорий сильно пожалел, что похвалился перед братом неожиданным знакомством. Теперь уже поздно было идти на попятную. Для вида он согласился с предложением вводить брата в курс дела. На самом же деле решил поступить вопреки строгому совету, так как внутренний голос подсказывал: действовать по рецептам старшего братца не следует ни в коем случае.
Фрагмент 6.
Две книги в новых кожанных переплётах, - ярко-красная и тёмно-синяя, - легли на гладь библиотечного стола. Григорий раскрыл первую. Это был роман братьев Стругацких "Страна Багровых туч", а во второй половине книжки распологался роман Днепрова - "Глинянный бог". Григорий вспомнил слова брата и усмехнулся. В синем томе также были напечатаны две вещи - повесть Кларка "Лунная пыль" и роман Азимова "Стальные пещеры" с циклом рассказов "Я - робот".
Соломон по-своему истолковал усмешку Григория и, когда тот оторвался от книг, сказал:
- Тебе, конечно, надо бы видеть мою библиотеку и выбрать самому. Может зайдёшь? Я живу недалеко.
Не случись злополучного разговора с братом, Григорий бы ещё задумался. А тут появился повод поступить вопреки. И он воспользовался создавшейся ситуацией незамедлительно.
Миновав два квартала они повернули за угол к дому, который вполне мог стоять где-нибудь в Ленинграде, поражая своим стремлением к высоте и безысходности. В таком доме могли жить и Блок, и Ахматова, и Акакий Акакиевич, и семья Мармеладовых. Впрочем, путники уже вошли во внутренний двор и свернули в нужный подъезд.
Старинная узорная лестница вывела их на площадку с таким же старинным лифтом, забранным в проволочную сетку. Кабина исправно добралась до нужного этажа, слегка поскрипывая тросами. Григория слегка удивила эта старина, но он не торопился делать выводы. Он ждал главных событий.
В трёхкомнатной квартире, просторной и с высокими потолками, царила атмосфера схоластического средневековья пополам с элементами современного быта. Книги, старинная мебель, старинная посуда за узорчатыми стёклами, стильная тахта из нынешних времён, вполне уютные кресла, макеты парусников, глобус, две скрещенные рапиры на стареньком ковре. У окна - письменный стол, где под ворохом бумаг выглядывал краешек довоенного "регминтона", - так выглядела гостинная. Вторая комната была целиком занята книгами - стены, опоясанные рядами полок с потрёпанными, красочными, с сохранившейся ещё позолотой на корешках, томами и совершенно новыми изданиями, явно приобретёнными не в книжных магазинах, вселяли невольное почтение и лёгкий трепет, знакомый всем книголюбам. Дверь в третью комнату была плотно прикрыта, - видимо, там находилась спальня или кабинет, схожий с обиталищем доктора Фауста.
Широким жестом указав на кресла, Соломон вынес из библиотечной комнаты довольно высокую стопку книг и опустил на столик рядом с Григорием.
- Я второй год наблюдаю за вами в библиотеке, - сказал он с лёгкой улыбкой, - не специально, конечно. Часто сижу там со словарями и справочниками. Вы читаете умные книги с абсолютным пониманием и некоторым скептицизмом, - это ясно выражает ваше лицо. Этакий юный Шерлок Холмс перед поступлением в Эдинбургский университет.
Григорий польщённо ухмыльнулся.
- Чувствую, не находите уже того нового, на которое рассчитывали прежде, - продолжал Соломон.
Григорий пожал плечами, озадаченный такой пристальностью к своей особе.
- Видимо, у каждого познания есть предел, - ответил он.
- Ошибаетесь! - радостно воскликнул Соломон. - Вы знаете только одну сторону мира, которая была и есть удобна нашей государственной системе, но ведь есть и другая сторона, существующая независимо от того, признают её или нет. Как музыка, существующая в партитуре, но не сыгранная оттого, что не существует пока возможностей для её исполнения, - я говорю о музыке р е з е р в а т е. Вам знаком этот термин? Запредельная, творческая музыка... Так вот, хотя её и не исполняют, она не перстаёт быть музыкой. Пройдут века, прежде чем человек услышит гармонию, сотворённую гениями.
- А какую государственность вы поставили бы за образец? - чувствуя, что разговор приобретает политическую подоплёку, спросил Григорий. - США, капиталистические страны?
Соломон досадливо тряхнул головой.
- Нет, здесь за образец я не выставил бы ни Город Солнца, ни республику Платона, а тем паче, сложившиеся на крови человеческого заблуждения государства. То, о чём я говорю, не имеет отношения к государственности. Скорее - к мистике, к теософии, к тайным знаниям землян. Тема эта требует подготовленного собеседника, а я пока, не в обиду, только знакомлюсь с вашим, если будет дозволено высказаться, духовным потенциалом.
Он придвинул книги к Григорию, решительно меняя направление разговора.
Фрагмент 7.
Вернувшись в купе, Григорий застал Магомеда Раджабовича уже лежащим на полке и укрытым тонким железнодорожным одеялом бог весть какой давности. Кавказец перелистывал свежий номер "Вопросов истории", делая карандашом отметки на полях.
- Что-нибудь новое о Кавказе? - вежливо поинтересовался Григорий, расстилая свою постель.
Историк немедленно оторвался от страниц.
- Для нас, дагестанцев, сейчас всё старое - это новое, - с горечью сказал он. - Всё с нуля начинаем.
- Но почему же, - возразил Григорий, читавший в своё время значительные труды по истории Кавказа. - Ведь есть же серьёзные работы прошлых лет, сохранились архивы, музейные экспонаты...
- Вот в этих музеях всё и пропадает, - разгорячился вдруг историк. - Панораму Рубо "Штурм аула Ахульго" сколько лет в запасниках прятали! Выставили свои шестерёнки и сноповязалки, а Шамиль, видите ли, помешал им! А то, что история принадлежит всему народу, это они напрочь забыли. Ещё ваш Пушкин писал: "Говорить об истории надлежит поэтам", примерно так... А где эта история и где наши национальные поэты? Кроме Гамзатова и Фазу никто толком ничего не написал о родном Дагестане. Перепевают то, что русские сочинили. Вот до чего мы дошли!
- Я согласен с вами, - примиряюще улыбаясь, сказал Григорий.
- Вы не из Прибалтики? - почему-то спросил историк.
- Нет, я - русский, - отвечал Григорий, укладываясь на полку. - Но считаю, что долг каждого - помнить историю своей родины. Без этой памяти не уцелеет ни одна страна, ни одна культура. Стирание чьей-либо истории - война с народом, чья история уничтожается. Война на порабощение.