"Сын мой! Если ты поручился за ближнего твоего и дал руку твою за другого, - ты опутал себя словами уст твоих, пойман словами уст твоих. Сделай же ,сын мой, вот что, и избавь себя, так как ты попался в руки ближнего твоего: пойди , пади к ногам и умоляй ближнего твоего; не давай сна глазам твоим и дремания веждам твоим; спасайся, как серна из руки и как птица из руки птицелова."
Глава 6 стих 1 - 4 Книги притч Соломоновых
"Дурно, дурно" - говорит покупатель, а когда отойдёт, хвалится."
Глава 20 стих 14 Книги притч Соломоновых
"Возьми платье его, так как он поручился за чужого; и за стороннего возьми от него залог."
Глава 20 стих 16 Книги притч Соломоновых
"Не будь из тех, которые дают руки и поручаются за долги. Если тебе нечем заплатить, то для чего доводить себя, чтобы взяли постель твою из-под тебя?"
Глава 22 стих 26 - 27 Книги притч Соломоновых
"Не хвались завтрашним днём, потому что не знаешь, что родит тот день."
Глава 27 стих 1 Книги притч Соломоновых
" Видал ли ты человека, опрометчивого в словах своих? На глупого больше надежды, нежели на него."
Глава 29 стих 20 Книги притч Соломоновых
"Лучше тебе не обещать, нежели обещать и не исполнить."
Глава 5 стих 4 Книги Екклесиаста
"Кто наблюдает ветер, тому не сеять, и кто смотрит на облака, тому не жать."
Глава 11 стих 4 Книги Екклесиаста
"Чего ещё искала душа моя, и я не нашёл? Мужчину одного из тысячи я нашёл, а женщины между всеми ими не нашёл."
Глава 7 стих 28 Книги Екклесиаста
"Нет памяти о прежнем, да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после."
Глава 1 стих 11 Книги Екклесиаста
"Участь сынов человеческих и участь животных - участь одна: как те умирают, так и эти, и одно дыхание у всех, и нет у человека преимущества перед скотом... Всё идёт в одно место: всё произошло из праха, и всё возвратится в прах."
Глава 3 стих 19 - 20 Книги Екклесиаста
Список рассказов Э.Ахадов
1. Зван-гора.
2. Война колдуниц.
3.Приближение.
4. "Остров Грёз".
5. Волки.
6. Ора-суг.
7. Ключ Тота.
8. Перья.
9. Кифа.
10. "Долюшка несчастная".
11. Несостоявшееся письмо.
Зван-гора.
- А я вам говорю - есть там пещера! Ну, как это "нет"? Ну , и что? Ну, ходили вы там двести двадцать раз, там не только вы ходили, там и до вас и без вас много народу перебывало ... Только не каждому то место открывается! Не каждому!... Почему мне открылось?.. Да, потому что... Это... А шут его знает! Буду я ещё тут с вами гадать! Открылось и открылось. В роду у нас люди были простые, работящие... Червоточины в нас нет ... Может, поэтому? Не завидовали никому никогда. Работали и работали. Знали, каким потом честный хлеб достаётся. - Егорыч, а можно кому-нибудь ещё ту пещеру увидеть? Ведь всё вокруг с пацанами излазили, везде тусовались, и по Зван-горе чуть не каждый день ходим, всё о ней слыхали, а видеть там - ничего не видели... Только один ты остался из тех, кто ту пещеру видел и сам в ней побывал... Ну, будь человеком! Своди нас туда хоть разок , покажи! Мы и отстанем. И смеяться не будем... Честно-честно!..
- Это вы-то , оглоеды, смеяться не будете?! Ну, да!... Нет у меня к вам веры никакой! Вы ж , безобразники натуральные... Сколько раз вы надо мной смеялись? Сколько озоровали, бесстыдники?.. Я вас спрашиваю!!
- Да ладно, Егорыч, наезжать-то... Мы ж по-честному хотели. Правда, Вовка? Хотели по-честному?...
- Правда!.. Своди нас туда, Иван Егорыч! Паж-жа-луста!..
- Ну, ты глянь в Вовкины глаза! Смотри, как парень в пещеру хочет! Раньше титьку у мамки так не просил!.. А тебя просит. С уважением. Да, Вовк?..
- Эх, ребята, замучили вы меня!.. Лучше отстаньте!... Не верю я вам. Не верю!
- Ну, ладно, Егорыч... Ты уж на нас не обижайся. Мы даже думали тебе ... может... денег предложить? Ну, это... как за работу, в общем... Как проводнику - за труд как бы...
- Деньги?.. Мне?!.. Ах, вы!.. А, ну, марш отсюда! Чтоб духу вашего здесь не было!.. Вот же поганцы какие!.. Ну, я тебе, Митька, припомню!.. И чтоб мимо ворот моих!.. Чтоб!.. А-а.. Ну, вас , к едрене-фене!..
Поганцы такие: всё на деньги переводят. А? И откуда в них это? Паразиты! Особенно Митька Лалетин! Вовка-то , ладно, пацанёнок ещё. А тот!.. Бугай здоровый! И шебутной - в отца! Ох, Генка Лалетин, Геннадий Иваныч не знает! Ох, он Митьку исполосовал бы ремешком-то по жопе!.. Ви-идел я, как Митюня с такими же как сам, охламонами, водочку-то за огородами попивал... Поди и покуривал!... Не могёт быть, чтоб их мамка про то не знала! Значит, выгораживат... Генка дознается, ну, и влетит же поганцу! Батя на двух работах вкалывает, а сынок, значит, водочку... И Лалетихе достанется. Жалко её, да, что поделашь? " Кошка скребёт на свой хребёт".
- Иван Егорыч!..
- Чего тебе, Вовка? Что за братцем-то своим не побёг? Думашь, не знаю, что он за огородами делат? А кто прошлым летом мне на лысине зубной пастой крест нарисовал? Да ещё ведь кружочком обвели! Думашь, Егорыч не догадался?.. Самый жаркий день был в году! Ну, вздремнул я чуток возле своих облепих в своём саду... Кому какое дело?! Да, ладно, не мотай головой!.. Знаю, что братец тебя надоумил. У самого - тямы бы на то не хватило.
- Не я это...
- Не ври! В глаза смотреть!.. Вот так. Что? Голова опускается? Значит, не совсем ты ещё спорченный?.. Уже хорошо.
- А про пещеру расскажете?..
- Ишь, навострился!.. Ладно, расскажу. Слушай, только не перебивай, не то по шеям получишь... Значит, так. Чтоб тебе жизнь мёдом не казалась, рассказывать я тебе начну с самого начала, про которое ты думаешь, что ты его знаешь... Ничего подобного! В этой истории никто не могёт знать всего. Никто! Кроме Господа Бога!
А было так: давно ещё, лет, поди сто пятьдесят назад, если не больше, проходил в наших краях тракт купеческий. Как раз промеж Малой да Большой Зван-горами. И поселились там, в пещерах, лихие люди, душегубы. Шайка. Разбойничали. Атаманами у них два брата были, два Ивана: старшой да меньший. Слыхал про золотых зайцев-то?..
- Не-ет... Из золота , что ли?..
- Ну, да! Людей так работящих называли. Старателей. Уходили они в одиночку в тайгу за лучшей долей, золотишко там мыли. Работа тяжёлая. Впроголодь жили. А потом с добычей к людям возвращались. Только мало кто из них разбогател. Грабили их. Охотились на них, как на зверей. Отнимали у них золото, а самих - убивали. Приходилось им выходить из тайги тайно, петлять, как зайцам. Оттого их и прозвали в ту пору "золотыми зайцами". Вот на них и охотились братья Иваны с подручниками своими. Много они людских душ загубили. И купчишками, конечно, не брезговали, грабили всех подряд, кто попадётся.
Только сколь верёвочке , говорят, не виться, а концу - быть. То ли облаву на них жандармы устроили, то ли сами они друг дружку поубивали-перессорились: но кончилось их время.
Время-то кончилось, а слухи пошли, что спрятано в пещере под Зван-горой кровью омытое, награбленное золото. Нашлись, конечно, охотники . Начали его разыскивать Говорят, находили даже чего-то в разных местах. Но мало. Основное-то место никому в руки не давалось. Будто исчезла та пещера с лица земли! Начисто.
Стали поговаривать, что дружили братья с духом Зван-горы, с хозяином, значит, и просили его напоследок зорко стеречь своё золото, не выдавать никому. И заклятье наложили. А кто шибко искать будет: либо сгинет, либо умом тронется!.. Да-а...
Мать моя, покойница, царство ей небесное, сказывала мне: в девках, ох, бойкая была! В те времена ( уже советская власть началась) открыли у нас рудник золотой. Как раз неподалёку от Зван-горы. Ну, ты там по штольням лазил, знаешь. До войны-то он гремел! Ого!
- На всю Россию?
- На весь Советский Союз, дурак! Историю учить надо! Вроде ведь немного времени прошло, а вы, пацаньё, уж и не знаете ни черта! Куда учительница-то смотрит?! Запоминай, Вовка, пока я жив. Не станет меня, вырастешь, вспомнишь Егорыча . И за свои проказы стыдно станет. Вот, помяни моё слово! Так оно и будет!..
Так вот, мать моя с подружками на Зван-гору тогда по ягоду ходила. Полный короб брусники набирала. Это после смены! Она ведь на шахте стволовой работала, за клетью следила, за подъёмником значит. А тогда на работе пахали по-комсомольски - на совесть. Сейчас и близко того нет!... И неподалёку от тропы, где вы бегаете, в войнушки играете, в Чечню эту дурацкую, завидела она покрытый мхом камень. Присела на нём передохнуть. А камень ... провалился! То ли промоина, то ли яма под ним оказалась, а сбоку так в той яме - скала обнажилась. А в ней - трещина. Проход как бы...
Ну, матушка тогда - девка смелая была - комсомолка, активистка, ударница, во всякие пережитки прошлого не верила. Созвала она подруг, показала всё, место это платком своим пометила... Повязала его на лиственницу, которая возле ямы росла.
На следующий вечер после работы девчонки парней с рудника с собой позвали. Решили они вместе в трещину войти, обследовать там всё: поняли, что там пещера раскрылась.. Взяли они с собой аккумуляторы шахтные, с какими горняки под землю спускаются, свечей набрали ещё. Ну, и пошли с песнями да с шутками, как обычно девки с парнями ходят: на прогулку вроде, на экскурсию...
Сначала им зал открылся. Довольно широкий. И потолки - высо-око так! А потом из зала - как бы колидор пошёл. Всё уже да уже... Кое-где протискиваться приходилось. Недолго они там были. Никак, говорила, не больше часа. Вдруг лампы чахнуть начали, аккумуляторы сели. В шахте-то они на шесть-восемь часов рассчитаны. Вроде заряженные были. А тут садиться начали. Оказалось, что и свечи у них прогорели почти...
А тут в пещере расширение началось, только они хотели в него идти, как оттуда загудело что-то. Потом крик был - жуткий такой. Мать про него как вспоминала - сразу с лица менялась. Будто мучают кого-то, убивают... И рыдания. В голос... А следом - земля под ногами у них затряслась. И вихорь чёрный из темноты - как налетит!.. Говорила, вихрь этот крутил их, крутил и выталкивать начал. Напугались все в усмерть! Вышвырнуло их вихрем из пещеры-то! Одного за другим: как семечки! Мать говорила, только она Божий свет увидела - упала в траву и сознание потеряла! И все они одновременно сознания лишились... А ведь их там человек пятнадцать было, не меньше! Во-от...
Очухались они, оглянулись: а трещины той нет! Обвалилось всё! Пробовали разгрести. Куда там! Ещё пуще валиться стало. Осыпалась земля: и скалы уж не видно. Вот тогда-то и припомнили историю про братьев-разбойников...
- А ты, Иван Егорович, как? Ты же говоришь, сам там побывал?..
- Э...То опосля было. Много лет прошло. Война кончилась. Сталин умер. Я уж годов на семь старше твоего Митьки был. Взрослый мужик. Послали меня, зачем не помню, в райцентр. Председатель коня дал. Колхоз у нас был: "Заря коммунизма" назывался. Ты хоть слыхал про коммунизм-то? А? Чего молчишь?..
- Ты лучше про пещеру расскажи...
- Эх, ты! Неуч! Распустил вас Геннадий-то Иваныч!.. Ладно, лопоухий, слухай дальше. В райцентре я припозднился. Темнеть начало. Обратно еду, погода испортилась. Ну, я свернул напрямки между Зван-горами. Ветер гудит. Деревья шумят. Конь храпит. Вижу : впереди маячит кто-то: тёмный, большой. Вроде мужик. Думал: догоню, курева спрошу у мужика-то.
Догоняю. Ага. Окликнул даже. "Закурить," - говорю, - " не найдётся?" Глядь: а это медведь. Как заревёт он! Конь шарахнулся, меня сбросил. Я об дерево шибанулся и со страху сознание потерял. Очнулся на рассвете: холодно стало. Сыро.Роса кругом. Туман.
Очнулся. Гляжу: вроде камень большой напротив меня, а за камнем на взгорке - дыра в земле. Но, не нора, а поболе будет. И с чего, не знаю, полезть туда решил, посмотреть. Дурак же молодой, чего там!
Пролез туда, в дыру эту. А там расширение. Явно. Спичками маленько почиркал: точно, потолка даже не видно. Ну, дальше лезти не стал: сообразил хоть, что освещение у меня хиловатое. Но дури хватило "ау" крикнуть. Тут такое началось!.. Всё вокруг сыпется! Стон жуткий прям из-под земли... Никогда того не забуду!.. Ух! Аж мороз по коже!.. И вихрь поднялся. Да как швырнёт меня! Раз!.. И второй!.. И наружу меня выбросило. Как взрывом... Со страху думал, что и дух из меня вон... Да нет. Очухался. Зашибло только маленько. Домой побёг. Не оглядывался даже. Тут не шибко-то и далеко. Сам знаешь.
Дня три меня колотило со страху-то. Матери рассказать пришлось. Она мне строго-настрого тогда наказала в ту сторону не ходить.
Ну, как не ходить?! Конечно, пошёл. Только не нашёл я там ничего больше. Сколько потом ни искал : не нашёл. Я ж вам с Митькой объясняю-объясняю. А вы всё понять не хотите: пещера та существует. Только открывается она редко. И входить в неё опасно. Нелюдью оттуда тянет. И не всякий её найдёт. И не всякий в неё войдёт... И не всякий потом выйти сможет...
Война колдуниц.
Мы, уходя от слов и обязательств,
Оглянемся: стоит Судьба с мешком
И потихоньку давится смешком
И курит козью ножку обстоятельств...
-И вот тогда-то у них и началась война!...
- Когда "тогда"? Какая война? Ой, чё ты, дед, буровишь-то?..
- Вот что знаю, о том и говорю! За сколько купил, за столько и продаю. Война, я тебе, Федька, говорю, самая настоящая началась! В самый солнцеворот, в "страшные" вечера между новогодьем и крещеньем!
-Да, ну, брехать-то! В солнцеворот - согласен. Только не в "страшные" вечера, а в страстную неделю перед пасхой!
- Вот ты меня, старика, будешь учить!.. Да ты хоть кого спроси, хоть куму мою!..
-Кого? Бабу Аришу, что ли? Ага, помнит она!.. Ты у ней какой сегодня день спроси, она тебе нагородит. У неё куры по три раза в день несутся, а потом замуж хотят.
-Ну, и не буду тогда тебе ничего рассказывать, раз ты умный такой. Ишь, выискался. Вчера вылупился, а сегодня уж всё знает...
- Ладно, дед. Бреши дальше. Интересно же.
- Не буду. Это пёс брешет, а я правду говорю.
- Ладно, ладно... Пусть будет правда.
- Тогда не перебивай. И гармошку свою убери подальше. А то звону от неё много...
- Ладно, убрал.
- А налить? Глянь: у меня уж и стопочка пустая.
- Да, тебе ж, дед, много-то нельзя. Сейчас окосеешь ведь, заговариваться начнёшь и уснёшь ещё...
- Вот это - не твоё дело! Налей-ка. Ну-ка, ну-ка, во-от столько и хватит. Дед меру знает, не то что вы, молодёжь, пьёте да дуреете. А с нашего самогона даже похмелья не бывает. Сам знашь - как слеза.
- Ага, вонючий только.
- Ну, и что. Не нравится - не пей. Мал ещё...
- Так ты говоришь: Степаниха у Петровны огород перекопала? Ну, и что? Сам себе противоречишь, дед! Зимой-то кто копает?..
- Фёдор! Последний раз говорю: заткнёшься ты или нет?!.. Ты чем слушаешь? Задницей, что ли?! Я ж тебе объяснял про то, что раньше ещё было! До настоящей войны. С чего у них всё началось, по-русски говоря. Ты пойми: жили мы когда-то тихо, мирно. У нас, у чалдонов, волхидок прежде отродясь не бывало. Степаниха-то у нас пришлая, только живёт здесь уже долго. А раньше, по моей ещё молодости, не было её. И Петровна - пришлая. Она ещё поздней приехала с сыном-то. Ты что? Забыл поди? Помнить должен!.. Хотя нет. Тебя ещё и на свете-то не было. Сын-то ейный лет на десять тебя старше будет, так ведь?
- Ага, "на десять"!.. На пятнадцать не хочешь?
- Вот то-то и оно... А у Степанихи Нюрка уж взрослая была: ух, колдовка настоящая! Я её глазёнки как увидел - сразу понял. На меня глядит, а в зрачках-то моего отражения не видать. Чисто омуты. И чудно, и жутковато... А раз ты такой недотёпа, то я повторю для тебя кое-что с самого начала... Ну-ка, налей-ка...
- Да, ты чё, дед! Только что ж пили!...
- Лини, лини, тебе говорю! Да помалкивай... Во-от... Дай-ка картошечки со сковороды... Да хватит тебе! Мне ж закусить только, куда навалил столько-то! Во-от... Слушай, значит. Собралась как-то Петровна в своём огороде лук с репой садить. А чует, что Степаниха-то - глазливая баба. Они ведь, волхидки, всё друг про дружку чуят! Так то ж ещё доказать надо. Садит она, значит, глядь: Степаниха прётся. Ну, там "здрасьте - здрасьте", тудым-сюдым... Ага, а сама-то копает да садит. А Степаниха-то её огород всё нахваливает. Ну, поболтали маленько да Степаниха дальше пошла. А через час как Петровна-то садить закончила, подходит к её забору Степаниха и молчком банку червяков ей в огород сыпет. Высыпала она всё, что в банке было в Петровнину землицу, перекувыркнулась троекратно да и оборотилась свиньёй. Забежала свинья в огород и давай там всё перекапывать рылом-то. А Петровна углядела и давай свинью палкой охаживать да крапивой стегать! Знает ведь, чем надо!
Наутро Степаниха-то вся в синяках была. Лежит в избе своей, охает, с полатей встать не могёт. А Петровна-то и зашла. В гости как-бы... Ага. "Ох, да что с тобой, соседушка?!" "Ой-ёй! В подпол лазила, чуть не убилася!.."
- Дед! А ты сам-то часом не ворожишь втихаря? Откель у тя этакие познания, а?
- Оттель. Поживи с моё, помыкайся. Ага...Ну, живут они эдак дальше. А Нюрка у Степанихи девка-то на выданье была. И присватался к ней тут один парень, не из нашей деревни, конечно. Из нашей-то её бы никто не взял. Побаивались тогда ещё... Петровна-то виду не показыват , а сама задумала нечистое дело. Сваты сговорились. По осени свадьбу играть решили. Как поехал свадебный поезд, тут Петровна себя и выказала. Наговор такой есть : с горошинами. Сказать надо: " Девять горошин, десята невеста - конь ни с места!" И кони-то встали, как вкопанные и не идут! Очумели кони-то заговорённые! Вот страху-то было! Ага!..
Степаниха сразу поняла чьих это рук дело. А молчит сама-то. Ох, недобрые они все. До-олго свои обиды копят. Да всё равно себя проявят. Злость в них особая, ведьмовская. Нюрка опосля всё ж замуж-то вышла , от мамки уехала. Да говорят, недолго ейный супружник протянул . Отдал Богу душу. И осталась Нюрка одна с малым дитём. А у колдуниц - оно почти всегда так. Я по-другому чтоб - и не слыхал чего-то. Не терпит рядом с ними душа человеческая. Сохнет.
Начала Степаниха грезить. Это по-ихнему, по-волхидски. У нас, на Ангаре, в прежние времена и не знали такого. Ворожить ,значит, начала на соседку на свою втихаря-то. Глядь: через какое-то время Малышка, корова Петровнина , блудить зачала. Не идёт домой - и всё тут. Одичала. Убежит в елань и стоит там недоёная. Мычит только. Громко так. Жалостливо. Кто слыхал, говорят, аж , плачет будто. А домой - не идёт. Ну, ни в какую! Поймать её Петровна пыталась... Кого! Как хозяйку свою завидит: бежит прочь, только копыта сверкают.
Тут и зима пришла. Сгинула корова у Петровны. Бают, волки её извели. Ну, да, волки! Куда уж...Дай-ка , Федюня, спичку деду. Подымить маленько хочу.
- Так у тебя ж курево кончилось, вчера ещё. Сам жаловался! - А! Ну, да!.. А ты уважь меня, Феденька. Угости. Я-то знаю, что у тебя заначка есть. Угости-ка "Беломорчиком"...
- Ох, и ушлый ты, дед. Ладно, бери. Скажи только, что дальше-то было?
- Дальше-то?... А дальше самое то и началось только... Попросила Петровна у Степанихи молока. Да ещё на пропавшую Малышку наплакалась той. Будто не понимат, откуда ветер-то дул. Прикинулась, в общем. А Степаниха ей вроде как даже сочувствует. Охает да ахает, язычком своим змеюкиным цокает. Самой-то поди, ох, как приятно! Вот они, волхидки-то, какие! Сроду вида не показывают! Обе! Посидели они, языки свои бабьи почесали. А напоследок Петровна-то опять про молочко напомнила. Слёзно так. Дай, мол, соседушка молочка твоей Зорюшки испить. А ту, видать, аж, раздуло от гордости. Совсем с ума спрыгнула. Знала ведь, что нельзя из дома сторонним своё отдавать! Тем более - колдовке. На силу , поди, свою понадеялась. Ну, молоко-то она подсолила, конечно. Полагается так, чтоб корову не сглазили. А с широкого плеча взяла да впридачу Петровне ещё и масла коровьего дала. А вот масло-то нетронутое у ей было.
Воротилась Петровна домой. Не знаю, что она там наговаривала, да и знать не хочу. Страшно это знать-то. Грех большой. Только в конце наговора воткнула она нож в принесённое масло. А из масла-то кровь брызнула! В общем, сдохла корова у Степанихи. У ней ещё другая была, кроме Зорьки. Бурёнкой что ли звалась... И у той молока стало чуть. Не больше кружки давать стала. Начала Степаниха рыскать, вынюхивать. Глядь, а в хлеву у ней при входе в потолок нож воткнут! Всё ясно! Как раз "страшные вечера" начались. Пошла Степаниха прямиком к Петровне. Глаза у ей бешеные, кого встретила бы - живьём съела! Избу , прям, не стучась распахивает: а там Петровна сидит, молочко попивает! И в вёдрах у неё молоко, и в банках - сметана. Кругом, короче... Ну, тут уж наорались они. И подрались даже!.. Ой, что было! Изба петровнина ходуном ходила! Выбежала оттуда Степаниха, на кобеля соседского накинулась. Зашипела вся. Оторвала собаке голову живьём! Глазищи у самой горят! Собака-то на цепи сидела. Тявкнуть не успела, как головы лишилась! Ненавидят волхидки собак, потому что те нечисть чуят и выдать их могут. Ни у Петровны, ни у Степанихи - у самих сроду собак не водилось! Кх-кх-кх... Табак крепок для меня... Кх...
- А ты не кури. Курить - здоровью вредить.
- Эх, малой ты ещё... Учить меня. А что не вредно по-твоему? Жить - оно ведь тоже не всегда полезно бывает. Кх-кх... Крепко Степаниха Петровну уделала. Ох, крепко! Та с постели не вставала. И умереть не могла. Тяжело волхидки помирают. Ой, тяжело!.. Не берёт , видно, Господь нечестивые души. Мучает, а помереть не даёт. За грехи тяжкие... Сын её и врачей приглашал, и лекарей, и знахарей... А на Степаниху мы всем селом жалобу написали тогда, помнишь? Или ты ещё малой был?
- Не-е!.. Это-то я точно помню. И как с района приезжали. Даже это помню! Она ещё клялась да плакала... Вот только не понял я, почему её не забрали, не посадили?
- Ну!.. Тогда ничего ты не понял! Петровна просила её не трогать. Даже подписалась, что прощает.
- Да ты что?! А зачем?
- То-то и оно что "зачем"!... Не хотела значит! Она её сама наказала. Да так наказала...Никакие прокуроры так наказать не могут. Ходить-то она сама уж не могла, а сына тайно упросила. Не хотел сын в дела её лезть. Да, видно, мать пожалел. Выкрал он для матери ( уж не знаю - как исхитрился!) фотографию у Степанихи. У неё их особо-то и не было... Может, где старую с паспорта?.. Шут его знает... Ну, выкрал, короче. И та наколдовала чего-то на вражье изображение. Заговор сделала. Жуткий. На смерть. Да не простую. А с такими мучениями, с такими пытками!...
Степаниха помирать начала. Крутит её всю, колдобит. Будто пытают её огнём невидимым! Раны у ней сами собой открываться начали. Гной потёк. Опухла вся... А умереть не могёт! Пустила её, короче, Петровна, по ветру. Вот так у них, у волхидок, дока на доку пошло всё...
... Думали мы, думали всей деревней тут: мужики, бабы особенно, все ,в общем... Даже в чужую деревню гонца засылали к другой колдунице, чтоб вызнать: как нам двух баб от мучений избавить. Надоумили нас. Сказали, что хомут надо через них протаскивать. Три раза пробовали. Бесполезно всё. А в другой раз разобрали над мученицами доски с потолка. Ну, чтоб душам их легче уходить было. Вот это-то и помогло. Я сам разбирал: и у Петровны, и у Степанихи. На третий день померли обе. Успокоились...
- Да-а... Ну, дела у нас были!... И хорош же ты , дед, страхи расписывать. Тебя на ночь слушать даже того... боязно. Лучше на гармони сыграть. "Голубёнок белай, больше так не делай!..." Ага! Давай-ка , дедка, выпьем с тобой ещё по маленькой?! За твой живописный, как говорится, рассказ! Не знаю, как ты, а я наливаю...Эй, дед! Что затих-то?.. Дед!.. Деда!!.. Спишь, что ли? Ну-ка, потрясу его... Да ты холодный!.. Дед!.. Де-ед!!.. Ты ж курил только что!.. Папироса к губе приклеилась... прилипла... Деда! Дедуня!.. Господи!... Да, что ж это!.. Да ты ж... умер.
Э.Ахадов
Приближение.
А там ,за пристанью, ещё снуют китайцы,
Там пальмы шепчутся под ветром при луне,
Трещат кузнечики, и умирают зайцы,
И львы храпящие волнуются во сне...
Она жила во дворце. За ажурными арками посреди просторного мраморного зала струился фонтан. Из вечнозелёного сада она спускалась по покрытой пурпурными коврами белоснежной лестнице, подходила к фонтану, присаживалась на прохладный край его каменной чаши и слушала тишину. Дыхание знойного ветра, шелест листвы, пение птиц, нежное журчание воды - каждый звук эхом разносился под высокими сводами. У неё были голубиные глаза...
Вести от принца приходили всё реже. Где-то там, далеко, в горах его армия вела бесконечную изнуряющую войну с магами и чудовищами. А она лишь терпеливо ждала. Ждала звонкоголосых герольдов, цокота конских копыт, шороха знакомого плаща и стремительных шагов за спиной...
Каждое утро она принимала ванны из тёплого парного молока. Певцы, музыканты, танцовщицы, шуты и поэты услаждали её зрение и слух. Знаменитейшие живописцы и скульпторы стремились запечатлеть её образ в своих лучших работах. Искуснейшие кулинары создавали для неё подлинные шедевры. Учёнейшие лекари следили за её бесценным здоровьем.
Однажды, в забытьи ожидания ей привиделось огромное алое солнце за морозным окном, дымно-багровые сумерки и её, освещённые закатом, словно облитые кровью, руки!
Она вскрикнула в ужасе и проснулась от сильнейшего удара головой о чугунную батарею отопления, возле которой спала на расстеленном на полу матрасе. "Привидится же такое !" - подумала Шурочка , морщась от боли.
Её муж, механик Алексеев, второй месяц как был в командировке в этом, как его, Тырны-аусе что ли. Только они затеяли ремонт в своей трёхкомнатной квартире на Карбышева: сгрудили в кучу всю мебель, кровати, ковры и шмотки, завезли стройматериалы, как он тут же и укатил. Заусило. Впрочем, это в его духе... Тогда была сносная погода, было настроение, а теперь - ноябрь: по-европейски вроде ещё и не зима, а по-нашему, по-красноярски - уж точно не осень. То давление на улице скачет, то батареи подворачиваются. Головушка моя бедная!
Ведь только свекруха Светку с Вовкой к себе на выходные забрала, только я их проводила, как к вечеру свет отключили. Ну, прям, как назло, ну, я не знаю!.. Ни книжку почитать, ни телик посмотреть. Взяла да и легла спать пораньше. Приснится же всякая дребедень. Форточку приоткрыть, что ли? Батареи раскочегарили так, что дышать нечем. Вонища-то какая! Чем это там с коридора несёт? Опять, поди, Митяева химичит, с-стерва! ( Дверь рядом сбоку на площадке). Ума на копейку. На той неделе мне дохлую крысу под дверь сунула. Думала, не пойму кто, ага! Вот у неё морда была, наверное, когда она эту крыску из своего почтового ящика доставала! Хе-хе... Уй, больно-то как, а! Всё-всё-всё. Спим.
Очнувшись от наваждения, она тут же забыла о нём. Лишь невнятная тревога растворилась в воздухе да влажный ветерок пошевелил верхушки олив... Она прогнала фрейлин, запретила придворным видеть себя. Только два свирепых мавра, охранявших её покои, слышали иногда лёгкую поступь своей госпожи.
Вестей всё ещё не было. Она почти не притрагивалась к пище, которую прислуга незаметно оставляла для неё в трапезной. У неё развилась мигрень, но ни один лекарь не смел переступить порог дворца и нарушить её запрет. Ночью в опочивальне среди влажных от слёз подушек она беззвучно повторяла дорогое имя, взирая с тоской на убывающий лунный серп.
Вдруг неясный едва различимый шорох привлёк её внимание. Звук доносился из мраморной залы с фонтаном. Она зажгла свечу и, осторожно ступая, направилась туда. Посреди зала из фонтана вместо воды струями изливались бесчисленные шуршащие насекомые. Мириады рыжих жесткокрылых тварей расползались и разбегались вокруг. А из самого горла фонтана, как из чрева, выбиралось исполинское чёрное насекомое.
Она упала без чувств ... и опять ударилась головой об эту чёртову батарею! Это ж надо - тем же больным местом удариться! Голова раскалывается. Воды, что ли, сходить попить? Опаньки! А что это в детской комнате треснуло? Там же пусто! Ой, нехорошо как-то!.. А теперь - в коридоре! Старые половицы совсем рассохлись. Вот с чего ремонт надо было начинать! А то - так: косметика одна. Вернёшься с командировки, я тебе, Алексеев, припомню, ты у меня попляшешь, механик хренов. Ой, головушка боли-ит! И дышать нечем, во рту какая-то пакость. Нет, всё -таки воды надо попить. Где там у Вовчика свечечка? Ага, один огрызок мамке оставил, поросёнок! Спички над плитой кончаются. Завтра купить - не забыть...
Да что это такое?! Откуда?! Не было же их у меня никогда!.. Я ж терпеть вас не могу! Гады! Тошнит-то как, Господи! Хоть бы кто-нибудь рядом...Хоть голос...
В раковине и вокруг - всюду кишели рыжие тараканы. Их становилось всё больше. А там, в отверстии, куда обычно стекает вода, словно доисторическое Нечто, шевелила усами чёрная тараканья голова. Шурочка взвизгнула, не помня себя рванула назад, споткнулась на пороге комнаты, и, падая, ударилась головой о косяк двери.
Она очнулась на холодном мраморном полу. Насекомых не было. Где-то в саду мирно звенели ночные цикады. Голова, словно сдавливаемая изнутри стальным обручем, раскалывалась от боли. Её подташнивало. Пошатываясь, она встала, опершись о край каменной чаши. Ей показалось, что где-то далеко-далеко зазвучали трубы . Но это был не знакомый приветственный клич герольдов, а нечто иное. Трубы были чужими с низкими и хриплыми голосами. Эти голоса приближались! Затем послышался цокот конских копыт. Сердце отчаянно задрожало. Внезапно она поняла, что находится во дворце совершенно одна: придворные, слуги, стражники - всё исчезло куда-то...
Незнакомые всадники, звеня доспехами, спешивались у входа. Но вдруг они расступились и в дверном проёме освещаемая луной появилась исполинская чёрная фигура. Нечто, звеня шпорами, вошло в зал и, сбрасывая на ходу плащ, направилось к ней. Ледяной озноб охватил всё её существо. Дыша смрадом, ощупывая всю её снаружи и изнутри огненными глазами, на неё надвигалось омерзительное мохнатое чудовище! Жуткие лапы с огромными кривыми когтями вцепились в неё... Последнее, что она запомнила в своей жизни, был пронзительный, словно вспышка молнии, нечеловеческий вопль и оглушительный железный грохот.
Вся дрожа от холода и ужаса, Шурочка очнулась и медленно поднялась. Она стояла посреди комнаты лицом к коридору, до рези в ушах вслушиваясь в тишину. От стены до стены прополз отсвет далёких фар. Кровь толчками стучала в висках. Вдруг явственно послышалось, как за спиной Нечто царапнуло оконное стекло. Шурочка застыла:
- Это они! Нет... Неужели всё это правда?!
Звук повторился, мало того, он стал настойчивей. Но ведь четвёртый этаж, такая высота, ведь этого не может быть!.. И всё же Это - было.
Она не могла заставить себя обернуться. Не оставалось ничего, как только стоя смотреть в пустую ободранную стену:
- Нет, нет, нет! Только не оборачиваться! Только, только... На что я надеюсь? Мне же некого звать! Оно услышит меня первым!..
Звук становился всё явственней. Нечто неумолимо царапало дрожащее оконное стекло. Внезапно в свете фар на стене она увидела жуткую тень мохнатой руки с огромными когтями на пальцах, тянущуюся к раскрытой форточке.
- Этого не может быть! Нет!! - Шурочка крепко зажмурила глаза, вновь раскрыла их: рука продолжала тянуться, растягиваясь по стене всё дальше и выше. И тогда она закричала так, как не кричала ещё никогда в жизни! И, словно вторя ей, там, за её спиной, раздался ужасающий жестяной грохот и дикий нечеловеческий вопль, эхом разнёсшийся по всем закоулкам двора...
Обезумев от ужаса, Шурочка влетела в детскую комнату, дрожащими непослушными руками раскрыла окно, взобралась на подоконник. Там, позади неё, в спальной комнате жуткое Нечто пролезало сквозь распахнутую форточку! Она слышала это так явственно, как не может быть ни в каком сне, а только здесь, в жизни, Наяву.
- Господи! Хоть бы одно окно горело! Хоть бы где-нибудь!.. Люди!!!...
Но вокруг только непроглядная тьма, всё спит. И лишь одна она, Шурочка, обдуваемая морозным ветром с хлопьями невидимого снега, стоит на самом краю распахнутого окна! Шурочка услышала, как неотвратимое Нечто шлёпнулось на пол и застучало своими копытцами по скользкому линолеуму, покрывавшему рассохшиеся деревянные полы. Оно знало, где найти её...
Сердце бешено колотилось в груди. Идущая кругом голова разрывалась от невыносимой боли. По щекам поползли слёзы. Разом обессилев и обмякнув, она зажмурилась и, как бы нечаянно, - соскользнула вниз... Туда - где лишь стремительный ветер да хлопья снега...
Снег изысканно искрится,
Острым блеском устлан путь.
Снег ложится, как страница,
Чтобы вспыхнуть и уснуть.
Ветер снежной пылью крутит,
Тянет тонкую змею:
Это он в колодце мутит
Воду чистую мою.
Это он в дверные щели
Загоняет сквозняки...
В тёмных окнах - свист метели
И безумие тоски!..
Её обнаружили утром. Под окнами своей пятиэтажки в ночной сорочке лежала на снегу с разбитой головой Шурочка Алексеева. Глаза у неё были какие-то странные, "голубиные что-ли" - отметил про себя следователь...
В квартире нашли облезлую кошку Муську соседей Сидоровых с пятого этажа. Хозяин животного пожал плечами, сказав, что ничего не помнит, из гостей пришли поздно, изрядно выпимши, может, и перепутал окно с дверью, выкинул Муську , чтоб спать не мешала. Вот же скотинка живучая - видать, за чужой подоконник уцепилась!
Шибко горевала гражданка Митяева, - жила-то ближе всех, а новость узнала последней. В ту ночь она осталась у подруги, поскольку усыпала и упрыскала всю свою квартиру средствами от тараканов. И одолела-таки! После возвращения с удовольствием отметила: насекомые куда-то ушли.
- Ну, и дура! - сказала вечером на посиделках перед подъездом Сидориха, - Дом - полная чаша! Ремонт закатили. Муж - руки золотые, не пьёт, дети двоек не носят, свекровка помогает...
- Жила, как в раю, - вставила Митяева, глядя куда-то в сторону.
А у ног хозяйки тёрлась так и некормленная досыта Муська. Порой она вдруг замирала, с тихим урчанием глядя на дворовых голубей, и тогда в её зрачках вспыхивал незнакомый никому зловещий потусторонний блеск.
"ОСТРОВ ГРЁЗ"
На улице Ленина есть здание, которое многие красноярцы издавна отличают по магазинам "Бурёнка" и "Нива". В данном случае названия - просто опознавательные знаки, как молоко и хлеб. Кроме первого этажа все остальные - обычный жилой дом. На верхнем этаже в самое тёмное озаряется изнутри неестественным светом одно окно.
Между прочим, в эти часы в комнате за этим окном никого нет! Хотя так было не всегда. Когда-то в это время там продолжал работать один человек. Звали его Матвей Филипчук. Он был художником...
Не спит художник по ночам,
И вместе с ним не спят картины,
Где прикасаются к очам
В снегах сибирские равнины,
Где знойный воздух пирамид
Мелькнёт по сердцу ветром шалым,
Где лишь свеча во тьме горит,
Пронзая бездну жёлтым жалом,
Где в воздухе поёт букет,
А звёзды прорастают в небо!
Когда душа летит на свет,
Её описывать - нелепо...
Но прав настойчивый творец:
Он чувствует, как лягут краски
И тысячу своих сердец
Он предаёт всё той же страсти.
Она, как стража на посту,
Из ночи в ночь его тревожит
И водит кистью по холсту,
Когда рука уже не может...
Филипчук был человеком достаточно известным в городе и не только, а кроме картин порой писал и стихи. Рука у него была лёгкая, в его картинах всегда присутствовало много воздуха, от них веяло свежестью. Даже в печали, отражаемой в пейзаже или наброске , чувствовалась "акварельность" мастера, печаль "была светла".
Впрочем, Матвей, как любой нормальный сибиряк, любил и маленькие человеческие радости, то бишь слабости. Как говорится, мог и выпить, и закусить. Резался в преф, обожал кофе, дымящуюся сигарету во время работы, казалось, вообще не вынимал изо рта.
И вот заходит к нему , однажды, в мастерскую ( а эта комната служила ему именно мастерской), друг и сосед "по цеху" художник Иван Манилов: не с пустыми руками, конечно, с "пузырём", как положено после творческой загранкомандировки в Германию, заходит и говорит:
- А что как тебе, друг мой, Матвей, да съездить бы со мной к одному моему знакомому в Боготол вещь посмотреть?
- Какую? - спрашивает его Филипчук.
- Там увидишь, - только и усмехнулся Иван, - главное, ответь: едешь или нет?
Обратно вернулся Филипчук малость озадаченный, но с добычей: картину привёз. Ясно, что 19 век, что Франция, что рука мастера, а конкретнее - не разобрать: полотно сильно повреждённое. Хозяин вещи, парень молодой, в деньгах нуждающийся, сказал, что нашёл её в сарае своей покойной бабки. Та её вроде в войну на хлеб выменяла у беженки одной из блокадного Ленинграда, пожалела старую женщину. Она, сказывала бабка, была городская в годах, видать, из старорежимных, из "благородных мадам", на деревне первый раз, да ещё зимой, в мороз, ничего не умеет, точно бы окочурилась. Да, вот, бабкины через улицу соседи сжалились, приютили: до весны у них пожила. За каким лихом её вообще через такую даль к нам занесло, - не понять было.
А весной она сгинула вовсе, - говорят, приехали за ней ночью, знамо кто тогда ночами за людьми приезжал, увезли - и ни слуху, ни духу. Так вот картина у бабки осталась. Название она, когда на хлеб менялись, черканула на бумажке: кажись, "Остров грёз" какой-то. Сначала бабка картину на стенку повесила, а как за беженкой приехали, так она от греха подальше из рамки её вынула и в сараюху заховала курям на подстилку.
Лет десять после войны на ней куры ночевали, а потом так - в сараюхе н-струмент всякий хозяйственный да банки-склянки ненужные хранились. А года два назад бабули не стало. Ну, после похорон да поминок халупу её куда-то же девать надо было. Все уже в городе давно живут, она одна там болталась, съезжать не хотела: "Где," - говорила, - " живу, там и помирать буду". Так оно по-бабкиному и получилось. Про картину внучок прознал ещё когда в пионерах был. На лето приезжали они семьёй в деревню, навещали старуху. Юный пионер - он ведь как? Он ведь юный следопыт - Чингачгук, "Большое ухо", "Зоркий глаз"! А сарай старый - самое место для всякого такого. Приволок как-то следопыт бабке это полотно, думал: старая тряпка в краске, - на, мол, бабуля, старушечью радость, может, ещё полы мыть сгодится.
Тут она и вспомнила про войну да про картину, и название, которое на бумажке, потом вместе отыскали в альбоме со старыми семейными фотографиями...