Айзенштарк Эмиль Абрамович : другие произведения.

Ответственность и безответственность еврея

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Оценка: 3.77*7  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Это эссе о том, сколько бед принес еврейский либерализм миру и самим евреям.Это попытка призваь евреев к ответственному поведению.

  
   Эмиль Айзенштарк
  
  
   ОТВЕТСТВЕННОСТЬ И БЕЗОТВЕТСТВЕННОСТЬ
   ЕВРЕЯ
  
   Трагическая история еврейского либерализма, сотворённая руками "полезных идиотов".
   В контексте кровавых жатв террора.
  
  
   В семидесятые годы, в эпоху цветущего в СССР социализма (официально его называли развитым) канадские евреи прислали советским соплеменникам подарок - Тору на русском языке. На внутренней стороне обложки этой книги было написано: "Евреям Советского Союза в знак солидарности от евреев Канады". А чуть ниже ещё один текст:
   "Я. Господь твой, избрал тебя и заключил Договор с тобой. И потому ты народ избранный. Но не заради гордыни избрал я тебя, а во имя ответственности. Ибо отвечаешь ты за себя, за жену свою, за детей своих, за раба своего и за вола своего. А пуще всего отвечаешь ты перед лицом Господа своего.
   Но если ты нарушишь Договор и покинешь город мой, и поклонишься чужим фетишам, то разорвётся моё сердце от боли и гнева, и сделаю отверженным тебя среди народов иных, и будешь ты шнырять в низинах и сеять разложение на нивах.
   И от одного врага - тысячи из вас побегут. И побьют ваших жён, детей, мужей, стариков числом большим. И совсем бы истребил бы я тебя, о народ жестоковыйный, да не сделаю этого лишь потому, чтобы не сказали враги:
   - Это мы сделали, а не Господь всемогущий.
   И опомнишься ты, и вернёшься в город мой. И тогда возвышу тебя и укреплю мышцу руки твоей. И от одного из вас - тысячи врагов побегут.
   А теперь иди и пропой эту песню другому, чтобы не сказал он:
   - Я не сделал потому, что не знал.
   Нет, теперь ты знаешь и, значит, несёшь за это всю ответственность".
   Вот, собственно, краткая история нашего народа, прописанная на тысячелетия вперёд. Для религиозного еврея - рукою Всевышнего, для атеиста - равнодействующая законов, генетики, истории, географии, социологии и всего того, что понадобится впредь. Но в любом случае - картина очевидная и достоверная.
   А кому не нравится - можете жаловаться. Или недоумевать, как тот классический еврей из анекдота, который, глядя на жирафа, сказал:
   - Не может быть, что у него такая длинная шея.
   Обернёмся, однако, и в другую сторону - от ветхих древних фолиантов к официальным документам новейшей истории. Здесь, в числе прочих, заметим книгу известного писателя Арнольда Цвейга, родного брата Стефана Цвейга. В своём романе "De Fried kehrt Heim" ("Де-Фрид возвращается домой") автор изобразил Палестину двадцатых годов и в художественную ткань своего повествования включил официальные документы штаба Британского командования в этом регионе.
  
   Вот как выглядит речь английского военного губернатора на приёме в честь новых, только что прибывших из метрополии офицеров:
   - В Британском Содружестве Наций, как вы знаете, господа, никогда не заходит солнце. Удержать такую громадную Империю исключительно лишь военными средствами невозможно. Поэтому каждый офицер колониальной службы должен быть не только военным, но ещё и дипломатом, политиком и психологом. Он обязан хорошо разбираться в ментальности тех народов, среди которых протекает его служебная карьера.
   В этом смысле мы знаем, что сикхи, например, отважны, негры слабо поддаются европеизации, китайцы - изощрены, арабы - взрывчаты и т.д. Но вот здесь, в Палестине, мы встречаемся ещё и с евреями.
   Джентльмены! Во время гражданской войны в России я был одно время прикомандирован к штабам различных антибольшевистских формирований. Я был свидетелем жестоких еврейских погромов. Громилы врывались в еврейские дома и подвалы, где молодые люди, густо присыпанные перхотью, с длинными, заплетёнными в косички пейсами, старательно изучали старые фолианты, древнюю мудрость, записанную квадратными буквами. На их глазах убивали и насиловали их жён, сестёр, матерей. Они же не оказывали никакого сопротивления, они дрожали от страха, они, спасая свою жалкую жизнь, ползали по полу и целовали сапоги насильникам. Джентльмены, это было омерзительное зрелище!
   Таким образом я составил своё собственное мнение о евреях и с такими представлениями прибыл на службу в эти края. Между тем, по ходу продолжения русской гражданской войны сюда, в Палестину, начали прибывать большие транспорты с теми самыми евреями.
   Но, господа, через месяц после высадки на эту землю они сбривали пейсы, надевали голубые рубашки и брали в руки оружие.
   И нет на земле солдат страшнее их!
  
   Речь военного губернатора Палестины - как продолжение и подтверждение Господнего текста. Это с позиции религиозного еврея. А прогрессивный атеист может увидеть здесь колоссальную силу национального гена: взращённый в патологии, как в пробирке, ублюдок и трус, едва только помещённый в свою естественную законную среду становится здесь отважным солдатом.
   Сильные гены обеспечили нам выживание в тысячелетиях рассеяния.
   Куда подевались иноплемённые наши современники?
  
   Римляне? Как сказал мой приятель поэт Лёня Григорьян:
   И те прославленные римлянки,
   Кивнув столетиям, ушли.
   Древние греки? Туда же.
   И нубийцы,
   и вавилоняне,
   и египтяне.
   Карфаген разрушили - исчезли карфагеняне.
   Иерусалим разрушили - а евреи остались.
   И снова картина очевидная, ясная, достоверная.
  
   Однако же насилие над сильнейшим геном влечёт за собой и сильнейшее, пожалуй, кошмарное уродство.
   Командующий ВДВ Израиля в период войны за независимость, отставной генерал, выступая перед еврейской общественностью в Ростове-на-Дону, сообщил, что в немецко-фашистской армии во время Второй Мировой войны сто евреев служили в должностях от полковника до фельдмаршала. Это небезызвестный Паулюс, который командовал Сталинградской группировкой и был взят в плен советскими войсками. За спиной этих (как их назвать?) сожгли шесть миллионов евреев.
   - Я приехал только для того, чтобы рассказать вам об этом, - сказал генерал, - и завтра рано утром уезжаю домой в Израиль. А вы учтите свою ответственность, помните, что вы евреи, и ваши дети должны помнить. Обязательно. Для этого только я прилетел.
   И мне вспомнилось: вскоре после войны приехал в гости ко мне мой тесть Давид Моисеевич, который далеко в Сибири заведовал кафедрой марксизма-ленинизма.
   - А у меня после немцев под кроватью осталась кое-какая литература, - сказал я и показал ему немецкие военные журналы "Зальдатебухи" типа нашего "Огонька".
   - Впрочем, - добавил я, - есть ещё и "Майн кампф" ("Моя борьба") Гитлера на русском языке.
   Глаза тестя блеснули любопытством:
   - А ну, покажи!
   Я вынул книгу, обложка которой из предосторожности была обёрнута газетой.
   - Вот она, глава "К еврейскому вопросу": "... постараемся вглядеться в действительного еврея-мирянина. Не Еврея Субботы, а Еврея Будней...
   ... Поищем тайны еврея не в его религии, поищем тайны религии Действительного Еврея...
   ... Какова основа Еврейства? Своекорыстие. Каков мирской культ Еврея? Торгашество. Кто его мирской Бог? Деньги...
   ... Вексель - это действительный Бог Еврея...
   ... Итак, мы обнаруживаем в еврействе проявление общего современного антисоциального элемента, доведённого до нынешней своей ступени историческим развитием, в котором евреи приняли в этом дурном направлении ревностное участие..."
   И в заключение:
   "...Эмансипация еврея в обществе есть эмансипация общества от еврейства".
  
   - Ты видишь, - сказал старый марксист Давид Моисеевич, - этот мерзавец подвёл теоретическую базу под тотальное физическое уничтожение евреев.
   - Какой мерзавец?
   - Ну, автор этой бредологии, Адольф Гитлер.
   - А это вовсе и не Гитлер.
   - То есть как не Гитлер? А кто же ещё?
   Я торжественно снял газету с обложки, на которой большими буквами было написано: КАРЛ МАРКС.
   А ведь тоже еврей, хоть и крещённый. Впрочем, к выкрестам у нас всегда было соответствующее специфическое отношение. Кстати, и с другой стороны тоже: "Чтобы выгоды добиться, жид всегда готов креститься". Это русская, как говорится, народная поговорка.
   И фамилию для выкрестов придумали универсальную: Крестовоздвижнер.
   Мне возразят: а великие выкресты?
   Что же, присмотримся.
   Генрих Гейне. По звучанию стиха на слух и специфической, очень знакомой нам глубине содержания - это, конечно, еврейский поэт, пишущий на немецком языке. Иной раз и хотел бы отказаться от еврейства, да не может, не получается:
   И раввин, и капуцин
   Одинаково воняют.
   Это у него в программе. А в стихе?
   Раввин куда умней и симпатичней капуцина. Ничего не поделаешь: сильный ген ведёт руку поэта, а в ней заключено его пронзительное перо.
   И уже совсем очевидное торжество могучего гена в других произведениях этого цикла, одно название которого чего стоит: "Еврейские мелодии".
   ................................
   Да прилипнет в жажде к нёбу
   Мой язык, и да отсохнут
   Руки, если я забуду
   Храм твой, Иерусалим!...
   ................................
   Эта песня - гимн сионский
   Иегуды Бен Галеви,
   Плач предсмертный над священным
   Пеплом Иерусалима.
   От высокого торжественного слога Гейне легко и быстро переходит к излюбленной язвительной манере - чисто еврейской не только по содержанию, но и по форме.
  
   ДОННА КЛАРА
  
   В сад, ночной прохлады полный,
   Дочь алькальда молча сходит.
   В замке шум весёлый пира,
   Слышен трубный гул из окон.
   "Как наскучили мне танцы,
   Лести приторной восторги,
   Эти рыцари, что Клару
   Пышно сравнивают с солнцем!
  
   Всё померкло, чуть предстал он
   В лунном свете предо мною -
   Тот, чьей лютне я внимала
   В полночь тёмную с балкона.
  
   Как стоял он, горд и строен,
   Как смотрел блестящим взором
   Благородно бледен ликом,
   Светел, как святой Георгий!"
  
   Так мечтала донна Клара,
   Опустив глаза безмолвно.
   Вдруг очнулась - перед нею
   Тот прекрасный незнакомец.
  
   Сладко ей бродить с любимым,
   Сладко слушать пылкий шёпот!
   Ласков ветер шаловливый,
   Точно в сказке, зреют розы.
  
   Точно в сказке, зреют розы,
   Дышат пламенем любовным.
   "Что с тобой, моя подруга?
   Как твои пылают щёки!"
  
   "Комары кусают, милый!
   Ночью нет от них покоя,
   Комаров я ненавижу,
   Как евреев длинноносых".
  
   "Что нам комары, евреи", -
   Улыбаясь, рыцарь молвит.
   Опадает цвет миндальный,
   Будто льётся дождь цветочный.
  
   Будто льётся дождь цветочный,
   Ароматом полон воздух.
   "Но скажи, моя подруга,
   Хочешь быть моей до гроба?"
  
   "Я твоя навеки, милый,
   В том клянусь я сыном Божьим,
   Претерпевшим от коварства
   Кровопийц-евреев злобных".
  
   "Что нам Божий сын, евреи?" -
   Улыбаясь, рыцарь молвит.
   Дремлют лилии, белея
   В волнах света золотого.
  
   В волнах света золотого
   Грезят, глядя вверх на звёзды.
   Но скажи, моя подруга,
   Твой правдив обет пред Богом?"
  
   "Милый, нет во мне обмана,
   Как в моём роду высоком
   Нет ни крови низких мавров,
   Ни еврейской грязной крови".
  
   "Брось ты мавров и евреев", -
   Улыбаясь, рыцарь молвит
   И уводит дочь алькальда
   В сумрак лиственного грота.
  
   Так опутал он подругу
   Сетью сладостной, любовной.
   Кратки речи, долги ласки,
   И сердцам от счастья больно.
  
   Неумолчным страстным гимном
   Соловей их клятвам вторит.
   Пляшут факельную пляску
   Светляки в траве высокой.
  
   Но стихают в гроте звуки,
   Дремлет сад, и лишь порою
   Слышен мудрых миртов шёпот
   Или вздох смущённой розы.
  
   Вдруг из замка загремели
   Барабаны и валторны,
   И в смятенье донна Клара,
   Пробудясь, вскочила с ложа.
  
   "Я должна идти, любимый,
   Но теперь открой мне, кто ты?
   Назови своё мне имя,
   Ты скрывал его так долго!"
  
   И встаёт с улыбкой рыцарь,
   И целует пальцы донны,
   И целует лоб и губы,
   И такое молвит слово:
  
   "Я, синьора, ваш любовник,
   А отец мой - муж учёный,
   Знаменитый мудрый рабби
   Израэль из Сарагоссы".
  
   И, наконец, знаменитое "Завещание" поэта.
   Некой Луизе, с которой, вероятно, повздорил, оставляет шесть грязных рубах, сто блох на кровати и сотню тысяч своих проклятий. Веру в Отца, Сына и Святого духа оставляет Императору китайскому и раввину Познанскому, чтобы поровну разделили его дух христианский. Лекарство от похмелья оставляет Германскому парламенту, портрет своей задницы - папской школе, а бутылку слабительного - поэту, который страдает запором творчества. А если наследники откажутся - просит всё передать святой католической церкви, в лоно которой он крестился по молодости лет.
   А вот Борис Леонидович Пастернак, принявший православие.
   Его стихи напоминают фантастическую архитектуру Иерусалима или живопись Шагала:
   И как закопченные груши,
   На ветках тысячи грачей
   Сорвутся в лужи и обрушат
   Сухую грусть на дно очей...
  
   Под ней проталина чернеет,
   И ветер криками изрыт
   ....................................
  
   Повсюду портпледы разложит туман,
   И в обе оконницы вставят по месяцу.
   Тоска пассажиркой скользнёт по томам
   И с книжкою на оттоманке поместится.
   ....................................
   Ведь ночи играть садятся в шахматы
   Со мной на лунном паркетном полу,
   Акацией пахнет, и окна распахнуты,
   И страсть, как свидетель, седеет в углу.
  
   И тополь- король. Я играю с бессонницей.
   И ферзь- соловей. Я тянусь к соловью
   И ночь побеждает, фигуры сторонятся,
   Я белое утро в лицо узнаю.
  
   В Союзе Писателей Борис Леонидович десятилетиями сидел на своём стуле молча, не выступал никогда. Вечный молчальник.
   Но вот сразу после войны в процессе сталинского восстановления русских традиций состоялась в этом Союзе реабилитация Сергея Есенина, клеймённого ещё расстрелянным Бухариным, да так и застрявшего в чёрном списке.
   И выяснилось вдруг, что в этом зале как раз нет ни одного писателя, который бы лично знал покойного поэта. Разных его знакомых - иных расстреляли, другие ушли естественной смертью. И только вот он, Борис Пастернак, единственный, кто составляет исключение: Есенина лично знал, а сам живой. И вот рядом на стуле сидит. Но ведь он молчальник - не выступает никогда.
   - Просим, просим! - заревел единодушно зал.
   Борис Леонидович отчаянными жестами выказывал несогласие. Но уж тут - коса на камень. Рёв сделался невыносимым, коллеги азартно стремились размочить вечного молчальника. Тогда он вышел на трибуну и сказал короткую речь:
   - Последний раз я видел Сергея Есенина незадолго до его смерти. Покойный был пьяный и держался за столб. Увидев меня, он сказал: "Ну что, жидовская морда, ты долго ещё будешь коверкать русский язык?"
   Сошёл с трибуны и сел на место. И всё возвратилось на круги своя.
   Об этом эпизоде и о многом ещё другом поведал мне мой двоюродный брат Марик Копшицер, известный искусствовед, тщательный архивариус (у него каждое слово выверено) и талантливый писатель. Рассказать бы мне о нём, если жизни хватит, тем более, что в Израиле им интересуются, и даже передача была по радио, ему посвящённая. Пока упомяну лишь в связи с его именем стихи А.К.Толстого:
   За тридцать мильёнов Россия
   Жидами на откуп взята.
   За тридцать серебряных денег
   Они же купили Христа.
   На полях этой страницы Марик написал: "А вы бы не продавали!"
   Идём дальше.
   Еврейские скисающие сливки,
   Еврейские павлины на накидке...
   Из этого душного, затхлого местечкового быта, из этого невыносимого еврейского домика бежал молодой Багрицкий "...в мир, открытый настежь бешенству ветров". И художник изобразил на обложке, как он хлопает дверью, убегая.
   Ах, не религиозные, а политические выкресты пошли теперь. Косяками. Что за судьбы готовят они себе и нам?
   Багрицкий, между тем, свой талант довёл до крайности:
   Век притаился на мостовой,
   Сосредоточен, как часовой.
   Иди и не бойся с ним рядом стать,
   Твоё одиночество веку под стать.
   Оглянёшься, а кругом враги,
   Руку протянешь и - нет друзей,
   Но, если он скажет: "Солги!" - солги!
   Но, если он скажет: "Убей!" - убей!
   Своему сыну завещал в стихах и шёлк знамён, и любовь - свою Республику, и родную Советскую власть - володей, Всеволод.
   А имя-то что за удалое, раздольное, русское, разойдись, душа, раззудись, плечо!
   Да что с того?
   Эдуард Багрицкий только что умереть от чахотки успел, едва похоронили его, и, на тебе, жену арестовали, и старший сын с пятого этажа - головой в асфальт. А младшенький - тот самый Всеволод, тоже поэт и тоже талантливый - запал в тоску, вспоминал брата, маму ждал. Не дождался.
   Строите новый Рамзес попирающим вас фараонам,
   А кирпичи - ваши дети;
   И не слышен вам хруст их костей, и не внемлете
   Жалобным стонам,
   Зачарованы свистом плети.
  
   (Х.Н.Бялик)
  
   А вот ещё один еврейский талант несомненный. Михаил Светлов. У него сходство с нашими левыми фантазёрами по линии высоких озарений. Устами своего лирического героя поэт провозглашает:
   Ребята, Гренаду я в книжке нашёл.
   Красивое имя, высокая честь.
   Гренадская волость в Испании есть.
   Я хату покинул, пошёл воевать,
   ЧТОБ ЗЕМЛЮ В ГРЕНАДЕ КРЕСТЬЯНАМ ОТДАТЬ.
  
   Однако же и в самом разгаре революционного творчества талант прокрадывался между строф жуткими фрейдовскими оговорками и получалось вроде того известного анекдота, когда один интеллигент говорит другому:
   - У меня фрейдовская оговорка получилась. За обедом я хотел сказать жене: "Дорогая, передай мне, пожалуйста, немного сыру, - а вырвалось: - Всю жизнь, сука, ты мне искалечила!"
   М.Светлов хотел выразить тонкие задушевные реминисценции, связанные с любимой своей Революцией, и вот что у него получилось:
   Пей, товарищ Орлов, председатель Че-Ка,
   Пусть нахмурилось небо, тревогу тая,
   Эти звёзды разбиты ударом штыка,
   Эта ночь беспощадна, как подпись твоя.
   Приговор прозвучал, мандолина поёт,
   И труба, как палач, наклонилась над ней.
   Выпьем, что ли, друзья, за семнадцатый год,
   За оружие наше, за наших коней!
   Впрочем, к концу своей романтической карьеры Михаил Светлов изрядно опустился с неба на землю. Теперь он любил повторять: "Всё на свете говно, кроме мочи".
   А вы, все остальные, с повреждёнными еврейскими генами? Ау, где вы?
   Гениальный режиссёр в буденовском шлеме, создатель нового революционного театра Всеволод Мейерхольд - расстрелян. Незабвенный певец Первой Конной Армии, автор поразительных одесских рассказов Исаак Бабель - расстрелян. Иосифа Мандельштама арестовали в Крыму белогвардейцы, но, услышав, что он знаменитый поэт, тотчас же выпустили, а чекисты забрали, не сомневаясь.
   И у костра читает нам тетрадку
   Фартовый парень, Ёська Мандельштам.
   Так и умер он у костра. От голода. А ведь надеялся:
   Петербург, я ещё не хочу умирать,
   У меня телефонов твоих номера.
   Петербург, у меня ещё есть адреса,
   По которым найду мертвецов голоса.
   Я на лестнице чёрной живу, и в висок
   Ударяет мне вырванный с мясом звонок.
   И всю ночь до зари жду гостей дорогих,
   Шевеля кандалами цепочек дверных.
   А вот ещё два еврейских брата. Один - знаменитый карикатурист Борис Ефимов (от роду он, конечно, не Ефимов, а что-то вроде Гершензона), другой - не менее известный журналист, его псевдоним Михаил Кольцов. Так этот Кольцов был яростный большевик. Он, рискуя жизнью, проник на эмигрантский белогвардейский корабль и привёз оттуда, из этой для него преисподней, обличительные материалы, которые блистательно оформил для любимой газеты. Зато собственную большевистскую преисподнюю - лагерь смерти на Соловках изобразил благостной пасторалью. Солонецкий лагерь особого назначения обозначил в заголовке аббревиатурой СЛОН. Куда как добродушное существо! И текст в том же ключе - улыбчивый, милый, с блесками остроумия. Но вызвали его однажды в Москву с гражданской войны в Испании, где было в те годы не так опасно, как в столице СССР, и посадили. Пытали, конечно. И всё это, как утверждают нынче компетентные граждане, закончилось тривиальным расстрелом. Но в те годы ходили упорные слухи, что ему всё же удалось в камере повеситься на собственных кальсонах. И тогда его родной брат Борис Ефимов под угрозой опалы поместил в "Правде" знаменитую карикатуру "Ежовые рукавицы". Решительный и строгий нарком, любимец народа товарищ Ежов, железной и праведной рукой в рукавице, усыпанной ежовыми иглами, насмерть сжимает тонкую шею врага народа, который издыхает от удушья (намёк на петлю из кальсон?). И глаза его вылезают из орбит.
   Борис Ефимов, между прочим, жив по сей день, ему уже 103 года, и он удивляется, но не своему долголетию, а тому странному факту, что выжил он тогда, в ту великую эпоху.
  
  
   Эй, вы, атамане, не казак, а соцкий,
   А почто у коммунаров есть товарищ Троцкий.
   Он без имени святого, без лихого звона
   Обещал коней нам наших напоить из Дона.
   А ледорубом в башку товарищу Троцкому (урождённому Бронштейну), и товарищ Сталин в усы улыбается.
  
   А Зиновьев всем вёл такую речь:
   "Братья, лучше нам тут костьми полечь,
   Чем отдать врагу вольный Питер-град
   И опять идти в кабалу назад.
   Но пройдёт лишь несколько лет, и в подвальчике одном специальном товарищ Паукер (которого очень скоро тоже ликвидируют) расстреляет гражданина Зиновьева. И потом на дружеском чаепитии, обмывая свежеполученный орден Ленина, расскажет Иосифу Виссарионовичу, как Зиновьев просил его чуть повременить и воспользовался таки задержкой и прочитал еврейскую молитву на лошем-койдеш.
   От своего еврейского гена всё равно не уйдёшь. А ущербногеннобежная сила формирует лишь уродство и уродов. Я помню их в коверкотовых костюмах и габардиновых гимнастёрках, с орденами навыпуск, на трибунах и в быту. Покойная тётя Фаня, мама Марика Копшицера, говорила:
   - Зол зи але лигт ин Дрерд, кроме Лёвы Расина (пусть они лягут в землю все, кроме Лёвы Расина).
   Их было два брата - Лёва Расин и Гриша Расин. Оба служили в НКВД, но Гриша - следователем, а Лёва - бухгалтером.
   Мы встречаем новый 1939 год. По старой традиции евреи собираются в квартире Копшицеров. Нам невесело: отец Марика Исай Копшицер арестован. Ему, скромному бухгалтеру фабрики кроватей лепят дурацкое обвинение в связях с расстрелянным маршалом Тухачевским. Его допрашивает и мучает бывший раввин, порвавший с религией и вступивший в коммунистическую партию. Его фамилия Бироста. Он избивает Исая и ещё что-то делает, о чём рассказывать противно, говорит при этом на древнееврейском, но Исай его не понимает, и Бироста упрекает его. Мой отец к тому времени уже расстрелян, но мы не знаем этого ещё. Сестра отца, тётя Фаня, шныряет по вокзалам, ищет мужа и брата среди зеков, которых гонят в зарешёченные вагоны. В руках у неё передача. Куда-то близко она сунулась, и сторожевая собака укусила её за живот.
   Настроение плохое, но евреи из старой, годами сколоченной компании, собираются всё равно - железная традиция: Новый Год. Когда все уже уселись за стол, раздался звонок. Это пришёл ещё один еврей - сосед Гриша Расин, а на рукаве его гимнастёрки жуткий шеврончик "Наркомвнудел". У всех в животах холодки предательские, а на губах улыбки радостные. И даже нервный погашенный Марик тогда улыбку изобразил. Заводилой и тамадой этой компании был портной по прозвищу Ича. Имя его неизвестно. Обычно он страшно торговался за пошив, а, исчерпав последнюю возможность торга, соглашался и выкрикивал под занавес: "Плюс 20 копеек на трамвай!". Тёртый был человек и говорил с изрядным еврейским акцентом.
   Вот и сейчас, открыто и честно, глядя в глаза дорогому гостю, он вскочил с бокалом в руке и провозгласил:
   - За здоровье товарища Сталина!
   И все рванулись едино со своими бокалами, и тётя Фаня резко вскочила, охнула, левой рукой - за живот, а правой бокал тянет. Все стоят. И только Гриша Расин остался сидеть. Спокойно и твёрдо он сказал восторженным евреям:
   - Я не разрешаю вам пить за здоровье вождя.
   Евреи сконфуженно опустились на своё место.
   А почему он так сказал?
   Ах, какой плохой намёк, чёрный знак для всех присутствующих.
   Что день грядущий нам готовит? Кто следующий? Или все? Грише-то известна судьба каждого наперёд, а нам же невдомёк.
   Божжже-жже-ш ты мой...
   Тут-то и вмешался Господь. Поздно ночью на перрон Ростовского вокзала прибыл специальный поезд во главе с одной старой большевичкой. Её партийная кличка "Землячка", а девичья фамилия Зеликсон. С нею вооружённые люди и чрезвычайные полномочия. За одну ночь они расстреляли всех чекистов ежовской генерации. В эту яму полетели и Бироста, и Гриша Расин. Скромного бухгалтера Лёву Расина не тронули. Исполнились вещие слова тёти Фани: "Зол зи але лигт ин Дрерд, кроме Лёвы Расина".
   И на этой волне Исай Копшицер, хоть и помятый, возвращается домой к жене и сыну, ибо в Москве уже расстреляли Николая Ивановича Ежова, его место занял другой любимец народа, которого ещё ликвидируют со временем, - Лаврентий Павлович Берия. Но на сегодня смена караула уже состоялась.
   Старый бухгалтер Исай Копшицер цену подписи знал хорошо, поэтому он ничего не подписывал, чтобы с ним ни вытворяли.
   Другой персонаж проявил в этом плане ещё больше мужества. Это отчаянный большевик Дробнис. Во время гражданской войны он попадает в плен к белогвардейцам, его пытают, вырезают звёзды (пятиконечные!) на спине, однако же он молчит, никаких военных секретов не выдаёт. Тогда его расстреливают. Едва успели чуть присыпать землёй - и атака Буденовской конницы. Красные быстренько откопали Дробниса, а он ещё живой: они же контрольный выстрел ему в голову не сделали - малограмотные...
   Вылечили Дробниса, а изувеченное лицо своё он густой курчавой бородой прикрыл. На высокие должности пошёл. А в 1937 году в разгар ежовщины сцапали его и на скамью подсудимых. И оттуда, с этой скамейки чего только он не лил на свою битую голову: и японский он шпион, и немецкий (!), и толчёное стекло кавалерийским лошадям подсыпал, и всяческие тайны добывал и продавал врагам нашим лютым. И даже те взрывы, что случились в шахте одной, когда он уже сидел, взял на себя - он, якобы, их организовал прямо из следственного изолятора, да так изощрённо, чтобы побольше было жертв среди рабочего класса. На последнем свидании с женой он сказал:
   - Леночка, так нужно было для партии.
   Ну и что? И где же она теперь, твоя партия, за которую ты и смерть, и позор принимал, Дробнис ты несчастный!
  
   Тени этих людей кружатся рядом, просятся на бумагу. Им невозможно отказать.
   Блистательный еврей, интеллектуал, послевоенный министр внутренних дел Чехословацкой Социалистической Республики Рудольф Сланский. Он заделал себе замок в горах, но не для пьянок и оргий, как было в этом кругу принято. Здесь, любуясь из окна склонами гор, он играл на рояле Грига, Бетховена, Чайковского, зачитывался классиками и недоступными простой публике модернистами. В 1943 году организовал по указанию Советского генерального штаба Словацкое восстание в тылу германских войск. Активный участник построения социализма в Чехословакии. Это под его руководством премьер буржуазного правительства Ян Массарик вывалился из окна одиннадцатого этажа. Когда спортсмены из общества "Сокол" (их назвали соколами) шли мимо правительственной трибуны, они сделали равнение налево, то есть демонстративно отвернулись от коммунистического руководства. Власти растерялись, но Рудольф Сланский изящно и твёрдо озвучил ситуацию:
   - Это лебединая песня реакции.
   Так и получилось. Не без его помощи и участия.
   В начале пятидесятых годов Сланского арестовали (опять смена караула!). На открытом процессе его выступление было необычайно эмоциональным и красочным:
   - Некоторые коммунисты по инерции продолжают меня считать героем Словацкого восстания. Эти люди горько ошибаются. На самом деле я гнусный выродок и предатель своей Родины и рабочего класса. Я сотрудничал с Гитлером и Гимлером, я выполнял их указания. Это я выдал гестаповцам легендарного коммуниста Фучека. Пусть его вдова, сидящая здесь, в зале суда, узнает об этом. На меня жалко тратить пулю или верёвку, меня нужно раздавить дверью, как бешеную крысу.
   Дверью его, конечно, не раздавили, а по-простому, по-нашему, повесили в Праге на площади.
   После смерти товарища Сталина Рудольфа Сланского реабилитировали. А Клемент Готвальд, который организовал его дело, с похорон Иосифа Виссарионовича домой не вернулся, скоропостижно скончался в Москве. Медицинское заключение: "Кровоизлияние в мозг". Люди Лаврентия Павловича его подлечили, ибо Сланский был человеком Берии.
   Всё это, между прочим, последствия, стволы и кроны деревьев. А Козьма Прутков учил: "Зри в корень!"
   Давайте же и мы заглянем поглубже.
   Высокий руководитель Красной Армии, еврей с русской фамилией - товарищ Примаков. Его тоже расстреляют скоро, но пока в роскошном наркомовском купе вместе с красавицей женой, бывшей подругой покойного Маяковского, Лилей Брик, он мчится куда-то в Париж. За толстым стеклом кремлёвского вагона проносится Советская Россия. Лиля Брик бросает взгляд на разваленные хаты, крытые гнилой соломой, прижимается к мужу.
   - Я бы не хотела так жить!
   - А я не хочу, чтобы они жили так, - отвечает Примаков.
   Вот оно корневище изначальное, как всегда, красивое, благородное. Впрочем, ничего нового мы не открыли. Ещё задолго до всего этого не нами было сказано: "Благими намерениями вымощена дорога в ад".
   И в самом деле. Товарищ Примаков, тебе не нравится гнилая солома на крыше, так будь любезен, сумей позаботиться о шифере, подумай о стропилах, помоги крестьянину инвентарём, организуй крестьянский банк... А самое главное, вспомни, товарищ, что ты еврей, и делай всё это в Палестине. И свой военный талант, и свою отвагу употреби, пожалуйста, на защиту еврейских поселений, наших детей и женщин от разбойников-федаинов. Ты же молодой, сильный, умный, энергичный, у тебя всё впереди и всё получится. И твой народ, и твоя страна благословят тебя. Но ты преклонился чужим фетишам и посмотри, что ты наделал.
   Чтобы убрать гнилую солому с крыши, ты учинил на чужой земле кровавую, безбрежную, как море, гражданскую войну - без фронта, без фланга, без тыла, когда сын - на отца, отец - на сына, брат - на брата. Вспомни, товарищ, документальный рассказ Бабеля, как сын-красноармеец поймал отца-белогвардейца и резал его во дворе, и "кровя с него сошли, как с кабана". Ещё массовые расстрелы заложников с детьми (ты же сам, о ужас, делал это с Тухачевским вместе). Ах, зачем тебе вспоминать чьи-то рассказы. Это у меня привычка интеллигентская и ссылка на книгу. Всё это ты видел и делал сам.
   А когда тиф косит миллионами - тут уже не до крестьянской крыши. Другой лозунг: "Или социализм победит вошь, или вошь победит социализм". Ещё голод 21-го года, людоедство, детские пальчики в холодце.
   Ад!
   Но только его первый круг.
   Год тысяча девятьсот тридцать третий: круг второй. Разорение крестьян, ликвидация кулачества как класса. И голод неслыханный: умирают уже миллионы, и тошная человечина на базарах, на прилавках. Ползающие. Я их помню: люди как червяки ползут по улицам, стараются в подъезды и затихают в тени. Моя подружка Линка, ей, как и мне, 4 года, указывает пальцем на ползущую женщину:
   - Смотри, смотри, как быстро ползёт! А ещё умирающая!
   На губах у неё ироническая улыбка.
   Круг третий: годы 1937, 1938.
   Ежовщина.
   Подбирают всех своих и тебя в том числе, товарищ Примаков, скоро подберут, и тех, кто подбирал - подберут. У них это называется диалектика. А пока обычные тривиальные камеры смертников - смехотворно малы. Организуются громадные смертные залы на сотни посадочных мест.
   Вспоминает мой пациент, старый еврей в роговых очках. Он просидел в таком зале год, там находились весь Краснодарский крайком партии, горкомы, райкомы, областной исполком, дочерние городские и районные исполкомы и другие учреждения края, а заодно и все остальные люди, кто только понадобился им.
   - Как вы проводили время?
   - Анекдоты, анекдоты, анекдоты. Смех, хохот непрерывный. Ни секунды затишья, не давали друг другу опомниться. Это днём. Зато ночью...
   Он так сказал "ночью...", что волосинки мои на спине мокренькие поднялись.
   - Ночью не спим. Холодный пот. Ждём. Открывается дверь, появляется человек со списком. Он зачитывает фамилии. Выкликнутые анекдотисты встают со своих коек и уходят навсегда. Облегчение. Теперь спать. До утра.
   Народы, учитесь у Сталина жить,
   Страну защищать и Отчизну любить.
   Народы, собрав исполинские силы,
   Громите врага, как батыр Ворошилов.
   Храните страну от проклятых гадюк,
   Как свято хранит её Сталинский друг,
   Кого воспитали нам Ленин и Сталин,
   Кто твёрд и суров, словно отлит из стали,
   Кто барсов отважней и зорче орлов,
   Любимец народа товарищ Ежов.
   .
   Вернёмся, однако, в наш громадный смертный зал, где уже наступило утро. И снова анекдоты. И новые постояльцы занимают свободные места.
   - Среди тех именитых я был пешкой, - говорит собеседник, - меня не успели. Поважнее были птицы. Так и отлежался - с вечера до утра. А тут ежовщина заканчивается, и меня - в лагерь, на Крайний Север. Здесь колышки в мёрзлую землю забили, ленточки протянули: "Шаг вправо, шаг влево - считаю побегом, стреляю без предупреждения".
   - А дальше?
   - Ну что дальше?...Умирал не раз, зубы потерял, конечно, все, инвалидом стал. Но, - и глаза его заблестели, и улыбка гордая на лице, - но зато для партии и для страны построили мы город Норильск.
   Служите камням чужбины с упоеньем,
   С жалкой любовью,
   В раболепо-усердном поте;
   Пожирающим ваше тело, в муках истекая кровью,
   Вы в придачу душу даёте.
   Товарищ Примаков, ты слышишь, Хаим Нахман Бялик всё это предвидел, и твою судьбу тоже. Ещё когда? Но что тебе Бялик?! Ты Карлушку, выкреста поганого, предпочёл.
   "Нищета философии или философия нищеты?"
   Ну, да ладно.
  
   Впереди следующий круг нашего ада. Называется Холокост. Тут, впрочем, Лев Давидович Троцкий, Примаков, Мейерхольд, Зиновьев, Якир, Дробнис, Багрицкий и другие еврейские товарищи (а имя им - легион!), ваятели Советской Власти и жертвы её по совместительству, скажут мне хором: "К этому непричастны!" И саркастически улыбнутся мне мёртвыми губами. Ах, это плохо и тяжело спорить с мертвецами, но всё равно мне придётся. У меня внучки израильтянки и дети, так ради них.
   Подумайте, товарищи мёртвые, а что бы вышло у вас, если бы ваши яростные таланты, штыки и перья вы бы употребили не за ради утопии, а на благо своего народа и своей земли, и каким был бы Израиль сегодня в этом случае. Кто бы знал тогда, что такое палестинцы? Да жили бы они спокойно, как индейцы в Соединённых штатах. Случился бы тогда Холокост? Только не говорите, что у истории не бывает сослагательных наклонений. Это для фаталистов. А давайте-ка рассмотрим ситуацию бесспорную.
   Когда нацисты пришли к власти в Германии, они ставили своей целью очистить свою землю от иудеев. В связи с этим сионистские представители срочно приехали в Германию и предложили немецким евреям репатриацию в Палестину. В ответ на этот призыв примерно 50 тысяч из 500 тысяч немецких евреев переехали на землю обетованную. Им было нелегко, однако же они остались живыми. У одного из них, сухонького старичка в Иерусалиме недавно совсем я купил (в его магазине) четыре рубашки. Остальные 450 тысяч остались в Германии. Эти погибли. А вот если бы они уехали (сослагательное наклонение), они остались бы живы. Но они остались не живы, а остались в Германии. И коричневую обстановку накалили докрасна. В музее Яд Вашем одно время висела характерная фашистская карикатура - могучая и праведная немецкая рука (ох, и знакомая же нам по форме!) срывает маску порядочного и честного немца с гнусной еврейской физиономии. Но тот еврей на плакате сорванную маску как раз и считает своим подлинным лицом. Он обожает Германию, ему немецкий язык - родной - Muttersprache. Он, например, специалист по германской литературе и истории, у него железный крест, наконец, за Первую Мировую, он кровь проливал за немецкую Родину. Еврейскими губами (а их уж никуда не деть) он говорит свои немецкие слова: "Deutschland, Deutschland uber alles, uber ganzer Welt!" ("Германия, Германия превыше всего, превыше всего мира").
   Да никуда он не поедет, что он, сумасшедший, что ли?
   Итак, что делать? С чего начать? И кто виноват?
   И тогда выходит красочная детская книжечка. Маленький Фриц, любимец мамы и папы, заболел, родители ведут его к врачу. Гнусный еврей в белом халате щупает животик маленькому мальчику и даёт ему конфетку. Конфетка отравленная. Маленький Фриц умирает. Вот и всё. Без затей.
   Но кто виноват и что делать, уже понятно. А с чего начать? Начинают с евреев в Германии. Это пролог к окончательному решению еврейского вопроса.
   А как шли на смерть немецкие евреи? Они шептали упорно: "Deutschland, Deutschland uber alles...", или же, как Зиновьев в расстрельном подвальчике, вспоминали и шептали еврейские молитвы? Мы этого никогда не узнаем. Но давайте задумаемся по этому поводу...
   И тут из именных и безымянных могил дружно заявляют евреи-большевики:
   - Но мы же здесь не при чём. Мы были евреи российские, а не германские. Уж мы-то не говорили никогда : "Германия превыше всего!".
   Не говорили, а делали. В двадцатые годы все вместе с Интернационалом последнее отрывали от изнурённой, обескровленной России и строили военную промышленность Германии. Klassenbruder - классовые братья. Именно на немецком языке. Ибо на эту роль были назначены германские товарищи: РОТ ФРОНТ.
   А в случае войны - ничего страшного. Немецкие рабочие и крестьяне не будут воевать с Родиной всех трудящихся. Они повернут оружие против собственных эксплуататоров и богатеев.
   Послушайте, послушайте. Содержание, конечно, разное, но специфическая тональность этих идиотских фантазий ничего (никого) не напоминает нам сегодня? У себя дома, в Израиле?
   Вернёмся, однако, в Россию. В исконно русском городе Липецке в конце двадцатых годов организовали с Интернационалом школу для немецких пилотов. Обучали будущих фашистских стервятников боевому мастерству. А потом они пикировали на нашу голову. Малые домики разом становились прахом, а большие дома иной раз раскрывались медленно, как бутоны в замедленной съёмке: на секунду были видны - женщина с веником, старик в кресле, ребёночек. И в следующее мгновение всё это рушилось в мерзостном грохоте, дыму и пыли.
   Кроме военных объектов, они бомбили поезда с большими красными крестами на крышах вагонов, детские садики, пикировали на толпы беженцев в открытом поле, громили музеи и памятники. Всё сносили на своём пути - деревни, кварталы, города - в пепелище!
   Но Липецк не трогали: романтика юности. То ли страдания, то ли воспоминания молодого Вертера.
   И ещё. В двадцатые годы ваш кумир и начальник многих из вас маршал Тухачевский по заданию Сталина читал лекции в Германском Генеральном штабе, учил их молниеносной войне (Blitzkrieg!). И они аплодировали ему, да так, что монокли вываливались из офицерских глазниц. Это военное обеспечение Холокоста.
   От дурацких ваших фантазий - наших с вами еврейских детей загоняли потом в газовые камеры. Товарищи, вы можете спать спокойно?
   Впрочем, кроме военного, было ещё и решающее политическое обеспечение Катастрофы. Вами обожаемый Вождь и Учитель (не Якир ли кричал на расстреле: "Да здравствует Сталин!") категорически запретил немецким коммунистам идти на выборы вместе с социалистами Германии единым блоком. В том случае Гитлер никогда бы (сослагательное наклонение!) не смог бы выиграть выборы. У коммунистов и социалистов было вместе больше голосов, чем у фашистов. А вот поодиночке фюрер их обошёл и легитимно получил власть в свои кровавые лапы.
   Аналогичный случай мог бы (сослагательно) произойти во Франции. Там фашист Ле-Клерк имел значительный процент голосов электората, но социалисты и коммунисты объединились в единый фронт, и фашист Ле-Клерк не прошёл. И кто же сегодня помнит этого Ле-Клерка?
   А вот в Германии выборы были разыграны по сталинской партитуре, и в результате победа Адольфа Гитлера была обеспечена арифметически. Это и стало решающим политическим обеспечением Холокоста. И вы все, политические выкресты, к этому исторически причастны. Хоть и в сослагательном наклонении.
   Но разом протестующие голоса Оттуда:
   - Что значит "все"? Ты чего нас в одну кучу валишь? Тут разные люди в могилах собрались. Мы, например, троцкисты, подлинные революционеры, мы Сталина презираем, нам не его бюрократическое государство, а перманентная Мировая Революция нужна.
   Стройной колонной рота идёт,
   Красное знамя рота несёт.
   К Мировой Победе смелее в бой,
   Береги рубежи, красный часовой.
   - А вы?
   - А мы - верные сталинцы, настоящие, истинные революционеры, не болтуны и фразёры, а практики Революции. Наши планы - не планы-прогнозы, а планы-директивы. Мы строим социализм в отдельно взятой стране.
   Мы идём и поём
   И с пути не свернём,
   Потому что мы Сталина имя
   В сердцах своих несём.
   - Но вы же расстрелянные.
   - Это случайная, досадная ошибка, всё остальное - правильно.
   Мы так вам верили, родной товарищ Сталин,
   Как, может быть, не верили себе.
   - А вы кто?
   - Мы-то ленинцы.
   Они сказали, ухмыльнувшись, "ладно".
   На стул пихнули и в глаза мне - лампу.
   И свет меня хлестал и добивал.
   Мой мальчик, не забудь вовек об этом.
   Сменяясь перед ленинским портретом,
   Меня пытали эти суки светом,
   Который я для счастья добывал.
   Ибо коммунизм - это советская власть плюс электрификация всей страны.
   Ну да. Вы же отцы-основатели, мыслители, теоретики.
   - Разумеется, диалектика с нами. И в этом плане, чтобы построить коммунизм, необходимо уничтожить царскую семью, фабрикантов, попов, ксендзов, раввинов, мулл, монахов, помещиков, кулаков, белогвардейцев, октябристов, кадетов, меньшевиков, эсеров, шовинистов, идеалистов, вульгарных материалистов, отзовистов, ничевоков, хвостистов, вперёдовцев, ренегата Кауцкого, возможно, иудушку Троцкого и всех тех, кого понадобится впредь. А либеральных сочувствующих интеллигентов в качестве полезных идиотов попридержать в целях агитации и пропаганды, а потом расстрелять, разумеется, за ненадобностью.
   Далее на фронте культурной революции следует из русской, украинской, армянской, еврейской, чувашской и других литератур вырезать пусть и небольшие, социалистические фрагменты, слить их воедино, и тогда получится большое полезное чтение для массового использования, ибо каждая кухарка должна уметь управлять государством. И всё это в заветном комплексе: "Партийная организация и партийная литература".
   Ещё необходимо реорганизовать РАБКРИН, укрепить ОСЕЧКВАЛАП, АГИТПРОМ, ГЛАВПРОФОБР и ВХУТЕМАС.
   А в личной жизни, как разъяснил Владимир Ильич в письме, адресованном мадам Коллонтай, следует циничному разнузданному сексу буржуазии противопоставить чистую трепетную любовь пролетарки.
   - Как тебе это нравится?
   - Я родился чуть позже, слава Богу.
   - Не заигрывай с боженькой. Религия - опиум для народа.
   Кстати, чтобы ты не умничал - разгадай загадку, разреши вопрос...
   Чрезвычайная задача дня: организовать массовую агитацию и пропаганду среди населения в прифронтовых районах. Но радио и всех этих ваших телевизоров тогда ещё не было. Печатать пропагандистскую литературу? - Нельзя: население в массе своей неграмотное.
   Значит, остаётся массовая устная агитация среди тёмных миллионов. Вот её-то и должны вести лишь десятки тысяч грамотных людей, которые умеют изложить мысль, а, главное, прочитать инструкцию. Но подавляющее большинство грамотных настроено против Советской Власти. Как же организовать дело так, чтобы они агитировали страстно и беззаветно ЗА Советскую Власть, которую они ненавидят? Как это сделать, ты не знаешь. А Ленин знал. Так вот учись, не зря написано на стене анатомического театра: "Здесь мёртвые учат живых".
   По предложению Ильича были мобилизованы советские служащие. На месте остались лишь безусловно больные, но не более десяти процентов. Мобилизованных разделили на группы по 15 человек. У КАЖДОГО СЕМЬЯ БЫЛА ИЗЪЯТА В КАЧЕСТВЕ ЗАЛОЖНИКОВ . В КАЖДОЙ ГРУППЕ БЫЛА ОБЪЯВЛЕНА ОТВЕТСТВЕННОСТЬ ВСЕХ ПО КРУГОВОЙ ПОРУКЕ. (Военная переписка Ленина. 1917-1922 гг. Военное издательство Министерства Обороны СССР. Москва, 1966 г., стр. 172).
   И в заключение им были выданы пропагандистские материалы из книжных складов ЦИК, за ознакомление с которыми солдат и населения мобилизуемый несёт ответственность, будучи обязан еженедельным отчётом о том, как он исполняет эту обязанность. Ибо социализм - это учёт. И как же великолепно они агитировали, ведь у каждого в заложниках - самое дорогое, что только есть на свете!
   И друг за другом следили внимательно из тех же соображений.
   Каково?
   С этим же вопросом я обращался к различным путникам и попутчикам своей жизни, и ответы были не всегда однозначные...Так что ухо надо держать востро.
   Впрочем, разговор не только виртуальный с ленинскими мертвецами. Мне удалось однажды с живым ленинцем, участником этих событий, поговорить. В момент нашего с ним знакомства было ему 102 года. Но сам худой и жилистый, носил гимнастёрку с привинченным Орденом Боевого Красного Знамени N 6 с бантом. На ногах - сапоги с галошами, рукопожатие цепкое, говорит резко, с нажимами, в беседе держится мэтром. В гражданскую войну был одно время начальником штаба у известного красного командира Жлобы, потом его самого назначили начальником экзекуционного отряда.
   В наш онкологический диспансер залетел этот ленинец по случаю кожного рака на лице, получал лучевую терапию. Подружился с моим шофёром, бывшим уголовником, очень тёртым и очень преданным мне парнем.
   Кореши: одному 102, другому 32 года. Они выпили бутылку коньяка, показалось мало. Приехали ко мне вечером - допивать. Я выставил опять бутылку. Ещё выпили, порозовели. Фамилия моего гостя Плисс, а шофёра зовут Коля. Говорит Плисс (мэтр нашего столика), он как бы учительствует:
   - Э.А., если вам в кино покажут, что смертники сами роют себе могилы - не верьте, они же тогда на солдат с лопатами кинутся, у них же выхода всё равно нет. Поэтому общую могилу, вернее, ров, заранее рыли наши люди. Смертникам-мужикам мы предварительно руки скручивали проволокой - за спиной. Впрочем, и бабам. Особенно ежели с дитём - ведь обязательно кинется.
   - А детям?
   - Да ну там! Дитё к матери прижмётся, до ноги: ме-ме-ме.
   Бах-бах-бах!
   ВСЁ!
   Как он сказал "Всё!" - отрубил.
   - Домой с песней. В казарме по сто пятьдесят на брата. Три дня отдыха. Работа тяжёлая.
   - Тяжёлая?
   - Ну, если пятьсот человек за ночь, - ничего особенного. Но вот если две тысячи - сложно.
   - Вы из винтовок?
   - Нет, конечно, из пулемётов, с тачанок.
   - А кого вы расстреливали?
   - Заложников.
   - Каких заложников?
   - Да разных. Ну, по разному поводу взятых.
   Тут проснулся мой Коля-уголовничек.
   - Вот вы столько народу поубивали, попривыкли, видать, но это на службе, а по бытухе, в обычной жизни, приходилось вам по-привычке?
   - Ну, как сказать, - ответил Плисс, но уже не резко, а вроде как задумчиво, - почти нет...Хотя вот случай был такой. Выступает Михаил Иванович Калинин. Зал громадный. Я - временный комендант. Народу - тьма. А наверху, на галёрке - курсистки молоденькие - там у них своё: ха-ха-ха, хи-хи-хи. Я туда забрался и говорю им: "Прекратить!". Они опять: ха-ха-ха, хи-хи-хи. Я им ещё раз: "Прекратить!" Они снова: ха-ха-ха, хи-хи-хи. Ну, схватил я одну и пихнул по лестнице. Она кубарем вниз и виском об косяк. ВСЁ!
   Коля-уголовничек спохватился:
   - А мы с Э.А. этого не понимаем - как это можно девочку об косяк. Ну, посмеялась ха-ха!
   - То есть, как не понимаете? Выступает Михаил Иванович Калинин, Всесоюзный Староста, а я - Комендант!
   - Тогда другое дело, - сказал Коля, сделал серьёзное лицо и спросил: - А вам что за это?
   - Мне? Да ничего! Я же Плисс. Меня сажать нельзя. Да вы в Майкопе спросите, до сих пор матеря детей Плиссом пугают. Да вы же поймите, как мы работали, - совсем заволновался Плисс, - вот мой товарищ из особоуполномоченных по хлебозаготовкам. Приехал с отрядом в село, объявил о сдаче хлеба, ждёт день, два, три - амбар пустой. Вызвал он тогда десятка два богатых мужиков и - в амбар. Ночь проходит, утром жёны, дети - за ними: где наши?
   - В амбаре.
   - А те уже холодные, расстрелянные с вечера. Сразу амбар зерном заполнили до крыши. Так мы работали.
   Потом я был у него дома на улице Фрунзе в Новочеркасске. Он показал мне два ветхих удостоверения на "право расстрела без суда и следствия по законам революционной совести". Одно за подписью Ульянова-Ленина, второе - за подписью Цурюпы. Печати сохранились хорошо. Я смотрел внимательно.
   Полки его комнат были заполнены огромным количеством тетрадей, в которые он записывал анекдоты, услышанные им за всю его долгую жизнь. Ещё он показал мне свою раннюю фотографию: молодой человек со стёртым лицом - шапокляк. Приказчик из галантерейного магазина. Город Ялта. Век позапрошлый.
   - А Вы не видели Чехова в Ялте?
   - Антона Павловича? Видел, конечно, и не раз. По набережной прогуливался.
   Вот он контрапункт новейшей истории: Плисс видел Чехова, а Чехов не увидел Плисса.
   Кто должен бы кровавую гадину предсказать? Кому общество предупредить? Полицейскому с селёдкой на боку или же гениальному писателю, современнику быдла, которое уже изготовилось.
   "Скучно жить на этом свете, господа", - провозгласил Чехов, пока Плисс сидел в своём галантерейном магазине. Зато в будущем он лицезрел пресловутое "Небо в алмазах". Это когда Плисс вырвется из магазина и разгуляется по всей стране.
   А вот Достоевский предвидел "Бесов". Но, как утверждал Мережковский, русской интеллигенции Достоевский оказался не по плечу. А по плечу ей пришлись Чехов и Горький. И значит, состоявшие в русской интеллигенции, изменившие свои имена и фамилии на славянский манер, прогрессивные обрусевшие, уже почти русые русские, евреи преклонились чужим фетишам. Но была осетрина с душком-с.
   Речь идёт, разумеется, не о художественной стороне творчества, а исключительно и только о гражданской позиции писателя, философа, режиссёра, политика накануне Ленина и Плисса.
   Так начнём же ab ovo - от источника, буквально от яйца. И действительно, они занялись этим вопросом - что было сначала - яйцо или курица: бытие определяет сознание или сознание - бытие.
   Слушали - постановили: определяет бытие. Следовательно, стоит лишь изменить бытие, и мы разом из царства необходимости попадаем в царство свободы. Соблазнительно...
   И кинулись менять Бытие, каждый по-своему. Одни начали тащить людей со дна, "заеденных средою". Красиво, похвально и романтично было жениться на проститутке и дать ей возможность активно включиться в общественную жизнь. Иногда это действительно удавалось, но журналистские (так хорошо нам знакомые!) перья любому случаю такого рода придавали статус панацеи.
   "Дно" стало предметом изучения и преклонения. Горький написал пьесу "На дне", и курсистки на галёрке, предшественницы той, кинутой на косяк, орали исступлённо и переламывались в блаженной сомнамбуле через перила, а их удерживали за юбки и за панталоны, чтобы они не рухнули в зал от восторга.
   А на сцене витийствовал Сатин, едко и презрительно говорил о сытости и о сытых. И наращивал свой монолог до сокрушительного духовного оргазма - под гром истерических аплодисментов он провозглашал свою знаменитую фразу: "Человек выше сытости!"
   Потом занавес, прощальные овации, подают экипажи. Максим Горький, режиссёр и все актёры этого театра едут в "Славянский базар".
   - Человек! - восклицает Алексей Максимович. К нему подбегает расторопный официант во фраке, с белой салфеткой через руку, почтительно изгибается:
   - Чего изволите, Ваше Сиятельство?
   - А дай-ка ты нам, братец, севрюгу этакую, как лошадь.
   - Слушаю, Ваше Сиятельство!
   И далее вносят на едином неслыханном блюде громадную рыбину. И они жадно сожрали её целиком, со всеми хрящами, лимонами и травочками. И выяснилось, что человек выше сытости, когда он сыт.
   Эту сцену наблюдал и описал Иван Бунин, который не прикоснулся к еде из нравственных соображений. Ну, да он дворянин. И никогда этого не скрывал. А вот из каких соображений богатейший в России человек Максим Горький присвоил себе биографию бедного труженика? Ведь он никогда не шагал по России в поисках заработка, не грузил мешки в Ростовском порту - ни на месте, где поставили ему памятник, ни где фальшивую доску прибили. Как раз в это время в роскошном своём особняке в Нижнем Новгороде он слушал Собинова и молодого Шаляпина. А будучи демократом (в душе!) - открывал окна, дабы простые люди на улице тоже слушать могли.
   Обратите внимание на его биографию, ведь он родился от бабушки и дедушки, а папа и мама? Эти как-то неразличимы, ибо очень богатые они были люди. На самом деле он Максим Сладкий, но почему же заделался Горьким? Поветрие такое было, массовый психоз, апология бедности и бедных людей. Целая философия. И каждый старался по-своему. Убили царя Александра Второго.
   Он строил школы детям,
   Крестьян освободил.
   И за заслуги эти
   Угроблен бомбой был
   Убивали губернаторов, чиновников, полицейских. А с ними вместе и простых бедных людей, заради которых вдохновенно мастерили и кидали свои бомбы.
   Они были романтики, хотя среди них встречались и провокаторы, например, Азеф. Но девушки бросали им цветы, и общество проявляло к ним патологическое сочувствие. Достоевский, который видит в них бесов, беседует с архиправым редактором проправительственной газеты Сувориным, который, естественно, ненавидит бомбистов.
   - Скажите, господин Суворин, если бы вдруг мы сейчас с Вами услышали случайно, как вот здесь, за этой колонной, шепчутся террористы, назначают место и время взрыва, Вы обратились бы в полицию?
   - Нет, - прошептал Суворин и побледнел, - ведь либералы сожрут.
   - Я тоже нет, - сказал Фёдор Михайлович Достоевский и тоже побледнел.
   - Либералы сожрут, - сказал Суворин.
  -- Либералы сожрут, - согласился Достоевский.
   Действительно - либералы сожрали Россию. Они, полезные, расчистили путь Ильичу. Они, идиоты, пошли по ведомству Плисса. Это им тоже скручивали руки проволокой и вместе с детьми... Ах, полезные! Ах, идиоты! Ах, быдлопоклонники!
   И вот исповедь одного из них, который ухитрился выжить. Фамилия - Гастев. Его папа дружил с Владимиром Ильичём Лениным. А потом случилась смена караула: папу расстреляли, а сына - за решётку.
   Как распорядок тюремный нуден!
   Жалкий мирок местечковых забот.
   Нищенский запах селёдочных буден,
   Сдобный угар ритуальных суббот.
   Ветхих пророков надменная вера
   Чертою оседлости ограждена,
   А за окном неуютная, серая,
   Жестокая и чужая страна.
   В этой стране, что века оболванена,
   Сжата в тиски мракобесия сонного,
   Будут хлеба изобильнее манны
   И небеса, лучезарней сионовых.
   Только не ждать появленья Мессии,
   Строки завета слезами откапав,
   Нужно самой пробежать по России
   Вольным кочевьем сибирских этапов.
  
   Вот так по традиции со времени оно
   Мы проповедовали безверие
   В сибирских ссылках Российской империи
   В купе Столыпинского вагона,
   В бетонных могилах застенков Берии.
   В самой надёжной из всех одиночек,
   Силясь проникнуть двойную тюрьму,
   Маленький нежный живой комочек
   Бьётся под сердцем, вторя ему.
   Так будешь биться всю ночь до света
   И снова, пока не смеркнется,
   Ты никогда не дождёшься лета,
   Дочь террористки-смертницы.
   Ты не узнаешь, как весело ждать
   Первый порыв грозового дождя,
   Вешних сосулек шальная капель
   Не проточится в твою купель.
   Отец твой хотел, чтоб родился сын,
   Бомбометатель в него и в мать,
   Чтоб в Алексеевский равелин
   На смену ему пошёл умирать.
   Но ты не узнаешь отцовской доли,
   Тревоги отцов, рождённых на воле,
   С их неудачами и победами,
   Будут тебе навсегда неведомы
   Того, чем от века радостны люди,
   Ради чего шагают на плаху.
   В жизни короткой твоей не будет
   Ни жажды свободы, ни даже страха.
   Не затерявшись в людской кутерьме,
   Дитя тюрьмы, ты умрёшь в тюрьме.
   Так не бывает с обычными семьями,
   Чтоб вымерли все от единого семени.
   Но в нашей стране, от убийств усталой,
   Я знаю, так будет, ведь так бывало.
   Солнечный свет затмевая, летели,
   Куриные перья погромной метели.
   Смердя перегаром во славу Господню,
   Зловещие гимны надсадно хрипелись.
   Орда патриотов из чёрной сотни
   Держит присягу по делу Бейлиса.
   Те, кто убивал, забыты и прокляты,
   Тот, кто убит, навек успокоился.
   Как эхо звучат изуверские вопли
   В последней трагической роли Михоэлса.
  
   Дитя революции, страшен твой жребий
   По смерти пойти в поруганье отребью.
   И всё же завидовать надо тебе,
   Твоей удивительно чистой судьбе:
   Родиться в тюрьме, в такой стране.
   Прекрасней, праведней участи нет.
   Я верю, не зарастёт никогда
   Дорога твоя, пряма и горда.
   Живая кровинка страданий твоих
   Во мне непокорном и в детях моих.
   Спят. И нездешняя эта тревога
   Смотрит задумчиво, нежно и строго,
   В чуткие сны их бессонных ночей.
   Это глаза, наслезнённые кровью
   Родины-мученицы моей.
   Это сведённые болью брови
   Матери-мученицы моей.
  
   И всё-таки с этой высоченной, романтической вершины приходится автору слезать-сползать в соответствие с ещё одним постулатом покойной тёти Фани, матери незабвенного Марика Копшицера. А тётя Фаня говорила:
   - Срать захочешь - штаны спустишь.
   И вот как это сделал сын ленинского соратника и личного друга Владимира Ильича несчастный поэт по фамилии Гастев:
  
   Плесень на стенах дворцовых громад.
   Запах Невы тлетворен и душен.
   Тридцать лет коронованный кат
   Пытал и насиловал наши души.
   Тридцать лет мы гордились цепями,
   При жизни причислившись к лику повешенных.
   Мы думали: будет нам вечная память.
   Прости нам гордыню, Господь, многогрешным.
   Но если когда-нибудь наши дети
   Нас призовут на суд и на стих,
   Слово моё неподкупным свидетелем
   Горькую правду не даст подсластить.
   Декабрь стал достояньем легенды.
   Но мы, декабристы, отнюдь не герои,
   Мы - мелкозлобствующие интеллигенты
   Благонамеренного покроя.
   Мы патриоты без роду и племени,
   Апостолы вольности без креста.
   Подлая, ржавая немь безвременья
   Ссохлась коростой на наших устах.
   Мы рады амнистии, как щенята,
   Забывши побои при виде еды.
   Трудно поверить, что мы когда-то
   Были молоды, злы и горды.
   Не по плечу нам досталась мука.
   Из мрака и смрада нашей тюрьмы
   Мы завещаем далёким внукам:
   Будьте мужественнее, чем были мы!
  
   Но, самое главное, добавим от себя, будьте умнее, разумнее, оставьте свои кретинические фантазии, чтобы потом не пришлось исповедоваться на манер случайно выжившего полезного идиота.
  
   Между тем, во Франции в позапрошлом (и позапозапрошлом) веке свеженькие по тем временам либералы фрондировали, интриговали против короля. Они глумились над памятью Жанны Д,Арк в процессе обмена национальной идеи на социальную утопию. Они мечтали о новой Франции, как, впрочем, и наши либералы о новом Ближнем Востоке.
   Одним словом, они таки раскачали лодку, расчистили дорогу чудовищному выродку и параноидному изуверу Максимилиану Робеспьеру, кровавому карлику Демулену и другим мерзавцам, которые потом перерезали друг друга, но прежде всего ("С чего начать?") отрубили головы полезным идиотам.
   Ах, идиоты! Ах, полезные!
   Ещё один идиот (его даже полезным трудно назвать), партийная либеральная кличка Гракх Бабеф. Этот разработал идею Общества Равных, то есть полное абсолютное равенство, стерильная справедливость. Идея не еврейская, а французская, равно как и великая французская революция тоже не от евреев пошла, но ведь и наш израильский либерализм - не остров, а часть всеобщей леволиберальной суши. Короче, Бабефу голову отрубили уже при Директории, на развалинах которой он мечтал установить новое общество равных людей. Впрочем, Гракх с отрубленной своей головой, слава Богу, не успел. Но рукопись оставил после себя, а рукописи, как известно, не горят. И два, кстати, очень богатых кампучийца, Пол-Пот и Енг Ксари в свои студенческие парижские годы обнаружили в Сорбонне сию бумагу и прониклись.
   У себя на родине они учинили общество равных, но для этого им пришлось зверски истребить половину населения своей страны, два с половиной миллиона человек. Устранили города, то есть выселили горожан в джунгли, и там - работа в коммунах по 16 часов в день за горстку риса, без выходных и праздников. Ещё устранили деньги, ликвидировали почту и телеграф, запретили улыбки и плач как символы неравенства, а маленькие дети следили за лицами взрослых и доносили палачам. Уничтожили институт брака, назначали мужем и женой по собственному усмотрению, и смерть за отказ - путём рассечения живота и выдирания печени (азиатский орнамент).
   Кто же им расчистил путь в этой стране? Разумеется, полезные идиоты. Которые активно боролись против предыдущей власти, которые с изысканными букетами и слезами радости на глазах встречали своих долгожданных, мечтой взлелеянных, освободителей. А те их - штыками и мотыгами в тот же час, буквально по ходу радостной встречи.
   Спите спокойно, полезные идиоты, да будет земля вам пухом, а нам бы разобраться в вашей судьбе, не повторить бы ваши жуткие ошибки, не совершить бы ваши тяжкие грехи.
   И на этой волне вспоминаю, как я приехал впервые в Израиль лет 12 тому назад. Потрясённый, хожу по земле обетованной, приобщаюсь, причащаюсь и в процессе приобщения попадаю на застолье к соседу-социалисту. За столом киббуцники. А на столе всяко-всяческое, чего тогда в России и в помине не было. И ещё меж тарелок плоские, нами не виданные вазы с плавающими в них цветами без черенков. И приборы столовые диковинные. И крестьяне соседствующие так вилками, ножами и ложками управляются, как мне, вроде бы интеллигенту, и не снилось. И я среди них, как русский мужик неотёсанный. Я сижу рядом с торцом длинного стола, а у торца - молодая женщина с красивым лицом, изящной ручкой и, кажется, плавной фигурой. Мы переглядываемся. Женщина краем ножа стучит по стеклу бокала.
   - Друзья, - говорит она по-английски, - к нам приехал из России доктор Айзенштарк. Вы знаете, сейчас русские обсуждают важную проблему: соответствует ли социализм человеческому облику? Пусть доктор выскажется на эту тему.
   Я подымаюсь - машинально с бокалом в руке. Состояние необычное. Впервые в жизни можно свободно говорить ОБ ЭТОМ в незнакомом обществе. Я говорю:
   - Между двумя ложками супа рассказать, тем более объяснить это невозможно. Я лучше расскажу вам про человека по фамилии Плисс. И рассказываю, как детей, женщин, мужчин они с тачанок...Соседка подымает глаза:
   - What sort of the people which were executed by mr. Pleass?
   - Что это были за люди (сорт людей...), которых расстреливал мистер Плисс?
   У меня задёргались щёки и губы. Еле ответил:
   - The sort of this are children. Сорт этих людей - дети.
   А ведь её интересовал социальный состав расстрельного контингента, в смысле сходится-не сходится, совпадает-не совпадает с духовными ценностями её левых убеждений.
   Исходя отсюда и с учётом всего уже сказанного, можно предположить (или утверждать?), что шестидневную войну левые обязательно выиграют: она совпадает, она сходится с их убеждениями. А интифаду они обречены проиграть: она не совпадает, не сходится. Авторы интифады на это как раз и рассчитывали: победить Армию Обороны им всё равно нельзя. Остаётся надеяться на полезных идиотов израильского общества. И кое-когда и кое-где их надежды, увы, оправдались. Вот громадное цветное панно на стене дома в Тель-Авиве. Идея: новый Ближний Восток. Израильский мальчик и арабский мальчик радостно подают руки друг другу. Над их головами порхает белый голубок, а в клюве у него - пальмовая веточка мира. Их освещает доброе солнышко, которое отражается в ласковом море: мир на земле и в человеках благоволение.
   - Но где же здесь идиотизм? - спросит левый человек с незамутнённым зрачком, - уже и помечтать нельзя?
   А идиотизм заключается в том, что как раз в это время арабским детям говорят: "Не мир, но меч!" И внушают им смертельную ненависть к евреям.
   Выходит, твой плакат, полезный ты идиот, не реальность, а сон. Убаюкиваешь? А ведь надо тревогу играть.
   Впрочем, вот ещё один персонаж. Одна более чем пышная дама с сигаретой (или это сигара?) в зубах. В своё время она всплыла откуда-то из глубины, допустим МЭРЭЦ, а отшвартовалась в кресле министра образования. Она запретила израильским школьникам организованные экскурсии в Освенцим, Собибор, Треблинку и другие нацистские лагеря смерти. В дальнейшем - духовно кастрированным людям будет легче пойти на уступки палестинским террористам.
   И ещё одна дама, прошу прощения, посол Израиля в России, доктор филологических наук, кажется, но русского языка не знает. На телевидении с переводчиком, отвечает на вопросы.
   - Расскажите, пожалуйста, как израильтяне освободили своих заложников в Энттеббе?
   Перед экраном телевизора изрядная тусовка - русские ребята. Интеллигенты. Лица светлеют. Переглядываются. Ожидают с предвкушением восторга. Но академическая женщина вроде бы даже смущена вопросом. Она что-то лепечет в том смысле, что Израиль не нарочно это всё сотворил, а был вынужден сотворить, ибо выхода другого просто не было. И не подумайте плохого и т.д.
   - Чего это она? - вопросили меня удивлённые.
   - Она оправдывается. Это вам, ребята, трудно понять.
   - Почему?
   - Покачану. Она не хочет, чтобы вы подумали, что мы агрессоры.
   - Мы не подумаем.
   - Она этого не знает, она не владеет русским языком. Не понимает Россию. Политические единоверцы прислали её сюда. Она транслирует их взгляды и свои собственные, идентичные. Искренне.
   - Да пошла бы она..., - и закончили чисто по-русски.
   Впрочем, та всё равно бы не разобрала, поскольку не владеет языком. А жалко, досадно, такой шанс эта ... пропустила. Впрочем, не она одна. Чем занимаются наши поэты, писатели, художники, режиссёры? Как говорится, с кем вы, мастера культуры? Вернее, где вы теперь, кто вам целует пальцы? Бережёте ли вы своими перьями наших детей от террора? Формируете ли вы общественное мнение западной Европы в пользу Израиля? Или же ваши
   Фиолетовые руки на эмалевой стене
   Полусонно чертят звуки в звонкозвучной тишине?
  
   На лагерных помойках незабвенного архипелага ГУЛАГ местные чекисты тонко улавливали и чётко разделяли социально-близких уголовников от социально-чуждых политических зеков со всеми вытекающими отсюда зверскими последствиями.
   Сегодня значительная часть высоколобых интеллигентов на Западе, как бы принимая эту позорную эстафету, воспринимают палестинских террористов как социально близких, а израильских солдат - как социально чуждых со всеми вытекающими...
   И здесь, в этом шизоидном пространстве, иногда происходят спонтанные подвижки в нашу пользу, когда умышленно, не случайно, а расчётливо, убивают наших детей, и детская кровь ложится разновесом на эти весы. "Не чернила, а кровь запеклась на штыке.." А надо бы чернила, а надо бы чернила! Мы умоляем вас, господа таланты, приложите руку свою!
   Кое-кто, впрочем, прикладывает - в другую сторону.
   Еврей. Учёный. Высоколобый. Подданный Её Величества Королевы Великобритании. Призывает своих коллег объявить бойкот науке Израиля, ибо Израиль для него - социально-чуждое государство. Ну, этого, пожалуй, не женщина родила, а вылез он где-то между двумя пальцами давно немытой ноги. А всё равно человек. Раз уж вылез хоть откуда. Посеять бы чуть сомнений в его душе - авось местечко найдётся!
   А вот израильтянин, солидный левый гражданин, полемизирует:
   - Неужели ты не понимаешь, Лизочка, что палестинцам просто нужно напиться нашей крови? Когда напьются, тогда отстанут и прекратят. Понимаешь?
   - А когда они напьются? Вот же и немцам хотелось пить. Убили шесть миллионов евреев и прекратили. Но не потому что напились вдоволь, а потому что им хребет сломали.
   Этому гражданину да объяснить бы запросто. Найти бы такие слова. От букваря: ма-ма мы-ла ра-му. Мы не ра-бы. Ра-бы не мы.
   Еврей за покупками привычно едет в Автономию. Его убивают. Второй - не видит, не слышит. Едет. Его убивают. Третий - не видит, не слышит... Ещё один едет. Но уже не за покупками, а к давнему закадычному другу арабу. Его, конечно, убивают. А этот убитый - он сам закадычный друг всех вообще палестинцев (кого-кого, а уж меня они не тронут!).
   И нагружённые этими опытами несколько израильских интеллектуалов - едут в Автономию.
   Любовь сильнее смерти.
  
   Но их не убивают, потому что солдаты их в Автономию не пропустили.
   С такой паранойей как бороться? И кому? Не солдатам же. Психиатры, психологи, социологи, пожалуйста, пожалуйста, включайтесь, беритесь вы за это дело!
   Шалом Ахшав в переводе на после-ленинский, после-плиссовский, после-ежовско-бериевский русский язык означает: смерть сейчас, в смягчённом варианте - смерть сегодня.
   Всё равно что заключать мир с немцами под Сталинградом и северо-западнее Туапсе. На самом деле мир был заключён в Берлине, на основе безоговорочной капитуляции гитлеровской Германии. В нашем варианте - это безоговорочная капитуляция террора с гарантией невозрождения. Трудная задача. Ну и взяться бы!
   Но молодая женщина из Шалом-Ахшав (или около него) переходит на сторону Арафата, из его бункера ведёт подрывную пропаганду против своей армии, против своей страны. Она готова (сама признаётся) просидеть за это пять лет в тюрьме, а больше ни на один день, она говорит, её не хватит. Хотя в израильской тюрьме и телевизор, и телефон, и в пятницу домой отпускают, и бейсбольная площадка, и питание калорийное, и попробуй-ка, не дай клубнику в сезон.
   Вот в советскую бы её тюрягу, где коблы растянули б её на наре, а вертухай бы и Родину, и баланду любить научил. Или ещё чуть раньше её б туда, где голодные зеки себе пальцы рубили, варили и жрали их с юшкой взахлёб. Впрочем, в английской цивилизованной тюрьме получилось бы ещё хуже.
   Вот они - пределы традиционной патриархальной демократии. Во время второй мировой войны блестящий английский аристократ сэр Освальд Мосли, лидер британских фашистов, большой поклонник Адольфа Гитлера, поначалу разгуливал на свободе. От ареста его защищал в демократической стране Билль о правах. Однако же это было бы слишком шикарно для военного времени. Юристы в париках призадумались, полистали фолианты и сэра Освальда не арестовали, а интернировали в британскую крепость Тауэр до окончания войны.
   Примерно в это же время другой аристократ лорд Хау-Хау (это его кликуха, а имя неизвестно) перешёл на сторону Гитлера, обосновался на берлинской радиостанции Deutsche Rundfunk, откуда вёл подрывную пропаганду против своей армии и против своей страны. К концу войны лорд Хау-Хау был схвачен английскими парашютистами.
   8 мая 1945 года - капитуляция Германии на Западе. В этот день ворота Тауэра (а может быть, это была калитка) открываются для интернированного Освальда Мосли. А лорда Хау-Хау, наоборот, тем же путём завели в Тауэр и по приговору суда Его Величества повесили за государственную измену.
   Вот почему в английском Государственном Гимне есть такие прекрасные слова:
   Никогда, никогда, никогда
   Англичанин не будет рабом.
   Разумеется, ежели не профукают они свои старые британские традиции. А мы посмотрим. Впрочем, не только на них, а и на себя в первую очередь.
   Наши традиции не старые по времени, собственно, оформиться и отвердеть ещё не успели, но дурное дело не хитрое, и такое дело иной раз, увы, угрожает стать нашей традицией! Например, конфликт между упёртыми скрипучими датишниками и горделивыми свободомыслами из числа секулярных евреев. Залечить бы эту скверную зудящую сыпь, не расчёсывая в упоении, а удачными мазями и кремами. Сюда бы вас, интеллектуалы высокочтимые, и перья ваши изощрённые - сюда! Ибо нужна здесь тонкая аранжировка понятий, отработка формулы единого выживания, чтобы не очутиться нам когда-нибудь там, где напишут всем вместе на воротах Jedem dass Seine - каждому своё. Эту заповедь на воротах лагеря смерти Дахау нам забыть нельзя.
   В Иерусалиме я познакомился с одним солдатом. Прощаясь, сказал ему:
   - Спасибо тебе, мальчик!
   - За что? - спросил он.
   - За это, - сказал я и прикоснулся правой рукой к его автомату, - и за это, - своей грешной левой прикоснулся к его кипе.
   Где-то здесь, чувствую, золотой ключик нашего согласия, а выразить чётко не умею, не могу. Помогите, пожалуйста, кто может и кто умеет. Ещё раз, пожалуйста!
   Другой конфликт - тот болью инфаркта рвёт коронары. Евреи-сефарды, братья мои, в какую голову пришло отделить меня от вас? Но это невозможно по праву моего рождения. Я ведь еврей. И тонкое филигранное искусство восточных евреев, их образ жизни, философия, традиция, манеры, их кулинарное искусство, разное наше прошлое и общее наше будущее - всё это моё, нераздельное от моей души и моего тела. И мой любимый человек Авигдор Кахалани - на голландских высотах с горсткой танков против сотен вражеских машин. Он говорит по радиосвязи Рафулю:
   - Я Чёрная Пантера. Не волнуйтесь, здесь они не пройдут.
   И не прошли! Ибо в тот Судный день Господь укрепил мышцу руки его и ГОЛОСОМ СВОИМ ПОВТОРИЛ:
   - От одного из вас тысячи врагов побегут.
   Ах, если бы я умел написать сценарий о нём! Если бы сумел поставить этот фильм! Для молодёжи, для взрослых израильтян, для зрителей всего мира. Что бы это было? С чем сравнить? Вспомним шестидесятые годы. Тогда американский еврей Урис написал свой знаменитый роман "Эксодус". Эта книга от побережья до побережья всколыхнула умы и сердца американцев - рядовых граждан и законодателей, усилила поддержку Израиля со стороны общества, Конгресса, Сената и Правительства Соединённых Штатов. Книга преодолела Океан, разошлась по Европе. И вот Де Голь наложил эмбарго на поставку оружия Израилю "за агрессию" 1967 года. Израильским морякам пришлось тогда буквально выкрасть из французского порта уже оплаченные военные катера и угнать их в открытое море. И тогда тысячи французов из окон и с балконов, наблюдая эту картину, радостно аплодировали нашим ребятам. Сколько же еврейской крови уберегла эта славная книга! Не буду говорить о её художественных параметрах. Я не литературовед, я хирург, меня сначала кровь интересует, как таковая. И сегодня можно (можно!), я уверен, повернуть в нашу сторону французское, голландское, даже бельгийское общественное мнение, если показать им ярко, остро, документально или художественно, как палестинские бабушки и дедушки приводят своих внучек в школу самоубийств и прилаживают им на животик муляж взрывного устройства...Да тут самая разфранцузская бабушка взорвётся. А внучка ещё обнимет и скажет: "Бабушка, бабуленька ты моя", - и опять взовьётся и снова взорвётся французская бабушка и палестинской старой мерзавке глаза выцарапает, пусть не в натуре, хоть в сердце своём. А эт-то-го дос-та-точ-но!
  
   Или вот рассказ о мальчике-шахиде и о его мамочке. Мальчик испугался, позвонил по мобильнику маме: "Мамочка, я боюсь". И мамочка ответила:
   - Возьми себя в руки, успокойся, и пусть Аллах укрепит волю твою.
   Уговорила. И мальчика на куски разнесло.
   Вот рассказать бы это, вот показать бы это в упор. Любой же лоботряс за голову схватится. Так постараться бы, да помогите же, кто может! "Не чернила, а кровь запеклась на штыке", а надобно - чернила, а надобно чернила! Пожалуйста!
   Вспомним, как вёл себя и что писал Илья Эренбург на войне. Он что, изучал и публиковал свои вегетативные рефлексы, исподние рефлексии свои? Или в небожители ринулся, в башню из слоновой кости залёг, эпикурействовал: "пил влагу златопенную, дарил за это песни сладкозвучные"? Или же обращался к соблазнительным темам - толковал о Вечности, о Гармонии, о красотах, закатах и рассветах, о прелестных лепестках и цветах пленительных?
   Вот:
   Есть время камни собирать
   И время есть, чтоб их кидать.
   Я пережил все времена,
   Я говорил: на то война.
   Я камни на себе таскал,
   Я их от сердца отрывал.
   И стали дни ещё темней
   От тех раскиданных камней.
   Зачем же ты киваешь мне
   Над той воронкой в стороне.
   Не труженик и не пророк,
   Простой дурашливый цветок?
  
   Ты видел этот ров,
   Ты всё узнал:
   И города сожжённого оскал,
   И чёрный рот убитого младенца,
   И ржавое от крови полотенце.
   Молчи, словами не смягчить беды.
   Ты хочешь пить - но не проси воды.
   Тебе даны не воск, не мрамор - помни:
   Мы в этом мире всех бродяг бездомней.
   Не обольстись цветком - и он в крови.
   Ты видел всё. Запомни и живи.
  
   В это гетто
   Люди не придут.
   Люди были где-то.
   Ямы - тут.
   Где-то и теперь проходят дни.
   Не проси ответа.
   Мы - одни.
   Потому что у тебя беда.
   Потому что на тебе звезда.
   Потому что твой отец другой.
   Потому что у других покой.
   (1942-1943 годы)
   .......................................................................................
   Год 2003.
   В Новочеркасском театре приезжие актёры ставят "Тевье-молочник" по Шолом Алейхему. Среди прочих в зале, конечно, и представители еврейской общины. Грустная мудрость Тевье, евреи и евреи на сцене, характерные жесты и судьбы, монологи и диалоги из моего детства - всё это напоминает бабушкины руки, которые меня, ещё маленького, купали в деревянном корыте. На сцене, между тем, важная трапеза. За столом большая еврейская компания, характеры специфические: игры слов, тексты, подтексты, значительное, многозначительное, эдакое и такое. Кто умеет услышать - так здесь Паганини играет на одной струне сложные мелодии, такие оттенки...пронзительные... И вдруг в этот наш местечковый еврейский интим прямо из зрительного зала (вот замысел режиссёра!) врывается толпа громадных, подчёркнуто могучих погромщиков. Вроде из публики, из числа зрителей. Их ведёт политическая женщина-агитатор. Она медным голосом что-то кричит о русском патриотизме, о жидах проклятых и - митингово в зал:
   - Бей жидов! Бей жидов! Бей жидов!
   Начинается погром. Столы перевёрнуты, всё разбито, оплёвано, испоганено. Но вот раздаётся запоздалый полицейский свисток, и громилы уходят назад - к себе в зрительный зал. Тишина. До поры...
   И заныла, и заскулила эта застарелая наша тревожинка, потаённый страшок на лбу выступил. Это уже не театр, здесь мы все вроде и как бы участники - ублюдки на час. А там - кто его знает? Осунулись евреи в зрительном зале. Прогнулись.
   А на сцене?
   Тевье говорит раввину:
   - Ребе, что же это такое? Что можете Вы сказать? Ребе, Вы знаете эти слова?
   - Нет, я не знаю этих слов, - говорит Ребе.
   Я оборачиваюсь к соседке, сидящей сбоку, и шепчу ей на ухо:
   - Я знаю эти слова!
   - Какие слова? - шепчет она.
   Я шепчу:
   - Эти слова - Цва хагана ле Исраэль.
   - Что это такое? - спрашивает она.
   - Это Армия Обороны Израиля.
   И мороз в голове от этих слов. И разогнулись, и выпрямились наши согнутые спины.
  
   МАЛЬЧИКИ, ДЕВОЧКИ, РОДНЕНЬКИЕ ВЫ НАШИ, ДОРОГИЕ, ЛЮБИМЫЕ, СПАСИБО, СПАСИБО, СПАСИБО ВАМ ЗА ЭТО! И ХРАНИ ВАС ГОСПОДЬ!
  
  
  
  
  
  
Оценка: 3.77*7  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"