Свою работу Петрович любил. Наверное, кто-то другой был бы недоволен, морщил нос всякий раз, заслышав обращенное к нему слово "мусорщик" (это Васильевич - он лифтер, это Семенович - он вахтер, а это Петрович - он... он просто Петрович). Но ему нравилась тишина ночного города, нравилось рычание мотора, гулко катящееся между спящими домами, а чужие мнения о престижности его профессии были абсолютно безразличны. Запахи Петровича тоже не особо смущали: хронический насморк и пятьдесят грамм перед сменой служили надежной защитой его обонянию.
На перегонах между кварталами Петрович любил порассуждать о вечном и высоком. Полемика, тем не менее, завязывалась редко, так как Васька, его напарник, был молчалив и предпочитал слушать, водителю же Витальичу надо было крутить баранку и посматривать на дорогу. Пустота пустотй, три ночи тремя ночи, а мотоциклисты и подгулявшие пешеходы так и норовят броситься под колеса мусоровоза.
Поэтому обычно Петрович разглагольствовал в гордом одиночестве, но при поддержке весьма благодарной аудитории.
- Вот что мы с вами, мужики, есть в городском ценозе? - ко всем своим прочим достоинствам наш мусорщик был человеком жаждущим знаний и обрящущим их из различных источников. Отчего-то из всего многоообразия наук он выбрал биологию, и особенно интересовался теми ее отраслями, которые занимались теориями происхождения видов и связями между этими самыми видами. - Возясь с остатками человеческой жизни, мы есть ничто иное, как редуценты, мы конечное звено всех пищевых цепей города. Омега всего сущего!
- Угу, - Васька из всех омег знал только часы, но пытался поддержать разговор, потому как боялся, что в тишине Петрович распалится еще больше и начнет сыпать цитатами из Дарвина. Этого ученого мужа Васька не любил, - его теории шли вразрез с весьма удобными для Васьки представлениями о семи днях творения, силе божественного слова и покусанных яблоках.
- Могучая сила эволюционного процесса уже поработала над нами, человеками, согнала с деревьев, дала в руки палку-копалку и... и мусоровоз. Но наступил новый этап для нас - теперь и мы, простые люди, можем сами активно участвовать в эволюции!
- Это каким еще макаром? - в беседу неожиданно вмешался Витальич. - Будем за обезьянами по джунглям бегать и с пальм их стряхивать?
- Обезьяны - это девственные творения природы, пусть она ими и занимается, в этом случае дело человека - не мешать. Наше поле эксперимента - это мы сами, человеки. Вот как ты думаешь, Витальич, что мы с тобой прямо сейчас делаем?
- Поворачиваем на Тимошенко.
- Тьху ты! я про общее, глобальное, можно сказать, дело.
- Ну, смену заканчиваем. Довольно глобально так, Мишкин участок тоже прихватить пришлось, коль уж он на больничном, а Колян в запое.
- Эх, темнота, меня окружают темнота и мракобесие! Мы сейчас работаем эволюционным фактором, понимаешь? Выводим при помощи одного мотора, одного подъемника и трех пар рук новую породу гомосапиенса, сиречь человека разумного. Устойчивую к шумам и внезапным ночным пробуждениям. Веками эволюция шла по совершенно противоположному пути: нужны были чуткий сон и хороший слух, чтобы защищаться от агрессивной среды. Но той среды больше нет, на смену ей пришли мы, и эволюционное колесо вращается уже в совсем другую сторону.
- Шумы - это да. Надо будет на базе мотор проверить, что-то тарахтеть начал, - подал голос Васька.
- Эх, ну что с вами говорить, темнота. Я вам про микроэволюцию, про давление среды, про факторы отбора, а вы мне про неисправности в карбюраторе! - Петрович обиженно отвернулся и стал смотреть в окно.
- То есть ты хочешь сказать, что еще десяток лет мы подъемником погремим, и все, у кого сейчас чуткий сон, станут спать, как убитые? - конфликт во вверенной производственной единичце в интересы Витальича не входил, и он решил как-то стабилизировать ситуацию.
- Или уснут, или вымрут.
-Жестокая штука эта твоя эволюция. Жестокая, но в чем-то справедливая. Или приспосабливайся, или сдохни. Совсем как жисть наша.
- Приехали, академики. Давайте по-быстрому, еще семь домов на очереди. Я справа, Петрович слева. Витальич, чертила, назад осади!
Машина остановилась прямо у бака; рычащий шум мотора волнами покатился вверх по стенам домов.
Работа не заладилась с первых минут: при подъеме бак перекосило, и как следствие - начало клинить подъемник. Васька, не понижая голоса и не стесняясь в выражениях, крыл всех машиностроителей и их родню чуть ли не до Авраама. петрович гундел что-то про "повышения плотности давления фактора отбора на окружающий дом номер тридцать пять". Витальич сохранял олимпийское спокойствие и пытался поймать радиоволну для тех, кто рано встает.
- Мужики, вы там скоро? - парень, высунувшийся из окна второго этажа, был гол по пояс и, судя по всему, порядочно зол. - Четыре утра, спят все, а вы тут громыхаете.
Далее пернь добавил пару очень емких инвективных конструкций, никого лично не затрагивающих, но отлично показывающих степень его раздражения.
- Умный, мля, выискался. Шумим мы ему, мля, - подъемник переклинило насмерть, и это ни разу не настраивало Ваську на ведение дипломатических переговоров. - Если ты, ептыть, такой торопыга, то спустись и помоги честным пролетариям. А не можешь помочь - заткнись и не тряси мудями.
Парень почесал голый белый живот, сплюнул на клумбу под окном и сообщил:
- Спускаться не обязательно, мне и тут неплохо. Что у вас там?
- Бак перекосило, клинит все...
- У-у, люмпены криворукие, - Васька дернулся было ответить на "люмпена" метким броском, но тут парень в окне сделал странныое хватающее движение кистью. Тяжеленный бак с треском вырвался из креплений подъемника. Завис в воздухе. С грохотом перевернулся, отправляя все свое содержимое в чрево мусоровоза. Бесшумно опустился на место.
- Вот и все. А будете еще греметь - организую бесплатную экскурсию на Луну на три персоны, - с этими словами парень исчез за занавеской...
- Емано, емано-мано, ну эту вашу эволюцию в жопу, вот что я скажу, - Васька был хмур, зол и испуган. - Доотбирались, понавыводили гомосапиенсов, мля. "Спать все будут, как убитые. Или вымрут". Щас-с, бегут и падают. Они нас скорее такими темпами вымрут. А ты, Витальич, мотор перебери по винтику, смажь все, что шевелится, как приедем. И подъемник так же. От греха подальше. Эволюция, мля...
Витальич мелко кивал и делал вид, что он нем, почти глух и не видит ничего, кроме дорожной разметки и светофоров. Петрович тоже молчал: он смотрел в окно, улыбаясь своим мыслям и рассвету. Возможно, новому рассвету человечества.