Аннотация: Рассказ написан в том же сеттинге, что и "Двадцать минут", но не является ни его продолжением ни приквелом. Финалист конкурса "Рваная Грелка" весны 2023 г.
Когда зовут исповедовать и причастить умирающего, отказывать нельзя. Любые дела надо отложить в сторону, собраться и ехать. Я захожу в алтарь, беру все необходимое, вешаю на грудь красный мешочек со святыми Дарами, и спешу к выходу. Здоровенный белобрысый мужик, попросивший причастить его друга, ждет меня снаружи храма. Щурясь от яркого солнца, он стоит возле старенького аэрокара с уже открытой дверью.
Наш храм расположен недалеко от космопорта, поэтому я не удивляюсь, когда вижу, что мы летим именно в сторону его высоких шпилей. Туда нередко приглашают - кто-то просит звездолет освятить, кто-то - больного члена экипажа пособоровать. К умирающим тоже вызывали, это для меня не первый раз.
Мужик, сидящий рядом, то и дело чешет небритый подбородок, когда сбивчиво рассказывает о своем друге. Они прилетели сюда на пару дней, а в итоге застряли на полтора месяца, когда Илья - как зовут друга, - почувствовал недомогание. В больнице диагностировали скоротечную форму рака уже на последней стадии. Какое-то время его лечили, а затем сообщили, что лечение можно продолжить "на дому". Это врачи сказали в присутствии Ильи. А выйдя из палаты, они признались его команде, что спасти уже нельзя. Слишком поздно.
Моему спутнику неловко. Видимо, нечасто приходится общаться со священником. И нечасто видеть угасание друга. Нечасто говорить о смерти.
- Очень хорошо, что вы пригласили священника, - произношу я, чтобы ободрить его. - Важно очистить душу перед уходом в иной мир. Если он верующий, для него это важно.
- Верующий.
Я смотрю сквозь лобовое стекло вдаль, - туда, где сгущается темная полоса на горизонте. Сегодня будет пылевая буря, уже объявляли. Если бы не умирающий, я бы никуда не выходил из храма пока она не закончится.
- Это долго происходит? Ну, процедура... - здоровяк не может подобрать правильных слов и оттого еще больше смущается.
- Недолго, - говорю я.
- Значит, успею вернуть вас до бури.
Я киваю головой. На самом деле даже если и не успеем, ничего страшного. Пережду в космопорте. Неудобно, но терпимо. Как говорится, Христос терпел и нам велел.
Мы покидаем аэрокар, затем проходим зону досмотра космопрорта - здесь меня уже знают, - потом идем до площадки, на которой стоит их звездолет. Небольшой. Значит, не торговцы. Исследователи? Курьеры? Наемники? Не важно.
Но вдруг, когда мы уже почти подошли к шлюзу, мой спутник говорит:
- Только, батюшка, тут такое дело... он еще не знает, что умирает. У Ильи была установка, что если верить, что выздоровеешь, то обязательно выздоровеешь. А врач, приходивший утром, сообщил, что пошли последние часы. Максимум сутки, - голос мужика дрогнул. - Мы... мы просто не можем ему сказать. Пожалуйста, скажите вы...
Он с болью смотрит на меня своими блекло-голубыми глазами и я ощущаю, как невидимое бремя, лежащее на моих плечах, становится тяжелее.
- Я скажу.
- Спасибо! Спасибо большое! - в голосе и взгляде здоровяка сквозит облегчение. Его бремя стало легче.
Что ж, так и должно быть. "Тяготы друг друга носите и тако исполните закон Христов".
Внутри звездолета не сказать, чтобы царит идеальная чистота, но он и не запущен. Я видал и похуже. Здоровяк идет первым по коридору, показывая путь. Когда мы подходим к нужной каюте, сталкиваемся в дверях с выходящей оттуда девушкой. Худая, бледная, с измученным взглядом. В руках пустой пакет из-под капельницы.
- Вот, Марго, батюшку привел, - сообщает ей мой спутник. - Отец Глеб.
- Здравствуйте, - говорю я.
- Здравствуйте, - эхом отзывается девушка и проходит мимо нас.
В каюте Ильи прежде всего бьет в ноздри тяжелый неприятный запах, - смесь химических медицинских препаратов, пота и экскрементов. Понятно, что утку из-под больного вынесли, но полностью это не выветривается.
Ничего страшного, через какое-то время к запаху можно привыкнуть.
- Приветствую! - говорю я больному.
Произносить "здравствуйте" тут неуместно. "Добрый день" тоже.
На постели лежит истощенный молодой человек - скелет, обтянутый кожей, - но с ясным, живым взглядом. Илья здоровается в ответ, улыбается мне, потом благодарит моего спутника, которого, как оказалось, зовут Свен.
- А ты уже получше выглядишь! - натужно-бодрым голосом заявляет Свен. - Давай, поправляйся скорей, нам еще с тобой на Ригел лететь!
Я слежу за тем, чтобы на моем лице не отразилось то, что я чувствую в этот момент. Конечно, я такое уже видел со стороны родственников умирающих. Я понимаю, что они это не со зла, а от растерянности и непонимания, как себя вести. Я не осуждаю. И все же эта фраза - словно железом по стеклу. Лучше бы Свен сказал что-то другое. О чем-то другом.
- Конечно полетим, - уверенно отвечает Илья.
- Понадобится стакан питьевой воды, - говорю я.
- Сейчас принесу! - быстро отвечает Свен и с явным облегчением уходит.
А я достаю походные епитрахиль и поручи, одеваю их, читаю молитвы перед исповедью и сажусь на табуретку рядом с койкой. Видимо, здесь сидела девушка - сидение еще теплое. Достав свой коммуникатор, отключаю его, во избежание неуместных звонков при столь серьезном разговоре.
Из коридора доносится жужжание и через несколько секунд въезжает небольшой робот со стаканом воды в держателе. Значит, Свен решил не заходить лично, чтобы не мешать нам.
Я забираю стакан и ставлю на столик, рядом с маленькой иконой-складнем, которая была тут еще до моего прихода. Робот молча уезжает.
Пока я рассказываю Илье как будет проходить исповедь, мысленно решаю, сообщить ему до или после. Хочется оттянуть этот момент как можно дальше, но все-таки правильнее сказать до. Тогда и исповедь может быть другой.
Я убежден, что больной имеет право знать о приближении смерти. Скрывать это знание от него - жестоко. Вот только сообщать об этом глядя в полные надежды глаза человека, который до последнего цепляется за жизнь, очень тяжело. Врачи скинули это на близких, близкие - на меня, а мне это не на кого скинуть. Исповедовать умирающих мне доводилось, но вот говорить человеку о том, что он умирает - еще нет. Никто меня к этому не готовил, никаких инструкций на этот случай не написано.
Вздохнув, я ровным голосом произношу:
- Прежде, чем мы начнем, я должен сообщить важную, но, к сожалению, плохую новость. Врачи говорят, что вы не выздоровеете. И что у вас осталось мало времени. Совсем мало. Вам стоит задуматься о том, как им правильно распорядиться.
Честно говоря, я надеялся, что в глубине души он это сам понимает. Те умирающие, с кем я беседовал раньше, понимали. Как-то чувствовали даже без того, что им сообщали другие. Но Илья не чувствовал и для него мои слова оказываются страшным откровением. Он действительно настроил себя на выздоровление, был твердо уверен в нем, не смотря на свидетельство собственного тела, угасающего с каждым днем.
Илья держит себя в руках, не впадает в истерику, но видно, насколько его потрясло услышанное, и как нелегко ему это принять. Я молча сижу, чтобы дать ему время. Наконец он тихо спрашивает:
- Сколько?
- Менее суток.
- Но ведь... Господь может меня исцелить даже и в таком состоянии? Бывают же чудеса?
Он все еще не может смириться.
- Бывают, - мне известно два таких примера, но я не рассказываю о них, чтобы не травить ему душу. - Однако исключительно редко. В подавляющем большинстве случаев все заканчивается так, как предсказывают врачи. Если Бог исцелит вас посредством чуда, вам нужно будет подумать, как распорядиться этим вторым шансом. Но на тот случай, если чуда не будет, стоит подготовиться к худшему варианту. Что вы не успели сделать? Что еще можно исправить? Подумайте. А пока давайте начнем с исповеди. Это точно одна из главных вещей в списке необходимого перед уходом.
И мы начали. Разумеется, я не могу сказать о том, что он говорил - за нарушение тайны исповеди лишают сана. Впрочем, даже если бы не лишали, я бы все равно не сказал из простого чувства приличия. Но общий лейтмотив был тот же, что и на всех последних исповедях умирающих, которые мне довелось принимать.
Сожаление.
Огромное сожаление о потраченном впустую времени, упущенных возможностях, совершенных ошибках. Горькое осознание, что жизнь пошла не туда и прошла не так, как хотелось. Именно смерть придает жизни завершенность, как финал - всей книге. Пока ты в процессе, ты не видишь, как все это будет выглядеть в целом. А оказавшись на пороге, человек вдруг видит, и увиденное ему не нравится. Никому не нравилось из тех, кого я провожал в последний путь. Илья исключением не стал.
Но исповедь, а также последующее причастие Тела и Крови Христовых успокоили его. Я поднес стакан с водой, чтобы он запил и больной сделал два глотка. Капля стекла по его бледной коже.
Я закатал металлическую дароносицу в плат и положил обратно в холщовый мешочек на груди, а затем стал разоблачаться - снимать епитрахиль и поручи.
- У меня еще к вам просьба, - вдруг сказал Илья. - Если можно...
- Да, конечно.
- Я подумал над вашими словами. О том, что не успел сделать и что еще можно успеть... Я бы хотел жениться на Марго... Пусть она получит все мое имущество в наследство, как законная жена. Точнее, вдова... Впрочем, дело не только в наследстве...
Он не договаривает, но я его понимаю.
- Вы могли бы... повенчать нас?
- Если она тоже православная, то могу.
- Она крещена.
Это не одно и то же, и здоровому я бы так и сказал, но тут не стал придираться. Будем считать, что православная.
Илья нажимает кнопку вызова и спустя пару минут приходят порознь Свен и Марго.
На несколько мгновений повисает неловкая пауза. Ее прекращает сам умирающий:
- Отец Глеб мне сказал.
Они не спрашивают, что именно сказал. Всем все понятно. Мы смотрим на Илью и ждем следующих слов.
- Марго, я хотел... понимаю, что это очень поздно и, возможно, неуместно... извини, что в такой обстановке, но все же... согласишься ли ты стать моей женой?
Еще одна пауза, но теперь взгляды всех прикованы к девушке. Она молчит, на усталом лице отражается замешательство. В какой-то миг кажется, что она скажет "да" и я уже начинаю размышлять, как совершить венчание в таких условиях - когда ни венцов ни свечей ни даже фелони под рукой нет. Но девушка отвечает:
- Извини, я не готова.
Атмосфера тоски и обреченности, висевшая в каюте умирающего, становится плотнее после этих слов.
- Я понимаю, - с усилием произносит Илья.
- Может быть, позже, - Марго заставляет себя улыбнуться.
- Говорят, у меня осталось не так много времени...
Он смотрит на нее и в его глазах мелькает надежда - может быть, она все же передумает?
- У тебя его предостаточно, - с убежденностью возражает девушка. - Ты не умираешь!
В смысле? Страх касается моего сердца, когда я представляю, что на самом деле Свен ввел меня в заблуждение и я, в свою очередь, дезинформировал больного...
- Но врачи... - начинает Илья.
- Это лишь про тело, - пылко перебивает она. - Ты не умираешь, потому что не умрешь никогда!
Видимо, Маргарита и впрямь православная и сейчас напомнит про бессмертную душу...
- Я купила терминал загрузки сознания, - продолжает девушка. - Ты продолжишь жить с нами. Со мной. Навсегда! Хорошо, что отец Глеб ввел тебя в курс дела, так что ты понимаешь, почему я это сделала и почему нельзя больше откладывать. Я сейчас принесу терминал и совершу сканирование! - заканчивает она тоном, не терпящим возражений и при этом почему-то с вызовом смотрит на меня. Впрочем, я догадываюсь, почему.
Я не отвожу взгляда, но и говорить ничего не собираюсь. Девушка отворачивается и выбегает из каюты.
- Нда, Марго в своем стиле... - произносит Свен, молчавший все это время. - Извини, Илюх, я тут это... что это вот все... ну...
Он не может подобрать слов. Наверное, ему стыдно за то, что не сказал сам о состоянии друга. За то, что врал о выздоровлении. Может, за поступок Марго. А может, дело в чем-то еще, понятном только им обоим.
- Все в порядке, здоровяк, - Илья улыбается, чтобы подбодрить друга.
Живые должны поддерживать умирающих, но порой бывает наоборот. Моя симпатия к Илье возрастает. А он перестает улыбаться и, обеспокоенно посмотрев на меня, спрашивает:
- Батюшка, а это не грех? Ну, загрузка...
Я вздыхаю. Здоровому бы я сказал просто: "Церковь не благословляет", но здесь и сейчас говорю подробнее:
- Если вы на самом деле верите, что это продлит вашу жизнь, переведя ее в цифровой вид, то грех. Если же вы это делаете просто ради близких, чтобы облегчить им расставание с вами, то, наверное, не грех.
- Я не верю, - помолчав, признается Илья. - Это уже буду не я. Просто программа на диске, имитирующая мое поведение. И вовсе это не навсегда. Диски ЗС начинают сыпаться через пять лет, их надо регулярно менять. Но подавляющее большинство родственников не меняют даже один раз. Еще можно загрузить на сервер, но тогда надо платить каждый год за продление - и там та же история. С каждым следующим годом продлевают все меньше и меньше. Я работал раньше в этом бизнесе. Марго не знает... Но ладно. Пусть загрузит... И ты, Свен, не говори ей ничего.
- Окей.
Что ж, раз венчание отменяется, мне пора возвращаться. Мое присутствие при загрузке сознания явно не требуется. Я убираю сложенные епитрахиль и поручи.
- Спасибо большое, что пришли, - говорит Илья слабым голосом. - Помолитесь за меня...
- Обязательно!
Марго возвращается, прижимая к себе большой черный брусок правой рукой, а в левой неся шлем с проводами. Избегая встречаться со мной взглядом, она проходит к столу, и, отодвинув полупустой стакан и икону, ставит на их место терминал ЗС.
Перекрестив на прощание Илью, я выхожу.
- Ну вот, не успели, - огорченно говорит Свен, когда мы выглядываем из шлюза. Темное облако ржавого цвета нависло над космопортом, ветер носит песчинки, видимость уже ухудшилась. Буря началась, хотя еще не вошла в полную силу.
- Ничего страшного, я успею добежать до пассажирского терминала, а там в кафе пережду.
- Да не надо, батюшка! - возражает Свен. - У нас переждите, в кают-компании. Чай налью. Или кофе, если хотите. И перекусить найдется. У нас много чего! Там комфортно!
Мне не хочется здесь оставаться. Рядом с болью, смертью, обреченностью и горем разлуки... В кафе будет гораздо лучше. И все же я преодолеваю себя и соглашаюсь.
Кают-компания оказалось небольшой, но уютной. Пока Свен заваривает чай и достает из холодильника буженину и сыр, я разглядываю висящие на стенах фотографии. Там все трое членов команды на разных планетах. Иногда в скафандрах, иногда без. Всегда улыбающиеся, держащие в руках какие-то камни.
- Мы геологоразведка, - объясняет здоровяк. - Проводим первичную оценку залежей полезных ископаемых на планетах, которые интересуют заказчиков.
Я вглядываюсь в лицо Ильи на фотографиях и с трудом верю, что это тот же человек, которого я недавно исповедовал. Со стены на меня смотрит красивый парень, лишь отдаленно похожий на обтянутый кожей скелет, лежащий в каюте. И Марго тут другая - тоже красивая. Сейчас, с мешками под глазами, бледной кожей и страдальчески поджатыми губами, она такой не выглядит. На некоторых фотографиях Илья ее полуобнимает, на других - она его.
- Зря Марго так поступила, - говорит Свен, ставя дымящуюся чашку передо мной.
Я думаю, что он про загрузку сознания и уже хочу кивнуть, но здоровяк продолжает:
- Могла бы и согласиться. Чего ей стоит? Это же последняя воля...
Так он про предложение Ильи...
- На ее месте многие бы не согласились, - говорю я.
- А многие бы согласились, - замечает Свен, садясь напротив меня.
Думаю, он не понимает, что именно потому, что это - последняя воля, девушка и отказалась. Она все еще не может смириться с происходящим. В текущем контексте это не предложение стать женой, а предложение стать вдовой, и ответить "да" значит согласиться с тем, что любимый умирает и с тем, чтобы стать выгодоприобретателем от его смерти. Илье стоило сделать предложение раньше. В один из этих моментов, запечатленных на фотографиях. Глядя на них, я уверен, что тогда ответ был бы другим.
- Это мы на Тигардене, - поясняет Свен, заметив, куда я смотрю.
В последующий час он рассказывает про их путешествия. Неловкость из его речи ушла. Слова льются потоком. Честно говоря, мне не очень интересно где они бывали и что делали, но я поддерживаю разговор. Мой собеседник отчаянно держится за него как за возможность отвлечься от надвигающейся смерти друга.
Когда-то в древности люди воспринимали жизнь как подготовку к смерти. А саму смерть - как врата в настоящую жизнь. Переводились на разные языки и пользовались огромной популярностью специальные инструкции по подготовке к кончине. Это называлось "Аrs bene moriendi" - искусство хорошо умирать. Или даже "умереть красиво". Мы - люди в подрясниках и с крестами на груди, - реликты той эпохи, когда человек встречал смерть с поднятой головой, не отводя взгляда. А для современных людей уже давно жизнь - это попытка убежать от смерти, о которой боятся даже вспоминать.
Точнее, не о смерти вообще - о ней и говорят и шутят, - а о собственной смерти. О ней ни шутить, ни говорить, ни даже думать человеку не хочется. И когда умирает близкий, конечно, это чудовищная боль разлуки. Но также еще и страшное напоминание о том, что вот эта дверь, которая открывается сейчас для него, обязательно откроется и для тебя. И хорошо еще, если ты веришь, что это дверь, а не черная пасть, которая навеки тебя поглотит...
Современный человек не готовится к смерти и оттого всегда оказывается к ней не готов, испытывая растерянность, страх и тоску о том, чего нельзя изменить. Может быть, конечно, есть и те современники, кто умирает иначе. Я говорю лишь о тех, кого видел. И не только об умирающих, но и о тех, кто их окружает. Марго сканирует мозг Ильи, Свен угощает меня бутербродами с чаем и рассказами о путешествиях - то и другое это попытка отгородиться, отвести взгляд от чудовищной реальности того, что происходит здесь и сейчас с их другом.
Я не осуждаю их. Они хорошие друзья, которые заботятся об Илье как могут. Сделали и делают для него гораздо больше, чем многие другие на их месте. И, как бы страшно и тяжело им ни было, остаются рядом. От современных людей нельзя требовать большего.
Но я - человек не современный. От меня можно. Поэтому я остался на этом зведолете, видя в происходящем руку Божию и ожидая, когда и в чем смогу оказаться полезным.
Может быть, я ошибаюсь. Может быть, более не понадоблюсь и, когда буря закончится, просто вернусь в храм. Но, как бы то ни было, понуждая себя поступать правильно сейчас, я, возможно, буду меньше сожалеть, когда придет мой черед покинуть этот мир.
- А почему это грех? - вдруг спрашивает Свен. - Ну, если верить, что продлишь свою жизнь в цифре?
- Потому что это ложь. Самообман.
- Я закончила сканирование! - объявляет Марго, врываясь в кают-компанию и замирает при виде меня.
- Отец Глеб остался у нас переждать бурю, - объясняет Свен.
- Хорошо, - отвечает она, все так же избегая смотреть мне в глаза. - Скинь мне твои видео с Морогоро и Тигардена.
- Скину. Потом.
- Сейчас! Мне нужно загрузить образцы его голоса и внешнего вида. Как можно больше!
- Ладно.
Она хватает один из бутербродов, лежащих на тарелке передо мной и быстро уходит.
- Еще раз здравствуйте, батюшка, - тихо говорит Илья. - Буря заперла вас вместе с нами?
Не думал, что можно выглядеть хуже, чем он выглядел при нашей прошлой встрече. Оказалось, можно. Умирающий позвал меня, когда узнал, что я остался на звездолете.
- Да, - отвечаю я. - Что Господь ни делает, все к лучшему.
- Спасибо вам за совет. Я постарался закрыть долги. Написал маме, сестре... Еще некоторым... попросил прощения у тех, перед кем виноват. Составил завещание. Ну и кое-что по работе закрыл, чтобы после меня ребятам не пришлось с этим возиться. У сестры скоро день рождения, я заказал, чтобы ей доставили букет от меня. Не знаю, может, это испугает ее? Может, отменить?
- Не надо. Она поплачет немного, но в конце концов будет очень тронута этим подарком.
- Хорошо. Хотел еще попросить, раз вы здесь...
- Да?
- Не могли бы вы совершить таинство соборования надо мной? Может быть, Господь все-таки сотворит чудо...
- Если есть вино и масло, могу.
Свен помогает найти и то и другое.
Я пособоровал Илью и тут, должен признаться, допустил один грех. Полностью таинство занимает более часа, но есть сокращенная версия для экстренных случаев. Она укладывается в несколько минут. Я решил, что это экстренный случай, так что послужил вариант "поскору". На самом деле просто поленился служить как положено. Вполне можно было бы совершить и полный вариант.
Жалею, что не совершил.
Помазывая лицо больного освященным маслом, я вдруг задумался, а что будет, если Господь и впрямь его чудесным образом исцелит? Повторит ли Илья свое предложение девушке, будучи здоровым?
А что Марго станет делать с его "цифровой копией"? Если смотреть на это просто как на программу, имитирующую человека, то никакой нравственной проблемы в том, чтобы отключить ее или стереть, нет. Но если смотреть на это через призму веры, что здесь на самом деле личность человека, перенесенная в электронный формат, то, получается, два одновременно существующих Ильи? И отключение одного сродни убийству? Согласится ли она? И кем себя будет чувствовать, если согласится? И вообще кого из двоих выберет?
Стараюсь выбросить эти мысли из головы.
Свен уходит по каким-то корабельным делам и я остаюсь с Ильей наедине. Видно, что ему плохо, но он держится. Начинает рассказывать мне о своей жизни. Как ходил в детстве с отцом на рыбалку. О своей первой работе - в ресторане "Солнечный Гусь", где он был официантом, пока тот не закрылся. О том, как поступил в универ последним по оценкам, а закончил первым. О том, как начал летать в космос. О том, как познакомился с Марго и влюбился в нее...
Я слушаю и улыбаюсь. Какая-то особая духовная связь появилась между нами в тот момент. Жалко, что при этом нет ни Марго, ни Свена, но, может быть, перед ними Илья и не смог бы так все рассказывать. Ему становится хуже, истощенный парень все чаще морщится от боли, но терпит. Чуда не случилось и мы оба понимаем это.
- Часто вам это приходится? - спрашивает Илья. - Посещать таких как я...
- Нечасто, но бывает.
- Как это обычно происходит? Умирание?
- Тяжело.
- Что я должен делать? В тот момент?
- Постарайтесь молиться сколько сможете. Будет непросто. Но хотя бы мысленно произносите: "Господи, помилуй!" И еще очень важно всех простить. Если остается в сердце обида на кого-то, нужно избавиться от нее до того, как все начнется.
Помолчав, он говорит:
- Я избавился...
- Хорошо.
Чуть погодя он просит меня взять с полки, которая висит на противоположной стене, белую изогнутую кость с острым концом - то ли большой клык, то ли маленький рог какого-то животного.
- Это вам, - говорит он, улыбаясь через силу. - На память. Коготь сарацепта с Лодвара. Он пытался напасть на меня, но не преуспел... Знаю, это вам не особо нужно, но просто хочется оставить что-то, чтобы вы помнили обо мне...
- Вас я не забуду, - обещаю я.
- Мне страшно, батюшка, - признается Илья и его кадык на худой шее дергается.
И тогда я решаюсь, наконец, сообщить ему то, что обычно нельзя сказать, надеясь быть понятым. Простая истина христианства, самая известная, изначальная и центральная, но при этом самая непонятая и осмеянная современными людьми. О которой обычно приходится молчать перед здоровыми, просто чтобы не давать им повода к богохульству.
Приблизившись, я шепчу ему на ухо, словно кто-то может подслушать:
- Это не навсегда. Смерть не навсегда, Илья. Благодаря Христу.
И он слушает о воскресении Первенца из мертвых и о будущем воскресении каждого из нас, - слушает так, как давно меня никто об этом не слушал. Жадно ловит каждое слово. Спрашивает, воскреснет ли он таким истощенным, как сейчас. Без подвоха или насмешки - ему в самом деле хочется знать.
- Вы воскреснете здоровым, - говорю я. - Бог совершенен и все, что Он делает - совершенно. Слепые воскреснут зрячими, увечные - целыми, больные - здоровыми, старые - молодыми...
Современное общество готово нас, странных бородачей в рясах, терпеть как своего рода бесплатных психологов, к которым можно придти и пожаловаться на жизнь. Как тех, кто помогает поддерживать нравственность в людях и все такое. Но весть о воскресении из мертвых звучит так же эпатирующе, как и в первые века христианской истории. Многие верят в Бога, но в воскрешение мертвых не верят. Как будто это только человек может починить свое сломанное создание, а всемогущему Богу такое не под силу...
Илья слушает без выражения на лице: "че-то ты, батя, гонишь", без вопросов в духе: "вы на самом деле в это верите?" Слова падают на добрую почву и я думаю, что, возможно, ради этого песчаная буря и заперла меня в этой коробке звездолета.
Наконец он становится слишком усталым, чтобы поддерживать разговор и я умолкаю.
- Посидите еще, пожалуйста, со мной, - через силу просит он.
- Да, конечно.
Я сижу, повторяя вслух Иисусову молитву. Илья лежит, смежив очи. Иногда мне кажется, что он заснул или потерял сознание, но потом умирающий открывает глаза, оглядываясь в поисках меня. Увидев, что я рядом, опускает веки снова.
Так проходит какое-то время. Снаружи бушует буря и ее завывания немного слышны даже здесь. Марго занимается генерацией цифровой копии сознания Ильи, Свен - чем-то своим, возможно, пересылает ей те самые видеозаписи. Я один сижу рядом с больным, который, по большому счету, никем мне не приходится, но который уже не является для меня чужим.
Наконец Илья, открыв глаза, шепчет:
- Кажется... началось...
Из последних сил он нашаривает рукой пульт и вдавливает кнопку вызова.
Через минуту врывается Свен:
- Что такое?
- Началось, - говорю я.
Сам Илья ответить уже не может. Просто смотрит в потолок, тяжело дыша. Здоровяк достает коммуникатор и подносит ко рту, говоря:
- Марго, быстрей сюда!
- Зачем? Я занята, - слышится приглушенный голос из динамика.
- Он отходит! Надо проститься!
- Никуда он не отходит. Илья здесь, - отвечает она. - Не обращай внимания. Так, ерунда. Просто твоя старая оболочка прекращает функционировать...
Последние слова девушка явно адресовала кому-то другому. Свен с досадой отбрасывает коммуникатор и, садясь на колени перед постелью, берет Илью за руку.
- Я здесь, братишка! - срывающимся голосом говорит он. - Я рядом!
А потом начинается то, о чем никому не хочется говорить.
В фильмах, когда персонаж умирает, он просто мирно закрывает глаза - и все.
Настоящая смерть не такова. Она страшна и уродлива. Люди не зря боятся ее, и дело не только в том, что следует после - но и в том, как проходит сам процесс. Крайне мучительно, с весьма неприглядными физиологическими особенностями.
В большинстве случаев окончательному уходу предшествует агония. Терминальное состояние, когда организм отчаянно и безуспешно пытается предотвратить неизбежное.
Черты лица Ильи заостряются, расфокусированные зрачки полуприкрыты веками, лицо приобретает землистый оттенок, из открытого рта доносится редкое и хриплое дыхание. Затем начинаются судороги, изо рта идет пена.
- Я не знаю что делать! - отчаянно кричит Свен, глядя на меня.
- Держите его голову, - приказываю я.
На самом деле я понятия не имею, зачем это нужно, просто в прошлый раз медбрат, присутствовавший при агонии, делал так.
Свен подчиняется, а я достаю планшет и начинаю громко читать канон на исход души. Это редкая служба, которая читается непосредственно в момент смерти. Да, я подготовил ее заранее, пока сидел рядом с Ильей.
- Приклони ухо твое ко мне, Бога моего Мати, от высоты славы многия твоея, Благая, услыши стенание последнее и руку подаждь ми... - читаю я от лица умирающего, а хрипы становятся все реже.
Из органов чувств при умирании сначала отключаются обоняние и вкус, потом зрение и позже всех - слух. Я знаю, что мой голос, читающий канон, это последнее, что слышит Илья.
Когда я начал чтение, он был еще жив, а когда закончил, все уже свершилось. Тишину в каюте прерывают лишь рыдания Свена.
- Он ушел, батюшка... он ушел!
Я подхожу и молча кладу ему руку на плечо. Хочу сказать, что Илья с Господом, но в итоге не решаюсь.
Прошел еще час, пока буря стихла. Когда мы со Свеном идем обратно к шлюзу по коридору, он вдруг останавливается возле одной двери и поворачивается, прислушиваясь. Оттуда доносится радостный голос Марго. Она с кем-то оживленно говорит. И в ответ звучит голос Ильи - сильный, спокойный, веселый.
Лицо Свена искажает ярость.
- Ща раздолбаю эту дрянь! - выдыхает он и хватается за дверную ручку, но я останавливаю его.
- Не сейчас. Не надо. Пусть идет тем путем, который выбрала. Она должна сама понять, что это не Илья.
Помолчав, он отпускает дверную ручку и идет дальше по коридору.
Снаружи все покрыто рыжими бурунами, однако уборочные роботы уже вышли на расчистку космопорта.
- Простите, что не могу вас довезти обратно в храм, - говорит Свен, доставая купюры. - Но мне тут надо заниматься всем этим... Возьмите, пожалуйста, на такси.
- Это слишком много.
- Возьмите.
Я беру деньги и засовываю их в левый карман подрясника.
- Спасибо вам за все.
- Не за что.
- Тогда... раз уж так вышло... вы отпоете его?
- Да. На третий день.
- Спасибо. Я приду. Насчет Марго не уверен...
Мы договариваемся о времени, я записываю полные данные Ильи, чтобы в храме все правильно оформить. Напоследок решаюсь сказать:
- Это хорошая смерть. Исповедоваться, причаститься, закончить дела, и даже быть напутствованным в последний момент священником - такое не каждому дано. Это награда.
Свен задумчиво кивает головой:
- Он заслужил ее.
Затем резко отворачивается и вытирает глаза. А я иду по сугробам пыли в сторону пассажирского терминала космопорта.
Достав коммуникатор, включаю его. Почти сразу раздается звонок. Звонит Витя, наш храмовый дежурный.
- Батюшка, вы где?
- В космопорте. Вызывали причастить умирающего, задержался из-за бури.
- Тут благочинный обзвонился, спрашивает, почему вы недоступны в рабочее время... Четыре часа не можем дозвониться до вас...
- Я отключал связь.
- Он рвет и мечет. Спрашивает, почему вы еще не прислали годовой отчет? Все храмы прислали, кроме нашего...
- Сегодня пришлю.
- Вы уж позвоните ему, пожалуйста.
- Да, позвоню. Как храм? Противопылевая защита сработала?
- Не совсем. Кое-где все же нанесло. Мы с Марфой и Владиком уже начали убирать.
- Хорошо, я скоро буду.
Я выключаю коммуникатор и сую его в правый карман. Там еще что-то лежит, изогнутое. Коготь сарацепта. Сжимаю его и, не отпуская, иду через пылевые сугробы.