Есть поэзия - явление, всего-навсего вид литературы, к которому так склонны наши грамотеи-рифмачи. А есть поэзия - сущность[1], что может присутствовать где угодно: в пейзаже, музыке, прозе... В данном заголовке я подразумеваю синтез двух поэзий, то есть поэзию начиненную поэзией. Он в последнее время исчезает.
В уровне литературного процесса Россия оказалась отброшенной на десятки лет в прошлое из-за пропусков важных этапов, откровенного манкирования опытом мировой литературы. С этим многие согласны, но в упадке этого процесса она иногда опережает другие страны. Если в Европе поэзия умерла только в конце восьмидесятых годов ХХ века, то в России значительно раньше - уже в тридцатые годы, на пятьдесят - шестьдесят лет раньше. Священным знаком смерти поэзии как раз явились ныне прославляемые обэриуты. Желающие могут рассуждать на тему о том, как муза поэзии попала в стакан полный мухоедства, как с помощью поколения дворников, сторожей и работников котлонадзора она стала смотреть на мир глазами ЖКХ. Вопрос о гибели этой музы в англоязычных странах более сложен. Ясно одно: поэзия там почила гораздо раньше, чем в континентальной Европе. И, конечно, в Европу смерть поэзии пришла оттуда, а не из России.
В чем дело? Конечно, в демократии, разночинстве или пролетаризации, как в случае России. Равенство и прочие свободы, массовая культура не способствуют аристократизму духа.
Более всего дыхание поэзии поддерживалось вне Парижа и Гамбурга: Бельгии, Люксембурге, Западном Берлине - пограничных островках. Немцы-поэты очень часто носили французские фамилии, а французы - немецкие...
Кто сказал в поэзии последнее слово? Отнюдь не русские символисты. Им крупно повезло, что они явились на свет позже, чем французские, но и они поспешили. В двухстах - трехстах текстах они подняли поэзию на недосягаемую высоту, но в основном тематически и чувственно. Принципиально новой формы они не изобрели, а мы должны учитывать и форму. А тот, кто изобретал форму, испытал тематическое и чувственное снижение, хотя и не потерпел полного краха.
Итак... Последнее слово начали произносить Хлебников, Георг Тракль и Лорка. Его произносил Ханс Арп. Его договорили Жак Рубо, Ив Бруссар, Иван Голль, Аниз Кольц.
После этого на всем западном пространстве профессиональные поэты приступили к бытовым по теме, хотя и лиро-эпическим по призвуку, излияниям. Поэтическая тема, поэтическое содержание как таковые исчезли.
Утонувшая в мудром провинциализме Россия, перемешав, а то и скрестив, акцентный стих с поэтическими формами девятнадцатого века, из мира социалистического реализма будто бы перешла в мир бытового, то есть социального реализма... Зачастую и при тривиальном тра-та-та осталась. Идет бычок, качается... Не заметил, что доска кончилась!
Но главное: по-прежнему сохранился корень "СОЦ". Фактически соцреализм остался!
Многие авторы находят утешение в подключении к традиционной песенно-есенинной стихии. Утешение здесь можно найти, но поэзию этими "трали-вали" или "бу-бу-бу" уже не спасти, на какой лад их не произноси. Де-факто они не перекликаются с темой, а масса так называемых мягко-лирических тем уже старомодна по колеру, уже вызывает невольную усмешку. Человечество взрослеет, и с этим нужно смириться, а чувственные вибриссы для открытия или творения сверхмиров даны ничтожному числу представителей рода людского. Да и никто никого не воспитывает, не образует в этом направлении.
Выясняется, что молодые люди начала третьего тысячелетия не понимают самых элементарных текстов Ханса Арпа. Они почему-то не видят в них поэзии. Можно только догадаться о каких благоглупых кудреватых метрейках они мечтают. Где тогда этим людям постигнуть гиперверсификаторство Геннадия Айги, Ивана Жданова, раннего Драгомощенко. А ведь на практике именно названные поэты (по мнению некоторых критиков, всего лишь "имитаторы"; как и Джойс, писатели для писателей, а не для читателей) являются хранителями той кунсткамеры, где среди чучел, мумий и заспиртованных уродцев, возможно, скрываются две-три полудохлые споры поэтических бацилл.
[1] Эта поэзия в неспецифическом смысле - малоопределимое тоническое ощущение высшей одухотворенности, эстетической релевантности, возвышенной осмысленности, вызывающее катарсис, эмпатию, напомина-ние о лучшем (мире, чувствах, возможностях, жизни).