Наткнулся на заделы по отзыву на твой проблематичный текст. Конечно, в последнем много эстетически не проходящего, ужасного. В свое время говорить об этом постеснялся. Сейчас много воды утекло. Возможно, теперь эти разрозненные заметки помогут твоему грядущему творчеству.
Вместо рецензии могла бы получиться статья или эссе, но только тогда, когда попутно была бы рассмотрена еще парочка авторов с похожим экспериментальным направлением. Один такой автор живет в Киришах; в Питере есть две девушки (они приходили на конференцию к А. Скокову). Однако их тексты не опубликованы и у меня отсутствуют. Статья-эссе на основании одного рассказа в данном случае неизбежно заваливается.
Рассказ гораздо интереснее "По небу полуночи" и всего прочего, однако могу его сравнить только со сверхвиртуознейшей фигуристкой, вызывающей громовые аплодисменты, но постоянно падающей на лед под ахи и охи публики.
Сам проект
Портреты классиков ни о чем не говорят. Когда слышу слово "писатель", я представляю заросшего волосами узколобого человека, эдакого пещерного человека, неандертальца, облеченного в смокинг или в свитер с петухами. Как правило, ай кью литературоведов и писателей, не владеющих иной профессией, оставляет желать лучшего. Например, по сравнению с ай кью математиков. В нормальном случае проза не пишется высокоинтеллектуальным языком, искусство ищет архетипы, некие тайные ценности общие современному человеку и троглодиту.
У искусства огромная область пересечения со сновидениями. Ныне выяснили, что сны снятся только теплокровным животным. Сны - плата за уход из ящеров, холостая отработка программ старого мозга. Старой коре мозга дают соску, чтобы она успокоилась и не бунтовала за смещение с должности "царя в голове". А искусство и литература - не что иное как суррогат сновидений. По крайней мере, в ближайшем приближении. Отсюда пунктирно-метафорически можно видеть, какой должна быть проза: хвостатой, зубастой и чешуйчатой.
Я клоню к тому, что Евгений Лукин, пытаясь мастеровито упроститься и войти в нужное русло, искусственно понижает интеллектуальный статус и рассказчика, и главного героя. Правда помещает того и другого не в пещеру и не в юрский период. Он оставляет их в современном мире, но сдвигает их культурологически, подвигает крыши на их бедных головушках, делает их психику и язык под стать полуграмотным персонажам Зощенко, Платонова, обэриутов. (И вот здесь - пока Лукин отвернулся и не слышит - я тихо скажу на ухо читателю: "Троглодиты троглодитами, крокодилы крокодилами, но есть большая не-свя-зу-ха в том, зачем он это делает!")
...в поэме-рассказе сразу видно отличие от большинства других текстов. С места в карьер мы погружаемся во второй план действительности. Реакция персонажа или рассказчика (реже - незримого автора) много важнее любой непосредственной данности. Читатель оказывается в области неотвязных грёз и психотропизмов главного героя - Воробьева. Грёзы и тропизмы эти, надо сказать, весьма инфантильны и просты. Воспарения не слишком поднимаются, а пламя души героя-чиновника, похоже, дает много сажи и серы. Немедленно вспоминается духовный микромир трагивершинного героя русской классики Ардалиона Передонова. Нет только остро заточенной самодовлеющей рассерженности, не хватает недотыкомки серой и злых чар сумасшествия. Конечно, Передонов сидит почти в каждом, это - как бы само ego со снятыми социальными оболочками, но... удобно ли так говорить? Персонаж Лукина - реальное лицо. Правовед и журналист. Заместитель председателя Комитета... (На всякий случай не скажу какого.) Дипломант конкурса "Золотое перо" и многыя, и многыя и многыя. Член правления особо уважаемой общественной организации... Главное не в этом, а в том, что текст Лукина прошел частичную модерацию у персонажа, во всяком случае, получил "одобрям-с" на обнародование... Что делать? Тогда забудем о мелком бесе. Тем более что недовольство миром и злоба не становятся у героя-Воробьева субстанциональными из-за перехода действия в жанр таки фарсово-водевильный. Но театральные подмостки в голове самого персонажа.
Несмотря на игровой характер повествования, в возможностях его осмыслении зияет лакуна: несусветная мечта Воробьева о собственном памятнике недостаточно мотивирована. Честное слово, так и хотелось набрать служебный номер персонажа и спросить. Так ведь очень долго представляться! Сверх того, а вдруг Евгений Лукин на самом деле не испрашивал разрешения на публикацию своей игристой поэмы?
...в принципе, автор не обязан быть детерминистом, важна видимость законченной компоновки. Гоголь, желая показать скупость Чичикова, многословно излагает историю с пятаком, пожертвованным на похороны любимого учителя. Гармония может потребовать и тектонических сдвигов: так, у Достоевского вместо Раскольникова стреляется Свидригайлов. Лермонтов, гениально не справляясь с сюжетом, заставляет подглядывать и подслушивать почти всех героев: Печорина, Максима Максимовича, компанию бретеров, доктора.
...а в поэме-ноэме? Философский вопрос. Речь вовсе не идет о закладке фундамента под Дом Советов. Требует ли для своего изготовления описываемый бюст, не имеющий даже подставки и постамента, платоновского котлована?
...кто Воробьев? Юноша? Нарциссист? Чиновник, неосторожно пришпиленный к присутственному месту канцелярской скрепкой и требующий моральных компенсаций? Ан нет! У нас литературная игра-с!
...вот всплывает персонаж Обер, а вот идет словесное фрюштюканье... Словно, близ туманного озера Обер, в зачарованной области Вир. А где же дни трепетанья вулканов? Но с психеей-душою бродил - это точно.... Иль с психеей-душою бредúл... Но все равно, откуда "Улялюм"? Вестимо, из того же Эдгара По. Из "экстраваганца" под названием "Ангел необъяснимого" - художественного духа белой горячки. Всплывает акцент: "...ферно, ты пьян как сфинья, раз не фидишь меня, федь я сижу..." ; "А что я гофорю, так я гофорю, что надо".
Кроме того, Обер не только обер-гофмаршал, но и тайный намек на ОбэРИу. Да у нас поэма-помазанник!
... а нужна ли словесная крутовесь-круговерть? Вот если бы бюст ваял некий записной экстранеосюрреалист или хотя бы на худой случай многоупомянутый в поэме ... Шемякин.
Игра идет без правил. В таких условиях главные придирки к рассказу-поэме могут быть довольно субъективными и поверхностными. Но все же резонно и недовольство архитектурой текста. Последние четыре главки кажутся написанными гораздо лучше, чем первые четыре. Какова регламентация в распределении "СУПЕРФРАЗ"? Где густо, а где пусто. Временами забываешь о существовании таких. И вдруг - бац! Честное слово, друзья! Словно падает с неба мешок с картошкой, и без парашюта!
Особые претензии требуют филологической виртуозности, филигранности. А в тексте? Сбои в употреблении совершенного и несовершенного вида глагольных форм /страница 114 и др./. Конечно, случается, профессорская мудрость отстает от жизни. Литератор, находясь меж многих огней, вынужден лавировать, выступать и против грамматологов, и против житейских привычек. Но в "Памятнике"?! Никакой рандомизации выступов, подведения их под общий знаменатель! Иначе и слово "корова", написанное через "а" не вызывало бы протестов.
Что еще? Мелкотемье и безыдейность... Есть такие, невзирая на интенсивную попытку автора привязать действо к ноге Медного всадника, втиснуть историйку о бюсте во всемирно-исторический петербургский универсум. Правда, мелкотемьем, безыдейностью характеризовались и ранние абстрактные рассказы Василия Аксенова и его "Затоваренная бочкотара". Должен признаться, подобные вещицы я ставлю гораздо выше, чем поздние циклопические романы того же высокозаслуженного писателя, но то Аксенов, то другие времена, то абстракции в конце концов. Как бы ни было, но Евгению Лукину не хватило идеологических ядов, а та поваренная соль, что содержится в его прозаической поэме, не доведена до должной концентрации. Не мог Лукин покрепче схватить своего героя и потрясти как следует... А из-за художественных условностей даже фамилия персонажа виновата! Хотя бы выбрал лошадиную. Какое "иго-го!" потерял! Больше, больше надо было отрываться от прототипа. Измельчало все вокруг. О нашем времени (в художественно-кульѓтуѓроѓлоѓгиѓческом плане) никогда не скажут: "Конец двадцатого века, начало двадцать первого..." И перелом тысячелетий не вспомнят! Не серебряный век сейчас, и даже не оловянный. То господин Гексоген машет шляпой, то господин Полоний старомодным викторианским цилиндром. А тот, кто увидит что-то общее между названными головными уборами, - тому брадикардец. Многое еще что: нью-йоркѓские здания, подозрительно плавно опускающиеся, как русские соборы 20-30 годов, приснившийся иприт Саддама, секретное рукопожатье Сэма и Джо над неповапленной подлодкой... Тьма намеренных политкорректных и дипломатических умолчаний порождает сказки! Ифриты-симулякры заслоняют события. Какая же здесь смычка между тысячелетиями? Выходит, что благополучно вымершим русским символистам крупно повезло на грани столетий. А как они плакали, как были недовольны жизнью.
...безыдейность? Не идея ли она сама в себе? Вот она истинная русская идея! Мощнее не придумать! Без нее сублимируется в никуда весь период от Александра Сергеевича до Антона Павловича! Шуты Рахметов и Базаров растоптаны печориными, обломовыми, рудиными...
...выражения и неологизмы неоднородные по достоинству есть и у Велямира Хлебникова.... Однако в нашем случае точку над "i" ставит много раз повторяемое неудачное выражение "картинистая дама" (к сожалению, не дама, годная на картину, но дама с картины). В избранное эстетическое пространство подобное не проходит и в качестве дурашливости. И в этом герои как-то не преуспевают... Обои грязными подошвами обуви не пинают, не пачкают, кота с демоном, а людей с баранами не путают.
Кстати, рассказ обозван автором "поэмой в прозе и бронзе". Дотягивает ли он до такого именования пусть и в ироническом смысле?
У Андрея Платонова, Зощенко - постреволюционные полуграмотные люди. Сам лирический герой, рассказчик таков. А у Лукина? И герой, и повествователь на неграмотность не претендуют. Вот перлы:
"целовались под вспышки фотографической любви"
(что-то из анекдота про липентричество, заканчивающегося фразой: "и осталась я одна у растопертого окна");
оборот человека, стремящегося из грязи в эстетические князи: "перешли мостовую, заляпанную голубиной слякотью небес";
спутница "на большом проспекте жизни" (выход из контекста).
Перечисленный цирк никак опять никак не мотивируется. Упомянутого в поэме-ноэме стопарика с каплями водки на стенке маловато.
Однако есть фразы рассчитанные, выверенные, сближающие с Андреем Белым, футуристами, филологическим ричеркаром. Впрочем, они могут показаться и случайным порождением, неизбежным вероятностно-математическим продолжением предыдущих:
"в нетрезвой системе координат";
"Васильевский остров покачивался под порывами сильного ветра".
Зощенко, Платонов, обэриуты, Малевич - это всё красные флажки, за которые нельзя заходить. Зощенко и обэриуты были реакцией на советскую мешанину, мешочину и мещанину, на знаменитых оголтелых канареец. Спрашивается, на каком основании о современном чиновнике вещает окунувшийся в мир названных авторов лукинский йорик-расѓсказчик? Нет и не может быть вразумительного ответа на этот вопрос.