"Как бы умереть? - думал Околесов. - Почему общество не предлагает подобных услуг? А умереть нужно хорошо, промереть нужно удачно и с отметкой на "пять". Нельзя ли правила узнать? А прежде, чем перевернуть счеты, надлежит просочиться, просочиться туда, в иные графства-баранства, потусторонние пространства, причем наилучшим способом, успев прокристаллизовать положенное... Мешают, мешают проклятые дендриты, не прорастают в запредельную степь... Учись у них, у медведей, у сусликов, да жуков, умеющих впадать в спячку... Узнаешь тогда, когда поздно, когда окончательно будешь за гранью. Досада у сада! Не пропекутся межевые бреновины, совсем не пропекутся. Наверняка расфокусируются, смажутся. Хотя наполовину Там находятся! Уточнил в сновидениях. Видения-сновидения и есть постепенное прорастание на тот свет... От первых вздохов до могилы. Но плохо вырастают, не удается контролировать, отращивать и подстригать, как нравится. Окажешься на том свете - и узришь чертосферу неведомую, и получится, не то проращивал, не это отращивал. Дуракизм сплошной. Тыкайся повсюду с помощью инстинктов. Я - цыпленок, только из яйца вылупившийся? Или мохнатый шмель на душистый хмель? Или кобель, что с сучкой обнюхивается? Для чего ум существует? И есть ли ум у человека? Люди хуже камбалы, тупее бледной спирохеты в потустороннем деле. Навязали ни с того ни с сего нелепую человеческую оболочку. А я причем? И вообще не мир, а дерьмо бесформенное; дендритов не хватает для должного понимания. А требуется лишь очень хитро уснуть, а потом проснуться нечеловеком".
...Вдруг Руслан Околесов очнулся от своего монолога-диалога. "Это да! - подумал он, - во мне уже появилась иная личность! Пробуравилась!"
Откуда пошли нахлесты-супер? Не из командировки ли? Всё я, в Москве, думал про Пирогова и о Боткине с Сеченовым...
Почти ничего не помню. Не хочу помнить. Провал. Мерцающая пустота. Словно жил и жил себе в Петербурге, а потом очнулся в Москве в состоянии размышления-отупения... Но нет, нет! Пустота грянула позже! О чем я думал в Москве? Мм-м! Москвичи виноваты! Они навязали поездку! Д-да-сс! Ходила их делегация-депутация по учреждениям. То им надо, это надо... А потом и сам приехал в Москву... Фух-ты, пообещал заехать после Тулы. Уговорили москали речистые.
Приехал в Квакаву-Мосукаву, добрел до Яузы и остановился, соображая... И? Не то? О чем? Да-да! Депутация-делегация кричала "Меэд! Меэд! Московский меэд! А который меэд, Первый или Второй? Из какого именно заведения приезжала в Питер эта Клестова? Из 1-го меда или 2-меда? Пришлось проверять методом тыка... Лучше было начать с центра. Выйдя тогда на Пироговке, побродил по занимательным корпусам мединститута, зашел в стеклянное кафе - "Ну и богатые студенты нынче учатся!" - и мгновенно оттуда выскочил, испугавшись раскаленного ам-бургера по-кайенски с дымящей полярно-ледяной дыро-колой в придачу. Политуру к пулитуре, однако, дают...
"Клестову с гистологии" никто не знал. Картина вроде бы прояснилась, - поехал на Юго-Западную, вышел и двинулся по диагонали через лес.
Антиархитектурное здание 1-го Московского медицинского нисколько не возмутило, не показалось неуютным. Направо, налево, длинный коридор. Спроси у проходящих о том, спроси об этом... А вот о чем говорили... Застекленный закоулок без занавесок и таблички. А там черт-те что. Две маленьких студенточки копошатся возле трупа огромного мускулистого мужика. Белая тряпка на лежащем - просто символ, торчат бегемоты-бицепсы, слоны-трицепсы, на животе - салфетки вокруг кратера... И по аналогии стекляшка-кафе-кафе пулитурно-политурное представляется! Не ам-бургер здесь. Не пирожки с человечинкой. Дохлый царевич Алексей Петрович или сказочный Алеша Попович. Работают не по шаблону. Инна Петровна? Подождите, она скоро придет.
Для Околесова привычнее другая картинка: в прозекторской на мертвеце делают разрез от подбородка до лобка, щёлк-щёлк - грудину выдирают, ребра разводят. Внутренности вытас-кивают, складывают в ногах, а потом потихоньку изучают на предмет диагноза. И страшно курят, но больше курят женщины. Раньше даже поддавали при разделке...
А не туда лезут! Интересуются кровью-дыханием-пищеварением! Редко распиливают череп. Череп, череп-чреп надо вскрывать у всех! Тогда за пару десятилетий, хи-хи, узнали бы загадку жизни человечества на Земле. Очч хитрое министерство. Не хочет обрастать лишними проблемами. Ой бы их прибавилось. Ох бы шевелиться пришлось... Боятся откопать такое, что никому не снилось.
Студенточки действовали наскоками. Вытащили желчный пузырь, вытащили селезенку. Шмякнули на дюралевый стол. Раньше отъятый желудок, необычно вытянутый и надутый, не лежал, но высился, будто молитвенный дом с куполом. "Балдеют чертовки!", - подумал Околесов.
Наконец появилась Клестова. Узнать ее было сложновато. Встреть он ее где-то рядом в коридоре - прошел бы мимо.
- Ах! С пихтовым бальзамом все в порядке... Заодно передайте в МАПО, их композиция вполне... За документами мы зайдем, подписи и печати уже есть. (Как бы не так на самом деле...)
На обратном пути от 1-го меда Околесов по недопонятому контрасту ясно, словно на картинке, увидел-вспомнил фасады 2-го Московского медицинского, мимо которых проходил утром. Раньше разгуливать на пространстве между Пироговкой и Институтом тропической медицины ему не доводилось, но корпуса почти знакомы. Почему? Откуда сие? Из книг-фильмов? Из запыленных скучно-казенных жизнеописаний дореволюционных медиков? Но Боткин-Сеченов жили в Петербурге. Пирогов? Познавательный фильм? Но и Пирогов таки годами пребывал в Северной столице... "Чего ради и налетела пустая гуманитарщина?" - изумился Околесов. "Пирогов. Пирогов... - продолжал про себя проборматывать он, - корень "пир" означает "жар", "огонь", "тепло". Вот те на! Русское слово "пирог" древнегреческое? А слова "пир, пировать? Не знаю..." Здесь Руслан вызвал из памяти старорусское слово "пити" и приятное величие славянского лжепатриотизма, и кадр из фильма сталинской эпохи - человека с Анной на шее, с орденом-звездой на груди; в голове отчетливо прозвучало: "Мудров". Пирогов учился в Москве у Мудрова. Мудров, мудрость, муд... Нет! "Р" - не суффикс, отсюда "мудр" - корень, а потому мудрость к муду отношения не имеет. Только странно! Хочется, чтобы имела! Хочется и баста! Вроде бы правильнее будет. Всё равно где-то в древне-древности звук "р" наверняка оказывался суффиксом. А разница? Мне-то какое дело? На планетушке, этой клетушке, еще ни один мудрый человек не родился. Биоарифмометры, и те плохие. Иначе бы... А не со времен ли Мудрова те старинные корпуса? Тогда и Пироговка должна называться Мудровкой. Скорее, это бывшие госпитали или казармы. А главное здание, подобно петербургскому заведению, высшие женские курсы? Не было раньше институтов, существовали исключительно университеты. Но в обеих столицах есть соседние главному корпусу сооружения-спутники. Будто специально заранее спланированы... Неисповедимы пути... А! Словесность рождается от незнания... Недаром у филологов и литературоведов ай кью в три раза ниже, чем у технарей и математиков. А витии вообще - от питекантропа происходят...
"Пирогов очень много пил", - решил Околесов в довершение внутреннего монолога-диалога и закрыл тему. Оставалось зайти к Брынцалову. Двигаясь через широкую улицу в сторону брынцаловской конторы, Околесов внезапно и против воли сфантазировал: идет он не по московской, а по тульской улице... Тульской улице, расположенной рядом с тамошним автовокзалом.
"Не смотри направо", - приказал себе Руслан, но глянул туда и у низенького торчащего из земли столбика увидел хорошо знакомого толстого тульского придурка. Придурок трясся всем телом и особенно сильно тряс головой. Его голова иногда даже не тряслась, а болталась. На толстой-то шее! Тряска - не болезнь Паркинсона, ее функция - та же, что прыжки у кришнаита... Лишь 'Харе Кришна' не поет. Придурок просто балдел, его член распирал ткань брюк. Придурок выглядел тем самым тульским, реальным, не завиральным... "Знак сим подан?" - задал себе вопрос Околесов. В Туле подобных проблем не возникало. В Туле Околесов размышлял: "Быть или не быть? Ехать в Ясную Поляну или не ехать? И как будет с расписанием? Очень надо высчитывать!" И здесь появился придурок, своим видом, образом, подобием, действием сразу ответил на назойливые вопросы. Стало ясно: "Не ехать! Не ехать, и всё! Ужели о Ясной Поляне может идти речь?! Глупости! Мир сто лет назад перевернулся. Если аж Толстой из неясной Ясной Поляны сбежал, нужно ли прочим в ней дефилировать? И к тому же! Живи Лев Толстой сейчас, он не придумал бы ничего умнее, чем 'Харе Кришна' кричать!".
Командировка неофициальна, а потому для соблюдения приличий требовалось сделать отметку у Брынцалова. Ну, а дела там находились, масса зацепок всегда оказывалась. Поставив отметку, Околесов поднялся на лифте в феррейновское кафе. Не обедать же на вокзале! Московские жизненные пространства испортились при царе горохе. Когда в Питере было ещё прилично... В кафе Околесов опять не пошел, в пятый или шестой раз переборол потребность в трапезе и, выйдя на неизвестном этаже, двинулся в торец здания, где располагалось окно. Вид из окна необычаен. Двадцать второй то этаж или двадцатый? Конечно, не пятнадцатый. Грузовики, легковые автомобили, едущие по улице, - раскрашенные детские машинки, а люди - серые мухи... И разглядеть этих мух сложно. Руслан прижался лбом к стеклу. "Выпрыгнуть бы, выпрыгнуть бы, - созрела мысль. - Не прорастают проклятые дендриты, не прорастают...
В искаженной перспективе неровного
оконного стекла -
житие
тлей-трамваев-автомобилей...
Их хозяин-ребенок ушел,
прыгнул с девятнадцатого этажа,
прочертив вокруг головы
ладонями круг.
Не заключала в себе особенного та командировка, только случилось неясное и неприятное с поездом в дороге. Или огрели по голове чемоданом-дипломатом? Кто в купе ехал? Поэт Иванович подлил с коньяком музу? Или экстрасенс Симов метафизически схимичил? Ах ты! Не прорастают проклятые дендриты, не прорастают", - опять налетело на Околесова.
2
Что? Что неизвестное прячется в памяти? Околесов давно не сомневался в ее особенности. Сокровенные дендриты и тайные аксоны простирались за мыслительные пределы. Иногда Руслан сообщал собеседникам о событиях, которые происходили с ним, вокруг него, когда ему был... один год или шесть месяцев и даже три месяца! Последнему никто не верил. А временами он изрекал истины, касающиеся некой рядом протекающей скрытой жизни, узнать о еликой можно, скажем, по толкованию цветных теней от столбов вечерних фонарей... Это свежее латерны магики и кофейной гущи. Многие считали подобное любопытным, но не Иван Регистров.
Кинорежиссер Регистров - отнюдь не Тарковский или Антониони. Не желая заимствовать для сценария истории Околесова, он занимался опровержениями и судил-рядил по своей тюфячно-неважной памяти на события первых лет жизни. По Регистрову, Ульянов-Ленин не говорил презнаменитых слов: "Мы пойдем другим путем"... Их свидетельнице - сестре вождя, Марии, исполнилось пять лет, когда она могла их услышать, а в этом возрасте ребенок, по Регистрову, ничего не помнит и не соображает. Регистров здорово поправел, побелел и потому увлекся извлечением из подобных толкований модерных идеологических солей. И для подкрепления находил свои резоны: "Василий Чапаев героически утоп в реке Урал? Откуда известно? Он позорным образом попал в плен, его заколол штыком перепивший казак. А выдала Чапая белым приревновавшая его к телеграфистке жена Пелагея. У него числились две жены сразу, и обеих звали Пелагеями... А слова приписанные князю Александру Невскому? 'Кто к нам с мечом придет - тот от меча и подохнет'. Не говорил князь подобных слов. На съемках слова о мече настоятельно рекомендовал представитель ОГПУ и вложил в уста актера. А битва на Чудском озере, Ледовое побоище? Не имела места битва: аквалангисты не нашли на дне озера ни скелетов, ни доспехов. О каком утоплении тевтонских рыцарей подо льдом может идти речь, если даже летописец говорит о траве? Пусть трава - тростники и камыши. Все равно утонуть среди этой растительности нельзя, раз-ве - провалиться по щиколотку. Вклеили гады кусок старой летописи о Мстиславе Удачливом в новую".
Околесов не возражал, но о словах вождя придерживался другого мнения. И понимал Околесов: его память простирается дальше положенных шести-семи и даже трех месяцев младенческого возраста... Да и что говорить! Был Околесов чуть ли не жертвой аборта. По неизвестной причине повлекло одну беременную на коммунистический субботник. Подобно Ильичу решила будущая мамаша поносить палки-доски-древеса. Ну, а чтением популярных брошюр для неопытных мамаш она увлеклась несколько позже. Оттого угораздило Околесова родиться на одиннадцать недель раньше положенного срока. А весу? Очень много! Целых полтора килограмма! Гигант при таких обстоятельствах. Появился слепым и сморщенным со спрятанными в живот пиастрами. От различных неприятностей и вредных последствий спасло изобретение Флеминга. И получалось по Геккелю, не арийцем-славянином должен вырасти Околесов, а неким марсианином или жителем никогда не бывавшей, но в мыслительных пунктирах прозреваемой Гипербореи. Ведь превращается сидящая в утробе мамаши зверушка вначале в голенького иночеловеческого человечка, потом в волосатого обезьяненка и потом опять в человечка, но уже рангом похуже, вырожденца.
Первое, что Руслан узрел, - фантастические ландшафты, смахивающие на картины Кандинского. Эти ландшафты оказывались живыми, дышащими, думающими. Как теперь убедился Околесов, ландшафты-существа важнее других тварей, первичнее и матричнее. Они - бесклеточность, внефизичность. Всё растущее, бегающее, плавающее, летающее - только вспомогательные выносные части, мелкие датчики... Люди в общем ряду - самые худшие, самые сбесившиеся особи. Тараканы, которые много воображают, но мира не знают.
3
Сегодня Околесов в очередной раз сосредоточился на этих мыслях. За окном располагались хорошо знакомые, но всегда новые дома Путинштрассе, то есть Московского проспекта - частого пути черных правительственных автомобилей из аэропорта. Погода ни пасмурная, ни солнечная. На проспекте ни жарко, ни холодно. Можно выйти на улицу, и с тем же успехом - не выходить. Себя не потеряешь. Из динамиков неслось тихое попурри. Его нельзя назвать ни авангардным, ни классическим. Вроде бы немного контрапункт теребился, но и обычная гармония соблюдалась. Вроде слышалось камерное, чуть ли не из репертуара капеллы, и одновременно немного эстрадное. Околесов сконцентрировался взглядом на эстампе неизвестного художника. На абстрактной графической композиции, ровным счетом ничего не изображавшей. Штрихи на бумаге, несомненно, были, но даже пятна отсутствовали. Вся картина состояла из фона... Околесов посмотрел на изображение пристальнее, потом еще пристальнее, совсем пристально. Он как бы очутился в самой картине с руками и ногами. А попав в плен к картине, он словно бы полетел вдаль, вдаль, в даль. Отскочили горизонты, сместились измерения, неслышно засвистели небеси. Полет! Полет! И вдруг Руслана отбросило назад в кресло. Он - опять неподвижен. Чудовищная мерзость! Тело требовало движения, движения. Душа - перемещения. Сердце - смертельного замирания. Оставаться здесь на этой Путинштрассе невозможно. Пребывание здесь грозило не карачуном, но чем похуже.
Разволнованный Околесов быстро собрался, отправился ни с того ни сего на Балтийский вокзал и взял билет до Калища. На пожарный случай. Тот, если в дороге переиграет ситуацию, а выйти он намеревался в Петергофе. Очень хотелось обмануть директора кино. В поезде волнения внезапно прошли. Руслана сморило.
Один раз, не прекращая сна, он открыл глаза и увидел перед собой что-то из Рафаэля, - по крайней мере, выглядящее гораздо небеснее, чем у Бронзино и прочих: на коленях библейского брадатого старца - голый младенец-ангелочек. Ехидно бескрылый ангелочек-амурчик (Кто он?! - упорно не понимал Околесов.) тянул ручонки в сторону окна несущейся электрички. А в окне - похожая ни средиземноморскую пинию сосна с причудливо изогнутыми ветками. Будто и не электричка то неслась, а карета Италии пятнадцатого века... Околесов это заметил, неуловимое на миг охватил, забыл и тут же опять провалился в сон. Когда очнулся, поднял голову и глянул в окно, уразумел: подъезжает к Ораниенбауму. Пришлось выйти.
Весь вечер Околесов бродил по Ломоносову и его не узнавал. Руслану казалось, все сместилось, изменилось, де в действительности он ходит не по Ломоносову, а по Выборгу. Монрепо отовсюду торчит невнятное. Закат давно отошел, а здания ярко освещены.... "Отсветы неба", - думал Околесов. И не постиг, зачем - для чего он так далеко, с какой целью сюда приехал. Да если бы Петергоф выбрал, куда бы там пошел? Вредительство вокруг сплошное. Не иначе специально его выкурили из Петербурга. Ситуация для дурдома. Скажи кому, приехал погулять - никто не поверит и правильно сделает. Предположим, некий хмель прошел... Руслан двинулся лесом вдоль железнодорожных путей и ночью вышел на станцию. На южейную? А черт знает! Очень надо проверять! Отчего-то тупо-тупо лень... Ясно не на Мартышкино. Здесь он и сообразил: поездов не будет до утра...
"Опять от меня умчалась последняя липентричка", - спокойно проговорил Околесов стандартную фразу.
Что делать? Вскоре пройдет поезд, который здесь не делает остановки, есть полчаса добраться до нужного перегона, да не хочется идти к соседней станции... Ладно! Застряну! Противно. Очень противно здесь сидеть, но ничего не придумаешь другого. Да и время теперь течет не особо медленно. Авось вытерплю. Да отчего не побыть на лавочке? Отчего не посидеть, не двигаясь? Всегда надо бежать. А стоит ли бежать? Лучше идти, чем бежать. Лучше сидеть, чем идти... Дремота. Сновидения появляются. То ли сны, то ли грёзы. И отлично. Лишь бы милиция не согнала. Не любит мент человека. Норовит вытолкнуть с планеты.
Тихо-тихо. Звёзды подмигивают, хихикают вроде бы. Темные товарняки ползут, а шума их не слышно. А вот грохот товарняков раздается, да товарняков не видно. Фонарь на столбе скрипит, раскачивается, да ветра нет. А вот словно бы ветер прямо в лицо дует, но свет фонаря неподвижным остается... Роса. Роса. Свежесть. Истома. Гулкость окреста. Мир этот - новый, неизвестный.
Гм... И ночь прошла?! И солнце появилось?! Точно снится... Снится, конечно, снится! И снится мне, что я змея. И снится мне, я - гадюка! Хи-хи! Свернулась она в клубок и на солнышке греется. Греется в первых оздоровляющих лучах. Хорошо! Хорошо дремлется!
О! Зелёная электричка подошла. В неё люди садятся. А не хочется двигаться. Лучше дремать, дремать. Хорошо! Хорошо дремлется!
А солнце уже вовсю греет! Не пора ли змее в путь отправляться? Не её дело находиться среди людей. А разве змея она? Не змея! Рыжий червяк скукожился. Даже пошевелиться не может. Объелся земных плодов до некуда! И ползти не хочется, и окукливаться лень! Лучше лежать, ничего не делать.
А сколько народа на станции! Все скамейки заняты, но место с червяком пустует. Как вдруг?! Почему никто не смахнёт? Да не червяк это...
Оно непревзойденное лежит, красуется. Всякий подальше отодвинуться старается, а кое-кто подозрительно поглядывает и нос зажимает.
- Где я? Где? - испуганно подумал Околесов и ничего не понял. Он висел в нигде. Околесов ничего не видел: ни черного, ни белого; он ничего не слышал, даже пульса и тишины; он ничего не осязал, и языка во рту, он не ощущал тела; он потерял свой первый испуг, и испуга больше не было, пужалка исчезла, не было ни боли, ни радости, не было стремлений, притяжений и отталкиваний, не было мысли, вкуса, ОБОНЯНИЯ. И мысль несомненно возникла. И мысль непререкаемо прозвенела. Великая мысль, величайшая из великих, наднебесная. А мысль очень простая: "Дерьма не существует". Именно. Дерьма, выясняется, нет. И не только в отсутствии всего. Дерьма нет вообще. Его нет нигде. И дерьмо собственной персоной - отнюдь не дерьмо. Говно, блевотина, плевки, гной, дурной запах, сифилис, СПИД, проказа, предательство, измена, обман, мошенничество, вероломство, бомжи, воры, сутенеры, нарушение заповедей - дар Божий. И где этот дар? Что значат эти дары? Всё - испытания, мытарства, иллюзии. И протекающей жизни нет. И человечества нет. Нет добра и зла. Нет сладкого, соленого. Нет красного, зеленого. Нет круглого, квадратного. Нет бедного, богатого. Ничего нет. Нуля нет. Бесконечности нет. И нет - нет.
Недовольные
- У нас тридцать три несчастья.
- Что еще?
- Сработала ловушка в Московском районе...
- Ну и?
- Ха! Лишь бы ловушка. Неприятности на радарах в Ольгино, в Поповке. У Финляндского и Балтийского вокзалов творится невообразимое, засечка на Софийской, на Литейном скверно.
- А я в свое время рекомендовал: "Не убирайте, не убирайте рогатульки с Петроградской! Краски пожалели? Или денег на новые кронштейны не нашлось?
- Да, вот...
- Вас обломы не касались! Средства всегда давали! Попробуйте-ка вернуть рогатульки назад! Мастурбируйте где хотите. А щупалось-то распрекрасно! Доставало на сотни километров! Кого же поймали в Московском?
- Черт знает! Тестируем. Так хрен себе... Хватили по нему напряжением. В следующий раз фокусы показывать не будет! Оригинально-то как! Телеса забыл у себя дома, а сам - в дзета-пси! Ну и летел бы! Но угораздило шельмеца влезть в наши каналы: дзета двинулась на Приморск - схватили у Песочного, а пси - на секретную базу в Лебяжьем, - занулили через два квартала...
- Это на той крыше, где электроды замаскированы под перила безопасности?
- На той, той. Мать спаси! Чуть не окочурился делец! Ничего! Дадим ему проспаться, а потом выкачаем до полной усушки.
- Да, уж! А куда из Апраксина двора полигон сплавили?
- Наша проблема, куда. Вы бы за собой смотрели.
- По сути вы просмотр-ре-ли! На Апраксином здорово высовываться стали!
- Ну, видишь, ныне не высовываемся. Теперь и ты не всё знаешь.
- Молодцы. Молодцы, да только плохие! Развести такое хулиганство! То-то вижу, пошли помехи несусветные.