Многожёнец Брагин Фёдор Иванович женился снова в роковой день российской истории - 19 августа 1991 года. На стыке эпох. На развалинах великой империи. В зазоре между наковальней социализма и молотом капитализма. На тридцатилетней Елене непрекрасной. Сам не зная, зачем.
Семейный быт в пустой однокомнатной "хрущёвке" Фёдора Ивановича не угнетал: аскетизм был неотъемлемой частью его жизненной эстетики. Главное - "Чтобы песни звучали, чтоб вином наполнялся бокал..."
Елена имела противоположные установки: приличный муж, приличный быт, приличные манеры. А всё остальное - неважное и неглавное.
Конфликт приоритетов вызревал неотвратимо.
"Не на ту лошадь поставил, - раскаивался в содеянном Брагин, - мог бы и с прежней женой маяться при меньших потерях..."
"Связалась со старым чучелом, - сатанела Елена, - могла бы и с прежним мужем выяснять отношения в большем комфорте..."
А когда грянула Великая Гайдаровская Революция, Елена родила дочь.
Десять лет она прожила с предыдущим мужем в бездетном браке, где и чем только не лечилась от бесплодия - всё всуе. Смирилась со своей женской неполноценностью и давно не ждала для себя никаких чудес.
И вот дочь - настоящая, необратимая.
Семейное неблагополучие притупилось, чудо неожиданного материнства притупило все неурядицы. Родители Лены заочно возлюбили нового зятя, письма от них из Киргизии в Томск шли восторженные. Ожидаемая в скором будущем встреча с зятем рисовалась как апофеоз родственного причастия.
Время шло. Елена с подрастающей дочкой Оленькой каждое лето проводили у стариков на Иссык-Куле, возвращались довольные, загорелые, и когда Оля при встрече с отцом бросалась ему на шею, всега сдержанно-ледяная Елена непрекрасная позволяла себе снисходительную улыбку: чем бы старое и малое дитяти не тешились, лишь бы не плакали...
А Фёдору Ивановичу всё что-то мешало совершить исторический визит. Хадж, как он говорил. То книжное издательство торопило с рукописью романа. То вдруг развалилось это издательство, и началась нервотрёпка с возвращением рукописей. То держали неотложные дела в газете, где подрабатывал Фёдор Иванович Брагин.
То просто не хватало денег.
По негласному правилу, Елена с Олей должны были гостить у родителей Елены каждое лето, независимо от обстоятельств - это было свято. А Фёдор Иванович мог и подождать.
Летом 1997 года умер отец Лены. Так сложилось, что в то лето никому из Брагиных не удалось съездить в Киргизию вообще, ни на отдых, ни на похороны.
На другой год, в июне 1998-го, Елена увезла Олю в Киргизию, вскоре вернулась и поставила перед мужем задачу: в конце лета съездить за дочерью и заодно помочь тёще в хозяйственных делах, оставшихся без мужских рук.
И Фёдор Иванович поехал. Сибирский город Томск был тупиком, "аппендиксом" столбовых дорог цивилизации. Пришлось сначала пилить автобусом до Юрги, стоящей на транссибирской магистрали. Допилил. Доволок до вокзальной кассы неподъёмные баулы. Свободным доступом взял билет. Штурмом взял проходящий поезд "Красноярск-Бишкек", который должен был стоять в Юрге две минуты, но стоял одну...
Пал на полку и уснул, как обесточился. Проспал Новосибирск, Бердск, Барнаул, Семипалатинск. Мёртво спалось в уютной зыбке купейного вагона после долгих недосыпов предшествующего периода.
Проснулся через сутки у Аягуза. За окном маячила бескрайняя казахская степь, безлюдье, бездомье, безжизнье - хоть стреляйся. И неумолимо клонило в сон. Заболел, что ли, подумал Фёдор Иванович, но не додумал и вновь уснул.
Очнулся глубокой ночью, когда поезд миновал Алма-Ату и громыхал близ границы между Казахстаном и Киргизией, приближаясь к пограничной станции Отар. Елена дома инструктировала: не надо тащиться поездом полсуток от Отара до Бишкека в объезд горного хребта, лучше сойти в Отаре и попуткой за час доехать до Бишкека напрямую через горный перевал.
Отар появился из тьмы как прифронтовой город - ни огонька. Из предутренней мглы вынырнули люди, бросились к вагонам.
-В Бишкек! За двадцать рублей! На форде!.. На жугуле!.. В автобусе!.. - наперебой кричали люди. - Всего за двадцатку!..
Рослый казах сдёрнул Фёдора Ивановича Брагина со ступенек вагона, затолкал вместе с баулами и ещё двумя попутчиками в невиданную автоколесницу иноземного происхождения и рванул с места с ускорением свободного падения. По затяжному подъёму ушёл "в точку" от замешкавшихся конкурентов.
Через какие-то полчаса иномарка громыхнула сочленениями на кочках горного перевала и покатилась вниз к пограничной реке Чу. Здесь погранцы обычно осматривали автотранспорт, но сейчас им было лень выползать из вагончика, и они лишь махнули рукой из оконца: вали, мол, не засти взоры...
В Бишкек ворвались, как от погони уходили. Улицы. Перекрёстки. Светофоры. Ишаки. Люди. Сады. Опять сады. Перекрёсток с гигантским провалом посередине. Направо. Налево. Прямо. Автовокзал. Антракт. Расплатились. Расстались.
С автовокзала ходили автобусы и частноизвозные машины во все стороны Киргизии и окрестностей. Но российские рубли тут были не в ходу. Поэтому надо было поменять сколько-то их на киргизские сомы. Тем более что будки с надписями "обмен валюты" торчали тут же.
Фёдор Иванович подошёл к одной из них. Сунул в амбразуру пять российских сторублёвок:
-Сомов на все.
Мордатый человек киргизского обличья долго тыкал немытым пальцем в калькулятор, подытожил:
-Тринадцать сомов и пятьдесят тыйынов.
Фёдор Иванович присвистнул. Он понимал, что курс валют плавающий, меняется относительно некоей средней величины. Но в любом случае за один рубль полагалось около трёх сомов. А за пятьсот рублей - ближе к полутора тысячам сомов, нежели к тысяче.
-Неверно подсчитал, - сказал Брагин.
Киргизский человек недоверчиво посмотрели на клиента, пожал плечами:
-Пересчитаем...
И вновь защелкал пальцем по счётмашине:
-Курс ноль двадцать семь...умножаем на пятьсот...получаем...тринадцать сомов и пятьдесят тыйынов! Всё правильно!
-Стоп! - Возразил Брагин. - Давай считать вместе. Один рубль стоит сейчас два сома и семьдесят тыйынов. Так?
Меняла молчал.
-Десять рублей стоит двадцать семь сомов. - Продолжил Фёдор Иванович. - Сто рублей стоят двести семьдесят сомов. Пятьсот рублей стоят одну тысячу триста пятьдесят сомов. Так?
Киргиз долго смотрел на него, как на пустое место, потом изрёк:
-Не так.
-А как? - удивился Брагин.
Меняла снова принялся тыкать пальцем в кнопки, бормотал:
-Курс ноль двадцать семь... умножаем пятьсот на ноль двадцать семь... переносим запятую сюда...Получаем - тринадцать сомов и пятьдесят тыйынов!
-Вот это да...- изумился Брагин, - за пятьсот рублей целых тринадцать сомов!
-А ты как хотел? - приосанился киргиз, - даром? На халяву?
-Ладно... - сдался Фёдор Иванович, быстрым движением цапнул со стола свои сотенные. - Будь по-твоему. Обойдусь без твоих сомов.
У менялы вытянулось лицо.
-Зачем так быстро? - запротестовал он. - Давай считать снова. Давай считать по-твоему.
Брагин уже шагал прочь. Подошёл к другому обменному пункту и стал менять деньги поэтапно, другим методом. Сунул в амбразуру сторублёвку, и, не выпуская её из пальцев, спросил:
-Сколько за неё получу сомов?
Киргиз задумался. Переводил взгляд со сторублёвки на Брагина. С Брагина на калькулятор. С калькулятора на сторублёвку. Думал. Потом стал считать. На калькуляторе. Долго считал. Фёдор Иванович ждал, не выпуская купюру из своего кулака.
-Двести семьдесят сомов, - признался, наконец, меняла.
-Годится, - кивнул клиент.
Обменялись купюрами.
-А теперь обменим ещё сотню. - Протянул Брагин вторую сторублёвку.
-Сколько тебе надо? Давай все разом! - Недовольно пробурчал киргиз.
-Нельзя разом.
-Почему?
-Тогда у тебя другой счёт будет.
-Ну и иди туда, где по-твоему считают!
Фёдор Иванович двинулся было к следующей обменке, но его остановил разжавшийся рядом здоровый недетьский крик:
-Отец! Куда ехать, отец?
-Мне, что ли? - обернулся Брагин.
-Тебе! - блажил юный жлоб с тремя желтыми фиксами и в майке-тельняшке.
-В Сай. По южному берегу Иссык-Куля, триста верст отсюда.
-Ну чо жмешься?! - Воодушевился жлоб. - Дешевле не найдешь!
Фёдор Иванович поднял баулы и двинулся прочь, осеняемый вслед сентенциями:
-Иди, иди, старый хрен! До вечера проквасишься тут, придёшь ко мне проситься за триста баксов! А я ещё думать стану! На халяву хотел прокатиться? До х... вас таких жмотов тут шастает!..
Брагин отметил, что киргизы разговаривают и матерятся здесь в основном по-русски и почти без акцента. В этом смысле Бишкек не отличался от Томска.
Фёдор Иванович и ещё несколько человек погрузились в микроавтобус "РАФ", водитель собрал с каждого по сто сомов ( шесть долларов по курсу) и покатили в сторону Сая.
Мелькали за окном частные усадьбы, утопающие в садах, изредка возникали неуместные тут многоэтажки, снова тянулись кварталы по-южному веселых, уютных подворий. У обочин виднелись кучи дынь, арбузов, ведра с яблоками, вишнями и прочей плодовитостью - останавливайся, кому надо, покупай и езжай дальше... Симпатичный ишачок пёр громадную бричку на автомобильных колёсах, в бричке роилось коричневое семейство от седых аксакалов до сопливой мелкоты...
Занимался день. Начинался зной.
"РАФ" вынесся с щербатого бишкекского асфальта на оперативный простор и торпедой рассекал Чуйскую долину по ровной глади магистральной автотрассы. Обрамлённая горными хребтами долина просматривалась во всю ширь, от "снежников" наюге до "снежников" на севере. Плодородная земля была обихожена до последнего клочка: участки разной геометрической формы мелькали как в калейдоскопе. Давние жители этих мест, китайцы-дунгане, прирождённые земледельцы, снимали по нескольку урожаев в год на землях, которым не находили применения киргизы: исконные скотоводы-кочевники равнодушны были к ковырянию в земле...
Ровный бег машины убаюкивал. Брагин, выспавшийся в поезде. Меланхолично смотрел в окно, чувствовал, как пробуждается волнение перед предстоящей встречей с дочерью. Дома он скучал по ней, ждал встречи, воображал, что и как скажет. Теперь все сценарии вылетели из головы, охватило одно неотступное желание - поскорее прижать к себе крохотное, родное создание. На старости лет перевернувшее всё его мироощущение...
Наверно, Лена догадывалась, что не она, а маленькая Оля целиком и безраздельно завладела сердцем Фёдора Ивановича, и иногда непроизвольно высказывала то, что таила в себе:
-Можно подумать, что до Оли у тебя детей не было!
Дети от предыдущих браков у Брагина были и до Оли. Уже взрослые дети. А когда они были маленькими, не очень взрослым был Брагин, не было в нём тогда обострённого чувства отцовства, которое воспринимается как чудо.
И те дети не были чудом.
"Рафик " проскочил ровное пространство Чуйской долины и стал ввинчиваться в горы, повторяя извивы дороги. Посвежело.
Великая киргизская река Чу скатывалась с гор навстречу "рафику", десятиметровой ширины поток кипел вокруг каменных глыб, нырял под скалы, снова выскакивал ниоткуда. У брагина возникло вдруг ощущение, что река течёт вверх! Он понимал, что этого не может быть, но ощущение было столь явственным, что он закрыл глаза и сидел так некоторое время, освобождаясь от наваждения. Освободился. Открыл глаза и глянул вниз, в ущелье: река текла сверху вверх!
"Возрастные особенности, - сказал себе Брагин. - Аберрация зрения. В пятьдесят лет меняется восприятие реальной действительности..."
Так и мчались навстречу друг другу автобус и река: оба вверх. Неясно было, в какой точке они должны были встретиться, понималось лишь, что добром такое нарушение законов физики кончиться не может.
И вообще, впервые оказавшийся в горах Фёдор Иванович весь путь сейчас воспринимал как неуклонное движение к неминуемой катастрофе. Во-первых, быть того не может, чтобы ни одна из отвесных скал не упала на автобус. Во-вторых, быть того не может, чтобы автобус сам не упал в бездну на одном из жутких виражей. В-третьих, быть того не может, чтобы "раф" промахнулся мимо всех, со свистом проносящихся мимо него встречных машин - хоть одно очко из тысячи возможных опытный водитель обязан был выбить...
Понималось, что до Оли не доехать.
И Брагин принял решение смириться с судьбой. А пока смирялся, горы кончились. Впереди под пронзительно чистым небом явилась фантастически синяя гладь Иссык-Куля.
"Ура! Мы в Рыбачьем!"- радостно отметил знаток географии Брагин.
Показались светло-серые руины города, который при социализме носил имя Рыбачий, а на его оазвале принял новое имя -Балыкчи. Что в переводе с киргизского на русский означало всё тот же Рыбачий.
Пока автобус минут двадцать стоял у автофокзала, его раз тридцать штурмовали неорганизованные группы балыкчинцев: похоже, местное население жило теперь исключительно с того, что удавалось продать-всучить проезжаюим мимо редким путешественникам. Наперебой совали пироги домашней выпечки с загадочной начинкой, газировку подозрительно мутного вида, ещё более подозрительное пиво, иссык-кульскую копчёную рыбу, лепёшки, жвачку, манты...
Оставшиеся до Сая сто километров дорога бежала по берегу Иссык-Куля, то удаляясь от кромки вод, то приближаясь к ним. Вдоль дороги на деревах были развещены никогда раньше вживе не виданные Брагиным яблоки, груши, абрикосы - ничьи. И никто их почему-то не срывал...
Был полдень. Брагин с удовлетворением отметил, что Елена не обманула: на Иссык-Куле не было зноя. Было лёгкое тепло, упоительный воздух, синева озёрной глади в обрамлении поднебесных гор с белоснежными вершинами.
Оля, нверно, в саду сейчас играет, соображал Брагин, по рассказам Елены, у них большой дом, сад, подворье. Куснуло беспокойство: носится дочка там, поди, как мереор, наткнётся на какой-нибудь сук или кол... Боже! Зачем Лена не осталась с дочкой на все лето?! При бабках ребёнок, считай, как сирота неприкаянная...
" Старый хрен! - укорил его внутренний голос. - Ну. Что ты изводишь себя идиотскими догадками? Ты, выросший таёжной деревне! Один, сопливым мальцом шаставший по окрестной тайге босиком и чуть ли не без штанов! Что ты трясёшься над дочкой? Она что - недееспособная? Не умеет ходить по земле? Не видит ветки и колья? Да она лучше тебя все видит и умеет! Вспомни, паникёр, как однажды ты заявился домой пьяный, грязный после соприкосновения с земным шаром. Пока Елена непрекрасная исходила желчью и воплями, шестилетняя дочка молча, деловито раздела тебя и уложила спать. И одеялом укрыла. А её мать... впрочем, пошла эта мать к ... матери..."
При воспоминании о жене вновь возникла заскорузлая тоска: и на кой я на ней женился... "А Оля?" - напомнил внутренний голос.
И тоска иссякла. Вместе с образом жены.
Посёлок Сай гнездился на пологом каменисто-глиняном склоне между озером и вздыбленными громадами гор. Жутковатое впечатление производило такое соседство: шевельнутся горы и скинут посёлок в озеро. Если не прихлопнут собой.
То был посёлок-сад. Живописные, не по-российски весёлые усадьбы тонули в зелени: сады, сады, сады. Только пристальный взгляд находил следы запустения. Многие усадьбы были брошены, окна домов заколочены. Особенно страшно смотрелись пятиэтажки, сиро торчащие в окружении частного сектора: темные глазницы оконных проёмов без рам и стёкол, обывки тряпья на балконах, обломанные перила... Как брошенные командой корабли средь океана...
Родовая усадьба Елены поразила основательностью. Огромный дом с громадными окнами. Рослая мансарда с балконом во всю ширь дома. Средь сада! И по-южному демонстративное, почти фантастическое садовое изобилие: яблоки, груши, сливы, абрикосы, вишни и прочья, прочья флора перегружала ветви дерев, травмируя не столько сами ветви, сколько неподготовленное воображение Фёдора Ивановича Брагина, онемевшего у калитки перед роскошной картиной бытия.
Из недр этого бытия вылетела Оля и бросилась к отцу. Фёдор Иванович сомлел и неожиданно заплакал от нахлынувшей нежности...
Затем состоялась историческая встреча, к которой обе стороны шли долгие семь лет, заочно зная друг о друге всё, и не зная ничего. Шестидесятипятилетняя Раиса Фёдоровна торжественно пожала руку пятидесятилетнего зятя Фёдора Ивановича. "Экий шкап толстый!" - читалось в удивлённом взоре тёщи. "Эко, смотрит, ровно старшина армейский!" - читалось во взгляде зятя.
Но уважение к Фёдору Ивановичу тёща выказала искреннее:
-Спасибо тебе, Федя! - Обняла она зятя, - Как я рада! Лена десять лет жила с Витькой и всё никак не могла забеременеть. Так и считали её бесплодной! Она и сама на себе крест поставила. И тут ты... - Раиса Фёдоровна погладила по голове стоявшую рядом Олю. - Появился ты, и всё образовалось! Сколько лет с Витькой потеряно!.. Сколько лет! Десять лет жизни козе под хвост!..
Фёдор Иванович онемел.
-Да уж... - пробормотал он после неловкой паузы, чувствуя, что сейчас скажет что-то не то, и это "не то" уже само выперло из него. - Зачем же надо было столько лет томиться? Обратились бы ко мне, оказал бы гуманитарную помощь.
-Это в каком смысле? - Насторожилась тёща.
-Вообще... - неопределенно сказал Брагин, стараясь скрыть внезапно возникшее раздражение. - В смысле, что никто не знает вперёд, что с ним будет...
Раиса Фёдоровна смотрела на зятя с ледком. На Раису Фёдоровну с укоризной смотрела её мать, девяностолетняя Мария Ивановна. Бабушка Лены. Прабабушка Оли. Или, как называла её Оля - "старенька бабушка". В отличие от "бабы Раи".
Когда Раиса Фёдоровна ушла в летнюю кухню, Мария Ивановна, непостижимым образом угадавшая неладность в диалоге между тёщей и зятем, подошла к Фёдору Ивановичу и негромко пробормотала:
-Федя, ты не обращай много внимания на то, что говорит Рая.
Виновато сказала. От чего только что внутренне напряжённый Фёдор Иванович вдруг тоже почувствовал себя виновато.
-Ну, что там, Мария Ивановна... - он неожиданно поцеловал руку старушки, чем смутил её. - Мало ли кто и чего скажет невпопад...
-Как хорошо, что ты приехал, - улыбнулась она. - Оля все дни ждала, выбегала на улицу смотреть, не едет ли папа. Плакала. Мы звонили вчера в Томск, Лена успокоила: выехал. Извелась Оля...
Оля не отходила от отца. Рослая, крупная, она выглядела старше своих шести лет, и странным казалось, что такая большая девочка не сходит с отцовских рук.
-Оля, дала бы папе отдохнуть с дороги, - сказала Мария Ивановна. - Утомился он.
Оля ещё сильнее прильнула к отцу.
Ужинали в летней кухне.
-Утром на пасеку едем! - возвестила Раиса Фёдоровна. - Последняя качка.
Фёдор Иванович кивнул. Он и ехал сюда, заранее изготовившийся к трудовым подвигам: ремонт жигулёнка, заготовка топлива на зиму, вывод пасеки из горной долины в усадьбу...
Оказалось, что машину отремонтировал сосед-механик: за трёхлитровку мёда отрегулировал клапана и зажигание. За три ведра мёда привезли самосвал угля. А вывозить пасеку и вовсе не требовалось: в конце сезона её "на корню" покупали знакомые пчеловоды, ибо Раиса Фёдоровна уже разуверилась в возможности без мужа продолжать начатое им дело.
После обеда Оля долго водила отца по саду, показывала и рассказывала всё про всё, что тут есть. Потом потащила на второй этаж, в мансарду. Там пустовали две просторные комнаты, были какие-то кладовки, заваленные невостребованными сухофруктами.
С балкона открывался вид на Иссык-Куль. Несмотря на семьдесят километров расстояния, на том берегу угадывались строения курорта Чолпон-Ата. География тут была, как на ладони...
Оля и засыпала, не отпуская от себя отца: обняла, и ему долго пришлось сидеть в неудобной позе, склонившись.
-Подыши на меня, - попросила Оля.
Фёдор Иванович подышал в её плечико.
Заснула.
Фёдор Иванович долго сидел в темноте, слыша, как в соседних комнатах просторного дома ходят "старенька баушка" и "баба Рая". Потом от двери послышалось ворчание тёщи:
-Ну что ты тут мешаешь спать ребёнку! Иди вон в кухню. Да и вообще, спать пора, завтра рано выезжаем, нечего...
Выехали рано. Раиса Фёдоровна вела жигулёнка небрежно, как автогонщица. Отмотали вёрст тридцать вдоль берега озера, свернули с трассы и скоро были на месте.
Фактически пасек тут было три: одна тёщина и рядом с ней еще две соседских Соседи уже суетились у своих ульев, облачённые в белые одежды и шляпы с вуалями - невидаль для Брагина.
Он вообще был на пасеке впервые в жизни. Осматривался.
Три десятка тёщиных ульев насупленно смотрели на фанерную будку, которую Раиса Фёдоровна отперла ключом, исчезла в её недрах. Над ульями барражировали пчелиные массы и грозно гудели.
Фёдор Иванович настороженно внимал.
-Ну что ты стоишь? - высунулась из будки тёщина голова. - Разжигай дымарь!
Зять посоображал: что такое дымарь? Где-то что-то читал или слышал о нём. Спросил на всякий случай:
-А что такое дымарь?
-Ты с луны свалился? - удивилась тёща. - Вон же он на тебя смотрит! Под ногами!
Рядом с Брагиным на поверхности планеты зиждилось крохотное сооружение, напоминающее одновременно силосную башню, сортир и огородную лейку - мультипликационный урод с какой-то то ли гармошкой, то ли горбом на спине...
Фёдор Иванович взял урода за ручку-скобу, поразглядывал, понюхал: пахло дымом. Заметил ещё какую-то скобку сверху, нажал на неё большим пальцем: у уродца съехала набок крыша, похожая на крышку немецкой пивной кружки. В сущности, урод и походил больше всего на немецкую пивную кружку! - Осенило Брагина.
-Ну что ты стоишь! - торопила тёща. - Натолкай туда кизяков и разожги! Шевелись, работы много!
Что такое кизяки, Брагин теоретически знал - это засохшие экскременты травоядных животных. Правда, вживе их видеть не доводилось. Впрочем, видел! - смекнул Фёдор Иванович. - А засохшие коровьи блины в российских деревнях? Правда, там никто не знал, что это кизяки, и вообще внимания на них не обращали.
Здесь не видно было ни блинов, ни кизяков, как ни озирался.
-Ты так и стоишь? - Сокрушнулась тёща, вновь явившгая свой лик из будки. - О господи...
-А где взять кизяки? - Виновато спросил зять.
-Издеваещься? - Сварливо изумилась тёща. - Ты ж на нимх стоишь! И вокруг!
Брагин глянул вниз. Средь корявого, чахотошного разнотравья, уныло выглядывала каменисчтая почва, состоявшая из каких-то камней с глиной вперемешку, и - никаких кизяков.
-Господи! - Вспричитала Раиса Фёдоровна. - Послал же мне помощничка! А ну, дай сюда дымарь!
Вырвала из немозолистых рук зятя "пивную кружку", склонилась к Земному шару и принялась быстро-быстро собирать с его поверхности какие-то серые комочки, толкала их внутрь дымаря.
-На! - сунула дымарь зятю. - Разожги! Да побыстрей! Время идёт!
И скрылась в будке.
Брагин принялся поджигать кизяки. Жёг спичку за спичкой, но как ни припекал пламенем экскременты, не хотели они возгораться. Поджигатель занервничал: "Вот же, мать вашу за ногу! У кого-то из искры возгорается пламя, а тут из пламени - ни одной искры!.."
-Господи! - Грохнуло за спиной. - Навязался же балбес на мою голову! Да кто ж так разжигает? Ты бензину! Бензину плесни! Пятьдесят лет дураку, а сообразить не может!
Брагин и вправду стоял дурак-дураком.
-А где бензин? - спросил он.
-Царица небесная!.. - Взрыднула тёща. - Да вон же он на тебя смотрит!
Там, куда указывал тёщин палец, торчала ржавая железная банка. Брагин поднял её, отколупнул крышку, понюхал: бензин.
Сидя на корточках, влил бензин в "пивную кружку". Зажёг спичку и сунул... Фукнул такой сноп огня, что Фёдор Иванович отпрянул и упал.
-..! ..! ..! - выразился из положения лёжа.
Из будки полувысунулась тёща, уже облачённая в белые одежды, зловеще поинтересовалась:
-Ты кому это сказал?
-Пушкину! - Буркнул зять. - Александру Сергеевичу! Ясно? Или повторить?
Тёща втянула голову в будку, как черепаха в панцирь, взвизгнула:
-Грубиян! Со мной муж так никогда не разговаривал! А тут сопляк какой-то! О, господи, навязался же зятёк на мою седую голову! И где только Леночка отыскала такого выродка! Виталик у неё такой вежливый был! Такой вежливый!.. Променяла, дура, шило на мыло!
Брагин отошёл в сторону, сел на валун и окоченел. Из поднесья на него со всех сторон смотрели равнодушные "снежники", перед которыми в веках нескончаемой чередой проходили драмы человеческие, переходящие в дрязги, и дрязги, переходящие в драмы. Долго восседал, выкуривая сигареты одну за другой, словно ел их.
-Ты что, сидеть сюда приехал? - Громыхнуло сзади.
Брагин съёжился.
-Вперёд! - Скомандовала тёща. - Хватит прохлаждаться! Работать! Бери дымарь! Будешь дымить по моей команде! Давай, давай, шевелись!
Ничего не соображающий зять Фёдор Иванович поплёлся вслед за тёщей к ульям, встал рядом, опасливо поглядывая на хаотично мельтешащих пчёл.
Раиса Фёдоровна рывком сняла с улья голову, поставила её на землю. От того, что Брагин увидел на месте отрыва, ему стало дурно: в улье омерзительно шевелилась серая масса, состоящая из зловеще зудящих насекомых - этакая агрессивная каша с ядом.
Несколько пчёл мигом впились в его руки.
-Ох!.. - похолодел Брагин.
-Дыми! - Рявкнула тёща.
Брагин нечаянно совершил правильное действие: с перепугу даванул гармошку дымаря и из него в улей стрельнула вонючая струя дыма. Пчёлы возмутились.
Раиса Фёдоровна вынула из улья рамку с сотами, полными янтарного мёда.
-О-ох... - хрюкнул зять, в лицо которого спикировала пчелинная эскадрилия и без паузы дала залп. - О-о-х!.. Твою мать!..
-Жалят? - Обрадовалась тёща. - Ну и что? Потерпеть нельзя?
-О-о..О-о-о!.. - взвыл Брагин от очередного залпа по организму. - О-о-о!..
-Во-о-от! - Ликовала тёща. - Будешь знать, как медок достаётся!
-К ... матери! - Взревел зять. Отшвырнул дымарь, и побежал в никуда, отмахиваясь от облепивших его пчёл. Свалил улей, упал сам, вскочил на ноги и ринулся дальше, воткнулся головой в фанерную будку и пробил хлипкую стенку...
Потрясённая разрухой тёща онемела. Потом ожила и вскричала на всю Иссык-Кульскую котловину:
-Разорил!.. Ох, разорил, скот лесной! Убил! Живьём убил! Поганец!.. Царица небесная!.. За что мне такая кара!.. Да чтоб ты сдох, выродок! Убью!.. Убью выродка!.. Вон! Вон с моей пасеки!..
Брагин отскочил от будки и ринулся прочь, сам не зная куда, сопровождаемый пчелиными эскадрами.
"Снежники" из вечности немо внимали проистекавшей перед ними экзекуции и привычно не реагировали на суету земную. Соседи-пчеловоды деликатно помалкивали, делали вид, что целиком поглощены своими ульями. Старый киргиз в национальной шляпе, выпасавший рядом с пасеками корову и пару овец, меланхолично проследил, как неуклюжий пожилой толстяк пробежал мимо него и скрылся в каменистой лощине...
В окружающей среде царили тишина, покой, несказаная лепота в веках насоенной гармонии.
До Сая Фёдор Иванович добрался к вечеру на попутке. Притопал на тёщино подворье, напугав своим видом "стареньку баушку" Марию Ивановну и дочку: грязный, с опухшим до неузнаваемости лицом, в ссадинах...
Лёг на диван и оцепенел в странном состоянии: знобило, и тошнило и ломило...
-Я ж говорила Рае, что отстала от тебя... - виновато бубнила Мария Ивановна, без вопросов и ответов угалавшая неладность происходящего. - Да рази ж можно так, незнающего человека к пчёлам...Ей хоть заговорись, командирша. Далась ей эта пасека...Саша умер, бабе такое дело не потянуть, она и злится, всё ей хочется, чтоб хозяйство было как при Саше...
Притихшая Оля жалась к отцу.
Темнело.
-Федя, пошли ужинать, - позвала Мария Ивановна. - Рая теперь уж точно не приедет, в будке заночует, там постель есть и всё, что надо... Соседи вон неделями живуь там...
Всю ночь Брагину немоглось. Лежал, не раздеваясь, в полудрёме. Оля спала рядом, в своей излюбленной позе: под мышкой у отца. Дышала, как мышка: тихо, чисто, незаметно.
Утром Фёдор Иванович поднялся рано. Прошёл в баню. Вымылся прохладной водой, побрился. Оделся и зашёл в летнюю кухню. Мария Ивановна уже хлопотала у плиты.
-Сейчас Оля проснётся, и мы с ней уезжаем, - сказал Брагин.
-Феденька... - растерянно пробормотала Мария Ивановна, - зачем? Останься!..
-Нет.
-Господи... - вздохнула старушка.
Фёдор Иванович прошёл к дочери, встал перед диваном на колени и прижался лицом к олиному плечику. Подышал в него. Оля улыбнулась во сне, пошевелилась, сонная потянулась к отцу и обняла его.
-Семь часов, а у меня дитё еще не жалёное, - прошептал Фёдор Иванович. -Ножки нецелованные. Ладошки нецелованные. А разве ж могут, к примеру сказать, правильно ходить нецелованные ножки?
Оля, не отворяя очей, улыбнулась, выдвинула из-под одеяла ножки. Фёдор Иванович поцеловал.
-Теперь походка будет правильная. - Заверил он. - А ладошки? Так и будут нежалёные?
Оля поочерёдно прикоснула к отцовским губам тёплые ладошки.
-Процелованные, - сказал отец, - а прекрасное лицо?
Оля приблизила к отцу мордашку. Фёдор Иванович тихонько дунул ей в нос.
-Фу! - Сморщилась Оля и открыла глаза.
Фёдор Иванович поцеловал её в нос. Оля засмеялась.
-А дивные плечи? - Укоризненно пробасил отец. - Они чо, лысые что ли?
Оля высвободила из-под одеяла свои крохотные, но уже и вправду дивные плечики.
Отец чмокнул их.
Утренний ритуал был завершён.
-Сейчас соберём вещи и поедем домой. - Сказал Брагин.
Оля села на диване:
-Прям щас?
-Прямо сейчас.
-Я быстро! - Вскочила с дивана Оля.
Фёдор Иванович побродил по саду. "Пум!" - упало с ветки очередное перезревшее яблоко. Кучами лежали они в саду. Практически единственные едоки этих прелестей - свиньи - не успевали схрумкивать ежедневно прирастающую плодовую массу. В конце сада Брагин постоял у свинарника, поразглядывал двух громадных хряков и трёх подсвинков, те лениво ковырялись в загоне у корыт, переполненных яблоками, абрикосами, грушами...
В соседнем загоне слонялись куры. Они равнодушно посмотрели на человека и продолжили своё дело: лениво обклёвывали абрикосовую гору, брюзгливо покудахтывали. Полуободранный петух с огромной плешью на крохотной голове индиффирентно коченел на насесте в углу и лишь изредка отворял одно око, тупо смотревшее в никуда, и снова закрывал. Медитировал.
Через час Фёдор Иванович и Оля Брагины катились в попутном автобусе вдоль берега Иссык-Куля в сторону Бишкека.
Красота заоконного пейзажа завораживала. Странным представлялось то, что не живётся людям хорошо в этом благословенном месте, покидают его в поисках лучшей доли, устремляются в сибирские стыни, столичные сутолоки, нервные мегаполисы...
Отец и дочка заснули, обнвшись. Проспали Рыбачий, переименованный в Балыкчи, и проснулись уже на подъёме к перевалу. Фёдор Иванович оглянулся: у горизонта прощально синел Иссык-Куль. Потом дорога повернула, и озеро исчезло. "Икарус" заревел надсаднее, беря зятяжной подъём, горы придвинулись ближе, стали некрасиво высокими, довлеющими.
"О, майн гот! Матка бозка! Аллах акбар с Буддой и Далай-Ламой! На хрена мне нужна была та женитьба..." - в который раз подумал Брагин, представив предстоящую встречу с Еленой дома. И в который же раз его осадила мысль: "А Оля?.." И всё мигом встало на свои места. Была Оля. Всё остальное было несущественно...
Оля снизу вверх сонно смотрела на отца, как бы удостоверяясь, что он тут, никуда не делся, и снова угнездилась у него под мышкой, заснула.
Рядом с дорогой опять струилась неистовая Чу, теперь она норовила обогнать автобус, поток скакал и скакал через валуны, пороги, перекаты, словно жеребёнок в порыве неуёмной удали.
Громады гор, бездонное небо над ними, провалы пропастей вызвали щемящее ощущение малости человека средь этих стихий, казалось, что Фёдор Иванович и Оля остались одни в этом мире, никому не нужные и никем и ничем не замеченные.
-А?.. - встрепенулась Оля.
-Спи, донюшка, - шепнул отец. - Долго еще...
Оля снова забылась.
Кончились горы. "Икарус" скатился в Чуйскую долину, и сразу навалилась жара, как из предбанника в парную ухнули.
Сошли у железнодорожного вокзала. Здесь предстояло совершить самое сложное дело во всем вояже - добыть билеты на поезд.
Взять вокзал с ходу не удалось. Когда Фёдор Иванович с Олей шли через привокзальную площадь, к ним с трёх сторон ринулись четверо милиционеров в советской милицейской форме.
-Вот вы, сержант, представьтесь, - предложил Брагин.
-Максамбек. Максамбек Шакулов, - сказал сержант.
-А я Фёдор Иванович Брагин. - Сказал Брагин. - А это моя дочь Оля.
Милиционеры опомнились и едва не силой повели отца и дочь Брагиных в опорный пункт милиции, оказавшийся просто длинным контейнером, приткнувшимся в сквере у здания вокзала. В стальном чреве горел свет, стояли столы, стулья, на стене висела бумажная простыня с каким-то постановлением бишкекского мэра. Дальний торец контейнера был перегорожен стальной решёткой - там была минитюрьма предварительного толка.
-Документы! - Потребовал сержант, и видно было, что он здесь главный: трое других милиционеров поглядывали на него подчинённо.
Фёдор Иванович достал бумажник, извлёк свой паспорт и олино свидетельство о рождении, подал Максамбеку. Тот вчитался, нахмурился:
-Почему с ребёнком?
-Потому-что отец.
Сержант настороженно посмотрел на Брагина, на Олю.
-Девочка, кто это? - Спросил он Олю. - Что за дядя?
Оля нахмурилась, стргго посмотрела на сержанта, назидательно выговорила ему: