Пожилой кочегар с манерами наследного принца Пётр Иванович Лычков проснулся рано. Ещё темно было. Он поёрзал на тощем матрасе, постеленном поверх штабеля кирпичей, нашёл сносную позу и вновь закемарил. И снова проснулся оттого, что угол кирпича сквозь матрас нудно и неотступно давил поясницу. Пришлось встать. Нашарил на стене выключатель. Щёлкнул. Тусклая от пыли лампочка осветила узкий, захламлённый коридорчик, в котором ютился Лычков.
Жил дед Лычков так аскетически не из нужды или идейных соображений. Просто его четырёхкомнатная квартира в добротном старорежимном особняке вот уже лет двадцать находилась в состоянии ремонта - с той поры, как умерли его родители, и сбежала жена. Пётр Иванович при развитом социализме ещё начал основательную подготовку к ремонту и немало преуспел в том. Одна комната у него от пола до потолка была забита стройматериалами. Вторую плотно заполонили мебеля, стащенные со всей квартиры. В третьей громоздились окаменевшие кучи штукатурки, содранной со стен и потолка. Четвёртую занимал бывший "запорожец", разобранный некогда для ремонта на части, да так и оставшийся таковым... Кухня не в счёт: она была нашпигована кирпичами от разобранной за ненадобностью печи. Лычков как соорудил из части тех кирпичей еще при социализме временную лежанку, так и доспал на ней до полной и окончательной победы капитализма.
До собственно ремонта руки не доходили. Патологический холостяк Лычков решительно не мог выбрать времени для приведения в жилой вид хотя бы одной комнаты. При социализме он с весны до поздней осени калымил, разъезжая по всей области, зарабатывал деньги. Затем всю зиму Пётр Иванович посещал рестораны, утилизуя скопившуюся наличность: ни на что другое потратить деньги не представлялось возможным, ибо партия и правительство бдительно следили, чтобы граждане не обрастали излишней собственностью. В те былинные годы Лычков, сам не зная зачем, купил псевдоавтомобиль "запорожец", на коем иногда, приняв полкило "на грудь", носился по улицам. Пока гаишнгики не отобрали права. Впрочем, Лычков и без прав совершал выезды, пока не въехал в большое дерево...
Сейчас Пётр Иванович меланхолично потоптался в коридорчике, заглянул в "запорожскую" комнату: железяки за долгие годы мирного лежания покрылись толстым слоем пыли, как мхом обросли.
В другие комнаты предпочитал не соваться: глаза бы не глядели.
Лычковские калымы давно кончились вместе с социализмом. Ладно, хоть успел вовремя устроиться на непыльную работу кочегаром: сутки дежурил в газовой котельной и затем трое суток были выходными. После калымных денег кочегарная зарплата его смешила, но хоть прозябание на одних пеннсионных крохах ему не грозило. И - работа была возле дома, что с годами оказалось весьма немаловажным.
Лычков посоображал, чем бы позавтракать. Ковырнул вилкой в сковороде с засчохшей яичницей: бетон. Придётся выходить из дома в поисках пропитания...
Он тщательно оделся, был франтоват. Хорошего кроя штучный костюм. Добротный галстук на фоне белоснежной сорочки смотрелся торжественно. "престижная" дублёнка. Новая ондатровая шапка. Заказные сапоги из натурального меха. При осанистой фигуре и величественном выражении львиного лица дед Лычков в таком антураже выглядел много солиднее местного губернатора.
Он осторожно снизошёл по персональной деревянной лестнице, в которой не хватало половины ступеней, отворил дверь сеней и замер в позиции "низкого старта" перед обширным провалом нарочь сгнившего крыльца.
"Гоп!" - и Пётр Иванович одним махом перепрыгнул провал, приземлился в сугробе. "Есть ещё порох в пороховницах!" - удовлетворённо отметил он про себя и с улучшившимся настроением зашагал к близлежащей забегаловке - поилице-кормилице. Бриллиантами сверкали россыпи инея на старинном деревянном особняке, половину второго этажа коего занимали нестандартные аппартаменты Лычкова. Иней обмахратил провода, заборы, ветки...
Он зашёл в новомодную еврозабегаловку, напичканную выпивкой и закусками похлеще легендарного рога изобилия, заказал две пиццы и пару крепкого пива. Продавщица в считанные секунды разогрела еду в микроволновой печке, откупорила бутылки. "Сервис!-радовался Пётр Иванович.-А при социализме под заборами вермут вонючий глыкали с плавленым сырком... Эх, скинуть бы лет двадцать да пожить ещё молодым!.."
И тут он вспомнил, что сегодня ему исполнилось шестьдесят. Юбилей! И как мог забыть? Ведь помнил же до недавнего времени! Готовился! В смысле, деньги готовил. И на тебе - вылетело из дырявой головы...
От огорчения у Лычкова даже аппетит пропал. Он прервал завтрак и вышел на ядрёный морозец.
Надо было срочно организовывать юбилейный банкет. И неясно было - где. Дома не было места. Ресторан отпадал: гостей туда в пожарном порядке не соберёшь. На работе?
Выпивать на производственных площадях партия и правительство приучили советский народ давно. Времена изменились, давно исчезли партия и советское правительство, а советский народ остался: для миллионов сердец не было удовольствия слаще, чем выпивка именно на производственных площадях - это завоевание пролетариата осталось незыблемым. А если учесть, что в лычковской котельной имелась просторная бытовка, именуемая "Греческим залом", то ответ на вопрос "где?" выскочил автоматически...
Когда импозантный Пётр Иванович нарисовался в дверном проёме котельной, дежурный кочегар Повидлыч глянул на него без удивления: коллеги заглядывали сюда "на огонёк" во все времена года и суток.
-Повидлыч! - воззвал Лычков. - У меня юбилей сегодня. А я забыл,...твою мать... Представляешь?
-Представляю, - сочувственно засокрушался Повидлыч. - ох...ть можно от такого представления!
-В общем, так, - сгруппировался Лычков. - Садись на телефон и срочно вызывай сюда всю ораву! Живо! А я - одна нога там, другая здесь - за выпивкой и закуской! Форштейн?
-О-ес! - кивнул Повидлыч. - Дуй! А я ставлю ораву "в ружьё!"
Система оповещения была надёжна как лом и несгибаема, как он же. Пока Лычков суетился в магазинах, Повидлыч вызвонил тех коллег, у которых дома были телефоны. А те по пути прихватывали других, у кого телефонов не было, но было дикое желание сбежать из дома на производство...
Когда через час с копейками Лычков прикатил к котельной-кочегарке на такси при картонных коробках, затаренных снедью и бутылками, его встретил дружный ор восторженных сотоварищей: ура Деду Лычкову!
Просторная бытовка являла собой типично околопроизводственное помещение: ряд шкапчиков, душевая, туалет, электроплита, холодильник, раковина, два древних дивана и громадный артельный стол посередине. Вместо стульев - несгибаемые лавки из толстенных плах: ни поднять ни кинуть...
Мигом набросали настольный натюрморт: бутылки с вином, водкой, пивом, как вехи большого пути указывали правильное направление средь яблочно-апельсиновых-хлебно-рыбно-колбасных завалов. Гранёные стаканы с солдатской простотой готовы были вместить всё и выместить всё же.
Двадцать душ личного состава разом прекратили гомон, как только Евгений Захарыч Фузеин, известный тут как Пушкин, поднял свой стакан с водкой и начал говорить:
-Леди и джентльмены, дамы и господа!
-Ледей тут нема, - вполголоса шикнул Мишель.
-А Дунька? - строго взглянул на него Захарыч.
Кошка Дунька при звуке своего имени отворила одно око и потянулась.
-А-а!.. - закивал Мишель. - Забыл!.. Беру свои слова в зад!
-Леди и джентльмены, дамы и господа! - наддал пафосу Пушкин. - Сегодня! Самый! Знаменитый! День! Сезона! Нашему! Дорогому! Петру! Ивановичу! Исполняется! Шестьдесят! Лет! Мы! Знаем! Юбиляра! Сто! Лет! С пелёнок!..
Через час Греческий зал гудел роем: говорили все разом. Установилась та дружеская атмосфера покоя и доверия, которая бывает только в среде равных, обреченных на равенство, где нет места интригам, некому и нечему завидовать, где невозможно ни возвыситься, ни унизиться, где все знакомы давно и безнадёжно.
Ещё через час Греческий зал содрогнулся от дружного рёва:
Ревела буря, дождь шумел!
Во мраке молоньи блистали!..
С потолка тихо сыпалась штукатурная крошка. Еще через час она посыпалась со стен. Робко тренькали стёкла в окнах.
Тосты следовали один за другим хаотично, не управляемые единой волей. В одну из межтостовых пауз вдруг оживился закемаривший-было Жора и в экстазе прокричал:
-Многие лета Петру Иванычу!.. Пью за то, чтоб он в этом году женился!
-Сперва ремонт в избе пусть сделает! - возразил не вконец окосевший Повидлыч. - Куда он бабу приведёт? На кирпичи?
-Поможем!.. - рявкнул хор нестройных голосов. - Ленинский коммунистический субботник устроим! Выкинем весь хлам из избы!..
-Почему ленинский? - оторвал голову от стола Шурик Лысый. - Ленина отменили! И коммунизм!
-Ну, устрим ельцинский капиталлистический субботник! - вставил свое веское слово политически подкованный Ебуард. - Какая разница? Тот же х..., только вид сбоку.
-Ура! - утвердил встречный план Евгений Захарыч. - Аплодисменты!
-Ур-ра!!! - воодушевился почему-то один Повидлыч. - Все на субботник!
Жора икнул и тупо посмотрел на Захарыча, вслушался.
-Ура!!! - вдруг хором рявкнул коллектив. - На субботник!
-Прям щас!.. - возопили энтузиасты. - Трудовой подарок дорогому Петру Ивановичу!.. К юбилею!.. Вперёд!.. Пётр Иваныч, очнись!..
Дед Лычков с трудом оторвал от стола тяжёлую львиную голову. Тупо повзирал на компанию.
-Веди! - затребовал неистовый Повидлыч.
-К-куда? - не врубился юбиляр. - К-кого?
-Покажем! - заверил Мишель. - Вперёд! Все на субботник!..
Пётр Иванович уронил голову на стол и вновь уснул. Но его подняли, вставили в пальто...
На другое утро проснулся Пётр Иванович рано. Ещё темно было. Поднялся, привычным движением попытался нашарить выключатель, но ни выключателя, ни стены под рукой не оказалось. Он, как слепой, сделал один робкий шаг во мрак, другой... Наткнулся на нечто стоноподобное, стал шарить по поверхности ладонями наугад и нашарил-таки выключатель. Вспыхнул свет.
Тощий матрас лычковский матрас лежал на полу посреди пустой незнакомой комнаты с ободранными стенами.
Лычков беспокойно заозирался, затем отворил дверь комнаты и очутился ... в до боли знакомом коридорчике. "Вроде дома... - несколько успокоился он, - но почему тут пусто?.."
Он сунулся во вторую комнату: пусто... В третью: пусто...В четвёртой тоже было пусто. И в кухне...
Какие-то смутные догадки-воспоминания пытались всплыть из глубин проалкоголенного мозга, но запутывались в косматой мочалке извилин и угасали.
Лычков вышел в сени. И тут было пусто.
Отворил уличную дверь. В сугробах возле крыльца громоздились кучи стройматериалов, мебеля, запорожские железяки...
"Субботник..." - припомнилось нечто смутное.
И тут увидел пришпиленную к косяку бумагу с крупными буквами: " Иваныч, утром придём на воскресник хазу твою чинить. Не чешись, похмелись и готовь фронт работ. Мы"