- Ай, барин, вот матушка заругает! Зачем новую игрушку сломали?
- Не-е, не заругает, мне папенька новую купит! Няня, он мне лодку обещал! И пони!
- Хорошо, барчук, хорошо. А теперь - спать.
- Нет, не хочу!
- Ах, барин, барин, матушка рассердится.
- Не хочу спать! - в голосе мальчика послышались истеричные нотки.
- Ну-ну, вот сейчас молочка выпьете, а потом я сказочку расскажу.
Старая кормилица принялась расстегивать мелкие пуговки на его матроске.
- Тогда скажи, зачем на моей подушке вышит сыч?
- Это для того, чтоб охранять сны маленьких мальчиков. Вот я сейчас расскажу, что он делает...
И она принялась рассказывать сказку, как она делала каждый вечер.
Интересно было бы посмотреть на человека, придумавшего эту станцию метро: пол, составленный из синих квадратов, бордовые стены и алюминиевые сетки светильников на потолке.
Если не принимать в расчет некоторые странности, присущие именно этой станции, то в остальном было все, как и на других: стеклянные глаза расписаний и схем, металлические спаренные скамейки, подразумевавшие уютное ожидание поезда, эскалаторы, двери лифта и рельсы. Но странность заключалось не в том, что остановка была сделана так, будто ее дизайнер увлекся фильмом Tween Peaks, и на него оказала влияние та самая красная комната; и не в том, что там все время останавливались часы у некоторых особо чувствительных людей; и даже не в том, что когда метро закрывалось, откуда-то из-за невидимой двери появлялся всегда один и тот же таинственный уборщик—сгорбленный великан, мычащий под нос тоскливую песню, никогда не сменявшийся и бывший непременным ночным атрибутом этой сверхиндустриальной с виду станции.
Мало кто отдавал себе отчет, почему, когда нужно было ждать поезда, вдруг становилось тревожно и пусто на душе. Но все с неосознанным облегчением заходили в двери вагона, тут же отбросив неясное чувство. Все дело в том, что там не было запаха. Никакого. Все запахи, которые мы улавливаем осознанно или подсознательно, начиная от запахов пота, кожи сумок и туфель, парфюмерный или естественный аромат тела, не говоря уже о механизмах, рельсах, стали, железа и обязательного сигаретного придыхания, заглушаемого жевательной резинкой, там исчезали. Не было никакого запаха—не было никакого запаха. Было интересно наблюдать, как близкие люди вдруг смотрели в лицо напротив, вдруг не понимая, кто этот чужак рядом, и что с ним рядом делают они сами. Пугливая и юркая мысль запрятывалась обратно, как только двери открывались, рука опять оказывалась в руке, сияла ответная улыбка, и очередная порция людей уносилась в глубины туннеля на встречу с только им известным ветром, с целью в искусственных цветах или замаскированных ниточках в невидимых руках.
Через час после полуночи закрылись, как обычно, стеклянные двери метро, железные решетки прижались к ним, и на некоторое время зависла тишина. Вскоре послышался скрип открываемой заржавевшей двери, потом дверь вернулась на место с гулким звуком, и на платформе появился Уборщик. Он медленно прошаркал из одного конца в другой, лениво помахивая щеткой и завывая под нос только ему известную мелодию, и снова исчез. Откуда-то посредине платформы появилась группка скрипачей в кипах и с пейсами. Они стали выводить колыбельную Моцарта, вплетая в мелодию восточный орнамент и поглядывая на рельсы бархатно-влажными глазами. Доиграв, не произнеся ни звука, музыканты завернули скрипки в платки, уложили в потертые футляры и скрылись за той же дверью, что и Уборщик.
- Няня, а что это за музыка?
- Глазки закройте, это Яшка, кухаркин сын опять запиликал.
- А сыч?
- Матушка-Богородица, вот неугомонный ребенок! Сыч охраняет сон, но если детки не слушаются, он слетает с подушки, и тогда будет плохо!
- А что будет?
- А вот вы, барчук, спите, и ничего не будет!
- Я боюсь сыча,- мальчик стал хныкать. - А где папенька с маменькой?
- Они в театре, и вам велели пораньше лечь спать! Ну, будет плакать, вот вам еще спою на сладкий сон.
И она принялась напевать колыбельную, поглаживая лежащего у неё на коленях сонного котенка, который вконец запутался в клубке ниток.
- Это был последний! - воскликнула девушка. - Мы опоздали на последний поезд!
Не ответил. Сел на скамейку и закурил.
- И что теперь? У нас даже денег на такси нет!
Сбросил пепел, равнодушно пожал плечами.
Села рядом - закурила - бросила спичку - кинула взгляд.
- Что за сигареты, я не чувствую вкуса...
Молчит. Затяжка. Сплев.
Наверху захлопнулись двери.
- Ты слышишь? Нас заперли здесь! Что, мы так и просидим здесь до утра?
- Сама захотела успеть на последний поезд.
- Дерьмо! Scheiße! Merde!
Сделала затяжку.
- Почему сигарета без вкуса? Почему она не пахнет? Да не молчи же!!
Страх.
- Не бойся.
- Что?..
Отвернулся снова.
- Ян?
- Помолчи.
Она услышала шаги - почти бесшумные, просто тихое шуршание подошв по земле.
- Где он?—прошептала и стала оглядываться.
- Здесь никого нет.
- Не делай из меня crazy! Ты хочешь сказать, что я слышу то, чего нет, и не чувствую вкуса? - голос противно сорвался.
- Я ничего и не говорил.
- Ты слышишь шаги?
- Это не шаги, - его тон был слишком спокойным и безразличным, как никогда раньше.
- Ян, я боюсь!!! - горло сжалось, и во рту появился привкус сладкого.
Лихорадочно облизнула спекшиеся губы.
- Не бойся. Это время.
- Что? - почти неслышно, еле заметным движением рта.
Потерла линялую джинсовую коленку, но ладони все-равно остались влажными.
Повернулся - глаза в глаза - взял одной рукой за подбородок, а другой вытащил сережку из губы.
- Что... Что ты делаешь?
- Ты должна быть без нее. Ты меняешься к прежнему.
Затем медленно провел пальцами по губам и дальше вниз, оставляя след красной помады на подбородке.
Девушка умирала. Она осталась лежать на мокрой дороге среди разбитого стекла, выбитых окон и поломанных безумным погромом вещей. Тишина опустилась как-то вдруг, и крики, которые весь вечер почти сливались с возгласами встревоженных птиц, неожиданно исчезли. Бесшумно моросил мелкий дождь, застревал в длинных и пушистых волосах кристальной росой, такой невесомый, словно осыпающийся туман.
Он пальцами вытирал кровь с ее лица, покачиваясь из стороны в сторону, как во время молитвы.
- Мириам, открой глаза! Мири, они ушли, открой глаза.
Он отчаянно бормотал что-то почти до рассвета, нашептывая в ухо их тайные слова и пытаясь согреть ей руки, его глаза упирались в каменную стену, убегая от опущенных век Мириам. Он гладил ее пальцы, целовал царапинку, оставленную вчера соскользнувшим ножом для резки хлеба, пытался тормошить, давно поняв разумом, что все напрасно.
Потом пришел сосед, Мендель-аптекарь, что-то говорил, а после ее унесли.
- Вспомнила?—спросил Ян.
Она провела рукой по подбородку и посмотрела на красные пальцы.
- Мири, я не мог поверить, что ты забыла. Но я смотрел на тебя и понимал, что ты ничего не помнишь, хотя иногда казалось, будто ты притворяешься. Ты снимала с моего лица очки прежним жестом, и я тонул в запахе твоих волос. Но оказалось, что ты и вправду забыла. Ты забыла все имена, Мири, забыла мое дыхание, забыла, как я пушил твои ресницы губами, и ты мне дарила свою немного растерянную и беззащитную улыбку.
Она провела мокрыми ладошками по коленям, посмотрела на Яна и произнесла:
- Мне мешает эта одежда.
Мимо них прошел Уборщик, сгребая окурки и прочий мусор, появились скрипачи, медленно обступая скамейку с Мири и Яном, как-то незаметно рельсы заполнили собой все видимое пространство, и так же незаметно рассвет растворил музыкантов, оставляя перед глазами лишь рельсы и темнеющий вдалеке лес.
Ян взял за руку Мириам, они поднялись с рельсов, соскользнули с насыпи и пошли по мокрой от росы траве в сторону леса.
- Хэй, Мири, проснись, сейчас поезд придет.
Она открыла пустые глаза и недоуменно оглядела красную станцию метро.
- Ну ты меня и грузанула, пока не отключилась! Такой бред про евреев гнала!
- Я... Я не знаю... Меня переглючило, что я жила в гетто, и меня убили...
- Мири, ты сама вчера собственноручно убилась! Я предупреждал, что тебе будет слишком много - половинка перед party и половинка, когда мы танцевали. А потом тебя переклинило, что пора ехать домой, хотя мы не успевали, и пришлось сидеть три часа на этой долбаной станции.
Наконец подошел поезд, малочисленные пассажиры с подсознательной радостью вдохнули запахи вагона, и Мириам подумала, что вряд-ли еще будет глотать всяческую дрянь для того, чтобы получше расслабиться. Но сидя напротив парня, с которым ее связывал год и всяческие прикольные и неплохие моменты, она подумала, что хотела бы уйти с тем Яном, и что этот никогда не подумает о том, какой запах у ее волос...
Поезд скрылся в туннеле, набирая скорость, и машинист, который в последнее время ловил себя на странных мыслях и рассеянности, но который в силу своей гордости никому бы в этом не признался, случайным и роковым образом повернул не в тот туннель...
- Няня, погляди, как быстро ездит моя новая железная дорога!
- Ох, и разбаловали тебя! Что ни день, то новая забава. Поигрался и хватит, пора и на прогулку, уже и лошадей запрягли.
- Сейчас, только два поезда запущу.
И мальчик внезапным движением пустил два вагона, один в один, которые, с разгону столкнувшись, превратились в жалкие обломки того, что еще минуту назад было дорогой игрушкой.
Няня только заохала, а мальчик, уверенный в том, что ему купят любую понравившуюся вещь, с довольным смехом помчался вниз по лестнице на улицу.
Уборщик прошлепал в свою каморку, открыл шкафчик, достал из него тетрадку и вклеил туда объявление из утренней газеты, подул на страницу, чтобы подсох клей, и сложил все обратно. Она уже была довольно плотная, эта тетрадка, в которую регулярно и методично заносились происшествия, приключавшиеся по ночам в метро.
„...проработавший 10 лет, свернул по неправильному маршруту. Пассажиры первых вагонов погибли, точное число жертв пока не установлено. Подробности будут выяснены в ходе следствия...”