И вот, стало быть, весна. Весна бывает двух видов; ранняя и поздняя. Тут-ранняя; на улице только потеплело, и прохожие все еще ходят в куртках да шапках, а детей и вовсе закутывают, как мумий, в пальто и шарфы, и потому они походят на стайки пингвинов, когда собираются кучкой; сугробы по обочинам дорог только начали чернеть и таять, превращаясь с каждым днем в груды льда и грязи, с вмороженым в него мусором; только начали собираться в канавах ручейки, вылезая иногда из них, а с крыш только повалил первый снег, и кого-то, говорят, уже убило. Сейчас мало кто ходит в калошах; а зря: у многих ботинки весной походят на куски глины. Жирные вороны, которых почему-то в это время целые выводки в городе, на белизне еще не совсем потаявшего снега ковыляют, как чернильные пятна. Снег с вечно серого неба сыпется жиденький, сухонький, похожий на перхоть; будто там, на небе, израсходывали все запасы и теперь выбрасывают то, что осталось. Деревья в парках стояли еще тощие и голые, и совсем не стеснялись своей наготы.
И вот тогда-то, весной, собрались в одном дворе похороны. Похороны? Черная кучка народу у какого-то подьезда, окружившая грузовик. Кое-кто стоит с венками, гордо и торжественно. Какие-то бабки, издали похожие на кучи тряпья. По краям, тихо-претихо, стоят скучные дети. Словом, похороны.
Сергей Петрович хоть и был трусоват, но был и любопытен. Ах, ах, похороны-подумал он, шагая с потртфельчиком домой с работы. Он был бухгалтер, наш Сергей Петрович. Ростиком он был, как школьник, щупленький и тихий, и так и хотелось его погладить по голове да пожалеть-дорогого нашего приятеля Сергея Петровича Иванова.
И вот шел бы он тогда и шел по своим делам, так нет-надо же было ему обязательно взять да и остановится. Ах, ах, Сергей Петрович, как не стыдно. Хотя он был в общем-то молодец, Сергей-то Петрович, давнишний наш закадычный друг. Остановился он, сжал в ручках портфельчик, прошел в глубь толпы.
Все стояли грустные. В самом центре поставили гроб; хороший, полированый гробик, дай Бог такой каждому. Подтянулся через минут пятнадцать оркестр-и опять все грусные, только трубач был пьян и от него несло луком. Сергей Петрович тут заткнул носик-уж очень он лук не выносил. "А кого хоронят?"-тихенько, скромненько спросил Сергей Петрович какую-то бабу. Баба в ответ отколола штуку; покосилась в его сторону, усмехнулась иронично, давай ему строить свиные свои глазки. "Верно, свихнулась от горя"-горько подумал Сергей Петрович и посторонился.
Вскоре из дома вышли-баба какая-то, и целый выводок с ней сопливых детей. "Вдова"-подумал Сергей Петрович еще горче прежнего. Тут принялась баба реветь, будто ее резали-"Ааа, на когоо ж ты меняяя покиинул то сиротининушка я одна осталася нестчастнаяяяяя!!!!". Дети помолчали-помолчали, подумали-подумали, и тоже давай поскуливать да подвывать. Обняла баба гроб так, что он затрещал, и тогда бабки в толпе тоже начали выть, и стало тогда во дворе, как в скотобойне.
Сергей Перович был добренький, жалостливый, и у него тоже тут стали чесаться глаза и в носу защипало. "Эх, сиротушки"-подумал он совсем уже горько, глядя на детишек. Девочка ревела ревела, да достала из кармана конфету и тихо стала ее грызть.
Дак кого ж хоронят? Гроб подняли в грузовик, погрузлили. "А ну, подсоби"-обратился к обалдевшему Сергею Петровичу мужик, когда поднимали гроб. Сергей Петрович помог, чуть не выронил в лужу портфельчик.
Как-то сразу очутились на кладбище, Сергей Петрович и опомниться не успел. Кресты, оградки. Церквушка маленькая рядом; вышел из нее здоровый, пьяный поп, давай махать кадилом; кому-то угодило по макушке. Могилка-на самом краю; лужица на дне, все в глине.
"Скажите, а кого хоронят?"-опять спросил Сергей Петрович мужика рядом, когда подошли к могиле. И тут что-то странное случилось; все затихли, перестали выть. Давай на Сергея Петровича смотреть. У Сергея Петровича тут побежали по спине муражки. "Простите, я что-то не так сказал?"-выдавил из себя Сергей Петрович. "Дак тебя, голубчик хороним, тебя"-горько ответил мужик.
У Сергея Петровича закружилась голова. "Помилуйте, шутка какая-то?"-улыбнулся Сергей Петрович жалобно, но никто ему в ответ не улыбался. Он посмотрел на надгробие; батюшки!-Иванов Сергей Петрович! "Вы что, с ума сошли, я же живой!!!"-заорал Сергей Петрович, но было уже поздно.
Схватили его, уложили силой в гроб, положили рядом портфельчик. Руки у мужиков были железные, Сергей Петрович и поделать ничего не мог. Барахтался он, как рыба на крючке. "Я протестую, я буду жаловаться, я бухгалтер со стажем работы!!!"-кричал он, но бесполезно, никто его не слушал. Что бы он так уж сильно не орал, оркестр заиграл джаз. Трубач фальшивил сначала, не мог нагнать остальных, потом успокоился. Потом подошла к гробу вдова, а за ней, как гусята, и сиротинушки. Села она возле гроба и давай опять выть; "Ааааа на кого же ты меня покииинуул!!!". Детишки молчали-молчали, потом стали тоже реветь. "Я протестую, Иванова Лидия Ивановна моя законная супруга, в девичестве Гершензон!!!"-орал Сергей Петрович из гроба, пока его за руки держали мужики. Что бы он не орал, ему в рот засунули какую-то тряпку.
Когда к гробу поднесли крышку, Сергей Петрович уже начал не на шутку вырываться. Тогда начали его избивать. Бедненький Сергей Петрович! Вдовушка перестала выть, вытерла притворные слезы. Какая-то бабка била Сергея Петровича зонтиком по голове, кто-то начал колоть ему чем-то острым в ногу, трубач бил его инстументом, даже детишки обступили его руку и стали пребольно ее грызть. Девочка, у которой была конфета, престала притворяться, превратилась в сморшеную, черную старуху, с лицом, как сдутый мяч. Сергей Петрович тогда запищал от ужаса благим матом, но выкрикнуть из-за тряпки ничего не мог.
Вскоре гроб заколотили, опустили в могилу. Закопали совсем быстро, всем коллективом, кто чем. Сергей Петрович бил, бил по крышке, но затем перестал. Постояли немного, собрали в округе мусор, помянули. Какой-то мужик прихватил потртфель Сергея Петровича, вытряс из нее какие-то бумажки. Бумажки мяли, читали, громко смеялись. К вечеру разошлись по домам.