Авис Александр : другие произведения.

Истории морской раковины, полный текст

"Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:

  ИСТОРИИ
  МОРСКОЙ
  РАКОВИНЫ
  
  "Внутри тебя есть то,
  чего ты не знаешь,
  но лишь догадываешься,
  что это есть!
  Это - твоя душа, твоя истина.
  Попробуй найди её
   и, отыскав,
  постарайся вслушаться в её голос.
  И тогда ты узнаешь всё,
  что сможешь вместить.
  И только ты
  будешь единственным хранителем
  этого сокровища..."
  
  ПРЕДИСЛОВИЕ
  Был у меня один знакомый шкипер с рыжей бородой старого морского волка, избороздившего чуть ли не все моря и океаны (конечно, если верить его солёным басням). Правда, не знаю, где он сейчас плавает, и плавает ли вообще. Может, сидит где-нибудь на мели в провонявшей спиртом и табаком портовой таверне и попыхивает себе под нос старой деревянной трубкой с обглоданным мундштуком, искушая тамошних сорванцов своими россказнями о прелестях морской жизни. Да и жив ли он ещё, или уже отдал душу своему приятелю - морскому дьяволу, которого слишком часто упоминал при встрече со мной, - мне неведомо. А может, владея несметными сокровищами таинственного острова, купил себе маленькую шхуну и рассекает дальние волны отшельником-одиночкой, распевая под скрип штурвала пиратские песни.
  Но вспомнилось о нём сейчас лишь по одной важной для меня причине. Однажды я познакомился с этим чудаком при весьма странных обстоятельствах, о которых вынужден умолчать. На какой-то совершенно нелепой теме наших с ним разговоров, мы сошлись взаимным доверием и хмельными откровениями, в сотый раз сдувая пену с кружек разбавленного пива. Ну и при таком раскладе вещей, естественно, в ход пошли подарки в знак вечной дружбы. Я ему, не глядя, отрекомендовал свою китайскую зажигалку из слоновой кости, а он "отомстил" мне причудливой раковиной. Такие можно увидеть только у богатых коллекционеров или в музеях. При этом шкипер рассыпался в уверениях, что привёз её с океанских коралловых островов, кишащих аборигенами-каннибалами.
  На следующий день после нашей встречи, когда моя голова ещё пребывала в болезненных ощущениях от бракованного пива, я сначала пожалел о своём безрассудном обмене, что потерял, и уже навсегда, свою драгоценность. Но теперь, по прошествии столь долгого времени с момента встречи, я рад, что дёшево заполучил такое богатство, счастливым обладателем которого являюсь и по сей день.
  Эта раковина хранится у меня на книжной полке под стеклянќным колпаком, чтобы её содержимое понапрасну не выплескивалось наружу. В долгие бессонные ночи я осторожно беру её и прикладываю к своему уху. Невозможно словами передать всё то великолепие, которому подвергаются мои перепонки. Какофония музыки далёкой океанской жизни вперемежку с медитативным шуќмом приливов и отливов - вот и всё, чем богат выразить эту красоту мой язык. Но скажу вам по секрету, что когда я нахожусь в подобных дремотных медитациях, раковина рассказывает мне всякие истории из жизни той страны, откуда она прибыла. Во всяком случае, так я воспринимаю то, с чем просыпаюсь поздним утром. Не знаю, моќжет, всё это мне просто снится? Но вы не представляете, как хочется верить, что ты не одинок в этом мире, в лабиринте своих фантомов.
   Я хочу рассказать вам некоторые из тех историй, которые слышал от своей раковины. А может быть, в своём сне я и сам всё это видел, находясь в тех далёких краях, куда порою уносила меня раковина. Я надеюсь, что для вас не является глупостью тот факт, что, пребывая в своих снах, мы переносимся в иные миры, пространства и измерения. Впрочем, тот, кто в это не верит, может не читать дальше. Я отлично понимаю таких людей и заранее не обижаюсь на них. Боюсь, что только бедность моего языка не позволит в полной мере выразить красоту услышанных мною звуков чудесной раковины.
  
  История первая
  
  ВРЕМЯ ВСТРЕЧ
  
  "О, одиночество!
  Где же твой друг?.."
  
  "Вечером,
  при последних лучах
  заходящего солнца,
  луна безнадёжно и молчаливо
  пытается дотянуться
  своей нарождающейся бледностью
  до своего брата.
  И утром,
  исчезая в слезах
  прозрачно-седого увядания,
  она успевает увидеть,
  как солнце старается
  изо всех сил докричать
  своими лучами
  до безмолвия уходящей сестры.
  О, как ничтожно мало
  мгновение из вечности
  для долгожданных встреч!
  Неужели они никогда
  не будут вместе?.."
  
  1
  Что-то странное творилось последнее время в природе...
  Впрочем, что может быть странного в природе? - только то, что непонятно. А понятным бывает лишь то, что близко или чем-то знакомо. Но что может быть знакомо в природе? - опять же, только то, с чем часто встречаешься, к чему привыкаешь, с чем знаешь, как обращаться. Всё остальное погружено в тайну. И разве можно убеќречься от соблазна познать эту тайну? Но тайна никогда не откроќется тому, кто спешит её узнать. Тайна - это очень хрупкая вещь, и поэтому подходить к ней нужно аккуратно, иначе она навсегда остаќнется для тебя закрытой, если ты будешь торопиться её обнажить.
  Но как ни велико искушение перед тайной, а в природе дейстќвительно творилось что-то неладное. Всевозможного рода атмосферќные полчища сошлись на великую битву. Усталые боги небесных стихий, ураганов и смерчей, обсуждали между собой наболевшие проблемы. Не всегда им удавалось вести мирные беседы и тогда всё богатство их талантов обрушивалось на трепещущую от страха землю. Даже солнце не могло пробить своими лучами плотную завесу небесного побоища. И земля пребывала во мраке...
  Невозможно было определить даже время суток. Птицы сбиќвались с курса и в полном безумстве падали с неба. Рыбы в панике наќтыкались на рыб и без разбора меланхолично пожирали друг друга. Волны сокрушали базальтовые крепости и сами же погибали под их обломками. Трудно описать всё то, что происходило в этом сражении.
  Уставшую от бессмысленной борьбы со стихиями Чайку выбросило из общего водоворота событий. Может, ей и повезло, что она оказалась в стороне от великого катаклизма, но многие продолќжали вести отчаянное сопротивление или предпочитали умереть, чем быть дезертирами. Что ж поделаешь, - долг обязывает одних быть жертвами, других палачами. Третьего не дано тем, кто свято придерживается чувства долга. О, несчастные приверженцы долќга... Зачем вы отдаёте себя во власть этому безрассудному идолу?..
  Небо по-прежнему сходило с ума, когда Чайка очнулась, но не в силах была подняться. Она пыталась сообразить, куда это её занесло. Здесь, конечно, было тише, и звуки битвы доносились сюда хотя и приглушённо, но отчётливо. Чайке повезло, что она не разќбилась о камни, а угодила прямо в пещеру скалы. Здесь было так же темно, как и снаружи, но дыра иногда позволяла Чайке ориентироќваться, высвечиваясь отблесками небесной канонады. Вспышки молний не пугали её, потому что каждый раз, приходя в себя, она снова впадала в беспамятство, или вернее, это были приступы истощения, как физического, так и нервного, потому что память у неё оставалась в порядке. Она помнила всё, или, может, лишь то, что беспокоило её больше всего в последнее время. Но эти дни были для неё тяжелым испытанием и груз их не давал памяти расслабиться.
  Временами, когда Чайка приходила в себя, она слышала где-то поблизости странный и незнакомый тонкий писк. Иной раз она ощущала рядом чьё-то присутствие, и ей даже казалось, что на неё смотрят чьи-то большие глаза. Но Чайка была ещё слишком слаба, чтобы сделать над собой усилие встать или хотя бы приглядеться. Бывало, что она чувствоќвала приятную свежесть холодной влаги, откуда-то прикасающуюся к её клюву и голове. И тогда ей снилось, что она пьёт эту холодную свежесть, наклоняясь над маленьким прозрачным родником, пульќсирующим из-под земли. А невдалеке шумел высокий водопад, низвергаясь потоком бесчисленной непрерывности. Она видела, как чайки круќжились возле него, желая напиться, но не решались приблизиться, потому что знали, что погибнут, если попробуют часть его благоќдати. Но жажда была сильнее страха, и они умирали в его струях, бросаясь в своем неистовстве, гордые и счастливые от осознания своей правоты и непокорности судьбе. Чайка не в силах была смотреть на безумие своих собратьев. Она что-то кричала им, но они не слышали её, оглушенные грохотом водопада, или не желали слушать жалкие проповеди дезертира, способные ублажить только земляных червей, которые не знают ничего, кроме возни в своей грязи, ничего светлого и прекрасного, ничего смелого и благородного. Но она всё-таки завидовала им и рыдала оттого, что не может поступить как они, она была слаба и не могла бороться против... хотя бы самой себя, что уж говорить о чём-то другом. Тогда она кричала им, прося о помощи, чтобы они помогли ей, чтобы взяли с собой. Но птицы уже не слышали её слабого голоса, потому что их не было, они все испили смертельной влаги водопада и поэтому погибли. Чайка не хотела оставаться одна. Её пугало это странное состояние, когда видишь, что всё вокруг прекрасно, но нет рядом живой души, которая бы разделила с ней это счастье. И от этого одиночества было очень тяжело, но и деться от него было некуда. Оно преследовало её повсюду...
  Эти страшные сонные забвения будили её, и она снова видела кругом одну темноту...
  2
  Очнувшись, Чайка различила сквозь привыкшее к темноте зрение слабый свет, идущий со стороны входа в пещеру. Было как-то странно тихо, и Чайка поняла, что небесное побоище закончиќлось. Это её немного обрадовало, и к тому же она почувствовала себя бодрой и отдохнувшей от столь долгого изнеможения. Ещё больше приятных эмоций придало ей то, что она смогла поднять голову, вытянуть согнутые лапки и пошевелить крылом. Тогда она попробовала встать на свои кожаные ходульки и тут же принялась вытанцовывать хмельные движения, приводя в порядок своё равновесие. Наконец, она справилась и с этим. Теперь как в детстве, нужно начинать с самого начала. И Чайка сделала первый шаг. На её же счастье это ей удалось. Дальше было легче. Она медленно направилась туда, откуда исходил свет. Тем более это было не так уж и далеко. Но для Чайки сейчас это всё равно, что для черепахи дорога, длиною в жизнь. Лишь странное препятствие остановило её почти у самого входа. Какая-то тёмная фигура маячила на краю пещеры. Но самое удивительное было то, что это нечто висело.
  Чайка подошла ближе и с любопытством подняла голову. Она с трудом соображала, что бы это могло быть, хотя оно вроде и было живое, потому как слегка покачивалось. Чайка вздрогнула от неожиданности, когда на неё вдруг уставились большие глаза. Птица и это странное существо долго смотрели друг на друга, но глаза вдруг снова исчезли так же внезапно, как и появились. Чайка в полном отупении опустила голову и принялась рассматривать окружающее пространство, будто вовсе и не было этих глаз.
  На небе сияла полная луна, и звёздная россыпь блекла под её светом. Редкие облака, серые и прозрачные, как приведения, скольќзили куда-то, задевая своими тенями луну. "Наконец-то, - подумала Чайка, - всё закончилось". Не было больше этого ужаса. Ушло в прошлое это страшное время, но начиналось другое. Она немного успокоилась от того, что с ней произошло, но ожидающее впереди заставляло иначе смотреть на всё. От одной только мысли, что она осталась одна, память снова возвращала её обратно, и кошмар возникал снова в образе злого призрака. Он обретал плоть, потому что не было рядом никого, кто мог бы уберечь бедную птицу от этого наваждения.
  - Уж лучше бы я осталась с ними... лучше бы я умерла... - тихо, почти шёпотом, произнесла Чайка.
  - Это только сначала так кажется, - раздался над головой чей-то приятный низкий голос, для которого шептание птицы не было великой проблемой, и который заставил Чайку снова вздрогнуть.
  Она посмотрела наверх и встретилась взглядом с теми самыми большими глазами.
  - Почему? - туповато спросила Чайка.
  - А так всегда бывает. Когда что-нибудь очень долго продолжается, то к этому привыкаешь. Что поделаешь, привычка - вторая натура. А потом вдруг это исчезает. Вот тогда и начинаются все эти кошмары. А бывает и так, - то, к чему привыкаешь, начинаќешь ненавидеть. Раз на раз не приходится. Ненависть - обратная сторона любви. Ненависть может возникнуть даже из привычки. Поэтому лучше привыкать к тому, что любишь, а иначе привычка становится преступлением.
  - Но я не про это говорю, - попыталась возразить Чайка, всё ещё не понимая, с кем разговаривает.
  - Про это, про это. В мире нет исключений, кроме тех, с которыми не встречаешься. Просто ты ещё сама не поняла, что с тобой произошло и чего ты хочешь. Вот когда разберёшься, - будет легче и проще. Зачем всё преувеличивать и усложнять? Просто ты в этом ещё не разобралась.
  - Может быть... - вздохнула Чайка, и огонёк робкой надежды вдруг вспыхнул слабым светом. - А ты поможешь мне?
  - Никто, кроме тебя, не сможет в этом разобраться. А впроќчем, почему бы и нет... - спокойно и уверенно ответил голос сверху, и могло даже показаться, что для него эта проблема была проста до равносильности обычного зевка.
  - Вообще-то, мне не очень удобно разговаривать с тобой, когда ты висишь там. У меня уже шея болит.
  - Ну ладно, сделаю ради тебя исключение... - буркнуло сверху.
  Чайка не успела среагировать на движение этого существа, как оно уже очутилось рядом, еле заметно прошелестев в падении.
  Это был маленький зверёк с острыми, казавшимися для него немного великоватыми, ушками на миниатюрќной головке. Тёмно-бурая шёрстка покрывала почти всё его тельце. "Может ему холодно", - подумала Чайка, увидев великолепный чёрќный с фиолетовым отливом плащ, почти полностью обволакивающий тело этого существа. Но большие карие глаза приковали внимание Чайки. Никогда ещё она не видела такого... Какая-то бесконечная таинственность смотрела на неё, пытаясь ей что-то показать или сказать, но в то же время боясь открыть настежь дверь в эту тайну...
  - Ну, чего смотришь? - отрезвил голос заворожённую птицу.
  - А ты кто? - спросила Чайка.
  Зверёк засмеялся.
  - Мышь летучая, понятно? Сразу видно, что ты с неба свалилась. Неужели действительно ни разу не видела таких, как я?
  - Ни разу. Ты первая. Меня вообще в Стае считали ненормальной и отсталой от жизни. Некоторые даже в злости говорили, что я не от мира сего...
  - По тебе заметно, - улыбнулся зверёк. - У тебя даже голова не такая, как у остальных. Ты же ведь чайка, а у них головы чёрные, только у тебя почему-то белая. Действительно, ненормальная ты какая-то...
  И мышь снова рассмеялась. Чайку не обидел её смех, но она удивилась.
  - А откуда ты знаешь, что я чайка?
  - А я догадливая, - смеялась мышка, видя удивлённый взгляд птицы. - Да ты не волнуйся, я часто видела вас и знаю кто вы такие, вот и всё.
  - Странно, почему это я до сих пор не видела летучих мышей?
  - Ничего странного здесь нет. Мы же днём не летаем. Летучая мышь - это зверь, ведущий ночной образ жизни, - уточнила мышка.
  - Так ты еще и летаешь?! - воскликнула от изумления совершенно обескураженная Чайка.
  - Приходится.
  - А где же твои крылья?
  - Ты что, ослепла? Вот же они, - и Чайка увидела, как фиолетоќвый плащ превратился в крылья странного вида. - Ну как, нравятся?
  - Это просто чудо! Так здорово... замечательно... это просто... я не знаю... у меня нет слов... - задыхалась от восторга птица. - Вот бы мне такие! Сначала летать, а потом укрываться ими. Здорово!..
  Мышь была польщена подобным темпераментным отношеќнием к себе, но не выдавала своих чувств, пряча их в скромности.
  - Ну, разве это чудо. Природа есть природа.
  - А можно потрогать?
  - Не возражаю, - улыбнулась летучая мышь.
  - Слушай, - Чайка трепетно изучала её крылья, - а что, разве у всех летучих мышей есть такие?
  - Естественно, - фыркнула мышка.
  - Вот здорово. Только вот... имя твоё... уж больно слишком длинновато, ты не находишь?
  - Да это вовсе и не имя.
  - Вот как? А как же тебя зовут?
  - Очень просто - Кри.
  - Что это за странное имя такое?
  - Имя, как имя... - начала раздражаться Кри, - ну всё, насмотрелась?..
  - Чудесно... - заключила Чайка, окончив осмотр фиолетового плаща. - Значит, ты умеешь летать?
  - Да, балуемся немного...
  - А...?
  - Хватит, я уже устала от твоих глупых вопросов. Ночь - это не время для разговоров. Ночью нужно молчать и слушать тишину.
  Чайка раскрыла клюв, так и не докончив фразы, но приняла к сведению замечание, прикусившее ей язык.
  - Извини меня, Кри, пожалуйста. Я просто обезумела от счастья, что...
  - Я тебя понимаю. Всё нормально. Сядь рядом со мной, так будет лучше.
  Чайка послушно выполнила заботливую просьбу и в трепетном волнении устроилась возле Кри, слегка касаясь её плаща.
  3
  Они сидели и смотрели на звёзды...
  Было уже за полночь. Одни созвездия сменялись другими. Луна перекатилась на вторую половину неба. Ничто не стояло на месте. За красотой иллюзии неподвижности скрывалась сила вечного движения. Только смотрящие на звёзды застыли, подобно каменным изваяниям. Казалось, будто они растворились во вселенском пространстве и слились с млечными скитальцами...
  - Какая красота! - восхищённо протянула Кри. - Какая непостижимая и бесконечная нежность...
  Чайка слабо вздохнула.
  - А что ты чувствуешь, смотря на звёзды? - вдруг спросила мышка.
  Птица задумалась.
  - Я не так часто вижу их, как ты, но люблю иногда наблюдать за их полётом. Я никогда не задавала себе этот вопрос, просто смотрела на них и думала о своём. Не знаю, что можно чувствовать, но мне чудилась в этом какая-то тайна, а может быть, ощущение пространства, чего-то большого и необъятного, и в то же время способного уместиться в одних только глазах...
  - Как ты смешно говоришь, - улыбнулась Кри. - Разве можно глаза сравнить с этим чудом?
  - Не знаю. Я это только сейчас поняла.
  - Странная ты какая-то...
  - Странностью обычно считают то, что не могут объяснить, или то, что кажется непривычным. А разве весь этот мир, и луна, и звёзды не странны? А мы разве не странны? Зачем мы здесь? Разве не странно само наше существование и столь великая разница между нами и теми же звёздами?
  - Для меня нет, я привыкла к этому, - ответила Кри.
  - Ну что ж, твоё счастье, - печально сказала Чайка. - А я вот никак не могу ко всему этому привыкнуть. И чем дальше живу, тем, кажется, больше не понимаю и отдаляюсь.
  - Ничего, это пройдёт.
  - Едва ли...
  И снова наступило долгое молчание.
  Звёзды мигали, меняли цвета и дрожали, дрожали всем своим естеством, навечно скованные холодом мироздания. Иногда на небе были видны светящиеся полоски. Космические частицы, проникая в атмосферу, сгорали, не достигнув земли, оставляя в памяти наблюдателей следы ярких воспоминаний.
  Чайка смотрела на звёзды и думала, почему все они такие разные, почему одни большие, другие маленькие, и почему они так расположены? Где-то они скапливались целыми цветниками, а где-то и вовсе было пусто. Что или кто подверг их такому необъяснимому статусу, и что скрывается за всей этой безграничной путаницей? Что обозначают рисунки далёких созвездий? А может, вообще это не поддаётся никакому объяснению и не имеет какого-нибудь реального или скрытого смысла? Тогда почему этот хаос до сих пор существует? Что заставляет всё это жить? Какой вселенский магнит управляет всем этим?
  Но не могла она найти ответа и с грустью посмотрела на свою соседку. Кри с какой-то неведомой страстью отрешённо смотрела в небо. Казалось, что между её большими глазами и звёздами пролегла невидимая дорога. И птице почудилось, что это уже не то хрупкое существо сидело рядом, и что её уже нет на краю этой пещеры, а идёт она теперь по звёздному пути туда, где извечность творит и рождает души, превращая их в звёзды, и начало всех начал крутит колесо мироздания и вечности; туда, где живут иные миры, забытые или заброшенные кем-то, разрушенные, или оставленные теми, кто когда-то в них жил, но вынужден был уйти, чтобы снова вернуться. Магическая сила медитации уводила это маленькое создание всё дальше и дальше. И Чайка забеспокоилась, представляя себе, что вот сейчас этот фиолетовый плащ совсем исчезнет и растворится на общем фоне ночного спектра. Чайка испугалась, думая, что снова останется одна. После того, что с ней произошло, потерять и это, вернувшее ей радость жизни, и опять погрузиться в своё непроницаемое одиночество? Нет! Так нельзя! Это жестоко! За что ей такое наказание?! Или испытание? За что?!..
  И Чайка закричала:
  - Кри!!! Не уходи!..
  Летучая мышь спокойно посмотрела на обезумевшую птицу.
  - Чего ты кричишь? Смотри, все звёзды распугаешь своим криком.
  - Я испугалась... - словно провинившийся ребёнок, прощебетала Чайка.
  - Чего, глупенькая? - и мышка с нежностью погладила птицу по голове.
  - Мне показалось, что ты сейчас уйдёшь и больше не вернёшься...
  - Куда же я могу уйти? От себя разве уйдёшь...
  - Да... да... конечно... от себя не убежишь... - и Чайка закрыла глаза, пытаясь успокоиться.
  Она дрожала всем телом, и её сердце учащённо билось.
  - Почему ты так смотрела на звёзды? - немного успокоившись, спросила она летучую мышь.
  - Я? Что же здесь странного? Я слушала их музыку.
  "Какая же я глупая, - подумала про себя Чайка. - Вечно воображаю себе..."
  - Слышишь, как поют звёзды?
  - Что?
  - Неужели ты не слышишь?
  - А разве звёзды умеют петь? - удивилась Чайка.
  - Поёт всё, что может любить.
  - Разве звёзды умеют любить?
  - А ты послушай... - мечтательно и тихо произнесла Кри.
  Чайка попробовала прислушаться, но звёзды молчаливо и холодно смотрели на неё, отказываясь принять в ряды своих поклонников. Чайка подумала, что либо она совсем оглохла, либо звёзды действительно молчат, либо она не понимает, что с ней происходит, и вообще ничего не понимает. А может, эта фантазёрка потешается над ней, может, она её разыгрывает?.. Нет! Это невозможно!.. И Чайка устрашилась своих собственных мыслей.
  Вдруг птица услышала тонкий и чистый звук. Сначала он был слабый, но постепенно нарастал, иногда прерываясь на мгновения. Звук то лился непрерывной свежей струёй, то вибрировал на высоких тонах, то переливался плавными волнами. Чайка начала осознавать, что этот звук исходит откуда-то поблизости. Но рядом не было никого, кроме... И тут только она поняла, что Кри поёт, что это она издаёт такую чудесную мелодию. Чайка слушала её пение, не стараясь чего-то понять, а просто наслаждаясь прекрасным голосом зверька.
  Когда звуки затихли, казалось, тишина продолжала эхом отражать услышанное. Во всяком случае, у Чайки ещё какое-то время стоял в ушах этот звон.
  - ... ты что, не слышишь меня?.. - как будто сквозь туман донёсся до птицы голос Кри.
  - Прости, что ты сказала? - очнулась Чайка.
  - Да уж... я говорю, почему бы тебе не попробовать спеть что-нибудь?
  - Мне?! Да я ни разу и не пела.
  - Ну, вот и попробуй.
  - Боюсь, что из этого ничего хорошего не выйдет.
  - Отрицательный результат - тоже результат.
  - Не знаю... после твоего...
  - Ну что за беда?
  - Ты смеяться будешь.
  - Ну и что, смех полезен для здоровья.
  - Да я не об этом...
  - Тогда попробуй, - настаивала мышка.
  - Ну, хорошо...
  Чайка раскрыла клюв и, напрягая голосовые связки, стала освобождать свои лёгкие от воздуха. И "пение" несчастной птицы затмило тишину мира...
  Когда хрипы, наполовину со срывающимся фальцетом, освободили ночное пространство от своей какофонии, Кри не могла удержаться от смеха. Чайка надулась и не находила себе места от стыда, но поняла, что обижаться всё равно было бы глупо и смешно. И, чтобы скрыть своё разочарование, она спросила:
  - Скажи, Кри, вот ты говорила, что поют только те, кто может любить, так?
  - Так.
  - Значит, когда ты поёшь - ты любишь... то есть, я хотела... я хотела сказать, если ты поёшь, значит... значит, ты любишь?
  - Да. И в том и в другом смысле это одно и то же.
  - Значит, ты умеешь любить?
  - Надеюсь, что так.
  Чайка тяжело вздохнула.
  - А я вот не умею петь...
  - Ничего страшного, научишься, - успокоила её Кри. - Жизнь - это постоянный процесс учения и познания.
  - А разве любовь можно выразить только музыкой?
  - Не только. Но музыка, на мой взгляд, и тишина самое достойное средство общения. Когда нет музыки, когда нет красоты, - лучше молчать и слушать. Слова только портят всё.
  Чайка задумалась.
  - Ты же птица, ты умеешь летать, - неожиданно вставила Кри.
  - Ну и что из этого?
  - Полетели на луну!..
  - Как это?
  - А вот, смотри... - и фиолетовый плащ взмахнул крыльями.
  Чайка увидела, как в темноте, на фоне яркого прожектора луны, чётко обрисовался возникший, словно из ничего, силуэт летуќчей мыши. Она так быстро работала своими парусами, что в их зоне было заметно лишь неуловимое мелькание серого, еле различимого полотна. Казалось, что она находится на одном месте, уменьшаясь в размерах. Кри летела по своему, ей одной лишь понятному курсу, совершенно не уклоняясь в сторону. Чайка с ужасом наблюдала, как она становится всё меньше и меньше. И когда её совсем нельзя было разглядеть, птица закрыла глаза, и перед её взором всё ещё фокусировался отпечаток таинственной тени, и взмахи плаща, как в замедленном кадре, то поднимались, то опускались, пропуская по контуру крыльев волнообразные движения воздуха. И Чайка подумала, каким нужно быть искусным лоцманом, чтобы вот так вот плыть по воздуху. Даже у неё не всегда получалось двигаться к цели, чтобы хоть чуть-чуть не выйти из равновесия. Она вспомнила, сколько трудов ей стоило точно приземлиться на какую-нибудь точку, когда училась летать.
  "Неужели она и в самом деле улетела на луну? - открыв глаза, подумала про себя Чайка. - Опять я осталась одна..."
  И Чайка решила тоже подняться в небо, хотя до этого ни разу не летала ночью. Она пыталась лететь прямо на луну, но ей казаќлось, что она всё время уклоняется от заданного направления. Чайка несколько раз оборачивалась, но не видела ничего, кроме темноты, да и не могла увидеть, находясь в постоянном свете луны. В конце концов, ей надоело оглядываться, и она летела вперёд лишь потому, что ничего другого ей не оставалось.
  Но этот полёт не мог продолжаться бесконечно по трём приќчинам. Во-первых, Чайка ещё не совсем окрепла после пережитых событий. Во-вторых, луна не стояла на месте, и, следовательно, вместе с ней и Чайка уходила в сторону от своего прибежища. Ну и последняя, может быть, самая значительная причина заставила птицу понять, что уже наступало утро, и что призрак луны уже больше не мог вдохновлять её на дальнейшие поиски летучей мыши.
  Действительно, уже настолько посветлело, что всё жило ожиќданием восхода солнца, и Чайка увидела под собой только воду и едва различимые очертания береговой линии. Она пожалела о своём безрассудном поступке и теперь, собрав последние силы, вынуждена была возвращаться обратно, несколько раз делая остановку на волнах, чтобы, отдохнув, снова можно было лететь. Потом были долгие поиски той скалы, что приютила её. И вконец уставшая и обессиленная, она всё-таки разыскала ту пещеру. Бедняжка свалилась прямо у самого входа, не имея никакой физической возможности забраться подальше в глубь этой норы.
  Сон охватил её сознание сразу. Она часто вздрагивала, но целебная сила сна уже окутала её, приводя в норму слабый организм.
  О, пленительное чудо сна!..
  Ничто не может устоять против тебя. Твоя сила покоряет всё живое. Но как ничтожно малы мгновения твоих объятий! Вся нежность твоих чувств теряет свою трепетность и очарование при первых конвульсиях пробуждения. Есть ли в мире средство, которое смогло бы защитить твоё хрупкое естество от посягательств безжалостного дракона времени?..
  О, вечная обитель сна!..
  В твоих покоях хранятся миллионы тайн, которые ждут своих путников, заблудившихся на далёких осколках мироздания. Но непостижимая вера в свою мечту заставляет их распутывать клубок своих скитаний, чтобы выйти из подземелий лабиринта. Все иллюзии минотавра рассыпаются в прах перед мечтою пилигримов - найти свою тайну...
  4
  Чайка проснулась, когда солнце уже сползло с зенита, и почувствовала, что голодна. Оглядевшись, она никого не увидела и подумала, что всё, случившееся ночью, ей приснилось.
  И снова этот облачённый в плоть призрак стал давить на неё прессом одиночества. Когда душа сжималась под его давлением, Чайкой овладевала апатия. Но она знала, как избавляться от такого состояния, хотя и ненадолго, но всё равно это не даёт полностью упасть духом. Нужно чем-нибудь себя занять.
  Одиночество её уже было постоянным, но она умела не поддаваться его пагубным симптомам. Давно ещё, когда приступы одиночества только-только заражали доверчивое и слабое сознание птицы, её мучили скука, безразличие, меланхолия. Со временем она научилась бороться со скукой. Тем более, для неё это было не так трудно. Когда она поняла, что такое скука, то практически сразу же избавилась от этого. Она научилась не скучать наедине с самой собой, потому что часто думала. Мысли её постоянно находились в движении. Плавные и незаметные переходы размышлений из одной области в другую не давали ей скучать. Ей даже стали нравиться эти игры. Потом Чайка стала понимать скрытый смысл своих игр. Это был её способ самовыражения. То, что ей недоставало в жизни, она компенсировала в своих играх. Однако, осознавая всю опасность и трагедию подобных занятий, она научилась отделять игры от жизни, чтобы жизнь не стала игрой. Все странности её характера не поќзволяли жить в Стае так, как это делали остальные члены птичьего клана. Это мучило её, и она постоянно терзала себя самобичеванием и самокопанием. Непонимание со стороны сородичей вырабатывало у неё различные комплексы. При всех она ставила внутри себя защитный барьер, сковывалась, и от этого непонимание только возќрастало, ещё и потому, что она не могла выразить себя так, чтобы её поняли другие. Этот замкнутый круг сформировал из неё автономќно-изолированное существо, не способное как-то самостоятельно пытаться выжить. Но она и не стремилась к выживанию, просто жила тем, чем стала. Даже те немногие её близкие, которых она глубоко уважала, и хотели бы её понять, но и они наталкивались на ту же самую преграду, невидимый барьер, который Чайка сама и создала, и который очень сильно отделил её от своего общества.
  Но, зная, как бороться со скукой, она слетела со скалы и восќпарила над водой. Чувство голода отбило у неё всякую возможность скучать, и она принялась ловить глупых рыб, которые, следуя своему врождённому инстинкту, вынуждены были плавать возле поверхносќти, даже и не осознавая, что являются лёгкой добычей, и в чём-то потакают тому, против чего они не способны бороться. Подобно тем чайкам, которые погибали в струях водопада, они тоже шли на смерть ради своей придуманной или не понятой ими до конца жизни. Рыбы становились пищей для птиц, а те, погибая в водопаде, в свою очередь, становились пищей для рыб, когда течение увлекало их обмякшие тела на глубины. И так постоянно. Хаос, обретая силу движения, заводит колесо иллюзий, создавая вечный двигатель.
  Две первые рыбки Чайка проглотила, не раздумывая над их жизненными позициями. Третью она ловко подцепила своими лапками и полетела обратно в пещеру. Спрятав её под осколками скальной породы, Чайка из любопытства решила обследовать своё убежище. Снаружи было достаточно светло и поэтому ей трудновато пришлось привыкать к темноте, поглотившей новую жертву своими мрачными и пугающими тайнами.
  Чайка шла наощупь, прислушиваясь к тишине. Сзади ещё доносился гул внешнего мира, хотя света уже не было видно. Чайка чувствовала, что опускается всё ниже и ниже. Несколько раз она натыкалась на невидимую стену тоннеля, сама отходя в сторону или следуя по извилистому пути. Сколько она так прошла, понять было невозможно, но глаза её по-прежнему ничего не видели. Теперь и слышала она только свои шаги и биение сердца. Вдруг еле уловимый шелест пронёсся у неё над головой, сопровождаемый тончайшим писком, который пучками выстреливался странным пневматическим оружием. И дальше опять была тишина.
  По мере углубления становилось прохладнее, но холод не беспокоил птицу, подгоняемую страхом перед возвращением. Ей чудилось, что если она сейчас повернётся и пойдёт обратно, то на неё обязательно кто-нибудь набросится, хотя такой же опасности она подвергалась и пробираясь вперёд. У неё даже и в мыслях не было, что в темноте можно оступиться и упасть в пропасть. Тишина давила на слух своей монотонной непроницаемостью. Из-за этого Чайке стали слышаться какие-то непонятные звуки: слабое журчание воды, звон падающих капель, непрерывное попискивание и шуршание чего-то в воздухе.
  Внезапно она потеряла равновесие и покатилась в какую-то яму. Потом небольшое падение по воздуху и сильный толчок обо что-то твёрдое, после чего Чайка окунулась в забытьё...
  Сознание возвращалось к ней медленно. Она пошевелилась и ощутила вязкую боль в спине, не помешавшую, однако, ей кое-как подняться. Чайка сообразила, что это был всего лишь ушиб и что он скоро пройдёт, если не обращать на него внимание. Теперь ей предстояло самое ужасное и интересное - осмотр того, куда её занесло, вернее, уронило собственное любопытство.
  Конечно же, такое она видела впервые в своей инфантильной жизни. Подземная пещера вовсе не была беспросветной могилой. Её освещала река, в слабом течении которой струилась неизвестно отќкуда происходящая иллюминация. От движения воды пространство пещеры играло красивыми отблесками. Кое-где по берегам речки росли сталагматические джунгли, которые и создавали звон капель. Но ещё один посторонний звук заставил Чайку поднять голову вверх. Непонятные тёмные пятна прилипли к своду пещеры и отвратительно пищали. Некоторые из них падали и начинали летать. Одно из таких пятен вдруг подлетело к ней. "Да ведь это же летучие мыши!" - подумала Чайка. Но какие они были противные, по сравнению с той, которая... Слепые, как кроты, они хорошо улавливали своими ушаќми-локаторами все звуки, и в частности те, что отражались от твёрдых предметов. Те самые писки, которые слышала Чайка, как раз и были ультразвуковыми пучками, с помощью которых эти твари ориентировались в темноте. Не долго думая, летучая мышь быстро исчезла из поля зрения птицы. Чайка ещё раз посмотрела наверх, и тут, прямо на голову ей упало что-то маленькое и мягкое. Она отпрянула от неожиданности и потом осторожно приблизилась к нарушителю её спокойствия. Чёрный комочек зашевелился и предстал во всём своём отвратительном великолепии детёнышем этих потусторонних обитателей. Казалось, будто на уродливый скелет натянули кожу и заставили жить вопреки всему тому прекрасному, что было в этом противоречивом мире. Чайкой овладела жалость к этому существу, и она прикоснулась к нему своим крылом. Судорожно раскрываюќщиеся крохотные челюсти укусили её за перья. Это было не больно, но очень отвратительно. Потом всё это месиво поползло к реке. Чайка хотела крикнуть этим глупым адским тварям, чтобы они помогли своему детенышу. Но она поняла, что те всё равно ничего не сделают для этого беспомощного существа. Она хотела что-то предпринять, чтобы остановить его, но мутант снова укусил её. Чайка в слезах наблюдала, как это чудовище подползло к самому краю воды и плюхнулось в неё.
  Чайку душило негодование и бессилие. Она думала о том, что эти маленькие монстры живут своей тёмной жизнью, скрытые от света, и цинично убивают друг друга своим безразличием и эгоизмом. Она вспомнила, как однажды была свидетелем одного изгнания в своей Стае.
  Однажды в шторм к ним прибилась потрёпанная и израненная чайка. Её приютили, выходили. И когда она поправилась, то принялась разорять гнёзда своих спасителей, поедая яйца чаек. За это Стая заклевала до полусмерти несчастную птицу. Чайка видела, как сородичи по очереди, непрерывной атакой, подлетали к мародёру и били своими клювами. Та уже истекала кровью, и они оставили её в покое. Чайка стала тайком ухаживать за раненой птицей. И когда она снова выздоровела, то тут же принялась за свой разбой. Тогда, во второй раз, Стая была неумолима. Чайка видела, как тело забитой до смерти птицы потом безвольно качалось на волнах, пока его не прибило к берегу. Она видела всё это, но ничего не могла поделать... Вскоре отношение Стаи к изгоям она ощутила и на собственной шкуре, но уже по другим причинам.
  Чайка не хотела больше оставаться здесь и полетела в дыру, из которой вывалилась в это мрачное подземелье.
  
  5
  Машинально она летела по тёмному тоннелю, едва сдерживая ком в горле. Всё её сознание было переполнено переживанием и воспоминаниями от увиденного. Не понимая, куда летит и что делает, не раз натыкалась она на стены, совершенно не обращая на это внимания.
  Нельзя оставлять безумца в одиночестве, потому что он либо расшибёт себе голову, либо совершит что-нибудь более безумное. Нужно, чтобы хоть кто-нибудь в этот момент был рядом, потому что действия его неуправляемы и непредсказуемы. Вопрос лишь в том, - нужно ли безумцу рядом чьё-то присутствие?..
  И Чайка всё-таки так стукнулась в очередной раз, что, потеряв равновесие, рухнула вниз. Хорошо ещё, что летела она по тоннелю, поэтому падать ей пришлось не так низко и не очень больно. Но эта "авария" вызвала в ней своеобразную реакцию. Весь вулкан её переживаний вырвался наружу бурным потоком слёз и рыданий...
  - Несчастные... несчастные твари... ну почему вы так живёте?!.. Разве можно так?!.. Зачем?!.. Зачем вам такая жизнь?!.. Нельзя же так!.. Ведь это жестоко!..
  У Чайки перед глазами мелькали то этот уродец, утонувший потому, что стал никому не нужен, то птица, которую её же собственная жизнь и инстинкты заставили быть плохой. Может, она просто мстила всему миру за нанесённую ей когда-то боль и намеренно искала смерти, а может, сама того не желая и не имея в душе ни малейшей капли ненависти, она, ставшая жертвой и орудиќем своего воспитания, жила такой жизнью, потому что не знала другой. А этот детёныш, не сумевший удержаться на материнской спине или специально выброшенный, как обуза, от обиды ли чьей-то или, возненавидя своих за собственное уродство или беспомощќность, не захотел больше жить, не смирился с такой жизнью. Один умер из-за того, что не смог приспособиться, не смог выжить, другой, - потому что не умел жить иначе, потому что не знал другой жизни, кроме той, которая научила его убивать жизнь.
  Чайка рыдала от бессилия, от ощущения, что всё напрасно и бессмысленно, и что ничего не изменишь. Она рыдала от счастья, что где-то всё равно есть такое место, где нет всего этого ужаса, где есть радость, и нет боли, и страданий. Но где же оно?.. Где это ГДЕ-ТО?.. Почему его нет в этом мире?.. И почему в этом мире столько страданий?.. Кому это нужно?!.. Зачем она родилась?!.. Чтобы страдать?!.. Но в чём же она виновата?!.. За что???..
  Чайка рыдала... и постепенно затихла...
  Она заснула...
  Лучшее лекарство от всех болезней, если нет любви, - это сон...
  А разве любовь - не сон?..
  Сон - это покой, покой - это свобода, а свобода - это любовь...
  Любовь - это сон...
  Чайка спала, - потому что любила. А может, потому, что просто устала...
  И ей снилось, что она каким-то мистическим образом двигаќется навстречу выходу из пещеры. Уже и проём осветил знакомые очертания, и Чайка, лежавшая перед этим, уже стояла на своих лапках. И глаза её увидели голубое небо кристальной чистоты. Она искала солнце, но никак не могла найти его, хотя и было очень светло. И тут еле уловимый звук коснулся её слуха. Он нарастал и превращался в странную и красивую мелодию. Она лилась непрерывќной свежей струёй, то вибрируя на высоких тонах, то переливаясь плавными волнами. И Чайка узнала песню Кри. Она взмахнула крыльями и полетела...
  Впервые в жизни она так летела. Словно это был не обычный полёт, а растворение в небе. Перед её глазами происходила необычная перемена картин и цветов. Чистый голубой становился зеленовато-синим, под цвет морской волны, незаметно переходя в синий, а затем в фиолетовый. Серебристый фиолет играл бликами розоватых вспышек, словно зажигая звёзды на небосводе и отдавая их вселенной. Они гасли, уходя в свои новые жизни. Фиолет переливался розовыми, красныќми и голубыми быстро формирующимися облаками, словно клубами цветного дыма. И постепенно весь фиолет растворился в розово-голубом свечении, насыщаясь красным, оранжево-жёлтым, почти зоќлотистым, и прозрачно голубым светом. Утренние краски сменялись ярким и ослепительным полуденным зенитом так, что больно было глазам. Свет накалился до всепоглощающей белизны, и сквозь неё невозможно было ничего увидеть. И музыка в это мгновение достигла своего ультразвука. Чайка ощутила блаженную лёгкость в теле, почти невесомость, и сознание её уплыло в неизвестном направлении...
  Приходя в себя, она стала осознавать, что музыка уже звучит тише и пространство приобретает более различимые цвета. Дневные сменились вечерними, словно вся спектральная гамма прокручивала плёнку цветов в обратном направлении. Но даже и в бессознании она продолжала лететь, а, очнувшись, удивилась, что по-прежнему летит, понимая, что должна была бы, по идее, упасть. Видимо, какая-то сила управляла ею, пока она не соображала. И всё же Чайка летела... она летела!..
  И тут она поняла, что притягивало и управляло ею. Сначала Чайка только интуитивно чувствовала на себе чей-то взгляд, а теперь она увидела его. Глаза смотрели на неё тайной и нежностью. Конечно же, она узнала, кому принадлежит эта бездонность. На фоне меняющегося спектра, глаза не изменяли своего кофейного цвеќта. Пристальный взгляд этих глаз незаметно проложил невидимый обоюдный контактный мост, и Чайка не могла оторваться от этого магнита, продолжая лететь, как зомби. Их мысли соприкасались, будто разговаривая друг с другом.
  Вслед за быстро меняющимися цветными облаками исчезли и глаза, словно растворились. Чайка невольно засуетилась, ища потерявшийся источник притяжения, но тут её внимание привлекла новая смена декораций. Как будто раскрылась завеса между двумя гранями бытия. И Чайка из своей прежней жизни влетела в новую реальность.
  Далёкая перспектива гор, лазурная водная гладь с играющими алмазными бликами на подвижной поверхности моря, прозрачно-голубое небо с ласковым солнцем и атмосфера какой-то невыскаќзанности, постоянное ощущение надежды на то, что сейчас вот-вот произойдёт что-то очень хорошее. Чайка влетела в этот новый мир и сразу узнала его. Это был мир её детства. Но она заметила, как он изменился. Он стал намного лучше. Может быть, это впечатление возникло из-за того, что её прежняя жизнь была менее радостной. Бывает так, что, попадая из одного зла в другое, меньшее кажется более приятным. Но сейчас всё было иначе. Может, Чайка просто чуть забыла своё детство и теперь, попав в него, оно и казалось ей лучезарным и радужным.
  Когда она подлетела к скалам, то снова узнала это место. Здесь жила её Стая. На какое-то мгновение в её груди вспыхнула тревога, но тут же погасла. Да, память не позволила ей ничего забыть. Чайка помнила всё...
  Она давно уже не видела свою Стаю и, наверно, просто соскучилась по ней, и какая бы жизнь там ни была, Чайка решила не останавливаться на полпути. И она не пожалела о своём решении, увидав жизнерадостных и дружелюбных сородичей. И ещё её поразило, что вместе с чайками летали какие-то бурые зверушки. Ну, конечно же, это были летучие мыши. Но они теперь не казались ей такими омерзительными, как прежде. Напротив, она даже очень быстро подружилась с ними. Чайку захлестнула волна счастья, и она еле переводила дыхание от такого изобилия радости и любви. И сердце её готово было разорваться, когда она увидела ту самую чайку, которую убила её Стая, и того самого детеныша, утонувшего в пещерной реке. Эти два существа были рядом друг с другом и казались неразлучными, словно их сблизила мрачная похожесть проќжитых ими прошлых жизней. И теперь они, будто специально предќназначенные друг для друга, прекрасно гармонировали в этом раю.
  Чайка плакала и смеялась, глядя на все это. Она была счастлива!..
  От переполнения чувств она впала в забытьё, словно её окуќтало сладким туманом сна. Она почувствовала, что снова расстаётся с этим прекрасным миром своего детства. И она не жалела об этом, потому что понимала, - сколько бы ей ни пришлось возвращаться в него, всё равно, рано или поздно, нужно было бы покинуть этот мир для того, чтобы найти свой, который предназначен только для неё и ей подобных. И так бывает всегда и со всеми. Когда забываешь своё прошлое, давшее тебе жизнь, - настоящее кажется мучительно долгим или бесконечно быстрым, но тягостным.
  Да, Чайка чувствовала, что покидает мир своего детства. И все эти знакомые ей существа растворялись в новой обволакивающей дымке. Всё та же фиолетовая игра спектра, мелодия зовущего голоса и взгляд тайны. И Чайка, как парализованная не могла избавиться от всего этого, даже если бы и хотела. Но она не хотела ничего менять.
  Но всё движется и меняется...
  И снова рассеявшийся фиолетовый туман вовлёк Чайку в новую реальность. Она ощутила далёкую, знакомую, но почти забыќтую, манящую мечту проявляющейся жизни. И глаза говорили ей:
  - Вот твой мир...
  - Да, я знаю, я вспомнила, - отвечала Чайка.
  - Ты узнаёшь его?..
  - Да...
  - Ты узнаёшь меня?..
  - Да...
  - Так почему же не смотришь?..
  - Я пытаюсь...
  - И что же ты видишь?..
  - Это мой мир...
  - Нет, ты не видишь...
  - Почему?..
  - У тебя глаза закрыты...
  - Но я же вижу...
  - Что?..
  - Не знаю...
  - Тогда открой глаза...
  - Но они же открыты...
  - И что ты видишь?..
  - Забыла... но я вспомню... обязательно вспомню...
  - А ты открой глаза и сразу узнаешь...
  - Но как я могу узнать то, чего давно не видела?..
  - Открой глаза, - настойчиво звучал голос, - ну же... ты видишь меня?..
  Чайка почувствовала, как с её глаз сползает пелена приятного очарования. И глаза из мечты обрели более конкретные формы.
  - Ну, давай, смелее... наконец-то...
  - Что-нибудь произошло?.. - всё ещё словно в тумане сказала птица.
  - Ещё бы... и чего это тебя потянуло в эту дыру?
  - В какую дыру?.. Подожди... где это я?..
  - Ну что, не проснулась ещё? - улыбнулась знакомая мордочка.
  Чайка закрыла глаза и тут же резко их открыла. Не было никаких сомнений, - она в пещере, у самого входа, и что рядом находится Кри и смотрит на неё улыбаясь, и пытается ей что-то втолковать, чего Чайка никак не может усвоить.
  - Что со мной было? - единственное, на что хватило её серого вещества.
  - Это я хотела бы тоже знать. Что ты делала там?
  И постепенно до Чайки стали доходить обрывки воспомиќнаний об её мрачном путешествии в глубины преисподние. Чайка поняла, как очутилась здесь. Уже второй раз Кри спасала её. И она взглянула на своего спасителя с наивностью и благодарностью.
  - Ну ладно, можешь не говорить. И так всё понятно. Небось, зрелище было не из приятных?
  - Знаешь, Кри, я хочу тебя спросить...
  - Не продолжай, я всё понимаю. Да, я тоже жила среди них...
  - Но ведь у них совсем не видно глаз, а у тебя они такие большие!
  Кри улыбнулась.
  - Это всё оттого, что я часто смотрю на звёзды. Когда я больше не могла выносить их общества, то перебралась сюда. И с тех пор живу подальше от них, хотя иногда и залетаю туда за пропитанием.
  Чайка вспомнила о своём запасе.
  - Ты голодна? У меня тут есть, - и она вытащила из-под камней спрятанную рыбу. - Вот, попробуй.
  - Нет, я не ем такое. Мой стол более скромен. А для тебя это вообще покажется диетой. Так что ешь сама, на здоровье, свою рыбу.
  Чайка, не притронувшись к своей добыче, задумалась. Она всё ещё находилась под впечатлением своего сна, и все разговоры сейчас воспринимала смутно, не задумываясь над вопросом и не осознавая ответа.
  6
  И вдруг, неожиданно на неё нахлынула огромная волна чувств. Не в силах сдерживать всего этого, она разрыдалась как ребёнок, и не могла успокоиться даже когда Кри тихо, ласково и нежно обняла её, укрыв своим ночным плащом. Она ничего не говорила ей и не старалась утешить, а просто, впустив в свои объятия, коснулась её головы своей головой, и так, слившись воедино с трепетом израненной и уставшей души, молча слушала бешеные конвульсии птичьего сердца.
  Чайка рыдала, вспоминая свою Стаю, свой сон, и ту далёкую страну, которая была пока только её грезой.
  Она рыдала и думала о том, как хорошо было бы вот так всегда быть рядом с таким существом, которое молча обнимет тебя своим теплом и исторгнет из души мрачное и давящее одиночество.
  Она рыдала и мечтала, что однажды научится петь чистым голосом красивую мелодию звёздной песни, сможет однажды полететь сквозь ночь в неизменную бледность луны и затеряться в её нежно холодных и призрачных иллюзиях, и затем раствориться в сонме вселенских миров и звёздных космосов.
  Она рыдала и грезила, чувствуя, что снова растворяется в огромных глазах забытой, но пробуждающейся от сна тайны.
  Ночь укрыла её своим покрывалом и только две большие звезды светились в этой непроницаемости. И они опять повели Чайку по невидимому мосту туда, где брезжил рассвет мечты, и тайна открывала двери в иную реальность, в иную жизнь.
  Чайка, погружённая в темноту, видела эти две звезды, единственные на всём небосводе. Она уже перестала увлажнять себя своими мокрыми чувствами, потому что другие пришли на смену им. Чайка смотрела на эти две звезды, как смотрят только в глаза того, кого любишь. Может быть, до этого момента она не понимала всей глубины чувства, к которому интуитивно стремилась, и теперь, увидев это и почувствовав, она, словно ослеплённая, не восприниќмала ничего, кроме этих звёзд, этих глаз. И ослеплённая любовью, Чайка вдыхала аромат ночи, её естества и жизни. Она видела, как ночь раскрыла перед ней завесу своего молчания, и Чайка услышала пение других звёзд, замерцавших рядом с двумя большими.
  И сейчас для неё всё было просто. Просто быть рядом с тем, кого любишь. Просто дышать озоном любви и чувствовать её всем своим телом. Просто видеть глаза любви и слушать её песню. Просто быть тем, кем ощущаешь себя, любя всё, что чувствуешь. Но всё становится сложнее, когда в этой простоте, в этой тайне двух звёзд, ночного покоя и тепла, появляются другие звёзды, которые тоже поют свои чудесные песни, и которых тоже начинаешь любить.
  И от этого становится страшно. Страшно потерять свою любовь, потерявшись в новых созвездиях, и разменивать её на мелкие части, чтобы хватило всем. И тобой уже владеет не чувство покоя, но чувство тревоги, тревоги за то, что, теряя любовь, даря её всем, теряешь самого себя. И Чайка испугалась. Она не хотела потерять и потеряться. И снова, уже во второй раз, из неё вырвался крик отчаяния:
  - Кри! Не уходи!..
  И как будто пелена спала с её глаз. Она увидела рядом с собой Кри, недоумённо смотрящую на неё, увидела обыкновенное ночное небо с мириадами звёздных осколков, увидела море с отражающейќся лунной дорожкой, и саму луну. И это тоже было просто, но уже как-то по-иному. Но это новое не так волновало и возбуждало, как прежде и как предыдущее, потому что было знакомо и неново.
  Как стремительно очарование! Как жестоко мало мгновение его встречи! Очарование уступает место разочарованию, и тайна остаётся ценна до тех пор, пока она остаётся тайной...
  А ведь изменилось-то не так уж и много. Всего-навсего, Кри распахнула свой плащ. И всё. Чем проще мысль - тем сложнее постуќпок, и наоборот. Сначала Чайка находилась в объятиях летучей мыши, и всё её чувство было направленно на его покровы. Она жила и питалась в те мгновения переполнявшим её чувством, не зная о том, взаимно оно или нет, но желая этого. А когда Кри выпустила Чайку из своих объятий, - вот тогда-то птица и испугалась, видя, как её чувство пытаются разделить. Может быть, Чайка ещё не успела успоќкоиться от пережитого и поэтому нервы её не выдержали, и она сорќвалась на второй крик отчаяния. Понимала ли это Кри, она не знала, но хотела, чтобы та её поняла. К сожалению, Чайка знала только то, что сама чувствовала по отношению к ней, и поэтому не могла знать чувств Кри, ослеплённая своими. Любовь эгоистична, когда нет обќщих точек соприкосновения. А Чайка просто устала от одиночества.
  Кри недоумённо посмотрела на крик Чайки и, ничего не сказав, уставилась на звёзды. Чайка долго не могла решиться на что-то, но, собравшись с духом, придвинулась к летучей мышке и положила свою голову ей на плечо.
  - Извини, я просто совсем спятила и не понимаю, что со мной происходит...
  Но Кри молчала, и глаза её молчали. Чайка убрала голову с её плеча, думая, что, наверное, не вовремя вписалась в это молчание, и опустила свой взгляд.
  - Я знаю, что поступаю глупо...
  И снова молчание. Чайка взглянула на Кри, но до неё уже нельзя было докричаться. Её глаза-сфинксы застекленели. Но Чайка не унималась.
  - Я больше не могу так жить. Я устала так жить. Я устала жить одна. Я устала!..
  Кри посмотрела на Чайку.
  - Тебе нужно полюбить...
  Чайка встрепенулась. Её сердце учащённо забилось. Она с трепетом впилась в глаза Кри. Она ждала, что...
  - Тебе нужно полюбить звёзды, - холодным, ничего не выражающим, но спокойным голосом сказала Кри.
  - Что?.. - хрипло выдавила Чайка.
  - Звёзды. Они тебе никогда не изменят. Они более постоянны, чем мы.
  Весь мир рухнул сейчас перед Чайкой.
  - Не-ет!!! - пронзил ночь кинжальный крик птицы. Она взмахнула крыльями и сорвалась с места.
  Ей всё равно было куда и она просто летела. И оказалось, что она летит прямо на луну. Но она не обращала на это внимание. Она летела на неё, потому что там было светлей, чем вокруг.
  "Ну и пусть... ну и ладно... куда угодно, но только подальше от этой... от этой холодной тайны...".
  Чайка летела и думала, думала хаотично, не в силах как-то соќстыковать мысли в более-менее стойкий порядок. Её трясло в нервной лихорадке. Она пробовала лететь со всей скоростью, но это не снимало внутреннего напряжения. Тогда она перестала о чём-либо думать и что-то делать, сложила крылья и камнем рухнула вниз. Её завертело в штопор, потом стало кувыркать. Весь смысл жизни теперь она вложила в это падение. И уже не чувствовалось ни одиночества, ни мук душевных, ни страданий. Страсть падения завладела ею...
  О, как прекрасно было это мгновение!..
  И Чайке захотелось продлить его или остановить. Не нужно было куда-то торопиться, что-то совершать. Всё само шло ей навстречу. Её тело сопротивлялось напору встречного воздуха, пребывало в невесомости, и море само приближалось к ней. Не Чайка стремилась к цели, а цель к ней. Оказывается, всё так просто. Нужно лишь выбрать направление. И если верно всё рассчитать, то ничего не нужно будет делать. Выбрав верное направление, остаётся только ничего не делать, не применять никаких усилий, и тогда цель сама будет к тебе идти. Чайка смеялась над тем, что раньше не додумалась до такой простоты. Ведь теперь решались все проблемы. Быстро и просто. И без усилий. Она упадёт в море, в этот блаженќный сон морских глубин. Она упадёт в свой сон, и там наконец-то сбудутся её мечты, она достигнет своей далёкой страны, где её ждут, в стране её грез, в стране её забытого будущего. Она уйдёт из этого мира, которому оказалась не нужна. Не нужна ни этому солнцу, ни этим звёздам, ни этим камням и волнам, ни своей Стае, ни этим глазам... этим большим, полными тайной, глазам... Она уйдёт, даже не попрощавшись с ними, просто уйдёт и всё... Как же так, она уйдёт, даже и не попрощавшись?!.. Разве так можно?.. Она уйдёт, не попрощавшись с тем, кого любит?.. Нельзя же так... нельзя!..
  До воды оставалось мгновение. И Чайке хватило его на то, чтобы расправить крылья и с помощью хвоста выйти из крутого пике. Но море было слишком близко, и своевременная реакция птицы спасла её от гибели, но не спасла от воды...
  Чайка потом долго смеялась над собой, отдыхая на волнах и вспоминая, как плюхнулась в эту жидкую массу событий. Она пыталась анализировать свои поступки и видела, что на каждом шагу совершает глупости.
  А сейчас она была рада, что оставила себе маленький кусочек надежды, хотя и иллюзорной. Чайка выдумала для себя эту надежду, может быть, и из простого инстинкта самосохранения. Но не важно из чего, - важно, что надежда есть. К тому же ведь у неё есть преќкрасная возможность просто видеть Кри и быть с ней рядом. Разве этого мало?.. И Чайка снова обрадовалась тому, что осталась жива.
  Конечно же, далеко она не улетела, и поэтому без особого труда отыскала свою скалу. Чайка возвращалась, всё ещё ощущая вкус смерти. Опьяняющее и сладкое чувство развеялось, но осталось в памяти запасным вариантом выхода из безвыходности.
  7
  Ярко-красное солнце вставало над горизонтом, когда Чайка возвращалась к берегу. Она видела восхождение этого гиганта, а в это утро оно казалось особенно большим, словно раньше она не придавала значения его размерам, и может, именно теперешнее состояние её души настраивало птицу на повышенную восприимчивость всего окружающего.
  Как будто ей дали последний раз насладиться прелестями этого мира, перед тем как с ним расстаться. Состояние иллюзорной надежды и последнего дня будило в её груди давно забытые и уснувшие чувства ощущения красоты и радости во всём. И Чайке очень захотелось в это мгновение поделиться с кем-нибудь близким своей радостью. И ей захотелось поделиться ею именно с Кри, с тем существом, которое она так неожиданно и страстно полюбила. И сейчас Чайка могла бы последовать за нею куда угодно, если бы та позвала её. Она уже строила в своём воображении картины своего предвкушаемого будущего, от которых её поднимало волнами восторга на вершины счастья.
  Легкое разочарование испытала Чайка, не увидев предмета своей любви на пороге пещеры. И когда она сообразила, что в это время суток летучие мыши не выходят на свет, то почувствовала, будто по лицу её надежды ударили равнодушной, грубой рукой, от которой не было больно, было просто обидно. Но тут же, как второе дыхание, выскочила мысль о том, что не всё потеряно, что впереди ещё есть вечер и вся ночь. Но для этого ей нужно было убить время утра и дня.
  Даже само разочарование несколько ослабило её стремительные порывы встречи, почувствовав к тому же усталость, и без того накопившуюся за прошедшие дни. И птица решила употребить ненужное время себе на пользу. Чувство голода заставило её вспомнить о завалявшейся рыбке, которая уже издавала неприятный запах, но Чайка пренебрегла им. Затем желанный сон унёс её подальше от переживаний в страну покоя и сновидений.
  Этот сон был, пожалуй, самым приятным из всех её прошлых снов. При свете луны и мерцании звёзд Чайка танцевала танец любви со своим новым другом, паря в ночном небе...
  Хотя и проспала она всё утро и весь день, но ей показалось этого недостаточно для такого короткого и дивного сна. Просыпаясь, Чайка с наслаждением потянулась и улыбнулась. Красное утреннее солнце, незабываемый сон и надежда на скорую встречу влили в её душу поток очарования и жажды жизни. И Чайку вдохновила мысль, что в этом мире стоит жить хотя бы ради коротких мгновений встреч.
  Чайка проспала закат, и поэтому не видела, как садилось солнце, впрочем, и не могла его увидеть из пещеры всё равно. Солнце ушло в свой сон с другой стороны скалы. Сумерки покрыли густой вуалью небо, постепенно зашторивая свет и рисуя слабые контуры осколков звёздного зеркала. Молодой, нарождающийся месяц, воткнулся своими рожками в темнеющее полотно наступаюќщей ночи, закручивая вокруг себя вихри космического серебра для своего будущего наряда.
  Чайка решила, что ей было бы неплохо подкрепиться, чем это ещё возможно в такое время суток. И на скалу она вернулась уже сытая, когда ночь вступила в свои владения. Птица стала чувствоќвать лёгкое, томительно-сладкое сердцебиение, и по её телу изредка пробегала мелкая, приятная дрожь. Она и сама знала, от чего это происходит. Чувство трепетного страха перед надвигающейся встречей настолько поглотило её, что всем своим существом она ощущала малейшие колебания воздуха и звука. Все чувства в ней обострились до пределов так, что если бы взорвалось солнце или раскололось на мелкие части небо, то это произвело бы на неё меньшее впечатление, чем падение капли.
  И когда она услышала отдалённый шелест крыльев, то от переживания закрыла глаза и затаила дыхание. Долгожданная масса, создающая колебания в воздухе, с лёгким шумом приземлилась возле Чайки.
  В голове происходил такой невообразимый хаос, что ей показалось, будто на какое-то время она совершенно утратила способность нормально воспринимать реальную действительность, и даже, может, потеряла сознание, но внезапно, словно взрыв сверхновой звезды, её оглушил и разбудил голос Кри.
  - Привет... - как ни в чём не бывало, произнесла мышка.
  Этот звук, единственно ощутимый во всей вселенной для Чайки, ещё некоторую долю времени, растянувшуюся в вечность, эхом отражался в её перепонках уходящим поцелуем тишины.
  Чайка посмотрела в глаза Кри и долго не могла оторваться от этого магнита.
  - Что ты так смотришь на меня? - спросила мышка.
  - Как? - отозвалась птица.
  - Да как-то странно...
  - Я всегда так смотрю...
  - Чудная ты какая-то... - улыбнулась Кри, пожав плечами, и уставилась на звёзды.
  Ни слова упрёка, ни малейшего намёка, ничего не услышала Чайка, словно и не было вовсе никакого срыва...
  И птица последовала её примеру. Ей больше и не нужно было ничего. Лишь услышать её голос, увидеть её глаза, и быть рядом.
  Всю ночь они сидели, касаясь друг друга, смотрели в небо и слушали симфонию далёких созвездий...
  Но ночь прошла и наступило утро, и летучая мышь снова исчезла. А Чайка заснула наполненная счастьем.
  Теперь каждый день она так и поступала. Днём спала, а к вечеру просыпалась, чтобы бодрствовать всю ночь. Все дни для неё слились в один общий сложившийся порядок. Иногда её тяготило это однообразие, и она не всегда могла уснуть днём. И поэтому в некоторые ночные свидания она засыпала, уткнувшись в плечо Кри. А просыпаясь поздним утром с разочарованием, ругала себя за то, что уснула, пропустив мгновение встречи. Но ближе к ночи душевные порывы накалялись так, что она забывала все утренние недовольства. По ночам Кри пыталась учить её петь, но Чайка так и не могла усвоить её уроков. Иной раз они вместе летали к диску луны и вместе возвращались.
  Чайка стала привыкать к такому образу жизни. Но, привыкая, она чувствовала, что теряет нечто важное. Возможно, она теряла ощущение той новизны, так вдохновлявшей её вначале. Чайка привыкала и всё чаще задавала себе вопрос, которым мучилась раньше, и который отбросила, поняв кое-что более важное. Но, привыкая, она как раз и теряла это.
  В мыслях Чайки постоянно пребывал образ Кри, но со временем её стало мучить понимание того, что она совершенно ничего не знает о летучей мышке. И именно в состоянии привыќкания она, может, и совершала главную ошибку, забивая свою голову безответными вопросами. Она забывала ту новизну и важность, с которой должна была бы никогда не расставаться. Чайку мучила неудовлетворённость. Привыкая, она насыщалась, и ей этого казалось мало или уж слишком знакомо. А ей хотелось большего и чего-то нового. Чайка мучилась мыслью, что Кри совсем не так относится к ней, как ей того хотелось. И чем чаще её посещали эти мысли, тем чаще терзали вопросы, которые она хотела задать Кри, но не решалась из-за боязни потерять то, что было сейчас.
  Со временем Чайка поняла и ещё одну важную мысль, кроме той, что учила её терпению и ничего не просить от любви взамен, а принимать эту любовь во всех её проявлениях. Чайка ясно осознавала, что любит Кри, даже никогда не говоря ей об этом и, следовательно, должна полюбить и всё то, чем жила и что любила Кри. Но мышка не часто раскрывалась перед птицей, и та довольстќвовалась тем, что сама понимала. Кри любила звёзды, и Чайка тоже их полюбила, вернее, заставила себя это сделать. Но они не могли увлечь её мыслей так, как над ними властвовал образ Кри. Однажды Чайка уже слышала, что ей нужно полюбить звёзды, якобы, за их постоянство, но Чайка просто не стала противоречить своей ночной спутнице, когда та, иногда, пускалась в особенную страстность по отношению к этим космическим льдышкам. Просто Чайка приняла всё то, с чем был связан образ её любви. И ей от такой позиции стало легче не чувствовать себя обделённой и ущербной.
  Но привычка сыграла над птицей свою злую шутку. Чайка стала задумываться над вопросами. И всё чаще теперь она не могла заснуть днём, потому что природный образ её жизни давал о себе знать. И, следовательно, она чаще стала пропускать ночные свидания. Тем более, что Чайка уже восстановила свои силы после потрясений. Вопросы зажигали в её груди пламя новых чувств. И наступил моќмент, когда она уже не могла больше сдерживать в себе этот огонь.
  В эту ночь взошла полная жёлтая луна, цвет которой был неприятен птице и послужил дурным предчувствием. Они так же, как обычно, сидели, касаясь друг друга, и смотрели, как всплывает желтоглазое ночное солнце.
  Чайка спрашивала себя, за что она полюбила это маленькое создание. И ответ приходил быстрее, чем заканчивался вопрос. Кри помогла ей избавиться от призрака одиночества. Она убила его своим присутствием. И разве этого мало, чтобы полюбить? Ни понимания, ни сочувствия ей не нужно было так, как она нуждалась в присутствии рядом того, с кем чувствуешь спокойствие и не так страшна жизнь, в которую она не научилась играть по её правилам. Кри стала для Чайки чем-то вроде поводыря по скользкой дороге жизни. Она училась у неё не бояться жизни, а может, и пробуждала в себе эту забытую способность, которая была забита теми комплекќсами и барьерами, создаваемыми Чайкой с детства. Кри постепенно разрушала птичьи крепости, да и зачем птице нужны крепости, если она птица и имеет дар летать. Но даже и такое положение вещей не мешало Чайке мучить себя новыми вопросами. Она была ненасытна, как и все птицы, которым дана свобода. А когда есть свобода, то всегда хочется узнать её границы. Но у свободы нет границ, поэтому птицы всё время голодны её безграничностью. Они понимают, что совершили ошибку, только тогда, когда натыкаются на стены собственных заблуждений, освободив себя от чувства меры.
  И ещё Чайка умела хорошо чувствовать угрозу или опасность со стороны, словно невидимый ангел-хранитель оберегал её. И раньше это происходило с ней очень часто. Она старалась уходить в сторону и редко шла на пролом. Но с Кри она чувствовала себя вне опасности, будто новый ангел защищает её от посягательств демонов жизни. А может быть, Чайка просто искала теплоту и внимание, которыми была обделена в детстве.
  Чайка чувствовала, что если не сегодня, то потом уже будет бессмысленно. Она, как всегда, была нетерпелива. Дрожь охватила её тело, и голова кипела от волнения. Чайка сидела слишком близко, и Кри не могла не заметить происходящего с птицей.
  - Ты хочешь меня о чём-то спросить? - невозмутимо и ласково произнесла Кри, не отрывая взгляда от звёзд.
  - Да... - робко выдохнула птица.
  - Я слушаю тебя.
  - Я боюсь... и не знаю, с чего начать... - дрожь её тела перекинулась на голос.
  - Ну, хорошо, я помогу тебе, - и Кри своими умными, карими глазами посмотрела в растерянные птичьи. - Тебя что-то беспокоит, верно?
  - Да.
  - Это связано со мной?
  - Да.
  - Понятно.
  - Кри...
  - Нет, я действительно тебя понимаю. С тобой, наверно, это впервые, и ты не знаешь, как себя вести, так?
  - Кри, ты говорила, что поёт всё, что может любить...
  - Но я не говорила, что кто не поёт, тот не умеет любить.
  - Но ведь ты поёшь, значит, ты любишь?
  - Да, я люблю, - подтвердила Кри, - но мне трудно любить то, что непостоянно и изменчиво.
  Чайка не в силах была уже сдерживать в себе вулкан, и он взорвался:
  - Я не думала, что любовь бывает холодной!..
  Кри выдержала эту волну и ответила:
  - Я просто оказала тебе внимание, потому что не могу ненавидеть этот мир.
  - Ты не можешь ненавидеть... значит... ты не можешь... не можешь и любить... - сама боясь своих слов, с трудом выговорила Чайка, и тут же пожалела об этом. Но сказанное ещё больше возбудило её, и опьянённая свободой, она продолжила. - Кто умеет любить, тот умеет и ненавидеть, а если нет ненависти, то нет и любви. Только камни и льды не испытывают чувств. То, что не движется, не умеет любить!
  - Любовь бывает разная... - холодно парировала Кри.
  - Значит, ты любишь только звёзды... - печально констатироќвала Чайка.
  - Они дали мне способность любить шире. А звёзды я люблю, как любят своё будущее, как любят свою мечту. Ты нравишься мне, но зачем сужать возможности своих чувств.
  Чайка еле сдерживала слёзы.
  - Я не хочу тебя потерять!
  - Нельзя потерять то, чего не имеешь.
  - А мне казалось, что я нужна тебе...
  - Но мне действительно нравиться проводить с тобой время. Просто иногда хочется чего-то большего, чтобы не скучать в привычном...
  - Но разве можно скучать, когда любишь?
  - Эта скука от невозможности освободиться.
  - Как же можно быть не свободным, когда любишь?
  - Даже в любви есть зависимость...
  - Я не уверена, что звёзды тебя любят, - не унималась Чайка.
  - Но я-то их люблю...
  Птица хотела крикнуть: "А как же я!", но промолчала.
  Она долгим, пристальным взглядом уставилась в глаза Кри, и из птичьего взора сквозила мольба: "Удержи меня!..". Но мышка лишь улыбнулась ей. Чайка опустила голову, но не покинула своего места, всё ещё касаясь фиолетового плаща.
  Всё то, чем дорожила Чайка, чем жила всё это время, разбилось о новую выросшую скалу и рассыпалось холодным пеплом жёлтой луны. Она ясно осознала, что просто была не нужна. А ей так хотелось быть кому-нибудь нужной. Но она промахнулась, потому что место было уже занято. Все воплощения её любви потеряли свои цвета, обретая один единственный - прозрачный. Её любовь стала призраком. И снова выросший призрак одиночества обрёл плоть. А всё лишь потому, что она просто была не нужна.
  Вскоре и луна стала призраком, и пробуждающийся рассвет поднимался над горизонтом.
  Чайка почувствовала движение плаща и поняла, что Кри уже пора. Она ещё раз посмотрела в её большие, но теперь не казавшиќеся тайной, глаза, улыбнулась отсутствующей улыбкой, и хотела было сказать: "Я люблю тебя", но лишь тихо произнесла:
  - Прости меня...
  Кри ничего не ответила, нежно коснувшись своим крылом её головы, и исчезла в тёмном проёме пещеры.
  Чайка дождалась восхода солнца.
  В это утро оно так же, как и тогда, было большое и красное. И она увидела в нём своего призрака-мучителя, который говорил ей, что всё равно и всегда он будет сопровождать её, каждое утро напоминая о своём существовании и каждый вечер давая понять, что и ночью он будет её единственным другом. Странно, что, ища друга, чтобы спастись от одиночества, Чайка нашла его в нём. Одиночество стало её другом и единственным верным спутником, который никогда не покинет её. И Чайка улыбнулась, найдя такое открытие забавным, и перестала пугаться своего одиночества, которое, сумев стать плотью, вытеснило призрак любви и заменило его собою. Теперь ей было кому доверять свои тайны. И она знала, что одиночество не предаст её и не оттолкнёт, и всегда выслушает и поймёт. Возможно, она со временем сумеет его полюбить, ведь оно постоянно и неизменчиво, как звёзды.
  Чайка взлетела со скалы и устремилась навстречу красному гиганту. Ведь так она всегда будет лететь к нему и никогда не долетит и не приблизится, и не потеряет из вида. И может быть, где-то за гранями горизонта отыщется та плоскость, на которой Чайка найдёт свою точку опоры.
  Она летела, понимая, что не было теперь у неё иной судьбы, кроме той, которую она сама себе выбрала. И она знала, что всегда будет помнить эти мгновения счастливых ночных свиданий, надеясь, что может, когда-нибудь снова наступит это незабываемое время встреч...
  
  История вторая
  
  ВДОХНОВЕНИЕ ВЫСОТЫ
  
  "Они всю жизнь искали истину,
  но умели только летать,
  не понимая,
  что это и было их истиной..."
  
  "Волею свыше
  они были обречены
  на бесконечный полёт,
  больше похожий
  на гонку по кругу.
  А мы смотрим на их свет
  и с ужасом ждём, -
  когда же это прекратится..."
  
  1
  Ещё не взошло солнце, а морской отлив уже освобождал из плена скалы и гроты. Холодные, обточенные водой, камни пробужќдались от своего аквариумного сна. Из скальной щели выполз сонный Уж и, взобравшись на свой любимый круглый камень и свернувшись кольцом в ожидании восхода солнца, снова заснул, вернее, впал в лёгкую дремоту.
  Слабый ветерок, пробежавшийся по поверхности вод, быстро разбудил дремавшего Ужа, возвещая о начале очередного обычного, и необычного, космического цикла, повторяющегося изо дня в день, из года в год. Уж любил встречать и провожать солнце. Но чтобы увидеть закат, ему нужно было попасть на вершину скалы, где жил его добрый знакомый Альбатрос, который тоже любил рассветы и закаты. Утром Альбатрос слетал со своей вершины к Ужу на круглый камень, чтобы вместе встретить солнце, а вечером Уж взбирался к Альбатросу на вершину проводить светило в его хроническую неизменность. Единственное их различие было в том, что Альбатрос летал, а Уж ползал. В остальном их порывы часто сходились, и это их сблизило.
  Уж окончательно проснулся, когда на его камень приземлился Альбатрос.
  - Приветствую тебя, о, мудрейший! - воскликнул Альбатрос.
  - Доброе утро, о пернатейший, - ответил Уж.
  Так каждое утро они обменивались любезностями.
  - Что снилось? - спросил Альбатрос.
  - Камни. А тебе что? - поинтересовался Уж.
  - Небо!.. - ответила птица и помахала крыльями.
  - Хм... - произнёс Уж, шевеля своими жёлтыми кружками на затылке. - И днём летает, и ночью... неужели не надоело... - уже молча подумал он.
  - А зачем ты летаешь? - в который раз задавая этот вопрос своќему крылатому товарищу, спросил Уж после недолгого молчания.
  - Я летаю ради самого ощущения полёта, потому что не всегда крыльями достигаешь желаемого результата, и тем более цели.
  - Но какой смысл в том, чтобы летать ради полёта?
  - В этом нет смысла. Это просто потребность. Это способ жизни.
  - Понятно, хотя и странно... да и зачем? - недоумевал Уж.
  - Не знаю... - думая о чём-то своём, пробормотал Альбатрос.
  Но внезапно их мысли и взоры устремились в одну точку, туда, где сначала над горизонтом появился золотой блестящий оскоќлок, который стал заметно увеличиваться, превращаясь в полусферу, полудиск, и ещё через такую же долю времени выкатился второй полудиск с полусферой, становясь единой геометрической фигурой идеальной формы и гениальной неповторимости.
  Явление чуда захватило их настолько (хотя и не в первый раз), что очнулись они только, когда светило висело уже на высоте трёх солнц над горизонтом.
  - А вот ответь мне, какой смысл в том, что происходит с солнќцем между восходом и закатом? - первым опомнился Альбатрос.
  - Ну, наверно, в том, чтобы дарить земле и нам своё тепло и свет, - не задумываясь, ответил Уж.
  - Тебе не кажется это слишком уж тривиальным. По-моему, это тоже своего рода полёт. Полёт солнца, - улыбнулся Альбатрос, взмахнул крыльями, подпрыгнул и взлетел.
  - Не знаю... я же не солнце... - сказал, но уже просто, чтобы не остаться в долгу, умудрённый Уж, хотя и говорить ему пришлось только самому себе, и, может, ещё круглому камню и волнам.
  2
  Задавая каждый раз Альбатросу одни и те же вопросы подобного рода, Уж втайне думал о своём, и его вовсе не интересовал ответы, которые он слышал уже не однажды. Он тихо завидовал Альбатросу, и, слушая, что он ему отвечает, просто наслаждался, представляя себе то, о чём говорил его товарищ. Альбатрос, конечно же, не замечал этих хитрых уловок, наоборот, ему даже нравилось, что Уж постоянно интересуется тем, что ему близко. А в душе Ужа давно уже рвалась на волю мечта о полёте. Но он прекрасно знал, что обречён только ползать. Иногда он проклиќнал, сам не зная кого, за то, что родился змеёй. "Ну почему судьба распорядилась со мной так жестоко?" - жаловался он самому себе.
  - Ах, если бы у меня были крылья!.. - подумал он вслух, глядя как чайки, альбатросы и другие птицы купаются в восходящих тёплых и нисходящих холодных потоках утреннего воздуха.
  Ближе к полудню солнце накалило круглый камень, на котором дремал разомлевший Уж. Ему снился сон, как у него из чешуйчатой кожи вырастают крылья, и он отчаянно машет ими, но никак не может взлететь. Тогда он заползает на вершину скалы и бросается оттуда, распуская свои перепончатые крылья, но плюхается снова на свой камень и... просыпается. Этот сон бедный Уж видел уже не в первый раз. И от отчаянья он заплакал.
  - Ну почему я не птица?.. Почему я обречён всегда только ползать?.. Это несправедливо!.. Не-спра-ве-дли-ва-а!!!..
  Тут подлетел Альбатрос. Не часто ему приходилось видеть, как Уж плачет. И он совершенно не догадывался, что служило причиной этих слёз. Но когда он спрашивал Ужа, почему тот плачет, Уж сердито отворачивался или уползал от него в свою берлогу. Альбатрос недоуменно вздрагивал крыльями и снова улетал в небо. А Уж ворчал про себя: "Тебе бы всю жизнь проползать, так сразу узнал бы, что такое змеиные слезы". А когда исчезали следы негоќдования, он до самого вечера изничтожал себя самым мучительным раскаянием, что посмел так думать о своём товарище. И вслед за тем, как солнце исчезало за скалой, он взбирался на её вершину, бесшумно и незаметно подползая к Альбатросу, тихо касался его огрубелой и твёрдой лапки, и внимательно смотрел ему в глаза, пытаясь отыскать хоть малейшую каплю враждебности за своё поведение. Но Альбатрос, как всегда, не имевший в глубине своей души мысли об осуждении, радостно встречал его на вершине своего пристанища. Уж виновато опускал глаза, но в тот же миг им обуреќвала та холодная радость, которая не в силах была вырваться наружу во всей своей мощи по причине скрытности характера и совершенно необъяснимой боязни за излишнюю откровенность души. Он не приќзнавал этого альбатросского простодушия и доверчивости. Казалось, что многое подчинилось его пониманию, но это было для него непоќстижимо. Он был очень мнителен, требователен к себе, но больше к другим, и, следовательно, легко раним и обидчив, горделив, а в то же время нежен и ласков, очень предан и настойчив, но без лишней навязчивости, скромен в словах и поступках, способен на агрессивќность и дерзость, хитрость и мудрость, леность и трудолюбие. Это был самый настоящий Уж, который с виду внушал некий страх, как и все змеи, производя отталкивающее впечатление, но не способќный, по своей природе, на ядовитый укус. И ещё он был страшный однолюб. Однажды самозабвенно привязавшись к кому-нибудь, он сильно переживал перемены в поведении у предмета своей привязанности. И из скрытой ревности могла вырасти скрытая месть или полное разочаќрование, если, конечно, этот предмет не становился прежним. Приќверженность своей природе одарила его незаурядными талантами. И если оставить в покое исследование их корней, то вероятней будет предположить связь с более утонченными сферами бытия.
  3
  Вечером Уж взобрался на вершину скалы и увидел, как солќнечный шар подкатывался к горизонту. Здесь же он встретил и Альќбатроса, который уже прилетел из своих странствий и долбил своим тупым клювом рыбину с длинными плавниками по бокам туловища.
  - Приятного аппетита, - сказал Уж, давая понять Альбатросу, что он уже здесь.
  - А, привет, привет... - отозвался тот, немного смущённый тем, что его застали за трапезой, - угощайся...
  Уж посмотрел на него удивлённо и фыркнул с отвращением.
  - Ах, извини, я и забыл, что ты не ешь рыбы, - опомнился Альбатрос, глотая белое мясо. - Вот посмотри на эту удачу... ну как?
  - А где у неё глаза-то? - спросил Уж, разглядывая распотроќшённую рыбу.
  - Ха... - ухмыльнулся Альбатрос, - где ж им ещё быть, как ни у меня в желудке. Когда я принёс её сюда, у неё были такие печальные глаза, что мне даже стало жалко несчастную, и я их быстренько склевал.
  - Странно, впервые вижу такую... Что это у неё с плавниками?
  - А, это летучая рыба, забавно, не правда ли? - улыбался доќвольный Альбатрос. - Они ходят стаями и, выпрыгивая из воды, расќправляют свои длинные плавники, как веер. Получается похоже на крылья. Некоторые умудряются пролететь так над водою приличные расстояния, ну, правда, не долго, но для рыб это настоящий триумф.
  - Да-а, интересно, - протянул Уж.
  - Вот, подишь, она - рыба, а тоже летать любит. И чего ей в море не хватает?..
  - Природа... - многозначительно сказал Уж, глядя на её остатки, уплетаемые Альбатросом.
  - Значит, для того, чтобы летать, обязательно нужны крылья? - спросил Уж, когда Альбатрос заглатывал последний кусок.
  - Гх... гх... - поперхнулся пернатый, - не только... гх...
  - В каком смысле? А что же ещё?
  - Ноги... гх...
  - Ноги? Зачем?
  - Вообще-то, чтобы летать, необходимо иметь, в первую очередь, голову, а потом уже ноги, хвост, крылья, и туловище, на котором всё это держится.
  - Понятно. Что-то уж слишком многовато. Значит, поэтому эти рыбы не умеют летать, как птицы, потому что у них не хватает только ног? Ведь голова, туловище, хвост и крылья у них есть.
  - Да нет... эти рыбы... это не рыбы, а какие-то мутанты. У рыб своя стихия - вода, а у птиц - небо. Для рыб плавание - это тоже своего рода полёт.
  - Но всё-таки они летают. А вот у меня нет не только ног, но даже и крыльев... то есть, я хотел сказать не только крыльев, но даже и ног. Значит, я вдвойне обречён... - и Уж грустно посмотрел на заходящее солнце.
  - Да нет же... всё не так. Летать не может тот, кто к этому не стремится. Главное - иметь желание, стремление. Полёт - это не цель, а процесс. И кто видит в полёте только достижение цели, тот никогда не сможет летать по-настоящему. Летают только свободќные, а цель делает полёт ограниченным, лишает истинной свободы.
  - Знаешь, - Уж ласково посмотрел на своего товарища, - во сне я летаю, и, просыпаясь, мне становится до боли обидно, что я рождён, чтобы только ползать.
  - Я рад за тебя, дружище! - воскликнул изумлённый Альбатрос. - А я-то думал, что же служит причиной твоих слёз...
  - Перестань... вечно ты всё портишь, - обиженно проворчал Уж.
  - Извини... - замешкался Альбатрос, видя, что задел больную тему своего приятеля. - Послушай, я, наверное, смог бы тебе помочь, если бы ты согласился на моё предложение.
  Уж вопросительно посмотрел на него.
  - Правда?!.. - и он обрадовался про себя, что так ловко подвёл Альбатроса к тому, о чём не решался сказать ему вслух. Он понял, что и пернатый думает о том же, - о том, как это можно сделать, но решил молча дожидаться, потому что не хотел навязываться и попусту разочаровываться тем, что мог получить и отказ.
  - Ой, смотри, солнце уже заходит... - неожиданно опомнился Альбатрос.
  И их взгляды устремились на последнее дыхание дня.
  Красно-оранжевый диск коснулся земли и стал медленно погружаться в её недра. Было даже заметно, как у линии горизонта, словно круги на воде, сначала медленно увеличивались солнечные края, а затем стали так же медленно смыкаться. И когда последний всплеск погас за видимой бесконечностью, Уж спросил:
  - И всё-таки, зачем для полёта нужны ноги?
  - Ноги? Ах, ноги... Ты знаешь, этот закат... да и вообще... что-то во мне отключается, выпадает, когда я провожаю солнце... нужен восход... обязательно восход... а сейчас я не могу... давай завтра. Я тебе объясню, для чего нужны ноги, хорошо?
  - Ну ладно...
  - Пожалуйста, не обижайся...
  - Да нет, что ты, нисколечко я и не обиделся. Я же понимаю...
  - Спасибо тебе. Я всегда знал, что ты умеешь понимать... это бесценный дар. Ещё раз извини...
  - Ничего, ничего.
  - Приятных тебе сновидений.
  - Ну, пока... - тихо сказал Уж, и пополз в свою нору.
  4
   В своём маленьком каменном склепе он чувствовал себя боќлее свободным, чем на открытом пространстве, более защищённым. И, может быть, не столько из-за опасностей, подстерегающих его отовсюду, а потому, что в этот замкнутый, крохотный мир не проникал никто, кроме него самого. И от этого, чувствуя себя здесь полновластным хозяином, ощущение свободы от всего чуждого придавало ему больше раскрепощённости и уверенности в себе, чем там, где он был уязвим внешним миром. Он больше предпочитал одиночество, чем бессмысленное, суетливое клокотание. Он прекрас-но осознавал нелепость своего существования и невозможность хоть чем-нибудь быть полезным вне своего одиночества. Его удерживало в одиночестве нежелание применять каких-либо усилий для изменеќния своего положения. Он втайне надеялся на что-то, но сам к этому не шёл, и порою избегал чего-то нового, потому что очень привык к обычному, своему, повседневному. Но и эта повседневность его тоже угнетала. И она гнала его из каменного склепа, который к утру остывал. Но не потому, что в норе становилось прохладно и сыро, он выползал оттуда. Уж не был теплокровным животным. Его тело имело особенность принимать температуру внешней среды, как и хамелеон мимикрирует под цвет окружающей обстановки. Но и эта особенность не лишала его самого главного преимущества любой свободной натуры - быть самим собой. Из тёмных стен его влекла наружу неведомая страсть ожидания чего-то того, что было ему самому ещё не вполне понятно, хотя ему и казалось, что не осталось на свете ничего, что бы он не понял или не знал. Сначала он ждал восхода солнца, потом его охватывало ощущение, что должно что-то произойти с ним. Но ничего не происходило, и он снова впадал в своё безмолвное безразличие. И он опять ждал закат, чтобы освободиться от своего дневного равнодушия и поскорее поќгрузится в сновидения, которых он жаждал с не меньшей страстью, чем тех невнятных миражей, волнительных иллюзий, которые гнали его к солнцу из каменного плена.
  Уж заполз в свою каморку и, свернувшись кольцом, закрыл глаза, но долго не мог заснуть. Часто он засыпал не сразу. В его соќзнании проходили различные образы, чувства и мысли, которые он пережил за день. Он как бы заново просматривал фильм прошедших событий и думал о чём-то, что ещё не произошло, и возможно не проќизойдёт из-за нереальности создаваемых фантазий. Анализируя проќшедшее и проецируя будущее, он незаметно погружался в иной мир, - мир искренних снов, импульсивных кошмаров и несбыточных грёз.
  5
  Он начал осознавать, что снова находится на вершине скалы, с которой совсем недавно простился. Ему было непонятно, что сейчас - ночь или день. Было светло, но не видно ни солнца, ни луны, ни звёзд. Какая-то непроницаемая беспредельная голубизна распространяла вокруг нереальную реальность. И тогда он понял, что это сон. Никогда ещё ему не приходилось видеть цветные сны. А может, он воспринимал ни столько цвет, сколько образ, осознание того, что цвет голубой, и никаким другим он быть не может. Но и в нереальности пространства он ощущал себя на знакомой ему скале. Он посмотрел вниз на камни и волны, и почему-то решил для себя, что если не сейчас, то уже и никогда. Не менее удивительным, чем ощущение голубизны, было для него увидеть неожиданно появившиќеся крылья из просвечивающейся тонкой кожи у себя на теле. Он не стал более раздумывать и прыгнул со скалы. Вначале его закружило, но, постепенно овладев собой, регулируя хвостом и выравнивая крылья, он принял горизонтальное положение планирования. Он не махал крыльями, потому что малейшее движение ими выводило его тело из равновесия. Казалось бы, что в парении должна была бы и земля приближаться, потому что в полёте создаётся иллюзия, что ты находишься на одном месте, а всё окружающее тебя движется, приближаясь или удаляясь, увеличиваясь или уменьшаясь, перевораќчиваясь или наклоняясь. Но ничего подобного не происходило, и расстояние до земли оставалось неизменным. Он даже не чувствовал воздушных потоков, на которые должен был падать, и которые должны были давать ощущение, что поднимают его вверх. Теперь ему просто казалось, что он завис в невесомости и не может сдвинуться с места. И тогда, вспоминая слова Альбатроса о том, что для полёта необходимо желание, и о возможности самому управлять своим движением без помощи крыльев, благодаря одним лишь мыслям и желанию, он, подумав о таком открытии, внутренне возликовал. Осторожно Уж сложил крылья, всё ещё опасаясь потери равновесия. И снова обрадовался, что всё прошло благополучно. Теперь он знал, что для полёта крылья не так уж и нужны. Но он не упускал из своего сознания мысли, что всё это сон. И тем более эта мысль придавала уверенность в себе. И вот сейчас ему предстояло, может быть, самое сложное - это принять решение о том, как управлять собой для того, чтобы ощущать движение самого себя в этой невесо-мости. И этого одного, именно желания, уже оказалось достаточно, чтобы сдвинуться с места.
  "Поразительно, - думал Уж, - но уже сама бессознательность мысли становилась реальной осознанностью, дающей толчки к движению".
   Сперва это движение было неуправляемо и походило на прямолинейное скольжение по горизонтали. Затем мысли Ужа стали наполняться токами желания подняться выше или чуть опуститься, повернуть вправо или влево, ускорить движение или замедлить его. Когда он этим вполне овладел, то решил насладиться экзальтацией скорости полёта со всевозможными виражами и трюками. Он развиќвал скорость до таких пределов, что захватывало дух, и описывал сложные петли и спирали. Иногда он ослаблял свою волю и отдавался во власть инерции, потому что напряжение мысли, для увеличения скорости, отнимало чисто физические силы (насколько это вообще можно почувствовать во сне), утомляя сознание. Тогда он стал понимать: если чувствуется утомление во сне, значит, происходящее с ним имеет какую-то связь с реальной действительностью, но немного иного содержания, чем земная. Пребывая в инерции, утомлённое сознание наполнялось каким-то необъяснимым блаженством и лёгкостью. И ещё он понял, если в полёте чувствуется усталость, значит, это ещё не предел. Где-то глубоко внутри он так же понимал, что предел достигается, когда уже не чувствуешь себя, а только мысль о всесущности поглощает тебя и облекает в иную форму реальности, реальности своего бытия во всём сразу и в чём-то отдельно, в бесконечности, беспредель-ности, в вечности...
  Ослабив контроль над своим движением, он почувствовал, что падает. И падение это приобретало размах, и он видел, как к нему приближаются камни и волны. Он ожидал, что сейчас опять плюхнется на свой камень, как всегда, но удивительно, почти перед самым камнем его падение замедлилось. Может, напряжение от желания снова взлететь как раз и перешло в плавное прикосновение к твёрдой поверхности. Он подумал, что, может, ноги-то и нужны, собственно говоря, лишь для удобного приземления. Не всегда же приятно голым брюхом падать на твёрдое. А когда он открыл глаза и увидел сквозь просвет утренние цвета, то почувствовал в себе легкость и радость оттого, что узнал иное предназначение, гораздо большее, чем жизнь в ограниченности своего обыденного кругозора.
  6
  Уж выполз из своего убежища, вдохнул свежего утреннего воздуха, и направился к своему круглому камню. Вода ещё не освободила тот путь, по которому он ежедневно совершал свои при-вычные прогулки, и потому ему пришлось пройти, как обычно, утренний моцион, перебираясь на своё лежбище. После остывшей за ночь норы, вода приятно обожгла его закоченевшее тельце своей прохладно-тёплой свежестью. Извиваясь в прозрачной морской массе, он добрался до камня и поудобней устроился на нём в ожидании восхода.
  Вскоре подлетел и Альбатрос.
  - Приветствую тебя... - начал было он, не замечая настроения своего приятеля.
  - Ах, перестань... сколько же можно одно и то же... - перебил его Уж.
  Альбатрос посмотрел на него с удивлением.
  - Ты, наверно, сегодня плохо спал?
  - Напротив. Я даже понял, для чего нужны ноги.
  - Неужели?! - воскликнул Альбатрос.
  - Ага...
  - Ну и для чего же они нужны?
  - Чтобы удобно было приземляться, - простодушно ответил Уж.
  - Ну, брат, ты молодец... - рассмеялся Альбатрос, - но прав только в конечном результате, потому что кое-что пропустил.
  - И что же я пропустил?
  - В первую очередь, ноги нужны...
  Но не успел он продолжить, как яркий всплеск солнца забрызќгал их своими лучами. И так, ослеплённые славой бессменного пилигрима, они в безмолвии наслаждались его взлётом.
  Когда солнце поднялось над горизонтом, первым пришёл в себя Альбатрос.
  - Прошу прощения, любезнейший, о чём это я говорил?
  - О ногах, - подхватил Уж.
  - Ах да, верно, - и, переступая с лапки на лапку, Альбатрос продолжил, менторски выговаривая каждую фразу. - Так вот, в первую очередь, ноги нужны, чтобы ходить.
  И он величественной поступью прошёлся перед Ужом.
  - Забавно, - ухмыльнулся Уж.
  - И что самое важное - необходимо! - важно задирая клюв, добавила птица.
  - Да уж... - вслух подумал Уж. - А ещё для чего они нужны?
  - Чтобы танцевать, - ответил Альбатрос, проделав грациозное па.
  - Прекрасно! - не унимался Уж. - А ещё для чего?
  - Ещё? Тебе и этого мало... Пожалуйста. Вот, смотри...
  Альбатрос, чуть нагнувшись, подпрыгнул и, оторвавшись от камня, быстро замахал крыльями, и стал кружить над Ужом.
  Уж поднял свою чёрную головку и с восхищением и трепетом следил за кружением птицы.
  - И это всё?! - крикнул Уж в небо.
  Альбатрос с высоты посмотрел на крохотного Ужа, потом сделал ещё один круг над ним и, планируя, полетел прямо на него, выпуская свои лапки, как шасси самолёта. Уж подумал, что тот сейчас приземлится на камень и для этого немного отполз в сторону, чтобы Альбатрос случайно не наступил на него.
  Уж не успел ничего сообразить, как подлетевший Альбатрос быстро и аккуратно ухватил своими цепкими лапками тонкое тельце Ужа. Уж замер от неожиданности и у него перехватило дыхание, когда Альбатрос со своей драгоценной ношей высоко поднялся над круглым камнем.
  7
  Уж не в силах был промолвить ни единого слова, и обычный порядок его мыслей превратился в хаос эмоций. Альќбатрос взлетел на такую высоту, что очертания круглого камня расќтворились в диффузии берега и волн. Для Ужа сверху всё выглядело иначе, как-то неустойчиво и плоско. Все предметы потеряли свои объёмы, выпуклости и неровности. Всё стало плоским и одинаковым.
  - Ну, как тебе высота? - спросил Альбатрос.
  - Да уж больно она поверхностна. Неужели крылья предназќначены только для того, чтобы видеть подобное искажение?
  - Вовсе нет. Не так уж это и прозаично выглядит. Когда к этому привыкаешь, то становится всё более понятно и красиво. А крылья нужны не только для этого. Вернее, у них другое предназнаќчение. То, что ты видишь, это всего лишь новый фокус для видения твоего привычного мира. Вообще-то, крылья нужны, чтобы летать.
  - А во сне я летал без крыльев.
  - Так то ж во сне! Там вообще всё проще и лучше, - мечтательно заметил Альбатрос.
  - Если бы у меня были крылья, я бы поднялся до самого солнца, - сморозил глупость обалдевший от высоты Уж.
  - Не выйдет.
  - Почему?
  - Выше нас только орлы летают. Но и орлам до солнца не подняться.
  - Но почему? - недоумевал Уж.
  - Нельзя, - серьёзно произнёс Альбатрос. - Без навыка и подготовки нельзя, иначе оно спалит тебя и твои крылья.
  - Вот и прекрасно. Чего же может быть лучше, чем сгореть в солнце и попасть в его светлый, жизненный мир... Впрочем, если нельзя до солнца, то хотя бы до звёзд, - помечтал Уж.
  - А разве для этого нужны крылья?
  - Ну, во всяком случае, не такие, как у тебя, - ответил Уж. - Я понимаю, ведь главное - процесс, а не цель. И чтобы подняться до звёзд, нужны особые крылья. Но я рождён, чтобы ползать, и привык думать по-своему. Для меня цель в процессе и процесс к цели - одно и то же. Ведь для того, чтобы достигнуть цели, необходимо совершить процесс, а чтобы совершить процесс, - нужно иметь хоть какую-то цель.
  - Я восхищаюсь тобой. Ты хоть и не имеешь крыльев, но зато поднялся выше меня.
  Уж, вдохновлённый лестью своего сталкера, дал волю своему молчаливому естеству и пустился в философскую демагогию.
  - Я часто наблюдаю за вами, птицами, и не могу понять одного. Вы затрачиваете столько сил, чтобы взлететь, а в итоге всё равно опускаетесь на землю. Так зачем же вы подымаетесь в небо, говоря, что живёте им одним, если не можете в нём остаться. И иногда мне становится так жалко вас, что я начинаю, отчасти, презирать всё ваше лицемерие. Вот я, ползаю по земле и горжусь этим, потому что всегда достигаю того, чего хочу, и нахожусь при том, к чему привязан. А вы тешите себя иллюзиями, из реальности создавая миражи, а из миражей делая реальность. И что самое глупое - так это сами же верите в свой обман и заставляете верить в него других. Но сам не знаю почему, я завидую вам.
  Альбатрос слушал свою ношу с лёгкой улыбкой.
  - Я всегда восхищался твоим умением показать мысль во всей её глубине. Но, чтобы говорить о полёте не так приземлёно, к нему надо сначала привыкнуть. Когда меня учили летать, я тоже многого не понимал, и даже боялся высоты. Первое время я часто падал, и меня это доводило иногда до полного безразличия к небу, и я сердился на себя из-за того, что у меня ничего не получается. Мне говорили, что я не буду иметь права называться птицей, если не научусь летать. В детстве я много слышал всяких историй о птицах, и меня это восхищало до такой степени, что само слово ПТИЦА стало для меня чем-то необыкновенным. Ох, и намял же я себе перья, пока учился летать. Сперва худо-бедно, а потом привык, и не поверишь, жить без этого не мог. А сейчас это стало моей жизнью. Я настолько свыкся с небом, что опускаюсь на землю лишь для того, чтобы сделать то, чего нельзя в небе. Для меня небо - это всё, чем я дорожу. Если птицу лишают неба и возможности летать свободно, - она умирает. И смерть для неё - награда за то, что она не могла расстаться с небом. Умирая, птица возвращается в небо, где полёт переходит в вечность, и ощущает себя частицей этой вечности...
  Уж вспомнил свой сон. Как поразительно слова Альбатроса переплетались с его ночным видением, и Уж тихо сказал:
  - Пожалуйста, научи меня летать.
  - Чему же я могу тебя научить, если ты уже умеешь это? Твоя душа летает - и это всё, что тебе нужно...
  
  История третья
  
  ВОЗВРАЩЕНИЕ
  
  "Есть лишь единственное место в мире,
  где мы всегда можем быть вместе, -
  это дом нашего сердца..."
  
  "Странная штука наша память, -
  великая по своей безграничности
  и ужасная
  по своей наполненности,
  хотя и прекрасная.
  Иногда хочется,
  чтобы её не было,
  чтобы не видеть всего того,
  что знаешь.
  Но всегда чувствуешь себя
  опустошённым,
  когда она
  что-то скрывает от тебя,
  всякий раз возвращая туда,
  где осталось
  твоё сокровенное несбывшееся.
  Возвращает,
  чтобы ты всё-таки прошёл
  те пределы невысказанного,
  которые ждут своего странника,
  и всегда будут ждать
  его возвращения..."
  
  1
  Никогда не прекратится это бесконечное странствие...
  Каждое утро день за днём встаёт солнце, медленно и неустанно совершая своё запредельное, но всегда такое знакоќмое путешествие по невидимой небесной дороге. И те, кто навечно связаны с ним единокровными узами великого движения, не устают ждать его появления и радостно следуют в своём молчаливом единении по тропе встреч и расставаний, чтобы не потерять дара вечной жизни.
  Этого утра Чайка, как ей казалось, ожидала целую вечность. И вот оно наступило - утро её возвращения к тому берегу, который она покинула когда-то, оставляя его, может быть, затем, чтобы снова вернуться в ту жизнь, что сохранилась в её памяти сильным чувством нежности и потери.
  Она не могла не вернуться, потому что чувствовала свою ответственность перед прошлым, которое всё это время следовало за ней. Дни, проведённые вдали от любимого берега, помогли ей понять, что она должна была это сделать. Она должна была возвратиться, чтобы закончить то, от чего ушла из-за слабости, чтобы соединить то, что невольно разорвала.
  Она не представляла себе, что ожидало её. Сердце птицы билось в учащённом волнении, словно предчувствовало что-то, не дающее покоя, что-то радостное, и тем более притягательное от осознания неизвестности. Она не знала, ждут ли её так, как ей того хотелось и виделось. Странствуя в своих полётах, она не раз представляла себе это возвращение, помня всё, и не желая забывать. Эта её мучительная память всякий раз заставляла Чайку видеть образ того, дорогого её сердцу существа, которого она и при всём своём желании никогда не смогла бы забыть, даже если бы очень этого захотела.
  "О, милая... милая, Кри, - замирая от всепоглощающей нежносќти, как молитву, повторяла про себя Чайка, - примешь ли ты меня?.."
  И вот перед её взором открылись знакомые до боли очертания той скалы, где она когда-то воскресла к жизни после страшных и тяжёлых дней одиночества и неудавшейся смерти. Что-то более могущественное, чем сила изгнания, удержало её тогда в своих невидимых и крепких руках, и позволило прикоснуться, без малейќшего на то опыта, к чему-то очень сокровенному и близкому, почти мистическому существованию, которое встречается раз в жизни... если, конечно, искренне и настойчиво ждать этого и верить...
  На какое-то мгновение вспыхнувший огонёк непонятного страха захотел повернуть её обратно, и Чайка даже замедлила скоќрость, поддавшись на его демоническое воздействие, и испугавшись сама не зная чего.
  "А вдруг меня там никто не ждёт?" - подумала она и усомќнилась в правильности своих действий относительно возвращения.
  Но тут же здравый смысл и внутреннее чутьё, или чувство, всё это время зовущее увидеть любимый образ летучей мышки, не поќзволили так нелепо и безрассудно уклониться от намеченной цели.
  "Всё равно нужно проверить... да и что я теряю?" - пришло, как утверждающий ответ, радостное убеждение на те непонятные, но влекущие импульсы любви.
  Что она скажет своей манящей тайне бездонных карих глазах? И можно ли вообще быть готовым что-либо говорить в этом случае?
  О, необъяснимое и невыразимое чувство!..
  Ты побуждаешь своих романтических рыцарей совершать безумства в угоду слепому обожанию, и, не взирая ни на какие опасќности, ведёшь их по неизведанному лабиринту иллюзий и мечтаний. Своими бескорыстными чарами ты исцеляешь любые болезни и раны души. В тебе сокрыты бездонные источники живительных вод, орошающие своими потоками опустошённые и каменные сердца. И кто в силах по достоинству оценить твою всё побеждающую мощь? Не те ли, забывающие самих себя, пилигримы любви, блуждающие по сказочным мирам? Не те ли вечные странники, что ищут тебя во вселенной великого одиночества? И не для них ли ты хранишь себя и отдаёшь им своё сокровище, когда приходит их черёд, и когда они, находясь на краю отчаянья, и уже готовые упасть в его пропасть, обретают тебя снова и снова, как бесценный дар вечной жизни...
  Несмотря на голос разума, Чайка продолжала испытывать этот, прожигающий нервы, страх, то и дело возвращаемая к своим убийственным сомнениям.
  "Хватит... перестань... - успокаивала она себя, - я должна это сделать..."
  Часто душа, наполненная любовью, терзается из-за того, что не верит собственному сердцу, или боится испытать разочарование, и поэтому не находит себе места. Так и Чайку одолевал призрак неизвестного, и чем ближе вырисовывался знакомый берег, тем сильнее зрело наваждение встречи.
  Уже виднелась чёрная отметина пещеры, и волны, хлещущие каменные откосы скалы. Уже солнце вовсю отражалось своим ослепляющим блеском в брызгах разбивающейся воды. И уже всё говорило и кричало о неизбежной встрече, но Чайка по-прежнему не была готова и терялась в собственных мыслях.
  Неожиданно её оглушила канонада неизвестно откуда прилеќтевшей грозы. В одно мгновение солнце было украдено громадой облаков, и сильнейший порыв ветра так швырнул ничего не понимающую птицу к скале, что она даже не смогла сопротивляться его напору, и не успела что-либо сообразить. Её прямо-таки бросило на уступ, ведущий в пещеру, как когда-то в бурю, и она едва удержалась, чтобы не разбиться о камни.
  "Это судьба, - подумала Чайка. - Так мне и надо за мои сомнения".
  Может быть, знак, поданный стихией, и можно было отнести к разряду судьбоносных, но так ли на самом деле это нужно восприќнимать, как, впрочем, и стоит ли подвергать сомнению внутреннее чувствование? В любом случае, Чайке ничего не оставалось, кроме как смириться со своей участью и принять странный поворот свершившегося, как должное.
  
  2
  Дождь заполонил небо, и то и дело всё вокруг сверкало от вспышек молний и гремело раскатами. И бедная Чайка, вспоминая ужас, пережитых когда-то, потрясений, подумала: "Неужели всё возвращается обратно?"
  Она укрылась под сводом пещеры и дрожала не столько от холодных порывов ветра, сколько от страха перед обрушившейся на неё стихией.
  "Каким же всё становится похожим и непонятным, когда возвращаќется прошлое", - снова подумала она, глядя на бесконечный шквал воды.
  И память снова вовлекла её в пучину воспоминаний о том страшном времени, где жизнь стала для неё обузой...
  Постепенно шум дождя стих, и остались лишь отзвуки стекающих по камням тонких ручейков. Но и они вскоре замолчали. Ветер уносил последние обрывки грозовых туч, и небо местами начинало просвечиваться лучами выпущенного на свободу солнца.
  Ещё были слышны слабые потуги капающей влаги, как голубое небесное море засверкало новой волной жизни, и казалось, будто и не было вовсе ничего, что минуту назад говорило о ненастье. Чайка вышла из своего укрытия и зажмурилась от яркого света.
  "Как же быстро всё проходит... - протекало в её мыслях освобождающее от душевного мрака осознание. - Как скоротечна эта жизнь в своих постоянных изменениях. Вот бы научиться удерживать неуловимое мгновение вечно спешащей мимолетности настоящего!"
  Находясь под впечатлением от пронёсшегося урагана, Чайка даже как будто и забыла на время, почему она здесь и зачем. Какой-то странный тёмный предмет внизу на берегу, блестя с одного края, ненадолго привлек её внимание, и она вновь о чём-то задумалась, уйдя в свою медитативную тишину.
  В тех странствиях, из которых она вернулась, Чайка научилась держать эту паузу молчания и долгого немигающего взгляда, когда-то пугающие слабое сознание птицы, встречая подобное у своей ночной спутницы. Но сейчас она черпала в этом некую невидимую силу, может, и сама не осознавая того, и всё чаще прибегала, по привычке, к таким "торможениям". И не столько думая о непонятном предмете, лежавшем на берегу, сколько просто пребывая в уводящем её куда-то потоке лёгкого и прозрачного, почти невесомого, полёта, она вдруг очнулась и огляделась вокруг, словно вспомнив что-то очень важное.
  Ну конечно, это же была та самая пещера! Придя в себя от такого открытия, Чайка вдруг вспомнила, зачем она здесь, и тут же подумала о том, где сейчас может быть Кри.
  Внезапно, словно разрядом того самого грома, её прострелило озарение:
  - Ха-ха-ха... вот ведь глупая... - разразившись диким хохотом, хлопнула она себя крылом по макушке, - и как же я могла забыть такую мелочь! Ведь я же прекрасно знаю, что летучие мыши не выходят на дневной свет. Ну и бестолковая...
  И ей ничего не оставалась, как дожидаться сумерек.
  Убив какое-то время охотой за рыбой и обязательной чисткой перьев, Чайка решила отдохнуть под тёплым солнышком, пристроќившись в своём старом гнёздышке возле входа в пещеру. Разлившееся по телу дремотное спокойствие постепенно заразило мозг птицы сонным очарованием.
  ...Огромный красный фантом, властелин её одиночества, ставќший самым близким в мире другом, снова, как и тогда, уводил Чайку за собой, в далекую непроницаемость неизвестного. И она следовала за ним, как за единственной путеводной звездой, как за дающим надежду высшим благом, вечно зовущим и награждающим своего искателя за верность тем даром, который не обременяет несуќщего, а освобождает от всякого ига, заменяя нестойкие иллюзии окружаюќщего мира реальностью запредельного, но доступного существования.
  Не для того ли ищущий странствует в своих поисках, чтобы понять Высшее? И разве Оно будет скрываться от него в том, что он пытается постичь? Разве Оно не приблизит странника к себе, чтобы позволить ему наконец-то понять то, что он ищет? И разве Высшее станет скрывать себя в своем намерении приблизить искателя к той Тайне, в которую он хочет войти в простоте своего устремления? Высшее всегда желает открыться перед тем, кому Оно доверяет свою Тайну, кто ищет Её. Тот, кто ждёт своего друга, никогда не будет скрываться от него за ширмой бесплодных иллюзий, но сам устреќмится к нему навстречу, чтобы окунуться в объятия любви и счастья жизни рядом с ним во взаимном и всепроникающем единении.
  Солнце уводило Чайку подальше от безысходности и разочаќрований, день за днём исцеляя её израненную душу нежными и тёплыми лучами своего прикосновения. Оно даже не требовало и не просило взамен ничего. Да и что могла дать ему бедная птица, у которой и не было ничего, кроме её одиночества и горького чувства любви? Но солнцу как раз и нужно было это её одиночество, котоќрое стало единственным верным ключом, подходящим для двери в новое рождение.
  Открывая для неё новые горизонты, солнце заполняло ими опустошенный дом птичьего сердца. И Чайка приняла дары своего друга так просто и естественно, даже и не задумываясь над тем вездесущим законом, по которому за всё в этом мире приходилось платить свою цену. И так ли необходима другу плата за собственное бескорыстие? Да и чем можно оплатить любовь? Не тем же ли саќмым?.. Но здесь, как и всюду, тут же срабатывала, заменяющая собою все другие законы, единственная правда жизни - ЗАКОН ЛЮБВИ, - по которому сама любовь никогда не потребует платить какую-либо цену за свой дар. Это понимает всякий, кто проникается ею, и уже сам хочет отдать свою любовь другу, но не потому, что считает себя обязанным заплатить, а потому, что это исходит из самого сердца, как потребность отдать то, что имеешь, как простое и искреннее поќбуждение не столько благодарности за любовь друга, сколько из-за чувства взаимного проникновения и единения с близким по смыслу жизни существом, которое находится рядом и в горе, и в радости. Потому что просто любит и не может иначе... не может не любить...
  Чайка прониклась любовью Солнца, его дружбой, и в ней всё меньше оставалось места одиночеству, тому, которое угнетает, а не тому, которое освобождает. Чувствовал ли космический гигант обновление, происходящие в душе птицы? Пожалуй, чувствовал. Иначе он бы удалился от неё. Но в том-то и состоит преимущество и сила его величия, что оно не могло отдалить от себя то, что стремилось к нему всем своим существом! И в этом, наверно, самая главная составляющая великого закона любви, - вечная связующая нить бытия - РАСТВОРЕНИЕ ДРУГ В ДРУГЕ...
  Чайка проснулась, когда солнце уже зашло за вершину скалы. Никогда раньше она так ещё не просыпалась. Само пробуждение было похоже на сон, на продолжение сна. Она, словно в укачавшей её волне, плавно переходила от одного состояния в другое, как будто это вовсе и не было сном. Медленно открыв глаза, она всё ещё продолжала пребывать в упоительном восторге небесного блаќженства. И её нисколько не разочаровал пейзаж вновь увиденного, когда она рассталась со своим сновидением. Его радость легко перетекла в осознаваемую ею реальность жизни.
  
  3
  Ещё было светло, несмотря на всё нарастающую сумеречную темноту, и вечернее умиротворение поглощало собою дневную суетность, как вдруг Чайку снова охватило тревожное волнение. Время странствий не изгладило из памяти те далекие дни и мгновения встреч с летучей мышкой. Как будто это случилось лишь вчера, и словно не было никакого странствия. Она до мелочей помнила все минуты и часы своего пребывания рядом с Кри. Она помнила всё так отчетливо и ясно, что почему-то на секунду решила, будто и мышка должна была чувствовать так же. Но волнение отрезвило её, и она представила себе, что ведь Кри могла и измениться за это время. В самой же Чайке не произошло никаких перемен по отношению к ней. Изменилась, может быть, только степень её одиночества. Она практически избавилась от его подавляќющего и пагубного влияния. Его призрак растворился, и место прочно заняло чувство открытости и доверия. И какой бы ни оказалась встреча, Чайка была готова ко всему. Она знала, что уже ни в чём не разочаруется, потому что её чувство превышало всякие эгоистические поползновения. По крайней мере, так она думала о себе.
  И пока она размышляла об этом, появились первые звёзды, и уже невозможно было различить границу воды и неба. Чайка прислушивалась к ночным звукам, особенно к тем, что могли возникнуть из пещеры. Но до её обострённого слуха доносились лишь обрывки прибоя и еле уловимые завывания пещерного сквозняка.
  Когда показалась луна, птица, так ничего и не дождавшись, была обеспокоена не столько отсутствием объекта ожидания, сколько тем, что, возможно, саму себя заставила обманывать пустыми надеждами.
  "С какой стати она вообще должна здесь появиться? - думала Чайка. - Может, её давно уже здесь и нет, а я придумала себе невесть что..."
  И тут она услышала едва различимые звуки, похожие то ли на плач, то ли на вздохи, и попыталась определить, откуда они исходят. Чайка прислушалась, и её взгляд упал на странный предмет, лежавший внизу под скалой, который утром отсвечивал солнечными бликами. И она покинула своё убежище, слетев с уступа.
  Опустившись ниже, она поняла, что это было тело дельќфина. В своих странствиях птица не раз встречала этих загадочных и непонятных её разуму существ. Но почему он был на берегу?
  Приземлившись с правой стороны тела, Чайка вполне чётко расслышала тот самый плач, что доносился до её слуха наверху. Дельфин лежал неподвижно и не подавал признаков жизни, чем и удивил птицу, исходившими от него, звуками. И когда она, медленно обходя его, увидела с другой стороны маленького зверька с острыми ушками, то, боясь снова ошибиться, еле удержалась, чтобы не воскликќнуть от радости, которая просто вырывалась из птичьей груди.
  Вот!.. Вот это волнительное и огненное мгновение встречи!.. Как же долго приходиться его ждать, и как освобождающе оно действует на душу, утомлённую бесконечными ожиданиями чего-то величественного и прекрасного!..
  Не сразу зверёк почувствовал чьё-то присутствие рядом с собой. Птица не ошиблась в своём слухе. Тот самый плач шёл от зверька с бурой шёрсткой.
  Вдруг всё смолкло... и маленькая мордочка летучей мышки уставилась на Чайку...
  Пронзительный крик оглушил птицу, словно она очутилась в эпицентре молнии. Зверёк бросился к ней, чуть не сбив с ног, и уткнулся всем своим крохотным тельцем в мягкий покров птичьего пуха, обхватив, насколько это было возможно, своим фиолетовым плащом изящные формы Чайки. Буря нескрываемой радости мышки выразилась в продолжительном содрогании её тела и нескончаемом потоке слёз и рыданий. Чайка тоже не сдерживала себя наконец-то вырвавшимися на свободу мокрыми чувствами, и обняла зверька своими крыльями.
  - Ты... ты вернулась... - тихо бормотала Кри, - ты вернулась... ты вернулась... негодная... глупая птица... ты вернулась... я так ждала тебя... я знала, что ты вернёшься...
  Казалось, будто вечность окутала эту пару шатром своего необъятного поцелуя. Постепенно их стремительные порывы возвращались в тихую пристань безмолвия. Они ещё долго не могли оторваться друг от друга, словно пытались насладиться сполна всем тем, что было упущено когда-то. Чайка не хотела выпускать Кри из своих объятий, и та не торопилась расставаться с ощущением птичьей теплоты. И только стук их собственных сердец создавал лёгкую аритќмию разности двух миров, слившихся воедино так внезапно и неистово. Долгое одиночество было наконец-то вознаграждено превратившимся в вечность мгновением встречи. И здесь не нужно было что-то объяснять. Всё оказалось настолько понятным, что и не потребовалось ни единого слова.
  В этом мире редко, но бывают встречи, предназначенные только для двоих. Наверно, это и есть награда за верность своей мечте... своей надежде... и своей любви...
  Было так тихо... и совсем не слышно движения волн, будто они сговорились, чтобы не беспокоить диалог двух сердец. Чайка почувствовала, что тело мышки обмякло, и только она сама держала своими крыльями это сокровище. Кри забылась в её объятиях каким-то, пугающим птицу, сном. Но это был всего лишь нормальный и обычный сон, как после долгого переутомления. И вдруг она проснулась, словно что-то разбудило её. И когда поняла, что находится под защитой Чайки, её охватило осознание значимости происходящего. До неё постепенно доходил смысл нынешнего положения. Чем всё это время жила она в своём ожидании, ей хотелось поделиться немедленно, и, конечно же, узнать, где странствовала птица. Не удивительно, что и Чайке подобное же пришло на ум. И она, не зная, с чего начать, воспользовалась первой попавшейся мыслью о дельфине.
  - Кри...- вибрирующим от волнения голосом, многозначительно произнесла Чайка.
  Мышка взглянула на неё.
  - Что?.. - почти прошептала она с невероятной нежностью.
  - Почему он здесь, а не в море? - глядя на тело дельфина поверх мышиной головки, продолжала Чайка.
  - Он спит... - словно попадая в унисон её голосу, ответила Кри.
  - А кто это? - снова спросила Чайка, и мышка уловила лёгкие нотки ревности у своего друга.
  - Ах ты, ревнивая птица, - протянула Кри, нежно одарив Чайку еле ощутимыми ударами своих крохотных конечностей. - Полно тебе... Отпусти меня, а то задушишь ещё...
  Чайка сложила свои крылья и виновато потупила взор.
  - Ты ничуть не изменилась, - упрямо выискивая глаза пернаќтого друга, смотрела она на Чайку. - Ну ладно, не красней. Расскажи лучше, где тебя носило всё это время?
  Птица приободрилась, но всё еще не знала, что говорить о себе.
  - Да так, летала...
  - Летала... - спародировала Кри. - Прекрасно. И это всё, что ты можешь сказать?
  - Ну... не только. Была... там... в одном месте...
  Мышка расхохоталась от души.
  - Да очнись же! Ты хоть понимаешь, как мне было плохо без тебя?!
  - Мне тоже...
  - Сомневаюсь, - заключила Кри. - Это ты можешь себе позвоќлить всё бросить и умчаться в неизвестном направлении. А я так не могу. Я нужна этому берегу, нужна этим волнам, нужна этим звездам... и этому Дельфину.
  - Почему?
  - Что "почему"?
  - Почему ты решила, что нужна этому мёртвому телу?
  - Кто тебе сказал, что оно мёртвое? Я говорила лишь, что он спит.
  - Как это?
  - А ты послушай.
  И мышка приложила своё ухо к глянцевой коже животного. Чайка недоверчиво последовала её примеру, и смогла уловить еле ощуќтимые колебания где-то глубоко внутри этого неподвижного создания.
  - Слышишь, как течёт его душа?
  Чайка ничего не ответила, продолжая прислушиваться. Странное чувство охватило птицу, словно она была втянута в совершенно иной мир, абсолютно непохожий на её собственный, но по отдельным вибрациям, казалось, очень близкий и почти родственный. Отпрянув, словно чего-то испугавшись, она удивлённо уставилась в глаза летучей мыши.
  - То-то же, а ты говоришь "летала".
  - Я не понимаю, что с ним, и кто этот Дельфин?
  - Посмотри в его глаза и тебе всё станет ясно.
  Голова животного почему-то была обращена в сторону моря и вода слегка обмывала нижнюю часть его тела. Застекленевшие миндалины напоќловину были закрыты, и тёмная глубина зрачков магически подейстќвовала на Чайку, пронзив её воображение зовущей мистерией далекой и знакомой, но по каким-то мотивам недоступной пока жизни. Ей показалось, что в неподвижных дельфиньих глазах она увидела отражение собственной души. Чайку взволновали невозмутимое спокойствие морской субмарины и холодная неподвижность запреќдельного взгляда, обращённого как будто внутрь. И ещё её поразило внезапное озарение того, что она где-то уже видела этот потустоќронний простор. Но только вот где? Может быть, то была звёздная тайна карих глаз? Или ещё что-то... из её собственных странствий.
  - Видишь? - послышался как будто издалека голос Кри, выводя Чайку из медитативного колодца ощущений. - Я знаю, ты тоже видишь это...
  Птица нехотя очнулась. Мышка понимала, как трудно выходить из этого состояния, и была так настойчива в своём вызове, потому что не хотела снова потерять то, чему когда-то позволила ускользнуть.
  - Расскажи, пожалуйста, что же случилось с Дельфином, и почему он здесь, - робко попросила Чайка.
  - Обязательно расскажу, ведь ты и поэтому тоже вернулась, - голосом оракула проговорила Кри, вызвав у птицы тот непониќмающий взгляд, который не раз уже приходилось встречать любительнице ночных посиделок от сумасбродной спутницы.
  - Ты вернулась, и для меня это очень важно. Я понимаю, как тебе было нелегко всё это переносить тогда, но, если честно, я и сама не осознавала всю ту важность и высокий смысл, который ты внесла своим появлением в мою жизнь в наши первые встречи. С твоим уходом я ощутила огромную потерю. Я и не подозревала, как много ты для меня значишь, как ты дорога мне, и я не хочу снова тебя потерять...
  И Чайка увидела, как из больших и умных глаз зверька лились не только слёзы, но и безумная нежность. Она обняла её так бережно и крепко, словно хотела сказать этим то же самое, что вылилось из мышиного сердца.
  Это действительно было похоже на безумие. Такое переполнение чувств не может оставить равнодушным даже самый твёрдый камень. И сейчас Кри, при всём своём желании, не смогла бы снова заснуть, сдавленная мёртвой хваткой птичьих крыльев. Может быть, этого объятия она и ждала всю свою жизнь... А Чайка, наверно, ждала именно этих слов и этой нежности.
  Наконец-то эти два ожидания встретились, наконец-то они нашли друг друга...
  
  
  
  4
  Луна в эту ночь проходила по низкой траектории своего полёта и поэтому вскоре, когда было уже за полночь, совсем исчезла из поля зрения, и небо расплескалось в осколках космического зеркала, наделяя каждую звёздочку отражением того невыразимого света, который жил где-то в своей запредельности.
  Двое сидели на берегу среди всего этого звёздного великолеќпия и, охраняя сон Дельфина, молча слушали небесную симфонию. Время от времени их взгляды встречались и они улыбались друг другу. Такое мгновенное столкновение родственных душ не могло быть спровоцировано случайностью. Оно всегда исходит от изначальной предопределённости, от изначальной связи в круге бесконечных перерождений. И где бы ни находились две половинки одного целого мироздания, они всегда сумеют найти дорогу друг к другу, не взирая ни на какие преграды внешних построений. Их всегда будет притягивать та единственная связующая нить, понятная и ведомая лишь им двоим. Это закон жизни и любви на все времена, на все расставания и встречи, на все "за" и "против", на всю жизнь...
  Чайка терпеливо ждала, когда Кри начнёт свой рассказ о странной летаргии выброшенного на берег Дельфина. Теперь ей некуда было торопиться. Главное свершилось - они нашли друг друга. Наконец-то они были вместе...
  - Я всё равно должна рассказать тебе об этом, даже если это и является чужой тайной. Это нужно знать. Такие вещи не могут долго пылиться за семью печатями. В таких случаях промедление является преступлением против самой жизни. Впрочем, подобное и рождаќется, как откровение, именно для того, чтобы быть донесённым до своего слушателя. Но если ты ещё не готова, то лучше я подожду...
  - Нет, нет, ни в коем случае! - заторопила её Чайка. - Я хочу знать историю Дельфина. Я готова...
  - Что ж... значит, это судьба. Если честно, то мне трудно говоќрить об этом, но я должна, я просто обязана... иначе не выдержу... О, как же это больно! Если бы ты только знала, как это больно чувстќвовать чужую боль, как свою собственную... Наверно, если бы ты ещё хоть на день промедлила с возвращением, я бы умерла от этой боли!..
  - Успокойся, милая, я с тобой. Теперь всё позади. Отдай мне свою боль, не жадничай. Ведь у нас теперь всё общее, - одна боль и одна радость, одна - на двоих.
  Кри окутывала Чайку нежным взглядом своих больших глаз.
  - Спасибо тебе, что ты вернулась...
  - И тебе спасибо, что дождалась...
  - Ладно, слушай. Всё началось, наверно, с тех пор, как ты улетела. Хотя я и не сразу поверила, что это произошло, и чувство боли от твоего исчезновения доходило до меня постепенно, как медленная и неизбежная ночь. И только по прошествии семи лун я стала осознавать эту потерю, и то, что сама явилась причиной собстќвенной боли, причиной твоей боли. Когда я поняла, что натворила, то почувствовала всю убийственность своего и страдание твоего одиќночества. Это было ужасно!.. На какое-то время я перестала выходить по ночам из пещеры, чтобы не видеть той пустоты, которая образоќвалась, и которую я так явственно видела, осознавая, что тебя уже нет рядом со мной. Мне не хотелось смотреть ни на звёзды, ни на луну. Но, несмотря на то, что я не вылезала из пещеры, боль лишь усиливалась. И однажды я решилась всё-таки выйти на свежий воздух. Я думала, что пришла моя смерть, и что я должна её встретить. И лучше это было сделать при звёздах, чем засыхать в темноте. Так легче... С какой-то безудержной жажќдой, которую никогда раньше не испытывала, я хотела в последний раз насладиться этим миром, чтобы обрести в себе силы спокойно покинуть его. Тогда-то впервые я и почувствовала волну странной вибрации, доходившей ко мне со стороны моря, словно откуда-то издалека. Я на мгновение подумала о тебе. Может быть, с тобой что-то случилось, и это коснулось меня. И тогда я поняла, насколько ты близка была мне, насколько мы связаны друг с другом невидимой нитью. Затем вибрация усилилась, и в её порывах я уловила нечто совершенно другое, чем то, что объединило нас. Я почувствовала вибрацию чужой и неведомой мне боли. Она шла непрерывным потоќком и всё больше и больше становилась такой чёткой, что я даже забыла о своих переживаниях. Чужая боль превысила мою и захлестќнула меня полностью так, что я уже не могла освободиться от неё. Чужая боль была похожа на безбрежный океан, поглощающий собой всё вокруг. Она всё нарастала и нарастала. И я не знала, куда мне деваться от неё. Я понимала, что не смогу уйти и спрятаться где-нибудь, чтобы не чувствовать её. А может быть, она как раз и искала меня, чтобы я смогла что-то понять или что-нибудь сделать с этим, как с неизбежной ответственностью перед чем-то, или перед кем-то. И вот наступил день, когда я увидела источник этой боли, выброшенный волной на наш берег.
  Это был Дельфин...
  Абсолютно неподвижный, он лежал, не подавая признаков жизни, и казалось, будто море выкинуло его, как ненужный элемент. Сначала я подумала, что Дельфин был мёртвый, но, прислушавшись, почувствовала то, едва уловимое, внутреннее движение его души. Внешне он действительно походил на сфинкса, но это было лишь внешнее, кажущееся... а внутри себя он жил, как будто просто уснул от невероятной усталости. Я подумала, что, наверно, смогу понять то, что с ним творится, если побуду рядом, и, приложив свою голову к его телу, стала вслушиваться.
  Вначале было сплошное море, одно только морское звучание, как если приложить раковину к уху, то слышен лишь шум морских глубин и завывание ветра в затопленных гротах. И чем дольше я сидела так и слушала, тем больше мне чудилось, будто меня уносит куда-то вдаль, в тот незнакомый мир дельфиньей жизни. Я смотрела на подводное царство его глазами, словно сама была Дельфином. Во мне пробудилось нечто, чего я ни разу не испытывала в этой жизни, почему-то очень родное и до боли понятное, что-то из прошлого, как будто я всё это когда-то уже пережила.
  Подводный мир обладал чем-то большим, чем наш, какой-то обволакивающей тебя с ног до головы и проникающей внутрь твоей сути тайной. В нём не было суетливости. Казалось, что он вообще не движется. Но это лишь кажущееся впечатление. На самом деле, там всё исполнено непрерывным движением. Стайки мелких рыб, подобно блестящему конфетти, плавно переливались и бросались в разные стороны, но потом опять сливались в одно целое. Мириады еле заметных прозрачных телец буквально создавали эффект огром-ной армии захватчиков, заполонивших собою все вокруг. Но это и был их собственный мир, их родная стихия. Может быть, меня они и восприняли бы как непрошенного завоевателя, наќрушившего их мирное спокойствие. И таким же чудом был пейзаж морского дна. Красивые коралловые города тоже являлись частью живой души подводного организма. Хотя они и создавали иллюзию каменности, но всё же это были живые существа. Я чувствовала, как они разговаривают друг с другом. Они тоже всё видят и слышат, и очень чутко реагируют на внешнее раздражение. Но если ты проќникаешься их жизнью, то начинаешь понимать другую, совершенную философию и смысл иного существования. И тогда они с любовью впускают тебя в свой мир, раскрывая перед тобой свои тайны, доверяя тебе ту чистую, добрую, очень ранимую и хрупкую красоту, которую стараешься удержать, во что бы то ни стало, и не расплескать её жемчужного совершенства.
  У более крупных обитателей моря всё обстояло немного иначе. Но лишь немного, ибо они тоже были частью единого подводного мира. Их движения более заметны и резки. Они очень похожи на жителей нашего мира. Та же инстинктивная жажда выживания, создающая эффект борьбы, войны порой безжалостной и беспощадной. Но за всем этим стояла гармоничная закономерќность, в которой не было ничего лишнего, и всё жило и работало единым механизмом, слаженным и совершенным.
  Из всех морских жителей, дельфины, пожалуй, были теми единственными доброхотами, рядом с которыми чувствуешь абсолютный комфорт и защищённость. Они жили стаями и всё делали вместе. Если кто-то из их сородичей попадал в беду, они тут же всем скопом спешили на помощь. Но и жизнь в Стае требовала соблюдения определенных установившихся правил. Стаю нельзя было предавать, но даже если кто-то с повинной желал вернуться, дельфины прощали отщепенца и никогда больше не вспоминали о его грехах. В одной из таких стай и жил Дельфин.
  Эти добродушные существа редко уходили на большие донные глубины и в основном жили возле подводных каменных пещер и гротов. Они тоже дышали воздухом, но не как рыбы, которые с помощью жабр вбирали из воды невидимую живительную силу, наполняя ею свои пузыри. Дельфины всплывали на поверхность и питали лёгкие чистым воздухом. И в этом между нами есть то, сближающее нас начало, из которого мы и вышли, и от которого мы зависимы. Мы дышим единым источником жизни.
  Но дельфины обитали не только возле своих убежищ. Днём они выходили далеко в море, чтобы совершать там своё предназначеќние. Ощущение простора - ещё одна необходимость и потребность для свободного полёта души. В этом мы так же схожи. Нам нужна сила свободы, чтобы не стать рабом ограниченности и слепоты.
  
  5
  Дельфин вырос и жил в Стае, но всегда стремился к уедиќнению. Иногда это раздражало его сородичей и создавало завесу непонимания. Он чувствовал эту отчуждённость, но не умел жить иначе, за что и получил ярлык изгоя. И не то, чтобы он не любил свою Стаю, просто ощущал в себе нечто другое, живущее в нём помимо его воли, и всё время зовущее куда-то...
  Ещё с раннего детства его родительница держала Дельфина особняком от остальных. Может быть, материнский инстинкт, или ещё что-то, побуждал её проявлять свою заботу по отношению к сыну таким образом, но она хотела оградить его от ненужных условностей коллективной жизни, и, по ей одной лишь понятной причине, не отпускала Дельфина от себя, да и сама старалась всегда быть рядом. Эти животные не создавали культа вожака, а во времена брачных сезонов объединяќлись в пары, образуя семьи. И до самого рождения младенца самец ухаживал за своей избранницей. Но когда наступал момент родов и новорождённый покидал материнскую утробу, отец уходил, чтобы самка случайно не поранила его, потому что иногда, в порыве охраны своего детёныќша, матери наносили смертельные увечья любому, кто пытался приблизиться к малышу. Самцы это прекрасно знали, и из любви к своей второй половине не мешали воспитанию детей. Если же самка считала нужным приводить своего наследника в Стаю, то это приќветствовалось (а в основном так и происходило), и малыш попадал в такую броню, которую не отважился бы пробить ни один безумец. Примером этому был один случай, подтверждающий, как опасно свяќзываться со Стаей, если кому-то из её членов угрожает опасность.
  Мать держала Дельфина в строгой изоляции от каких-либо столкновений со своими соплеменниками в одном небольшом, но уютном гроте. Она учила его, как пользоваться своим правом на воздух, по сотни раз в день всплывая с ним на поверхность, и там же давая своему отпрыску уроки охоты за рыбой.
  Однажды Дельфин сильно приболел, и мать, за исключением воздушных процедур, не позволяла ему выходить из грота, сама занимаясь добыванием пропитания для своего любимца. И в один из таких дней поблизости появилась группа диких акул. Эти пираты промышляли легкой добычей. Дельфиниха издалека почуяла их приближение и упрятала больного ребёнка в такую дыру, что в ней невозможно было повернуться даже и малышу. Когда акулы оказаќлись на опасном расстоянии, она принялась сигналить ультразвукоќвыми щелчками, призывая Стаю. Этот метод общения ведом лишь тому типу животного мира, чей мозг обладает высокой чувствительќностью и восприимчивостью. И дельфины мгновенно среагировали на материнский призыв о помощи. Нужно было видеть, как морские разбойники в панике и страхе ретировались во все стороны, когда Стая молниеносным ударом врезалась в преступную банду нарушиќтелей закона. Акулы почему-то боятся дельфинов, но иногда они позволяют себе нападать на одиночек. Этот урок дал матери Дельфиќна ясно понять, что пора возвращаться к своим. Так он и оказался в новой семье, обретя верных товарищей и новые впечатления.
  Нельзя сказать, что его очень тяготила эта дружба, но в ней он не находил полного удовлетворения своим высоким требованиям. В Стае существовали правила и традиции, несоблюдение которых были чреваты различного рода конфликту. В Стае нельзя было нарушать границу личной жизни и свободы. Дельфины, как никто, умели соблюдать эти неписанные законы неприкосновенности, и в то же время обладали способностью находить компромисс в том, чтобы свобода индивидуальной души не создавала преград в общении. Они знали правила коллективной жизни и выполняли их с универсальной точностью, и настолько тщательно и профессионально, что Дельфиќну на первых порах было очень неуютно в этом союзе. Он понимал, как это важно, но так и не смог привыкнуть к подобному образу жизни. Он был по своей натуре одиночкой. Видимо, вскормленный на материнском молоке изоляции, его характер запечатлел эту потребность в уединении. Но и в общении он нуждался не меньше, чем в одиночестве. Для него наступила жизнь, полная внутренних разочарований и противоречий. Ему было трудно найти ту точку опоры, на которой он мог бы чувствовать себя менее ущербным и ненужным. Когда он пытался вступить с кем-нибудь в близкий личностный контакт, то тут же натыкался на невидимую стену неприкосновенности. Никто из дельфинов не знал, как можно безболезненно обходить правила, чтобы одновременно, не нарушая их, уметь отдаваться другой душе и растворяться в ней полностью, без остатка, но с сохранением личной свободы. Для Дельфина это было трагедией. И он стал понимать, что не сможет так дальше жить, не растворившись в ком-то и не потеряв самого себя. Здесь требовалось нечто совсем иное, и он принялся искать свою точку опоры. И однажды в этом ему помог случай.
  В Стае были яркие индивидуальности, которые притягивали своей неординарностью доверчивую душу Дельфина. Одна из таких особ, по имени Дэфи, пленила пылкую натуру юного искателя. Он был просто очарован ею. Самочка вызывала в нём жажду постоянќного пребывания рядом с ней. И он не скрывал своих намерений, коќторые с некоторых пор очень бросались в глаза другим дельфинам. Дэфи создавала вокруг себя атмосферу своеобразной неприступности, и даже холодности по отношению к любому, кто отваживался нарушить закон неприкосновенности, хотя в этом же самом законе и была небольшая поправка на возможность подобного рода нарушеќния традиции, с учётом присутствия взаимности. Но если самка не отвечала взаимностью, то это означало полное соблюдение закона, и преступник карался по всей строгости из-за своей непонятливости.
  По мере становления мировоззрения у юнца вырабатывалась потребќность изыскателя. Его интересовало практически всё, с чем он сталкивался в своей подростковой жизни. И море давало широкий простор юному воображению. Однажды он столкнулся с очень инте-ресным животным, которое поразило его своей величавостью и неоќбычностью. Как-то, исследуя коралловые заросли, он почувствовал приближение странно движущегося предмета. Это был электричесќкий скат. Рыба с неимоверным размахом своих плавников легко скользила, создавая огромными крыльями эффект "летучего голландќца". Наблюдать за подобным полётом было одно удовольствие. Но в этой красоте таилась скрытая опасность для тех, кто не знал о ней. Длинный хвост ската концентрировал в себе высокий заряд невидимой энергии, которая присуща любому живому организму. Своим хвостом рыба могла в азарте охоты парализовать случайную жертву. Так случилось и в этот раз. Пролетая над Дельфином, морской пилот ранил электрическим разрядом маленького конька, который попал в зону досягаемости для ската. Тот даже и не заметил своей жертвы. Грациозно и величественно скат поплыл дальше, оставляя в памяти Дельфина незабываемый след таинственќности, а бедный конёк в полном параличе опустился на дно, не подавая признаков жизни. К нему тут же подоспела ватага мелких коралловых крабов с явными намерениями поживиться лёгкой добыќчей. Их суетливая возня чуть было не стала причиной гибели этого беззащитного существа. Но Дельфин подоспел вовремя, не позволив им наслаќдиться своим мародёрством, и маленькие разбойники вмиг были рассеяны по округе. Носом затолкал морского конька в расщелину кораллового цветника и потом долго караулил бедолагу в надежде, что он очнётся. Постепенно малыш стал приходить в себя и, чувствуя рядом заботливое присутствие своего охранника, не пугался его, и не старался убежать. Так внезапно возќникшая дружба сблизила их, и конёк, всё ещё страдая от полученной травмы, с благодарностью терпел присутствие своего избавителя.
  Целый день Дельфин находился рядом с пострадавшим, и между ними завязалось общение. На следующие утро конёк, попрощавшись со своим новым другом, умчался восвояси под прикрытием водорослей, и Дельфин, собравшийся было тоже уплывать, вдруг столкнулся нос к носу с одной самочкой из своей Стаи. Он сразу узнал Дэфи и быстро отвёл глаза в приступе смущеќния. Она ткнулась своей мордочкой в его бок и, ничего не говоря, вильнув хвостом прямо перед его носом, оставила Дельфина в полном недоумении. Он на секунду замешкался, но, опомнившись, бросился вслед за ней. Держа её в поле зрения, он не решался приближаться. Дэфи чувствовала его присутствие и то, что он не отстаёт от неё, продолжая водить за собой юного самца. Видя его настойчивость, она намеренно стала создавать ситуќации сближения. Но Дельфин колебался. Наконец, ей надоела эта игра, и Дэфи сама повернулась к нему. Сначала он чего-то испугался и попытался ретироваться, но она догнала его, не дав шанса улизнуть.
  "Что же ты убегаешь от меня?" - первой нарушила молчание юная особа.
  "Я не хочу казаться навязчивым", - сказал Дельфин.
  "А, по-моему, ты хочешь этого, только боишься себе в этом признаться".
  "Вообще-то, ты права. Я хочу подружиться с тобой".
  "Почему?"
  "Не знаю... ты понравилась мне".
  "Странная у тебя манера заводить дружбу. Ну, хорошо. И что же тебя привлекло во мне?"
  "Ты какая-то особенная... не знаю, не знаю, спроси что-нибудь полегче".
  "Ладно, - сказала Дэфи, обдумывая положение. - Я случайно оказалась свидетелем твоего благородного поступка, и мне это понравилось. Почему ты остался возле него?"
  "Не знаю. Он был такой беспомощный и нуждался в защите. Я просто был поражён, когда увидел эту рыбу и не ожидал такого развития событий. Но ведь его могли же съесть эти глупыши! - с детсќкой наивностью воскликнул Дельфин, вызвав странный смех у своей новой подружки. - Почему ты смеёшься? Что смешного я сказал?"
  "Да нет, ничего, не обращай внимание. Это я так, подумала о своём. Я долго наблюдала за тобой. Почему ты не такой, как все? Что тебя пугает в Стае? И почему тебя очень редко видно среди нас?"
  Дельфин притих и долго не мог ничего ответить. Дэфи терпеливо смотрела на него и ждала, когда он очнётся.
  "Плыви за мной, - резко бросил он, - я кое-что покажу тебе".
  И парочка отправилась в неизвестном направление.
  Это был довольно странный маршрут, как показалось вначале молодой дельфинихе. Уж не задумал ли этот очарованный юноша какой-нибудь пакости, думала она, видя, что он петляет всяческими "бандитскими тропами". Но у Дельфина ничего такого и не было на уме. Просто он вел её по тем сказочным местам, которые казались ему в своё время великими открытиями. Дэфи это путешествие стало слегка утомлять, и она взмолилась о пощаде.
  "Долго ещё ты будешь меня запутывать?" - запротестовала она, выказывая своё женское любопытство и вполне нескрываемое восхищение этим чудаком.
  "Потерпи, пожалуйста. Уже скоро", - интриговал он свою спутницу.
  И когда Дельфин внезапно сбавил скорость, Дэфи, вовремя не среагировав, ткнулась носом в его хвост.
  "Осторожней, неуклюжая, - проворчал он. - Теперь тихо, а то спугнёшь это".
  "Что "это?" - негодующе огрызнулась она.
  "Я же сказал, тихо. Не стоит шуметь по пустякам".
  "А зачем ты так?!"
  "Ладно, ладно, успокойся", - проультразвучил на неё чуть слышным треском новоявленный сталкер.
  "Ты меня с ума сводишь", - протрещала в ответ, взбешённая нахальным обращением, самка, и тут же получила шлепок по спинному плавнику.
  "Смотри", - прошептал он, и Дэфи, мгновенно забыв, что ей хотелось ещё сказать этому зазнайке, и, поддавшись на его прихоть, взглянула в ту сторону, куда он кивнул. Но ещё большей амнезии подверглось сознание дельфинихи, когда она увидела одно из чудес морского света. Зрелище, открывшееся перед её взором, было поражающим! Трудно было сразу определить, на каком расстоянии находится это чудо. Создавалась иллюзия, что если оно небольшого размера, значит, очень близко, но если размеры его во много раз превосходят всякое воображение, то едва ли можно было с точностью сказать, как долго пришлось бы туда добираться. В том-то и состоял эффект необычной иллюзии, что нельзя было понять, где это находится. И более того, абсолютно невозможно было дать конкретную формулировку этому явлению, - из чего оно и каким образом существует.
  Увиденное Дэфи вызвало у неё, в некоторой степени, шок. Она понимала, что чудо не является плодом её галлюцинаций, потому что отлично осознавала положение, в котором оказалась. Но в то же время она уже и не могла ручаться, что увиденное не является миражом, ибо такое вообще не поддавалось никакому описанию. Дэфи была реалисткой и не питала иллюзий по отношению к своей жизни и окружающему её миру, и поэтому ни на секунду не сомневалась, что данному чуду есть вполне естественное объяснение, которого она пока не находила.
  На расстоянии от укрытия, за которым спрятались юные следопыты, там, где лучи солнца уже не просвечивают водный коридор, как в невесомости, то ли висело, то ли двигалось, чудо из чудес. По форме оно походило на шар, но из-за удалённости, или её отсутствия, трудно было сказать, шар это или ещё что-то другое. Но то, что видели дельфиньи глаза, явно свидетельствовало в пользу первого. Некая шарообразная, светящаяся всевозможными цветами радужного спектра, масса как бы двигалась внутри самой себя теми невообразимо изящными зигзагами, направления которых были бесконтрольны и незакономерны. Иначе говоря, вообще не подчиняќлись каким-либо мыслимым законам движения. Магическое свечеќние излучало, помимо всего прочего, и совершенно необъяснимую звуковую вибрацию, которую ни одно живое ухо никогда не смогло бы уловить. Эта вибрация существовала на волне шестого чувства, и её, без должного опыта, нельзя было воспринять тому, кто не способен слышать тишину.
  Дельфины долго не могли оторваться от созерцания чуда, но когда самочка почувствовала, что её тянут за хвост, то не стала упираться, а молча и послушно последовала за своим спутником. И когда они уже были далеко, Дэфи какое-то время, все ещё находясь под впечатлением от увиденного, не сразу отреагировала на долгий и испытующий взгляд Дельфина. Он был доволен, что сумел озадачить такую непробиваемую глыбу неприступности. Когда же, наконец, она обратила на него внимание, то первым у неё вырвался восторженный вопрос.
  "Что это было?!"
  Дельфин лукаво улыбался в ответ.
  "Перестань ухмыляться, - обиженно захныкала она. - Объясни толком, что всё это значит?"
  "А я знаю? Если бы это было так просто объяснить. Ты мне лучше скажи, как ты оказалась там?"
  "Где?"
  "Ну, там, где я охранял конька".
  "Ах, это. Чего ж тут непонятного? Я просто плыла за той рыќбой. Мне понравился её полёт. А потом я увидела тебя, вот и всё".
  "Как интересно...", - двусмысленно протянул Дельфин.
  "Ничего интересного. Ты не ответил на мой вопрос".
  "На какой?"
  "Что это было? И что означает эта твоя тайна".
  "Я не знаю, что это. Но согласись, оно ведь стоит того, чтобы посмотреть, чтобы увидеть такое. А то, что это означает... ну, наверное, что-то из области нереального...".
  "Ничего себе нереальное. Очень даже реальное, - Дэфи задумалась. - Это что-то значит для тебя?"
  "Да, значит. Вот только что, я пока ещё не разобрался, но чувствую, что это каким-то образом связано с моей мечтой".
  "С какой мечтой?" - спросила она.
  "Наверно, с той самой мечтой, что связывает нас".
  "Кого это "нас"?"
  "Тебя и меня".
  "Ты говоришь какими-то загадками. Какая же у нас может быть мечта, которая связывает нас?"
  "Наше будущее".
  "Что ты выдумываешь? Какое будущее? Какое у нас с тобой может быть "будущее"?"
  "А разве не может быть? Разве ты не чувствуешь?"
  "Что я должна чувствовать?"
  "Мы так странно встретились. Ведь это не простая случайќность?"
  "Зачем выдумывать? Ты пытаешь убедить меня в том, чего нет, так что ли?"
  "А если есть?.."
  "Да что же есть то? Есть только твои фантазии и всё".
  "Нет, не всё. Нас же сблизило это чудо!"
  Дэфи подумала, что этот чудак либо совсем спятил, либо она ничего не понимает.
  "Ну ладно, некогда мне тут с тобой возиться. Мне пора делами заниматься. А ты можешь и дальше фантазировать, сколько тебе угодно. Я не намерена выслушивать твои бредни. Если хочешь, давай дружить нормально, а то я уж было подумала, что схожу с ума. Мне нужны нормальные отношения, а с тобой всё получается как-то... странно. Ты - аномалия. А я не могу жить фантазиями и воспринимаю только нормальную дружбу".
  "Мне тоже хочется дружить с тобой".
  "Ну, а в чём же проблема, если мы с тобой обычные нормальные дельфины? Прости, но у меня нет времени на всякие глупости".
  "Ты называешь это чудо глупостью?"
  "Какое чудо? О чём ты? Я, конечно, не знаю, что это, но и чудом его называть как-то рановато. Ведь можно же выяснить, что это такое. Подплыви поближе, и всё узнаешь".
  "Но ведь мы же вместе это увидели!"
  "Ну и что? Это не дает повода придумывать небылицы. Я не такая, как ты. Я не умею летать в мечтах. Я живу реальной жизнью, и тебе советую спуститься с небес, если ты решил завести со мной дружбу. Так что, выбирай. Времени у тебя предостаточно. Я пока живу в Стае, так что ты всегда можешь меня найти. Во всяком случае, ты дал мне повод думать, что я тебе не безразлична. Да и ты мне нравишься. Хочешь - будем дружить, а если нет - то...".
  "Ты тоже мне очень нравишься. Но я думаю, что между нами есть нечто большее, чем...".
  "Чем что?"
  "Я просто думал... ну, ты же понимаешь... ты же видела это...".
  "Видела что?"
  "Ну, это...".
  "Извини, я тебя не понимаю. А если ты будешь и дальше продолжать в том же духе, то, боюсь, что у нас с тобой ничего не получится".
  "Подожди".
  "Ну что ещё?"
  "Подожди, не исчезай. Я хочу поговорить с тобой".
  "О чем же?"
  "Да так, о разном".
  "Не надо мне твоего разного. Говори конкретно, что тебе нужно, а то я уже не выношу твоего напряжения".
  "Дэфи...".
  "Что?"
  "Мне кажется, что я...".
  Она пристально смотрела на дельфина.
  "Я думаю, что...".
  Но он так и не смог выразить своего чувства.
  "Ну, ладно, - сказала Дэфи, - надумаешь, скажешь. Пока".
  И самочка уплыла, оставив его со своими невысказанными мыслями. Дельфин долго ещё о чём-то думал, но вскоре тоже уплыл. Он рассчитывал, что она примет его. Он ждал от неё взаимности, и надеялся, что показанное им чудо поможет Дэфи понять его. Может, она и понимала его недосказанность, но не хотела торопить собыќтия. А Дельфин так не мог. Ему нужно было всё, или ничего. Он увидел в ней явное сходство с тем образом, который держал в себе, и это притягивало его к Дэфи. Но всё же... всё же... этого было недостаточно, чтобы найти общую точку опоры. Нужно было что-то большее, и вполне конкретное. Только он не смог ей объяснить этого.
  Как жаль, что часто мы торопимся не понять друг друга. Как жаль, что мы не имеем способности объяснить другому, что движет нами, и чего мы хотим, а наша неспособность не находит у другого терпения быть выслушанной и понятой. И как жаль, что наше непонимание и нетерпеливость так быстро воздвигают между любящими сердцами стены отчуждения. Так растёт безысходность, и рвётся нить взаимности.
  Когда двоих тянет друг к другу, когда их сердца расположены к общению, но невидимые преграды, создаваемые ими самими мешают понять душу другого, - разве можно тогда уберечь себя и свою любовь от этой жестокой несправедливости, что живёт в каждом не вовремя сказанном или недосказанном слове. Как можно сохранить, не поранившись, ту чистоту в отношениях, если слово может только навредить, и даже убить тонкое чувство, которое и так еле держится на призрачном и невыразимом мгновении...
  
  6
  Наступило утро. Чайка смотрела сквозь лёгкую дымку ночноќго угасания на восход солнца, и со страхом ждала, что Кри снова попрощается с ней, и до вечера она будет обречена ждать новой встречи. Но летучая мышь не спешила улетать. Она смотрела в глаза Дельфина и думала о том, как ей не хотелось расставаться со своим счастьем.
  - Посмотри, - сказала она вдруг. - Посмотри на это небесное выражение глаз.
  Чайка очнулась, словно ото сна, и была поражена тем, что глаза Дельфина излучали какую-то неземную голубизну. В них она увидела свою мечту и образ того Дома, который жил где-то глубоко в её памяти.
  Ах, эти синие глаза мечты! В них столько невысказанности и любви, что трудно пройти мимо, не позволив себе остановиться и задуматься над смыслом своего существования.
  Кри пересеклась взглядом с попыткой Чайки понять, что же имела в виду мышка, и увидела такую пропасть невыразимого чувства, что не удержалась и расплакалась.
  - Что с тобой? - спросила Чайка.
  - Не знаю, милая, - ответила она. - Я просто люблю тебя за то, что ты есть, за то, что ты рядом, за то, что ты вернулась ко мне, и я могу видеть твои глаза. Они так похожи на мою мечту, что мне невыносимо больно смотреть, как этот Дельфин страдает из-за своей любви.
  - Но он же спит?
  - Нет, он не просто спит, он живёт в своём сне, и ждёт, что к нему придут и поймут его, и разбудят от этой летаргии.
  - Ну, давай разбудим его.
  - Не торопись. Он ещё не готов, чтобы проснуться. Нужно время. Нужно дождаться, когда произойдет чудо, когда она вернётся к нему, и сама разбудит его душу.
  - Тогда давай подождём вместе, согласна?
  - Конечно. Мы же и встретились, чтобы помочь ему проснуться, ведь так?
  - Да, так. Но вернётся ли она?..
  - Надо верить. Надо просто уметь ждать и верить. Я же дождалась тебя. Вот и он должен дождаться её.
  - А если она не вернётся, если она забыла его, или потеряла, что тогда?
  - Тогда мы поможем ему. Мы обязаны помочь ему. Ведь если не мы, то кто же поможет ему вернуть свою любовь и вернуться в свою мечту?
  Души, предназначенные друг для друга, должны когда-нибудь встретиться, чтобы быть вместе. Это - закон. Без этого нет жизни. Без этого нет смысла ждать, верить, нет смысла жить. Без этого нет смысла любить. Ведь мы и любим-то только потому, что ждём и верим, что наша любовь взаимна и небезответна. Если нет любви, то зачем тогда жить? Зачем это слепое и ненужное никому существование, которое только убивает нашу жизнь. Пока душа любит, она живёт, она надеется, что её любовь вернётся и воскресит твой сон, и поможет тебе проснуться, чтобы ждать свою любовь бесконечно. Любовь ждёт так долго, что иногда засыпает. Она может ждать целую вечность, находясь в своќём сне, и никогда не умереть. И только непонимание способно убить это высокое чувство. Но даже и оно не в силах умертвить надежду. Непонимание живёт только в каменном сердце, где нет любви. Ведь там, где обитает любовь, обязательно есть жизнь. И в это нужно верить. А как же иначе? Ведь если не любишь, то зачем и жить? В мире столько зла, что только любовь способна очистить душу от каменности и непонимаќния. И в слезах течёт любовь, и будет течь до тех пор, пока не пробьётся к душе, к душе очищенной и свежей, где ещё есть жизнь, где ещё живёт светлое чувство мечты. Друг, если он умеет любить, всегда пробьётся к другу, любой ценой, но сумеет разбудить другого, кто так же любит его и ждет свою любовь...
  - Кри, скажи, а почему Дельфину так трудно было жить в Стае? В чем её несовершенство?
  - Разве ты не понимаешь, что Дельфин сродни нам? Он тоже предназначен к этой высокой мечте, что живёт в нас. И разве Стая могла дать ему удовлетворение в его порывах? В Стае свои законы и традиции, которые никогда не позволили бы ему найти его мечту. Вот поэтому он и оказался выброшенным, поэтому море и выброќсило его из себя, чтобы он смог вновь обрести жизнь... новую жизнь. Мы знаем это, потому что тоже любим, потому что чувствуем то же, что и он!
  И летучая мышка так пронзительно взглянула своими огромными глазами на птицу, словно добравшись до самой души, что та не выдержала и увела глаза в сторону.
  - Послушай меня внимательно, - сказала Кри. - Я рассказываю тебе о том, что увидела в душе Дельфина для того, чтобы и ты сумела прочувствовать его боль, ту боль, что когда-то коснулась меќня и заставила войти в неё. Постарайся, пожалуйста, сейчас понять меня. Я знаю, что ты можешь это. Иначе мы бы не встретились. Я верю - ты вернулась, чтобы взять вместе со мной этот груз ответственности за чужую боль, чтобы разделить со мной боль Дельфина. Одна я не выдержу. И я бы точно умерла, если бы ты хоть на день задержалась где-то в пути. Но ты всё же вернулась вовремя, и это знак. Знак того, что мы нужны друг другу, что мы связаны друг с другом неистово и крепко самой надёжной связующей нитью. Пойми, что если сейчас ты не сможешь разделить со мной эту боль, то всё рухнет и исчезнет, и не останется камня на камне от памяти о нашей встрече и нашей любви друг к другу. Если ты сейчас не поймёшь меня, то я умру. Не думай, я не шантажирую тебя. Просто мне нужен кто-то, кто сможет выслушать меня, сможет принять мою исповедь... Если ты не готова к такой ответственности, то нам лучше немедленно расстаться, потому что я буду передавать в твои руки чашу, и если хоть одна капля прольётся из неё мимо, то может случится катастроќфа. Если ты хоть на секунду отвлечёшься, эта капля убьёт, сначала меня, а потом и тебя. Поэтому решай, - со мной ты, или уходи сейчас же.
  Чайка вся дрожала от такого напора чувств, и едва ли могла думать о чём-то другом. Слова мышки так отчётливо врезались в её сознание, словно кто-то калёным железом вырезал на скрижалях её сердца новую заповедь истины. И в такт неистовым словам, как проќдолжение набата, она могла произнести всего одну простую фразу:
  - Я готова...
  Другого мышка и не ожидала. Она была настолько охвачена каким-то неземным озарением, что буквально видела, как всё вокруг, и внутри неё самой и Чайки, было связано в один огромный светяќщийся шар. Она знала, что птица скажет именно это, и, услышав от неё увиденное чуть раньше, еще больше утвердилась на мысли о неизбежности предопределённого.
  - Я знала... я верила в тебя!.. - воскликнула мышка и крепко прижалась к груди птицы, не имея возможности обнять её.
  И за неё это сделала Чайка.
  - Это усталость, это обычная усталость. Наверное, я просто устала жить одна, жить без тебя. И хотя ты всегда оставалась в моём сердце, мне нужны были твои глаза, твое тепло, и твои объятья. Видишь, что ты сделала со мной. Я превратилась в сопливую, вечно ноющую развалину. Разве можно так надолго оставлять друг друга? Не делай больше этого, пожалуйста...
  - Не буду, честное слово.
  И они засмеялись собственным наивностям.
  - Дельфин тоже очень устал, поэтому и уснул. Душе ничего не остаётся, как взять и уснуть, если друг не слышит и не понимает своего друга. Но даже в дружбе есть свои правила, и их нужно выќполнять, а иначе дружба превращается в дряхлую ветошь, и её выбраќсывают, как отслужившую своё время вещь. И она лежит на свалке и потихоньку загнивает в куче мусора. Но, понимаешь, в чём штука... Дельфин ведь любил, и любил отчаянно, так сильно, что вряд ли кто-нибудь смог выдержать эту его любовь. И законы Стаи, надо полагать, никогда бы не приняли такого сильного чувства, потому что в Стае не терпели выскочек. Рамки дельфиньего общества требоќвали равных отношений, и если в его среде кто-то отваживался на неординарный поступок, то смельчака ждало мгновенное изгнание. Стая не терпит белых ворон. Их либо убивают непониманием, либо перекрашивают в стандартный цвет, под общий фон, а если самозваќнец не смиряется, ему ставят клеймо изгоя и выгоняют с позором, навеки стерев из своего списка. Но что самое интересное, потом из него создают образ героя, его превращают в легенду, пытаясь этим загладить собственное невежество. И Дельфин предчувствовал всё это, поэтому и не мог жить с ними, боясь не столько за свою шкуру, сколько за их нервы. Несовершенство Стаи в том-то и состояло, что она не позволяла никому иметь каких-либо проявлений эгоизма, иметь мечту выше той, что допускалась и разрешалась законом. Но с другой стороны в этом и было, может быть, её единственное и главное преимущество, что никому не дозволено было ставить себя вне закона, выше других членов Стаи. Хочешь жить в коллективе - будь, как все и не светись. Ведь никому не хочется чувствовать собственное невежество и неполноценность. А в Стае все были равны, хотя и имели право на неприкосновенность, которое предусматривало и предполагало наличие индивидуального эгоизма, но только в рамках приличия. Греши, пока закон разрешает, но перед едой не забывай умываться, чтобы рыба поперек глотки не встала, как наказание за высокомерие. Да-а, вот так-то. Зато, к примеру, у акул "хорошо" придумано, никаких правил, щелкай зубами направо и налево, и не забывай глядеть по сторонам, чтобы тебя не съели, и будешь сытым и невредимым. А в Стае такие вещи не проходят. Там быстро поставят тебя на место. Не успеешь и глазом моргнуть, как окажешься у позорного столба. Да, и вот ещё что, - в Стае нельзя открыто проявлять свои чувства. Это не всем нравится, потому что у более слабых, в смысле силы чувства, сразу возникает искушение сделать то же самое. Но разве несозревшее сознание может повторить или изобразить собственное сильное чувство? Получаются какие-то неле-пые пародии, и все хохочут, а это нарушает порядок и дисциплину. Поэтому, будь как все и не обращай на себя внимания окружающих, если, конечно, тебе не требуется срочная помощь. Подвиги хороши, если знаешь меру. А нет, - лучше сиди и молчи. Иначе анафема и табу, пока не раскаешься. Не зря, видимо, мать Дельфина так настойчива была в том, чтобы уберечь его от этих глупостей. И вот к чему привела эта изоляция. Третьего не дано. Или ты в Стае, или живи сам по себе, и не мешай другим. Разве подобного не было в твоей жизни? Не думаю, что ты уже забыла свою Стаю. Хотя, это и лучший вариант, - нельзя жить прошлым. Время не стоит на месте.
  Дельфин прекрасно понимал, что никому не интересно будет слушать его доморощенную филосифию, у всех и так своих забот хватает. А тем более мучить себя какими-то заморскими мечтами, - это уж слишком. Но Дельфин так не мог, он не вправе был лишать себя этого чуда, этого дара. Ведь когда он показал его Дэфи, то надеялся, что и она почувствует то же, что уже испытывал он сам. Её, конечно же, поразило это открытие, чего она и не скрывала. Но самке нужно было время, чтобы переключиться на его образ мыслей. А это не так просто, - взять и отказаться от себя, чтобы жить другим. Потому что помимо всей этой необычности и возвышенности, её женская натура, как ни крути, но давала о себе знать. Она была настоящей самкой и не скрывала этого. И только такой безумец, как Дельфин, мог позволить себе видеть сначала содержимое сердца, а потом уже и всё остальное. Созревшие инстинкты самки мгновенно реагировали на любое проявление внимания со стороны самца. И ты ошибаќешься, если думаешь, что Дельфин был закостенелым бесчувственным бревном. В нём ничуть не меньше, чем в ней, бушевал огонь страсти. И любой, невольно брошенный в его сторону, взгляд самки, мгновенно возбуждал в нём все мыслимые и немыслимые пороки дельфиньей породы. Но он был выше всего этого, потому что его интересовало нечто большее, хотя он и не думал совершенно отказываться от своей врождённой природы.
  - Да, я понимаю тебя. Я тоже чувствую его боль. Представляю, как тебе трудно. Я тоже постоянно чувствую в себе присутствие этого светящегося шара и хочу найти его. А вот интересно, он понял, что это было, или для него этот шар тоже являлся какой-то тайной?
  - Он то понял, но по-своему, понял так, как мог понять только он один.
  - А она?
  - Она? Она тоже поняла это по-своему, ведь у каждого своя правда, и для каждого правдой является то, что он считает правдой. Однажды она вернулась на то место, но уже без него, чтобы выяснить всё до конца. Она была из тех дотошных правдолюбов, которых нельзя успокоить иллюзией полутонов. И приблизившись... тем более, что шар время от времени то исчезал, то снова появлялся... Дэфи разглядела в этой куче именно то, что и создавало со стороны эффект таинственности.
  - Что же это было? - поинтересовалась Чайка.
  - Как-то они снова встретились, и Дельфин долго смотрел на неё и чего-то ждал. Но потом он сказал ей то, от чего она очень взбесилась.
  "Что ты хочешь от наших отношений?" - спросила Дэфи, устав от его взгляда.
  "Я не знаю, как тебе об этом сказать", - начал он.
  "Говори, как есть и не выдумывай лишнего".
  "Мне хочется, чтобы мы принадлежали друг другу. Но я не знаю, как мне жить в Стае".
  "Живи, как все. Будь проще".
  "Я так не могу. Мне кажется, что я предназначен для иной жизни".
  "Ну, а я - для этой, и не намерена отказываться от Стаи. Это мой дом, и он помогает мне жить. Я родилась в Стае, хотя и нахожу в ней много того, что и меня не устраивает. Просто нужно уметь быть блаќгодарным за то, что живёшь, и ещё... уметь радоваться этой жизни".
  "Но ведь существует же что-то такое, чего мы не понимаем, но нас тянет туда".
  "Меня никуда не тянет, и я хочу нормальных отношений. А быть тенью в твоей жизни я не намерена".
  После этих слов он понял, что попал не в свою струю, и что Дэфи не тот объект внимания, к которому он стремился. Да и она не стала его в этом разубеждать, словно услышав мысли Дельфина.
  "Извини, - сказала она, - что я не та, о ком ты мечтаешь. Хочешь быть рядом со мной, возвращайся в Стаю. Только там мы будем вместе".
  Дельфин ничего не ответил. Она понимала, что должна сказать всю правду, чтобы он не заблуждался на её счет.
  "Ты напрасно думаешь, что этот шар значит для тебя нечто большее, чем то, что он на самом деле из себя представляет. Это - простые морские светлячки, которые, как и мы, живут в своей стае. А ты воспринял это, как нечто необычное. Это не чудо, а обыкноќвенная норма жизни".
  "Нет, это неправда!" - воскликнул он от отчаянья.
  "Ну вот, видишь. Тебе же самому хочется обманывать себя, и меня ты пытаешься поймать на этот же крючок".
  "Я просто хочу быть с тобой. Ты нужна мне!"
  "Зачем? Ты сам-то понимаешь, что говоришь? Зачем я-то тебе нужна, если тебе больше нравятся твои мечты. Это в них ты нуждаешься, а не во мне. Ты придумал себе игру, в которой есть лишь образ того, что ты видишь во мне, и хочешь, чтобы всё это было реальностью? Так не бывает. Реальностью является то, что ты видишь, а не то, что ты хочешь видеть. Я вижу морских светлячков, а ты - нечто запредельное. Так кто же из нас прав? Не думаю, что этим светлякам понравилось бы то, что их принимают за кого-то другого. Тебе бы тоже не понравилось, если тебя, вместо дельфина, считали бы, к примеру, акулой. И мне не нравится, что вместо меня видят придуманный образ. Я - это то, что ты видишь, а не то, что вообразил в своих мечтах".
  Такого непонимания он не ожидал, тем более от неё. Он думал, что она умеет мечтать. И Дэфи, словно в очередной раз прочитав его мысли, сказала:
  "Надо просто жить, а не летать в облаках. Я согласна лишь на серьезные отношения. А фантазии мне не нужны".
  "Извини... я думал, что мы понимаем друг друга".
  "А ты сам себя-то хоть понимаешь?"
  "Дэфи, не убивай меня. Я хочу быть с тобой рядом. Научи меня этому, пожалуйста", - чуть не плакал несчастный Дельфин.
  "Не знаю... вроде бы, ты всё понимаешь, а ведёшь себя, как ребёнок. Я же не могу быть нянькой для взрослого дельфина. Мне нужен серьезный партнер, потому что я собираюсь со временем стать матерью".
  "Я тоже хочу этого".
  "Нет, я думаю, ты ещё не готов к такому. Да и вряд ли когда-нибудь будешь. Наверное, ты действительно не от мира сего. И будет лучше для нас обоих, если мы расстанемся. Прощай..." - последнее, что он услышал от неё.
  Дэфи уплыла, и Дельфин почувствовал, что мир вокруг него рушится. Он бросился, куда глаза глядят, и долго мчался в неизвестном направлении, пытаясь освободиться от боли в груди. Но боль не исчезала. Вот тогда-то я и ощутила эту вибрацию, а вскоре увидела и его самого, выброшенного на берег. Не думаю, что он не был готов к тому, на что намекала самка, просто он перерос всё это, и действительно создан для иной жизни, как и говорил. Для более выќсокой. Поэтому море и исторгло его из себя, чтобы он смог начать новую жизнь. Ведь обновленной душе не место в старом мире.
  - Так он умер, или я что-то не понимаю?
  - Нет, он не умер. Просто уснул. Так бывает иногда, когда душа устаёт от жизни. Но ты не волнуйся, он должен проснуться. Он обязательно проснётся, я верю в это...
  И после короткого молчания Кри с какой-то невыносимой жаќлостью, наполнившей её глаза блеском набежавшей влаги, неистово и страстно взглянув на Чайку, сказала, словно умоляя о помиловании:
  - Душа ведь не умирает. Разве может умереть то, что любит? Думаешь, Дельфин напрасно любил? Душа, в которой живёт любовь, обречена на бессмертие. А по-другому и быть просто не может. Кто не любит, тот и не живёт совсем, а лишь существует. Но и в любви есть разные стороны её проявления. У кого-то этой любви хватает только на самое необходимое, хотя и не столь важное, как в высоќком чувстве, - чтобы позаботиться о продолжении рода, чтобы найти себе пищу, гнездо, чтобы просто выжить, не понимая ни смысла жизќни, ни всей красоты высокого чувства. Ведь любовь - это высокое чувство. Оно не может жить в рамках, оно всегда ищет свободы для своего выражения. У кого-то она спрятана так глубоко, что и не сразу-то разглядишь, - есть она или нет. И для этого порой нужно быть очень внимательным, чтобы не упустить главное, чтобы не растерять по глупости то, что и заложено в тебе самом, то, что просто ждёт своего часа, чтобы вырваться и взлететь. Нет, душа не может умереть, если в ней живёт любовь. Когда-то, по неопытности, я думала, что умею любить, и меня всё в жизни радовало. Но однажќды, столкнувшись с горем, я не нашла в себе любви, чтобы помочь душе, и от этого мне стало больно, может быть, даже больнее, чем тому, кто нуждался в помощи. Я не знала, как помочь горемыке, как поделиться с ним своей любовью. И тогда-то я впервые осознала, что совершенно не умею любить, что у меня и нет этой самой любви. Оказывается, любовь бывает разная. Если ты переживаешь боль друќгой души, - разве это не любовь? Но совсем другое дело, если ты не знаешь, как применить её на практике. Тут уже нужен опыт и чутье. Потому что, если другая душа не получает от тебя помощи, то дело вовсе не в том, что в тебе нет любви. Просто у вас разные дороги. И тогда ко мне пришло новое осознание, что помочь можно только той душе, которая связана с тобой общей судьбой. Это - как жить в небе или море. Если ты живёшь небом, то тебе трудно и невозможно жить в море, ты просто захлебнёшься и утонешь. А тот, кто привык к моќрю, - на суше задыхается и тоже умирает. Но та любовь, что может помочь живущему в небе и живущему в море, - совершенна. Для неё нет границ, и нет ничего недоступного. Но это не означает, что нужно бегать в поисках горемык. Горе само найдёт свою любовь, которая сумеет исцелить его, потому что они связаны общей судьбой...
  Чайка слушала, и ей казалось, что это она сама про себя говорит такое. Слова мышки были так естественны и похожи на её собственную жизнь, и как бы лишний раз доказывали, насколько мышиная душа близка к душевным порывам птицы.
  - Ого, солнце уже высоко. Надо освежить Дельфина, а то его кожа может потрескаться.
  Кри подошла к воде, зачерпнула её в свои перепончатые крылья и затем вылила на спящего. Так несќколько раз она поливала его глянцевую кожу, а Чайка приспособилась опрыскивать бедолагу из своего клюва, набирая воду маленькими порциями.
  Это была лишь часть той помощи, которую открыла в себе Кри. Она не могла позволить себе просто так сдаться и отдать Дельќфина, потому что узнала в нём ту предопределенную изначальность, которую так долго искала. Вернее, думала, что, воскресив Дельфиќна, она сможет найти и саму себя. Возвращение Чайки только усилило её желание найти свою любовь, свою мечту, найти свою точку опоры. Да и сама Чайка стала для неё уже настолько близкой, что она просто не мыслила себя без своего пернатого друга. Эти три существа, эти три души, так странно встретившиеся, стали очень близки, и Кри понимала это, как нельзя лучше. Судьба вновь соединила их, вызволив из прошлого и вернув самим себе.
  Чайка знала теперь, где проводит время летучая мышь, и реќшила тоже остаться возле Дельфина, потому что лететь ей всё равно было некуда. Она нашла свою любовь... или, это любовь нашла её?..
  Под прикрытием неподвижного тела образовалась небольшая тень, и два изгоя приютились возле третьего, а потом и вовсе задремали от долгой и бессонной ночи. И Чайка снова оказалась в своём, теперь уже снившемся ей постоянно, сне, где солнце...
  ...Солнце по-прежнему уводило Чайку куда-то вдаль, и она почти уже стала забывать о своём горе. Тепло её нового друга практически погасило птичью боль и подарило новое ощущение жизни. Птица не знала, куда ведёт её солнце, но чутьё подсказывало, что скоро для неё должна открыться новая грань в её скитальческом полёте. И Чайка полностью доверила своему другу саму себя, интуитивно чувствуя, что он обязательно выведет её на ту, преднаќзначенную только для неё, точку опоры. Под крылом проплывали реки, поля, леса и горы, и полёт казался таким бесконечным, как будто и не существовало вовсе ни конца, ни края необъятным просторам мироздания. Но с некоторых пор всё, что она видела вниќзу, стало обретать другие краски. Куда-то исчезла напряженность и в самом теле птицы. Вокруг и в воздухе заискрилась свежесть. Всё дышало каким-то новым чувством. И даже звуки обрели странную насыщенность. Теперь крик Чайки не глушился, а вибрировал сочными интонациями, словно всё расплывалось в одном большом эхо. И откуда-то стал слышен голос её детства, голос родимого Дома. Чайка пыталась определить, откуда же идёт этот звон, но он звучал повсюду, и она не могла сориентироваться, хотя внутренне чувствовала, что надо продолжать лететь за солнцем, и оно само приведёт её куда следует. И среди всей этой новизны Чайка ощутила непреодолимое желание вырваться из собственного тела. Мгновенно сознание стало обрастать какой-то тягучей и неприятной скованностью, словно попав в болотную трясину. Затем последовал резкий пробуждающий рывок, и, всё ещё не открывая глаз, птица поняла, что вышла из сна...
  
  7
  Чайка оглянулась вокруг и не нашла летучей мышки.
  "Куда она опять подевалась?" - встревожилась птица.
  Вечерние тени от скалы медленно наползали на тело Дельфина, как будто хотели укрыть его от палящего зноя, с запозданием пытаясь оправдаться, что не смогли сделать этого днём. Чайка не стала искать Кри, подумав, что она всё равно вернётся, куда бы ни улетела.
  Вдруг какая-то веточка упала на неё сверху, а затем и сама виновница этого безобразия чуть не оседлала ошарашенную птицу.
  - Вот, что я придумала, - радостно произнесла Кри.
  - Чего это ты раскидалась палками на ночь глядя? - тряся головой, пробубнила Чайка.
  - Давно надо было до этого додуматься. Ты поможешь мне построить навес для Дельфина?
  Идея пришлась по душе птице, и друзья упорхнули за новыми ветками. Всю последующую ночь они возводили шалаш, то и дело летая в поисках подходящего материала. Наконец, розовый восход увидел, что друзья сотворили с Дельфином, и весело улыбнулся строителям мягкими проблесками приближающего рассвета.
  Друзья тоже радовались, бегая друг за другом вокруг дельфиньего домика, и плескались водой, как дети, в беззаботности и простоте забыв о том, насколько велик мир в сравнении с их маленькой, но такой огромной вселенной счастья. Они не чувствоваќли усталости, а детская наивность придавала им ещё больше силы.
  Вволю нарезвившись, птица и летучая мышь сидели потом в тени шалаша и молча смотрели на волны, которые, казалось, вырасќтали из ничего и на берегу снова исчезали, словно просачивались сквозь песок.
  - А почему ты думаешь, что он проснётся? - прервала молчание Чайка.
  - А ради чего тогда мы здесь с тобой? Что у нас есть в этой жизни, кроме ожидания? Я не верю в случайности, но верю, что всё это неспроста. Всему нашему существованию есть твёрдая законоќмерность. Просто нужно суметь её понять и просчитать, чтобы знать, чего ожидать в будущем. Ведь это не сложно. У меня в этой жизни уже ничего не осталось, кроме этого ожидания, кроме тебя и Дельфина. И я уже не хочу ничего. Только быть рядом с вами, и больше никогда не расставаться. И я знаю, что должна дождаться, когда он очнётся, чтобы, наконец, случилось то, ради чего всё это происходит. Да хотя бы ради той минуты... чтобы просто увидеть наступление того, чего я жду. Ведь и ты что-то обрела в своих странствиях, ты тоже чего-то дождалась и достигла. Но ты всё равно расскажи. Может быть, и этого я тоже ждала, когда же, наконец, вернёшься и всё мне расскажешь...
  - Я очень хочу тебе рассказать, что даже и не знаю, с чего начать.
  - А ты начни сначала, с того самого момента, когда улетела.
  - Пожалуй, ты снова права. Но мне трудно найти слова, которые бы смогли показать или объяснить те первые дни разлуки. Сначала было трудно. Я долго ругала себя, что вот так сорвалась и улетела, и даже хотела сразу вернуться, но что-то удерживало меня, наверно, страх оказаться в той же ситуации, и я летела всё дальше и дальше. И однажды наступил момент, когда я поняла, что нет пока смысла возвращаться, и что надо к чему-то прийти в итоге. Ведь зачем-то я улетела отсюда. И тогда я просто летела в надежде, что когда-нибудь достигну определённого предела, где пойму, что уже пора бы и вернуться. Но я всё летела и летела, и казалось, этому полёту не было конца. Как-то я даже подумала о том, что ведь все мы возвращаемся туда, откуда пришли. И, может быть, я тоже возвращалась. И мне было интересно, куда же я вернусь? Было странное ощущение, будто я то помнила, то вновь забывала тот мир, откуда ушла. И если это было возвращение в него, то, значит, я должна была рано или поздно его увидеть. Потом я думала о том, а не является ли мой срыв бегством от самой себя? Ведь, как ни крути, от себя не убежишь. И я не знала, где же находится это моё настоящее, - там ли, откуда я, забыв всё, ушла, и теперь возвращалась, или же там, где я оставила тебя. А может, обе эти величины и есть моё настоящее, как палка о двух концах, и я просто обречена скитаться между этими двумя точками возвращения. И однажды вдалеке я увидела странное зарево и почувствовала, что оно зовёт меня к себе...
  В этот момент друзья услышали легкий и тягучий вздох Дельфина. Они вскочили, как ужаленные, и какое-то время продолжали прислушиваться, - не проявит ли себя Дельфин ещё как-нибудь. Но больше ничего такого не было, и тогда мышка предлоќжила снова освежить спящего. И эту процедуру они закончили только к вечеру, когда жара спала. Затем каждый из них занялся поиском пищи, и они встретились лишь после того, как на небе появились первые звёзды. Наконец, усталость взяла верх и они заснули, прижавшись друг к другу, чтобы не чувствовать ночного холода. Это было так естественно, как будто не могло быть иначе. И Чайку снова увело в сон...
  ...Вдали вырисовывались очертания незнакомой земли, над вершинами которой полыхало яркое голубое зарево. Его свет манил птицу всё сильнее и сильнее, придавая ей скорости. И вот перед её взором открылась картина чудного острова. Он выглядел не как обычная земля, в том смысле, что было в нём нечто не совсем земное и очень притягательное, почти магнетическое. Остров как бы светился изнутри, но это свечение окутывало его плотной завесой таинственности и непредсказуемости. Вклинившись в эту завесу, Чайка впала в состояние небесного сна. Она всё видела, всё чувстќвовала, и даже более того. Её восприятие внешнего мира сливалось с внутренним, и это было непривычно и ново. Она словно бы стала видеть шире и объёмнее, глубже и проникновеннее, яснее и всеохќватывающе. И там, на острове она почувствовала, и даже внутреннее увидела всё то, что происходило где-то далеко, где-то там, где она когда-то уже была, где маленький зверёк с бурой шерсткой плакал над телом Дельфина. Чайка не выдержала и закричала:
  "Кри! Я здесь, с тобой!.."
  - Тебе опять приснился сон, - услышала она рядом и очнулась.
  Большие карие глаза смотрели на неё и Чайка стала медленно осознавать, где она и что с ней происходит.
  - Тебе опять снился твой сон?
  - Ах, этот сон... - протянула птица.
  - Расскажи мне про него, а иначе ты так и не освободишься.
  - А нужно ли? Ведь там было так хорошо. Ты должна это увидеть, обязательно должна!
  - Хорошо, хорошо, только успокойся. Я обязательно увижу то, что тебя так поразило. Вот только дождёмся, когда проснётся Дельфин, и непременно все вместе отправимся туда, и будем жить там. Ведь это и есть наш Дом?
  - Это наш Дом... это наш Дом... - как долгое эхо в ночи, прозвучали слова, исходившие откуда-то из такой глубокой дали, которую невозможно достичь обычным зрением и слухом.
  Чайка удивлённо взглянула на Кри, и поняла, что и она тоже слышала это.
  - Ух, ты... - прошептала Чайка.
  - Вот это да... - подхватила мышка.
  Их объяла волна неведомой силы, и оба существа ещё явственнее различили повторный вздох Дельфина.
  Вдруг всё вокруг зазвучало пронизывающим и насыщенным перезвоном, похожим на волны странной мелодии, льющейся словно ниоткуда, и в то же время пребывающей повсюду. И вслед за этим звоном друзья увидели необычную перемену цвета в воздухе. Из ничего стали появляться пестрящиеся разноцветными красками лёгкие воздушные облака, то уплотняющиеся в большие образоваќния, то вновь исчезающие. На их месте возникали новые соцветья, и всё это находилось в постоянном движении, в отличие от наблюдаюќщих чудесные трансформации. Они настолько были поражены происходящим, что не могли пошевелиться. Казалось, будто и само время растворилось во всём этом великолепии, поэтому они не знали, как долго длилось цветомузыкальное представление. И так же внезапно, как и началось, чудо исчезло и всё стихло. Стало как будто даже намного тише, чем было до этого.
  И снова, среди тишины Чайка почувствовала лёгкое движение Дельфина. Его тело наполнилось глубоким вдохом, отчего Кри даже привстала. И на выдохе животное издало тонкий пульсирующий звук. Большие сине-голубые глаза ожили и встретились с удивлён-ными взглядами двух друзей.
  Наверно, в эту минуту никто из этой троицы не смог бы сказать что-нибудь вразумительное. Было только одно обоюдное разглядывание. Но долго бы оно всё равно не продлилось. И Дельфин заговорил первым.
  - Здравствуйте. Мне кажется, я знаю вас. Вы были в моём сне. Тебя зовут Кри, а тебя Чайка?
  - Привет, - пришла в себя летучая мышь. - Наконец-то ты проснулся. Мы так долго ждали тебя.
  - Вы ждали меня? Странно... Ведь там мы были вместе. Я помню остров... и море... и вас на берегу...
  - Так ты тоже был там?! - воскликнула Чайка, освободившись от своей заторможенности.
  - Да. Это единственное, что я помню...
  - А больше ты ничего не помнишь? - намекающе спросила Кри.
  - Нет. Только вас двоих... остров... и море... кругом одно только море... ах, это чудное море... и этот остров... Где я? Что это за место? Разве мы не на острове?..
  Чайка недоуменно переглянулась с мышкой, и они поняли, что в дельфиньей памяти произошли большие перемены. Видимо, душевная травма оказалась настолько сильной, что сознание животного подверглось глобальной чистке, в результате которой он напрочь забыл своё прошлое. Но, может, это и к лучшему?
  - Как здорово, что ты помнишь только это! - обрадовалась Кри.
  - Да, везёт же некоторым, - с нескрываемой завистью согласилась и Чайка.
  - О чём это вы? Разве у меня в жизни было ещё что-то, кроме этого острова?
  - Действительно, - заключила Кри. - Что может быть важнее нашего Острова?.. Каждый имеет лишь то, что заслуживает. И мы заслужили счастье быть вместе. Осталось только вернуться Домой...
  
  * * *
  Эти слова были последними, которые слышали волны, облизывающие края морской раковины, перед тем, как трое друзей навсегда покинули песчаный берег у той скалы, что стала свидетелем стольких событий и судеб. И порою мне кажется, что я сам стою на её уступе, у входа в пещеру, и смотрю вслед улетающей вдаль Чайке, летучей мышке, и уплывающему за ними Дельфину. Я вижу и Альбатроса, научившего мечтательного Ужа летать, и как они тоже покидают эту скалу в поисках своего Дома. И я знаю, что и для меня когда-нибудь наступит день, тот долгожданный час, и я тоже улечу... улечу на свой Остров, в свою заветную страну под названием Альбирон, в Страну Белых Птиц. Ведь все мы возвращаемся туда, откуда пришли в этот странный мир, и будем возвращаться до тех пор, пока наши души не сольются с той безграничностью, частью которой являемся мы сами, и этот мир, и острова наших ожиданий. И я всё больше и больше понимаю, что никогда не прекратится это бесконечное странствие... по дороге вечного возвращения...
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
Э.Бланк "Пленница чужого мира" О.Копылова "Невеста звездного принца" А.Позин "Меч Тамерлана.Крестьянский сын,дворянская дочь"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"