Уже лет десять как я не пью молока. Не потому, что оно вредно для здоровья взрослого человека, и не потому, что не хочу его пить. Причина проста: молока просто нет. Белая жидкость в пакетах, на которых написано "milk" - это не молоко. Вот когда-то я пил молоко! Ездил за ним к колхозной доярке Марии один-два раза в неделю. Не к Маше и не к Марии Степановне, а к Марии. Ее так все называли: и председатель колхоза, и сельчане, и муж, и ее собственная дочь, и даже ее трехлетняя внучка лепетала - "Малия". Поди, угадай - почему. Лет Марии было меньше пятидесяти, но как все колхозные доярки выглядела она старше своего возраста. Усталая-преусталая, но всегда улыбающаяся, Мария после каждой вечерней дойки приносила в дом трехлитровую банку молока. Молоко, конечно, колхозное. Своей коровы у Марии не было. Да и без коровы - хлопот полон рот: муж, дочка с внучкой, две собаки, гуси, куры, поросенок, козы, огород в пятьдесят соток, да общественная нагрузка - член правления колхоза и глава какой-то комиссии, выговорить название которой, она, как ни старалась, не могла. Молоко в ее доме пили все - от мужа до поросенка. По доброте своей душевной она и нам с женой предложила: "Все равно скотине выливаю, приезжайте, когда нужно, в семь часов вечера я как раз с дойки возвращаюсь". Мы с пасекой стояли километрах в двенадцати от хутора, в лесочке поставили будку пчеловодную, оборудовали себе полевой стан. Чистый воздух, напоенный запахом меда и полевых цветов, лесная земляника, которую жена собирала трехлитровыми бидончиками, свой собственный мед, да молоко от Марии делали нашу жизнь почти райской. Я выезжал с пасеки с таким расчетом, чтобы к назначенному Марией времени быть на хуторе. Пасека наша стояла в "колоке" - так называют островок нераспаханной в поле земли, обычно не поддающийся обработке участок, занятый заросшим оврагом либо кусочком леса. По пахоте я выезжал к лесополосе, а затем вдоль нее по накатанной грунтовой дороге, огибая чередующиеся поля с кукурузой, подсолнечником и рожью, гнал свой "Москвич" к центральной усадьбе. Автомобильный приемник всегда был настроен на волну "Маяка", меня сопровождала музыка, прерываемая краткой сводкой новостей. Через пару километров - хорошо знакомый короткий, но крутой спуск в овраг, на дне которого дорога теряется в густой траве. Еду по памяти, ориентируясь на развесистую иву, стоящую у раскатанного выезда из оврага. Сходу преодолеваю крутой подъем, дальше дорога вьется под густыми кронами тополей и вязов, а слева начинается давно необрабатываемое поле со скирдами соломы, оставленными здесь несколько лет назад. Солома почти почернела, да и все поле имело какой-то заброшенный вид. Многократно я проезжаю мимо этого поля, и всякий раз меня именно здесь начинает тревожить какое-то беспокойное чувство, будто что-то забыл или сделал не так, или что-то должно произойти за ближайшим поворотом. Июльские вечера в этом полупесчаном краю теплы, как парное молоко. Но через несколько секунд мое тело охватывает легкий озноб, я закрываю окно. Озноб усиливается и вот уже кожа головы немеет и чувство такое, будто волосы встают дыбом, а волны холода скатываются с головы, обжигая бока, и уходят внутрь тела.
Поле растянулось на два километра. Проезжая этот участок, я всегда выключаю приемник и стараюсь быть предельно внимательным, но нога, лежащая на педали газа, непроизвольно придавливает ее к полу. Последний поворот, и машина вылетает к перекрестку, перед которым заканчивается это чертово поле. Мне снова тепло, волосы возвращаются в прежнее положение, на душе становится спокойно и легко. Обычно, когда я приезжал на хутор, Мария уже была дома, на крыльце стояла дерматиновая черная хозяйственная сумка, а в ней трехлитровая банка молока. Со времени дойки проходило всего два часа, а молоко уже начинало расслаиваться. На ширину ладони от края банки появляется чуть заметный след, отделяющий нижнюю, цвета писчей бумаги, часть молока от уже начинающих сгущаться и желтеть сливок. Я ставил банку с молоком на коврик перед пассажирским сиденьем. Иногда Мария выходила меня проводить, но чаще я уезжал по-английски, не попрощавшись, так как она хлопотала по хозяйству. За молоко она денег не брала. "Молоко колхозное, - говаривала она, - а я не басурманка, чужое добро продавать. Я его беру даром, даром и тебе даю." -Мария, а это не считается воровством? - спрашивал я. - Когда-то ведь за колхозный хлебный колосок расстреливали. -Ты че? - она удивленно смотрела на меня, чуть прищурив левый глаз и улыбаясь. - Это если я две банки возьму, тогда воровство, а по одной банке мы все берем. Вот вам и русская, такая таинственная и загадочная душа.
Сегодня Мария пришла только в восемь. Уже целый час мы с ее мужем сидели и разговаривали о пчелах. -Че расселись, мужики? Баба сумки тяжелые таскает, а они лясы точат, - вместо приветствия бросила Мария, входя в дом. Я соскочил со стула и бросился к двери, чтоб помочь. -Сиди! - жестом остановила она меня. - Сумку я оставила на бугорке, через дорогу, будешь возвращаться - молоко возьми, а сумку оставь там. Утром пойду на дойку - подберу. Вечерело. Я собрался в обратный путь. Это было впервые - возвращаться в сумерках. Тихо играла музыка, за окном - красивейший вечерний сельский пейзаж, и я наслаждался гармонией цивилизации с природой. Не заметил, как подъехал к роковому перекрестку, за которым начиналось бесовское поле. Не дрогнул ни один мускул и не шевельнулась ни одна мозговая извилина даже тогда, когда я заметил по ту сторону перекрестка грузовик, стоявший с поднятым капотом и открытой шоферской дверцей. Грузовик стоял таким образом, что объехать его не представлялось возможным. Видимо, двигатель отказал внезапно и на малой скорости, и все, что успел сделать водитель, - отвернуть немного в сторону. Автомобиль стоял почти поперек дороги, носом уткнувшись в высокую траву у обочины. Я остановился и направился к застрявшему грузовику. Подошел совсем близко так, что уже отчетливо видел кузов, колеса, мотор под поднятым капотом и даже различил бело-голубую окраску кабины. Это, без сомнения, был колхозный ГАЗ-53. Я сделал несколько шагов вправо, чтобы позвать шофера. Но странная тишина меня насторожила. Я был уверен, что шофер копается в ящике с ключами, и вот сейчас, заглянув за дверцу, увижу его. Я кашлянул, чтобы меня услышали, хотя хруст веток под моими ногами казался пушечной канонадой в этой действительно гробовой тишине. Я заглянул за дверцу и обомлел. Не было ни дверцы, ни кузова, ни кабины, вообще ничего, кроме черной гребенки леса! Я попятился. И только тут вспомнил, где я нахожусь. Если бы на мне был головной убор, он бы свалился - мои волосы стояли торчком. Онемевшая кожа, свинцовые ноги и животный страх... Я часто слышал это выражение, но не понимал, что это значит. Может быть, это страх животных, когда их везут на убой? Ничего подобного! Это страх живота. Какие-то невидимые обручи сковали мое тело. Я больше ничего не видел и не слышал, я был способен только пятиться. На пасеку я вернулся поздно и с другой стороны. Объезд злополучного поля по ночным сельским дорогам - дело непростое. Жена и дочки в ожидании сидели у костра. Костерок слабо освещал нашу палатку и ульи, а вокруг - чернильная темнота, да оглушительный звон цикад. -Саша, мы уже заждались тебя, девчонки спать не ложатся, ждут парного молочка. -Возьми банку под твоим сиденьем, - говорю я жене, выходя из машины. "Странно, - отмечаю я про себя, - здесь цикады и легкий шумок ветерка, а всего лишь в двух километрах отсюда, на том поле - ни звука." -Саша, ты все молоко разлил, - говорит жена, вынимая банку из машины, - и половины не осталось, обидно, что сливки расплескались, в следующий раз ставь банку так, чтобы не опрокинулась. -Ты же знаешь, тут в овраге крутой спуск и подъем, вот она и упала. -Но ты приехал с другой стороны! - удивленно посмотрела на меня жена. Я промолчал. Рассказывать о том, что со мной произошло, не имело никакого смысла, в следующий раз ни жена, ни дочки не захотят оставаться одни на пасеке.
Через пару дней я снова поехал за молоком, и снова той же дорогой. Только подъехал к тому полю - мороз по коже и странное ощущение в районе солнечного сплетения. Кончилось поле - все прошло и нет никаких ощущений. Я решил расспросить про это поле Марию и ее мужа, он много лет был агрономом в этом колхозе. -Николай Иванович, Мария, - спрашиваю я их, - почему на одном из полей солому никто не вывозит? Видно, что стога там стоят уже несколько лет. Николай Иванович глянул на меня, хмыкнул и вышел в сенцы. Мария, будто не расслышав вопроса, продолжала вязать платок из козьего пуха, только спицы в ее руках замелькали быстрее. -Ты что, ездишь той дорогой? - через некоторое время спросила Мария. -Да, я езжу верхней дорогой вдоль фермы, а потом напрямую на пасеку. -Никто там не ездит, - еще через некоторое время произнесла Мария. -Почему? В ответ - тишина, только спицы мелькают у Марии в руках. Вернулся Николай Иванович: -Механизаторы отказались работать на этом поле, что-то им там почудилось, - ответил за Марию ее муж. - Чего им только не предлагали, - отказываются там работать. -Что, привидения какие-нибудь? - не унимаюсь я. -Да у нас тут все привидения. Зарплата - привидение, председатель сельсовета - привидение, участковый - привидение, закон - привидение. Вроде они есть, а вроде их и нет. И жизнь наша - это сплошное привидение. - Николай Иванович высказался, надел очки и уткнулся в газету. Мария вынула из дерматиновой сумки банку с молоком и поставила ее на стол передо мной: -И не езди той дорогой! Коля, - повернулась она к мужу, - объясни Саше другую дорогу. Я завел свой "Москвич", помахал рукой хозяевам и, проехав верхней дорогой вдоль фермы, привычно свернул на кратчайший путь к пасеке. Опять тихо лилась музыка, и я уверенно вел машину, каждый изгиб дороги и каждая выемка были мне хорошо знакомы. Подъезжаю к "страшному" полю. Веду себя обычно, и снова моя память ничего не подсказывает мне. Я почти переехал перекресток, когда вдали, на видимом участке, появился мотоциклист - парень в белой рубашке навыпуск, с развевающимися длинными волосами. Он ехал довольно быстро, и было ясно, что меня не видит. Дорога в этом месте делает изгиб в сторону лесопосадки, а затем, перед самым перекрестком, выходит на ровный, просматриваемый участок. Я притормозил. Прошло двадцать-тридцать секунд, а мотоцикл не появлялся. Я вышел из машины и прислушался, надеясь по характерному треску определить, где же он находится. Вокруг разливалась густая и вязкая тишина. "Странно", - подумал я, сел в автомобиль и медленно двинулся по дороге, опасаясь появления мотоциклиста. Но дорога была пустынна. Меня внезапно охватило мерзкое состояние. "Опять это поле привидений", - чертыхнулся я и надавил на педаль газа. -Саша, опять сливки разлиты вокруг банки! Как неаккуратно ты ездишь, весь коврик в молоке! - встретила меня жена. Я опять промолчал.
Так продолжалось месяца полтора. За это время я уже привык к привидениям. Иногда это был автомобиль, иногда - мотоцикл. Грузовик, в той же позиции - носом уткнувшись в траву, с поднятым капотом и открытой дверцей, а мотоциклист ехал все по тому же участку дороги и никогда не выезжал на перекресток. В конце августа мы уехали в Ленинград, нужно было подготовить дочек к школе, да и отвезти часть собранного за лето меда покупателям. На пасеке остался наш знакомый, который присоединился к нам со своими пчелами в конце лета. Через неделю, собираясь в обратную дорогу, жена попросила купить меня масла в универсаме. Я заехал. Народу в универсаме было немного, на крыльце торчал милиционер, бдительно взиравший на всех входящих и выходящих из магазина. Это был год "царствования" Андропова, милиционеры стояли в то время везде. Я положил в корзинку четыре пачки масла и подошел к кассе. Когда стал доставать деньги, вижу в корзинке - только две. Наваждение какое-то! Я извинился, взял корзину и пошел к холодильнику с маслом, положил еще две пачки и отправился к кассе. Подаю кассирше деньги, она одной рукой берет их, а другой выкладывает две пачки масла и кладет их на кассу, где лежат две мои предыдущие пачки, а мне дает сдачу, как за две пачки. Я ей говорю: -Мне нужно четыре! -Мало ли, сколько вам нужно! У нас постановление райисполкома - продавать только по две пачки в руки. -Что, вашему райисполкому больше делать нечего, как распределять масло да пересчитывать яйца? - задаю я наивный вопрос самым доверительным тоном. -Гражданин! - парирует громовым голосом повелительница счетной машины. - В стране напряженная обстановка с продовольствием! -Девушка, - вкрадчиво спрашиваю я ее, - вы видели стенд с портретами членов Политбюро? У каждого из этих пятнадцати мужиков на лацкане звезда Героя Социалистического Труда, у некоторых по две и даже по три. Звезды даются только за доблестные успехи, а вы говорите, что в стране масла нет! -Что-о-о?! - завопила кассирша. - Антисоветчик! И тут же нажала на какую-то кнопку. Турникет, через который проходят покупатели, автоматически захлопнулся, и я оказался в ловушке. -Девчонки! - крикнула она своим подружкам. - Присмотрите за этим типом, я милиционера позову. Через окно я увидел, как она металась по крыльцу в поисках милиционера, но его на посту не было. Проскакав по ступенькам несколько раз, кассирша влетает в магазин, на лице красные пятна: -Что за идиотская милиция! - она фурией водружается на свое рабочее место. - Какое-то привидение прислали, а не милиционера, когда нужно, никогда его нет на месте! Я стоял и посмеивался: оказывается не только в Урюпинске, но и в Ленинграде есть привидения! Кассирша швырнула мне в корзину еще две пачки масла, взяла деньги и открыла турникет. -У тебя могли быть крупные неприятности, - сказала мне жена после того, как я рассказал ей, что произошло со мной в универсаме. -Нет! - твердо ответил я. Опыт общения с привидениями у меня достаточный, и рассказал ей про урюпинское "Поле привидений". -И я хочу их посмотреть! Ты покажешь мне это поле? -Конечно! И вот мы уже едем по дороге к знаменитому полю. Всю дорогу жена нервничает, но вот до поля остается три-четыре минуты ходу и она успокаивается, широко открывает окно, наслаждаясь тихим осенним вечером. И это очередной феномен. Когда я один в машине, то совершенно не отдаю себе отчета, что приближаюсь к этому полю. А когда еще кто-то находится в машине, то мои мысли работают четко и осознанно, а вот мой спутник забывает все мои предупреждения. Мы подъезжаем к перекрестку, и я отчетливо вижу бело-голубой ГАЗ-53, в том же положении, как я увидел его впервые. Наблюдаю за женой. Она абсолютно спокойно смотрит в открытое боковое окно, затем переводит взгляд на дорогу, видит, что мы приближаемся к перекрестку. Вдруг ее лицо напрягается, она резко хватает меня за рукав: -Саша, стой! Ты что ничего не видишь? Мы же сейчас столкнемся с машиной! Я торможу. -Как ты неаккуратно стал ездить, - упрекает меня жена, - сходи, может шоферу помочь чем-то надо! -Ему уже никто не поможет. Я отпускаю тормоз, переключая передачу, и мы едем дальше. Не доезжая всего полметра до грузовика, я наблюдаю привычную для меня картину: ГАЗ-53 начинает медленно исчезать. -О-о-о! - слышу я изумленный возглас жены и вижу, как она лихорадочно поднимает стекло. - Это и есть то поле? Мне холодно и мороз по коже, едем быстрее, - говорит жена, - как хорошо, что ты раньше мне этого не показывал, я теперь ни за что не останусь на пасеке одна ночью. Жена дрожала и обеими руками держала ручку дверцы. -Саша, это поле при нас никогда не вспахивали, так? - через минуту обращается ко мне она. -Да. -А что комбайны убирают на этом поле, да еще и ночью? В разных концах поля были видны зерноуборочные машины. Прожектора, установленные на верхнем мостике комбайнов, освещали участки поля по их ходу и справа, где был установлен погрузочный транспортер с длинным рукавом, по которому собранное зерно сыпалось в кузов автомобиля, синхронно двигавшегося рядом с комбайном. Бело-голубые ГАЗ-53 подходили под рукав погрузчика и через некоторое время, загрузившись зерном, отваливали в сторону и уходили на колхозный ток. -Ну, во-первых, ночная уборка - не новость, а во-вторых... Я остановил машину, вышел и позвал жену: -Иди сюда, не бойся. Видишь, на поле нет ничего кроме репейника, да старых скирд соломы, но по полю ходят комбайны. Ты их видишь? -Да, я их четко вижу. И свет вижу, и грузовики возле комбайнов. -Скажи мне, они двигаются? -Да, грузовики отъезжают и подъезжают, - жена жмется поближе ко мне. -На каком они расстоянии от нас, как ты думаешь? -Да метров пятьдесят-сто. -А ты слышишь какие-нибудь звуки? Ну, например, грохот и скрежет косилки или работающий двигатель? -Нет, да здесь гробовая тишина! Мне страшно, Саша, едем отсюда! И мы уехали.
Урюпинск - Ленинград - Торонто Сентябрь 1983 - апрель 2006