У девочки была лиса. Некоторые говорили, что никакой лисы не было, другие утверждали, что девочка сама была лисой, но и те, и другие ошибались, потому что у девочки действительно была лиса, красная и быстрая, как пламя.
Лиса ходила за девочкой, как пёс, и брала еду из её рук, но лиса не была слугой, как собака. Она всегда была сама по себе, и девочка тоже. Они странствовали вместе лишь потому, что им так было удобнее - когда ты сам по себе, у тебя больше шансов стать добычей.
Девочка ходила, босая и простоволосая, но при этом - в одеждах из самого дорогого шёлка, из деревни в деревню, и покупала за странные завораживающие песни на чужом языке ночлег и еду для себя и своей огненной спутницы. Девочка любила омывать свои маленькие нежные ступни в горячих источниках, напевая вполголоса простенькие детские песенки. У неё была белая, как молоко, кожа и пустые чёрные глаза, и волосы её спускались до самых ягодиц, маленьких и круглых. Девочка бросала расшитый райскими птицами халат на землю подле источника, входила в источник и, как купающийся ребёнок, плескала воду ладошкой, и пар, поднимавшийся над водой, льнул к её острым грудкам.
Девочка любила, когда её угощали сливовым вином, и лиса тоже никогда не отказывалась от угощения. После чашечки вина бледные щёки девочки розовели, на них появлялись мягкие ямочки, и только глаза её оставались такими же пустыми и бездонными, как прежде. Лиса же, хмелея, впадала в дикое звериное веселье и убегала в звенящую песнями цикад темноту, наводить ужас на мелких ночных тварей, гоняться за собственным хвостом и валяться в ароматных травах до самого рассвета.
Они странствовали давно, так давно, что уже не осталось на свете никого, кто мог бы припомнить, откуда и когда они появились. Время обтекало двух странниц, не оставляя ни следа на гладком безмятежном личике девочки, не добавляя ни единой седой шерстинки в пламенно-рыжий хвост лисы, и песни девочки были всё те же и так же щедро люди платили за них, замирая при звуках чистого и холодного, как журчание горной речушки, голоска. Когда спутницы входили в очередную деревню, юноши теряли вкус к еде и вину, как полвека назад это было с их дедами, и сон покидал их. Юноши бродили под луной и тужились сочинять стихи, юноши бредили девочкой - бледной кожей, гладкими чёрными волосами, маленькими белыми босыми ступнями и непроницаемо чёрной пустотой в глазах. Девочке было всё равно - она принимала их подарки с тенью улыбки и взглядом, таким же равнодушным, как и всегда. Она пила с ними сливовое вино, но даже когда румянец появлялся на её лице, и движения становились мягкими и томными от хмеля, и богато вышитый халат сползал с острого плечика и нежность и белизна кожи заставляли сердца юнцов пропустить удар, - бездна в её взгляде лишала любого из них всяких надежд. Воздыхатели разбредались по домам, а девочка и лиса безмятежно засыпали прямо на циновках в харчевне, и никто не осмеливался тревожить их покой. Только мохнатые ночные бабочки кружили над сладкой лужицей сливового вина, пролившегося из опрокинутой чашки, самые смелые садились и пили и, хмельные, летели в пламя самого яркого из горевших на террасе фонарей.
И, как эти ночные мотыльки, один из юнцов потерял голову, опьянённый шёлковой кожей девочки, её равнодушным взглядом и её странными песнями.
Тайком от деда он вытащил из чулана старый дедовский меч и долго полировал лезвие, пока полувековая ржавчина не уступила место тёмному блеску боевой стали. Он подготовил всё для побега: и пару плащей грубой шерсти, и широкий пояс, в который были зашиты несколько золотых монет на случай нужды. Когда все уснули, он оставил пару мохноногих выносливых лошадок с упакованными в седельные сумки одеялами, провиантом и парой бутылей сливового вина, у ворот деревни, и решительно направился в харчевню, где ночевала девочка.
Он потряс спящую странницу за хрупкое плечо. Её кожа под пальцами юноши была неожиданно горячей, и дыхание у него перехватило от осознания того, что девочка оказалась не бесплотным прекрасным наваждением, а теплокровной и живой женщиной. Он снова потряс её тонкое плечико и продолжал трясти, пока девочка не открыла с протестующим полувздохом-полустоном свои странные глаза.
Юноша взглянул прямо в тёмные бездны её зрачков и сказал: "Пойдём со мной."
"Зачем?" - сонно спросила она.
"Я увезу тебя в город, большой и красивый город, я куплю тебе самые красивые шелка и бусы из чёрного коралла, почти такие же тёмные, как твои глаза, - сказал он. - Я обую твои ножки в красные расшитые золотом туфельки, и тебе не придётся ходить босой."
"Но мне нравится ходить босиком, и я сама могу купить себе столько шёлковых халатов, сколько захочу," - равнодушно сказала девочка. - "Я не понимаю, почему я должна идти с тобой, странный мужчина. Но я вижу, что ноздри у тебя раздуваются, как у коня, учуявшего кобылу в течке. У тебя красное лицо, и ты пахнешь потом. Если ты угостишь меня вином, я выпью с тобой и побеседую. Я могу спеть тебе всего за один золотой. Но я не хочу идти с тобой - я путешествую с моей лисой, и нам не нужны чужие."
"Но ты мне нужна!" - в отчаянии вскричал юноша. - "Еда для меня безвкусна, и я не могу спать с тех пор, как увидел тебя! Я умру, если ты откажешь мне."
Девочка повела плечиком: "Глупый мужчина. Мне нет дела, будешь ты жить или умрёшь. Все вы умираете, раньше или позже. Мне не хочется - и мне незачем - идти с тобой."
Кровь бросилась юноше в лицо, он пытался вдохнуть и не мог; что-то заставило его резко податься вперёд и схватить девочку за тонкое, почти прозрачное запястье и рвануть к себе - и девочка ахнула удивлённо, и в ту же секунду рыжий всполох мелькнул у самого лица юноши. Пальцы юноши разжались, и с недоверчивой мальчишеской улыбкой он медленно завалился на спину. Из разорванного горла била, пульсируя, уже иссякающая алая струйка.
Красная блестящая лужа расползалась по светлым циновкам, подбиралась к ножкам девочки, и она с гримаской удивлённого отвращения подобрала полы шёлкового халата.
Лиса сидела у головы юноши, уставившегося мёртвыми глазами в потолок, и слизывала красные капли со своих усов.
Девочка отодвинулась от расползающейся тёмной лужи и подобрала пояс халата. Яркий шёлк потемнел и стал тяжёлым от пропитавшей его крови, и узкая ладошка девочки, сжимающая пояс, тоже оказалась перепачкана. Досадливая морщинка прорезала гладкий, фарфорово-белый лобик девочки. Она поднесла руку к губам и дотронулась до окровавленных пальцев острым и розовым, как у лисы, язычком. Тонкие брови дрогнули.
"Бедный," - сказала она. -"Ему, наверное, было больно."
Лиса наклонила голову, помотрела на девочку и коротко тявкнула.
Ещё задолго до рассвета спутницы покинули деревню.
Мёртвое тело юноши так и осталось лежать на полу харчевни, и самые смелые из ночных мотыльков опускались на пол рядом с ним и пили казавшуюся в полутьме чёрной, как глаза девочки, кровь.