... Иван Алексеевич затянулся "козьей ножкой" и замолчал.
В избе густо пахло щами из кислой капусты, деревенским самосадом и полуистлевшими портянками, лежащими в чёрном углу бесформенной грудой.
Образа, завешенные уже третий год после смерти хозяйки - и успевшие зарасти паутиной, да давно не скобленый стол, да липучие пятна вокруг него - всё носило отпечаток какого-то отрешённого запустения, равнодушия к жизни...
Только бились в стекло фиолетовые жирные мухи, да приблудный слепень выписывал круги над столом.
Гость всё мял в руке фуражку, и всё не решался пригласить хозяина выйти во двор, на свежий воздух, подальше от этой затхлости и спёртости, от самого духа безразличия ко всему миру.
- Ну ладно, айда выйдем на свет божий. Вижу, измаялся весь уж, - внезапно прервал молчание Иван Алексеевич, и сам первый неожиданно легко, без скрипа и кряхтенья, как бы спорхнул с лавки - как с насеста, и открыл дверь, пропуская гостя на мост.
- Да ты не смущайся - я-то знаю - не амброзиями у меня воняет. Дак я ж всё равно запахов совсем не чую-то. С 43-го ещё. В носы тогда нам капали дрянь какую-то, чтоб не чуяли ничего, когда из танков ребяток наших выгребали, обгорелых да раздувшихся. И куски от них... Из легкораненых и комиссованных команду состряпали - и марш-марш на Прохоровку. Братские могилки сооружать. По жаре-то... Вот нюха и нет с того...
Иван Алексеевич сидел на вросшем чуть ли не на треть в землю бревне полуторного обхвата, почерневшего и как бы отлакированного многочисленными сиделками, и, казалось, разговаривал сам с собой, такой же черный от годов, как и бревно.
- А насчёт того случая... Так когда это было-то! Ого-го!. . Ещё Толька, старшой, народился - года не прошло. Где-то двадцать седьмой получается. Эвон - когда!.. Но - помню! Точь говорят - у стариков память крепкая, на старое-то! Даа...
Тогда с батей моим задумали избу новую ставить, Вот эту самую. Ну, батя в сельсовете бумагу на лес выправил. И налегке пошли - деревья выбирать, метить. Батя ведь лесником ещё при барине здешнем был. Всё мне пенял, что в лесники, в помощники к нему не пошёл. А я тогда к лошадям пристрастие имел, к сбруе, упряжи всяческой. Вот и выучился на шорника... Но лес - любил...
Так вот, топоры за ремни, по четвертушке хлеба в карманы - и в лес. А вышли-то уже поздновато - пока то да сё, да тут ёщё ко мне с заказом хорошим пришли - пока решили... Смотрим на ходики - а шестой час уже! Но август - светло ещё... Вот и пошли. До лесу-то около версты было тогда. Эт щас до него часа полтора пентюхать. А тогда - раз! И вот он - лес, берёзами светит.
Ну, по краю мелковат всё стоял, молодой ещё. Так, пометили четыре ствола - и всё. Говорю бате - завтра давай, спозаранку. А он - ни в какую: что дважды ноги бить? Пришли - сделаем. Вот так вот.
Пошли дальше, за Настюхино болото - в старый лес. В чёрный ельник.
Вот где стволы были! Самое оно - под нижние венцы. Тюкнеш по стволу - а он, как стопудовый камень, только прогудит глухо.
Батя решил и в сосняк сбегать, посмотреть и там.
А я под лапой елки на опушке сел. Сижу, краюху жую. Крошек немного у корней ёлки побросал - пусть птахам припас будет. Да и Хозяина уважить надобно...
И вот - пить захотелось - ну, прям мочи нету никакой.
Думаю - к родничку, что у Лешачьей балки, сбегаю по-быстрому. Возвернусь - и батя как раз придёт.
Шёл по иголкам еловым - сухо было. А к балке подходить - уже и мшистые кочки попадаются, и чавкать подо мхом начинает. Елей-то нет уже. Одни берёзки тощие да кривые, да кустарник всяческий.
Пришёл к роднику. Из него редко пьют. В смысле люди редко. В неудобном месте - пока доберёшься. Да и течёт в Настюхино болото. А зверьё-то, зверьё разное ходит...
А в балке уже сумрачно. Да и кусты нависли, тень густую дают. А вода - лёд! Аж зубы болят! Вот в ладонях согреешь чуток - и маленькими глотками. Хорошо!..
От удовольствия этого, наверно, и помутилось в башке-то. Вылез из балки на противоположный её край, а не в ту сторону, откуды прибёг. И иду спокойно так, наслаждаюся. Думаю - щас вот приду, и батя как раз придёт. И - домой. А там - уж небось картоха молодая в чугунке, да молоко в крынке - вечернего надою...Эх!.. Мечтатель, ептыть!..
Потом как-то - ушами, что ли - чую: не тот звук под ногами. Очухался, глянул под ноги - а лапти с обмотками уж по щиколотку в жиже вонючей, такой даже в Настюхином болоте нет.
Огляделся. Берёзы вдруг почему-то высокие стали, а не корявыми - болотистыми. Впереди, шагах в двадцати, выворотень сосновый. Ствол почти весь в жиже скрылся. Сзади - кусты густющие. Как сквозь них прошёл - не знаю. И везде эта жижа. Пахнет - как в бочаге затухшем.
Ни птиц, ни зверья. Одно комарьё гудит. Как провода на столбах...
Крикнул пару раз. А звук глохнет - как в подушку кричишь.
Стою. Куда идти - не знаю...
Вдруг - с правого боку - шлёп, шлёп. Звук - как бабы бельё о мостки шлёпают.
Посмотрел - мужик какой-то идёт. И мимо меня. Прямо к выворотню тому.
В сапогах. В черном с рыжими разводами дождевике - тогда такие только у начальства да у городских были... Думаю - куда прёт! Не видит, что ли - там сейчас глубоко будет. И - не мысли о том - кто такой, откуда здесь...
Вот и окликаю: " Мил человек! Ты куда? Не видишь - воды там сколько?"
Он - ко мне повернулся, остановился.
- Не беда. Пройду. Тут тропка притопленная имеется... Но - спасибо за заботу. Сам-то что, как столб, стоишь? Заплутал, небось? Айда со мной...
И снова - спиной ко мне. И пошлёпал к выворотню. Ну, я за ним.
Шлёпали по жиже где-то с полчаса. Он - впереди. Я за ним. Он - легко, даже в сапоги не черпанул ни разу. А я - раза четыре по пояс ухал в ямины.
Потом - суше стало...
Потом - и мох пропал. Обычная трава. Только сухая отчего-то. Как вымороженная после зимы...
Иван Алексеевич сощурился на садившееся за плетень солнце, и погладил рукой полированную гладь бревна...
- А тогда солнце совсем уж село. Как-то быстро село. Ведь плутал недолго - ан, глядь - и нет уже его. Одни сумерки синие, лесные. И - тени, хотя месяца сквозь ветки не видно вообще.
Вот и идём мы. Он - впереди, шагах в пяти-шести, я - за ним.
Посветлело немного.
Посмотрел через голову вожака - изба впереди. И окна светят.
Гадаю - куда пришёл? Может - сторожка какая? Других изб-то поблизости нету.
Провожатый мой меж тем подошёл к избе, дверь отворил, буркнул: "Давай, заходи." Да и сам - внутрь. Ну, я - за ним.
Изба - как изба. Только печь - давно не белёная. Да вместо лавок - чурбачки. А стол - две доски на колоде. Повернулся было в красный угол перекреститься, да хозяин за руку - хвать! "Не люблю этого", - говорит строго так. Ну, хозяин - барин...
Сел за стол. "Ну вот, щас повечеряем, а утром - давай домой двигай, покажу - куда". И ставит из печи на стол чугунок. А в нём - картошка с грибами.
Я вытащил недоеденную четвертушку, разломил, протянул хозяину половину. Тот кивнул, и достал откуда-то из-за спины флягу мутного стекла с какой-то жидкостью. Потом таким же манером - две деревянные баклажки, и две ложки из липы, некрашеные и щербатые.
Жидкость оказалась обычным самогоном, правда, отдающим хвоей. А картошка с грибами была хороша! Только вот соли не хватало.
И тут вспомнил - Верка моя мне ещё с утра в спичечный коробок пару щепотей соли сыпнула. А коробок в бумагу промасленную укутала. Да в карман портов и положила. А я и забыл!
Вот достал коробок, взял щепоть - да и в котелок!
Глядь - хозяин весь аж почернел. И сквозняк такой странный по избе прошёлся.
А хозяин скрипит, рта почти не раскрывая: "Зря ты, паря! Зря..." - и встаёт из-за стола, так, что башкой аж в потолок упирается. Дождевик на нём съёжился весь как-то, а под ним - как коряжина какая-то, с коричневой такой, изъязвлённой корой - такая у старого, гнилого тополя бывает...
И у меня - как глаза открылись! Шоры будто с них спали! Смекнул сразу - что с самим Хозяином за столом вечерял. Да не любит, виш, Хозяин, соли-то! Да и образов нет в избе. И светло в ней - а ни керосинки, ни лучины иль свечки там не видно.
Ага - думаю! Выпростал из-под рубахи крестик нательный. Тут уж сама изба ходуном заходила! А Хозяин уж весь в коряжину разросся, только глаза - как две гнилушки - мерцают, да скрипит всё: "Зря.., зря... Вывел бы утром. Уважил ты меня с хлебом-то... А теперь - сиди здесь!.."
Ну, я возьми - да и перекрести избу во все стороны! Она вся и затрещала-застонала. А я к выходу!
И тут дверью мне в лоб как залепит! И - всё...
...Старая, почти совсем слепая кошка Марфа - единственная домашняя скотинка Ивана Алексеевича - потёрлась о ноги хозяина, и, прыгнув к тому на колени, заглянула своими незрячими глазами в почти бесцветные белёсые, много повидавшие и видевшие на свете глаза одинокого старика...
- Что, Марфушка. Молочка заждалась? Будет тебе молочко, будет. Потерпи чуток ещё...
Очнулся я оттого, что прямо в глаза мне слепило полуденное солнце. И ветерок приятно обдувал разгоряченное со сна лицо. "Приснится же такое", - подумал я и оглянулся.
Вокруг меня простиралось Настюхино болото...
Батя рассказал мне, что, вернувшись из сосняка, подумал, что я ломанул домой - к ужину, молодой жене и первенцу...
Ночью же искать меня не стал: "Не младенец, чай, не пропадёть!".
С утра же - с двумя соседскими мужиками да с кумом - пошли меня шарить по лесу.
Батя потом на посиделках, бывало, говорил в сотый раз:
"Подошли к краю Настюхина болота, гляжу - какой-то дурень на малюсеньком островке посредь топей приплясывает, руками машет и орёт чевой-то. О, думаю, куда Ваньку мово занесло! Начали слеги рядить, да хлопы вязать из веток. Часа два мучались - да вытащили непутёвого с островка того. И как он туда попал - верно, сам Хозяин в гости приглашал.."
А о том, что я ему рассказывал - никому и словом никогда не обмолвился...
И - вот ещё что... Лет через пять после того какие-то учёные остолопы из города понаехали в барское имение - говорили, будто клад ищут. Солдатиков пригнали. Разрыли всё... А под конец решили воду с двух верховых прудов у барского дома спустить - кто-то удумал золото на дне искать. Ну, взорвали плотинки - и затопило лес вёрст на 5 кругом... Ничего не нашли. Уехали... А лес - до самой войны стоял затопленный той самой гнилой водой, по которой я с Хозяином ходил...
Мета же от двери Хозяйской долго болела - вроде б и шишка совсем сошла, а синяк всё ноет и ноет. Через год только - день в день - перестал лобешник болеть. Но - метка та осталась - как родимое пятно на лбу... Хозяина подарочек...
Иван Алексеевич отгладил правой рукой прядь прозрачно-седых волос назад. Круглое пятно размером в пять копеек атласно рдело гладкой глянцевой кожей среди загорелого морщинистого, похожего на старую, растрескавшуюся кору, лба...