Странная у нас история, господа. Полно в ней темных мест. Ничто нельзя утверждать с абсолютной уверенностью. Вот и вздыхаем мы, листая труды Карамзина, Соловьева, Ключевского: "Темная, темная история!.."
Шаги были мужские, но легкие, даже несколько балетные - с носка на пятку, хотя и сопровождались грозным позвякиванием шпор. Перед дверью кабинета шаги оборвались. Фигура, выступившая из темноты, сняла шляпу.
- Примите, сир, мои извинения за столь поздний час визита. А так же искренние заверения, уверения и прочее...
- Только без церемоний, нас все равно никто не видит! Предлагаю общаться просто, по-домашнему. Я буду называть тебя Шурой. Можно? Ведь мама в детстве, наверняка, звала тебя Шурой?
- Мама, нет. Бабушка...
- Бабушка Катя? Тем более! Ну, здравствуй, Шура! Чего молчишь? Поздоровайся со мной!
- А как мне вас... тебя... называть? Ну, по-домашнему...
- Мама Летиция в детстве звала меня Полей.
- Ну, тогда, здравствуй, Поля!..
Шура чуточку помедлил и неуверенно, словно стесняясь, протянул свою руку. Поля в ответ сунул свою. Его рука была широка, крепка и покрыта цыпками. Шурина же ладошка, несмотря на его высокий рост, была по-женски маленькой, безвольной безо всяких признаков привычки к труду.
Шура, разглядывая макушку Поли, отметил про себя: "Поседел..."
Поля, снизу вверх заглянув в лицо Шуре, подумал: "Полысел..."
- Я был почти уверен, что ты придешь.
- Отчего?
Поля, не отвечая на вопрос, направился вглубь кабинета.
- Извини, у меня тут генеральная уборка. Все, знаешь ли, сам, все сам.
Кабинет был завален ворохами бумаг: письмами, папками, амбарными книгами, географическими картами. Часть бумаг торчала из ящиков бюро, но вчетверо-впятеро больше возлежали на полу и на креслах.
- Так что уж и ты позаботься о себе сам, - и Поля махнул рукой в сторону большого стола, где тускло поблескивали шеренги, видимо, недавно извлеченных из подвала пыльных бутылок и глиняные глазурованные кружки всевозможных форм и объемов.
- Народ тут вчера веселился. Но кое-что, по-моему, нам оставили. Напитки юности: Гренаш, Сира, Синсол, Мурведер. Звучит? Кот-де-Бон, Кот-де-Нюи, Кот-дю-Рон-Вилаж. Еще как звучит! Абсолютно, как в юности: выпивки - хоть залейся, а закуски, уж извини - черствый хлеб да плесневелый сыр. Вот только кампания маловата... Ну, да Бог с ней, с компанией! Не будем терять время, выпьем. Может, сразу на брудершафт?
Шура, который все еще не мог преодолеть неловкость, присел на краешек свободного кресла.
- Не могу, я верхом. Не хватало еще влипнуть в какую-нибудь дорожно-полицейскую историю...
- Может быть ты прав. Кстати, ты не приволок за собой хвоста?
- Надеюсь, что нет.
- Как тебе удалось незаметно улизнуть?
- Вместо меня в моей походной кровати храпит фельдфебель лейб-гвардии Федор Кузьмич Струменский. А я вот в его шинельке.
- Наслышан, наслышан. Повезло тебе, Шура, с двойником. А вот мне проблему двойника решить так и не удалось.
Поля устало вздохнул и принялся возиться возле печки.
- Может, конечно, недосуг было...
- Не расстраивайся Поля, пусть тебя утешает сознание, что ты один такой во всей вселенной, и двойника у тебя быть не может...
Поля, оторвался от печки, подошел к столу, выбрал непочатую бутылку и чистую кружку пообъемистее и набулькал в нее Бургундского.
- А что, разве не так? За это и выпьем, - и Поля крупными глотками, не останавливаясь, махнул кружку до самого донца и крякнул.
- Ого, - удивился Шура, - чисто по-русски!
- С кем поведешься...
Поля снова вернулся к печке, почиркал огнивом и принялся раздувать огонек, едва затеплившийся на клочке какого-то письма.
- К тому же зимы у вас действительно чертовски холодные. Тем и спасался.
- Где же это, интересно, ты ухитрился намерзнуться? - удивился Шура, - Сам писал супруге, какая в Москве стоит теплая погода. И даже когда отбывал в Париж, снег еще не выпал, и выезжал ты на колесах. Признайся, что байками про генерала-мороза спасаешь свою репутацию.
Огонь в печке никак не желал зажить самостоятельной жизнью, отчего Поля сердито засопел.
- Откуда знаешь содержание моего письма Марии-Луизе?
- Когда ты его писал, кто стоял у тебя за спиной?
- Генерал-адъютант Дюкло.
- Я платил твоему генералу маршальское жалование. За ряд маленьких услуг. Извини, если можешь.
- Браво!..
Поля раздраженно разогнулся и взялся отряхивать золу с рукавов. Потом угрюмо уставился на носки своих сапог.
- Явился плясать на моем трупе? Ну, валяй, валяй! Теперь безопасно - лев мертв!
Но Шура, коснувшись Полиной руки, постарался погасить нарождающуюся вспышку ярости.
- Отнюдь!
- Тогда зачем?
- Кое-что... узнать...
- Что ты хочешь от меня узнать?
- Пока сам не знаю... - то ли растерянно, то ли расстроено ответил Шура.
- Что я о тебе думаю? Так сразу признаюсь: после Аустерлица, я убедился, что ты дурак.
Но на это Шура с неожиданной легкостью согласился:
- Это для меня не новость, Поля. Тем белее, что так оно и было, не послушался я Кутузова, послал старика по матушке.
- А почему Кутузов не настоял, если считал, что ты неправ?
- Субординация, Поля, я все-таки император.
- А почему мои Мессина, Даву, Ней и Мюрат с кулаками на меня кидаются на военных советах? Я ведь тоже был император. Нет, Шура, не субординация, а рабская душа. Ваша чертова Россия - страна господ, страна рабов! Сверху донизу - все рабы! Вы и со мной-то справились только потому, что боитесь барина пуще супостата.
- Боимся, Поля. И любим.
- Как пес палку. Византийцы! Честь и слава для вас пустой звук!
- Но не родина.
Поля воздел очи горе.
- О-о-о! Где находится родина твоего Багратиона? А где родина у Барклая де Толли? У Бенигсена? У Штейнгеля, Эссена, Витгенштейна, Эртеля, Фигнера? Разве их родина - Россия? Родина - выдумка идеологов.
Шура лукаво улыбнулся.
- А как начинается ваш национальный гимн?
Поля нехотя пробормотал:
- Allons enfants de la Patrie...
- Вот, "патрия", родина!
- Но следующая строчка: "Le jour de gloire est arrivé!". "Глория", слава! На "патрию" француза не больно-то купишь! Я честно предлагал только славу. Честь и славу!
Поля замолчал и ушел в себя. Он вспомнил, как Руже де Лиль, автор "Марсельезы" накануне коронации предупреждал его: "Вы погибнете, и, что хуже, вы погубите вместе с собою и Францию".
Глория! Еще в мозгу всплыло как, стоя на Поклонной горе, он ужасно жалел, что рядом нет мамы, и она не может полюбоваться на его триумф. А вечером того же дня, когда в Москве начались пожары, он уже радовался, что мама его не видит. Эти чертовы пожары, которые полыхали целую неделю...
Ах, почему он не умер сразу же после вступления в Москву?!..
Поля снова наполнил кружку и махнул ее.
- Ты будешь жечь Париж? - Ехидно и хмельно ухмыльнулся Поля.
- Зачем? - удивился Шура.
- В отместку за Москву.
- Видишь ли, Поля, мне бабушка Катя еще в детстве объяснила, что игры с огнем до добра не доводят. Разве я не передавал тебе через посла, что не выну первым шпаги из ножен?
Что посол! Фуше, министр внутренних дел, чуть не на коленях молил его: "Создание всемирной монархии путем завоевания России - это химера. Вспомните о шведском короле Карле XII". И что он ответил Фуше? "Я поведу за собой всю Европу!" И вот она, Европа. Вся в Париже. Только привел ее другой.
- А почему я должен был тебе верить? - процедил Поля.
- Ну да, я же византиец! - вздохнул Шура, - Византиец и дурак. В Тильзите я поверил, что ты и в впрямь считаешь Россию своим единственным возможным союзником.
- В Тильзите, - мрачно усмехнулся Поля - оказалось, что ты не совсем дурак.
Перед их первой встречей в Тильзите Поля готовился к незамысловатой партии с простачком и потому не заметил, как Шура мастерски разыграл свои козыри. Он делал вид, что с сердечной болью отрывает от себя в пользу Франции герцогство Варшавское, и вконец растрогал Полю своей готовностью на жертвы ради мира. Соревнуясь с Шурой в благородстве, Поля признал за Россией Финляндию и потому отказал в помощи другу юности Бернадотту, королю Швеции, от которой эта самая Финляндия и была оттяпана. И что получил в остатке? Польша в тылу оказалась незаживающим геморроем. А Швеция... Словом, когда Полю приперло в России, уже друг юности Бернадотт сделал вид, что не слышит просьбы о помощи.
Но утерся он только лет через пять, а через год после Тильзита в Эрфурте он уже предлагал Шуре совместные планы: раздел Оттоманской империи, поход на Индию. В Эрфурте, мотаясь с бала на бал, с приема на прием, Поля обхаживал Шуру, как возлюбленную, и, не уставая, нашептывал в ухо новообретенному другу: "Если мы соединимся, мир будет наш! Вдвоем мы разрежем яблоко вселенной, и каждый получит по половине!" Он шел на уступки, а их воспринимали как должное и требовали все новых и новых.
Теперь Шура, знай себе, морализирует! Зачем он пять минут назад принял его? Почему не сказался больным? Вот уж не замечал за собой прежде греха мазохизма!..
Он снова наполнил кружку. В бокале, чуть подрагивая, плавало Шурино отражение. "Да, полысел...", - разглядывая его, снова подумал Поля. Шурино личико в бокале было такое маленькое, казалось, разинь рот пошире, глотни, как следует - и нету Шуры. Поздно, все получилось с точностью до наоборот - нету Поли. Он уже не в силах был скрывать раздражение.
- Вот ты сказал, огромные, невосполнимые потери!..
- Я сказал? - Искренне удивился Шура, - я ничего такого не говорил.
- Не говорил, так подумал, - огрызнулся Поля, - что я не понимаю, зачем ты явился? Принять от меня акт покаяния! Только почему ты не в рясе, а в солдатском мундире? Для тебя солдатский мундир - лишь маскарадный костюм. А для меня - собственная шкура, в которой я родился, и в которой меня похоронят. Для меня поле боя - это не плац вперемешку с балом, где под звуки менуэта гладко выбритые мамины сынки раскланиваются и салютуют друг другу шпагами. Поле боя, Шура - это моча и кал. И кишки. И я не пускаю при виде трупов картинную слезу, как ты под Аустерлицем...
- Ладно бы слеза! Меня целый день на изнанку выворачивало. А у тебя, похоже, вызывает эстетическое наслаждение живописное полотно под названием "Красные внутренности на зеленой траве".А мне говорили, что это тебя возбуждает!
- Кто это тебе говорил?
- Компетентные люди. Специалисты бонапартоведы. Они утверждали, что ты корсиканское чудовище! Из одного только честолюбия обескровил целый континент! Ты хоть знаешь, что Россия потеряла два миллиона?
Поля вскочил и заметался по кабинету.
- Франция потеряла не меньше!
- Не я тому виной. Полмиллиона - в Испании, полмиллиона - в Италии, полмиллиона - замороженных в России, еще полмиллиона, которых ты сунул в огонь, уже, когда я пришел в Европу, чтобы тебя остановить.
- Это был народный порыв.
- Необученные дети, не достигшие призывного возраста? Ну, хотелось подраться, вызвал бы на дуэль меня. Зачем же народы-то втравливать?!
Поля замер у громадного бюро и порылся в ящиках
- Что ты молчишь, Поля?
Наконец Поля нашел, что искал. Это был армейский пистолет.
- Ты что это удумал? - забеспокоился Шура.
- Не бойся, это не на тебя.
- Да я и нее боюсь. Ты с собой не вздумай чего сделать!
- Это только сентиментальные германские фельдмаршалы, попав в плен, пускают себе пулю в лоб. Я простой генерал. Выше генерала в чинах не поднялся.
Поля извлек из бюро второй пистолет, придирчиво осмотрел оба и взвел курки.
- Ты, по-моему, предлагал дуэль? Стреляемся с тридцати шагов.
И заметив растерянность Шуры, скомандовал:
- Отмеряй тридцать шагов, коли не трус. Вон туда, - указал он во тьму анфилады залов.
Шура с пистолетом в руке послушно зашагал в указанном направлении, беззвучно матерясь, Поля же, подхватив со стола кружку, расположился поближе к канделябру, чтобы быть хорошо видным противнику и прокричал в темноту анфилады:
- Стрелять - по моей команде, поскольку я генерал, а ты только полковник. Впрочем, как и все вы, российские императоры, начиная с Петра. Только я свои эполеты добывал кровью, потом и геморроем от ночевок на сырой земле, а вам их преподносят вместе с птичьим молоком на золотом подносике прямо к младенческой колыбели. И учти, твой выстрел первый - это я тебя вызвал.
Потом он отхлебнул из кружки и скомандовал:
- Пли!
Выстрел не заставил себя ждать, а после из темноты послышался довольный голос Шуры:
- Никудышный я стрелок!
Поля огляделся, ища, куда ударила пуля, и с удивлением обнаружил, что его собственный парадный портрет кисти Антуана Жана Гро, на котором он изображен со знаменем на Аркольском мосту, окривел.
- Отменный стрелок! - похвалил Поля и, почти не целясь, сделал свой выстрел. Портрет окривел на второй глаз.
- И я отменный.
Он бросил пистолет поверх писем, потом взял в руки веник и совок.
- Извини, буду продолжать уборку.
Шура недоуменно повертел головой.
- А почему не прислуга?
- Разбежалась.
- Испугались, что русские их расстреляют как "бонапартистов"?
- Испугались, что я их побью за разграбление винного погреба. Хотя, когда разбегаются маршалы, что можно требовать от посудомоек? Но, как бы то ни было, эту уборку я обязан завершить, - веником он подгреб ворох рассыпанных по полу бумаг поближе к печке, - как говорится: "уходя, уходи"!
Он стал просматривать бумаги и кидать их в печку - какие-то целиком, а какие-то с удовольствием комкал или рвал в клочки.
- Компромат! Не стоит оставлять ничего, что могло бы превратить жизнь исторического персонажа в водевиль. А ведь я, Шура, исторический персонаж?
- Несомненно.
- Следовательно, потомкам знать всего не положено. Пусть догадываются. Если смогут. Это полезно, развивает фантазию.
- А если будут сочинять лишнее?
- Тоже неплохо. Моя личность сделается шире, многограннее и неоднозначнее. О ней будут спорить и писать диссертации. Но подробности моей интимной жизни пусть придумывают сами. А настоящие - в топку! Представляешь, Шура, сколько голов будет сломано, чтобы понять, в каких отношениях я был, например, с... - Поля поднял с полу конверт и поинтересовался отправителем, - с Жюльеттой Рекамье, женой первого богача Франции, а?.. Пусть щиплют друг другу шевелюры, доказывая был ли у меня роман с Дезире Клари, будущей королевой Швеции? А вот интересно, догадаются они уложить меня в постель с Жерменой де Сталь?
- Как, и с ней тоже? Она же твой политический противник.
- Стала им, когда я ее бросил. У нее тут же прорезался писательский дар, и она сделалась и политическим противником, и мадам де Сталь. Хотя в молодости звалась Аврора Дюпен и была не так уродлива... О, Мария Валевская!.. Да по моим романам можно изучать географию. Единственная страна в Европе, которая не дала мне возлюбленной - это Россия. Проклятая страна - даже этого для меня пожалела. Вот скажи мне откровенно, Шура, почему ты отказался стать моим шурином?
- Я считал, что Аня слишком мала, ей было всего пятнадцать.
- Холодно, Шура, холодно!
- Ну, хорошо... Мама не захотела.
- Это уже теплее: мама не захотела. Не захотела породниться с каким-то там Бонапартом, человеком без роду, без племени. Черножопым корсиканцем. Плебеем! Вот оно русское барство! Полезность гражданина у них измеряется социальным происхождением.
Шура с сожалением покрутил головой.
- Ну, это говорит твоя гордыня!
- Дурачье! Бонапарт, между прочим, родственников никогда не обижал. Бонапарт родственников опекал даже себе во вред.
- ...Женил пасынка Евгения на баварской принцессе. Выдал замуж племянницу Жозефины за сына Вюртембургского короля. Шурина Мюрата назначил великим герцогом Клеве и Берга. Братца Жозефа сделал Неаполитанским королем. Братца Луи поставил королем Голландии, братцу Люсьену предлагал на выбор троны во Флоренции, Лиссабоне, Мадриде. Ты пристроил всю родню?
- Я основал династию!
- Бедный Поля! А я-то ломаю голову, почему месяц назад он отклонил наше предложение о мире в границах дореволюционной Франции? Отказался от почетной ничьей!..
- Да, Шура, поэтому! Это был бы конец моей династии. Принять такой мир - значило отказаться от всего завоеванного тяжким трудом, который вам, рожденным в горностаевых рубашках, не ведом. Вы же все потомки царя Давида. За вас Ветхий завет и древность династий. Намяли тебе бока на поле боя - ты удалился в свой дворец, наградил самого себя парой-тройкой орденов в утешение. И никто тебя не упрекнет и, уж, тем более, с трона не попросит. Я же только солдат, добывший славу себе и величие стране своим штыком. Для меня даже согласиться на ничью - значит потерять все. Поэтому я или выиграю все, или все проиграю. Признаюсь тебе, последние полгода, когда надежды почти не осталось, я повсюду искал смерти. Но сколько ни лез под пули, сколько ни дергал Бога за бороду, все тщетно.
- Значит ты ему еще зачем-то нужен.
- Теперь? Зачем?
- Ему виднее. Неси свой крест и жди знака свыше.
- Я и Бог? Смешно!.. А про маму и сестричку Аню рассказывай своим бонапартоведам в погонах! Ни у одного тебя есть шпионы. Ты готовил свою сестру для другого игрока, который придет после меня. Только вот интересно, с чьей подачи?
- Да ладно,.. правда уже вряд ли кому навредит, кроме меня... Действительно, это не мама. Один человек умолял меня во имя Франции и для ее спасения не верить тебе. "Это пока он довольствуется одной половиной яблока, а придет время, он захочет сожрать и другую".
- Это уже теплее, Шура! Будем делать вид, что мы не догадываемся, кто этот человек...
Поля снова сердито зачиркал огнивом у печного зева.
- Трут что ли отсырел... Может ты попробуешь? - Попросил он Шуру.
Но Шура замахал руками.
- Я не умею. Вот бабушка...
- Снова бабушка! А ложку самостоятельно ко рту поднести сумеешь?
Шура пропустил укол мимо ушей.
- Этот же человек поведал, как в узком кругу ты заявил: "Через пять лет я буду властелином всего мира. Останется только Россия, но я раздавлю её".
- Я хотел распространить революцию на весь мир.
- Ты в Бога-то веруешь?
- Я дитя революции, а революция - это переустройство мира. И поскольку у меня накопилось много претензий к создателю этого самого мира, вряд ли можно назвать наши отношения дружескими.
- Значит, нет... А, когда Бога нет, любой имеет право занять его место. Хватило бы сил.
- Да, я хотел, чтобы именно Франция стала Богом Европы!
- А ты - Богом Франции. Вот чем у нас вечно кончаются все эти "Liberté, Égalité, Fraternité"...
Шура поднялся с кресла и взял со стола канделябр.
- Кстати, бабушка вставала рано, иногда в пять утра. И, жалея спящую прислугу, растапливала печь самостоятельно. Вот, примерно, так...
Он встал на цыпочки и выдвинул печную заслонку из дымохода, а потом поднес канделябр к открытому зеву набитой бумагами печи. Бумаги дружно занялись. Поглядев на огонь в печи, Шура мрачно усмехнулся:
- Чтобы стать богом, Поля, надо дать себя распять. А на третий день воскреснуть. Сумеешь?
- Знаешь, Шура, - устало сказал Поля, подымаясь от печи и отряхивая колени, - обрыдла мне вся эта забота о судьбах мира. Ну ее к черту!
Он взял с полу целую охапку бумаг и затолкал ее в печь.
- Ходатайства, просьбы, жалобы, доносы друг на друга... Смешно!..
Когда получаешь власть, надеешься накормить всех. Но всех сразу накормить не получается. Начинаешь с самых близких. Так даже их накормить невозможно, потому что аппетит у них не только приходит во время еды, но чудовищно растет!..
Ты прав, Шура, я пристроил всю родню. Но, вот дьявольщина, все оказались недовольны. Брат Жозеф каждому встречному жаловался, что ему дали захудалую неаполитанскую корону, а он как старший в семье метил на французскую. Луи возмущался, что я не давал ему вертеть Голландией по своему разумению. Даже "маленький Жером", которого я в 23 года посадил на трон в Вестфалии, ногами топал, требуя полной автономии. А шурин Мюрат вообще полгода не подавал мне руки за то, что я не отписал ему польский трон, хотя ему, видите ли, приглянулась Варшава!
А соратники? Талейран оскорбился, что его министерство иностранных дел, как ему показалось, поставили ниже министерства юстиции. Камбасересу показалось, что его министерство юстиции ценят ниже министерства иностранных дел. Жюно, друг юности, обиделся, что министерство финансов не дало взаймы несколько миллионов мужу его любовницы мадам Рекамье. Мармон рыдал, что при раздаче маршальских жезлов получил его не первым. Вот и вышло, что, став императором, я всех обидел.
Жюно, крестьянского сына, я сделал военным губернатором Парижа, а он, будто назло мне, выбросится из окна. Бертье тоже выбросился из окна. Шурин Мюрат повернул штыки неаполитанцев против меня. Кто еще? Мармон? Первейший друг! Так это именно он свернул фронт и открыл тебе дорогу на Париж.
- Ты жалуешься или гордишься?
- Делюсь опытом. Когда люди сыты, революция кончается. Никто не хочет рисковать. Каждому есть, что терять. Если хочешь избежать революции в своей стране, регулярно подкармливай хотя бы тех, кто является властителем дум. Привечай газетчиков, приближай поэтов, не скупись на артистов.
- Сочувствую!.. - Насмешливо вздохнул Шура. - А может, все беды оттого, что ты не француз?
- Я не француз? - Возмутился Поля.
- Корсиканец.
- Какая разница?
- А это что-то вроде наших кавказцев - чеченов или грузин. Страшно подумать, что бы сделал с Россией Багратион, получи он власть. С его-то вздорным характером, заносчивостью, спесью. Впрочем, dе mortibus aut bene, aut nihil! Нынче Багратион канонизирован - герой войны все-таки... Ну, не Багратион, так какой-нибудь Церетели или Джугашвили. Кланы, доны, вендетта. Нет, как не спорь, а православие великая вещь! Оно не допустит, чтобы в нашей стране появился нерусский царь.
Поля, аж, покраснел от возмущения.
- Это ты-то русский?
- Показать документы?
- Ваше 3-е отделение любые сварганит. Ты мне лучше скажи, кто твоя мать? А? Вюртембергская принцесса София-Доротея!
- Зато отец мой русский царь Павел Петрович Романов!
- Да-а?! А кто у него мама? Как зовут бабушку Катю?
- Екатерина Петровна...Великая!..
- Урожденная София Фредерика Августа Ангальт-Цербтская! А Петр III, папа русского Павла Петровича и твой дед, урожденный Карл Петер Ульрихо Гольштейн-Готторпский. У него русского-то всего-навсего дед по материнской линии - Петр Великий. Выходит, только Петр Алексеевич Романов действительно русский. Хотя Романовы, - а они любили это подчеркивать, - ни что иное, как побочная ветвь Рюриковичей. А Рюрик был... Ну, кто у нас был Рюрик?
Так что, шер амии, а, скорее, мин херц, какой ты, к черту, русский, впрочем, как и все ваши императоры?
Шура смущенно прокашлялся:
- Слава Богу, хоть не еврей...
- О! Вот в этом ты, действительно, русский человек! У вас ведь, как что, так во всем евреи виноваты. А что плохого лично тебе сделали евреи? Вон Бернадотт шесть лет Швецией командует. Спроси любого шведа, хочет он заменит короля-еврея на кого-нибудь другого? А ты им разве не доволен, в качестве союзника? Он хоть раз тебя подвел даже в борьбе против меня? А ведь это я сделал сына еврейского сапожника и маршалом, и принцем Республики. В конечном итоге и королем. Правда, было за что - храбр и благороден до одури!
- А поговаривают, будто Бернадотт не раздевается даже в присутствии врачей. Неужели правда он скрывает на своей груди татуировку: "Смерть королям и тиранам!"?
- Не исключено... Молодость, революция, республика... Все верили или играли в "Liberté, Égalité, Fraternité". По вечерам компания веселых щенков бесилась вокруг стола... На столе только черствый хлеб и плесневелый сыр. Зато вина - хоть залейся! Ты что ли по молодости глупости не совершал?
- Еще какие...
В детстве Шура был добрым мальчиком. Бабушка Катя подсовывала ему то Вольтера, то Руссо, то Дидро, и с пяти лет мальчика уже за уши нельзя было оттащить от книг. Он не только читал, но и все понял в этих книгах, как следует. Он жалел подданных, плакал при виде малейшей несправедливости. Поэтому бабушка души не чаяла во внуке и мечтала оставить власть именно ему, обойдя сына Павла. Павел знал это и ненавидел Шуру. И, несмотря на то, что Шура категорически отказался от предложения бабушки, и после ее смерти отец так-таки получил вожделенную власть, он продолжал люто ненавидеть сына.
И однажды разозленный Павел разогнал бал, который Шура затеял в Петергофе для молодежи. Его возмутило, что российские дворяне танцевали запрещенный им развратный танец вальс. А когда Шура стал перед ним на колени, надеясь умерить отцовский гнев, он получил удар сапогом в лицо, а Шурина жена, Великая княгиня Елизавета была подвергнута порке.
Поэтому когда назрел заговор против опостылевшего всем приближенным Павла, Шура молчаливо его благословил, взяв с заговорщиков слово, что отец будет отстранен от власти, но не пострадает. Но заговорщики слово не сдержали и убили отца, чем превратили Шуру в заложника больной совести.
И новый император покорно стал ждать расплаты свыше. Но первым был не Шура. Первым сошел с ума князь Зубов, который начал пожирать собственные нечистоты. Шура думал, что уж теперь-то настала его очередь. Но и вторым оказался не он, а генерал Бенигсен, который явился на парад в одном исподнем. И в третий раз чаша сия миновала Шуру, когда граф Пален стал срывать перстни и ордена с рубинами да гранатами и вопить: "Кровь! На мне кровь!"
Всю последующую жизнь Шура не тешил себя иллюзией, что его простили, простить такое невозможно. Он понимал, что это лишь временная отсрочка, видимо, он еще для чего-то Господу нужен. И долгие годы силился понять, для чего?
- Откуда ты так знаешь историю России?
- Когда я был младшим лейтенантом... - Поля запнулся и поправился, - Когда я имел честь быть младшим лейтенантом артиллерии, я много читал. Я и сейчас почитываю, если досуг образуется. Мне даже довелось ознакомится с переводом рукописи "Истории Государства Российского" твоего, между прочим, историка Карамзина. Что ж ты ему "Историю" издать-то не позволил?
- Да он там такого накопал!.. Один только Иван Грозный чего стоит. С вечера почитаешь - всю ночь ворочаешься. Не зря же вы его зовете "Ivan terrible", ужасный. Впрочем, для вас европейцев все, что в России - "terrible".
- И что из этого?. Вспомнить хоть нашу Марию Медичи. Да эта мадамочка за одну только Варфоломеевскую ночь народу положила раза в четыре больше, чем ваш "Ivan terrible" за 50 лет своего правления. Но это же неотъемлемая часть истории Франции. А своей историей мы гордимся.
Шура тяжело засопел и отер потный лоб.
- Подумаю... Вернусь домой - внимательно перечту.
- Думай скорее, коллега! Как можно столько веков жить без написанной истории государства?
- Жаль, что ты не остался младшим лейтенантом...
- А я мечтал стать генералом.
- Зачем же пошел в императоры?..
Тем временем опустела уже вторая бутылка вина. Поля открыл новую, наполнил кружку и задумчиво уткнулся в нее. Он почувствовал, что сильно захмелел, к горлу уже подступали сантименты.
- Спрашиваешь, зачем? Часто случай в жизни решает все. И быть может мы сейчас с тобой по разные стороны баррикады лишь волей случая...
- Не люблю загадок, Поля, сам говоришь, я глуп...
- Однажды я чуть не сделался русским офицером.
- Занятно...
- Было мне шестнадцать, я только что окончил Парижскую военную школу, получил звание и думал, куда податься. По молодости горел желанием кинуться в какую-нибудь отчаянную драчку. А тут приезжает вербовщик из России, казачий атаман, набирать легионеров на очередную вашу войну с Турцией. Ну, думаю, тут тебе и чины, и ордена, и деньги... Сунулся, было, к нему. Ан, нет, вышло мне атанде! Ваш военный министр издал дурацкий указ, чтобы иностранных легионеров набирать только с понижением в звании. А я и так был всего лишь младший лейтенант, что же мне было на унтерские погоны соглашаться?..
Шура неосторожно пошутил:
- Интересно, сколько лет "геенны огненной" дают на Страшном суде честолюбцам?
И тут же получил по полной программе:
- А отцеубийцам?
Лицо Шуры покрылось испариной. Дрожащими руками он полез в карман за носовым платком и, утирая залысины, беспомощно прохрипел:
- Это под дых, Поля!.. Ты не можешь не знать, на мне нет греха отцеубийства.
- Ага, достал! Не надо было меня доставать с этим чертовым честолюбием! Ну, ты прав, прав - честолюбие мой диагноз. А хочешь, я поставлю диагноз тебе?
Твоя беда, Шура в том, что ты родился не в том месте и не в то время. Что у вас за страна! Царевич Алексей, законный престолонаследник, убит отцом, Петр III, законный император, убит женой, император Павел убит...
- Сыном, - покорно кивнул Шура и прикрыл ладонью глаза.
- И я о том же! Ты по натуре Гамлет. Гамлет, которого преследует тень отца. И ты всегда будешь чувствовать грех убийства, даже если его не совершал. К несчастью, ты коронованный Гамлет, и с этим ничего не поделаешь. И я не представляю, как Гамлет может управлять страной, где убийство в темном углу - излюбленный способ отстранения от власти.
- А ты не хочешь спросить меня о своей дальнейшей судьбе?
- Нет.
- Неужто боишься?
- Ха! - Поля, аж, зашелся в приступе хохота, - Напугали пенис вагиной! Да знаю я о вашем решении, раньше, чем вы его приняли: сослать узурпатора на остров губернатором. Ну, и бес с вами! Дон Кихот из меня не получился - придется переквалифицироваться в Санчо Пансы.
Шура был крайне изумлен.
- Откуда знаешь?
- Разведка донесла.
- Так все твои уже присягнули мне!
- Кроме разведки. Наша разведка работает не на императора, а на нацию, кто бы ее не возглавлял. Пока вы не короновали кого-нибудь другого, именно я представляю нацию, а нацию наша разведка не предаст. Кстати, как ты меня разыскал.
- А это уже моя разведка донесла.
- Талейран что ли?
- Так ты знаешь о Талейране?
- Неужели ты думаешь, я не понимаю, кто этот человек, который тебя предупреждал обо всех моих намерениях действительных и мнимых. Конвент продал, Директорию продал, а я чем хуже? К тому же я дороже стою. Интересно, сколько ты за меня заплатил? Щедрее, чем англичане и австрияки?
- Как и они тоже?
- И гораздо раньше, чем ты.
Шура, всплескивая руками, зашагал по кабинету.
- Ну, Франция, ну страна чудес! Министр иностранных дел - австро-англо-российский шпион! Да будь у меня такой министр, я бы его давно, как говорят наши татары, секир-башка!
- В нашей стране в отличие от вашей казнит не император. Казнит суд. А суду подавай убедительные доказательства. А потом, ну, сделал бы я ему, как говорят наши зуавы, гильотин-башка, ты бы купил кого-нибудь другого. Что же и этого на эшафот? Так во Франции умных голов не останется. Кроме того, ты уверен, что реляции, которые ты получал от своего шпиона, не написаны под мою диктовку?
- Уверен. У меня есть шпионы, которые следят за моими шпионами.
- А у меня есть шпионы, которые следят за шпионами, которые следят за твоими шпионами.
- Без поллитры не разберешься, - сердито засопел Шура, - так и быть, плесни и мне.
Он сделал глоток и сморщился.
- Какой-то самогон!
- Обижаешь, Шура, это "Арманьяк" пятнадцатилетней выдержки.