Мимо проплывают берега и тени. Тяжелы они, мягко утягивают на дно воспоминаний и пустых размышлений. Тех самых воспоминаний, что резкими всполохами могут стряхнуть с тебя сон и повергнуть в состояние нервного озноба.
Это обрывки иллюзий и несовершенных поступков, мемуары мгновений прошедшего дня. Но, чем дальше сон овладевает моей экзистенцией, тем глубже погружаешься в мутный ворох времени.
Как будто плывешь по ночному Суэцу, а со стен канала на тебя взирают цикады и ночные призраки.
Здесь мне повстречался череп моего Розенкранца, того, что некогда назывался первым другом. Теперь он сам стал датским принцем в стране, которую кроме него никто не видел. Тут, в зарослях омелы прибило труп Офелии, что грезит по сию пору о несбыточных принцах. Там же, совсем рядом, бьется о разрушенный причал маска с застывшей улыбкой. Она полупогружена в воду и, отражение, удивительным образом удлиняет нос.
А неподалеку, там, где находится сырой грот, из сфумато жизни выглянула девушка, чей взгляд когда-то свел меня с утлой тропы уверенности и самолюбия. Теперь, она стала струящимся светом, без которого не начинается ни один день в моей жизни. Мне не хочется более знать, где она и что с ней стало. Пускай, её призрак будет живее и вещественнее, чем сомнительные обстоятельства окружающей реальности.
Битвы, что окружали меня превратились в схватки солдатиков с картин Учелло, где лебединая песня воюющих - яркие цветовые пятна, алеют уже полтысячелетия на съеденных короедом досках. Я брожу Цинциннатом, посреди рушащихся, от поступи Агераоса, декораций спектакля жизни. Для кого-то это кинематограф, для кого-то цирк, а для меня - пенка, что я снимаю с кофейной чашки, после церемониального застолья с самим собой. Меняется ночь, день, век, калпа, а я хочу остановить нон-финито мысли, что высекает из камня воспоминаний несуществующих людей и события.
Следуя за фактурой бытия, из тумана иллюзий, вырисовывается контур Несуществующего, за которым спешу, как и каждый влюбленный в жизнь.