Внезапный арест лучше ожидаемого. Да может это и так, но, к сожалению, я из тех, кому первое уже давно не грозит. Вот уже пятнадцать лет я каждый день ждал его. Но даже сейчас, они заставляют меня еще пождать. На прошлой неделе, я зарезал двоих, третьего пожалел. Вру, не пожалел, мне было лень догонять его. Как было лень, и закапывать трупы тех, кому не повезло. Еще в вагоне я заметил их интерес, к моему чемодану. Все объяснимо, солдат едет домой с войны, везет, по-видимому, трофей для семьи. Да трофеи были: пятнадцать наручных часов, около трехсот грамм золотых изделий, пять банок американской тушенки, костюм австрийский, два вальтера, эсесовский кинжал. Вот им-то, я их и порезал, и беглеца в предплечье достал. Так я же говорю, я просто устал.
Я бывший майор НКВД, который десять лет ждал ареста до войны. Каждый день, каждый день я арестовывал и ждал своего. Нет, мне не повезло, я лишь хорошо делал свою работу, чтобы не пришлось ехать за собой. А ведь сначала я верил, что классовый враг вокруг нас, я верил, шпионы вот они среди нас. А потом даже рад был, что у нас появился настоящий враг, и мне посчастливилось попасть на фронт. Но моя удача на этом закончилась, сначала окружение, потом плен. Тогда в целях самосохранения я воспользовался документами погибшего, так я стал рядовым бойцом красной армии. Как настоящий боец, я совершил побег, и долгий переход к линии фронта. Месяц госпиталя, штрафбат, перевод в строевую часть и еще четыре долгих года войны. Ну а далее, победа Москва, где лишь хотел взглянуть на свою жену, но не удержался я. Она уже замужем за каким-то инженером была, который так не вовремя вернулся домой. Короче муж застукал любовника, точно, это ведь я его молотком забил.
Ну а дальше я добрался до этого адресата, с которым всю войну переписывался. Здесь живут сестры того покойного под чьим именем я живу. Так вот, Мария, Алевтина они всегда знали, что да как. Их письмо само нашло меня в госпитале, так там и было написано, они, мол, все знают и продолжают ждать. За три года переписки и я их узнал, раскулаченная семья, сосланная в Сибирь, из семьи в живых осталось двое, не считая меня, сестры-близнецы, у одной из которых с ногами беда. Самое интересное, что они потомственные ведуньи, я как истинный коммунист, конечно, не верил в колдовство. Но на фронте поверил, всю войну они меня предупреждали, через письма берегли. В первом же бою, пришлось дословно поверить. А вот в Москве я ослушался их, и на станции тоже, ведь в последнем письме так писали, не убивай их.
Их дом или уже наш дом, стоит на окраине заброшенного села, к которому вот уже десять минут буксуя по раскисшей грунтовке, пытается подобраться полуторка. В конце концов, машина встала, я же говорил, они издеваются, специально заставляют ждать. Сестры опять что-то предвидят и запрещают мне бежать. Я с ними теперь полностью солидарен. Встретили они меня как положено, баня, стол, кровать. Как положено солдату, вернувшемуся с войны я много пил, с перерывами на постельные процедуры с обеими хозяйками дома. Алевтина только днем слабо шевелиться, а ночью будь здоров, хотя за последнюю неделю ей стало намного лучше и в светлое время суток. Все-таки странная семейка, колдовство и социализм, все у них общее даже мужик. Зато с ними все просто, зато с ними не надо думать о дальнейшей жизни. Вон стук в дверь, а мне и до него все равно.
Милиционер Михалыч, оказался тоже мужиком. Своего подчиненного он отправил в райцентр, доложить о поломке машины и об аресте разыскиваемого лица. Меня в погреб, а вот у него было тоже, что со мной, баня, пьянство и кровать. А у меня первой же ночью галлюцинация приключилась. Мария открывает погреб, выводит меня в поле, раздевает и учит летать не метле. И у меня сначала получилось, практически с полверсты я на метле пролетел. Но Мария осталась недовольна, да и я, если честно тоже, холодно ночью в сентябре. На вторую ночь, пришла Алевтина, вывела меня в лес, обернулась большой рысью, я не смог этого за ней повторить, лишь на кошачьем языке научился говорить. Так вот, что я узнал, сестры, это и не сестры, это одна старая ведьма сразу в обоих живет. По нраву я ей, и Михалыч оказывается, тоже уже.
На следующий день мы Михалычем пытались это обдумать уже за общим семейным столом. Но он понятно не верил мне, лишь предложил мне еще одну поллитровку распить. Я отказался, и в эту ночь ко мне никто почему-то не пришел. Зато Михалыч на метле полетал, и у него это видать лучше получалось, я да утра слышал на улице его восторженный мат. У меня даже зависть была, но добрая зависть, ведь мы уже родня как-никак. Утром мы все собрались на полный семейный совет. Скоро приедут оперативники НКВД из области по мою душу, поэтому этой ночью над нами девчонки решили ускоренный курс провести. А потом уходить все вместе тайгу, до родственников наших жен или все-таки жены, в общем надо уходить. По этому случаю решили сегодня самогон не пить. Мы с Михалычем занялись чисткой оружия, девчонки ушли в лес на сбор какой-то травы. Я не люблю рассказывать о своем прошлом, но новому родственнику я выложил все, в том числе и мои опасения, что мы, возможно, одурманены здесь. Но старый милиционер, не отрекся от новой жены, его старая семья в полном составе погибла в прошлой войне и ему лучше здесь, с ней. И мне если честно тоже, решили только эту личность все-таки поделить, а то как-то не по-человечески живем. Мне Мария ему Алевтина, хотя ей наверно все равно.
Но девчонки с последней ночью обучения все-таки опоздали, после обеда приехали три эмки моих старых коллег. Мы дали бой, револьвер Григория Михайловича и два моих вальтера собрали знатный урожай. Но напарника вскоре осколками гранаты зацепило. Эх, был бы у меня больше боезапас, я их бы всех положил. Последний патрон, но голос Марии в моей голове запретил мне использовать его. Меня долго били, связали, загрузили в машину, но не одна эмка не завелась. Я вновь очутился в погребе, рядом истекающий кровью Григорий Михайлович, да и я уже больше не ходок, избивали наши мастера.
Наверху слышен звон стаканов, мужские, женские, голоса. Вечером Алевтине разрешили спуститься в погреб проведать нас. Она долго что-то шептала над Михалычем, потом заплаканная перешла на меня. Я понял только это, мне надо разжевать этот пучок травы, что положила она мне в рот, только в тот момент, когда стихнут крики наверху. Кто-то завел патефон, танцы, потом этот мерзкий скрип кровати. Григорий не выдержал первым, слышу, стонет и жует, я тоже начал работать челюстью. Крики начались, когда мой сокамерник уже заканчивал обращение, а я только начинал. Сквозь пелену, я увидел гигантскую рысь, которая, несмотря на строгий запрет, ринулась наверх. Испуганные крики, страшный вой, автоматическая стрельба, вспышки света. Когда я выпрыгнул из погреба, все уже было кончено.
Трупы чекистов с разорванными глотками и вытаращенными глазами, но не они только в этом доме были мертвы. Михалыч, с простреленной очередью грудью, с которой еще не полностью слезла рысья шерсть. Алевтина лежала на животе с эсесовским кинжалом в спине. Я пытаюсь рысьей мордой повернуть ее на спину, но Мария стоящая в дверном проеме избы запрещает мне это делать. И только сейчас я замечаю растекающуюся, нет расползающуюся из-под лица Алевтины живую плесень. Тут я сам понимаю, мне не надо видеть ее истинного лица, ведь это ни добро и ни зло, это что-то выше нас.
Часть ее осталось с Михалычем навсегда, а со мной та, что была для меня. Она летит сверху, а я рысью бегу по осеннему лесу, мои лапы поднимают за собой листву.