Трофим Кожин, старший в артели смолокуров, смотрел, как работает Прошка и хмурился. Не будет из этого парня путного мужика. В корчевке пня, как и в любом деле, главное не сила, а терпение и смекалка. Что толку ломать вагу и рвать спину, если проще хорошенько подрубить корни, глубже обкопать пень, а потом легко дернуть. Быстрей времени работу все равно не сделаешь, а вот грыжу с молодости нажить можно запросто. Но не вставишь молодым своего ума.
--
Прохор, ты глубже, глубже корни руби, - крикнул Трофим. - Не жалей сил на работу, себя береги.
Прошка с превеликой охотой бросил работу, воткнул топор в пень и достал из кармана кисет.
--
Дядя Трофим, а как это так может быть, что сил не жалеть, а себя беречь?
--
А так, - с усмешкой сказал Кожин. - Знаешь, почему вагу выбирают, чтобы в комле четыре пальца была, а не толще?
Прошка не спеша, со вкусом, свернул цигарку, чиркнул спичкой, выпустил дым, и только потом ответил:
--
Нет, не знаю. Я бы потолще взял, а то упрешься хорошенько, она хрясь, и ломается.
--
В том-то и дело. Раз сломалась, значит, пень к рывку не подготовил, а вага сберегла хреновую мышцу между ног. А возьмешь вагу толще, упрешься сильнее нужного, дерево выдержит, а вот ты про девок забудь навсегда, и ни один фельдшер тебе не поможет.
Прошка недоверчиво посмотрел на Кожина, потом на работавших поблизости Ивана с Николаем.
Николай разговора не слышал, а Иван охотно подтвердил, с трудом сдерживая смех:
--
Точно, Прошка, все так и есть. Мне моя Нинка всегда говорит, копай лучше, а дергай легче. Говорит, можешь хоть пьяный, хоть рваный домой приходить, но если хреновую мышцу порвешь - лучше не появляйся, без надобности ты мне.
Прошка нахмурился и хотел было отвлечь от дела Николая, но не успел. К делянке подкатила телега.
--
Кто это к нам пожаловал? - недовольно спросил Трофим.
Прошка, как самый молодой и глазастый, первым разглядел незваных гостей:
--
Степка Цыган. А второй вроде городской кто-то, незнакомый.
Хорошенько присмотревшись, сказал свое слово и Николай:
--
Никакой это не городской, а наш, местный. Сашка Малахов, из Запаковья. Тот самый, которого в Петербурге из университета выперли за крамолу и обратно в деревню отправили.
Парень, которого Николай назвал Малаховым, скинул пиджак, взялся за топор и принялся что-то рубить на земле.
--
Пень готовит, - прокомментировал Прошка. - Ишь, как старается.
Трофим Кожин нахмурился. Очень похоже, что этот шалопут Прошка прав. Что еще можно делать топором на вырубке? Что задумал Сашка Малахов, зачем привел с собой цыгана? Или это цыган привел бывшего студента?
А дальше дела пошли и совсем странные. Цыган отобрал у парня топор, сам принялся рубить, а Малахов взял из телеги большую бухту веревки, размотал и принялся чем-то натирать.
--
Да он веревку мылит, - воскликнул Прошка. - Вешаться собрался!
Издалека Трофим не мог разглядеть, что за штуковина в руках Малахова, но похоже, что Прошка опять угадал. Николай с Иваном тоже побросали топоры и уставились в сторону цыгана с бывшим студентом.
--
Не дело это, - сказал Иван, - любоваться, как человек порешить себя собирается.
--
А ты пойди, отбери веревку с мылом, - съязвил Прошка.
Иван ничего не ответил. Приди Малахов один, смолокуры без раздумий так и поступили. Но вот цыган - другое дело. Хоть и был Степан и человеком мирным, и коновалом наилучшим в округе, все его побаивались. Никто не мог вспомнить, чтобы цыган с кем-то дрался, да оно ему и ни к чему. Степе достаточно было вытащить из-за голенища нож и улыбнуться, как на окружающих нападало какое-то непонятное оцепенение. Да что там люди, самые свирепые псы трусливо поджимали хвосты от одного Степиного взгляда, было в нем что-то то ли дикое, то ли колдовское.
--
А вот и нет, не вешаться, - сказал Прошка.
И в самом деле, закончив мылить, Сашка взял у цыгана нож, отрезал два куска веревки и стал привязывать что-то сперва к одному, пню, потом ко второму.
--
Бомба! - восхищенно прошептал Прошка и перекрестился. - Вот те крест, бомбу взрывать будут!
Трофим Кожин сплюнул и решительно направился к Малахову. Будь что будет, а неизвестность начала его злить. Следом тяжело затопали сапогами Прошка и Иван с Николаем. Малахов тем временем намотал веревку между двумя железными кольцами, крепко привязанными к пням.
--
Ну что, Степа, попробуем? - спросил бывший студент.
Тот ухмыльнулся:
--
Давай. Уговор такой: если веревка порвется, я лошадь выпрягаю, а ты телегу до деревни тащишь. Если пень вырвешь, то веревка, мыло и кольца - твои. Мужики, - обратился Степан к Трофиму Кожину с артельщиками, - вы свидетели, чтобы все честно было.
Прошка в азарте стал потирать руки, Иван с Николаем ухмыльнулись, а Трофим придирчиво осмотрел подготовленный к корчевке пень и сказал:
--
Обрублено по уму, учись, Прошка. Но вот подкопать бы не мешало, а то не ровен час, и в самом деле телегу на себе потащишь.
--
Тогда смысла нет, Трофим Иванович, - твердо ответил Малахов. - Вся соль в том, чтобы корчевать быстрей и легче.
Трофим Кожин нутром почувствовал в словах парня какой-то подвох, но не придал этому значению. Не хочет копать, ну и ладно. Хоть и жаль парня, но пускай Прошка увидит, как за лень расплачиваться приходится.
Цыган взял у Малахова конец веревки и спросил:
--
А как тянуть? Воронка впряжем?
Малахов посмотрел на коня, на пни сказал:
--
Не надо, мы вчетвером выдернем, я, Прохор и вон парни, - Малахов кивнул на артельщиков. - Ну как, парни, поможете?
Иван с Николаем охотно взялись за веревку, а Прошка убрал руки за спину и тревогой спросил Трофима:
--
А я себе хреновую мышцу не порву? Веревка-то крепкая, вологодской работы.
Трофим поморщился. Вот сейчас Малахов и цыган начнут смеяться, расспрашивать, что за мышца такая, шутка и вскроется. Но те, видимо, уже слышали эту старую байку, даже не улыбнулись, а Малахов успокоил:
--
Не бойся, не порвешь.
Прошка взялся за веревку, Малахов скомандовал "давай", все четверо дружно потянули, и пень с треском опрокинулся набок. Трофим смотрел то на торчащие корни, то на мужиков и не мог скрыть разочарования. Ни один из четверых даже не покраснел от натуги.
--
Что это значит, Сашка? - тихо спросил Трофим Кожин, строго глядя Малахову в глаза.
Малахов выдержал взгляд, но отвечать не спешил.
"А ведь он волнуется, - подумал Трофим. - Ишь, даже покраснел. Получается, когда спорил с цыганом, не боялся, а сейчас весь в тревоге. Ох, неспроста это все"
--
По научному такое устройство называется полиспаст, - сказал, наконец, Малахов. - Кольца притягиваются одно к одному намыленной веревкой. Мыло - чтобы веревка скользила лучше, чтобы не закусывало. Усилие повышается в восемь раз...
--
Ты не юли, - перебил парня Трофим. - Я тебя не про твой полу.. Поли... Тьфу! - Трофим сплюнул, так и не сумев выговорить мудреное слово. - Я про то, зачем ты сюда заявился вот с ним. - Трофим ткнул пальцем в сторону цыгана.
Малахов ничего не ответил. Он покраснел еще больше, но не отворачивался от Кожина. А Трофим уже начал входить в раж.
--
Тебе что, леса мало? В другом месте не мог пень найти, чтобы нам не мешать?
Прошка хотел было что-то сказать, но на цыган так на него зыркнул, что парень так и остался стоять с раскрытым ртом.
--
Ты со Степаном поспорил, умность свою показал, уехал, а Дальше что? Нам как быть? Нам эту вырубку до последнего пенька вычистить надо. А как я заставлю Прошку работать, если он видел, что ты пни без подкопки рвешь? Ты же здесь родился, Сашка, я тебя мальчишкой помню, и ты знаешь наш уклад. По зиме лес валят и везут к реке, сейчас, как земля оттаяла, мы поле от пней чистим, чтобы он успел под зиму рожь посеять. Вот эта земля, - Трофим ткнул пальцем себе под ноги, - достанется семье Василия Топунова. За два дня мы пни выдернем, свезем с Василием вон к тому оврагу, - Трофим показал рукой в сторону, - зимой там печь запалим, смолу будем курить. За чистку поля нам никто не платит. Мы забираем пни, а жена Василия нас просто эти дни обедом кормит. И нет ни споров, ни дележки. А тут ты появился, образованный, и все идет наперекосяк. И я спрашиваю, что ты хочешь, Александр Малахов? И тебя, Степан, спрашиваю.
В повисшей тишине, пока Малахов только собирался ответить, Прошка снова хотел было что-то вякнуть, но цыган опять его одернул:
Прошка хотел было огрызнуться, что Малахов ему никакой не старший, но спорить с цыганом забоялся. Вздохнул, матюгнулся вполголоса и побрел обратно к своим пням. Иван с Николаем не стали дожидаться, пока их тоже прогонят, сами ушли вслед за Прошкой.
Степа Цыган хлопнул Малахова по плечу и сказал:
--
Ну, давай, Санька, будь здоров. Не досуг мне с вами прохлаждаться. И вы бывайте здоровы, дядя Трофим.
Когда цыган укатил на своей телеге, Малахов виновато улыбнулся:
--
Присяду, Трофим Иванович, отвык за эти годы топором махать. Мы ведь со Степой, прежде чем к вам ехать, три пня дернули, чтобы конфуза не получилось.
Трофим усмехнулся. Вот оно как! Объехал его этот образованный, на сивой кобыле объехал. Вовсе не спор это с цыганом у них был, а все заранее продумали, при любом раскладе не собирался Малахов на себе телегу в деревню тащить. А значит, и к разговору студент подготовился. Ишь ты, ловкач, Степу с собой привел, чтобы никто не посмел раньше времени поперек слово сказать или просто выгнать.
--
Вы хорошо спросили, дядя Трофим, чего я хочу. Трудный вопрос. Ответить сразу - все равно, что все эти пни, - Малахов мотнул головой на вырубку, - одним разом дернуть. Давайте уж по-крестьянски, не спеша, с краешка. Один пень вырвали - решили, как легче корчевать, чтобы Прошкину хреновую мышцу не рвать. Другой пень рванем - еще в чем-нибудь труд смолокуров облегчим. И так, глядишь, подберемся и к тому пеньку, под которым купцы за бочку смолы нам два рубля с полтиной дают, а сами продают на рубль дороже.
Старый смолокур нахмурился, не понравились ему планы этого молодого, да раннего. Что-то не мог припомнить Трофим перемен в крестьянской жизни, чтобы эти самые переменные боком людям не вышли. Но и послать Малахова куда подальше не получится. Леший с ним, с Прошкой, все равно не будет из парня путного смолокура. Но как смотреть в глаза Ивану с Николаем, если откажешься от этой ловкой штуковины, как заставишь махать лопатой, если они видели, что можно обойтись одним топором?
--
Как ты говоришь, эта хреновина называется? - спросил Трофим?
--
По-ли-спаст, - медленно, чтобы дать возможность запомнить, ответил Малахов.
--
Ишь ты, - хмыкнул смолокур и протянул то ли уважительно, то ли насмешливо. - Европ-па!
2004 год, Москва
Вот скажите, как называются люди, которые мешают красивым девушкам самозабвенно танцевать в их, девушек, собственных машинах? ГАИ-ГИБДД? А вот и нет, ведь новенький "Фокус" Лены не ехал, а смирно стоял, и не под знаком, а на парковке у бильярдного клуба.
Вот дядечка, вылезший из огромного джипа, глянул с пониманием и одобрением, даже большой палец показал, и был награжден очаровательной улыбкой. Высокий брюнет и его миниатюрная спутница тоже нормальные люди: вылезли из своего красного "Гольфа", услышали музыку, посмотрели, как красиво Лена подергивает плечиками, гибко извивается талией и грациозно помахивает ручками, улыбнулись, поцеловались, и пошли восвояси. А этот, простите за выражение, урод встал перед капотом "Фокуса" и уставился на Лену. Скажите, разве можно с такой кислой физиономией смотреть на танцующую девушку?
--
Чего ты ждешь, унылый? Стриптиза не будет! - пропела Лена в такт музыке.
Неблагодарный зритель, разумеется, не мог расслышать слов, и, видимо, истолковал движение губ по-своему. Он уверенно шагнул к водительской двери "Фокуса". Лена убавила громкость и опустила стекло.
--
Девушка, разгоните мою скуку на этот вечер. Я хочу как вы...
Как именно он хочет, мужчина не сказал, а протанцевал. Но ни танец, ни выражение лица танцора Лене не понравились. В них не было ни капли эстетики, не говоря уже о грации, а была лишь одна лишь похоть. Первым желанием Лены было выйти из машины и набить танцору физиономию. Но нахалу повезло. Во-первых, всего минут десять назад Лена уже одного такого наказала, во-вторых, искусство и доблесть не побить врага, а избежать боя.
Лена улыбнулась и спросила:
--
А часа вам не хватит?
Любитель эротических танцев на мгновение растерялся, а потом гадко растянул губы и вынул из заднего кармана брюк бумажник.
--
Вопросов нет, киска, плачу вперед. Сколько с меня?
Вы сильно удивитесь, но Лена не вскипела. Наоборот, она скромно потупила взор:
--
Триста рублей.
"Танцор" недоверчиво посмотрел на Лену, окинул взглядом новенькую машину, отсчитал три сотенные купюры и протянул в окно, совсем как в киоск за сигареты. Лена взяла деньги, нажала кнопку магнитолы, аккуратно сняла выехавший диск и протянула его в окно.
--
Ровно шестьдесят минут звучания. Наслаждайтесь.
Танцор растеряно взял диск, открыл рот что-то сказать, но, увы, опоздал. Лена подняла стекло, завела мотор и с пробуксовкой рванула с места. От греха подальше.
С этого все и началось. Не с обманутого "в лучших чувствах" мужика, не с резкого старта машины, а оттого что лишенная диска магнитола, как ей и положено, переключилась на радио.
--
Начинаем передачу из цикла "Россия, которую мы потеряли", - сказали динамики.
--
Рассказывай, чего мы там потеряли. Только чтобы интересно, а то выключу, - проворчала Лена.
--
Наша программа о необычных судьбах, о тех людях XX века, которых ледяной ветер времени...
--
А вот пафоса поубавим, - перебила Лена. - Это мы не хуже вас умеем...
--
Гость нашей сегодняшней программы - Евгений Иванович Овсянкин, исследователь истории Европейского Севера, кандидат исторических наук, доцент, почетный доктор Поморского университета имени Ломоносова, почётный гражданин города Архангельска.
Церемонно поклониться мешал руль, и Лена просто кивнула:
--
Очень приятно, Евгений Иванович. А я - Лена. 27 лет, журналист, не замужем.
--
Мало кто знает про Важский Союз смолокуренных артелей, организованный в начале прошлого века Александром Малаховым...
--
Мало, - согласилась Лена. - Я, например, впервые слышу. И честно вам скажу, Евгений Иванович, мне это глубоко по барабану.
Привычка разговаривать с радио появилась у Лены совсем недавно, с тех пор, как она освоила управление Фордом. Чаще, конечно, Лена комментировала новости, рекламу или реплики ди-джеев, но под соответствующее настроение могла поговорить и с программами посерьезней. Согласитесь, разговаривать с наушниками в плеере - моветон, окружающие не поймут, а без свидетелей, когда одна сидишь в машине - совсем другое дело.
Но минут через пять Лена перестала перебивать почетного гражданина Архангельска. Заслушалась, да так, что проехала на красный свет.
Стоявшему за перекрестком инспектору ГИБДД такое поведение Форда явно не понравилось, и у Лены появился реальный шанс прогнать наваждение злополучной передачи. Но, увы, Лена этим шансом не воспользовалась. Сержант махнул своим жезлом, Лена покорно остановила машину, торопливо прибавила звук магнитолы и только потом полезла в сумочку за документами. Инспектор уже открыл рот, чтобы сообщить Лене из какого он отделения, в каком звании пребывает, что думает о стиле езды и безопасности движения, но наткнулся на гримасу нарушительницы и замер. А как бы вы поступили, если красивая девушка прижимает пальчик губам, а на лице написано и "все понимаю", и "простите дуру" и "я больше так не буду, только дайте дослушать, а то умру молодой и красивой"? Вот и сержант не подкачал. Он попытался прислушаться к голосу из динамиков, понял, что для него там ничего интересного нет, молча проверил документы и шепотом спросил:
--
Вы на какой знак светофора проехали?
Лена оглянулась на светофор, сообразила, что зеленым там и не пахло, но про желтый или красный цвет вспомнить не смогла и так же шепотом честно ответила:
--
На оранжевый.
Ответь Лена как-нибудь иначе, инспектор мог еще разразиться праведным гневом. Но то ли девушка гаишнику понравилось, то ли удачная шутка, то ли сообразил служивый, что радио - не диск, у него не переспросишь, в общем, сержант поступил совершенно нестандартно. Он вернул нарушительнице документы, протянул руку через руль, повернул на один щелчок влево ключ зажигания, нажал кнопку "аварийки", подмигнул Лене и отошел в сторону.
Неладное с Леной началось ночью. Весь сон она утром вспомнить не смогла, какие-то кошмары и пожары, но зато в памяти отчетливо отложилось лицо бегущей от огня девочки лет десяти, в старинном сарафане и красных сапожках. Девочка бежала по лесной тропинке, вовсе не путаясь в длинном подоле, и кричала "Лена! Лена!"
Будь у Лены дар художника, она запросто смогла нарисовать точный портрет девочки из сна: бровки не домиком, а кружочком, совсем как дужки у бильярдных луз, маленький курносый носик, подбородок круглый и ровный, без ямочки, губы испачканы соком каких-то ягод.
Утром Лена посоветовалась с зеркалом. Не пытаясь перекричать жужжащий фен, она спросила у своего изображения:
--
Что будем делать, Елена Сергеевна? В психушку поедем или на работу?
Изображение в зеркале, разумеется, промолчало, но Лена за него ответила сама:
На работу, разумеется. Ибо! - она оторвала указательный палец от "курка" фена и задрала вверх. - Наше с тобой состояние, как ни крути, для окружающих неопасно, а в редакции есть один дядечка, который очень любит учить молодежь, вот пусть и научит, как жить. Как он сам говорит, с хорошего человека - хоть шерсти клок.