Аннотация: она, смеясь, скребет мне шерсть за ухом
медведьма
Любе Павличенко
В марте снег липкий, и быть во дворе снежной бабе. Но случаются и пурга, и вьюги - такие, что и заблудиться не трудно. Кстати, это не страшно - заблудиться. Влюбиться - страшней.
Однажды, пробившись сквозь темную, мокрую метель, я добрел до дома, и что же увидел? Еда съедена, постели смяты, и кто-то самостоятельно полил мои фиалки.
Столкнувшись с грубостью, я никогда не бьюсь лбом о стену. Никогда. Не матерюсь, рук не ломаю. Я даже не говорю ничего. Молчу и вдыхаю через нос - вот и все что я делаю. Вот и в тот раз, отудивлявшись и подумав, пришел к выводу, что уж если не один в лесу проживаю, то, отчего бы в мой дом не забрести какой-нибудь девочке? К примеру, маленькой и опасной? Пусть даже ее зовут Машкой? Почему нет? В самом деле, ведь могут же происходить такие беды как приход незваных гостей? Тут никаких гарантий быть не может!..
Живу я скромно, а уж зимой получается, что только на запасах. Но и при скромной жизни, возможно что-то прикупить, или, вот, выбраться куда в злые холодные месяцы. Только, вот, в какие земли? На Юг невозможно - не к кому. А на Северном побережье нехорошо. Лип, лугов, цветов там нет; пчёлы не водятся. Зато есть родственнички-блондины, обожающие мороженую рыбу. И ветер такой мерзкий, что...
Но является она - спала в детской кроватке, оставшейся от давно выросшего и успевшего поджениться Мишки. Потянувшись, спрашивает, нет ли у меня гороха. "Принцессам необходим горох!" - заявляет.
Я пробую улыбнуться - но она совсем не шутит - спрашивает еще раз. "Где-то был", - поворачиваюсь, чтобы порыться в шкафчике на кухне. "Так... Здесь нет... Здесь?.. Здесь тоже..."
Спускаюсь в погреб, долго плутаю при тусклой лампочке и ничего не нахожу среди запасов: один только мёд - в горшочках, бочонках, баночках.
"Все, что есть" - говорю я ей. И протягиваю на ладони единственную горошину, твердую как вишневая косточка. Даже на колено встаю, чтоб не подумала - сиволапый, невежливый.
Она - круглит глаза, все-таки забирает ее и бежит прятать под матрац. После чего возвращается и просит подать ей шубку. На голове повязывает шарф. "Так давно не носят, а мне все равно. Пошли?" Толкает дверь и выходит первой. Оглядывается на меня: "Ну?"
Пурга сразу за дверью - от земли до неба. И ветер мотает снег.
Смотрю ей в спину, ступаю след в след, ясно понимая, что если сейчас не зажечь папиросу - можно запросто умереть. Я вовсю дымлю; слева, где сердце - сжимается и дрожит мечта. И как это часто бывает в мечтах - тайное, напакостив, закрывает лицо плащом, превращаясь в дивного злодея. Явное, свершив чудесный подвиг, по-детски пришпоривая самое себя, что есть духа, несется прочь, собирая открытым забралом снег. Потом каблук находит лед и все летит кувырком...
Поднимаюсь... Стучу себя по бокам... И, сорвав с себя глупый шарф - белая и синяя клетка, лечу к серому замку, что соседствует со снеговиком, - в самую метель, туда, где принцесса, которой нет и шестнадцати. Волосы ее - огонь, и кожа, конечно, белее снега. Глаза - голубые, прозрачные, чистые.
Разглядывая мир с высоты снежной башни, трудно удержаться и не шагнуть туда, где черными точками толкутся люди.
Вместо этого вниз красной звездой долго летит окурок.