Я улавливаю игривый блеск в карих глазах подруги, которая стоит за стойкой, громко говорит и жестикулирует руками. Уже второй раз Донне доверяют произносить речь в начале учебного года. Утром девушка невероятно волновалась. Когда мы говорили с ней по телефону, я то и дело улавливала в её голосе нотки переживания и лёгкого испуга. Но сейчас, стоя на сцене, она словно забыла о том, что тревожило её пару часов назад.
Каждый раз, стоит Донне взмахнуть ресницами, по шоколадной радужке её глаз пробегают лучики солнца, пробивающиеся сквозь жалюзи на окнах зала. Я сижу в первом ряду, поэтому могу наблюдать за подругой, иногда кивая в знак поддержки, что вызывает на её лице облегчённую улыбку. Так, её руки снова взмывают в воздух, из уст вылетают заключающие слова, а после Донна выходит из-за трибуны и кланяется.
- Спасибо! - восклицает девушка, прикладывает руки к груди и ещё раз кланяется.
Спустившись со сцены, Донна садится на свободное место рядом со мной. Как только девушка прислоняется спиной к стулу, я могу видеть, как часто она дышит. Её грудь вздымается так высоко, как только возможно. Девушка пробегает пальцами по лицу, успокаивая себя.
- Ты прекрасно держалась, молодец, - тут же произношу я. В этот момент Донне требуется максимум поддержки с моей стороны.
- Спасибо, дорогая. Но, честно признаться, не думала, что выдержу столько взглядов на себе! И все они такие разные. Вызывают столько эмоций! Ух! - шатенка делает сильный выдох, отчего кудрявые кончики её локонов подпрыгивают.
Я замечаю, что плечи девушки заметно опускаются, словно освободились от тяжёлой ноши. Я всегда поражаюсь ей. Её умению держать волнующие чувства в себе. Это действительно восхищает.
Я снова улыбаюсь, чуть наклоняя голову в бок. То же самое делает и Донна, только добавляет к этому пожимание плечами. Когда она отворачивается, бледно-розовый блеск на её губах красиво мерцает, а глаза отливают цветом распускающейся листвы. До самого конца праздника мы обе улыбаемся, иногда провожая аплодисментами учеников и учителей, спускающихся со сцены.
В конце мы поднимаемся со своих мест, берём в руки сумки и направляемся к выходу, где придётся пережить толкучку. Она станет как бы вводящим ритуалом в начало нового учебного года, потому что школа в Грейди не блещет просторами, и на каждой перемене, когда усталые ученики снуют по коридорам, любой может оказаться задавленным толпой.
Нам, к счастью, удаётся оказаться в коридоре быстрее, чем я предполагала. Но тут, судя по всему, мне придётся задержаться. Как только мы направляемся к выходу, из зала выбегает запыхавшийся директор: ему насилу удалось протиснуться сквозь столпотворение наглых отпрысков, как иногда он называет учеников.
- Мисс Айзенберг, постойте! - он неуклюжей походкой движется в нашу сторону, вдобавок с вытянутой вперёд рукой. - Подождите, юные леди.
Как только он приближается к нам, то сразу снимает с носа, - который больше похож на большую картофелину, - круглые очки, а после вынимает из кармана серого пиджака носовой платок и протирает линзы.
- Вы хотели о чём-то поговорить? - спрашивает Донна, в то время как директор, старательно протирая очки, кряхтит.
- Да, именно, - отвечает мужчина, насаживает очки обратно на переносицу и, сжимая в руке платок, убирает его обратно. - Видите ли, скоро у нас конкурс. И весь рабочий коллектив очень хочет, чтобы вы приняли в нём участие.
Донна вскидывает брови, но вовсе не из-за предложения директора, а из-за того, что он обращается к ней на вы. Встреться нам любой другой педагог, так он бы церемониться не стал.
- Можете рассказать подробнее? - чуть нахмурившись, спрашивает шатенка.
- Думаю, мисс, нам стоит пройти в кабинет. Я жду вас у себя.
С этими словами он, кряхтя, уходит и сворачивает к лестнице, ведущей на второй этаж. Донна поворачивается ко мне и пожимает плечами. Без слов понятно, что ей, как и мне, ничего не понятно.
- Подождёшь немного, хорошо? - спрашивает подруга и, не дожидаясь ответа, уходит. Она и без того знала, что я соглашусь.
Выдыхаю и сажусь в одно из кожаных кресел, в ряд стоящих у стены в фойе. Донна, цокая каблуками, быстро минует коридор и сворачивает; звук удара каблуков о кафель начинает утихать, а вскоре и вовсе исчезает.
Первые десять минут я сижу спокойно, просто направив взгляд в окно, через которое открывается вид на манящую синеву неба и зелёный окрас лиственных деревьев, высаженных по всему периметру школы, не считая стадиона, где занимаются старшеклассники. Отрываю взгляд от вздрагивающих от ветра листьев и перевожу его на небо. Облака, проплывающие по нему, словно корабли по морю, иногда скрываются за ветвями деревьев. Складывается ощущение, будто они попадают в клетки из деревянных прутьев, поросших листьями, но после всё-таки вырываются и продолжают путь дальше. Вот в чём их прелесть - они всегда свободны. Они независимы от времени, которое, будто на зло, иногда бежит чересчур быстро. Мы пожить-то толком не успеваем. А облака видят впереди не светлое будущее, которое рано или поздно закончится, оборвётся, подобно тонкой ниточке, а манящую вечность. Пусть, эта вечность не всегда будет счастливой, но ведь стоит переживать бури ради того, чтобы снова увидеть луч солнца.
Когда ожидание переваливает за полчаса, я начинаю нервно ёрзать в кресле, часто поглядывать на часы и томно выдыхать. О чём можно говорить полчаса? Сидеть в обычной позе порядком надоедает. Я поднимаю левую ногу, сгибаю её и ставлю на кресло. Ложу подбородок на колено, а голень обхватываю руками. Чувствую, как спина немного расслабляется, переваливая тяжесть моего тела на ногу.
Неожиданно я улавливаю шум, доносящийся с другого этажа. Смешанные мужские голоса и смех становятся громче; видимо они - источники шума - спускаются по лестнице. Так и есть - вскоре они выворачивают в коридор. Двое парней, один из которых, Метт Хармон, является капитаном школьной команды по футболу, смеясь, шагают по коридору в направлении меня. Иногда громкие голоса превращаются в еле уловимый шёпот и тихие смешки или фырканья.
- Что? Чувак, ты серьёзно? Я же не... - неожиданно возмущается шатен, шествующий в ногу с Меттом. После голос незнакомца обрывается, так как на его шее оказывается сильная рука Метта.
- Об этом нужно было думать вчера, чувак, - будто выплёвывая последнее слово, отчеканивает парень с красивыми волосами цвета бронзы, которые я, честно признаться, раньше не замечала; во время уроков я Метта почти не вижу, а на тренировках и играх они одевают большие красные шлемы.
- То есть, - незнакомый мне шатен останавливается и полностью разворачивает корпус к другому парню, - я должен сейчас подойти к любой и...
Парень осекается. Что-то мешает сказать ему слова, которые у меня, по правде, вызывают немалое любопытство. Я не из тех популярных ребят, о жизни которых щебечет даже малышня, именно поэтому меня интересует их жизнь, в которой, по рассказам Донны, нет ничего, кроме выпивки и бесполезной траты денег.
- Именно это ты должен сделать, - кивает Метт, в глазах которого по непонятной мне причине начинают разгораться азартные огоньки. Такими я видела его глаза лишь в момент нападения на поле, когда Метту не терпится разорвать противников в пух и прах.
Понятия не имею, о чём говорят эти двое, но это явно вызывает во мне жуткий интерес. Ожидание Донны наконец-то становится не таким уж скучным.
Неожиданно я улавливаю на себе взгляд темноволосого парня, отчего смущаюсь и тут же отворачиваюсь, стараясь избежать внимания тёмных как ночь глаз.
- Серьёзно? - незнакомец вновь поворачивается к Метту и изгибает бровь.
- Угу, - кивает Метт, и его губы расплываются в наглой ухмылке. Это, признаться, является его единственной супер способностью - сражающая наповал ухмылка.
Шатен отворачивается и сжимает губы. Не знаю почему, но в солнечном сплетении начинает зарождаться чувство чего-то пугающего. Чувство того, что сейчас случиться то, чему я должна помешать. Мне становится не по себе. Особенно, когда я вижу, что парень идёт ко мне.
Я тут же начинаю перебирать тонкими пальцами край розовой блузы, пытаясь хоть как-то отвлечь себя от наплывающих мыслей. А незнакомец продолжает приближаться. С каждым его шагом во мне нарастало волнующее чувство и жуткое смущение того, что с ним придётся заговорить. Но пока что это можно допускать лишь возможным. И вот, когда он подходит к креслу, я чувствую, что хочу провалиться сквозь землю. Мысленно начинаю перебирать всевозможные фразы, с которых можно начать беседу так, чтобы не показаться ненормальной.
- Привет, - произносит парень и садится на соседнее кресло.
Я сначала теряюсь, но после стараюсь взять ситуацию под контроль.
- Здравствуй, - отвечаю я, украшая лицо улыбкой, которая больше выражает "радость" оттого, что на обед мне подали дохлую крысу.
- Слушай, - вдумчиво протягивает он и чешет затылок, запустив пальцы в тёмные всклокоченные волосы. - То, что я сейчас сделаю, не будет носить никакого серьёзного характера, о'кей? - спрашивает он, а после чуть опускает взгляд. Меня бросает в жар, когда я осознаю, что он смотрит на мои губы.
Улыбка тут же исчезает и я хочу убежать отсюда, лишь бы не чувствовать его тяжёлый взгляд на губах, которые я начинаю кусать. Но парень при виде этого лишь улыбается. В следующую секунду он придвигается плотнее, рискнув нарушить личное пространство каждого из нас, и его руки начинают медленно подниматься к моему лицу. Я дёргаюсь, когда он касается моей щеки горячими кончиками пальцев. Он на мгновение убирает руки в сторону, а после решается действовать настойчивей. Я не успеваю осознать всю суть происходящего, когда его губы касаются моих, а руки крепко сжимают лицо. В непонимании я бездействую и только спустя некоторое время понимаю, что этого не должно было случиться. Ведь нельзя просто подойти и поцеловать первую встречную девушку! Если только... Если только это не пари, заключённое между двумя охламонами. Догадка вызывает во мне бурю негативных эмоций, из-за которых я едва ли сдерживаюсь, чтобы не сжать руки в кулаки. Нет, нельзя! Сдерживать себя мне почти не удаётся. Я отрываюсь от губ незнакомца, который тут же становится мне ужасно противным. С жутким недовольством смотрю на него, а после хватаю рукой сумку, встаю с кресла и быстрым шагом направляюсь к выходу. Это единственный случай, когда мне действительно удалось разозлиться без применения...своей силы. Да. Даже у такой щуплой, бледной и беспомощной на вид девчушки есть сила, о которой лучше никому не знать. И которую в данный момент лучше держать в себе, иначе это обернётся очередной трагедией...
Я вылетаю из здания школы, словно ошпаренная. Ошпаренная гневом, который обжигает не хуже кипятка. В кистях рук я ощущаю лёгкую дрожь, которая подталкивает меня к очередному приступу безумства. Если не успокоиться сейчас, то ярость во мне начнёт разрастаться с неумолимой скоростью, и тогда будет поздно принимать какие-либо меры. Я просто сойду с ума. Снова. Иногда за мою душу начинают бороться добро и зло. Вот только жизнь никогда не бывает похожей на сказку. Порой добро оказывается в числе проигравших. Так уже было десять лет назад.
Я улыбаюсь тому, что вновь оказываюсь в своей комнате. Радость того, что учебный день закончился, и я вновь могу играть с любимыми игрушкам, превышает допустимые нормы. Кинув портфель в сторону, я подбегаю к подоконнику, на котором в ряд сидели плюшевые медведи, зайцы, и тряпичные куклы. Тут же хватаю одного из медведей и мчусь с ним вниз. Спрыгиваю с последней ступеньки и бегу на кухню, где у плиты стоит мама, потихоньку помешивая рагу.
- Мы хотим кушать! - радостно, насколько позволяет детский голос, выкрикиваю я, подпрыгивая с медведем в руках.
- Подожди немного, милая, - произносит светловолосая женщина и протягивает руку к баночке с какими-то красными специями. Взяв оттуда шепотку, женщина сыпет их в кастрюлю и снова начинает помешивать.
- Нужно подождать ещё немного, - шепчу я на ухо медведю. Мама смотрит на меня и улыбается. Жизнь ещё позволяет ей улыбаться, уже скоро тело бедной женщины будет биться в предсмертных конвульсиях. Виной им я. Обычная и милая на вид малышка.
Через несколько минут мама снимает кастрюлю с горячей плиты. Поставив на стол две тарелки, женщина начинает заполнять их горячим рагу. Всего лишь две тарелки. Три месяца назад мама поставила бы третью. Теперь она ни к чему. Мы больше не ждём папу к ужину. Мужчина, который клялся маме в верности до скончания веков, бросил её, как только узнал о том, что жена ждёт второго ребёнка. Я маленькая, и ещё не совсем осознаю всей беды. Но когда думаю о том, что творится в душе мамы, по коже пробегают мурашки. Ей очень тяжело притворяться счастливой, необременённой тяжким горем.
- Кушай, - мама пододвигает ко мне тарелку и смотрит на меня, а затем на игрушечного медведя, которого я усадила на стул рядышком, и добавляет: - точнее, кушайте.
Я улыбаюсь и киваю. Мама тоже улыбается. Но теперь я начинаю понимать, что именно скрывается за этой улыбкой. Она наигранная, фальшивая, но именно она мамино спасение.
- Спасибо, - я беру в руки ложку и кусочек ржаного хлеба. Кубики свинины в полужидком красноватом соусе, от которых исходит пар и аромат, создают в пустом желудке бунт. Я тут же начинаю есть, иногда обжигаясь.
Мама пододвигает к себе свою порцию, но даже не думает притрагиваться к еде. Она просто складывает перед собой руки и, улыбаясь, наблюдает за мной. Иногда она смеётся, когда видит мои щёки, набитые едой, точь-в-точь как у хомяка. А я тем временем продолжаю уплетать горячее, до безумия вкусное рагу и смотрю на маму. На её длинные волнистые локоны, отливающие золотистым блеском, на длинные пушистые ресницы, большие голубые глаза с зелёным взрывом и самого зрачка.
- Почему ты не ешь? - всё-таки спрашиваю я, поднимая голову и кивая на тарелку с нетронутым рагу.
- Чего-то не хочется, - мама слегка морщится.
- Почему? - я округляю глаза и стараюсь быть немного серьёзной, даже злой, но мама находит это забавным. - Тебе же нужно есть за двоих!
После этих слов мамины смешки стихают, а улыбки и след простыл. Я настораживаюсь. Что-то случилось. Но что? Почему мои слова так повлияли на неё? Немного пугаюсь и теряюсь в собственных догадках плохих и ужасных.
- Видишь ли, - начинает мама и с грустью опускает глаза. Я готовлюсь к тому, что она скажет. - Мне пришлось избавиться от ребёнка. Ты большая девочка. Ты должна понять, что мне очень тяжело...
Я даю ей договорить, хотя противно слушать нелепые оправдания, которыми взрослые часто стараются подсластить горечь своей лжи. Зачем? Зачем она это сделала? Взрослые часто говорят нам, детям: "Ты не поймёшь". Знали бы они, что творится в наших мыслях и сердцах. Как мы кричим, пытаясь достучаться до кого-либо.
Когда мама наконец заканчивает сетовать на недостаток денег и поддержки со стороны родителей, я пытаюсь вспомнить о том, сколько уже не дышу. Деньги, у нас нет денег, нам не хватает денег. Но как можно было компенсировать эту извечную проблему убийством невинного малыша? Слова застревают во рту, не пропуская и капли кислорода. Горло начинает чесаться, то ли из-за сухости, то ли из-за злости. Хватаю в руки медведя, сметая за собой стул, и несусь по лестнице на второй этаж. Забегаю в комнату, тут же запираю дверь и падаю на диван, лицом прямо в мягкую подушку, которая тут же становится мокрой от солёных слёз.
Поначалу я слышу лишь собственные всхлипы и мысли, в которых буквально ненавижу маму. Кому она сделала лучше? Ведь после этого поступка она всю жизнь будет думать о ребёнке, который так и не увидел свет. Который так и не смог произнести своих первых слов. Этим слово могло быть: "Мама". Разве не каждая женщина хочет отдать всё ради этого? Неужели бывают моменты, когда жизнь родного человека по сравнению с собственными заморочками - ничто? Будь я даже старой, всё равно не поняла и не приняла бы этого.
Через некоторое время я слышу стук в дверь. Мама.
- Клои, дорогая, открой, - слышу её шёпот. Слишком жалобный, чтобы разозлиться.
- Нет, - пытаюсь отгородить желаемые чувства от нужных и отказываю.
- Пожалуйста.
- Нет! Уходи! Оставь меня!
- Открой дверь, - на этот раз мама компенсирует словесные попытки физическими и пытается открыть дверь.
Правое ухо я закрываю медведем, а второе подушкой, но до слуха всё равно доносятся звуки кулаков и ног, стучащих в дверь. Даже не подумаю открыть. Пусть поймёт, каково мне. Одновременно не довольствуюсь поведением мамы и своей реакцией. Может, я действительно ещё слишком мала, чтобы понять все те веские причины, из-за которых можно было бы пойти на такие крайности? Я предполагаю, что сейчас может твориться в душе мамы. Она не такая. Она далеко не убийца. Наверняка она сама себя проклинает, и будет проклинать каждый день своей жизни. Но ведь всего этого можно было бы избежать. Почему она пошла именно по этому пути? Чувствую, что от вопросов начинает болеть голова.
- Открой дверь! - уже более настойчиво произносит мама и сильно ударяет кулаком в дверь. С такой мощью, что я вздрагиваю и оборачиваюсь. - Открой!
- Нет, - огрызаюсь я и всхлипываю.
Как она не может понять, что я ребёнок, который видит мир совсем по-другому? Как зимние узоры на окнах, для детей не просто узоры, а произведение искусства. То, что совершила мама, я считаю убийством.
- Открой, Клои! Ты должна меня слушать! - голос матери перерастает в крик, чего я очень боюсь. В последнее время она совершенно не держит себя в руках, когда злится. Её злость перестала знать всяких границ.
- Зачем ты убила его?
На минуту я могу слышать тишину. Даже сердце, кажется, остановилось.
- Я не...
- Нет, убила! Он ведь тоже был человеком!
- Он ещё не был человеком, Клои! Просто набором клеток. Не стоит так...
Просто набором клеток. Все мы - просто набор клеток. Но каждый из нас имеет право на жизнь.
- Не говори так, - тихо произношу я и мотаю головой. Что стало с ней? Почему она говорит так? Иногда я ловлю себя на мысли о том, что эта женщина мне не мама, а совершенно чужой, не понимающий меня, человек.
- Открой! Открой! - теперь мама начинает толкать дверь плечом. Петли очень старые. Вряд ли они смогут выдержать такие удары больше пяти минут. Скоро мама зайдёт в комнату. Я уже не буду видеть в её глазах родного человека. Раньше бы я не подумала, что мою детскую голову посетят такие жестокие мысли.
Я пячусь назад, когда звуки ударов становятся громче. Там, за моей дверью, монстр, лишившийся человеческого обличия и души. Сердце начинает бешено колотиться, желая убежать отсюда. Я оглядываюсь, в поиске чего-нибудь, чем можно было бы подпереть дверь. Стул слишком маленький, а для стола слишком мала я. У меня ничего не выйдет. Я отхожу назад и врезаюсь шкаф. Когда над дверью начинает что-то трещать, я ещё больше злюсь на маму и сжимаю руки в кулаки. Гнев, не присущий ребёнку.
Мои мысли обрываются, когда я слышу леденящий душу крик. Слёзы останавливаются вместе с дыханием. Это кричала мама. Первые несколько минут я просто стою на месте, боясь сделать лишнее движение, а после, наконец, нахожу в себе силы и открываю дверь.
Мама, грудь которой медленно перестаёт вздыматься, а глаза застыли от ужаса, лежит около двери.
- Мамочка! - ахаю я и бросаюсь на колени.
Женщина пытается ловить ртом воздух, но тщетно. Жизнь медленно покидает её тело. С уголка её рта начинает стекать маленькая струйка крови. Но что могло случиться? Я бьюсь в истерике, пытаясь найти какую-то рану или что-то ещё. Когда понимаю, что всё бессмысленно, то задаюсь вопросом: что случилось?
Так, мама умерла прямо на моих руках...
Всё началось тогда. Я осталась совершенно одна, окованная собственным проклятием. Именно оно навсегда останется моим жизненным спутником и никогда не покинет меня.