Воронина Алена : другие произведения.

Степное солнце

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Оценка: 1.00*2  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Чистое небо. Бескрайняя степь. Верный конь, острый меч и тугой лук. Простор и свобода - ценнейшие из даров богов. Даров ли? За все надо платить... А какую цену надо заплатить за свободу? Что придется сделать, чтобы стать своим среди чужих? Какой силой надо обладать, чтобы забыть о собственной душе ради тысяч жизней? Пишется
[]
  'Все умирают, но не все живут по-настоящему'
  
  Часть 1
  Обиженная
   Пролог
  
   - Отец недоволен будет! Меч - не палка, нечего им размахивать, точно девка, что от ворон отбивается! - грозно прикрикнул Заур, сложив руки на груди.
  
   Его противник, сплюнув под ноги слюну и кровь, осмотрелся в поисках оружия. Клинок, поймав полуденные лучи светила, блеснул у самого края утоптанной площадки, некогда бывшей загоном для овец.
  
   А вдоль забора, ограждавшего задел, собралось уже достаточно наблюдателей: одни облокотились на обструганные все в зарубках жерди, другие следили за поединком, присев на корточки и перетирая в зубах соломинку, третьи чуть в отдалении задумчиво замерли, может быть вспомнив свой первый бой. Большинство ухмылялись, глядя на то, как копошится в пыли мальчишка, едва способный пока поднять тяжелое оружие, врученное ему старшим братом. Слава Мечу, на лицах зрителей не мелькало презрение, лишь усмешка, да и в ней было больше понимания, чем веселья. Те, кто не раз бывал в битвах и не раз кланялся грозному богу, смотрели по-отечески на неоперившегося птенца - второго сына вождя - худой, смуглый мальчик стоял прямо, не пригибаясь в страхе перед первенцем, высоким, уже отличавшимся статью воином, успевшим вкусить кровь врага, и этим малец заслужил свою толику уважения.
  
   Залюбовавшись на первого сына арадова, Заура, Урика осадила коня, взмыленного после долгой скачки, у самого забора, заставив чуть посторониться общинников. Женщина убила достаточно врагов, чтобы не просто иметь право на мужа - она уже могла выбирать мужчину по своему желанию. Интуиция, не раз спасавшая воительницу в бою, говорила - этот юноша прославит себя, как когда-то его отец, вставший во главе целого рода. Урика выбрала бы Заура... если бы могла. Старший сын арада унаследует власть и ему уже давно определена первая жена - дочь соседнего вождя. А не быть первой, значит, не быть никакой.
  
   Младший единокровный брат воина, Имк, который ныне пытался достать уворачивающегося безоружного наставника мечом, пока не отличался статью и силой, да и рано еще ему было, но думалось всаднице, что судьба мальчика не связана с ратным делом. Его мать - вторая жена вождя - была улянкой. Их племена селились по самым берегам Страшного моря, часть из них перемешалась с теми, кто пришел на больших кораблях из-за горизонта и построил каменные города на каменном берегу.
   Среди улян были отличные воины, спору нет, но больше среди них было мастеров, умевших делать украшения и оружие, а гончары у них были так уж совсем отменные, особенно когда освоили мастерство пришедших из-за Страшного моря, оттого улянские кувшины почти не отличались, а то и лучше были тех, что привозили из Вольных прибрежных городов в Степь.
   Мать Имка воительницей не была, зато слыла рачительной хозяйкой: девы улянские умели держать оружие, но не шли ни в какое сравнение с варанами, чьи женщины наравне с мужчинами бились за свободу, богатство и, конечно же, за жизнь, ведь ни о чем другом и не думается, когда на тебя летит враг с обнаженным мечом или устремила свое жало стрела. Да еще слыла вторая жена той, кому благоволили сами боги...
  
   - Держи двумя руками!
  
   Окрик Заура выдернул Урику из размышлений. Конь под ней заходил, ему хотелось продолжить скачку, уж больно застоялся он за то время, пока хозяйка его праздновала в кругу воинов очередную победу и знатную добычу.
  
   Воительница отпустила поводья, давая скакуну свободу, но перед тем как им с конем унестись в степные просторы, мелькнули перед взглядом женщины огромные голубые глаза, словно кусок неба летнего, как дорогую ткань, откромсали ножом и бросили среди высокой травы у самого загона.
  
   Третья жена вождя была с далекого Севера. Она в семье арада появилась не так давно. Но все заметили, что сердце достойнейшего из воинов при чужестранке билось вдвое быстрее. Он весь подбирался, приосанивался, вспыхивал, как костер, хотя в пору было затухать и ежиться - северянка была, точно холодная река в самые злые зимние месяцы, точно одинокая скала, каких нет в варанской степи, такие каменные столбы, слыхала Урика, есть у Страшного моря, да еще там, на севере, откуда родом арадова третья жена.
  
   Никто не знал правды о северянке. Но шептались, что она - рабыня и куплена была арадом на Большом Базаре у Великой Реки, по которой плыли корабли с Севера на Юг и с Юга на Север, неся в дальние концы мира мех, в котором утопали пальцы, оружие с дивными узорами, ткани, яркости которых позавидует и степное разнотравье.
  
   Тут, правда, вскипала Урика: не раз слышала она, как улянки расхваливали тончайшие, яркие материи, что привозил арад из походов. Сама же воительница их восторгов не разделяла. Прочность нагрудника - вот что требует восхваления. А что касается цветов, так ее степь была много красочней. В то время года, возрождалась земля ото сна, мир точно засыпало изумрудами, преображалась Степь, украшала себя молодыми травами, ветер волновал это Доброе море, заставляя сердце сладко замирать от бушующего внутри урагана - предчувствия чего-то большого, чем ты сам; оно весной настигает любое живое существо, способное еще хоть что-то чувствовать. А осенью переливы от ярко желтого до темно-красного, от пожухлой травы до горящих огнем листьев создавали красоту, которую не могли передать все драгоценные каменья в короне Императора За Злыми Водами, а говорят, его шапке равных по красоте и блеску нет на этой земле. Какие ткани сравнятся с этим?
  
   Имя третьей жены арада тоже было северное, в нем чувствовались холод и снег. А вождь, похоже, и правда думать рядом с ней переставал, раз купил ее с маленькой дочкой. Обиженная, так называли малышку в араде. И если сначала в этом было пренебрежение, то сейчас больше сочувствие. Говорят, крошечке перебило упавшим деревом левую ногу. Кости боги хоть и свели вместе, но все имеет свою цену - девочка ходить-то ходила, но хромала, ногу подволакивала. Третья жена над ней орлицей вилась, хотя сейчас пыл ее чуть поумерился, понесла она от арада, и все ждали, что вскоре явится на свет дитя, и гадали, какого же цвета будут глаза у отпрыска.
  
   Имя у девчонки тоже было сложное, мать одна ее так величала, арад же брал жену, придаток ему нужен был лишь потому, что северянка, говорят, скорее бы на меч кинулась, чем с дочерью разлучилась, опять же по слухам, но с именем малышки вождь церемониться не стал, и с тех пор в роду звали маленькую северянку Манат, надеясь, что богиня болезного ребенка вскорости с покоем препроводит в свой мир загробный. Но девочка оказалась выносливой и упрямо цеплялась за нелегкое житье в большой степи. Хотя... Урике было ее жаль. При араде дочь, но такую вряд ли кто возьмет в жены, воительницей ей тоже не стать, чтобы самой мужа выбрать. Суждено Манат провести жизнь за станком ткацким. Что же, боги великие знают, кому что давать. Может, так и лучше будет. Хотя сама варанка и в ужасном кошмаре не могла представить себе такой участи. Если и снимет ее с лошади что, так только стрела или меч.
  
   Говорят, в стране за Злыми Водами детей искалеченных да больных убивают. Так поступали и многие племена Великой Степи. Но северянка родилась на другом конце света. Там, видимо, законы были иными. У них женщины за оружие брались реже. А чтобы рожать, важно ли какой походкой ты к ложу идешь?
  
  Глава 1
  - А ну, пошла отсюда! - рявкнул старый Исикул, топнув ногой.
  Манат дернулась было назад в кусты, но нога запуталась в траве, что овивает все, чего касается, и, покачнувшись, девочка рухнула навзничь.
  Старик Исикул любил порядок. Когда учатся воины, бабы да девки, кто в руках оружия не держал, гонялись им нещадно, ведь заповедовали варанам боги войны - их верные мечи - лишние взгляды забирают силу, заставляют ошибаться. Это не сражение, не праздничные игрища с поединками. Он бы и мальчишек гонял, да нет таких в араде, кто с положенного возраста меч в руки не брал.
  Как назло, Имк поднял голову, услышав шум в кустах, и, оторвав взгляд от брата, сразу же получил хороший пинок, заставивший мальчика, размахивая руками, полететь носом в пыль.
  Заур никогда добрым не был. Манат всегда казалось, что не любит он брата. Правда, мать не раз говаривала, что все наоборот, что учит он уму-разуму мальчишку. Только ведь сам арад младшему сыну иную судьбу усмотрел - призвал учителя из селения подданных Империи. Носатый, лысый, нестарый, но уже и немолодой выходец из далекой загадочной страны обучал мальчика числам и символам, которые были приняты в Империи за Злыми Водами и которые использовали все мало-мальски грамотные степняки.
  Мужчина всегда хмурый и серьезный, знавший несколько языков, рассказывал второму сыну арада, почему вода течет и огонь горит, по велению каких богов это происходит, а богов он знал неисчислимое множество, и у разных народов они были свои; показывал чужестранец и настоящие чудеса: смешивал невзрачные порошки и получал яркие краски, твердый металл в его руках тек, как ручеек, принимая форму того, чего хотел Имков учитель; объяснял он и как, и какие травы надо использовать для лечения болезней и ранений. И Имку нравилось учение. Но злой Заур часто гонял брата с мечом, заставляя осваивать воинскую науку. Зачем он это делал, Манат не понимала. Имку не нравилось размахивать тяжелым оружием и получать тычки от брата. Зато ему нравилось подсчитывать для матери количество зерна в амбарах, масла в бочках, шкур в тюках. Сравнивать сколько дадут за прекрасную выделенную кожу, которой славился арад, в одном городе Пересекших Страшное море и в другом, учить язык Империи, певучий, перекатывающийся во рту, как кусочек медовой соты.
  Ведь у всех в араде было свое место и свое занятие. Особо оберегались мастера кожевенные, что жили при Большом доме. Они умели окрашивать шкуры, делать их мягкими как перышко или наоборот твердыми как камень. Желающих купить все от одежды и обуви до бурдюков, которым не было сносу, с каждым летом становилось только больше и это если не считать, что возы кожи отправлялись на продажу в Вольные Города у Страшного моря. И это тоже было интересно Имку. Так зачем же заставлять его держать оружие вместо тонкого стилоса?!
  Хотя ей ли таким вопросом задаваться? Манат даже называть себя своим именем было нельзя. Только мама в моменты грусти, когда глаза ее затуманивались от слез и воспоминаний, называла дочь тем именем, каким нарек девочку отец. Хельга говорила, он был сильным воином, страшным с мечом, но вражья стрела оборвала его жизнь, и, как оказалось, не только его.
  И теперь жила голубоглазая девочка на два имени на два мира. И не было для нее нигде дома. Хотя нет! Манат научилась жить не там где место, а там где люди. И ей было хорошо с мамой и с Имком, показавшим девочке, как рисовать сложные символы, и что они означают, как считать. Крохотная восковая табличка с отколотым краем, подаренная вторым сыном вождя - это, пожалуй, самое дорогое из вещей, что было у Ман, и ею она дорожила больше собственного дыхания.
  Второй сын хозяина один из немногих, кто с ней дружил. И сейчас отползая на карачках поглубже в травяные заросли, Ман ругала себя за то, что пришла, видеть полные обиды и злости глаза друга ей совсем не хотелось, а стеснять его тем более. Дети жестоки, но даже в них есть участие.
  Наконец, продравшись сквозь высокую траву, девочка вскочила на ноги и, не оглядываясь, поковыляла к амбарам Большого дома. Пока она ползла, жесткая трава цеплялась верхушками-колосками за рубаху и Манат пришлось отдирать липких травяных детенышей от грубой плотной ткани, чтобы не нарваться на подзатыльник.
  - Опять ходила за Имком?
  В тени ближайшего амбара стояла Сатана, старшая сестра Имка. Тонкая девочка, была на два лета старше брата, небольшого росточка, легкая, они с другом Ман были удивительно похожи. Огромные миндалевидные глаза, черные как ночь без Лунной Богини, черные же волосы, смуглая кожа. Она обещала стать красавицей и может не воином, но луком уже пользоваться умела. Ей тоже была уготована своя судьба: два арада уже сговорились о судьбе молодой полукровки, и стать ей, как придут должные годы, первой женой сына арада за рекой.
  Сати тоже входила в тот небольшой круг детей, с которыми Манат водила дружбу. Точнее они с ней, потому что допустили Обиженную в свой мирок.
  - Я ничего плохого не сделала ведь, - северянка все же чувствовала себя виноватой. Ей совсем не хотелось видеть, как обижает старший сын Имка, ей хотелось друга приободрить.
  - Знаю, но ходить туда, пока Заур брата учит, не надо, - девочка подошла к Манат и осторожно вынула из светлых волос названной сестры листья и прилипший репейник. - Пойдем в дом. Работу доделать надо. Мать недовольна будет.
  Хозяйкой дома была, не как принято среди арадов первая, а вторая жена. Улянка Самсара. Ей повезло, сдружились они с первой женой арада, а та была сильной воительницей, в руках которой меч обращался сверкающим вихрем, а лук бил без промаха. Так договорились жены, что ни одна в дело другой не лезла. И если всем, что связано с воинами, лошадьми и оружием ведала первая жена, то Большой дом достался второй. Варанка даже сына воспитывать начала только тогда, когда ему можно было меч в руки дать, до этого сопли утирала и наседкой была улянка. Ныне же что Заур, что Имк были для Самсары одинаково родными.
  Со временем стала замечать улянка и Манат. Северную жену тепло в доме не приняли. Слишком отличалась мать от них, слишком своевольна была для купленной рабыни, взятой в жены. Выбора, однако, не было, гнев хозяина - это гнев бога. А кому хотелось вкусить гнева бога?
  Сначала смотрела улянка на девочку, как на цыпленка хилого. Бесполезный и не прибьешь, да и жалко вроде, не сама такой стала, боги так захотели. Потом, поручать ей начала кое-что по дому делать, что беготни не требовало. Мать учила с иглой обращаться. Так и стала Манат своими молодыми глазками да проворными пальчиками штопать под зорким взглядом второй жены и по ткани и по коже. Как ни странно, дочь была допущена до этого дела раньше матери. Пока не понесла от арада северянка Хельга, в руки ей не давали то, что будет носиться или то, что будет едой или питьем, боялись, привлечет чужестранка вредных духов или того хуже - проклятье.
  Вот и сейчас Манат требовалось отдать на руки Самсары три рубахи заштопанные. Сати тоже на месте не сидела. Всем в Большом доме было дело. Девочке постарше и работа сложнее доставалась: Сати обучалась тому, как ткать. Все должна уметь женщина, особенно будущая хозяйка Большого дома, пусть и другого арада. Должна она стоять над рабами и чернавками, знать, как инструментом пользоваться, следить за качеством ткани, что из-под чужих рук выходит, а одевать будет весь арад. За работой Манат сидела недалеко от названной сестры и тоже училась краем глаза. Иногда подходила, чуть касалась пальцем тонких нитей-струн. Говорят, для мастера каждая нитка по-своему звучит, оттого и знает он, что ткань получится хорошая или наоборот, и где что заменить или подтянуть надо.
  Девочки поспешили в дом; светило за полдень перевалило, а за работу еще никто не садился. Даже странно, что никто не уследил и не донес Хозяйке о том.
  Хотя, ничего странного нет. Все заняты. Ведь вскоре соберется в Великой степи Большой Арад. А это не только встреча вождей, но еще и Большой Степной Базар, на который все арады прибудут и привезут на торг самые искусные изделия своих мастеров. Это большая похвальба и возможность показать, что род-племя богато. А если богато, значит, достойный воин от него будет среди тех, кто будет участвовать в самом главном для любого варана ритуале - выборе того, кто целый год будет носить Копье Защитника.
  Много на свете племен, есть и государства, вот такие сильные и страшные как Империя За Злыми Водами. Многих она покорила, с многих берет дань, и не только золотом, но и людьми, обращая их в рабов. И не всегда те рабы живут так, как у варанов - от непосильной работы и голода умирают быстро, сказывают путешественники, не разрешают им иметь потомство, оскопляя мужчин и увеча женщин.
  Давным-давно, как рассказывала Сати, Империя пришла сюда на кораблях, которых было что муравьев в муравейнике. Хотел покорить Великую Степь их царь. И покорил. Захватил он множество степняков, обращая в рабов, забирал золото и камни драгоценные. Армия арадов была сильна конем, оружием, но против страшных магов, от которых словно черная туча саранчи шла смерть, не помогало ничего.
  И все глубже и глубже откатывались от Побережья Страшного моря вараны. Все больше гибло или попадало в плен.
  И тогда на Большом Араде степняки взмолились, не имея надежды выжить, своему богу-мечу. И он откликнулся. Утром посреди огромного поля, заполненного кибитками и шатрами, они нашли спящего воина, а в руках у того сияло, что светило в небе, копье с наконечником в виде короткого варанского меча. Оно не изгнало врагов с просторов Великой степи, им, говорят, даже в бою управляться невозможно было, да и оберегали носителя копья пуще глазу вараны, но Черные ведуны более не имели власти, обращаясь обычными людьми, там, где появлялся Защитник. А уж с простыми людьми конница варанов знала что делать. Собрав тогда остатки сил, арады объединились и выбили врага со своей земли. И с тех пор повелся такой обычай - выбирались воины самые достойные, показавшие себя в бою, и сходились они в центре поля заповедного ночью, где был Великий Арад. Избранный Богом падал и просыпался лишь утром с огненным копьем в руках.
  Пока бог дает копье - сильна Степь, никто ей не указ, даже Империя За Злыми Водами.
  Прошмыгнув через весь Большой дом, девочки пробрались в крохотную комнатку со станком. Сати сходила к тюфяку, на котором спала Ман, и принесла ей рубахи для штопки. Хотя, сегодня даже пойди северянка сама, на нее никто внимания бы не обратил. По дому сновали чернавки и рабы, мастера и местные. Кажется, ото всех концов слышен был голос Самсары, дававшей указания. Воины и сам арад благоразумно скрылись в Степи, сославшись на желание поохотиться и границы проверить, и судя по ухмылкам на широких лицах, нужды в том большой не было, а вот нарваться на Самсару никому не хотелось, все знали - от ее приказов никуда не деться - за ее спиной сам муж-арад, чей конь первым вылетел за ворота Большого дома, но и он же, чуть что, встанет и хлопнет кулаком по большим столам в защиту второй жены.
   Девочки погрузились в работу. Обычно Ман старалась не мешать старшей дочери арада, но сегодня девочку распирало от вопросов. Только рот не открывался и язык не шевелился. Было страшно первой нарушить молчание.
  Сати сама кинула на Манат хитрый взгляд и улыбнулась, заметив, как любопытством поблескивают глаза северянки.
  - Ну, давай уже спрашивай, а то пыхтишь, как голодная свинка.
  - А Заур тоже отправится на Большой Арад? - затараторила Ман.
  - Да, вместе с отцом, - кивнула улянка.
  - А Имк? - Манат очень хотелось, чтоб уехал старший сын арада, но совсем не хотелось, чтобы уезжал младший.
  - Брат тоже поедет, он уже вошел в лета, когда должен видеть, как ведут себя арады на Большом Совете,- пожала плечами Сати.
  - А разве он станет вождем? - удивилась Манат.
  - Всякое может быть, - кивнула головой Сати, не отрывая взгляда от нитей.
  - А ты поедешь? - руки северянки опустились на колени вместе с рубахой.
  - Нет, мне муж уже выбран. Мне там делать нечего, - улыбнулась Сатана.
  Манат облегченно вздохнула. Ну, хоть так. Ей было страшно остаться одной.
  - А там и правда так много собирается арадов?
  - Огромная Степь гудит, как улей. Занимают места там за два лунных оборота. Сын Исикула уже давно уехал с шатром и знаком нашего арада, - кивнула Сати. - Туда приезжает сам царь. Он выбирает себе самую сильную в жены.
  - Каждый год? - глаза Ман расширились, становясь двумя огромными озерами.
  - Конечно, царь должен иметь много отпрысков. Царь много воюет. А жены - воительницы могут погибнуть в бою. Многие на Большом Араде сговариваются о браках.
  - А воительница тоже может получить копье от бога?
  Сати улыбнулась и кивнула.
  - А ты видела самых сильных женщин?
  - Да. Прошлый Арад был на них богат. Даже улянки были. Одна из них и стала новой женой царя. И она до сих пор сильнейшая и смертоносная, как стрела. Ее зовут Акхария. Она очень красива.
  Станок замер. А глаза Сати заволокло дымкой воспоминаний, где прекрасная воительница показывает свое умение. Хоть улянки в большинстве своем ныне уже не так приобщены к воинскому делу, все равно кровь закипает при виде силы и ловкости, удивительных способностей тех, кому меч при рождении в руку, кажется, вложил сам бог.
  - Сати?
  Голос Манат заставил девочку тряхнуть головой.
  - А это страшно, когда тебя выбирают в жены?
  Сатана удивленно взглянула на сестру.
  - Нет. Я сначала ничего и не поняла. Отец потом сказал, что арад Орак сватал за меня своего сына. Он вроде ничего. Летами как Заур.
  - А когда тебя заберут?
  - Через два лета придет корабль, - вроде бы и свыклась с этой мыслью Сатана, да голос все равно дрогнул.
  - Тебе страшно? - вопрос северянки прозвучал совсем тихо.
  - Нет, - замотала головой старшая дочь арада, отгоняя собственные страхи. - Я буду Первой. Со всем остальным... можно смириться.
  - Наш арад не бьет жен, - сглотнула Ман. - Но я...
  - И мой не будет, - Сати резко дернулась и одна из нитей-струн лопнула. Вряд ли кто услышал, но улянке показалось, что тонко зазвенела нитка, будто заплакала.
  - У меня никогда не будет мужа.
  Тонкий голосок Манат заставил вздрогнуть и обернуться старшую дочь арада. Сати будет Первой, а что будет у маленькой девочки с Севера, кроме работы и того, что вряд ли приглянется она будущей первой жене арада Заура. Чужачка ведь для нее будет.
  - Я тебя с собой заберу, - вдруг улыбнулась Сатана.
  Голубые глаза девочки вспыхнули.
  - Тебя не будут обижать. И мне веселее будет.
  Манат открыла было рот, чтобы сказать, как хорошо это, но в светелку ввалилась чернавка Икка, громко заголосив:
  - Эй, дочь холодной жены, тебя Самсара зовет. Да быстрее! Хоть на животе ползи, а быстрее! В гневе хозяйка!
  
  Глава 2
  
  - Домэна, мой Повелитель!
  Императорская голова чуть качнулась, и хотя в это жесте сложно было угадать желание царственной особы, склонившейся над картами, телохранитель Императора истолковал его верно.
  - Отец! - голос девочки зазвенел колокольчиком.
  В небольшом зале, где обычно заседал Малый Совет, кроме императора сейчас никого не было, и это дало возможность мужчине побыть отцом - опустившись на колено, он протянул руки к девочке, нерешительно замершей у входа.
  - Иди ко мне, Капелька.
  Просить ребенка дважды не пришлось, малышка, радостно взвизгнув, бросилась в объятия отца, которого видела так редко. Тонкие ручки обхватили могучую шею, а крохотные ласковые пальчики зарылись в короткие волосы Императора.
  Элкоид ненавидел своего далекого предшественника, запретившего гражданам Империи проявлять прилюдно какие-либо чувства по отношению к собственной семье. Одинокое ничтожество, не имевшее ничего кроме власти и ненависти собственного народа, издало сей указ в защиту нравственных устоев, на самом же деле, его просто снедала зависть. Чтобы понять это, не надо было читать его мемуары, достаточно было взглянуть на статую угрюмого неприятного человека, жена которого предпочла не зачать от него и лишить жизни себя.
  Ныне правящему повезло больше. Супруга была избрана им давно, и пусть в выборе и была заложена выгода, ведь Императрица была одной из дочерей Главы Ордена Темных, это однако не помешало ей и Элкоиду стать друг для друга поддержкой и опорой. К тому же их союзу благоволили сами боги: жена родила сильных способных сыновей числом три. А вот четвертой была дочь, ставшая любимицей Императора.
  - Как продвигается твое обучение? - отец подкинул невесомое тельце ребенка, облаченное в длинное подпоясанное платье из тонкой золотистой ткани.
  Глаза Домэны блеснули восторгом. Она только вошла в тот возраст, когда ей пригласили учителей, знакомивших маленькую принцессу с миром. И ее неуемный темперамент и живое детское любопытство, не оскверненное злобой и презрительностью, что были нормой поведения среди высшей знати, покорило мудрых наставников. Она схватывала на лету многие вещи, даже для сыновей Элкоида бывшие темным лесом. Девочек-аристократок не принято обучать математике, астрономии, химии, но остановить Домэну, поглощавшую знания, как песок пустыни воду, было невозможно. Да и не видел в этом Император вреда. Больше беспокоило его то, что супруга бросала на дочку странные взгляды. Эти взгляды ему не нравились. Но все, что оставалось, это молить богов, что Темное Ведовство не проснется, и девочке не придется запереться на долгие годы, проходя обучение, учась контролировать силу.
  Его армии хватало Темных и без дочери.
  Ордену и так покровительствовали все правители, у него был доступ к казне, он мог предлагать законы в обход Большого и Малого Советов. И Элкоиду совсем не хотелось отдавать ему еще и дочь. Но тут решали боги, а не люди...
  Мужчина прошел к огромному балкону, держа на руках малышку, вещавшую о том, как захватывающа наука "история": о Громких Императорах, чья слава не меркнет с годами, о том, что, чтобы занять место среди них, нужно завоевать новую территорию, расширив границы Империи, о пророчестве - явлении Великого Императора, который покорит весь мир.
  Элкоид мягко улыбался, глядя на дочь, но мысли его были далеки от прежних времен и чудных пророчеств. Думалось лишь об одном. Ему еще в ранней юности открыл глаза на многое приемный отец, бывший Император: "Даже правитель самой сильной и большой страны лишь человек. Может и избранник богов, но человек." И ему ли не соглашаться с решением высших сил? А значит, ни один трон не спасет, если Темный дар призовет Домэну.
  - Папа... - голос девочки, обеспокоенно смотревшей на него, заставил Императора вздрогнуть.
  - Что снилось моему солнцу? - он улыбнулся, отгоняя неприятные мысли.
  Обрадованная таким личным вопросом отца девочка аж засветилась.
  - То, что ты всегда со мной, папа. И что ты и я - мы идем по огромной степи. И вокруг нас большое войско.
  - Степь нам не принадлежит, Капелька, - Император убрал мягкий черный локон за детское ушко.
  - Она будет, папочка. И тогда твое имя будет среди Громких.
  - Ну, если только ты мне поможешь, милая, - Император поднял над головой девчушку, и та, раскинув руки, радостно засмеялась.
  - Я все сделаю, папа, чтобы ты стал Императором Целого Мира.
  ***
  Манат бежала так быстро, как только могла. Вторая жена арада не терпела непослушания. И девочке совсем не хотелось видеть сощуренные черные глаза, полные недовольства.
  По комнатам и коридорам Большого дома суетливо бегали люди и северянке приходилось уворачиваться, а иной раз и вжиматься в стену, чтобы не попасть под ноги тех, кто таскал из амбаров тюки кожи, заготовленные специально для Большого Арада, лучшие будут отбираться мастерами на продажу, мотки тонкого сукна, а оно, поведал ей Имк, самый дорогой товар на нынешнем сходе, ведь раньше шерстяную ткань можно было купить лишь в городах Пересекших море, ныне же один из их мастеров жил в араде, взяв в жены улянку, и вождь очень надеялся, что чужеземец передаст свое умение ученикам-степнякам.
  Манат всегда с восторгом слушала о тех, кто пришел из Империи за Страшным морем, они казались девочке удивительными существами, и новый обитатель арада, как и учитель Имка, лишь усиливали яркость этого впечатления. Мама же качала головой и приговаривала: "Раз решился уйти от тех, кто ему соплеменники, значит, не все так хорошо в городах у моря!" Ман не понимала, что это значит, да и мала она была слишком, чтобы осознать такую простую и такую сложную истину - люди уходили из Империи в далекие дали, селясь рядом со степняками-варварами, как они их величали, не просто так. Одни искали выгоды, другие мечтали о великом, третьи спасали свои жизни. А когда у каждого своя цель, и все они такие разные, можно ли говорить о благополучии в городах?!
  Вторая жена арада нашлась не в Большом доме, а в одной из дальних построек с двумя очагами - это было самое желанное место, где круглые куски теста шкворчали в масле в огромных бронзовых чанах или румянились в печи, не такие жирные и не такие живые, как те, что пузырились и выпускали вкуснейшие облачка пара. Это богатство делили за обедом и в походах обитатели Большого дома. Конечно, те, что томились в масле, были предназначены вождю, воинам и мастерам, остальные довольствовались запеченными.
  - Не отсидела ли ты себе то место, по которому боги обычно пинка дают, Корика? Подгорит же! - Самсара уперлась руками в стол усыпанный мукой и приготовленными для выпекания кусками теста, следя за тем, как помощница шустро вытаскивала из казана едва не поджарившиеся лепешки.
  Ман не помнила, как выглядят женщины ее родины, кроме Хельги у девочки примеров не было, но уже больше двух сознательных лет жила малышка в араде и казалось ей, что краше Самсары была разве что мама, и то потому что мама. Гибкая, невысокая, с чуть раскосыми миндалевидными глазами, тяжелой копной черный волос, затянутых в тугую косу, в которых проблескивала седина, вторая жена арада казалась девочке настоящей красавицей, никогда такой маленькой северянке с ее светлой кожей и волосами не стать. Едва оказавшись в араде, малышка даже старалась вымазать грязью лицо и волосы, наивно думая, что это сделает ее своей для этого чУдного народа, но взамен получала только смех.
  - Манат! - низкий голос второй жены арада заставил девочку подпрыгнуть.
  Проковыляв к Самсаре, она замерла, ожидания нагоняя. Улянка никогда зря не ругала, значит, что-то упустила северянка и наказание будет вполне заслуженным, а может, стало известно второй жене, что отлынивала от работы девочка, наблюдая за тем, как учился Имк владеть мечом.
  За спиной понурившей голову девочки скрипнула дверь.
  - Надеюсь, ты Имка не покалечил? - грозно вопросила женщина.
  Пришельцев оказалось двое: один с разбитой губой, в перепачканной в грязи и порванной кое-где рубахе, с бурыми пятнами на груди, второй, опрятный и целый, но согласный занять место первого - неодобрительный взгляд названной матери ранит похлеще мечей и кулаков.
  - Нет, - одновременно выдохнули Имк и Заур.
  - Мама, ты же знаешь, меч тупой был, - тихо добавил младший сын арада.
  - Хорошо! - Самсара перевела взгляд на лепешки, которые, подумалось Манат, готовились к тому великому походу на Большой Арад, о котором говорила Сати. - Мне не хватало сейчас только лечить тех, кто должен быть на Большом Совете и на Великом Выборе.
  Послышались два дружных выдоха, которые, слава богам, ушей Самсары из-за потрескивающего огня не достигли.
  По обе стороны от Манат возникли ее друг и Заур, который превышал девочку и Имка на добрые две головы.
  Перед ними раскинулся стол полный яств - лепешки уже готовые лежали на деревянных подносах, и каждая источала свой аромат сытости, каждую хотелось попробовать. Самсара повернулась к помощнице, которая как раз укладывала в чан очередной кусок теста, готовый превратиться в самое настоящее чудо.
  Тогда-то и потянулась к сочным хлебам рука. Подхватив лепешку, Заур едва слышно зашипел, обжегшись о горячее тесто. Сверкнул кинжал, на который горячая сдоба и была безжалостно насажена. Однако, Самсара в этот самый момент решила наконец высказать троице свои пожелания и приказы, и оружие как-то совершенно неожиданно оказалось в руке северянки. Та сжала рукоять непроизвольно, слишком пораженная, чтобы откинуть, да и не учили северянку бросать то, что драгоценнее тканей и украшений - хлеб.
  Вторая жена от удивления открыла рот, как и северянка, рассматривающая зажатое в руках оружие с пахучим куском прожаренного теста.
  - Если ты голоден, сын, достаточно попросить! - как ни странно, хозяйка не прогневалась.
  Молодой воин понурился, правда, только для того, чтобы спрятать улыбку, и забрал кинжал из ручки Манат.
  - А! - кисть улянки взметнулась вверх, заставив многострадальную лепешку, едва снятую с острия застыть у самого рта юноши. - Ты не попросил!
  Пальцы второй жены, перепачканные в муке, забрали Заурову добычу и к полному восторгу Манат протянули лепешку девочке.
  Ей! С маслом! Такие лепешки едят только воины! Ведь масло обменивалось на много-много выделанной кожи у тех, кто пересек море, вместе с вином в сосудах с такими тонкими горлышками, что и рука девочки не всегда туда могла пролезть.
  - А тебе простой! - запеченная румяная лепешка полетела в руки хмыкнувшего старшего брата Имка.
  А вот Манат так и застыла, сжимая в ручонках горячую липковатую сдобу.
  Но ведь звали же северянку, чтобы отругать за что-то! Может, и у нее отберут ароматный кругляш, едва она поднесет его ко рту?
  - Ешь! Когда хлеб горяч - он вкуснее, - Самсара улыбнулась девочке и повернулась к помощнице, которая выгребала золу из второго очага.
  А ведь Имк - не воин, ему такой хлеб еще не положен был, и Сати никогда такой не пробовала, наверное... И мама. Круглая лепешка лишилась внушительного куска, задышавшего и расправившего воздушную мякоть, этот кусок и был протянут Имку. Мальчик сглотнул, округлив глаза, но, чуть повременив, взял хлеб, кивнул, не глядя, и жадно впился в лепешку зубами.
  Заслышав сосредоточенное сопение и чавканье, Самсара обернулась и бровь ее удивленно приподнялась, странным взглядом окинула вторая жена арада маленькую северянку, прижавшую к груди оставшуюся часть лепешки.
  - Видела твои заштопанные рубахи, девочка. Сделано хорошо, но пару дыр ты проглядела. Доделай к утру. И попроси Беча, чтобы налил тебе малый кубок вина. Снеси своей матери. Ребенок вот-вот родится, ей не повредит. Уж больно могуч младенец в ее чреве. Боги не зря сделали арадом Нура, даже семя его сильно, уж мне ли не знать! Иди.
  Манат, все еще прижимая в груди лепешку, бросила взгляд на друга, который, видимо, еще нужен был матери, как и его старший брат, который кинутую Самсарой лепешку есть не стал а положил на край стола, и поковыляла обратно в светелку к Сати.
  У самой двери застал ее оклик Самсары, после которого хотелось девочке удивленно сесть.
  - На Большой арад со мной поедешь. Помогать будешь. Штопки там будет, хоть отбавляй.
  ***
  Сати встретила Манат удивленным взглядом. Северянка показалась ей бледнее обычного, да и глазенки как-то странно сияли. Кусок лепешки девочка с благодарностью приняла, но отложила, оставив на конец работы, и поинтересовалась, не сильно ли ругала мать.
  Ман покачала головой и поведала сестре о том, что Самсара желает, чтобы северянка поехала с ней.
  Сати удивленно вскинула голову, оторвав взгляд от нитей.
  - Видно хочет попробовать все же найти тебе мужа, - поведала Сати, но в голосе ее сквозила скорее жалость.
  Северянка не была похожа на диких кошек - варанок, которые у степняков считались достойными женами, не была она и улянкой, больше похожей на кошку домовую, способную огрызнуться, но более ласковую. Маленькая северянка походила на гусенка, который, мало что хромый, так еще и весь нескладный. Да и светлые волосы и огромные голубые глаза, которые в любой толпе не затеряются, были слишком необычными. Может, если бы она была в летах и имела хоть малость фигуру сложившуюся женщины, младшие воины на нее и посмотрели бы как на диковинку, привезенную издалека, но сейчас лишь получит она насмешек и любопытных взглядов вдосталь. Хотя, если у арада вскоре родится ребенок от северянки, кто знает, каким боги сделают его? Может отец и мудро поступает, раз хочет показать Манат среди своего арада.
  Глава 3
  Живот не давал Хельге нормально спать и двигаться уже пол оборота луны. Тот, кто жил сейчас там, и правда, был сильным. Она порой удивленно охала и замирала, когда маленькая ножка или ручка требовали выпустить малыша на волю. То, что ребенок в чреве северянки - мальчик, никто не сомневался, сама жрица, водя рукой по животу третьей жены арада, прицокивала языком, поражаясь силе младенца. А Манат, устроившись подле матери и слушая ласковые заверения о том, что сама она была самым нежным ребенком, который будто гладил изнутри, придумывала брату местные имена, грустя лишь по тому, что нарекать его все равно будут отец и жрица.
  Как только поняла Хельга, что под сердцем ее бьется новая жизнь, мир вокруг чужестранки начал с поразительной скоростью меняться.
  Все в араде относились к беременным с уважением и осторожностью, Хельга почувствовала это на себе, едва понесла от Нура дитя. Ей помогали, не давали носить тяжести, лишний раз не позволяли наклоняться. Просьбы исполняли даже свободные общинники, причем, вперед собственных нужд. Но показалось северянке, что случилось что-то большее - род-племя наконец приняло ее, словно кровь их отныне стала единой. Самсара - настоящая хозяйка Большого Дома, рассказывала как-то ей и Манат, сидя за работой, что раньше у варанов и улян, были одни предки. Это потом жизнь степная сначала развела народ, разбив на гораздо большее количество племен, чем могла сосчитать маленькая Ман, загибавшая пальчики при каждом названии, а после нападения Империи Степь снова начала сводить всех, объединяя под властью одной руки, смешивая кровь. Испокон веков еще от тех предков пошло, что богиня Мать-прародительница была в большом почете, как и любая беременная женщина - ее преемница. И теперь Хельга для жителей арада перестала быть чужой, она была ныне продолжательницей рода, благословенной Великой Матерью и теперь уже не важно, откуда она пришла.
  Степняки считали, к лошадям, которые носят потомство, подход один - едва поняв, что кобыла отяжелела, они старались ездить на ней или выгонять на простор как можно чаще, думая, что это облегчит приход жеребенка в мир, закалит его. Беременные степнячки поступали также, до родов стремясь больше двигаться. В меру, конечно. Этого уклада жизни придерживалась и северянка, помогая всем, чем могла: перебирала зерно, готовила, когда разрешили, помогала с чисткой и засолкой рыбы. Хельга даже порадовалась такому обороту, ведь ей, женщине, не привыкшей бездельничать, мало что давали делать после приезда в арад.
  Сейчас Хельга трудилась над вышивкой и ждала дочь в их комнате - спальнике, где они и жили вместе с Ман. Здесь же обитали все жены арада, дети, чернавки и ближние рабыни. Сам вождь имел отдельную комнату с ближними воинами, не обремененными семьей. Те же, кто имел жену, детей и иных родственников, селились отдельным домом. Так жила подружка Манат, дочь общинника-гончара Гуаша. Ее дом стоял вдоль длинной стены, ограждавшей арад, и состоял он всего из одной комнаты, в которой и спала вся семья. В Большом же Доме было разделение, ведь не потребно, чтобы воины спали с малыми детьми и женами самого арада, вот у Манат, Хельги, Сати, Имка, Самсары и были отдельные покои. Мать Заура была воительницей и могла спать, где хотела, обычно все же предпочитая обитать с женщинами, ибо единственное, на что первая жена позволяла себе жаловаться, так это на громоподобный воинский храп, который странно, что весь арад не будил.
  Завидев дочку, Хельга от удивления привстала. Манат несла кубок, до краев наполненный красной пахучей жидкостью, аккуратно, не торопясь, стараясь идти вдоль стеночки и даже опираться рукой, чтобы не расплескать драгоценный напиток. Его пили те, кто убивал врагов, ибо цена его была неисчислима для маленькой северянки: огромное количество мяса, рыбы, кожи, шерсти выменивалось на лаковые амфоры, от которых пахло дальней страной, морем, которое они преодолели, руками людей, которые собирали виноградные гроздья.
  Сати рассказывала, что старшей дочери арада довелось попробовать виноградную гроздь, что вырастили Пересекшие море уже здесь, в своем новом обиталище. Сладкие ягоды лопались на зубах, выпуская из-под тонкой кожицы сок, чем-то напоминающий мед и мякоть, таявшую на языке. Самсара тоже пила вино перед самыми родами, когда носила Имка, все понимали, что в животе ее растет сын, так пусть он попробует силу напитка, чтобы вырасти и стремиться к тому, чтобы сидеть там и с теми, кому его подают.
  Манат, пока раб, охранявший драгоценные кувшины, осторожно наливал в чашу красную дурманящую воду, даже стало известно, что Пересекшие море всегда удивляются тому, как пьют вино в Великой Степи. Оказывается, жители Империи разбавляют его водой, а вот степняки никогда так не кощунствовали, стараясь полностью прочувствовать вкус виноградного сока, считая, что разбавлять - переводить прекрасный продукт, все равно, что пить разбавленное молоко. Кто ощутит его вкус и жирность, если вместе с ним в чашке будет плескаться безвкусная вода?
  - Мама, это тебе! - девочка протянула третьей жене арада драгоценный напиток.
  Хельга отложила шитье и приняла кубок и рук дочери.
  - Самсара сказала, что тебе станет легче, - девочка уселась на низенький тюфяк, укрытый бараньей шкурой и поджала уставшую ногу. Ей сегодня пришлось поработать. И не раз исходить из конца в конец Большой Дом с поручениями, да еще успеть заштопать пять рубашек.
  Когда Хельга осторожно пригубила вино, Ман вдруг вскочила, всплеснув руками, она-то растяпа совсем забыла про лепешку. Та все еще лежала на дне сумки, которую носила через плечо на длинной веревке девочка. Конечно же, дивный хлеб остыл, но он все равно источал неповторимый аромат. Манат развернула тряпицу и протянула лепешку матери.
  - Вот! В масле!
  - Откуда ты это взяла? - удивилась северянка.
   - Самсара дала. Сати сказал, что он вкусный!
  Хельга улыбнулась, ее ладонь мягко коснулась головки девочки, приглаживая выбившиеся из косы прядки.
  - Ешь, мое солнышко, я не голодная.
  - Но тебе нужнее! - воскликнула малышка.
  Разумеется, третья жена и ее дочь в араде не голодали. Все было: и молока, и сыра вдосталь, и рыба, и лепешки, и корни, и травы, что давали огороды, и каши. Но жидкое золото из далекой жаркой страны придавало печеву особый вкус, делая его жирным и ароматным.
  - Ешь! - Хельга осторожно пересела ближе к дочери и, отщипнув крохотный ломтик, чтобы успокоить девочку, отправила его в рот, запив вином.
  Малышка с недоверием посмотрела на мать, та кивнула, ласково улыбнувшись, и Манат рискнула откусить кусочек, вскоре уже уплетая лепешку за обе щеки.
  Хельга приобняла дочь. Когда-то давно в другом мире, северянка ела масло и пила вино и меды. Отец Манат был одним из первых воинов дружины их правителя, он всегда возвращался домой с богатой добычей. Только однажды вместо кораблей их вождя приплыли совсем другие с черными воронами на корме. Те, кто прибыл на них, разорили и уничтожили поселение, убивая стариков и забирая в рабство женщин и детей. Раньше Хельга гордилась своей красотой, но в тот день она прокляла ее. Красивых рабынь не всегда оставляли себе, их выгоднее было продать, а не портить, так и отправилась северянка из родного края на далекий Юг, меняя хозяев и корабли. И, может быть, была бы она уже наложницей какого-нибудь жителя Империи, о которых на кораблях среди рабынь ходили страшные слухи. Но вмешалась судьба. И при перегоне с одного корабля на другой ее среди прочих увидел Нур, торговавший с северянами.
  Лишь прожив в араде почти целых двенадцать лунных оборотов, Хельга поняла, сколько заплатил степняк, чтобы ее отдали вместе с маленькой дочкой, которую везли в те же гаремы, предполагая, что если девочка пойдет в мать, красота ее лица и фигуры затмит увечье.
  Слухи о варанах ходили среди рабынь не лучше, чем об имперцах. Но Нур тронул сердце северянки, не дав ей разлучиться с дочерью. За это она была с ним ласкова. И видят боги, ей и ее малышке никто в араде зла не причинял. За что Хельга неустанно благодарила всех богов и степных и северных, а еще молилась она за Сиггрид.
  Иной язык, иные нравы. Северянка понимала, что дочери придется жить здесь, среди степняков, и коль прозвали ее именем Манат, пусть и привыкает к нему девочка, так ей легче будет. Но в сердце Хельга звала дочь так, как нарекли ее она и ее отец, чье тело, пронзенное стрелой, отданное на растерзание воронам и ветрам, так и осталось на далеком Севере. В другой жизни...
  - Самсара сказала, что я отправлюсь с ней на Большой арад!- детский голосок колокольчиком зазвенел под ухом впавшей в воспоминания Хельги.
  - Я знаю, солнышко мое! Я сама ее об это попросила! И арада Нура, - мать ласково поцеловала дочь в лоб.
  - Ты? Но почему?
  Девочка даже лепешку отложила, пораженно уставившись на мать.
  - Потому что коль позволяют боги, хочу я быть за твою судьбу спокойна. Тебе нужен муж-защитник, тот, кто даст дом и семью моей красавице.
  - Да нет, - девочка понурила голову, - мне не стать такой как Сати или Самсара.
  - А ты и не должна быть такой. Ты родилась там, где правят льды, а не степь, где светило чаще блеклый шар, чем обжигающий круг. Ты и должна быть другой. Но поверь мне, солнце мое, найдется тот, кто узрит в тебе красоту.
   - А зачем куда-то ехать? - Манат обняла мать, вдруг осознав, что вскоре ей будет не к кому прижиматься по ночам. Мама останется здесь, в араде.
  - Потому что арад Нур принял тебя в семью, когда взял меня в жены. Его власть простирается и над тобой.
  - Он стал моим отцом? - в огромных глазах Ман купалось непонимание.
  - В каком-то смысле да, теперь он решает, за кого ты пойдешь. Арад даст за тебя приданное, а сам сможет породниться с кем-то из других арадов. Тут так принято поступать с детьми вождей. Дочери уходят, сыновья приводят.
  - Я! Мена заберут?! - голубые озера наполнились слезами, а пальчики вцепились в материнскую руку.
  - Солнышко мое! Ты еще маленькая! Это будет еще не скоро! - обняла малышку Хельга. - Ты вырастишь. Еще много лет пройдет, прежде чем твоя кибитка отправится к мужу.
  Девочка непонимающе пожала плечами, привычно посмотрев на изуродованную ногу. Мать заметила этот взгляд.
  - Не грусти. Все будет хорошо!
  Манат улыбнулась по-детски чисто и невинно.
  - А может, я стану воительницей. Ведь на коне все равно хромаешь ты или нет.
  Хельга улыбнулась и потрепала выдумщицу по щеке, но сердце ее дрогнуло, потому что в огромных глазах Сиггрид мелькнул образ ее северного воина и его гибель, которую не забыть северянке до конца жизни.
  ***
  - Царь Лукий... - Элкоид не смог сдержать кривой усмешки, - желает поставить в известность Империю, что отныне ему подчиняются города Иллиар, Мариар, Тариар и более мелкие поселения на берегах Желтого моря. Им заключен союз с дочерью царя степняков, посему Империи никакие налоги и дань сей новоявленный правитель платить не намерен, посылает нам на единственном корабле, которому дозволено было покинуть порт, головы сорока Императорских цензоров, намекая, что так будет со всеми, кто придет на территорию его царства, и предлагает наладить торговлю на взаимовыгодных условиях.
  - Как будто они что-то платили до этого! Это были не налоги! Жалких крох в подоле юродивого возле Храма Всех Богов и то больше, чем то, что приходило с Севера! - возмущенно ударил по столу кулаком Маркус Сент, один из личных советников Императора, умевший торговать, за что и высоко ценился Элкоидом. Этот человек знал, куда и когда надо отправить корабли и чем должны были быть забиты их трюмы, чтобы получить наибольшую выгоду и наименьшие потери. Забавно, что возмутило его не убийство оценщиков и сборщиков податей, выход подвластной территории из состава Империи, а отказ платить налоги.
  - Выход из подчинения колонии на Севере плохо, но не критично, - советник Райтис переплел тонкие пальцы на животе, средних лет мужчина, напоминал дерево, на котором поселились живые лианы: тонкий, высокий с длинными руками и ногами. - Мы должны продолжить то, что начали. Вложено слишком много средств. Противник готов пасть под нашим натиском. Разве можно сравнить восток с его богатствами и рабами и Степь, к которой мы не можем подойти?
  - Это прямое неповиновение Императору! Это вызов Империи! - командующий Слай не мог не высказаться на сей счет. - Это может вызвать ропот и падение авторитета Правителя.
  - Ой, да бросьте, - махнул рукой Райтис. - Когда мы получим Восток, все недовольные и особо крикливые утонут в рабах, рабынях, пряностях и золоте, у них сил не будет встать с ложа, не то , что возмущаться. Тем более, если хоть часть сего послания - правда, и Лукий заручился поддержкой варваров, значит, на защиту городов могут выставить Копьеносца. Следовательно, молниеносно мы ничего не вернем, а потери большого количества солдат ради городов, которые не приносят особого дохода, сейчас не логичны. Это притом, что надо будет перекидывать людей с Востока!
  - Молниеносно не вернем?! Мы не настолько зависим от Ордена! - возмутился командующий.
  - Да что вы говорите? - усмехнулся Маркус.
  - Райтис прав, - кивнул Император. - Это на море мы... кхм... не зависим от Темных, но на суше мощь магии имеет решающее значение, и отрицать это, все равно, что считать, что огонь холодный , а лед горячий.
  - Надо вступать в те воины, командующий, где боги будут на нашей стороне, - усмехнулся Маркус.
  - Боги? - Элкоид вскинул голову. - В этом отношении мне кажется степняки к своим богам ближе, чем наши к нам.
  - Вы не правы, мой повелитель. Нам дарованы Темные... - на лицо Маркуса легла тень. Мужчина будто чуть испугался богохульства Императора.
  - Но может не одни степняки вскоре обзаведутся оружием против магов и тогда решать будут все меч и стратегия, - задумчиво заметил Элкоид.
  Император встал. Подлокотники деревянного резного кресла скрипнули под тяжестью его рук.
   - Считаю, что тут больше нечего обсуждать. Мы не будет отводить войска. Восток - важнейшее направление, это золото, рабы, но это еще и выход к Новому морю. Лукию сообщите, что в порты городов у Степи больше не придет ни одного корабля - ни военного , ни торгового. Ни о каких торговых отношениях не может быть и речи. Ограничить любое сообщение с колониями, усилить борьбу с пиратством. Приспешники Лукия взвоют похуже голодной своры, когда у них отнимут ткани , в которые они так любят оборачивать свои тела, вино и масло, которым они так успешно торгуют с дикарями. А также запретить любой выезд семей тех, кто отбыл в колонии и приветствовать тех, кто бежит оттуда.
  - Я слышал , несколько мастеров пытаются наладить виноделие, там достаточно тепла, влаги и хорошая почва, - заметил Райтис.
  - Тепла? Там реки могут покрывать льдом, и боги вываливают на землю горы снега! Ни один достойный сорт винограда не приживется на такой земле. А чем глубже уходить в степь, чем дальше идти на Север, тем непереносимее становятся зимы, - покачал головой Слай.
  - А вы, говорят, цените их уродливых лошаденок, командующий!
  - Да, ценю! Они выносливы и послушны. И они исправно поставлялись в нашу армию. Ни один наш скакун не сравнится на марше и на поле битвы с лошадьми варваров.
  - Ну, так начните разводить своих. Вам для этого нужны лошадь-девочка и лошадь-мальчик, командующий! - Маркус расплылся в улыбке.
  - Я бы предложил вам воспользоваться вашим же советом, потому что не далее как на празднике Поклонения вы жаловались на отсутствие наследника, так я вам сообщу, что для продления вашего рода тоже нужна девочка, фавориты понесут от вас лишь в случае, если боги вмешаются! - Слай и Маркус, к большому сожалению Элкоида, всегда находили повод поиздеваться друг на другом, хотя это и не умоляло их ума и ответственного отношения к своим обязанностям. Они понимали, что такое долг перед страной.
  Маркус вскочил, возмущенно ударив по столу кулаком.
  - Вы забываетесь!
  - Как и вы! Вам прекрасно известно, что есть породы, которые от смены условий проживания их родителей практически полностью теряют свои качества. Лошади варваров таковы, каковы они есть из-за родителей и климата, в котором те обитают.
  - А может дело в том, что ваши мастера не настолько знающие...
  - Господа! - Элкоид приподнял бровь.
  Оба спорщика замолчали, но если Слай с достоинством отвернулся и ныне взирал на Императора, ожидая, то Маркус продолжал возмущенно пыхтеть и испепелять профиль своего врага злым взглядом.
  - Император, как всегда, принимает мудрые решения, - голос мужчины в черном заставил собравшихся чуть поежиться.
  Глава Ордена Темных, Эллисиус Вам, восседал напротив Императора и во время всех обсуждений и препирательств молчал. Он вообще говорил мало. За что Элкоид любил тестя.
  Император отдавал себе отчет в том, что однажды глава Темных может встать и сказать, что Орден участвовать в битве не будет. Просто так. Без объяснения причин. Потому что дар Темных - это дар Богов. Осененные Смертью могут принимать решение, когда им быть орудием, а когда нет. И никто ничего не сможет сделать. Богатства, рабы и привилегии не помогут.
  И хоть пока подобных случаев в истории были единицы, которые пересчитывались по пальцам одной руки, ни один Император не был от этого застрахован.
  - Орден направит на Восток еще тридцать послушников в помощь армии, чтобы ускорить вашу победу, Император.
  Элкоид кивнул. Да, это значительно ускорит победу. Потому что никто на Востоке ничего не может противопоставить смерти, что несут Темные.
  Император видел, как в сражении у Двухглавой горы дымом заволокло всю долину, как беззвучно падали вражеские кони и люди под его действием. Смерть приходила за ним тихо, на цыпочках. Помнил он, как в панике уносилась конница, не попавшая в страшное облако и как убегала пехота, к которой подбиралась смертоносная мгла.
  Никакой чести в такой войне не было, не было достоинства в такой победе. Но жизнь и место, которое он занимал, давно приучили Элкоида к тому, что честь и достоинство дорого обходятся, магия гораздо дешевле...
  Глава 4
  - В неизведанных глубинах морских обитают эти чудовища! - второй сын арада понизил голос, стараясь напустить побольше страха на Манат - маленькую слушательницу его удивительных рассказов, забывшую про работу и испуганно прижавшую руки к груди. - Служат они водяному богу стражами, стелются по дну огромными тенями, глаза их цвет меняют, а вместо рук и ног отростки-щупальца, добычу ими сжимают чудища со страшной силой, ломая ей хребет, не давая вздохнуть. По восемь щупалец у них, представляешь?!
  Манат, высунув кончик языка, загнула пальцы.
  - Нет, - Имк замотал головой. - Это семь! Да, теперь правильно! Восемь! - кивнул мальчик. - Вот бы людям столько рук! Можно было б с четырех луков стрелять, а работы сколько делалось бы! - младший сын арада воздел глаза к потолку, прятавшему за толстыми балками и соломой небеса, где селились боги, которые явно просчитались, лишив человека такого количества конечностей.
  Мальчик в перепачканной краской рубахе и штанах, скрестив ноги, сидел на полу в комнате, где работала маленькая северянка. На коленях у него лежал развернутый свиток, по которому плыли удивительные рисунки - рыбы всех мастей: одни тонкие, как иглы, другие толстые и круглые, как наполненные бурдюки. Были рыбы-змеи, рыбы-кони, рыбы - птицы. Были и чудовища, при виде которых глаза Ман стали круглыми, как монетки Империи.
  Таких свитков у учителя Имка была целая корзина, возвышавшаяся над головой девочки на целую мужскую ладонь, и охранялись эти кусочки знаний пуще глазу. Ныне же что-то подсказывало северянке, что наставник ее друга еще не знает, что ценность, над которой он так трясется, пребывает сейчас на грязных коленках ученика.
  - И даже потопить ладью могут! - глаза Имка сверкнули.
  - А вдруг они сюда приплывут?! - поежилась Манат.
  - Нет! Они живут в воде, которую нельзя пить, - младший брат Сати покачал головой, бросая на девочку полный превосходства взгляд. - Да и на суше с ними легче сражаться. Это в море они страшны.
  - А они, и правда, такие огромные?
  - Раз корабли топят, то, наверное, не меньше самого корабля.
  Девочке вспомнились ладьи, вытянутые на песчаный берег возле арада, казалась себе крошечной в сравнении с ними Манат. Хотя, мать рассказывала, что корабли северян и уж тем более Пересекших море в разы больше.
  - Разве можно таких победить?
  - Учитель Акрисий рассказывал, что в Империи жил герой, правда, давным-давно, так вот он убил такое чудище и за это стал править.
  - Имк! - вопль второй жены арада заставил детей замереть.
  Мальчик ожил первым и шустро пополз на карачках в угол за корзины, в которые складывали сукно для Большого Арада.
  - Тссс! - шикнул он уже из своего укрытия.
  Как раз вовремя! На пороге возникла Самсара.
  - Где этот лентяй?! - вторая жена вождя выглядела уставшей и пребывала в дурном настроении, отчего даже две височные подвески, бывшие сегодня единственным украшением на хозяйке, возмущенно топорщились, а не весели и не поблескивали, как и положено золотой красоте.
  За ложь следовало суровое наказание, но выдавать друга Манат совсем не хотелось: Самсара была не в духе, а, значит, ухо Имка скорее всего покраснеет и опухнет.
  Северянка решила, что если врать нельзя, то промолчать-то можно. И девочка неопределенно пожала плечами, надеясь, что боги не заметят...
  - Увидишь - передай, что учение учением, а дел никто не отменял! Обоз выдвигается на рассвете! А как только сядет солнце, арад будет просить богов об удаче в походе и Имк должен быть в святилище в подобающем виде. А я с утра так и не увидела ни сына, ни его пояса, за которым он был отправлен!
   Девочка кивнула, едва удержавшись от того, чтобы испугано не сглотнуть, и не бросить взгляд на корзины.
  Вторая жена подозрительно сощурилась, но промолчала, вскоре шаги ее и приказы, которые раздавались всем, кто попался ей на пути, стихли в глубине Большого Дома.
  - Фух! - послышался облегченный вздох и два карих глаза показались из-за края плетеного укрытия.
  Правда, тут же эти два глаза наткнулись на Манат, которая по-детски забавно старалась подражать Самсаре и неодобрительно поджала губы на манер второй жены.
  - Иду я, иду! - пробубнил Имк, отряхиваясь и затискивая драгоценный свиток за пояс штанов под рубахой. - А я ведь хотел поведать тебе про черепах, - горестно качая головой, вздохнул мальчик. - Они дома с собой носят, как "старые" вараны.
  Имку нравилось рассказывать девочке то, что он узнавал от учителя, хотя бы потому, что никому другому кроме него самого, это было неинтересно. Вот скакать на лошади, стрелять из лука, убегать в поля, чтобы ловить диких птиц, рыбачить - это да, а слушать про всякие диковинки, которыми полнится мир за пределами Степи... Ффф! Это даже не сказания о великих воинах и царях. Это пустая трата времени! Манат же слушала его так же, как он наставника, открыв рот от удивления.
  Арад Нур считался хорошим вождем и пользовался уважением среди управителей, хотя и не все понимали и принимали таких как он. Степняки, чьи арады были ближе всего к Страшному морю и к Пересекшим, вели иной образ жизни, нежели те, кто селился в глубине Матери - Степи. Говорят, обитавшие севернее еще в шкурах невыделанных ходили, да мясо ели только убитого животного, редко пользуясь огнем. Преувеличивали, конечно, сказители. Но в словах тех было зерно правды. И хоть сплотилась Степь после нападения Империи, но жизнь одного ее края сильно отличалась от другого, а что непонятно, то чуждо и порицаемо. Неясно было степным северянам, зачем такие, как арад Нур и ближайшие его соседи, возделывают землю, обустраивают Дом на одном месте, обносят его неприступной стеной, стараются перенять умения и ремесла у Пересекших. Не задумывались те, кто так и жил, кочуя со стадами с места на место, что многое из того, что привнесли переселенцы из-за моря, сильно облегчило жизнь и даже приносило доход.
  Обучение сына, которому по разумению отца арад не перейдет, зато перейдет обязанность арад приумножать, было одним из новых "степных ветров", и набирали силу эти ветра. А если вожди были умными и дальновидными, то они не только перенимали новое, сами учась и обучая детей тому, что умели Пересекшие, но и улучшали старое: доспехи воинские и конские их были лучше и прочнее, сбруи богаче и удобнее, уж не говоря о седлах, еда сытнее и разнообразнее, одежда теплее и красивее, украшение изысканнее.
  Имк всячески старался не ударить в грязь лицом, часто удостаиваясь похвалы учителя и одобрительного кивка отца. Ему повезло, боги склонили разум мальчика больше к учению и наукам, чем к мечу и стрелам. Пока же тот, на которого возлагались Нуром большие надежды, выскользнул за дверь, молясь лишь о том, чтобы не попасться на глаза матери.
  Манат тяжело вздохнула, она бы с радостью послушала и про черепах и про летучих рыб, о которых обмолвился названный брат, но дела сами собой не делаются. А сегодня ночью выйдет весь арад к святилищу на большой праздник, где жрица будет взывать к высшим силам своим хриплым, каркающим голосом, приводящим в трепет всех кроме вождя и Самсары, прося принять арадовы дары - двух сильных быков и трех молодых жеребцов, ради удачи в походе и спокойствия в городище. Мама рассказала девочке, что степняки никогда не приносят в жертву кобыл и коров. Женское чрево священно, будь оно у лошади, варанки или северянки. Жертвовать тем, кто способен привести в этот мир новую душу, значит обречь род-племя на вымирание.
  Игла закрутилась в пальчиках, бегая между нитками, стягивая разорвавшиеся края, точно соединяя два берега. Но детское любопытство успевало выхватить взглядом, как муха с гудением уселась на лавочку возле ткацкого станка, а под корзины заполз огромный черный жук. Горячее солнце припекало ногу. Со двора через окно доносились лошадиный храп, перестук копыт, гомон людских голосов. Девочке хотелось туда, но работа и хромота не позволяли.
  В Араде работали все: и дети, и взрослые, И все же те, кто летами был как Ман или чуть старше, частенько сбегали в поля поиграть-помахать мечами-прутиками, рассказать друг другу страшные истории. Имк и Сати, даже зная, что наказание за то последует, тоже исчезали из дома. А Манат не могла. И обидно ей было, что нет резвости в ее ногах, и шептала девочка об этом богам степным, чьи имена - резкие, обжигающие язык, называли жрица и Самсара, и богам северным - холодным и грубым, о которых упоминала мать. Манат не умела еще обвинять и обижаться, просто удивлялась, что боги явно не заметили, какая из нее получилась бы хорошая всадница, лучница или мечница, или хозяйка Большого Дома. Хотя тут тушевалась северянка, представив, сколько всего надо уметь, чтобы держать в руках нити Большого Дома.
  ***
  Самой почитаемой женщиной арада была жрица Остроха. Высокая, статная. С черными проницательными глазами, длинными, гибкими пальцами, похожими на ветви ивы. Ходила она так, словно плыла по водной глади. Платье ее было все увешано золотыми бляхами, каждая - звонкое солнце, а на том солнце птица парящая, зверь бегущий, и все разные, ни одна другую не повторяла. Были там и диковинные существа, которых видеть могла лишь божья служительница, ибо глазам живых они не являлись.
  Святилище, в центре которого ныне стояла женщина, опираясь на посох, было круглым, как светило. В центре из белого камня было выложено Великое Древо с тугими толстыми корнями, необъятным стволом и густой кроной, у самого основания его высился на два локтя над землей алтарь. По бокам жертвенника стояли жаровни, выдолбленные в камне, украшенные изображениями животных и птиц, как на бляшках и подвесках жрицы. Манат всегда хотелось поближе рассмотреть их, провести пальцем по тонким линиям - очертаниям. Ведь о многих существах девочка лишь слышала, но видеть ей их не доводилось.
  Пламя и ночная тьма игрались, ласкались меж собой, одно перетекало в другое, всполохи плясали по блестящей поверхности камня, Остроха, пустившись на колени перед алтарем, шептала молитвы, и шепот ее перекрывал потрескивание костров, звуки шагов и людское дыхание, и казалось Манат, что девочка уже не в своем мире, недалеко от крепкой стены городища, а в другом, чуждом, куда может заглянуть, пока жива, только жрица.
  Люд пришел к святилищу одетый не так как обычно, это был праздник для арада, даже нечто большее. А потому бежала вышивка по рукавам и подолу, по вороту и груди. Поблескивали подвески из бронзы и серебра, а на ком-то и из золота. Игрались переливами света фибулы и бусы. Длинные безрукавки, высокие сапоги на ремнях, головные кожаные тиары с камушками-глазками.
  Мужчины и женщины, рабы и свободные, местные и пришлые гости, воины и мастеровые - все шли поклониться богам: дети чинно, как взрослые, шествовали рядом с родителями, выражая почтение и послушание, шаркали ногами старики в морщинистых складках и с упрямо торчащими подбородками, из тех, кто дожил до того времени, когда волосы на голове стали похожи на пепел.
  У самой границы круга рядом с Самсарой, Сати и Имком, который все же добыл пояс и избежал материнского неодобрения, стояли Хельга с Ман за руку. Женщина и девочка вышли из городища загодя, добирались до священного места они, не торопясь, часто останавливались, одной мешал живот, а второй хромота, но для девочки это было самое настоящее счастье - идти с мамой, сжимая в ладони ее пальцы и слушать ее нежный голос.
  Воины стояли отдельно от семей полукругом.
  Все смотрели на жрицу, которая верховодила в святилище, тут ей уступал даже арад.
  Хельга, пока они с Ман шли, рассказывала, что такого не было на Севере. Таинство общения с богами там доступно было лишь самым сильным мужам рода. Здесь же боги внимали просящей их женщине, и Остроха, не боясь, опускала руки в огонь и в кровь, вознося просьбы и мольбы. И голос ее в такие моменты заставлял мурашки бегать по спине, будто уста жрицы были вратами в тот мир, что способен был даровать великие блага и принести страшный вред.
  Девять сильнейших воинов вошли в священный круг, не ступая, однако, на прекрасное древо, не оскверняя его сапогами, в руках их сверкали на длинных древках наконечники - победители Имперских легионов. Ведь именно они и то самое главное Копьё стали спасителями Степи.
  Воины замерли изваяниями - камнями, пока святилище заполнялось людьми, и лишь ветер игрался с длинными волосами мужчин и женщин, сжимавших смертоносное оружие. Этот же ветер приносил из степи запахи трав и близкого дождя, а едва заполнилось пространство вокруг не пересекаемого круга, он стих, будто потерялся в копьях.
  Они ударили одновременно, в такт песне, что полилась из уст жрицы, ускоряясь с каждым словом. Металл задника копья звенел о камень под ногами, как гром и топот копыт, сотрясая землю. Люди подались вперед, небо ответило всполохами там, где засыпало светило.
  Широкие одежды жрицы раскинулись в стороны, укрыв собой всю крону Древа. Голос ее опустился до шёпота, пронизывающего, как ледяной ветер. Копья замерли занесённые. Она же двинулась к корням, ступая босыми ногами по стволу. Воздух за ее спиной заклубился, а на кроне за ее спиной показался связанный молодой бычок, завалившийся на бок. Манат едва слышно ахнула, подивившись силе богов и жрицы. В руках Острохи сверкнул длинный кинжал, и вскоре по белому камню поползла кровь, она не сбегала струйками на землю, а окрашивала крону в цвет самой жизни. Жрица взмахнула длинным одеянием и пошла дальше и кровь, как живая, следовала за ней.
  Там, где стелились корни, женщина опустилась на колени, приложившись лбом к основанию Древа. Воздух вновь заклубился, и второй молодой бык замычал сквозь спутавшую морду его веревку. Взмах кинжала и опять бежит кровь.
  Манат, как и все, затаила дыхание. Примет ли жертву бог?
  Тела быков дернулись, и точно зыбкая топь, твердый белый камень потянул их внутрь Великого Древа. Над толпой пролетел радостный вдох. И люди, следившие до этого за движениям жрицы, запели вместе с Острохой. И копья помогали им держать ритм и стройность. Манат тоже пела. И даже уже не удивлялась тому, что прекрасное Древо белело на глазах и совсем скоро стало снова, как снег.
  Алтарь, к которому подошла жрица, освещало пламя костров. Тени плясали по его поверхности причудливые танцы, виделись в этой пляске души ушедших ещё не обретшие нового воплощения. Вот мелькнул силуэт девушки с гибким станом и руками-крыльями. Вот мужчина - тень грозный и воинственный.
  Сейчас должно было состояться главное действо - передаст арад жизни и смерти вершителям коней. Свежих, молодых. Чтобы боги, сражающиеся с Великим Злом, сменили своих уставших, и мечом да светом очистили путь обозами Нура, защитили сам арад, в котором оставался главой старший брат вождя Дор, который стоял ныне в круге. Он был сильным первым воином. С седыми прядями в тёмно-коричневый косах с яркими карими глазами. И казалось Манат, что он не умел улыбаться. Всегда лицо его было хмурым как осеннее небо.
  Жеребцов подвели к алтарю трое молодых воинов, которые первый раз готовы попытать счастье на Великом Выборе за право обладания Копьём. Среди них был и Заур. Пламя плясало на его лице, и чудилось, что отражает оно мысли юноши, все о битвах и походах. Арад Нур часто шутил, что сын, должно быть, был в прошлом перерождении свирепым степным царем. Да так и не очистилась от той жизни его душа так и жаждала крови, меча.
  Кони были красавцами. Манат бы побоялась приблизиться к такому ближе, чем на пять шагов, а уж за узду бы и не удержала, но из рук молодых варанов вырвать было гораздо сложнее, чем из маленьких пальчиков северянки.
  Для всех степняков, жизнь которых напрямую связана и зависела от лошади, это жертвоприношение было самым искренним обращением к богам, ведь взлелеянные заботливыми руками кони могли спасти не одну жизнь. Но варанов утешало то, что седоками их станут боги- благодетели. А это самое главное.
  Манат не раз видела, как резали коров и свиней, овец и коз. Они тоже были частью племени, о них тоже заботились. Но они были рождены, чтобы давать пишу. А вот как переходят в иной мир кони, Манат смотреть не могла, хоть и не была по крови степнячкой.
  Заур, который в прошлый праздник стоял недалеко от нее, заметил, что девочка отворачивается, и отругал, сказав, что так делать не следует. О жертве нельзя сожалеть. Ее нужно отдать искренне. Иначе боги могут не принять самое дорогое.
  Манат запомнила это и смотрела. Старалась смотреть...
  Но выходило так, что глаза опускались на белое Древо, готовое впитать кровь новых жертв. Заур не увидит и не отругает. Имк даже не скажет ничего. Он тоже не любит, когда убивают коней. Мама, стоявшая рядом, тоже не смотрела - живот при виде крови сразу схватывало.
  И девочка, сдавшись, подняла глаза на темное небо, в котором тонули звёзды - глаза богов, следивших за этим их миром.
  Гроза, шедшая с запада, приближалась и удары копий смешивались с ударами грома.
  Глухие звуки, падения тел. Ликование людское и радость, что древо понимает дар. Волна радости была почти ощутима, как крылышки стрекозы, она касалась лица и рук.
  Значит, все будет...
  Крик, едва зародившийся, застрял в горле. Женщина, мать одного из мастеров, живших в Большом Доме и не раз виденная Манат, рухнула на землю, как поражённая смертью.
  Все замерли. Занесённые копья застыли в воздухе.
  Удар сердца, ещё удар, ещё. Вдали громыхнул гром.
  Кровь коней затопила древо. Она светилась и переливалась, шла рябью.
  Никто не двигался, будто сама великая река бытия замёрзла.
  Сердце Манат же вдруг ухнулось в пятки. Девочка схватилась за материнскую руку и прижалась к Хельге застывшей как и все.
  Падшая вдруг взвыла, как воет голодный шакал и вскочила на ноги резко и быстро для своих уже не молодых лет. Волосы старухи разметалсь, лицо сделалось безумным, а в глазах плясало пламя костров. Родичи ее отшатнулись, но и не они одни.
  Даже воины сделали шаг назад, можно сражаться с противником - человеком, но тут, среди пляски душ женщина могла стать воплощением великого духа.
  Для духа не было запретов и старуха бросилась прямо через круг, ступив ногой на залитый кровью ствол, к семье арада Нура.
  Первым полетел на землю отброшенный, как котенок, Имк. От сильного толчка упала на колени Самсара, едва не угодив руками на покрытые кровью корни древа.
  Руки обезумевшей варанки рванулись к Хельге, заслонившей собой Манат, инстинктивно спасая то дитя, чью ласку женщина уже ощутила. Сухие, но в безумии сильные пальцы степнячки сомкнулись на шее беременной женщины.
  - Дульге, - хрипела старуха, обдавая третью жену арада смрадным дыханием. - Дульге!
  Ноги северянки подкосились. Манат же била кулачками по спине той, чей разум забрали боги, но старуха ничего не чувствовала, сдавливая все сильнее горло жертвы, заставляя женщину клониться к земле.
  Все случилось быстро.
  Сверкнул меч, отсекая голову безумной, и сильная рука отшвырнула дергающееся в конвульсиях тело от третьей жены арады, оно рухнуло прямо на Древо, обагряя его алой жизнью. И показалось Манат, что этого оно и ждало. Человечьей крови.
  Мать пыталась отдышаться, одной рукой схватившись за шею, а другой за живот. Глаза ее вдруг закатились и женщина начала заваливаться в сторону.
  Арад Нур, в чьих руках только что был меч, легко подхватил жену на руки, не дав упасть, кивнул воинам, и понес Хельгу в сторону Большого Дома. Самсара побежала за ними.
  Краешек материнского подола, в который вцепилась испуганная девочка, вырвало из руки. Маленькая северянка потянулась за уходящими, поковыляла, стараясь ухватить безвольную руку матери, но не смогла поспеть. Нога мешала, спотыкаясь обо все. Девочка падала и поднималась, роняя солёную росу, потеряв все ориентиры, даже небо и землю, кроме одного - мама.
  Друг оказался рядом - Имк подставил плечо и обхватил девочку за талию, помогая скакать на одной ножке. А размашистый шаг Нура уже донес его и маму до высокого забора, ограждавшего городище и скрывшего от девочки мужчину и женщину через мгновение, вскоре за ним исчезла и Самсара.
  Девочка испугалась, что больше не увидит Хельгу, не почувствует материнского тепла, что та уйдет, исчезнет, и сама память о ней сотрется, как воспоминания об отце. Усталость и страх валили с ног. Силы закончились, земля оказалась у самого носа, но чьи-то руки все же не дали девочке рухнуть.
  Заур нес крохотное тельце так же легко, как его отец Хельгу, даже легче, ведь Манат весила, как кролик. Стена городища вдруг оказалась совсем рядом. Никогда так быстро северянка не бегала и не ходила. Разве что лошадь могла её так нести. А вот и комната, и голос Самсары. И мама! Дышащая, живая приложилась к кубку. Нур стоял у стены, держа амфору и не отрываясь, смотрел на вздымавшуюся и опускающуюся грудь третьей жены.
  Заур поставил малышку на ноги прямо у лежака Хельги и та сразу же схватилась за протянутую мамину ладонь.
  Едва оторвавшись от кубка, Хельга воздела глаза к мужу.
  - Молю тебя, арад мой, сдержи обещание.
  ***
  Кибитки были удивительные. Манат любила ходить вокруг них, стоявших в ряд возле загона для лошадей. Высокие, покрытые войлоком и шкурами возы, деревянные части которых заботливо укрывались соломой. Такие кибитки умели делать только вараны. Слышала Ман, когда-то не было у степняков Больших домов и арадов, и кочевали народы вот в таких домах и летом, и зимою, и в мороз, и в зной. Девочка помнила, но очень смутно, что давным-давно ехала в такой кибитке, мама говорила, что арад Нур вез в них рабынь с Большого Базара... Они с мамой тоже были среди этих рабынь. Кибитка была целым маленьким Большим Домом. В ней даже комнаты были - целых две. В дальней, самой теплой, защищенной от осенних степных ветров, и ехала тогда будущая третья жена арада Нура с маленькой дочкой, в соседней рядом с пологом, прикрывавшим выход к козлам, жались три рабыни из далекого племени моравов, женщины их были некрасивы, зато умели они искусно плести, ткать, вышивать, чему обучали их с самого детства, как воинов держать меч.
  И вот теперь довелось северянке освежить воспоминания о том, каково это ехать в маленьких домах. Таких кибиток отправилось от арада на сход больше десятка. И лишь одна предназначалась для женщин, которые верхом не смогли бы осилить всю дорогу. Остальные были полны товара, который понравится тем, кто прибудет на Великий сход. Ведь вез Нур не только кожи и сукно, но и масло, золотые украшения тонкой работы мастеров Пересекших море, вино, горшки и прочую посуду, украшенную так, как принято в Империи За Водами: ее покрывали лаком, а под ним бежали золотистые олени, летели птицы, луна и солнце могли вместе освещать нарисованную землю.
  Вместе с Манат ехала в кибитке Самсара, которая может и размяла бы кости в седле, но слишком много дел было у второй арадовой жены. Ведь муж и сыновья должна были появиться на Большом Совете в полном блеске. А потому правились и чинились кожаные и тканные рубахи и штаны, халаты и перевязи. Начищались панцири и наборные пояса.
  Девочка помогала, как могла. И довольна была такой помощницей Самсара. Маленькая юркая Манат не мешалась под ногами, исправно делала всю мелочь, что ей поручали, и молчала, успевая восторженно внимать тому, что рассказывала вторая жена вождя.
  А когда столько времени ехать, вдосталь можно наслушаться удивительных историй и сказок. Открыв рот от удивления, сидела не только Манат, но и ехавшая с ними рабыня Ара.
  Рассказала Самсара, как выбирают будущих жен себе арады, младшие и старшие воины.
  Была и сказка про улянку из богатого племени, жившего у самого Страшного моря, недалеко от города Пересекших, сама воительница выбрала себе в мужья воина из пришлых из Империи.
  - Да неужто приняли в свой круг чужеземца из вражьей страны? - всплеснула руками более понятливая Ара.
  - Ходят легенды, что он вызвал одного их сильнейших арадов на Совете, преклонился перед его умением воевать, сидя лошади, и предложил сразиться с ним в кулачном бою. Говорят, долго бились они, но чужеземец сумел одержать верх.
  - И долго он правил? - Ара даже забыла про дела.
  - Нет, но потомков оставил, они, говорят, так и ходят над арадом, что у самого моря,- Самсара усмехнулась.
  Много удивительных сказок и историй знала улянка, умела она рассказывать, голос ее то падал до шепота, то возвышался, и чудились в нем громовые раскаты.
  Имк как-то поведал Манат, что мать его должна была быть посредником между богами и людьми, потому что родилась она в месяц и день когда спускаются с небес, восходят из земного чрева боги, и не обретшие нового воплощения души воронами устремляются к человеческому теплу.
  Но молоденькая улянка приглянулась Нуру, тогда еще первому воину, сумевшему один раз сплотить соплеменников и отстоять арад, когда старого вождя забрали боги, как и его сыновей. Отцу Самсары было выгоднее отдать дочь Нуру, замолив богов жертвоприношением богатым, что он и сделал.
  И хоть давно уже Самсара - мать и хозяйка, жило в ней что-то иное, особое, что в простых людях и не сыщешь. Многие считали, что боги до сих пор благоволят арадовой жене, оттого редко кто спорил и противился ее приказам и просьбам, будто боялись наказания и подчас не кнута или тяжелого, как кузнечный молот, слова арада.
  А еще Манат выбиралась из кибитки, чтобы хоть часть времени провести в седле.
  Девочка помнила, с какой опаской подходила к красавице Ягодке. Та подарила табуну арада много сильных жеребцов, сейчас же хоть и была лошадь стара, смирна и нетороплива, но, если надо было, в ней еще хватало мощи, чтобы унести седока от опасности.
  Обоз двигался не спеша, останавливаясь на ночь, разводя большие костры, на которых дымилось мясо, а на углях томились до утра каши, и это жизнь Манат жутко нравилась, даже чуть сглаживая отсутствия материнского тепла по ночам.
  Хельга пришла в себя быстро. Главное было успокоить того, кто жил в ее чреве, но и братец вскоре после происшествия заснул, изредка сообщая о том, что с ним все в порядке. Манат же в ночь перед отъездом спала плохо, да ей и не хотелось, она жалась к матери, укрывая спящую женщину теплой шкурой, если та сползала и слушала мамино дыхание.
  На утро на шее женщины остались синие-красные разводы, но бледность с щек ушла. Однако весь арад был молчалив и хмур, Манат понимала, что в ритуале что-то пошло не так. Боги могли осерчать. Но то, что мама жива, перевешивало для девочки все остальное.
  И лишь спустя несколько дней после отъезда хмурые лица стали изредка освещаться улыбками. Но разговора о жертвоприношении все избегали, даже Имк.
  Но все вроде бы пошло своим чередом. Друг привозил из степи растения, о которых рассказывал учитель и мать, которая умела врачевать раны. Показывал птиц. И получал подзатыльники от старшего брата, когда умудрялся не попасть в цель из лука с нескольких лошадиных шагов.
  Девочке понравилось ездить верхом так же, как ехать в уютной кибитке. Теплый ясный день приносил впечатлений гораздо больше, чем нитка с иглой.
  Вдалеке, почти у самого горизонта, виднелись кибитки других арадов. Частенько мимо них проносились всадники, одни приветствовали Нура и его обоз, другие едва ли кидали взгляд.
  - Вон кибитка с красной полосой. Это арад Гошуш, - Самсара тоже решила проветриться и ехала рядом с Ман. - Он толст и скуп. И покупает больше всех вина. Его сыновья рождены от северных варанок, у них светлые глаза и хорошие зубы. Но мало мозгов. И арад его вскорости будет обезглавлен, потому что надо иметь что-то большее, нежели сильное тело и высокий рост, чтобы править.
  - Чем же Гошуш так насолил моей хозяйке? - голос Нура заставил Манат завертеться в седле в поисках арада.
  Отец ее братика, который вовсю пихал Хельгу, ехал расслабленно, отпустив повод. Конь под ним реагировал на малейшее движения хозяина, даже дышал с ним такт. Светло-карие глаза мужчины с любопытством изучали профиль Самсары в ожидании ответа второй жены. Женщина повела плечами.
  - Он сватался ко мне сразу после тебя, мой арад.
  Глаза Нура сощурились.
  - Если это так, то почему же ты не верховодишь в его доме? Уже тогда было ясно, что первый сын займет место отца. Его арад был богаче тогда.
  Самсара прикрыла глаза и улыбнулась своим мыслям.
  - Ты знаешь, мой арад, кем я должна была стать. Пламя и ветер говорили мне, что твои дети будут умнее и сильнее.
  - А мне кажется, что дело не только в этом... - по губам Нура скользнула хитрая улыбка.
  Черная бровь второй жены поползла вверх.
  - Он уже тогда не отличался статью, хотя не так давно заслужил право ехать во главе арада. Я боялась, что он меня раздавит. Да и воняет от него как ... - Самсара осеклась, увидев округлившиеся от любопытства глаза Манат, - не потребно.
  Муж и жена переглянулись и улыбнулись. Какая-то искорка, название которой Манат еще дать не могла, пробежала между ними. Когда-то обжигающе горячая, но теперь, даже тлея, она дарила приятное тепло, арад и его жена хранили частички этой искорки в себе и каждому с нею в сердце было хорошо.
  Глава 5
  Долго ворочалась Манат, пытаясь заснуть. Девочка провела в седле почти полдня и ноги жутко ныли - устали  удерживать собственное тело на широкой спине Ягодки.
  
  Нынешний дневной переход отличался от предыдущих дней в пути. Мир вокруг был сер. Ветер, летавший среди холмов, покрытых колючей, пожелтевшей от летнего жара травой, вроде бы и нес тепло, но был полон запаха тлена и увядания.
  
  Обозники понукали лошадей, кидая настороженные взгляды на восток, и по большей части молчали, не отпуская привычных воинам шуток, не вступая в перебранки. Вторая жена арада тоже была хмурой, как небо над головой.
  
  Имк поведал шепотом, наклонившись к девочке так близко, как только мог, про древнее святилище, мимо которого пролегал путь обоза. Там приносили в жертву людей давным-давно. Жуткие легенды ходили про это место. Лилась здесь кровь тех, кто не был степняком по крови. Боги чужеземцев - пленников, не могли забрать духи своих, ведь никто не мог противостоять мечу и огню варанов и их Высших покровителей, оставляя души запертыми на этой земле навечно, без права на перерождение и покой.
  
  Имк умел рассказывать...  И казалось теперь Манат, что за стенами кибитки ходят и плачут серые бесплотные призраки людей, принявших здесь страшную смерть. Скользят их дымчатые пальцы по коже, крепко обтянувшей деревянные "кости" телеги, босые ступни не приминают травы.
  
  Может, и душа той, что боги так неосмотрительно допустили до мамы, тоже здесь?
  
  Северянка никогда не видела, но знала, что первые воины вершат суд мечом над преступниками, будь то свои или пришлые, смевшими покуситься на жителей арада или его добро. А Нур был даже не первым воином, он  был вождем.
  
  Мама говорила, что есть глупые вожди, которые убивают всех подряд. Нур таким не был. Арад никогда не обижал ее или маму. И говорили общинники о нем, как о вожде, которому благодаря уму и прозорливости благоволят боги, и всегда он обходится "малой" кровью, но, как оказалось, и он может быть безжалостным. Но его право -  право бога - судить виновных.
  
  И помня побелевшее лицо матери, ее закатившиеся глаза и слабеющие пальцы, соскользнувшие с рук старухи, в Манат расцветали, как пламя, в которое подбросили сучьев,  радость, что все произошло именно так, и благодарность Нуру. Ведь обезумившая напала на Хельгу. Прикоснулась к самому дорогому для ребенка.
  
  Но...
  
  Хоть детская память и пережитый страх услужливо стёрли острые углы впечатлений,  кровь и древо-камень, что впитывало алую жизнь, стояли перед глазами Манат.
  
  Легко отсекали головы птицам степняки. Коровам и быкам, баранам и козам лишь после того, когда аккуратно снята шкура. Но никогда не видела Манат, как летит с плеч человечья голова. Как глухо она ударяется об утоптанную землю. Как легок в умелых руках меч, почти невесом и смертоносен. Жуть этой лёгкости снилась девочке, не желая отпускать. Кошмары убегали при свете солнца, но все равно подкрадывались, как коты, едва опускалась ночь.
  
  Нур был большим мужчиной, высоким. Старуха едва доставала ему до плеча. Он мог отшвырнуть ее как перышко... А может, раз старуха лишилась разума по воле богов, по-другому было нельзя?
  
  ***
  
  Самсара и Ара крепко спали, а вот бока северянки наотрез отказывались найти удобное положение на жестковатом ложе. Не выдержав, девочка на коленях подползла к выходу из "домика", захватив бурдюк с вечерним молоком. Имк говорит, что страхи надо встречать лицом к лицу. Да и выход из кибитки был обращён к тёплому костру - огню- богу, который не даёт нечисти притронуться к живым. Ведь потому и ставят жаровни и разжигают костры вкруг святилища.
  
  Ночная прохлада после душной кожаной норки приятно охладила лицо. Боги ещё дарили тепло земле, хотя была уже осень, вот-вот ринутся с небес капли бесконечных дождей и подуют холодные ветра.
  
  Большой Арад так и собирался, каждый раз рискуя увязнуть в болоте, это было время, когда в большие походы уже не шли ни друзья ни недруги.
  
  В степи царствовала ночь. Обозы стояли кругом, слышалось тихое похрапывание лошадей, потрескивал костер.  Имк и те воины, что не несли службу, охраняя обоз, обычно спали в этом круге недалеко от теплого костерка.  Но в этот раз пяточек был пуст. Лишь массивные фигуры двух мужчин отбрасывали тени на примятую большими колесами и копытами траву.
  
  Манат тихо села на пол кибитки, чтобы ее не заметили и не погнали обратно, и приложилась к горлышку бурдюка. Молоко было сладким, плотным, пахучим. Оно утоляло не только жажду, но и голод. Коровье. Конское и коровье молоко разные. Кобылье - дикое пряное. А коровье - нежное и гладкое, как  выделанная выстриженная шкура.
  
  Девочка уже привыкла к тишине, как вдруг один из тех, кто сидел у костра, заговорил. И голос его, узнанный Манат, заставил северянку вздрогнуть.
  
  Дор!
  
  Тот, кто должен был охранять арад и заботиться о его обитателях. Пять дней назад он поднял руку, стоя на крыльце Большого дома в знак прощания и желая удачного пути.
  
  Что-то случилось... Мама!
  
  Живот Манат свело от ужаса.
  
  Но мужчина говорил и, прислушиваясь, успокаивалась  северянка.
  
  - Жертва в этот раз была щедра, но как бы щедрость не обратилась против  нас. Твои глаза, твой разум застилает вожделение к холодной женщине. Это не хорошо, брат! Ты идёшь против воли богов! Во всем! Однажды Высшие устанут от того, что ты нарушаешь традиции и, несмотря на благоволение, последует  наказание. Я узнал, что ты предложил отдать новоявленному царю Пересекших степную дочь в жены. Это правда?
  
  - Это был не только мой совет, - заметил вождь. Голос его звучал тихо, чуть ли не сливаясь с говором пламени.
  
  - Да, его произнесли несколько ртов. Но ум его породивший был один. Они слушают тебя. Они верят тебе.
  
  Нур молчал.
  
  - Если боги отвернутся от вождя, пострадает весь арад. Они сказали тебе своё слово устами потерявшей разум, тем, что она едва не лишила тебя твоего отпрыска.
  
  Манат не удержалась и приподняла голову над бортом телеги.
  
  -        Как ты мог дать царю такой совет?  - мужчина у костра вскочил на ноги.
  
  Вождь медлил с ответом. Но когда он заговорил, будто все иные звуки замерли, дабы не мешать Нуру.
  
  -        Ты все еще считаешь,  что ты - степняк?- вождь покачал головой, так и не оторвав взгляда от углей, по которым красными змейками бегало божественное пламя. - Если это так, твой дом под угрозой. И всех, кто так думает. Мы уже не степняки, но и не новое племя. И те, кто назывался нашими соплеменниками, не погнушаются разорить наш дом и забрать все самое ценное.
  
  -        Северные не пойдут против нас! - прошипел Дор.
  
  -        Пойдут! Их жизнь все еще грабеж и кочевье. И коль вожди их решат, что мы отныне враги - их орды будут у нашего порога.
  
  - У нас с ними одна кровь! - рявкнул Дор.
  
  -  Они не знают, с какой стороны подойти к плугу, как держать станок с нитями. Этим ты уже отличаешься от них. Твои доспехи прочнее, оружие лучше, у тебя есть высокие стены, за которыми можно укрыться. Ты не спишь верхом на лошади, когда кочует твой арад. Скажи мне, ты все еще степняк?
  
   Дор замер.
  
  - Я говорю ближним арадам те же слова, что и тебе. И они видят в них истину. И они, и я понимаем, что нас спасет единство, и не только меж собой, но и с теми, кто севернее нас, кто летом еще кочует, а зимы переживает под стенами наших арадов, зная, что у них будет зерно, вино, пища скоту и лошадям. Для них цена на доспехи и оружие должна быть ниже. Почета и уважения им должно быть больше. Они - наша защита от орды. Мне нужна их клятва - прийти на помощь, их всадники, если мы хотим отстоять границы. Но у нас есть еще один враг - Империя. От нее наш щит - Вольные города. Нам нужен союз  с ними.   К тому же, если эти силы уравновесят друг друга, у нас будет шанс жить и процветать.
  
  -        Вольные! Бунтовщики! Сюда теперь придет Империя! Она сметет изменников. Вырежет всех, кто держал в руках оружие, когда восстали предатели. Узнав о союзе, они придут и к нам.
  
  -        Не придут! Пока не придут! В Вольных городах укрепленные крепости, закрытые цепями бухты. К ним трудно подойти. К тому же имперцы умеют воевать только магией. Они забыли, каковы битвы, где гибнут их люди, - Нур кинул на угли пук сухой травы и та, пожираемая алчным пламенем, обратилась черным пеплом.
  
  -        А ты их помнишь? - кинул презрительно брат. - Мы тоже забыли, что такое большая война. А ты хочешь развязать новую!
  
  - Ты стал бояться смерти?
  
  Дор взрыкнул.
  
  - Да, я стал бояться. Напрасной смерти, брат. Ты должен понимать, что от тебя зависит судьба нас всех.
  
  - Ты считаешь меня глупцом? - Нур поднялся. Они были с Дором одного роста. Высокие,  с орлиными профилями, волосами до плеч, собранными в две косы.
  
  - Я считаю что ты... - прошипел Дор. -  Да, я так считаю.
  
  - А я  считаю, что глупец у нас один. Тот, кто бросил арад на своего сына из желания высказаться по поводу того, что уже и так решено. Когда я вернусь, брат, за это последует наказание.
  
  Однако Дора не так волновал гнев вождя, как то, что последний задумал совершить на Большом Совете.
  
  - Что ты намерен делать? Ты должен мне сказать. Я обязан быть готов, если завтра в ворота арада будут стучаться орды твоих недругов.
  
  - Мои решения не изменились. Союз племен. Царь во главе. Царь из средней степи. Значит, с ним те, кто контролирует торговые пути.
  
  - Никто не мог объединить степняков. Никому не под силу обуздать ветер.
  
  Нур запрокинул голову.
  
  - У нас нет выбора. И дело не только в северных и Империи. Говорят, на востоке зарождается новая сила, брат. Молодая. Конница. Мужи, которые ушли с насиженных мест, изгнанные войнами. Они придут сюда. Им, как и всем, нужны земля, богатство, рабы. Либо мы сможем противостоять им, либо нас сметут, уничтожат, как и мы тех, кто был до нас. А я хочу, чтобы моим детям привольно жилось в степи.
  
   - Боги не дадут нам сгинуть, - передернул могучими плечами брат вождя.
  
  - Боги дали сгинуть тем, кто был тут до нас и их предшественникам и их.
  
  - Но ведь они дали нам копьё! И против нового врага помогут!
  
  - До нас были суммоги, говорят, у них был меч, а до них нуротеты у них, говорят, был лук. До Империи был  фараон, а до него только боги и ведают что. Разницы нет. Мы, империя, восток... лишь поле битвы. Сегодня проиграет один, выиграет другой, завтра наоборот. Для вечных богов мы - пыль. Уясни это, брат, и будь готов к переменам.
  
  ***
  
  
  
  Манат помнила, какой восторг испытала, увидев то, во что превратилось огромное поле, тонущее за горизонтом вмести с голубым небом, по которому бешено неслись облака. Все огромное пространство было заставлено шатрами и кибитками. Сновали люди. Проезжали вооруженные группы всадников. Они все были такие разные и такие похожие. Доспехи и плащи, начищенные фибулы и ножны, наборные пояса, шаровары, крепкие куртки. Бороды и бритые лица, длинные косы и поблескивающие на солнце черепа. Но почти у всех на лицах светился неподдельный интерес. И ожидание. Привезенные на показ дочери ждали увидеть тех, кто определит их судьбу до самого ухода из этого мира. Их лица мелькали в крохотных оконцах кибиток, мимо которых следовал обоз. Девочек не показывали до момента выбора, и не покажут, если выбор не состоится.
  
  Воины ждали Великого Ритуала, на котором определится избранный богом носитель копья и защитник степи, арады, как Нур, знала теперь Манат, думали о Большом совете, где они решат, как жить степнякам, если не на много лет вперед, то на много лунных оборотов точно.
  
  Где-то вдали, наверное, в центре этого грандиозного "моря" колыхалось и переливалось в лучах светила полотнище - тамга. Их было много, у каждого арада свой на главном шатре. Но этот выделялся и тем, на какую высоту его поместили, и тем, какого он был размера, и яркостью, и блеском украшений. Царский родовой знак. Как змея, свивался он в причудливые кольца. Имк сказал, что это символ небесного барана. Великая благодать - ходит под таким знаком. Потому что не первое поколение этого рода имеет главное слово в Степи.
  
  Обоз Нура шел по прямой, как полет стрелы, уходящей за горизонт дороге, так утрамбованной копытами и кибитками, что казалась она почти каменной, как те, что строили имперцы. Их дороги, вымощенные камнем,  в отличие от остальных, были проходимы до глубокой осени. Арад Нур требовал подновлять их. Говорят, его примеру последовали и другие вожди. Это дорога рассекала лагерь, но была не единственной нитью, объединяющей дальние концы огромного поля.
  
  Место арада северянки оказалось совсем не далеко от царского. Пустующий большой участок земли с единственным шатром с полотнищем Нурового рода - знаком Оленя примыкал к другому становищу, за которым уже и виделся роскошный царский шатер.
  
  Манат, Самсара и Ара сидели в кибитке до тех пор, пока арад не расставил весь обоз в нужном порядке, выставив телеги по кругу, отделившись тем самым от остальных соседей.
  
  Только после этого старшие женщины сошли на землю. И  сразу же последовали в установленный шатер, туда же вскоре прошла и Манат, укрытая большим покрывалом.
  
  Краем глаза девочка заметила, что у импровизированного входа уже стоят всадники и пешие, приветствующие Нура: одни хорошо одеты, на отличных, так почитаемых варанами лошадях, широкогрудых, низкорослых, сильных.
  
  Другие не выделялись нарядом, зато были богаты оружием.
  
  Имк пытался сделать вид гордый и представительный, но выходило это  с трудом, потому что везде мальчишеские глаза успевали, а ноги так и норовили унести исследовать это огромное скопление новых людей и впечатлений.
  
  Заботу о младшем брате взял на себя Заур, который бы и сбрую на Имка накинул, если б мог, дал бы и подзатыльник, но пока лишь грозно окликал.
  
  И он сам, и арад Нур, и все сопровождающие обоз воины были облачены в доспехи. Они въехали на Великий Сход, как и положено, в полном блеске и силе своего рода. Манат наблюдала это через крохотное оконце- дырочку в кибитке.
  
  Многие выходили из своих "углов" приветствовать Нура. А однажды даже преградила им путь группа всадников, одетых дорого и ярко.
  
  Во главе ее на вороном коне гарцевала женщина-воительница. Длинные, черные косы ее змеями ползали по груди. Красный, как кровь, плащ развевался. Она, усмехаясь, подъехала к сидевшей в расслабленной позе и наблюдавшей за ней Урике.
  
  - Хей, да будет век твой долог, арад Нур,  пусть сытной будет жизнь и удачной охота, - голос у степнячки был грубый, как металл, которым скребли по его собрату, заставляя мурашки бегать по коже.
  
  - И тебе Сумилла. И роду твоему. Отважная дочь Итилова готова попробовать себя в праве обладать  копьем в этом ритуале? - послышался голос арада.
  
  Его со своего места Манат видеть не могла.
  
  - Попробую. Я достойна великого дара. Но боюсь, у меня есть соперница, - кинула насмешливый взгляд в сторону Урики Сумилла. - Ты знаешь, арад Нур, мой отец уважает тебя и весь мой род уважает тебя. Потому пришла я просить дозволения бросить вызов Урике. И просить не обижаться, если боги откажут ей в победе.
  
  - Я дозволяю помериться силами, но не убивать. Ваши распри не стоят вашей крови.
  
  - Давно Сумилла зла на Урику, - усмехнулась Самсара, расчесывающая волосы, сидя на полу и скрестив ноги.
  
  Манат обернулась, с любопытством ожидая продолжения, как и Ара, оторвавшая взгляд от иглы.
  
  - Не поделили они молодого воина. Была по сердцу ему наша воительница, но Сумилла богаче и знатнее, она дочь арада. Это ему Урика в лицо и сказала, пока тот решал, кому предложить себя. Правда, ни с одной он судьбу не связал, попросил в жены третью дочь арада Кумара, и не жалеет, хотя та и не воительница. Зато родила ему троих сыновей.  А Кумар в зяте душе ни чает. Зов сердца - не самое нужное в хорошем роду, если и муж и жена головой думают. И если один уступить другому может. А воители - разве могут они уступать? Им на роду написано быть прямыми, словно палка и упрямыми, как мул.
  
  Первая ночь посреди Большого арада тонула в кострах и песнях, в ржании лошадей, проносящихся по широкой дороге всадников, топоте копыт, гомоне и криках.
  
  В шатре было темно. Ара спала в углу. Самсара вместе с мужем и сыновьями ушла на празднество. А Манат опять не могла уснуть, девочка сидела у самого полога и смотрела на огромный мир через оставшийся не затянутым небольшой просвет.
  
  Как только взойдет светило, завертится колесо судьбы от малого к великому. Начнут завтра с Выбора невест, потом  Великий Совет, потом Великий Выбор и лишь потом Большой торг.
  
  Подготовлены на завтра длинная безрукавка и белая тканная рубаха. Две ленты для кос. И уже не раз рассказала Самсара, что бояться Манат нечего, но все равно страшилась девочка того, что ждало ее в шатре с высоким пологом. Как и все, кто прибыл обретать свою судьбу.
  
   ***
  
   - Все, кто претендует на выбор молодых воинов и младших сыновей проходят этот путь, чтобы каждую увидели. Ты тоже пойдешь вдоль их ряда. Они будут сидеть на земле. Это значит, что они не опасны для дев, не держащих оружия. Это значит, что они ценят то, что женщина способна даровать им детей. Ты будешь доливать вино в те кубки, которые тебе протянут. Все остальное будут обсуждать уже Нур и выбравшие между собой.
  
  Манат кивала головой, а сердце ее замирало от страха.  Полный лучшего вина кувшин оттягивал руки, и хотелось уже побыстрее пойти туда, откуда слышались мужские голоса, чтобы все скорее закончилось. А больше всего хотелось обнять маму.
  
  Большой царский шатер, предоставленный для выбора невест, тонул в шуме голосов. Девочек и девушек приводили и уводили матери и наставницы. Красивые, просто одетые, некрасивые, обряженные побогаче. Все они были бледными, когда за ними задергивался полог и раскрасневшимися, с блестящими глазами, когда возвращались обратно
  
  - Не все проходят этот путь удачно в первый раз. Некоторым требуется время, - Самсара аккуратно поправила две крохотные косички, собирающие волосы с лица девочки,  перетянутые лентами.
  
  Мама говорила, что ей, Манат, нужен защитник. Но те, кого девочка видела, чуть отклонив полог, не походили на защитников, скорее наоборот. Высокие и низкие, смуглые с темными волосами, русыми волосами, утянутыми в косы, перевязанные кожаными лентами, с кинжалами, в шрамах, они походили на голодных молодых волков, готовых загрызть все, что попадется им на пути.  
  
  - Сати тоже так делала? - девочка сглотнула.
  
  - Да, - Самсара улыбнулась и заправила прядку за ухо девочки, почти так же нежно, как это делала Хельга.
  
  Это придало Манат сил.
  
  Раз названная сестра справилась, значит и она сможет.
  
  Девочка глубоко вздохнула, одернула кожаную безрукавку, доходившую до самых пяток. Самсара расчесала волосы северянки, и те переливались в солнечном свете, лившимся через щель в потолке, серебряными нитями.
  
  Полог приподнялся, и Манат вышла на свет жаровен и под взгляды десятков глаз тех, кто искал выгоды и родства за счет брака с отпрысками сильных арадов.
  
  Они все смотрели на нее удивленно, как смотрят на диковинное животное, мало того что оно необычно выглядит, так еще и походкой выделяется.
  
  Девочка прошла уже четверть круга, но ни один кубок ей протянут не был. А за спиной волною следовал шепоток и смех.
  
  Манат готова была заплакать, когда преодолела половину пути, но ей вдруг вспомнился Имк со свитком, на котором кто-то очень умный нарисовал рыб. И вот представилось девочке, что все эти юноши и мужи, что те самые рыбы. Одни толсты и кряжисты, другие худы и изворотливы. А может среди них есть чудовища... Все они открывали и закрывали рты, как рыбы, Манат помнила, когда покрытых чешуей обитателей реки еще живыми приносили в арад, или выкидывали из сетей на прибрежный песок. Конечно, воины не ловили драгоценный воздух, а переговаривались, но в  таком шуме мало что можно было разобрать, если не наклониться к самому уху.
  
  Длинный подол все же попал под ноги, сбив размеренный шаг и девочка, покачнувшись, рухнула на колени, кувшин с драгоценным напитком, который она сжимала двумя руками, вылетел и обдал красной волной оказавшегося рядом с ней воина.
  
  Тот вскочил на ноги так быстро, что Манат не успела даже заметить движения, его рука впилась в локоть девочки и рванула  вверх, зло, больно,  поднимая северянку  на ноги.
  
  Воин выругался на каком-то непонятном наречии, выплевывая слова, под дружный смех всех, кто находился в большом шатре.
  
  - Смотри, Кудаг, она сама тебя выбрала. Куда уж лучше может быть жена, если купает тебя в вине?! Ей, Обиженная, вернись и омой меня тоже! - крикнул кто-то из толпы выборщиков, протягивая кубок.
  
  Девочка же боялась оторвать взгляд от утоптанной земли под ногами и сапог того, кто до сих пор удерживал ее локоть. Она ведь даже не запомнила его лица.
  
  - Чья ты? - голос у самого уха девочки заставил Манат сжаться и зажмуриться от страха.
  
   - Названная дочь арада Нура! - язык едва слушался северянку.
  
   - И что же Нур даст за тебя?- в голосе скользнула усмешка.
  
  А Манат наконец достало сил поднять глаза.
  
  Он был возрастом, кажется, как Заур. Глаза его были серыми, по подбородку змеился шрам. Широкие плечи. Ястребиный нос. Длинные русые волосы, заплетённые в три косы.
  
  - Я не знаю, - девочка попыталась высвободить руку, но воин не обратил внимания на ее жалкую попытку.
  
  - Нур - сильный арад и не скупой. Если он даст за тебя десять жеребцов и одну молодую кобылу, я, пожалуй, над тобой сжалюсь.
  
  Манат вдруг кольнуло обидой. Маленькое сердце, и без того стучавшее как у испуганного зайца, зашлось. Дети понимают слова по-своему. И не всем прощают причиненную боль. Над ней уже посмеивались. И тогда думала Ман, будь у нее отец, тот, кто пронзен стрелой, позволил бы он обзывать и жалеть ее, швырять грязью, отгоняя от веселой стайки детей, которым все равно, что твоя мать - жена арада, если с тобой не хотят играть.
  
  Этот воин не станет ее защитником. Как и названный отец не защитил ее от издевок толпы.
  
  Юноша наклонился и поднял оставленную на земле свою чашу.
  
  - Наполни!
  
  Ман того совершенно не хотелось. Но она не умела ещё противостоять чужим желаниям.
  
  Горлышко кувшина клонилось и клонилось. Но сосуд был пуст.
  
  ***
  
  - Пятый сын арада Логов хочет взять Манат. Приданное - восемь жеребцов, - Нур говорил об этом не громко, к тому же их с Самсарой отделял от девочки толстый кожаный полог, но северянка слышала  даже дыхание названного отца.
  
  - Кудаг ... - вторая жена арада была удивлена и не обрадована. - Он будет обижать ее. Не отдавай. Будут лучше женихи, она ещё слишком мала.
  
  - Может, и будут, а может, и нет. Это просьба Хельги. Уж жизнь в араде Логов девчонке будет сытая . Не знаю, успеет ли дать ей детей воин...
  
  - Ты назвал ее дочерью, - Самсара зашипела, как рассерженная кошка.
  
  - Я избавил ее от рабской участи в Империи, я заплатил за нее и плачу сейчас, - повысил голос Нур.
  
  - Да, но что тебе стоит привести ее на следующий год?
  
  Нур опустился на пол, ножны ударили по настилу.
  
  - Я сейчас не об этом думаю, Самсара. Важнее то, что будет завтра на совете. Судьба девочки решена.
  
  - Тебе так хочется получить ласку северянки, что ты спешишь выполнить ее просьбу во вред ее же ребенку?! Она ведь не знает Логов род.  Не знает, что они могут забить женщину за малейшую провинность.
  
  Нур встал во весь рост, бряцнули пояс и ножны.
  
  - Логов будет на моей стороне на совете. Вряд ли он продолжит поддерживать меня, если я откажу ему в такой малости, как невеста его пятому сыну. Он скажет,  я пожадничал даже не собственной кровью.
  
  Самсара тяжело вздохнула.
  
  - Ты чувствуешь это. Я знаю. Ты мудр, мой арад. Ты чувствуешь... То, что случилось в святилище, не верно. Человечья кровь сильна. Жертва ее оказалась для богов сладчайшим нектаром. Совет выслушает тебя, брат уступил тебе. Но боги  могут потребовать ещё. И я боюсь цены, Нур.
  
  Самсара зашелестела одеждой, что заставило Манат отпрянуть от полога и забиться в угол, где располагалась ее лежанка.
  
  Вторая жена арада вышла из шатра, даже не оглянувшись по сторонам. Ветер подхватил ее черные волосы , и только сейчас заметила северянка, как у висков матери Имка блеснула седина.
  Глава 6
  Огромный мраморный стол занимал внушительную часть террасы. Поверхность его - белый полированный камень с черными прожилками, покоившийся на лапах львов, был завален папирусами и свитками, восковыми дощечками и каменными табличками. На последних высекались законы: мелкие символы, узоры - кропотливая работа десятков умельцев, делавших из куска камня настоящие произведения искусства. Каждая табличка с витиеватыми окантовками, забранными в медь углами, являла собой отдельный законотворческий акт, который будет храниться в веках.
  Элкоид, однако, не сильно заботясь о сохранности раритетных вещей, а некоторые из них видели Императоров, правивших сто, двести, а то и триста лет назад, смел все на край, расчистив место под свиток-карту, по которой кочевали стрелки, скакали нарисованные кони, покачивались на нарисованных волнах нарисованные корабли - во всех известных подробностях изображена была Битва Куситкара и войска правителя города Имилеи.
  Империя тогда только начинала свое существование. Хотя, нет! Тогда даже вопрос не стоял об Империи как таковой. Не было еще прекрасной столицы с величественными дворцами и фонтанами, с площадьми, убранными в камень, не было крупных торговых городов и портов. Многотысячной армии. Темного Ордена.
  Стремление к власти и богатству заставило знать восстать против правителя - фараона, года от года ограничивавшего привилегии богачей, заставив простой люд дрожать от ужаса в ожидании кары за такое кощунство. И кара последовала...
  Нет, земля не разверзлась и не хлынули на сушу моря, сметая все на своем пути... Но последствия для рядового жителя были малоприятными - единое, некогда мощное царство развалилось на десятки мелких государств, каждое под руководством своего правящего рода. И эти княжества да царства погрязли в непрекращающихся войнах.
  Постоянные споры за территории, выливающиеся в кровопролитные схватки, поборы на военные нужды и неуемные аппетиты знати... Да... Многие тогда бежали на север, вполне оправдано считая, что шанс сгинуть в лапах варваров не так высок, как погибнуть под ударами армии богатого соседа, решившего прибрать к рукам очередной город или деревню.
  Куситкар был одним из тех, кому повезло родиться в семье знатного советника, приближенного к трону, сумевшего удержать под своей властью внушительные по тем временам земли. К тому же молодой аристократ был человеком везучим - в его руках оказалась часть военной мощи правителя-фараона, сам владелец которой не пережил перипетий войны. Личная охрана, составляли которую воины-наемники. Они не пахали, не сеяли, не разводили скот, не обременяли их семьи и родственные связи. Они умели только держать меч и умирать за деньги. Многие хотели заполучить эту силу себе, здесь главное было перебить цену, что Куситкар и сделал, призвав к себе главу войска и предложив, что если наемники будут служить ему, им обеспечат при выходе в отставку содержание или землю. А пока те несут службу - им будет идти процент от добычи за каждый поход. И это если умолчать о грабежах, которые неизбежны при любых завоеваниях.
  Тогда-то первый, по сути, император и обзавелся регулярной армией наемников, которые не чтили традиций и готовы были беспрекословно исполнять приказы, даже если им поручали вырезать крохотную деревушку, в которой из населения остались лишь женщины, старики да дети.
  Очень скоро к землям будущего Императора стали примыкать все новые и новые территории.
  Росло и войско, а вместе с ним и его запросы. Оно уже состояло не только из наемников и тех, кто остервенело защищал собственный дом, но и тех, кто тоже хотел получить награду за военную службу.
  И тогда на пути растущей Империи встал город Имилеи.
  Куситкар выиграл в той битве... А вот учитель Домэны хотел знать, что же должно было случиться, чтобы он проиграл.
  Забавный вопрос...
  Предательство, диверсия, плохая погода, расстройство желудка у командующего войском.
  Все что угодно.
  Но наставник дочери мыслил более масштабными категориями. И Элкоид понял, что хотел донести до Домэны уважаемый ученый муж.
  Был у Куситкара еще один враг. Царство, как громко себя величали его обитатели, Суртир. Оно граничило и с растущей Империей и с богатым городом-портом Имилеи и давно уже оно грызлось с последним из-за спорных рудников, которые приносили уже больше бед, чем дохода.
  Вот и поинтересовался учитель у ученицы, как повернулась бы судьба к Куситкару, если бы правитель Имилеи отдал спорные рудники Суртиру в обмен на помощь в этой войне.
  Домэна сидела в большом отцовском кресле, поджав ноги, и смотрела на свиток, края которого были прижаты тяжелыми табличками. Задачка, заданная учителем и превратившаяся в настоящее чудо общения с тем, кто держал в руках всю Империю, кажется, уже не так занимала принцессу. Точнее, занимала, но она давно уже знала ее решение, зато в голове девочки роились и жалили любопытством сотни пчел-вопросов, на которые, как она считала, мог ответить только отец.
  - Вот так бывает, дочь. Бьются Имилеи и Суртир, а ведь знают, что Куситкар стоит у их границ. И выгодно бы ему просто подождать. Пусть один из соперников победит, но ослабнут-то оба.
  Девочка с нескрываемым любопытством слушала отца.
  - А почему он так не сделал?
  - К сожалению, любой властитель того времени зависел от тех, кто платил за войны. Вот и Куситкар был зависим.
  - Он не сам принимал решения? - глаза Домэны удивленно расширились.
  - Он должен был их согласовывать с военными советниками - богатыми аристократами, которые предоставляли ему флот, пехоту, сами составляли часть конницы, поставляли провизию.
  - Получается, он был не таким правителем, как ты.
  Элкоид нежно погладил дочь по голове. Слишком рано ей объяснять, что любой, кто стоит у власти, зависим. И одна из важнейших функций правителя - осаждать алчность тех, кто может повлиять на его решения. Правильный император должен усмирять аппетиты властьимущих, или направлять их в нужное русло. И если нет противников его решениям, значит, его политика правильна. Иначе, можно развалить даже самую великую страну.
  - А почему они торопились? - девочка положила ладошку туда, где на карте указана была армия Куситкара.
  - Молодая Империя постоянно воевала. А это рост налогов. Сложности с торговлей, и стране требовался выход к морю Слез. Как бы ни были сильны наемники, но и они смертны, отсюда, необходимость браться за оружие тем, кто его в руках не держал, их обучение.
  Домена нахмурилась. Сердце же Элкоида радовалось. Девочка умела не только слушать, но и думать. Пытливый детский ум не был ещё ограничен условностями и правилами, обязательствами и собственными принципами. В ней еще жило сострадание и участие, чистые, как горный ручей. Только бы не жалость, она никогда не будет хорошим советчиком.
  Дочь опустила глаза на карту, но вдруг, подавшись вперед, выпалила то, что так долго хотела спросить.
  - Учитель сказал, что ты отдал Степи наши города. Ты же пошлешь туда армию? Ты же вернешь их, папа?
  Элкоид усмехнулся.
  - Сегодня там один у власти, завтра другой. И взгляд нового правителя может обратиться к Империи. Жителям городов ныне придется задуматься, под крылом у кого быть выгоднее. Они лишились того, чем торгуют с варварами, связями с семьями, нашей защиты. Есть победы, Капелька, которые можно одержать без войны, - улыбнулся Император, присев на край стола. - Так, как же сложиться судьба Куситкара?
  Отец задал вопрос.
  - Он бы все равно выиграл.
  - Почему? - Элкоид улыбнулся.
  - Численность войска Куситкара превосходила даже предположительно объединенные силы Суртира и Имилеи. У него были слезы вулкана. И я думаю, он победил бы еще быстрее, ведь если бы Имилеи и Суртир объединились, город-порт не отсиживался бы за высокими стенами три долгих месяца.
  ***
  Старшая дочь Нура говорила, что даже не поняла, когда выбрали ей жениха. Но для Манат все оказалось яснее и горше. Ей не быть первой женой, как Сати, и не стать такой, как Самсара, пользовавшаяся уважением. Северянка всегда будет чужой. Не это ли читалось во взглядах юношей в шатре? Да и девушек, что появлялись и исчезали, пока ждала она своей очереди. А когда придет время, рядом не будет мамы, Сати, Имка. Сговорил ее названный отец с тем, на ком вина оказалось много, а внутрь ничего не попало. А ведь это традиция! Пусть и не так уж она обязательна, ведь важно, что кубок был протянут, но только вот сетовала Ара тихо, когда думала, что не слышно ее, что много уж нарушил арад заповедей богов. Как бы всем не стало оттого худо.
  Понимала Манат, что для всего рода-племени что-то важное случилось тогда в святилище. Все они говорили, кто громче, кто тише, что затребуют боги ещё нектара, что пролился на древо-камень. Потому как, кто откажется от такого угощения?
  Но маленькая Манат не могла еще понять всего того, чего боялись воины и мастера, Самсара и Ара. Ее детские страхи были гораздо весомее алой крови на камне.
  Он приехал на следующий день с двумя похожими на него юношами. Хорошо одетые, на поджарых широкогрудых лошадях, так почитаемых степняками, при оружии, которое из ножен никто вынимать не смел, молодые воины спешились у входа в становище Нура и застыли, ожидая приглашения. Через седло Кудага был перекинут красный вышитый лоскут ткани. Манат знала что это. Покрывало женское с тамгой рода жениха. В нем, когда войдёт в лета, прибудет невеста в дом избранника. У первой жены старшего сына, которой суждено стать хозяйкой большого дома, такое покрывало воистину царское, обшитое золотом. Такое хранилось в араде, Сати показывала его подружке.
  Манат крутилась возле Ягодки, очищая шкуру кобылки пучком травы, когда стук копыт и окрик одного из воинов Нура заставил ее повернуть голову.
  Никого из семьи арада в то время в становище не было, все они ушли представляться и готовится к Большому совету. Манат же, избранная невеста, могла не сидеть теперь в душном шатре. И хоть это было хорошо.
  Опять пожурила богов северянка за то, что не смогла быть более осторожной и нога не позволила ей завершить круг. Девочка помнила разговор Нура и второй жены, помнила, что говорила Сати, и пусть было это все пока далеко и призрачно, но страх уже вызывало грядущее прощание с арадом и мамой. Но о своих страхах Манат богам не рассказывала.
  Прибывшего жениха встретил Улуккай. Один из первых воинов, чья жена была видно улянкой. Говорили даже, что не по весу ей мужа выбрали, что Уллукая мог заменить любой арад или его первый сын. Вот только не вздыхала тяжко от выбора своего улянка. Наборот, трех видных сыновей подарила она мужу. А уж как она пела. Несчастный человек так не поет.
  Кряжистый, невысокий воин вразвалочку подошел к прибывшим.
  - Арада Нура нет в становище, молодой Кудаг.
  Жених сверкнул глазами.
  - Младшие сыны отца должны вернуться в арад, потому ждать не могу.
  - Привез подарок? - улыбнулся в усы Улуккай.
  Юноша кивнул.
  - Пройди, передай его своей нареченной.
  Заступа Нура сделал шаг назад, освобождая вход в становище.
  Спешившиеся воины пошли, ведя на поводу лошадей.
  При свете дня Кудаг казался даже старше Заура. Но думалось Манат, это из-за складок, что тянулись от носа к уголкам губ, делая лицо его жестче и воинственнее.
  - Смотри-ка руно, и правда, серебряное, как дорогие ткани, что привозят с Востока, - глаза одного из сопровождающих Кудага юношей замерли на девочке.
  Та бы очень хотела спрятаться, непривычно ей было под взглядами взрослых мужчин, в которых сквозили любопытство и насмешка.
  Кудаг перекинул повод одному из братьев (Манат решила, что братьев, уж больно похожи они были и осанкой и лицом) и, захватив покрывало, подошел к северянке. Она была чуть выше его пояса, и оттого чувствовался он великаном в сравнении с ней.
  - Тебе. Знак моего рода.
  Красная плотная ткань с тяжелой вышивкой стеклом да бусами легла в руки девочки. Удивительно, но она пахла медом и летом, солнечным теплом. Да, для Манат и свет имел свой запах.
  Кудаг вдруг опустился на корточки и глаза их оказались вровень. Манат бы отпрянула, но сзади переминала копытами Ягодка.
  - Боишься? - улыбнулся молодой мужчина.
  Манат замотала головой.
  - Не бойся. Не обижу. Держи.
  И протянул ей на раскрытой ладони браслет, да такой красивый, из выбеленной кости с резными узорами, какие носит Сати только по праздникам.
  Светило коснулось его глаз, и в них заблестели-заиграли золотые искорки.
  Манат от удивления тоже улыбнулась. И сердце, скованное тревогой, отпустило.
  Только вот судьба все же свое колесо раскрутила, и вертелось оно быстрее, чем в колеснице боевой, которые видела девочка проносящимися по широкой дороге, разделявшей большой стан.
  Может, прихватил ее еще из своего становища Кудаг, может, по дороге где зацепил, а может, ждала она своего часа, созданная богами... Оса, завязшая в ткани.
  Девочка ойкнула и отпрянула прямо под ноги Ягодки.
  Лошадь взбрыкнула. Слава богам, спокойная, копытом не ударила, лишь ногой пошевелила, но и того Манат хватило, чтобы кубарем катиться.
  Кудаг удивленно замер. Но и для него вскоре судьба замелькала перед глазами. Ибо схвачен он был за ворот куртки и вздернут вверх. Все еще изумленный и не помышлявший о зле, встретился он глазами с первым сыном арада Нура.
  - Если получил согласие, думаешь, уже глумиться можешь? - холодно прошипел Заур.
  Акинак вылетел из ножен.
  - Это моя названная сестра. И она еще дитя.
  - Да я пальцем ее не тронул, - возмутился Кудаг.
  - Заур!
  От окрика Нура все замерли и повернули головы к вождю. Тот стоял вместе с седовласым бородатым воином, невысоким, но широким в плечах похлеще отца Заура.
  - Сын? - воин поджал губы, глаза его сощурились.
  - Отец, Кудаг правду сказал, он не тронул девочку, - вступился один из прибывших с женихом братьев.
  - Пусть сам говорит.
  Мужчина сделал шаг к сыну, в руку его с пояса соскользнула плеть и зазмеилась по примятой траве.
  Палец набух и пульсировал, в нем осталось жало и оно разжигало внутри маленький костер. Но Манат в тот момент мало заботило это.
  Нур никогда не поднимал плеть на своих сыновей. Это было знаком позора. Его слОва порой было достаточно и Зауру и Имку, чтобы остудить пыл и направить на верный путь.
  Возможно, чего и не знала Манат, но она никогда не видела, чтобы тот, кто носил змей - символ власти в араде, поднимал руку на сыновей.
  Желваки заходили по скулам Кудага. Лицо сделалось хищным. Но он не сдвинулся с места.
  Манат кое-как, путаясь в длинной рубахе, поднялась на ноги, лента удерживающая волосы слетела и теперь длинные пряди лезли в глаза и рот. Прижав в груди тяжелую ткань, девочка двинулась к Кудагу. Она видела, что так делала Урика, когда хотела помирить воинов или Искхара, первая жена арада. Только сильные и гибкие женщины ничего не боялись, а вот Манат дрожала, как лист на ветру. Ведь получить плеткой очень-очень больно. Один раз ее подруга Гуаша попала под кнут отца, когда тот выгонял лошадей, по тонкой детской ручке теперь змеился шрам белый, кое-где толщиной в палец.
  Как же далеко она отлетела, не с ее хромотой успеть.
  - Это оса!
  Звонкий голосок заставил всех повернуть головы уже к девочке. Малышка вытянула руку и показала опухший палец.
  Ясные синие глаза обратились к хмурому страшному мужчине.
  - Оса укусила. Он меня не обижал.
  Мужчина с плетью что-то прорычал, отчего глаза Кудага вспыхнули ненавистью.
  - Пойдем, арад Нур, никак нам с тобой не дают нормально поговорить.
  Вождь Логов, а это был он, развернулся, парой быстрых движений смотал плеть и, кивнув вождю, последовал к шатру.
  Все, кто был свидетелем этой сцены, стали расходиться по своим делам, кроме Самсары, замершей у входа и Заура, все еще сверлившего взглядом пятого сына вождя Логов.
  Вождь тех, кто кочевал севернее арада Нура, бросил что-то через плечо в сторону Кудага, тот побелел, выдохнул зло, швырнув к ногам Манат браслет, даже не глядя, куда упал его подарок.
  Движениями резкими он прошел мимо Заура, едва не задев того плечом и запрыгнув на лошадь, которую держал под уздцы один из братьев, вылетел со становища, оставляя по дороге за собой клубы пыли, и унесся вдаль не оборачиваясь.
  
  ***
  
  Манат долго стояла, прижав к груди красную накидку. Она уже не была испугана, но в душе девочки плескалось удивление и еще кое-что, что взрослые бы назвали несогласием с несправедливостью. И даже не тем, что сделал Кудаг, а тем, что его отец хотел сделать.
  Он тоже арад, вождь, и его право наказывать провинившихся неоспоримо. Но раз он видит глазами бога, он должен был знать, что сын не виноват. Как же можно наказывать того, кто не сделал ничего плохого?
  Нур, думалось Манат, так не поступал. Он и ту старуху наказал за то, что она или те, кто вселился в нее, хотели причинить вред Хельге. А может, и Нур так делал?
  Самсара подошла к брошенному на изрытую копытами и колесами землю и подняла костяное чудо, по которому бежали олени, летели птицы, скакали кони и светило солнце.
  Вторая жена арада пригладила взлохмаченные ветром-проказником и усилиями головку девочки и осторожно забрала тяжёлое покрывало.
  - Много бывает арадов. Много сыновей. Одни требуют плети, другие слов и похвалы.
  - Кудаг плохой? - огромные глаза обратились к Самсаре. В них не было испуга, как того ждала вторая жена, скорее удивление и недоумение.
  - Время покажет, - Самсара приобняла девочку, а браслет так и остался в ее руке, почему-то одевать его на руку маленькой северянке не хотелось, не хотелось заковывать ее уже сейчас...
  Мужчина следует стопами своего отца, особенно, если его отец - арад. Он стремится к тому же, видит мир также. Пусть он и пятый сын. Арад Логов славился жестокостью и к тем, кто был его крови, и к тем, кто был не его. Он никому не давал спуску. И был одним из тех полукочевых арадов, которые умели спать в седле и бились истово и ожесточенно. Их мужчины и женщины были жестоки. Они уважали силу, считая ее основой любой власти. Основой выживания. Логов был исконным арадом, он правил большим племенем и успел простереть руку над двумя не столь сильными племенами и теперь владел богатыми стадами и обширными территориями, по которым проходили небольшие караваны, за счет них также обогащался арад. Но для Манат, северянки пришедшей из другого мира, да попавшей к Нуру, будет сущим наказанием жизнь среди подобных Кудагу.
  Маленькая девочка стала крохотной ниточкой, связавшей два рода-племени, но именно ей придется испытать всю тяжесть этой связи.
  Улянка помнила наречие вождя, пришедшего из северной степи, пусть и не все поняла вторая жена арада, но сердце сжалось по-матерински от пренебрежения и презрения, с которыми отозвался арад о девочке.
  Такая девка - лучший выбор для того, кто не ценит отцовской милости, бросил Логов сыну.
  Вот и боролись теперь в Самсаре два чувства. Понимание, что Логов будет им помощником, в случае, если придут враги, и жалостью, непрошенной к чужому ребенку.
  Может быть, судьба сжалится над малышкой, будет пустым для Кудага кувшин, что зовется судьбой и кибитка за крошечной северянкой не придет, когда настанет время.
  ***
  - Мое сердце радуется тому, что боги берегут тебя, - Самсара склонила голову перед величественной женщиной, с легкой грустью смотрящей на вторую жену арада.
  - А мое сердце печалится, дочь моя, потому что они не берегут тебя, и ты себя не бережешь, - у нее был певучий голос, звенящий и притягивающий внимание тех, кто его слышал.
  Остроха была для Манат настоящей жрицей, служительницей богам, посредницей между Высшими силами и людьми, но появившаяся кажется с дуновением ветра эта женщина хоть и считалась жрицей, но больше походила на богиню.
  Очень высокая для улянки, с белой как пшеничная мука кожей, слишком светлой для степнячки, но с черными волосами, струящимися по спине до самых пят, с черными провалами глаз, кажется утративших белок. Она все же была соплеменницей Самсары.
  Вторая жена была не удивлена, она будто ждала, что в становище арада Нура, отправившегося вместе с сыновьями и первыми войнами на Большой Совет, войдет эта женщина, за которой следовали тайна и какая-то непередаваемая сила.
  Они долго стояли с Самсарой друг напротив друга, молча, изучая, прежде чем вторая жена арада склонилась. Склонилась и Манат, помогавшая матери Имка готовить вкусное варево с мясом и просом.
  Знала толк в таком вареве вторая жена, коренья и травки, которые она добавляла, придавали блюду аромат, а специи, что привозились и выменивались у восточных купцов, делали мясо и похлебку обжигающими язык, но таким вкусными.
  - Видела сына твоего, - пришедшая опустилась на кошомную подстилку возле костра , над которым покачивался большой бронзовый котел. - Старшего! Меч в его руках поет.
  Самсара вскинулась. Никогда не видела ее такой Манат. Улянка вздрогнула, выдохнула, будто боль сковала ее на мгновение по рукам и ногам.
  - Ты ошиблась, всевидящая.
  - Я никогда не ошибаюсь, дочь моя. Я говорила тебе, что ты воспитаешь достойных потомков. Четверых. И мое видение не изменилось.
  - Боги всегда говорили твоими устами, но обо мне они тебе не скажут правды. Считают меня не достойной, после того как отказалась я от служения им.
  Улыбка озарила лицо Божаны. Она была теплой и понимающей. Нежной. А ведь только по выражению глаз можно было понять, что она старше Самсары на многие лета.
  - Боги всегда любили тебя, даже глупости твои они прощают.
  Самсара, не отрывая глаз от ступки, в которой она толкла травы для варева, бросила дрогнувшим голосом:
  - Поверь мне, всевидящая. Все не так. Но это уже не важно, - женщина вдруг вскинулась. - Зачем ты пришла?
  - Надеялась, что столько лет смягчили тебя. Доказали, что я была права.
  - Если дело сделано, зачем кому-то что-то доказывать?! - Самсара поднялась и отряхнула юбку от зерен и высушенной травы.
  - Она была бы Сильной жрицей! Таких жриц в услужение берут цари. Потому что они не только могут с богами договариваться, но и с людьми, а это подчас гораздо сложнее, - черные глаза обратились к девочке. - Далеко же унесло тебя от дома, маленькая. Не того, где сейчас твоя мать, а того где твой отец.
  Малышка от удивления открыла рот.
  - Ее отца убили, - Самсара скользнула по голове испуганной Манат ладонью, успокаивая.
  - Он сам этому позволил случиться, то, что ты здесь полностью его вина, - она говорила спокойно, а Манат все сильнее дрожала. Эта женщина пугала ее, как пугает оскалившийся волк, голодный, готовый к прыжку, к тому, чтобы вцепиться в горло. Северянка видела такого, его приволокли охотники зимой. Даже собаки, вечно готовые обрехать и напасть стаей, от него шарахались. Он никого не боялся не признавал власти меча и плети.
  - К чему теперь об этом? - Самсара протянула малышке глиняный кувшин. - Набери воды, девочка. И не торопись возвращаться.
  Божана расплылась в улыбке.
  - Уже защищаешь. Не переусердствуй. Иначе твои дети будут отвечать за твои ошибки.
  Манат застыла, боясь двинуться.
  - Иди, маленькая. И помни, - сверкнула глазами жрица, обращая черные, как беззвездная ночь, провалы к Самсаре, - будет ли твой сосуд полон или пуст, зависит только от тебя.
  Северянка испуганно попятилась, а потом чуть ли ни на одной ножке поскакала подальше от этой женщины.
  В закупоренном кожаной пробкой кувшине вода плескалась у самого горлышка. А девочка все никак не могла успокоить бьющееся сердце и понять, откуда она знала, что жрицу зовут Божаной, ведь никогда и никто о ней не рассказывал и имени ее не называл.
  
  
  Глава 7
  Над столицей сгустились сумерки. Точно круги по воде от брошенного камня вспыхивали-побежали от дворца огоньки маленьких глиняных ламп и бездымных факелов, освещавших центральные улицы - широкие мощенные тракты. Вскоре весь город был залит светом, и лишь окраины Умидала - трущобы тонули во мраке.
  Зачем беднякам свет факелов?
  Маркус каждый раз задавал этот вопрос, когда заходила речь об освещении дальних уголков Великой столицы, а значит и траты денег из казны на каменные столбы с чашами, масло и тех, чьим долгом станет следить за каждым таким маяком для ночных путников.
  И, правда, зачем беднякам свет?
  Их свет - Солнце, с первыми лучами которого они встают, чтобы работать, и с последними лучами которого они засыпают. Лишняя трата ресурсов. Что ж, аргументация Маркуса с одной стороны несла в себе некую долю истины, а с другой, сильно хромала, хотя бы потому что "свет" снижал количество преступлений.
  Полторы сотни лет назад один из Императоров повелел всем жителям города выставлять на окна, выходящие на улицу, фонари, он даже сам стал примером, зажигая внутри дворца костры по всему периметру внутренних стен - это был знак остальному населению. И все поддержали. А как не поддержать, если неповиновение каралось приходом стражников и денежным взносом в казну.
  Люди привыкли и, что удивительно, теперь это один из тех немногих законов, который не вызывал массового недовольства. Свет дарил ощущение безопасности.
  Вопрос же об освещении окраин, в которых жили самые бедные слои населения, стоял давно, но каждый раз находились более важные дела. Вот только сегодня Элкоиду казалось, что это вовсе не мрак ночи, привычный всем, кто видел его сотни раз за свою жизнь, а тьма смерти подбирается к городу.
  В ожившем мраке, виделись Императору не монстры, а люди, которые способны уничтожить все, что создавалось руками миллионов свободных и рабов, десятками поколений.
  И это пугало. Элкоид никогда не замечал за собой этого презренного чувства - трусости, а потому попытался подавить накатившую панику. Справиться с собой Императору удалось с трудом.
  Двадцать стражников, закутанных в темные плащи (и Император среди них, неотличимый ни ростом, ни сложением) скакали вдоль широких проспектов в сторону раскинувшегося амфитеатром на четырех холмах района Гефер - самой богатой, не считая дворца, части города, где обитала самая высокая знать, самые богатые люди, в чьи руках сосредоточенны были тысячи рабов, огромные земли, право предлагать императору свои идеи и озвучивать мнения, от которых Элкоиду было не так-то просто отмахнуться.
  Однако, все те, кто проживал там, мало волновали правящего в этот вечер, Император хотел навестить лишь одного человека, того, кому судьба более не даст возможности порадоваться траве под ногами, быстрой скачке, ветру с морскими брызгами в лицо. Лишь когда придет бог смерти, его давний друг будет свободен от бренного тела, которое не дает ему ныне двигаться вовсе.
  Ксетр.
  Когда-то он был одним из богатейших граждан Империи, потомок рода, имеющего все права на трон, он выделялся умом и дальновидностью, но помимо этого имелись у него и те качества, которые для человека его статуса кажутся уже утерянными. Верность. Честность. Милосердие. Потому и не стал он Императором, знал, что не сможет, сломается. Но зато вся жизнь его была посвящена борьбе за права человека, не важно, раб тот или господин, Ксетр считал, что великую страну должны населять великие люди.
  Его ненавидели за идеи, за публичное порицание тех, кто не жалел невольников, его пытались убить и не раз. Но боги берегли... До поры до времени...
  Страшная болезнь изуродовала некогда высокого, плечистого, красивого мужчину с мудрыми синими глазами, оставив калекой доживать то недолгое время, что боги отмерили ему в этом мире. Но истинный симилиец улыбался даже глядя в лицо смерти, и от этого сердце Элкоида разрывалось от гордости за старого друга, с которым они еще мальчишками ловили в фонтане золотистых рыбок, и горечи и негодования за то, что боги допустили такое.
  Хотя, боги допускали и не такое!
  Для правящего он был названным братом, позже советчиком, и всегда совестью.
  - Друг мой, - губы Ксетра едва шевелились, повязки, скрывавшие лицо, все желтые пропитались потом и сукровицей. Как ни старались лекари облегчить существование достойного мужа, средств к тому они не находили.
  - Я бы хотел пожелать тебе здравия, - Элкоид опустился рядом с постелью умирающего на стул. - Но не думаю, что боги послушают меня.
  Ксетр улыбнулся.
  Сильный запах разлагающейся плоти шел от него, и дабы не страдать самому, его постель находилась в беседке посреди старого ухоженного сада с высокими кипарисами, тенистыми яблонями и розами, которые источали сладкий аромат, лишь, правда, усиливая зловоние болезни.
  - Они слишком заняты, радуясь плодам твоих побед во славу их, Император.
  Как ни старался Элкоид, улыбка, скользнувшая по его губам, вышла горькой.
  - Я бы порадовался вместе с ними, но те великие силы, что даруют нам победы, отнимают у нас тех, кто должен нам покориться. В битве на реке Косулла погибли сорок тысяч юрсов. Черная смерть забрала большинство. Земля опустела. Кто будет работать и отстраивать города? Кто будет платить дань?
  - Ты боишься мой друг? - Ксетр качнулся вперед, приподнимаясь на подушке.
  - Боюсь! - кивнул Император, не отводя взгляд от друга. - Боюсь, что боги даровали нам орден не столько, чтобы помочь в завоеваниях, сколько ради собственных жертвоприношений. Темные крепнут, ряды их пополняются. Если так пойдет и дальше, скоро глава его будет диктовать условия всем: и Императору, и народу, и всему миру. А потом ... может, и мира не станет вовсе.
  Ксетр молчал, понимал он, что Элкоид пришел за его словом, которое ценил выше многих других.
  - До меня дошел слух, что пятьдесят детей из знатных семей обрели дар, - больной тяжело вздохнул.
  - Да, - кивнул Элкоид.
  Не раз поднимал эту тему Император, не раз друг его старался смягчить решения Великого, и ему даже удавалось чуть успокоить венценосную особу. В последний раз он просил Элкоида дать ему время подумать. Осмыслить то, что Темные уничтожали вражеские армии, выкашивая их на корню, несмотря на приказ Императора. И, кажется, пора перестать прятать голову в песок даже ему, Ксетру.
  - Ты знаешь, что должен сделать, друг мой... - голова больного сокрушенно опустилась.
  - Ты ведь никогда не был согласен со смертным приговором, - глаза Элкоида расширились.
  - Они для нас приговор. Они - смерть всего живого. Их тьма пожрет, в конце концов, и нас.
  Элкоид выдохнул чуть облегченно, и это не укрылось от его друга.
  - Ты знаешь, что Вольные города взбунтовались?
   Друг едва различимо кивнул.
  -Знаешь, что степняки встали на сторону самопровозглашенного изменника.
  Помедлив несколько ударов сердца, Элкоид посмотрел прямо в глаза другу.
  - Лукий верен Империи, он все сделал так, как надо. И если все будет идти согласно плану, мы получим то, что даст нам возможность противостоять ордену, контролировать его.
  Ксетр приподнялся на руках, пораженный.
  - Ты отдал города ради Копья?
  Элкоид прикрыл глаза. Его наставник, предыдущий Император, был человеком прозорливым, он предвидел усиление ордена, и то, что рано или поздно Темные будут угрожать всем и станут новой силой, силой превосходящей людей, с которой потом не будет сладу. Именно он предложил идею того, что Копье степняков должно находиться в руках Императора, дабы не дать Темным править. Но для Элкоида дело было не только в этом.
  Домэна...
  Все больше печалилась императрица, глядя на жизнерадостную девочку. Все больше замыкалась и уходила в себя. Все чаще просыпался сам Элкоид в холодном поту, мучаясь видением того, что его дитя обращается монстром не способным ни чувствовать, ни сопереживать, а только так способны были существовать те, кто обретал дар, только так они способны были убивать по щелчку пальцев сотни и тысячи.
  Ксетр был проницательным человеком.
  - Неужели?
  - Да, - Элкоид спрятал на секунду лицо в ладонях, превратившись из сильного Императора в безутешного отца.
  Он встал, не в силах сдерживать обуревавшие его чувства, и подошел к парапету.
  - Жена видит в ней тень. Она способна на это. Если я не получу Копье, то потеряю дочь. Она станет вечно алчущей смерти марионеткой богов.
  - Но ведь... - Ксетр зашелся в кашле. - Ведь... если она обреет силу вне ордена, она может причинить вред самой себе и окружающим. Темные учат сдерживать дар. И на них это страшное колдунство не действует.
  - Если я обрету Копье, ее сила никому не будет угрожать. Ее просто не будет.
  Ксетр прижал руку к сердцу.
  - Целую страну за дочь... Ты всегда был таким. Не власть, не богатство. Может, поэтому тебе везет.
  Друг сказал это едва слышно, но Элкоид почувствовал что сердце, сжатое тисками страха и бессилия, вдруг чуть отпустило.
  Умирающий редко ошибается.
  Лукий был прекрасным стратегом и актером. Верные люди поддержали весь тот грандиозный спектакль с восстанием Вольных городов, население которых радостно последовало за предводителем, которому не надо платить. Но это все временно. Это того стоит. Осталось дождаться того момента, когда степняки, охраняющие свое сокровище - Копьеносца, пуще глазу, уверятся, что Империя ушла, и войдут в города (а кому не захочется еще земли, еще богатства?), считая их своими, вместе с тем, кто должен сделать Императора повелителем и всего живого и самой смерти. И, если боги оценят то, что задумал Император, Элкоид убьет трех зайцев одной стрелой: покорит Степь, заставит орден починяться ему и, самое главное, спасет Домэну.
  - Говорят, копье дается лишь достойному воину. Оно может не подчиниться.
  - У меня есть единственный шанс узнать это, и я его не упущу!
  ***
  Вторая жена арада проснулась до рассвета, разбудив северянку и Ару, раздав каждой поручений и заданий, сама занялась приготовлением чего-то необычного, подняв для этого в помощь двух воинов.
  Движения ее были резкими, глаза холодными, две тугие косы увешаны украшениями, позвякивающими при любом движении, были похожи на толстые плети. Штаны и длинная безрукавка все в вышивке мелькали то тут, то там, да так быстро, что заспанная Манат не раз потирала кулачками глаза, удивляясь скорости, с которой двигалась Самсара.
  Девочка сначала решила, что улянка будет готовить большой обед. Но когда один из воинов привел упирающегося барашка, стало ясно, что не о вкусном вареве будет идти речь.
  Самсара сама вырыла углубление и обложила принесенными воинами небольшими камнями, образовав внутри жертвенный круг.
  Она давно скинула мягкие сапожки и теперь босые ноги кололись о камни и сухую утоптанную траву, но мало внимания обращала на то вторая жена.
  Едва первый луч солнца блеснул над горизонтом, как на пороге шатра появились арад Нур и Заур, и у обоих мелькнуло на лицах удивление.
  Имк приодетый и готовый к подвигам, который вчера все же получил подзатыльник от брата за любопытство, и теперь дулся на него неимоверно, появился из шатра последним и сразу же подскочил к Манат.
  - Мать готовится отдать жертву богам? - мальчик удивлено присел на корточки.
  Девочка, в это время перебиравшая зерна проса от грязи и шелухи для каши, пожала плечами. Она была удивлена не меньше.
  - Вчера тут была жрица Божана, может быть она велела? - северянка кинула встревоженный взгляд в сторону костра, возле которого вчера восседала говорящая с богами.
  Самсара велела перенести очаг на новое место, но вытоптанный, усеянный золой круг от старого остался, напоминая о жрице.
  - Божана? - Имк от удивления сел на траву.
  -Да, - закивала головой Манат, - она очень ... страшная... - смутилась девочка, стараясь подобрать слова, которые не обидят богов.
  Арад Нур направился ко второй жене и, похоже, расположение духа у него было не лучшим.
  Он остановился у самого края круга и что-то сказал женщине, ползавшей на коленях внутри неглубокой ямы.
  Самсара на секунду замерла, но головы не повернула, продолжая делать то, что делала.
  Они долго обменивались короткими фразами, которые с такого расстояния слышно не было, как вдруг Самсара вся вдруг вскипела, вспыхнула, как сухая трава. И, вскочив на ноги, вторая жена направилась к очагу, где сидели дети. Муж последовал за ней, смотря вслед улянке, чуть встревожено.
  -Ты не понимаешь, мой арад! - голос Самсара не поднимала, но от страха, которым было полно каждое ее слова, все, кто сидел у очага, поежились. Они не привыкли видеть Самсару такой. - Она говорит с богами, и боги отвечают ей. Она настояла на своем не просто так и не просто так появилась вчера. Время пришло, начинают сбываться ее пророчества. Ее приход лишь подтвердил это.
  - Нам угрожает беда? - Нур поджал губы.
  - Нам? - Самсара прикрыла глаза. - Не просто нам, а НАМ! Всей Степи. Божана любит Степь, она ее мать, ее отец, муж и дети. Чтобы защитить ее, она не поскупится. Она положит сотни жизней к ногам богов ради спасения Степи.
  - Эту женщину впору делать царицей, - заметил муж.
  - Твой долг не только твоя семья и арад, но и Степь. Мой долг - наши дети. Божана может ошибиться в своих видениях, - Самсара зачерпнула ладонью уже отобранное Манат зерно. - Она предрекла мне четверых отпрысков. Но тебе ли не знать, муж мой, как она ошиблась, - крохотные зернышки-камушки побежали ручейком между пальцев второй жены, осыпаюсь в глиняную миску.
  Нур промолчал. А когда солнце поднялось над горизонтом, кровь жертвенного барана окропила выложенный Самсарой круг, и к небу потянулся дым. Налетевший ветер сбил его, безжалостно прижал к земле, отчего на глазах всех, кого он коснулся, появились слезы.
  ***
  За целый день Самсара не присела. Муж и сыновья ушли на Большой Совет, и когда они уходили, каждого их них она проверила лично, каждого коснулась ее рука, будто защищая, плела и рисовала узоры, у каждого под рубахой спрятался оберег.
  К вечеру, когда уставшая Манат едва ходила и едва держала большую мису с кашей для охранников, Самсара бросила взгляд на северянку, отобрала тяжелую ношу, усадила девочку перед костром, вручив ей бурдюк с молоком, и принялась толстым черепаховым гребнем, привезенным Нуром с торга с Вольными городами, расчесывать волосы девочки.
  Нежные прикосновения и теплое только что сдоенное кобылье молоко вогнали Манат в мягкую уютную дрему, которая быстро слетела, едва появился у входа в становище арад с сыновьями.
  Самсара вскочила. Взгляд ее следил, не мигая за мужем, она даже не дышала, обратилась каменным изваянием.
  Нур, а за ним оба сына и охранники-первые воины, оставив лошадей на попечение подоспевшим воинам, проследовали к костру, на котором уже томилась в огромном бронзовом котле каша с мясом и травами, ведь никто не смел прикасаться к еде пока не пришел хозяин.
  Арад отстегнул фибулу, удерживающую тяжелый плащ, и пригубил вина, поднесенного Арой.
  Все замерли, ожидая, когда вождь утолит жажду и скажет свое слово.
  Манат по-детски нетерпеливая, сумевшая кое-как заплести косу, покосилась на Имка, но друг молчал. Сейчас он был похож на отца - непроницаемое выражение на лице, жесткость в глазах. Манат вдруг подумалось, что рядом с ней стоит маленький Нур.
  - Встреча с новым правителем Вольных городов состоится. Царь подтвердил согласие на брак между его дочерью Ругой и Лукием, правящим Пересекшими.
  Гребень готов был проткнуть ладонь Самсары, так крепко она его обхватила.
  - Объединить степняков все равно, что поймать ветер, - тихо произнес Нур.
  А Манат вспомнилось, что Дор говорил так тогда у костра.
  - Если у наших границ или у границ земель Логов, Итура, Мадруша, Волюты будут стоять враги, другие арады не останутся в стороне, как и царь. Мы решим, способны ли мы прийти к общему решению и объединиться, и возможно, к тому времени Вольные города починятся нам. Следующий Большой Сход будет решающим.
  - А северные? - Самсара не хотела прерывать мужа, но была сейчас столь же нетерпелива сколь и Манат.
  - Разве что презренные копатели в земле могут думать о том, чтобы сбиться в кучу, как стадо баранов. Так сказал Еврон, тот, что еще скалит зубы и не забыл как махать дубиной вместо меча. Остальные промолчали. Они слышали о силе с Востока, они хотят богатств и свободы. Их глаза горели, когда они увидели наше оружие. Они будут думать.
  - Если племена объединятся, - подал голос Заур, - мы станем как Империя. Свобода ради выживания, цена высока, но если Степь станет единой силой под одной рукой то, как говорит Имков учитель, это изменит мир.
  Самсара вдруг прижала ладони к губам и бросилась прочь от костра к шатру. Никто не преградил ей путь.
  Манат вскочила, испуганная поведением всегда такой спокойной второй жены арада.
  - Сядь, девочка, и ты не дергайся, - бросил Нур Аре.
  - С хозяйкой что-то не так! - рабыня-помощница кинула обеспокоенный взгляд на шатер.
  - Да, - кивнул Нур. - Все идет слишком хорошо. Так хорошо, как и не предполагалось. Она боится, что за это боги потребуют отдельную плату.
  ***
  О, как интересен был Большой Арад в последние дни.
  Когда закончились приготовления, знакомства, советы, начался большой праздник. Настоящий. На который пошла и Манат.
  И не переставала она удивляться, широко глаза открывать.
  Были гонки на верблюдах, которых девочка недолюбливала. А ведь они считались самыми добрыми животными. Те же козы и бараны могли бодаться и драться, а эти великаны с горбами обожали хозяйскую ласку. Но воспоминания о первом знакомстве с этим зверем до сих пор были живы. Едва попав в арад, крошечная Манат отправилась исследовать новые "земли" и наткнулась на это удивительное животное, у которого челюсти жили независимо от остальной головы. Но самым неприятным воспоминанием был плевок, которым наградил малышку дружелюбный житель арада на потеху другим детям. Манат тогда долго ревела на руках у матери.
  Были и игрища воинские, когда на лошадях без седел схлестывались противники, орудуя деревянными палками, валили наземь соперников, и дрались уже на земле, поблескивая обнаженными телами на ярком солнце. Показывали воинскую удаль и женщины и мужчины.
  Были и гонки на лошадях, когда уносились в Степь широкогрудые жеребцы под крики и улюлюкание толпы.
  Несметное число стрел взмывало в воздух, чтобы поразить мишени.
  Манат восхищалась всем: лошадьми и людьми, проворством и грацией, силой и мастерством. О,как она мечтала скакать верхом подобно прославленной Урике или матери Заура. Они стреляли, повернувшись спиной к лошадиному бегу и попадали. Они мягко, как кошки, уходили от сверкающего железа в руках противника. Они не боялись самой смерти, а может даже смерть сама боялась их.
  Урика все-таки схлестнулась с дочерью арада, той, с которой не поделила мужчину. Хороши были обе. Учитель Имка рассказывал другу про богиню-воительницу у его народа. Вооруженная, одетая в броню она могла противостоять богам-мужчинам и никому не уступала она, кроме отца их - великого бога. Она опекала воинство Империи, ей поклонялись мужчины, как мастеру и воину, с которым никто из них не хотел бы схлестнуться в бою.
  Урика была похожа на эту воительницу. Девочка не сомневалась в том, что их соплеменница победит. И она победила, вызвав волну приветственных криков.
  Бился и Заур. Да так это было красиво, что Манат и Имк, которого до такого еще не допускали, наблюдали, разинув рты. Отточенные движения, ловкость и грациозность, хотя он и не был столь гибок на первый взгляд как уляны, но то было обманчиво. Интересно стало Манат, а Кудаг может так драться?! Не казался он слабее названого брата, да и летами они были схожи. И Самсара сказала, что род его даже больше привычен к тому чтобы драться, нежели Нуров.
  Может, выйдя против него Заур бы и проиграл. Но Манат бы того не хотелось. Она восхищалась названным братом, его победами и тем, что он за нее вступился, когда решил, что Кудаг обидел сестру.
  Но жениха видно не было. Значит, и правда, уехал молодой воин в свой арад, хотя Логов видела девочка и не раз. Седовласого вождя сопровождали старшие сыновья, иногда с женами, и даже детьми. С почтением и суровыми лицами следовали они по становищу, и все старались им на пути не встать. Раз даже девочка наткнулась на них. Но те едва ли удостоили ее взглядом. Да и зачем? Пятый сын не получит ничего кроме благословения, места в араде и меча.
  Однако,не все были столь неприветливы к хромой северянке.
  Одна из девочек, что носила знак Логов на куртке, идущая в самом хвосте колонны своего арада, остановилась возле отковылявшей в сторону Манат.
  - Ты жена моего брата?
  Манат удивленно вскинула голову.
  - Я? - северянка никак не могла понять того, что она чья-то жена.
  Это было как-то совсем не по-настоящему, но девочка перед ней явно носила черты присущие всему роду Логов, и Кудагу.
  - Ну да, ты же Манат. Тебя трудно с кем-то перепутать.
  Она улыбнулась, закусив нижнюю губу.
  - Я...- запнулась северянка. - Ну да. Наверное. А Кудаг твой брат?
  - Да, - кивнула головой девочка, она была чуть младше на вид самой Манат. - Значит, мы с тобой теперь сестры?
  - Наверное, - опять пожала плечами северянка.
  - Я Курса. Десятая дочь арада. Я сюда тоже приехала, чтоб женихи выбрали, но в этом году никто мне кубок не протянул.
  - Курса! - окрик из толпы, окружившей отца жениха Манат, заставил девочку съежиться.
  - Первая жена зовет! Будешь мне сестрой? - огромные карие глаза с интересом и мольбой смотрели на Манат, отчего та кивнула, не задумываясь.
  Девочка побежала догонять исчезавшую в толпе родню и только тут Манат заметила, что левая рука малышки, спрятанная под рукавом была крохотной, точно начала расти, но так и не смогла, не осилила, и осталась как у младенца.
   Ближе к вечеру боги решили напомнить людям, что все же грядет осень и с неба полил дождь, стеной отделяя всех ото всех. Под ногами мгновенно захлюпало. А с севера налетел холодный ветер.
  Манат очень хотела посмотреть на то, как достойные воины пойдут к святилищу, где обретут Копье, но Самсара, завидев вымокшую до нитки девочку, погнала ее в становище.
  Вторая жена тоже не пошла к священному месту. И была она сама не своя, руки подрагивали, дышала женщина тяжело, будто бежала долго. Ее волнение передалось и девочке, и Манат осторожно обхватила руку второй жены арада маленькими пальчиками. Та вздрогнула, потянула, чтобы вырвать ладонь, но вдруг опомнилась, встретившись с голубыми глазами северянки.
  Теплое молоко обожгло горло, а шкура на лежанке кололась. Долго ворочалась Манат, прислушиваясь к крикам и топоту копыт, пока не провалилась в сон, из которого никак не могла найти выхода.
  ***
  Девочку бил озноб, лоб и живот обжигали кожу ладоней. Хриплое дыхание сквозь стиснутые зубы вырывалось с трудом, а в груди у малышки гудело и клокотало, как в котле с кипящим маслом. У нее даже сил не было кашлять, а когда все же получалось, на кусках ткани оставались лужицы серо-зеленой жижи.
  У Самсары едва получалось влить в рот девочки пару капель конопляного отвара, да и те скатились по подбородку. Бледная кожа, отдавала синевой вокруг рта, губы были словно вымазаны черной грязью.
  В покачивающейся кибитке в дальнем затворе вторая жена арада была с девочкой одна. Никто больше не решался к ним заглядывать, оставляя еду и питье у самого полога.
  Когда стало ясно, что девочка заболела и сильно, бледный Нур с глазами, полными боли, перехватил вторую жену, направившуюся к маленькой северянке, запретив входить к ребенку. И он был прав, он требовал, чтобы женщина способная управлять хозяйством, способная еще родить, не лезла в глотку к смерти. Боги не помогают тем, кто бесполезно рискует собственной жизнью.
  Вторая жена арада смотрела на мужа и признавала его правоту, она знала что будет: в дне пути от становища Большого Арада, обернутые с ног до головы в тряпье воины вынесут девочку из кибитки и положат на землю возле чахлого деревца посреди степи. Обоз уйдет, а северянка останется. Душа ее уйдет - живое дерево поможет перейти в иной мир, и боги примут, открыв светлой, детской душе путь к перерождению. Все было правильно. Так поступали всегда, если видели, что бездушные полностью завладели телом человека и вылечить его уже невозможно.
  Но после того, что случилось, Самсару будто подменили, отобрали у нее рассудок, которым она так славилась.
  Вторая жена чтила богов, истинно веря в то, что все происходит по их воле, все, кроме решений, который принимают люди. И поэтому вторая жена арада ослушалась приказа мужа и вошла к маленькой девочке, еще так нуждавшейся в матери: малышка пыталась нашарить тонкими ручками родительское тепло среди окружавших ее кошмаров, что вместе с жаром напустили бездушные.
  Самсара была матерью. Матерью двоим живым и двум едва родившимся, но сразу покинувшим ее детям. Она стала названной матерью Зауру тогда, когда ее дети не могли принять свет солнца и ветер степи, и умирали. Арад мог изгнать ее, как негодную, но он этого не сделал.
  Заур стал ее первенцем. Пусть не родным по крови, но первым в кого она вложила душу и заботу.
  В каком-то смысле Самсара была даже рада складу характера первой жены арада, которая не видела себя в доме, но на коне и с луком.
  Но теперь ее "первенца" отняли у улянки.
  В то утро, когда стало понятно, как сильно заболела северянка и то, кто одарен благодатью бога, Самсаре показалось, что сердце ее остановилось от горя. Она зажала руками рот, едва сдерживая крик, опустила полог шатра, чтобы не видели ее обиды на бога те, кто этого бога почитал за его дар. Она тоже почитала. Она ценила дар. Но разве могла она простить богам того, кого кормила собственной грудью полной молока. Это молоко предназначалось ее сыну, но он не прожил и одного оборот луны. И все ушло Зауру. Все тепло. Вся трепетная нежность, на которую только была способна улянка. А варанка, увидев, как подрагивают руки второй жены, как бережно склоняется та над живым комочком, перевязала грудь. Единственную, левую, которая и так не дала бы достаточно молока молодому голодному воину.
  Когда Заур стоял во весь рост, воздев над головой Копье, все ликовали. Все! Целых двенадцать оборотов луны у Степи будет защитник от черных колдунов, несущих гибель всему живому. От Империи, чьи воины не топтали землю Великой Матери уже больше сотни лет.
  Через двенадцать лунных месяцев исчезнет из рук ее мальчика чудесное оружие, и он упадет, выдохнется, неся Копье, не предназначенное для человечьих рук. Не будет говорить, не будет сам пить и есть, не будет существовать для мира, а мир для него. Не будет проблеска разума в его глазах, жизнь в них потухнет.
  Тех, кто проходил путь Копьеносца принимал арад, который его породил. С почестями приветствовали они того, кто дарил им покой ценою собственной жизни. А что может быть для воина достойнее такой смерти? Им давали отвар конопли и яд. И те засыпали быстро, без мучений... Чтобы больше не проснуться... Это тоже была великая жертва богу за его дары...
  Неужели ей придется своими руками дать своему сыну чашу со смертью?
  Может, теперь не отнимут у нее Имка, которого хотел Нур отправить учиться у Пересекших наукам полезным для рода-племени, чтобы вернулся он мастером, который научил бы арад, как ему процветать и дальше.
  Но теперь нет того, кто встанет во главе арада! Не будет защитника!
  За дочь Самсара не волновалась, дочери всегда уходят, чтобы породить свою семью. Вторая жена арада знала - Сати справится. Она сумеет удержать в своих руках нити и ключи Большого Дома. И если боги дадут ей сил, она продлит род Нура и ее.
  Северянка должна родить сына. Только муж уже не молод, а на все нужно время. На то, чтобы крохотные глазки стали различать солнце и звезды, чтобы окрепли маленькие ручки, стали достаточно сильными ножки. Чтобы ум был и воля, и разум, и не обделен был богами сын даром, предчувствуя опасность и предугадывая, принимая правильные решения.
  Но в любом случае все они ныне могли обойтись без Самсары.
  Все! Кроме Манат.
  И если Самсару заставят дать умереть сыну, то хоть маленькой девочке она должна у богов вымолить жизнь.
  ***
  Арад был тих. Пасмурное небо едва удерживало над ним в своих чреслах проливной дождь. Ветер приносил из степи запахи трав, влаги и тревоги. Самсара почувствовала это всем своим естеством. Девочка, укутанная в шкуры, спала. Жар спал. И бедное дитя покрылось испариной и бледностью. Болезнь отступила, улянка поняла это.
  Ради чего-то хранят боги маленькую северянку? И вот сейчас подумалось второй жене арада, что порой зря боги так молчаливы.
  Арад был тих. Тих той особой тишиной, которая присуща смерти. Смерти не простого общинника, а того, кто мог повлиять на судьбу всего арада... или того, кто имеет для вождя значение.
  На крыльце стояли Остроха и Сатана. Полы темного халата дочери трепал налетевший ветер, а волосы развевались подобно черному огню.
  Нур спрыгнул с лошади и кажется, ноги его, коснувшись земли, прорвали небесную хлябь, огромные капли дождя ударили в пыль. И даже звук поскрипывающего обоза и перестук копыт прибывавших на Большой Двор не смог заглушить этот перезвон-разговор неба и земли, так соскучившихся друг по другу.
  Сати шла к отцу, но искала глазами в толпе у первой кибитки кого-то другого и очень боялась встретить того, кого так искала.
  Девочка опустилась на колени в пыль у ног отца, склонив голову.
  - Боги знают все, отец мой! Боги ведают, что лучше!
  Истинно ли так?
  Самсара спустилась на землю с козел. Резкий порыв ветра заставил лошадей взволнованно всхрапнуть.
  - Твой сын и третья жена не смогли пройти врата рождения! - голос Сати дрогнул, и она склонила голову до самой земли.
  Глаза Нура закрылись, и он воздел глаза к небесам, холодным и мрачным, несущим уже дыхание холодов и отголосок морозов.
  А вторая жена арада всем телом ощущала, как бьется в кибитке сердце одинокой отныне и навсегда Манат.
  Глава 8
  Небо так и не сменило окраса, серое, с низкими облаками, почти волочившими по земле толстые, как у борова, животы. И дождь. Он лил, не переставая, несколько дней, лишь ночью давая земле отдышаться.
  Как бы ни просила жрица у богов милости, что бы ни приносила в жертву и что бы ни обещала, те молчали. А небо все плакало, и конца этим слезам видно не было.
  Жрица отступила. А вот люди, что рыли глубокую яму недалеко от святилища, по колено в грязи, вычерпывая из уже готовых участков воду, не отступили. Остроха приносила им пряное питье и теплые каши, сваренные на настоях трав, смотрела, как, благодарно кивая, пьют и едят те, кто готовил могилу для жены вождя, поддерживала их словом и песней, украдкой кидая взгляды на пригорок недалеко от глубокого земляного рва, ограждавшего арад. Там часто появлялся сам Нур.
  Вождь, как и положено тем, кто не только носит меч, но и направляет острие мечей других, верил в богов немного по-своему, ведь решения его и дела были для племени судьбоносными. Пожалуй, как ни страшно было сознаться самой себе в этом жрице, даже более судьбоносными, нежели решения тех, к кому обращалась в своих мольбах Остроха.
  Давным-давно он задал ей вопрос, да такой, что большинство приняли бы его за богохульство, но запал он в душу жрицы.
  Остроха была только возведена в ранг Посредницы между богами и людьми, запястье ее левой руки еще побаливало от нанесенного знака, овившей руку змеи, говорящего о том, кем теперь она стала. Женщина тогда готовилась к ритуалу предсказания. На алтарь возложен был связанный молодой барашек, жертвенный нож наточен и сверкал на солнце. Сердце жрицы билось, ибо первый раз ей предстояло провести сложный ритуал самой, а не быть лишь помощницей.
  Араду надо было знать, стоит ли затевать спор с западным соседом - Мадрушем и его сильным племенем из-за земель вдоль Великой реки, которые тот захватил, едва выпустил власть из рук прежний вождь, предшественник Нура.
  Сам молодой предводитель пришел к святилищу, долго наблюдал за приготовлениями и вдруг спросил, почему называют это действо предсказанием?
  Ведь если боги всесильны и определяют ход жизни человека, зачем им делиться знанием будущего, своими планами? Давать надежду на выбор. Ритуал не имеет смысла, если люди все равно поступят так, как хотят боги.
  Помнила Остроха, как вздрогнула, как едва не выронила из ослабевших пальцев тяжелое оружие, а позже поняла женщина, что именно за подобные мысли и понравилась молодому вождю Самсара. Улянка была уже обещана богам в Посредницы, когда посольство сватов прибыло к ее отцу, и девушку познакомили с Нуром. Она выбрала его (не без нажима Божаны, как слышала Остроха), сказав, однако, что боги определяют все, кроме поступков человека. Да, она имела ввиду своего отца, задобрившего Великих большой жертвой, и жрицу племени, тоже видевшую свою выгоду в ее браке с Нуром, отринув предначертанное девушке Великими.
  Нур тогда улыбнулся испугано замершей Острохе и сказал тихо, что, наверное, тогда-то в ритуале и есть смысл, видимо, боги тоже хотят угадать, что же решит человек...
  Самсара произнесет эти слова спустя несколько лет после того памятного ритуала.
  Забавно, но, то ли растерялась Остроха и не смогла должным образом воззвать к богам, то ли решили Великие проучить жрицу за то, что не оборвала богохульства она арадова, а имела право - в святилище главная она. Только дали ответ внутренности барана, разложенные на алтаре, что быть войне, войне, которую арад бы не выиграл, и рисковало племя стать частью Мадрушева рода, но Нур опять решил по-своему.
  Он отправил десять воинов к захватчику, со своим словом, что сегодня пришли десять сильнейших, а завтра придут десять тысяч таких же. Расчет был не на битву, нет, на то лишь, чтобы показать воинскую удаль и смелость, мастерство и силу, новое оружие и сильных лошадей. С ними отправился брат вождя, Дор, по которому вздыхала жрица. Седина у висков появилась у того еще в юности, окладистая борода тоже была светлой от пролитого серебра, но пронзительный взгляд, спокойствие и ум делали Остроху заложницей любви к первому воину. К сожалению, безответной...
  Брат вождя не только вернулся с живыми воинами, но и принес благую весть. Мадруша предложил поделить земли, оставив те, что на стороне реки арада Нура, за молодым вождем, а это были хорошие пастбища для скота, он же забирает земли за рекой себе, даря, однако, Нуру табун чисто черных лошадей и обещание помощи в случае нападения врагов. Для бескровной войны и молодого арада, о котором мало кто слышал, это была большая удача. Земля, лошади и союзник.
  Сила десятерых первых всадников заставила задуматься соседа. Никому не хочется иметь дело с неизвестностью. А новый арад мог призвать других вождей или племена с Севера, которым частенько все равно, чью голову снести мечом.
  Может, и правда, не ведают боги, как поведут себя люди, и на самом деле предсказания - попытка Великих направить дело так, как им выгодно. Ох, играют боги с людьми... Чем старше становилась Остроха, тем больше в это верила. Но более всего играют с людьми люди.
  Арад с момента смерти Хельги был тих, хотя жители его говорили больше обычного, да только шепотом. Боялись соплеменники.
  Многое решили припомнить боги вождю. И особенно кровь женщины, хлынувшую на древо-камень.
  Арад хотел понимания и поддержки, и он их получил: вожди уверились в угрозу с Востока, осознали, что может она придти и со стороны Империи, и многие готовы были принести личные амбиции в жертву ради объединения, а значит, и ради выживания племен. А это стоит дорого.
  Остроху передернуло при мысли о том, как по-особому боги видят мир. Согласился арад встать под знамя царя, и Великие лишают его наследников... одного за другим. Большая честь нести копье. И старший сын Нура несет ныне спасение Степи. Но он не займет место отца. Не смог увидеть солнце младший отпрыск. И он не займет места отца. Остался средний. Сын улянки. Но почему-то в этот раз верилось предсказаниям Острохе (и даже не столько предсказаниям, сколько собственному опыту, ушам и глазам): его путь совсем иной. Но говорить о судьбе Имка с вождем она не стала.
   А ведь не раз говорили предсказания Острохе, что обернется неудачей и это затея арада с объединением. А выходит все по-другому. И карают боги за то, что не поступает человек так, как нужно Великим. Карают от бессилия, от того, что сами не ведают, как поведет себя Нур...
  Вскоре вырытую яму накрыли закрепленными на кольях широкими, сшитыми между собой тонкими шкурами. И началось обустройства прибежища сына и его матери.
  Будет лежать здесь амфора с вином, мешок зерна и молодой барашек. Будет покоиться пробитый мечом мужа и отца большой бронзовый котел. И бронзовое зеркало с красивым узором, привезенное из далеких восточных стран. Украшения -подарки, что делал третьей жене Нур. Будет северянка облачена в лучший наряд. Расчесаны будут волосы ее. А у ног жены положит Нур длинный меч, который даровал бы сыну. Лук. Стрелы с белеющими костяными наконечниками. Копье. Пожертвует арад не рожденному наследнику и жене, заставлявшей сердце его пылать, пятнадцать лошадей. Их передадут богам посланники земли, и сами будут ездить на них там, где живут Великие, пока души снова ни обретут плоть. Но когда это будет, никто не знает, кроме богов. Но ведают ли они?
  ***
  Манат спала долго. Очень долго. Снилось ей, что из темноты протягивала руки-сучья страшная женщина с изуродованным оскалом лицом, вцеплялась в шею Хельги, и не только ее, кажется, руки старухи были везде, даже на горле девочки, сдавливали, заставляли задыхаться, заходиться кашлем. Огонь, помещенный в святилище в глубокие каменные чаши, вдруг разрастался до невиданного пожара и жалил девочку, кусаясь языками - отростками. Оживал, становился спрутом...
  Отбивалась, убегала Манат, и хоть думалось ей, что выздоровела нога, но бежала малышка все также медленно, не уйти от безжалостного пламени. И только руки мамы и ласковый голос ее изгоняли страх и боль.
  Как много ужасного могут придумать боги, посылая людям сны. Но страшнее то, что запертая в них душа, ждет, как спасения, пробуждения, только вот мир настоящий может оказаться страшнее кошмаров. Поняла это Манат, пережила. Но позже.
  Когда малышка открыла глаза в первый раз после отступившей лихорадки, сразу поняла - она в Большом Доме. В том самом месте, где спали все жены и дети арада. Большая комната, часть овального дома, с вымазанными глиной стенами увешанными шкурами для сохранения тепла. С крохотным очагом. Кусающимися обломкам битой посуды, вдавленных в глину пола, и с устилавшими его толстыми шкурами, которые перетрясали и высушивали на солнце летом и даже иногда мыли в реке. С корзинами и сундуками, в которых хранились вещи: нарядные и каждодневные одежды жен и детей, украшения. Один из них был мамин. Там под аккуратными кучками вещей, завернутая в теплый плащ, лежала восковая табличка с отколотым краем, на которой Манат училась рисовать и писать символы, показанные ей Имком.
  Комната тонула во тьме, только лишь угли в очаге и тонкие лучины давали крошечные ореолы света.
  Было пусто и тепло. По соломенной крыше стучал настоячиво дождь. Манат не раз слышала, как он плакал, просясь в жилье, как бездомный пес. Но кто же такого мокрого пустит?
  Вскоре наступит зима. Съедутся с дальних окраин арада земледельцы, привезут в своих кибитках семьи и зерно, взращенное в этом году, пригонят скот пастухи.
  Ветры принесут холодные белые хлопья, тающие на коже. И будут в Степи властвовать морозы и пустота.
  Только жизнь арада не замрет: будут выделываться шкуры, шиться одежда и обувь, ладиться седла и сбруи, будет коваться оружие и плавиться металл. Будут празднества с песнями и плясками. Пришедшие охотники будут рассказывать удивительные истории. Как в прошлый раз про бога-оленя, который ушел от погони, но встретив на берегу прекрасную улянку, понял, что станет она добычей для враждебного племени охотников и отдал за нее жизнь, уведя преследователей от испуганной девушки. Будут хвастать и дети и взрослые, кто белке с пятидесяти шагов в глаз попал, кто рыбу выудил размером с козу, кто видел заморские города и страны. Будут печься лепешки, и прядильный станок будет работать без устали, потому что рук мастериц прибавиться, чтобы было что одеть, едва тепло весеннее разбудит уснувшую Степь.
  Глаза у малышки смежило, но на самом краю пропасти сна до девочки, уже обретшей крылья для полета в удивительные дали, донеслось пение. Полное горечи утраты и радости от встречи с богами двух чистых душ было оно.
  Манат еще не слышала такого пения. При ней не умирали те, по кому плакал бы весь арад, а не отдельные семьи. Кому могилой становились места около святилища.
  Радужные крылья увлекли вымотанную болезнью девочку в чудесные места и воспоминания. Манат незачем было пугаться, ведь мама гладила ее по щеке совсем недавно, и ее руки приподняли голову малышки, чтобы дать отпить теплого молока сдобренного медом, вкус его еще остался на губах Манат.
  ***
   Боль сжимала сердце Самсары. Разрывало грудь от того, сколько там накопилось слез, ведь слезы, они от сердца.
  'Будет у тебя четверо потомков'
  Четверо...
  Сколько раз обращалась она мыслями к пророчеству Божаны?! Сколько раз думала о нем, и то вспыхивала от радости, как луч солнца на рассвете, то затухала и умирала, как старая Луна.
  Их и было четверо: двое сумели пройти к свету, а двое нет...
  Но если...
  Считала улянка сыном своим Заура. И Божана сказала 'будут', значит... Значит, есть у нее шанс еще родить, привести в этот мир сильную молодую душу!
  Лелеяла эту надежду Самсара. Холила. Много умных трав пила, и жертвенный дым ее маленьких костров ни единожды возносился к небесам.
  И, кажется, боги откликнулись на ее мольбы.
  Еще до Большого арада прислушалась к себе улянка, затаила дыхание. Когда богиня Луна стала старой и скрылась, чтобы обновить свой лик, тело улянки не отдало ни капли крови.
  Она не верила. Осторожной стала. Озиралась. Боялась.
  И когда старуха, рванувшаяся в святилище к третьей жене Нура, оттолкнула женщину, заставив упасть на колени, испугалась улянка. Но еще больше испугалась она, когда пальцы ее окрасились кровью жертвенной. Не заметил того никто, все были заняты другим делом. Вытерла она пальцы о темный подол рубахи. Но каждую ночь снились ей руки в крови, и тем больше боялась Самсара за семью и за того, кто поселился в ее чреве.
  Оттого и боялась, что за удачи арада попросят боги плату.
  И вот первый удар... Заур.
  Первая жена после Великого Выбора, бряцая ножнами и доспехом, вошла в шатер и увидела сгорбившуюся над пламенем очага Самсару. С ладони улянки тек тонкий ручеек зерна, падал в огонь, заполняя жилище запахом паленой каши.
  - Что ты делаешь? - ринулась первая жена Искхара к женщине.
  Рука воина перехватила ладонь второй жены и отдернула.
  - Ты тризну справляешь? О ком? Разве кто-то умер? - в гневе была воительница.
  - Мой сын, - проскрежетала Самсара, выдернув запястье из хватки первой жены.
  Разозлилась Искхара, не любила она, когда не чтили божьего дара. Может в душе ее, как матери, которой она когда-то была, и жили горечь и боль, но сердце было полно счастья, ведь она дала Степи достойного защитника.
  - Заур еще сядет на коня и не раз отразит натиск врагов, - прошипела воительница.
  - Ты думаешь это долго? - горько усмехнулась Самсара. - Долго ли это - сменить зимою осень, весною зиму, летом весну... Ты не думаешь о смерти. Воин не должен о смерти думать, чтобы не бояться ее. Но как быть мне? Он крошкой играл на моих руках, он пил мое молоко, он рос и мужал на моих глазах. Он стал достойным, да... Неужели не понимаешь ты - это не награда и не признание его заслуг. Это кара Нуру!
  Ударила наотмашь по щеке вторую жену Искхара. Завалилась Самсара на бок, сжалась, но заметила, какой болью наполнились вдруг глаза первой жены, как заходила грудь под доспехом.
  Вылетела тогда из шатра первая жена. Но ни она, ни Самсара ни словом не обмолвились о произошедшем Нуру.
  Арад глупцом и слепцом не был, видел, что изменилось что-то между женами, причем теми, кому нечего делить между собой, и между кем никогда не было ревности. Но причина тому была ясная. И он не стал говорить своего слова. Не имело это более смысла.
  Прибытие в арад стало новым ударом.
  Мало того, что не увидит Нур больше старшего сына рядом с собой и во главе его войска, так смерть Хельги и малыша затронула сердце вождя, сделало его старым и уставшим. Таким, что морщины ринулись от углов глаз и рта к щекам и вискам. Потухли глаза. Ссутулилась спина.
  Лишь в обществе брата находил вождь покой. Оттого часто покидали они Большой дом, ездили на охоту, и больше молчали, им достаточно было и того.
  Но был еще один человек, которому больше не было места в доме вождя.
  Манат.
  Осиротевшая девочка, лишенная богами и отца, и матери, и брата, и семьи, будет отдана на воспитание тому роду, который согласиться ее принять. А, как правило, берут самые бедные, те, кому не хватает рук, чтобы кормиться и следить за меньшими отпрысками.
  Вернулась уже красная накидка с тамгой Логов жениху, потому как породниться хотел арад с другим арадом пусть и названной дочерью, да пятым сыном, а не с простым общинником.
  Знала об этом Самсара, но тревожило ее иное. Когда вошла она к заболевшей северянке, рисковала не только своей жизнью, но и жизнью своего ребенка. Была сломлена она тем, что выбрали боги Заура. Не думала ни о чем. Но выжила, не заболела.
  Может, права Божана, и будет четвертый. Плоть от ее плоти, кровь от ее крови. Значит, защищают ее боги.
  Трудно будет уговорить Нура оставить девочку в доме в чернавках, уж больно напоминает она мать. Но справится Самсара, если он узнает о ее ребенке - все дозволит. Будет Манат жить так же, как и раньше.
  Только саму себя обманула улянка.
  Когда очнулась девочка, обряд погребения уже состоялся. Не увидела она матери в красивом наряде, не видела как лично перерубал головы коням арад Нур мощным взмахом топора.
  Но разве детское сердце способно не чувствовать без того, чтобы не видеть?
  В первую ночь нашла Самсара Манат возле кургана, отрезавшего от малышки самое дорогое существо на земле.
  Дождь все лил, и едва оклемавшаяся северянка сидела на холодной земле в одной рубашке, раскачиваясь взад вперед, и тихонечко пела песню на чужом языке, песню, которую ей не раз пела мать.
  Самсара и не заметила бы ребенка, если бы ни волосы, которые тронул свет Лунной Богини, лишь на мгновение проникший сквозь крохотную трещину между тучами. Подойдя ближе, кутающаяся в плащ женщина посветила факелом, почти погасшим под дождевыми струями, тусклый свет озарил девочку и небольшую ямку, засыпанную превратившейся в грязь землей, проглядывала оттуда табличка, что сын подарил маленькой подруге.
  Скинула плащ вторая жена, завернула крохотное тельце и понесла его в сторону арада. Не сопротивлялась малышка, просто обхватила ручками шею улянки. Уложила Самсара девочку на ее лежак, укрыла тремя плащами да шкурами, а та так и лежала с открытыми глазами, глядя в потолок.
  Больше не радовало ничего Манат. Приносила ей Самсара лепешки в масле, вымазанные в пахучим летнем меду. Крутился Имк рядом с подружкой с рассказами и сказками о далеких странах и чудесах. Звала играть - помогать Сати, чувствовавшая себя виноватой в случившемся, ведь оставили ее хозяйкой, хотя вины в том девушки не было.
  Будто холодный камень стала северянка. Будто умерла и только тело ее на лежаке и осталось.
  Спустя несколько оборотов солнца, ночью, когда бушевал за стенами осенний ливень и дул сильный ветер, услыхала Самсара горький плач, тихий и оттого еще больше было в нем горечи.
  На лежаке, который принадлежал Хельге, сжалась в комочек Манат, прижав к груди рубаху, в которой ходила часто третья жена.
  Сердце у всех есть, только живут на земле те, кто им слышит, а есть глухие. Сердце Самсары умело слышать. Звала крошечка мать. И улянка откликнулась. Встала она со своего ложа, подняла на руки плачущую девочку и уложила ее рядом с собой, укрыв толстой шкурой. Пальцы сами заскользили по шелковым ниточкам волос, еще по-детски тонких, а рука сама прижала, обнимая и согревая.
  - Я здесь, солнышко мое, я рядом.
  Долго бил дождь по крыше, пока смолкли рыдания, высохли щеки. Заснула Манат. Задремала и Самсара. А когда проснулась, детская ручка, доверчиво обхватив ее ладонь, согревала крохотным дыханием.
  - Мама...
  Будто пронзило Самсару.
  Если права Божана, то...
  Утром вместе с солнцем, разогнавшим тучи и удивительным для осени теплом пришла к Самсаре кровь.
  Нельзя сожалеть о жертве. Она сама на это решилась, и теперь поздно отступать. Четыре потомка...
  Четыре отпрыска... Сати, Имк, Заур и Манат. За каждого она отдаст все, что есть. Каждому будет отстаивать жизнь, какую бы цену не пришлось заплатить.
  Божана предрекла давным-давно, что дети Самсары будут великой жертвой во имя выживания Великой Степи. Сказала, тогда это жрица, а сама вдруг заплакала, прошептала, что за такое надо просить прощения и не вымолить его.
  Самсара была удивлена такому пророчеству и прониклась тогда гордостью за себя, как за спасителя народа.
  Но она была девчонкой, не знавшей горечи утраты. Теперь же Самсара была не готова терять тех, ради кого жила. И в гневе и ярости кинула небесам вторая жена арада свое слово, что не получат Боги ее детей в жертву никогда. Вряд ли поверили слабой женщине Великие, лишь Лунная Богиня, которая каждый день теряла своих детей-звезд, стала красной, как кровь. Она-то знала, что такое клятва матери.
  ***
  'Почему ты медлишь, Лукий! Времени прошло более чем достаточно, чтобы уверились варвары в твоей верности! Твоя жена уже понесла от тебя дитя. Почему не откроешь ворота города?! Мне нужно оно! И быстрее! Как можно быстрее! Я достаточно ждал!'
  'Мой Император, я долго искал слова, чтобы донести до вас весть! Надеялся на оплошность, на слухи и козни. И при других обстоятельствах, она была бы блистательна, и уверен, пришлась бы вам по сердцу. Но сейчас... Я не знаю, что произошло. Божественный мир скрыт от нас завесами неба. Но ... Копья больше нет. Мне доложили об этом доверенные лица. После того, как последний его носитель, отбыв положенный срок, вернул Копье Богу, оно больше не было дано никому. Почти два месяца стоял Большой Арад, погрязнув в болоте, ждал, и лишь холода погнали вождей по своим племенами и землям. Сила Степи теперь только ее дети. И если пожелаете, они, я уверен, падут к вашим ногам. Ибо сила Темных при Империи, как и сила ее солдат. Но я знаю, мой повелитель, чего вы ожидали от сего оружия, и мое сердце скорбит вместе с вами'
  
  
  
  Часть 2
  Чужие и свои
   Глава 1
   - Хей-я!
  Пятки наездницы легко тронули горячие бока Ракушки. Конь-баловник радостно всхрапнул и, игриво перебирая ногами да выгибая шею, побежал по тропе.
   - Вина испроси у Самсары! - крикнула с порога удаляющейся всаднице Макута.
   Старая отшельница с седыми косами стряхнула с подола крошки и зыркнула на усевшуюся на суку ворону. Умные черные птичьи глазки весело блеснули.
   - Ох, хитра ты, вестница! - ухмыльнулась женщина. - Хорошее что принеси, нужны нам добрые вести!
   Конь уже стал крохотным, едва мелькая меж голых стволов деревьев. Быстр и могуч жеребец. Слава богам, арад не жаден.
   Морщинистая, но все еще сильная рука вытянулась в сторону всадницы, благословляя путь, отгоняя опасность, защищая от зла. Жалко, сил маловато у ведуньи, чтобы исправить судьбу девки. По чужим желаниям и решениям живет северянка, и конца тому не видно. Даже Самсара не со зла, но делает пособницей своей её искреннюю, чистую душу. Вот она любовь какая!
   Вздохнув, старуха затворила дверь землянки, одернув закинутый на перекладину полог и плотнее придвинув рогожу к щелям. Ночью жди лютого мороза, уж больно раскаркалась черноокая, слетевшая со своего насеста за угощением - добрым куском овечьего сыра. Не зря дар отдан, божья вестница намекнула ведунье своим громким голосом, что пора Манат возвращаться, чтоб до темна успеть.
   А широкогрудому жеребцу с темной, как осенняя ночь, лоснящейся шкурой, мир вокруг казался обжигающе горячим, мороз водил невидимыми руками студеными по ноздрям, метил укусить за сильные лошадиные ноги, да только впустую тратил силы. Копыта звонко выстукивали по мерзлой земле, волнуя тончайшее покрывало снега, едва припорошившего землю.
   В этот раз зима-царица обилием белых даров не радовала, уже давно прошла полпути суровая красавица, а снег едва выпал. Старики и те, кто отдал свои руки земле, качали головой и горестно вздыхали. Мало напоит землю одежка, зимой слаженная, жадна до воды родительница будет по весне. Зато сынок Зимний - морозец никак успокоиться не хотел, не давал забыть людям, что уважать надо мать, самую суровую из сестер.
   Губы всадницы обветрились, требовали провести по ним языком. Хотелось в горстину зачерпнуть снега и приложить к горящей, стянутой коже, лизнуть с ладони талой воды, вкусной и свежей. Родниковая да речная пахнут землей и песком, илом и травой, а вот дождевая и снежная воды - небом, тем самым, что над головой раскинулось. Чисто и бескрайно оно зимой, самое дно видно. Прыгнешь чуть выше и нырнешь, оттолкнешься от голубого купола ногами и опять к земле полетишь, как летают птицы, руки-крылья раскинув.
   Помнила Манат, как приговаривала Хельга, что глаза у дочери, точно это самое зимнее небо. А небо все видит, ведь там обитают великие боги. Сказания далекой земли, которую совсем не помнила северянка, гласили, что люди с такими глазами видят больше чем, остальные. Смешно от этого Манат и грустно... Зачем все видеть? Хорошего бы побольше. Солнца, трав пахучих, ночных костров у реки, рыбу в неводах, детей здоровых, девок-подружек счастливых, мать Самсару спокойную.
   Взметнувшиеся снежинки заиграли в лучах заходящего светила, заблистали самоцветами, какие носят улянки в богатых украшениях, какими услаждают вараны оружие, дабы угодить богу Мечу, ведь смертоносным и красивым должно быть богу. Только снежинки живые, не камни, а белые мотыльки-бабочки, кружатся они, порхают, делают мир светлее и холоднее.
   Вдали на высоком холме, обрывистым склоном, скатывающимся к промерзшей реке, показался арад. Жеребец, почуяв стойло и полную кормушку, вытянул шею стрелой и помчался вперед.
   Манат пригнулась, чтобы хоть немного сберечь горящее от холодного ветра лицо. Запах лошадиного пота щекотал ноздри. Для варанов лучше нет запаха. Умащивают свои тела благовониями жители Империи и Вольных городов, рассказывал Имк. Самсара же всегда ухмылялась, говорила, что для варанов благовония - это пот и кровь. Пот - сила, кровь - жизнь. Так оно и есть.
   Крытые соломой крыши заблистали в лучах солнца инеем, белый дымок над арадом приветливо звал в тепло домов, прятавшихся за высоким забором, окружавшим разросшееся городище.
   У самого берега у подножия холма стояли большие дома для кораблей, бережно укрывали их вараны, смазывали и прятали до весны.
   На льду замерзшей реки крутились и мелькали фигурки детей и взрослых, одни работали, другие веселились, радуясь погожему дню. Мужчины большими тяжелыми топорами рубили лед, отколотые куски увозили волоком наверх в арад, поить животину. Мальчишки закидывали в проруби веревки с крюком и глиняным грузилом. Не дай боги, вырвет река из рук мальчишеских драгоценную часть снасти, которую отец весной приделает обратно к неводу. Но коль повезет, рада будет хозяйка улову, засолит блестящую рыбину, травами смажет, такую вкуснятину ценили и в Вольных городах, мякоть сочная, жирная, на губах тает.
   С холма, на котором возвышалось городище, спускалась большая телега с укутанным в овечью шкуру возничим, тот, завидев всадницу, махнул рукой. Сын Гуаша-гончара возил с дальнего леса дрова в арад. Гуяр хорош, хоть и не воин. Здоров молодец, на лето старше самой северянки, мечом владел сносно и стрелу пустить мог, а все не отпускал отец в дружину вождя, да и не было уже давно схваток на земле арада Дора. Милостивы к нему боги.
   Широко распахнутые ворота встретили Манат и взмыленного скачкой коня, благодушно блеснув металлическими стяжками. Псы звонко залаяли, встречая черного жеребца, вернувшегося домой.
   Мелькали по пути к Большому дому общинники, спещащие по делам. Кто кивал, кто оборачивался, кто внимания не обращал.
   На Большом дворе бегали по кругу, стрелять и драться в рукопашном бою учились молодые, оголённые по пояс воины, едва пришедшие в арадову дружину. Слышался смех и брань, не злая, подначивающая, ершистая.
  - Эй, Мана! Покажи этим неумехам, как стрелу пустить надо! - кряжистый седовласый бородач вскинул руку, завидев северянку.
   - Да разве же можно девке хромой воинов поучать?! - улыбнулась Манат, осаживая Ракушку и скинув прикрывавший голову башлык.
   - Так такой и надо! Пусть совесть да зависть загрызут, ведь белку в глаз бьешь! А эти увальни разве что в задницу друг друга с шага попадут, - ухмыльнулся надувшимся молодцам бывалый воин.
   - Ну, коль ходить-то не может, только и остаётся что стрелять. Как еще мужа-то себе заполучить! - заметил ехидно один из молодцов, правда, тут же получил тумак от собрата.
   Манат улыбнулась. Ее давно уже не глодала обида из-за хромоты и происхождения. Она свое место знала. Да и прав вихрастый отрок, коль ноги не слушаются - руки в помощь. Оттого была северянка хорошей ткачихой и хорошим стрелком. Да и на лошади сидеть умела. И хоть родней не признал арад Дор девушку, как сделал когда-то его брат Нур, но и обиды она от него не терпела. Жила спокойно. Да и вздумай вдруг Дор обидеть Манат, самому бы не поздоровилось от Первой жены.
   Притороченный к седлу лук вылетел из ременной петли, легла стрела, лизнув оперением пальцы, звонко запел ветер, разрезаемый, как тонкая ткань, костяным зубом - белый наконечник, пробив цель, оказался точно в сердце врага-деревяшки. Ракушка заходил на месте. Он чувствовал, когда хозяйка бралась за оружие, знал, когда надо замереть, притворившись камнем.
   Довольно крякнул старый Крот. Ох, хороша девка! Вараны сильны стрелой и конем, а эта, хоть и чужачка, в седле умеет сидеть, да и стрелять у нее хорошо выходит. Парни приуныли, а Манат, направляя пятками Ракушку, махнула рукой на прощание и скрылась в стойлах. Рев Крота-учителя раскатился по двору. Долго не отпустит сегодня своих молодцев старый воитель, до самых звезд.
   Обтерев куском холста шкуру Ракушки, отлив воды и отсыпав зерна в кормушку, девушка, прихватив суму, в которой лежала завернутая в кожу уже основательно подмерзшая тушка зайца, направилась в Большой дом. Дор любит заячью похлебку. Доволен он - доволен арад, спокойна мать Самсара - хозяйка полновластная Дома.
   Странно все-таки боги думают...
   Через два лета после смерти Хельги не стало арада Нура, пал в схватке с соседом, сыном того самого Мадруши, что к власти его и привел. Решил молодой вождь в общей сумятице, забыв все разговоры и клятвы, забрать богатую землю Нуровскую по берегам реки, да и весь арад к рукам прибрать, считая, что не имел права отец идти на уступки Нуру. И было бы это концом всего, ведь не имел вождь приемника, способного взять меч и силу, чтобы вести за собой людей. Имк мал, Заур...
   Говорят, когда стрела пронзила сердце Нура, дрогнули руки воинов, кони замедлили бег, сама река замерла, шел уже победителем по земле бывший сосед и бывший друг, а ныне враг - молодой арад Шуяр.
   Только боги не дали свершиться беде. Меч поднял брат Нура, Дор принял власть и поклон дружины. Даже женщины, что воевали, но сложили оружие, отдав силы роду, взялись за луки, стрелы да кинжалы, чтобы не было чужих на земле предков. И хоть много полегло тогда, не дал новый вождь сгинуть араду, раствориться в чужом племени.
   Городище тогда опустело, остались лишь ремесленники самые ценные, те, что могут оружие мастерить, старики неспособные уже и сидеть, да женщины, на плечи которых легла и защита арада, и его сохранение. Осталась и Самсара, взвалив на себя все тяготы того, кто должен делить хлеб, и решать, кому его вдосталь дать, а кому крошки отсыпать, чтобы выжить мог арад.
   Тяжело пришлось, особенно когда весть принесли, что ушла за мужем Нурова первая жена, мать Заура, в одной из схваток. Когда узнала улянка о случившемся, долго смотрела вдаль. Облака серо-сизые летели ей навстречу, как войско вражеское, но стояла прямо она, может и плакала, да кто же знает. Манат из-за ворот испуганно тогда смотрела на ту, что теперь звала мамой, и очень боялась потерять и ее.
   Но не того духа была Самсара, чтобы сдаться, и хоть полетел по араду шепоток, что Нуда и Таша теперь станут хозяйками, дел своих не оставила улянка. Строго держала она Дом и всех его обитателей. Сама ткала ночи напролет, перебирала зерно, скотину блюла. Сама вышла поклониться новому араду, хоть и была уже никем. Доровы две молодые жены уже делили Большой Дом, кидали жадные взгляды на сундуки с тканями да самоцветами. Но пока не вернулся новый арад, не смели Самсаре перечить.
   Когда на горизонте показалось облако пыли, Самсара одела лучшее своё красное платье. Манат, Сати и Имк тоже были обряжены в белые рубашонки. Сложила жена Нурова пару холстов, сапоги, лук и меч, что остался от мужа и вышла на крыльцо. Она знала, ее примут в доме Аришанка воина и его семьи, дальней ее родни.
   Ара и две помощницы вынесли под покрывалами лепешки и кувшины с вином.
   Две жены Доровы молодки тоже пришли к Большому Дому, каждая с синяками да царапинами - делили и не поделили, кому Первой стать, у обеих ведь сыновья. Не озаботились тем, что муж их, новый арад, будет пить и есть.
   Взмыленные лошади влетели в ворота, несясь по прямой, как стрела, дороге к Большому Дому, где уже ожидали их Самсара и все, кто служил и хранил дом, пока воины проливали кровь.
   Прекрасна была улянка. Никогда такой не видела ее Ман. И хоть не было на Самсаре украшений, но черные волосы переливались, тугая в руку толщиной коса лежала на плече, вздымалась высокая грудь, бледно было лицо и плотно сжаты губы. Будто девочкой стала вновь улянка только с глазами старухи.
   Запыленные всадники спешились, и первым был брат Нура, лицо его было хмуро и бледно, в разводах грязи.
   Самсара, как и положено, босая, пошла к нему и, остановившись в шаге, опустилась на колени, прося милости принять Дом и дать уйти ей и детям, протягивая новому хозяину маленький кинжал с большим камнем в рукояти - ключ Хозяйки Большого Дома. Дети последовали ее примеру. Манат помнила, как дрожала под взглядом мрачного Дора, хотя и не на нее он направлен был.
   Две жены-молодки тоже поклонились мужу. Ара, по знаку Самсары, с чернавками понесли воинам кувшины с вином и лепешки. Те хватали их грязными руками и прикладывались к горлышку драгоценных амфор, причмокивали, торопились, обливаясь, но начинали они верить, что победили и живы. Озираться стали вокруг, ища глазами своих кровных, но без дозволения вождя двинуться не могли.
   Храпели лошади, сбрасывая пену в песок и пыль под ногами, ветер трепал стяги и гнал облака по высокому небосводу, как пастух нерадивых овец.
   Меч арада, который лишь пригубил вина, вылетел из ножен, заставив вздрогнуть, отшатнуться к матерям испуганных детей. Но даже ресницы не дрогнули у второй Нуровой жены. Она ждала приговора.
   Сказывали, что новые арады убивали жен или делали их наложницами-рабынями, предлагали первым воинам - это тоже была милость.
   Может поэтому и дрожала Манат, прижавшись к Сати. Только боги, как и всегда, удивили маленькую северянку.
   Перехватив меч за лезвие, Дор шагнул к замершим женам своим. Толстые серебряные обручи, что были преградой для зла и охраняли души женщин, украшая шеи и грудь, оказались в руке арада. Накинув драгоценности на рукоять меча, он вернулся к так и стоявшей на коленях Самсаре.
   И вместо того, чтобы взять протянутый кинжал, мужчина протянул улянке Бога с обручами на рукояти.
   Самсара удивленно вскинула голову. По толпе пробежал шепоток. Манат непонимающе посмотрела на Сати, открывшую рот от изумления.
   Только позже узнала девочка, что Дор не только отдал жене брата свою защиту и покровительство, он сделал ее Первой женой, подчинив ее воле всех иных.
   Самсара тогда, не отводя взгляда от высокого седовласого уже воина, сжала протянутую рукоять, принимая и соглашаясь. Кинжал лег в ножны на поясе, сверкнув драгоценным самоцветом - она была и осталась Хозяйкой.
   Слышала Манат потом не раз, как шушукались девки-чернавки, рабыни, бабы и жены, что Дор души не чаял в Самсаре, столько лет на нее жадными глазами глядел, что голодный зверь, следил. И вот получил все, что хотел... У него были сыновья-наследники, у него есть арад и та, которую он желал, но не мог получить.
   Остроха благословила Доров выбор от имени богов, а общинники и дружина поддержали, все знали улянку, считали ее хорошей хозяйкой и достойной женой.
   Сквозь горе, туманом накрывшее людей, пробился свет Светила. Мала была Манат, но видела, как горели глаза Дора при взгляде на красавицу-улянку, отвечала она ему лаской и вниманием, но не было в ее взгляде на мужа того живого огня, что плясал и игрался, когда смотрела она на Нура по пути на Большой арад. Хотя вряд ли замечал то новый вождь. Может и хорошо, что порой слепы мужчины.
   Сколько же минуло лет с тех пор?
   Ой, много.
   Имк, научивший Манат считать, тем добавил печали, ведь для людей, кто не знает завитушек да палочек, мир проще - течет он и течет, без счета зим и лет, от тепла к холоду, от урожая к посевной, от цветущей степи к сугробам. Манат считать умела. И если у кого зерен в мешке с летами прибавлялось, то для тех, кто с наукой мудреной знаком был, их отсыпать больше приходилось.
   Девять лет минуло, как ушла Хельга, семь лет, как стала Самсара полноправной хозяйкой.
   Уехавшая в большой нарядной кибитке, обитой войлоком и шелком, шесть лет назад Сатана, обняв на прощание названную сестру, шепнула - рада она тому, что у матери остается хотя бы одна дочь. Не все знала Сати, но мудра была и сердце ее умело слушать, кровь матери говорила в ней.
   Права была Сати - была у Самсары тайна, доверив которую Манат, улянка рисковала всем. Молчали о том и птицы, и травы, и снега, и дожди, и боги, и чем дольше хранили ее две женщины, большая и маленькая, тем крепче становились их узы. Одна доверила рукам и сердцу другой свою судьбу, другая же отдала не меньше - себя, часть своего сердца. Даже Имк и Сати не ведали о том, что произошло. Знала лишь Манат, да та, о которой в племени говорили с опаской - ведунья Макута.
   Однажды в скрытое в дальнем лесу жилище ведьмы привела Самсара северянку. Там в тепле, укрытый несколькими шкурами, в вышитой с любовью льняной рубашке сидел на широком тюфяке первый сын арада Нура. Во все глаза смотрела девочка на воина, которого похоронили и по ком плакали.
   Мала была Манат, не осознала она всей опасности, ведь узнай кто - смерть для ослушавшейся Бога была бы легким исходом.
   Когда минул срок, отпущенный Зауру быть защитником Степи и носителем Копья, Нур отправился на Большой арад. Обратно вернулся он не один. В кибитке с ним прибыл тот, кто был героем для всей Степи.
   Сказывали воины, что в должный день исчезло из рук Зауровых Копье, и упал молодой воин и больше уже не встал, не узнавал никого и не говорил. Удивительное дело - нести оружие Бога простому смертному!
   Весь арад готовился к торжеству, и когда настала пора и полог, укрывавший вход в кибитку, где и жил Заур, отдернулся, Нур вынес сына на руках. Статный, сильный, когда-то молодой воин был похож на старичка, готового уже проститься с землёй: истончились руки и ноги, побледнела кожа, выцвели волосы. Глаза бесцветные изредка мигали и, кажется, могли смотреть самому Светиле в лицо, на что не решится ни один человек.
   Положили его на расстеленную рогожу в центре святилища. Встала Остроха перед ним на колени и поклонилась, возблагодарив за мир и процветание уходящую душу. Дернулась Самсара, уйти хотела, но осадил ее взгляд первой жены. Чаша с ядом и отваром пошла по кругу, каждый воин подержал ее в руках, передавая уходящему герою свою силу и мужество - Заура достойно встретит Бог, примет, почти как равного.
   Но самое жестокое действо еще предстояло, как прошла чаша круг, оказалась она в руках улянки, выкормившей воина. Кто же, как не она, должен дать питье силы для битвы там, куда уходят души.
   По щекам Самсары струились слезы. Опустилась улянка на колени, осторожно приподняв голову названного сына, которого любила, как своего, и приложила к губам чашу. Варево побежало по подбородку желтоватыми струйками, руки ее дрожали, но все же Заур сделать несколько глотков.
   Бережно опустив голову сына, женщина встала и отошла назад, передав чашу Острохе, не смотрела по сторонам улянка, вперила взгляд в землю. Ее слез в чаше было уже больше оставшегося варева. Запела жрица во славу Бога, передавая душу избранного им воина.
   Глаза Заура закрылись, ветер больше не проникал внутрь, на вздымал грудь воина. Одели достойно уходящего, вложили в руки меч, украсили поясом наборным и золотым амулетом-Светилом, тонкий холст накрыл тело сына Нура. Поклонился арад и стал расходиться. Теперь уже дело жрицы - совершать все необходимые обряды. Его место теперь под большим курганом, пятьдесят лошадей отдал сыну в дорогу арад, серебряную сбрую, лук и копье, выкованное лучшими мастерами.
   В ту ночь, когда опустили в яму тело Заура, полил дождь. Таких дождей не видывали старики, и о таких не слышали от своих стариков. С неба обрушилась целая река. Сползла в бурлящую воду часть холма, подмытая водами. Затопило яму погребальную. Да так, что войти туда уже невозможно было - у самого входа вода стояла, потому завалили ее камнями, засыпали землей, как и полагалось.
   Много прошло с тех пор времени. Были и пиры, и битвы. Только раз заболела Самсара, жестоко заболела. Встать не могла. Ара вокруг ходила, Сати рядом сидела. А та все бредила, звала сына по имени, будто живого. Думала жрица, что уже пришла за второй Нуровой женой сама богиня Манат, что уводит души в иной мир, примеряя образ любимых.
   И лишь когда отступила болезнь, бледная, едва живая Самсара, не слушая увещеваний, села на жеребца и ускакала в поля. Вернулась она лишь к вечеру, но румянцем горели щеки, и даже волосы заблестели.
   Нур тогда удовлетворенно кивнул, верил, что жена его все-таки умеет говорить с богами.
   Она и говорила...
   Через день подозвала улянка Манат к себе и, взяв небольшой узелок, усадила девочку перед собой в седло и тронула коня. Ехали они, не торопясь. Говорила мать о реке и о травах полезных, о силе жизни и светиле. А малышка Манат прижалась и слушала сердце живое, у самого уха бившееся ровно.
   Когда давно уже скрылся с глаз арад, повернула улянка коня и во всю прыть понеслась к лесу, маячившему чуть ли ни на самом горизонте.
   Пушистые елки-стражи лесные встретились их легкими поклонами и криками птиц. Пахло давно уже собранной земляникой и грибами. Проехав в чащу по одной ей известной тропе, Самсара остановилась у холма, поросшего травой и небольшим кустарником.
   Только то оказалась землянка.
   А там...
   Ее руки нежно гладили голову Заура, мягко перебирая волосы полные седины. Тихий голос напевал песню за песней, сказание за сказанием, в нем то сквозили слезы, то улыбка, то торжество, то грусть, то радость, то боль. Уводила Самсару песня далеко от землянки, душа взмахивала невидимыми крылами, которые так нещадно обрезала жизнь, но ничто не могло удержать женщину, которой предназначено было говорить с богами, а теперь... может нынче Они хотели с ней говорить, но она уже не отвечала, ее душа говорила теперь лишь с теми, кто рядом.
   Самсара не принесла сына в жертву щедрому Богу, дарящему Копье для спасения Степи, а щедрый и мудрый Бог отомстил... Один лишь раз далось Копье в руки, едва выпустил его Заур, и больше не появлялось, как бы ни просили, какой бы доблестью и силой не отличились воины.
   А разве высшая сила может мстить? Разве не знает она горе матери? Должна была испугаться Манат, рассказать о том, что сделала вторая арадова жена. Но...
   Ее новая мама, мама, дарившая ей тепло и свет, дана была не этим Богом. Этот Бог не обнимал и кормил, не лечил и не заботился, не пел песни, не плел косы. Этот Бог и похожие на него забрали маму и папу. Почему должна Им что-то была Манат?
   Просчитались боги.
   Может, будь северянка чуть старше и понимая в полной мере опасность для Степи и ее народов того, что Бог разгневался и отнял заветное оружие, подумала бы Манат, но судьба была иной. Да и давно не слышно об угрозе ни от Империи, ни с Востока.
   Все живые существа что-нибудь да от богов прячут в глубине души, но жизнь и Самсара сделали Манат сильнее, добавив к тому еще и опасное для человека чувство свободы выбора, что можно делать не так, как хотят боги, даже вопреки им, пусть и спрятано это за желанием помочь, спасти.
  Не понимала этого еще Манат, но всему свое время.
   Когда к власти пришел Дор, у Самсары была уже верная помощница, могла она забраться на коня и отвезти еду ее сыну и его хранительнице - Макуте, которая с богами общалась на равных, а не поклонялась, как Остроха. Почему согласилась ведунья помогать Самсаре, Манат не знала. Но работу свою выполняла знахарка хорошо - через четыре лета смог уже ходить Заур. Шел он, как теленок едва родившийся, поддерживаемый старухой, Самсарой, а потом и Манат. Не понимал ничего, но будто оживал под лучами светила.
   Так и жили. Только если раньше это было необходимостью, то потом стало для Манат неотъемлемой частью жизни. Ей легко было на душе в землянке среди высушенных трав, под взглядом умных глаз Макуты, которую поначалу сильно Манат боялась, а потом полюбила. Теперь садилась девушка рядом с Зауром, рассказывала о вестях, о новых сказках, что слышала от своих и пришлых, о реке, о небе, и птицах, об Имке и Сати.
   Так сколько же лет прошло?
   Много.
   Сати, которую дочерью признал Дор и не забыл обещания Нура, уже обзавелась собственным отпрыском, и верховодила в араде своем. Самсара гордилась дочерью, достойной своего отца.
   Уже три лета, как тайком говорит она с Имком, который ушел в Вольные города. И пусть для арада стал ее сын изгоем, для матери он так и остался частью ее самой.
   И только Манат была рядом.
   Сватались к северянке парни-общинники, пусть хромая, зато грива серебряная, руки умелые, глаза синие. Только чувствовала Манат, что лишь Самсара и связывает ее с ними: чем дольше жила в араде северянка, чем взрослее становилась, тем больше ощущала себя чужачкой.
   А всю жизнь быть не своей, косые взгляды родни мужниной на себе ловить. Нет... И, как напоминание, лежал глубоко зарытый меж вещами костяной браслетик...
   Когда ушла Хельга - все пути закрылись для Манат, и хоть любила ее Самсара, не она решала, кому свататься к той, что при Большом Доме не в чернавках и рабынях ходит. Расторг сговор о браке с Кудагом Нур, вернул накидку, забыл о Манат, как хотел бы забыть о Хельге. Малютке тогда не понять было. Лишь потом осознала Манат, как он решил ее судьбу. Но больше помнились ей глаза молодого воина, обиженные и злые, за ее детское заступничество.
   Заледенелые ступени заскрипели под сапогами. Нога заныла, предсказывая морозы. Девушка покрепче перехватила суму с добычей и ускорила шаг.
   - Эй, среброголовая, беги скорей! Первая жена тебя зовет! - чернавка выскочила из главной двери, полог утяжеленный деревянной палкой щелкнул. Девчонка поспешила вниз выполнять поручения, а Манат направилась к светелке Самсары с хорошими новостями, сколько лет прошло, а Заур сам ложку в руку взял и горячее варево до рта донес, пусть ее рука и направляла его движения.
  
   Глава 2
  
   За стенами Большого Дома тепло забралось за шиворот, нежными ладонями коснулось лица. Полутьма обступила девушку, была она приятна глазу после яркого белого снега.
   Манат втянула носом воздух, запахи мяса и свежеиспеченного хлеба заставили желудок призывно заурчать.
   Уютен Большой Дом. Вложил в него душу предыдущий хозяин.
   Когда Нур стал во главе племени, затеял он строить новое жилище, полагаясь на виденное в Вольных городах, куда однажды занесла его служба старому вождю. Он распорядился перестроить заново не только свой дом, но и весь арад, скрыв его за стеной из частокола, с тех пор постепенно заостренные бревна, смотрящие в небо, стали заменяться камнем, который везли издалека, ведь в степи камни большая редкость, а то что есть рассыпается, стоит лишь растереть меж пальцев. Завершил начинания брата уже Дор. Многим славился арад, вот теперь и стена каменная его окружила. Мало кто из соседей имел такое укрепленное городище.
   Старых домов Манат уже не застала, когда попала в арад с Хельгой. Говорила Сати, что дом вождя раньше не отличался от других, и был одной большой комнатой с очагом посредине, где спали и ели, растили детей и умирали потомки тех, кто оставил вечную дорогу ради земли.
   Нур запомнил, как строили свои жилища выходцы из Империи за Злыми Водами, они называли их Домусами.
   Имк даже нарисовал как-то для Манат угольками картинки таких домусов, были они со множеством комнат, террасами, внутренним двором, в котором плескалось настоящее озеро, заключенное в каменную яму, с виноградом по шершавым стенам, с теплом и запахом моря. В Вольных городах не бывает так холодно, как в их краях. А в Империи, говорят, всегда тепло: ласково там к земле Солнце.
   Отец Имка решил, что вараны заслуживают жить в домах, похожих на такие домусы, удобных и вместительных, хотя и араду пришлось учесть, что стены и другие обитатели городища не дадут в волю развернуться его желаниям. Изначально разделил он дом на пять больших комнат: две жилые с большими очагами, где воины и женщины с детьми, как это принято в Вольных городах, обитали раздельно, одна большая зала, где собирались и пировали, где решались важные дела, одна комната - хранилище лучших трудов кожевников и ткачей, да и иных богатств вождя, она располагалась рядом с воинской частью и от нее шел отдельный выход к большой мастеровой, была и светелка, где пряли и ткали, вышивали и шили, располагалась она на женской половине. И это не считая амбаров, где в глубоких ямах, вымазанных глиной, хранилось зерно, в тонкогорлышковых кувшинах томились вино и масло, а в кадках мед и соленья. Но постепенно разбивались хранилища и мастеровые на небольшие комнаты для удобства.
   Хорош Дом, но кого благодарить за то? Только его хозяев. Дор оказался прижимистее брата, хотя с годами, почувствовав власть, он стал себе позволять маленькие шалости.
   Самсара же была и осталась любимой хозяйкой, которую уважали даже обе арадовы жены, так и не ставшие Первыми. Тут, правда, нужно сказать спасибо богам, что оказались Нуда и Таша не жадны до власти, предпочитая оставить все, как есть, и жить так, чтобы жизни радоваться и не отвечать ни за что, кроме как за деток, да за пригожий вид для мужа.
   Первая жена вместе с незаменимой Арой нашлась в комнате с ценной кожей, тканью и шерстью, выделяя приданое молодой невесте, которая вот-вот отбудет в свой новый Дом.
   Завидев Манат, улянка многозначительно приподняла брови. Дочь улыбнулась и кивнула. Облегченно вздохнула Самсара, на секунду прикрыв глаза. Сколько лет она уже получает эти молчаливые послания, и каждый раз радость ее искренняя и теплая. Удивительна материнская любовь! Многие бы кричали, что отпустить надо. И бог гневается и немощь Зауру не к лицу. Только для Самсары каждый прожитый им день становился ее прожитым днем, а каждый шаг, каждое движение - даром, что ценнее золота, серебра и шелков.
   Они никогда не говорили об этом: Манат полагалась на мудрость матери, да и, что говорить, боялась увидеть в глазах ее обиду или, того страшнее, холод. Кроме того, Самсара была "видящей", и с годами все отчетливее понимала северянка, что улянка действительно способна предвидеть будущее. Знать, боги, как бы обижены ни были, все равно где-то рядом ходят, касаются улянку своими невидимыми дланями. И может быть не зря все это...
   Спустя четыре года после смерти Хельги приехала в арад со своим вождем жрица Божана. Самсара, как и положено, вышла встречать гостей. Обе женщины застыли друг напротив друга и, как каменные столбы, нарисованные на вазах из Вольных городов, показалось тогда Манат, что сам ветер и грозное Светило спрятались от их пристальных взглядов. Прекрасное, молодое лицо пришлой жрицы вдруг потемнело и постарело. Она будто испугалась, отшатнулась... почти, да сдержалась. И слОва за все время пребывания гостей они друг другу не сказали, даже дороги их в Большом Доме не пересекались.
   Таким слова не нужны.
   А уж если им не нужны, то для Манат мудрее молчать.
   - Помоги Алясе, подойду скоро!
   Первая жена протянула руку за сумой, в ней кроме тушки спрятался на самом дне горшочек, завернутый в тряпицу. Макута говорила, что отвар, что готовит ведующая, помогает Дору оставаться сильным и мыслить ясно, хотя тот и не знает, что уже не первый год заботится о нем Первая жена.
   Подхватив приготовленные лоскуты тканей, северянка направилась по длинному коридору в другой конец дома.
   О том, что смог сделать Заур, у них еще будет время поговорить.
   Пока дом еще был относительно тих, но вот-вот прибудут гости во главе с Дором и женихом Аляси, тогда начнется самое главное - пир до самого утра. Вряд ли сегодня уснет арад, ожидавший этого с осени.
   Последний такой праздник был, когда уезжала Сати.
   В комнате, где обычно работают ткачихи да вышивальщицы, сейчас стоял гомон. Сестренки и младшие братишки Аляси, старшей дочери Дора и Таши, набились в небольшую комнату. Мальчикам еще рано было к воинам, они еще за юбками матерей да сестре прятались, а девушкам да девочкам не полагалось без прямого дозволения арада крутиться у воинов пришлых на глазах. Только вот любопытства никто у детей отнять не мог, оттого спокойное место превратилось в настоящий сход, где маленькие женщины с придыханием смотрели на нарядную красавицу-невесту, а маленькие мужчины предпочитали размахивать деревянными мечами-игрушками и обсуждать доспехи и оружие.
   Помогали в украшении красавицы Аляси старая ее кормилица и Нуда. Вот и Манат пришла на помощь. Кивнув лучившейся счастьем названной сестре, девушка аккуратно положила сверток в распахнутый сундук, ненасытную утробу свою приготовивший для приданого.
   - Ох, хороша девка! Даже украшать - зло, сама всех украшений краше, - ворковала старая Эзгиль, кормилица детей Таши.
   Молодка и впрямь хороша. Губы пухлые, словно маков цвет алые, глаза черные, как омуты, бедра широкие, хотя сама только рубаху детскую на юбку сменила. Рожать легко будет. Спина прямая, руки сильные, пальцы ловкие, хорошей будет хозяйкой.
   На Большом араде посватался за нее первый сын вождя с Юга, что ближе всех к Вольным городам. Богат арад, красив и силен его будущий хозяин. Осенью он приехал вместе с Дором на горячем неспокойном жеребце с тонкими сильными ногами. Манат заметила, как смотрел он на кибитку, в которой ехала молодая его нареченная. Девушка же по-женски умна оказалась: играла с ним взглядами лукавыми, улыбками, и кажется сама Степь помогала, то повеет ветерком, разметает черные волосы, то блеснет крупинками росы на сапогах, то принесет из дальних полей терпкий запах затухавших трав и меда, окутает облачком, заставит мужчину сглотнуть, не даст оторвать глаз.
   Уезжал, столько раз обернулся, что и не счесть.
   И вот когда зима перевалила за середину, выехал Дор с воинами обоз жениха встречать.
   Весь арад шумел: будет пир, будут песни, будут молодые первые воины из окружения арадова сына зыркать по сторонам хитрыми глазищами, может, и увезут кого, за кого попросят.
   Кровь, она помнит старые времена, когда не сидели люди на одном месте, везде счастье свое искали. Вот и смотрят за ворота молодые, там лЮбых надеясь увидеть.
   Это и хорошо, ведь порицают боги кровосмешение.
   Весь арад гудит, рады все, невеста ходит довольная, мать Таша руки потирает, хороший союз она принесла Дору. И лишь Самсара качала головой.
   - Считает место свое его роду богами дано, так и есть, только не для того дано оно отцу, чтобы сын пользовал его, как хотел.
   Дор знал, о чем говорит первая жена, но молчал. Суровый воин считал, что каждому на роду свое написано. Знала о том, наверное, и Аляся, но девушка верила, как и все молодые, что можно изменить течение реки, постояв на берегу. Верила, что сможет, как Сати, удержать ключи, нити да сердце мужа. Только была Аляся нежна и наивна, как лебедь, а Сати умна и сильна, как кошка.
   Манат с детьми Таши и Нуды не враждовала, они в северянке не видели опасности для себя, потому относились к ней, как к любому жителю Большого Дома. А старшие девочки, так вообще подругой величали. А уж когда Ман ткать хорошо начала, так и за мастерицу считать начали, просили показать или красоту какую сотворить. Из-под рук Манат вышла ткань, что теперь красовалась на Алясе. Вышивка по подолу огнем горела на выбеленном холсте.
   - Ман, как думаешь, красиво? - невеста улыбнулась, закусив губу. - Я помню, какое платье было у Сатаны, когда за ней ее арад приехал. С ним ничто не сравнится.
   - У каждой свой наряд хорош, - Манат поправила запах платья на груди. - Очень красиво!
   - Лроп, он ведь самого царя знает, из одной чары пьет с ним и с его первыми воинами. Ему воительницы предлагались и красавицы, а он меня выбрал, - девушка испуганно сглотнула. - А вдруг передумает? - вскинула она глаза на кормилицу.
   - Теперь не передумает, - Самсара вошла в комнату и запахнула полог. - Достойная дева, и красота есть, и руки на месте. За тобой арад не бедный. Не глуп Лроп, чтобы такими разбрасываться.
   Кинжал на поясе первой жены блеснул самоцветом.
   - Пора!
   Мать к обряду дочери не шла, все важное, меж ними уже оговорено, Таша должна была быть рядом с Дором в Большой комнате, где собираются сейчас гости и ждать прихода Аляси, чтобы подвести дочку к будущему мужу.
   Невеста прерывисто вздохнула. Угомонились дети, затихла Эзгиль, молившаяся всем богам. Повисла тишина, слышно было теперь, как ржут за стенами кони, как переговариваются воины, гремят оружием, как грохочут их тяжелые шаги по деревянному крыльцу.
   И в этой странной тишине, наполненной ожиданием запела низким мягким голосом Нуда.
   Песня - напутствие, песня, чтобы придать храбрости и сил, песня о том, кем надлежит быть жене, о месте ее и о том, что за все в ответе она и за детей, и за мужа, и за жизнь, и за смерть.
   " ... горькая вода и сладкое вино будут в твоей чарке, не ругай богов за науку, не почувствовать сладости, не познав горечи..."
   Аляся вся задрожала, будто осознала, что в этой комнате ей больше не сидеть, не петь песни, не играть в камушки с младшими братьями. Сати повзрослела раньше того дня, когда приехал ее жених.
   Дрогнуло сердце Манат. Если бы боги ни крутанули так колесо ее жизни, она бы тоже стояла здесь, и тяжелая накидка бы украсила ее голову. И Хельга бы спела песню ее народа, которой никогда девушке теперь не услышать. Не узнать, так ли напутствуют невесту на Севере, как и здесь. А может, пела бы Нуда, а ждала бы ее в комнате Самсара. И искал бы там Манат взгляд, полный тепла и нежности, не как диковинку, не как чужачку, а как свою, как часть себя. И пахло бы от него медом и теплом, летом...
   Затихла песня, и все задвигались, задышали.
   Аляся, обняв старую кормилицу, протянула руку Самсаре и, расправив плечи, пошла к выходу. За ними потянулись дети и Нуда, оставив северянку наедине с Эзгиль.
   - Хороша девка, - прошамкала вслед кормилица, тяжело вздохнув. Девушка была ее любимицей, может, потому что у нее было самое чуткое сердце из всех Доровых детей. Знала об этом и Самсара, потому и жалела Алясю. - Пойдешь к ним?
   - Нет, - Манат покачала головой и опустилась на колени, подбирая с глиняного пола лоскуты и нитки. Всему найдется применение.
   - И правильно. Уж больно серебро, что на голове твоей, в глаза бросается. Мужики падки на такое. Вряд ли кто обидит, но попросить могут в свой арад. Дор уж больно в их сторону смотрит. Если попросят - отдаст, Самсару не послушает.
   Эзгиль первую жену Арада уважала, и знала, что та Манат за дочь считает.
   - Я тебе сюда принесу молока и лепешку, - старушка закряхтела и тоже скрылась за пологом.
   Манат же, накинув теплый тулуп на плечи, зажгла три лучины и села за вышивку. Занятие это ей нравилось, особенно пока Имк был в араде, рассказывал он о том, что узнавал от учителя: как устроен мир, и где живут разные боги. Девочка внимала его рассказам, руки учились незаметно творить узоры, такие, что мастерицы прицокивали языком. А северянка за работой душой и разумом уходила в свою мечту, где была мама. Правда, с годами образ Хельги слился с образом Самсары. Они обе стали как одна, и путешествовали с девочкой по мирам, нарисованным Имком.
   А когда он ушел... Без него вдруг вырос вокруг Манат забор, и не перебраться через него. Дор не любил Вольные города. Не умел он, как брат, принимать новое, приспосабливать под жизнь варанов то лучшее, что имелось у жителей У Моря. Однако, эта нелюбовь не мешала появлению в араде вина и масла, и не мешала и продаже кожи и ткани, зерна и лошадей. Просто историй стало меньше. Только ходоки и сказывали, что происходит на свете, но не у всех был талант Имка рисовать словами настоящие картины.
   Но нельзя жалеть!
   Имк за своей мечтой ушел. Здесь ему роль всегда второго только и была уготована после смерти Нура и того, что случилось с Зауром. А второй арадов сын хотел мир посмотреть, стать первым в том, что ему нравилось больше всего - в науке, что развивалась в Вольных городах и Империи. Когда он сказал о своем решении, Манат долго плакала, но сама вышила ему три рубахи. Смуглый долговязый юноша на прощание прижал сестру - подругу к груди, а в карман ее большого фартука сунул свиток. По нему летели птицы, плавали чудные рыбы, только все маленькое, брат сам нарисовал эти картинки углем, который правда со временем начал осыпаться. А еще там были цифры и буквы. Только если буквы забывать стала Манат со временем, то цифры наоборот силу набирали. А уж красавцев осьминогов, больших акул, длинношеих жирафов ей никогда не забыть.
   Помнила девушка и про чудные корабли Имперские, и про снега на севере, которые может и сама видела, да разве вспомнишь теперь, и про густые леса на западе, и про пустыни полные песка.
   Потому, наверное, сложнее узоры получались у девушки, ведь помогали Ман не только рассказы названного брата, но и фантазия. Что должно быть на рубахах воинов? Мечи, светило, сильные кони да гордые олени.
   А кто видел львов, победить которых в Империи великая честь? А носорогов, которые могли уничтожить армию врагов, по словам Имка, а слоны...
   Это ещё больше отдаляло Манат от остальных, хотя дети к ней тянулись. Таша и Нуда не мешали северянке рассказывать о том, что та услышала от Имка, ибо это могло хоть и ненадолго, но дать покой обитателям дома от неугомонной стаи деток.
   Как там Имк? Как получает весточки от сына Самсара, видно по ней, сразу улыбается теплеет. Как и от Сати...
   Полог хлестнул по стене, заставив Манат вздрогнуть.
   - На сход зовут, - заглянула в комнату чернавка. - Отнеси вина!
   Северянка удивлённо дернулась.
   - Кто приказал?
   - Арад Дор, - чуть встревоженно ответила девочка. - Самсара велела - иди медленно. Они уже хорошо приложились к чашам. Могут и забыть. Неспокойна первая жена.
   Первым порывом было исчезнуть, оседлать Ракушку и уехать, только ворота заперты давно. Да и Дор будет недоволен. Видать действительно крепко вцепился в нового зятя арад, решил ублажить - диковинку показать. Любят люди на диковинки любоваться.
   Потому и не хотела Манат замуж. Все глазеют, вот вроде и своя, а после нее бабы на воду руками машут, чтоб не попортила чего.
   Как же мама с этим жила?
   Но делать нечего!
   Отряхнув подол, девушка встала и, оправив рубаху и халат, пошла к выходу, прихватив за изогнутую ручку тяжелый кувшин полный пахучего летнего вина.
   Чернавка шла рядом, то и дело опережая девушку и дожидаясь хромавшую северянку.
   Возле самого полога накатило волною на Манат странное чувство - будто в омут холодный в жаркий день ныряешь с головой. Вспомнилось, как на Большом араде взяла она тяжелый кувшин в руки, как выбрал ее Кудаг. Хельга не угадала. Красотой особой не расцвета девушка, не взяла ее от матери. Вздернутый нос, тонкие губы, светлая кожа, которая только обгорала на солнце, не желая становиться смуглой, да и роста невысокого Манат получилась. Может из-за хромоты, а может из-за чего другого.
   Любая варанка и улянка будут краше для смуглых широколицых варанов. Им же что надо? Коль не воин девка, то должны быть бедра широкие для потомства, груди большие для молока, стан тонкий по младости, глаза долу, губы пухлые, алые, чтоб было к чему приложиться.
   Украшений, которые полагались арадовым дочерям, у Манат не было, кроме тонкой полоски вышитой ткани, удерживающей волосы и не дававшей им падать на лицо, да амулета, подаренного Самсарой - Бронзовое солнышко на груди переливалось в свете огня и согревало почти как настоящее.
   Тряхнула головой Манат. Нельзя гневить хозяина и гостей.
   Полог отдернулся, как когда-то на Большом араде, и девушка шагнула в забитую гостями и обитателями Дома комнату.
   На ее появление никто внимания не обратил, все были заняты, да и то, что происходило в кругу у большого очага заслоняли от глаз широкие мужские спины.
   Манат похромала к тому месту, где должна была быть Самсара, протискиваясь между спинами гостей да воинов и стеной. У самой же стены по правую руку от Дора сидели старший сын его Хутат и Самсара. По левую - Таша и Нуда.
   В комнате повисла тишина, какая только возможна при таком скоплении народа. Рассказ одного из воинов-гостей привлек к себе всеобщее внимание. И прислушавшись, Манат удивленно замерла, осознав, почему так бледна в тусклом свете Самсара, почему поджаты губы первой жены.
   Девушка приподнялась на носочки, опираясь свободной рукой на плечи впереди стоявшего воина, все равно однако мало что увидела, лишь край низких столиков, вокруг которых на циновках сидели самые главные гости.
   - Уж восемь лет не повинуются Вольные города Империи. Уже пять лет, как Империя изнутри кипит. Чародеи, говорят, власть захватить хотят. И вот - вот захватят. Боятся Вольные, что обратят Темные свой взор на их города.
   - А там и в Степи их в гости жди, - седой морщинистый первый воин Дора опустил тяжелую ладонь на стол.
   - А бог-то безжалостен, Копья уж сколько лет не дает. Прогневался на что-то...
   - Царев арад опустел! Северные объединились и пришли на его земли. Угнали в полон и подчинили себе некогда сильное племя.
   - А как же царь?!
   - Мертв...
   - Северные хотят все больше земли, богатств, сыто жить думают. Все, кто южнее больших озер, для них теперь враги.
   - Нур говорил о таком, - зашумели воины.
   - Кто ж станет во главе? Кому пророчат? Неужели брат на брата пойдет?
   - Соберется Большой арад раньше, будут решать кому во главе встать!
   - Так кто же?
   - Да много кто, - заговорил жених Аляси. - Западные, что ближе всего к проклятущему лесному народу. Мы. Логов арад. Сильно потрепали его. Но выстоял. Логово племя живучее, а пятый сын старого барса нежданно-негаданно угодил туда, куда только боги предвидеть могли. Он теперь во главе арада встал.
   - Кудаг? - удивленно посмотрела на жениха Алясы Самсара.
   - Да, он с отцом моим Рогаем сговорился, теперь границы наши и его под оком двух племен. Ждем, что и ты в стороне не останешься, арад Дор!
   Манат прижала к груди тяжелый кувшин.
   Вот как жизнь повернулась!
   Ведь горд и правилен Дор был не меньше Нура, но не разделял страха брата перед Севером. Помнила Манат про желание Нура объединить варанов перед опасностью, даже самой дорогой ценой - передав власть в одни руки. Дор не поддержал начинания брата, да и все затихло через пару лет после смерти Нура. А вот как решила судьба...
   Лицо арада Дора сейчас заострилось и потемнело. Он не одобрял решений брата и не осуществил ничего, из того, что предложил тогда Совету Нур, так неужели же он оказался прав? И теперь ждет всех...
   Война.
   Боги!
   Но пока все это зыбко, как утренний туман в оврагах, для давно не воевавшего арада.
   Сейчас и Самсару и Манат больше интересовали Вольные города.
   Имк!
   Названный брат давно уже не подавал весточек.
   - Недавно довелось мне на свадьбе нового Логова арада гулять. Первой женой стала Кудагу Вишня, сильная воительница, дочь царя, выжившая после резни, что учинили Северные, - заметил жених.- Но у тебя, Дор, достойные воины, говорят, девки стреляют неплохо.
   Схлынуло волнение удушливое, как от ветерка туча комарья над головой. Засмеялись гости. Не ушло, нет! Но отпустило чуть сердце волнение.
   Манат вздрогнула и отшатнулась. Море спин и голов зашевелилось, скрыло от нее едва начавшую поворачивать голову Самсару.
   - Вот эта?
   Мужчины перед ней расступились и Манат неожиданно оказалась на виду у толпы, заинтересовано ее оглядывавшей.
   - Чудна! Видел я много северян с их кораблями, здоровы, как медведи, лошадь под ними порой жаль. Но девок их видеть еще не доводилось. Прячут. Хм... Как луна, бледная, маленькая, - смуглый молодой жених окинул девушку насмешливым взглядом. - Как они там вас не передавили, пока потомство делают? - дружный гогот заполнил комнату. Аляся, сидевшая рядом с женихом, поджала губы. - Хорошо стреляешь, говорят!
   Ман поклонилась. Права Самсара была. Женам его нелегко придется. Алясе быть первой, может и хорошо, но не только ласки первым больше достается, но и боли.
   - Я ее помню, правда, такой, что она и лук не смогла б натянуть, - воин, сидевший недалеко от жениха, поклонился араду Дору. - Может быть, если б арад Нур не передумал, сейчас породнился бы ты, арад Дор, с моим братом.
   Что-то знакомое в чертах лица одетого в плотный кафтан худощавого мужчины мелькнуло. Может разрез глаз, может складки-морщинки возле самых уголков губ...
   - На все воля богов, молодой Куралай, сын Логов, - Самсара вежливо склонила голову.
   - Права, госпожа, - брат Кудага вернул вежливый поклон. - Моему араду нужны сильные воительницы. Уверен, арад Нур умел видеть будущее. Нежной и хрупкой Манат было бы тяжело воевать. Такая дева достойна спокойного дома.
   Воины одобрительно зашумели. Только боги веселья не одобрили. Ужасный грохот заставил содрогнуться стены Большого Дома.
   Люди в ужасе замерли. Чернавка, разносившая вино, рухнула на колени и прикрыла руками голову. Вино разлилось по столу кровавой лужей.
   - Гром...
   - В разгар зимы!
   - На свадьбе!
   Самсара вскочила, прижав руки к груди. Заволновалось людское море. Аляся покачнулась.
   За стеной послышались крики и лошадиное ржание.
   Рука Манат стиснула ручку кувшина.
   Черная вестница Макуты принесла на хвосте гнев Бога. Сыр нетронутый уже обратился камушком у входа в землянку ведуньи. Того не ведали ни Манат, ни Самсара. Но заслышав страшный гул, шедший с небес, первая просто испугалась, а вот сердце второй в ужасе зашлось, едва не остановившись.
   Глава 3
   Лёгкий утренний ветерок заблудился в высоких стеблях орхидей. Кто бы мог подумать, что у такого хрупкого, нежного цветка могут быть такие толстые, мясистые листья? Будто уязвимое соцветие одарено богами такой защитой специально... Воплощение совершенства только зацвело, а его аромат уже наполнил все вокруг, заигрывая с остальными своей сладостью, не оставляя и шанса на победу. Да, такому нужна защита! Соседи явно недовольны новыми обитателями маленького садика, даже розы отвернули свои пахучие головки, выражая негодование.
   Но помимо горделивости и заносчивости розы еще и любопытны, как и люди, и наверняка следят царицы цветов за тем, как бурлит-живет давно уже проснувшаяся Столица.
   Да... Великий город пробуждается каждое утро несмотря ни на что, ему все равно, чья колесница пролетит сегодня по мощенным центральным улицам и чей стяг взовьется над раскинувшимся на высоком холме средоточии власти, если есть хлеб, зрелища и крыша над головой хотя бы у половины его обитателей. Только стерев с лица земли этот человечий улей, и можно его успокоить, а пока ему надо творить историю.
   Домэна откинула тонкое покрывало и сладко потянулась. Несмотря на жару, она любила укутываться, так чувствуя себя более защищённой, привычка эта зародилась, когда руки отца разжались, а пальцы Темного железным кольцом сковали запястье девочки. Принцесса ли ты или дочь важного сановника, если в сердце твоем бурлит Тьма, тебе надлежит быть отлученной от мира, до тех пор, пока обретшие силу не станут тисками, заключившими в себе мощь, как железные тиски заключают огненный металл, и до тех пор, пока не смогут носители дара направлять силу по своему желанию и не во зло.
   Не во зло...
   Это клятва. Так писали во всех свитках, так говорили ежедневно, ежечасно наставники. Так она привыкла думать. Только казалось иногда девушке, что произнося это, она даже не осознает смысла фразы и уж тем более этому правилу не следует.
   Кстати тогда, когда разомкнулись пальцы отца, почти год она была предоставлена книгам и одиночеству, участь смирению, спокойствию и... общению с единственными собеседниками - цветами. Этих болтунов и молчунов Домэна будучи ребенком полюбила, но не стоящих в вазах, а укоренившихся в земле, где растения были живы и счастливы, как она когда-то...
   Хотя условия у Темных были поистине императорские, а особенно это касалось детей, и бедняки, из тех, кого коснулся бог, быстро забывали, что такое голод, холод. Но любимой дочери Элкоида и так не обделенной ничем, кроме внимания родителей, безмерно любимых ею, было этого мало.
   Потому ...
   А потому ныне Домэна одна из тех немногих под небом, кому защита была не нужна, в отличие от хрупких орхидей. Она сама могла её милостиво даровать другим и стоила эта милость дорого. Только привычка укрываться осталась. Что ж, у каждого свой изъян!
   Пахнущая хвоей и жасмином вода в бассейне охладила разгоряченную кожу, тонкие простыни промокнули влагу, порыжевшие со временем локоны в умелых, но подрагивающих руках убраны в высокую прическу.
   Домэна не любила рабов и не доверяла им. Ею волос и кожи касались только руки свободных. Эрот посмеивался над этим ее желанием, приговаривая, что дочери высших родов считают себя при ней даже ниже рабов, потому что не способны никак повлиять на свою судьбу. Раб хотя бы может купить свободу, а они обречены. Девушку это злило, ведь никто из прислужниц не был ею обижен, она никогда не повышала голос, да того и не требовалось, но после слов наставника Домэна стала замечать в глазах тех, кого она считала практически равными себе, страх и подобострастность, большую даже, чем у рабов, что ухаживают за садом и дворцом.
   Забавно... Наследники тех, кто держал плетку, больше рабы, чем те, по кому эта плетка не раз проходилась своим змеиным концом.
   Домэну тогда покоробило от сделанного ею открытия. Она уже готова была изгнать их всех и делать все сама, будучи воспитанной в обители Темных, она умела все, что надо знать женщине, но что-то остановило, и сама одаренная не могла найти на то ответа. Эрот с мягкой улыбкой заметил, что-то есть неистребимая боязнь одиночества и неистребимое желание, присущее девочке - искать себе подружек, и оно живо в ней, как и в любом человеческом существе. Девушка не отрицала, он был слишком мудр.
   Эрот... он был не просто ее наставником, он был той самой главной причиной, по которой любой желающий заполучить Домэну останется ни с чем, а ведь семнадцать лет -возраст девушки на выданье.
   Она любила его, осознавая в полной мере, кто он и кто она, но не оставляя надежды заполучить его в свои руки. И, пожалуй, бесполезность этих попыток бесила и заставляла ее пылать больше всего.
   Эрот был похож на того отца, каким она помнила Элкоида, до того, как рука родителя разжалась, до того как Капелька упала во Тьму. Сила, мудрость, властность и спокойствие его казались присущими божеству. А лёгкая седина в смоляных волосах заставляла задыхаться от желания коснуться.
   Она не раз и не два видела, как он склонялся над свитками, выслушивал донесения, она стояла рядом с ним, когда того требовали обычаи. И каждый раз она трепетала, как лист на ветру. И каждый раз безнадежно ждала, что его рука коснется ее щеки, а губы ее губ.
   Домэна не прогнала девушек, еще и потому что ей хватило мудрости осознать - она сама рабыня среди рабов. Каждый раб по-своему.
   Закрытая каста Темных не предполагала, что у Эрота будет жена - простая смертная, многие вообще не считали необходимым заключать брак. Но Эрот, как назло, оказался иным. Шепотки за спиной не раз говорили о том, что он преследует свои цели, и молоденькая послушница, ставшая ему супругой, лишь шаг к тем вершинам, которые он себе наметил. И на вопрос, почему не она ему жена, ответа Домэна так и не находила.
   - Госпожа моя, к вам Даровин, по вашему приказанию, - рабыня низко поклонилась, стоя на пороге, боясь ступить на шаг дальше и так и замерла со сгорбленной спиной у дверей.
   - Зови.
   Мужчина, вошедший в личные покои Домэны, мог бы привлечь внимание женщины. В мирное время он не носил доспехов, но и без них он был хорош. Мускулист, осанист, с колючим ежиком черных волос. Сын знатной семьи, у которого был талант стратега и желание воевать за свою страну.
   Что-то мелькнуло в нем от ...
   Домэна скинула наваждение, горящее вожделением к наставнику тело - плохой советчик. Но она добьется своего.
   - Моя Госпожа, - мужчина преклонил колено и опустил голову.
   - Командующий, - шелк платья заскользил по мраморному полу. - Присядьте, - Домэна указала на небольшой балкончик, столик на котором был уже уставлен вином, фруктами и пахучим козьим сыром, который предпочитал гость, подушки на коврах взбиты, а со стороны сада между перил мелькнули фигурки танцовщиц.- Мне бы очень хотелось поближе познакомиться с вами.
   В глазах мужчины на мгновение зажглось то, что так ценил отец - проницательность. Но командующий был прекрасным стратегом, и через удар сердца взгляд смягчился и покрылся задумчивой поволокой.
   Гость разместился на мягких подушках. Пора было начинать разговор к которому Домэна готовилась не один день.
   Ей нужна была Степь. Она когда-то обещала ее отцу. Именно там она и получит своего Эрота
   ***
   Сменился на утро мороз холодным дождем, заставив утробно чавкать под ногами землю. Если и был где снег по оврагам вблизи городища, то схлынул, точно весна уже на пороге стояла, избавлялась от грязных зимних лохмотьев. Только крепкий лед речной еще держался, но стонал, трещал под напором запертой темной воды.
   Так стонало и сердце Аляси.
   Грозный рокот небес - недобрый знак.
   Чтят вараны богов, не предают заветов предков, оттого и помогают создатели детям своим, указуют, соглашаются или не одобряют. Гром - страшный бог, небесный воин, воителям он и покровительствует. И то, что до ужаса напугало женщин, воины восприняли с улыбкой, прочтя в том благоволение.
   Но для сердца девичьего ничего хуже придумать было невозможно. Аляся, смотревшая на черноокого поджарого молодца с носом, как у орла, украдкой ласковым полным надежд взглядом, вдруг обратилась тихим призраком, что бродит по полям сражений, где настигла его смерть, и не находит себе покоя, коль не похоронили его должно в родной земле.
   Страшно ей стало, точно заглянул ей в глаза Гром и сказал, что не будет она Лропу ни первой, ни второй женой, дети их не побегут по цветущим степным просторам, не сядут на скакунов, не натянут тетиву.
   Ожидание чего-то страшного надвинулось на замерших женщин, как грозовая туча.
   Манат не была глупа, и сердце ее не было слепо. И хоть любила она мчаться через поле, когда за спиной гремели гневные боговы барабаны и ударяли в землю огненные стрелы. Но знала всегда она, что успеет, укроет ее скала, дом. А от этого не спрятаться, не умчаться на верном коне.
   Знают женщины правду наперед! Но глаза закрывают, может, не хотят говорить до поры, дают шанс богам поменять будущее, передумать.
   Едва коснулась щеки Аляси рука ее мужа, едва вкусили воины вина, как им уже радости пира было не омрачить, тогда встала Самсара и удалилась. Прошла тенью мимо Манат.
   Не удержалась дочь - пошла за матерью, готовая хоть словом, хоть делом поддержать. Самсара шла по темному холодному коридору, точно богиня смерти, та самая, в честь которой и назвали северянку степняки. Только считали вараны да уляны, что обличие ей - темная дева с бледным ликом, чье тело укрыто черными хламидами, но северянке всегда казалось, что не того цвета смерть, что белы ее одежды и, как туманы, стелясь за нее, укрывают, прячут уходящую душу.
   Гулкие шаги первой жены отзывались эхом в какой-то тягучей страшной тишине, и хоть полон был дом смеха, свиста и песен, она вокруг Самсары застыла, как вода озера, что спряталось в лесной чаще.
   - Мама! - голос Манат дрогнул. Позвала и сама испугалась, будто окликала саму смерть.
   - Иди к сестре! - голос Самсары не был похож сам на себя. Сильный и переливчатый был голос первой жены, а тут, будто больная ворона каркала, что не ела, не пила, и все сидела и сидела на суку в ожидании конца.
   А когда засветлел горизонт - очнулись могучие воины после песен и плясок во славу новобрачных, Села в кибитку Аляся с покрытой чистым белым покрывалом головою, ей быть еще чистой и нетронутой до прибытия в дом жениха.
   А Лроп в дань уважения к предкам покрыл голову жены плотной красной тканью, украшенной узорами и бусами, стеклом и бронзой. Накидка звенела, только невесело было это бряцание для Манат, слышалось в нем что-то от погремушек посоха Острохи, что воздевает шаманка к небесам, отправляя нового воина в дружину к богу Мечу.
   Прощались женщины уже в кибитке первой Лроповой жены. Должна была сказать что-то нареченная будущего арада, а сказать Алясе нечего. Оттого еще тягостнее было Манат и всем сестрам и женам Дора, что пришли проводить красавицу дочь. Самсара уж нашла бы что сказать. Мать умела утешать. Но не было ее.
   - Не горюй, сестра! Бог мудр! - взяла на себя смелость проронить первое слово северянка.
   Аляся оторвала взгляд от своих рук, сложенных на коленях. Она долго смотрела на Манат полным тревоги и страха взглядом и, разомкнув уста, удивила всех
   - Научила бы меня вышивать тех морских гадов, что у тебя на свитке?
   Все приоткрыли рты от изумления.
   - Я все печалилась, что не успею научиться достойно вышивать. А теперь будет время.
   Манат удивленно замерла, но сердце ее не было жадным.
   - Научишься, - северянка села рядом с девушкой. - На, бери.
   Перекинутая через плечо сума, с которой не расставалась Манат, зашуршала, забряцала и явила на свет завернутый в холст подарок Имка, который берегла девушка пуще глазу. Но если это так важно для Аляси, почему не отдать? Да и знала Ман каждый штришок и символ.
  Были полны благодарности глаза Аляси, будто этот свиточек, для нее был большим кусочком дома и ее прежней жизни, чем все иное, что отправлялось с ней в путь в чужой арад.
   Эзгиль присела рядом с девушкой, поглаживая по плечам морщинистыми скрюченными руками.
   - Утешься, красавица, бог мудр, будь достойной девой и верной женой. Пусть наука Самсары да матери твоей будет тебе в помощь. Помни, где твой дом теперь, но память храни о месте, где ты родилась.
   И вот тронулась кибитка, загоготали всадники, благодаря за доброту и дар великий новому араду - жену достойную, и скрылись в степи.
   И вроде бы спокойнее на душе стало, вроде успокоился Великий... но только разрезало небо молнией на юге. Затрещало оно, как раздираемая сильными руками ткань, вот-вот лопнет.
   Как бы не просили смертные, а бог... у него свое на уме.
   Глава 4
  
   Мужики да бабы... каждый мир по-своему видит. Мужи, что молодые, что старые, порадовались божьей благодати и покровительству, тому, что хорошего зятя нашел себе Дор - Лропов отец был славным вождем, достойным воином, сметливым и умным хозяином, которому благоволили земные и небесные силы. Сын его подавал надежды не утерять эту власть. А то и прибавить, глядишь, сможет. Такое родство дорого стоит.
   Порадовались вараны, да и принялись за свои дела
   А вот жены и дочери испуганно поглядывали на небеса, скрывшиеся за серыми облаками, моросящими холодным дождем, и капли воды сбегали по щекам дев, точно горькие слезы.
   И не объяснишь ведь, не расскажешь! Не поймут мужья да сыновья, отцы и деды женских страхов.
  
   А ведь как уехала Аляся, замерла Степь, застыла, будто сковал ее лед, даже ветер, и тот утих.
   Но более всех волновались Остроха и Самсара.
   Жрица, все кричала- пела-шептала заклинания да молитвы, все бросала ивовые прутья на каменный алтарь, прося предсказать будущее, скрытое во тьме, чтобы успеть предотвратить плохое. Но с каждым ритуалом только лишь сильнее хмурились брови говорящей с богами.
   А одним ранним утром замерла Остроха перед крыльцом Большого Дома, воздела руки к небесам и попросила у Дора, хотя скорее потребовала именем богов, во славу правителей мира большую жертву, ту, на которой приносят в дар много лошадей и коров.
   Качал головой арад, противился ритуалу, что проводят вараны лишь по весне и перед важной битвой, но разве же мог он возражать, когда требует того говорящая. Заявил вождь, что взметнется дым костров в небеса, и будет большим дар - десяток лошадей и десяток коров, но... как только явится Светило!
   Большой дар, не поспорить, но сколько ждать!
   Дор, как и всякий хозяин, заботился не только о земном, но и о небесном: вдруг столь богатую жертву не получат боги, не пробьются хвалы и мольбы сквозь толстые облака! Да и что говорить, считал про себя арад то глупыми страхими, но говорящий с богами, когда он в силе, не имеет пола и принадлежности, оттого отказать арад не мог. Ибо обидеть вестника на земле, значит обидеть самих богов. Но и не хотел Дор поступаться своей уверенностью. Тогда пришла молить и Самсара, пыталась она воззвать к благоразумию вождя. Но чем больше просили женщины, тем меньше получали. Нур никогда не был столь упрям и непреклонен, когда говорила Остроха, а уж если просила Самсара, то стоило пару вздохов сделать, как все уже сделано, что надобно было второй жене. Дор же считал себя хозяином, тем, кто вправе отказывать!
   Тревожились общинники и воины. Всем помнилось, как покарал арад Нур старуху, одержимую богами или духами. Да, во власти арада убивать того, кто покусился на его семью и его племя, но мог Нур и не убивать, не окроплять заклятой кровью священное место... тогда. Кто знает, почему досточтимая женщина, чьи сыны и дочери проливали кровь за племя, вдруг бросилась на чужачку. Только дор теперь тоже шел против богов, раз отказывал Острохе и Самсаре. Все помнили, но все молчали. Раз жрицу и Первую жену не слышит, то видно ему бог Меч свое твердит.
   Как назло, и небо на мольбы женщин не отвечало, а, кажется, лишь серело и мрачнело все больше с каждым днем, все тщательнее пряча за толстой стеной светило.
   Манат все время, кроме поездок к Макуте и Зауру, проводила за станком или вышивкой. На сердце у девушки было неспокойно, но страх размывался мягким ходом нити, потрескиванием лучины и тихими песнями старой Эзгиль. В конце концов Самсара с Острохой, беспокоились и за урожай, и за то, что затопит обиженная река хорошие луга, и что загорится амбар от сильного ветра и хулигана-огневика. Но они всегда находили способ, если не предотвратить беду, то хотя бы уменьшить вред от нее. Потому ... Эх, может быть и не волновалась бы Манат совсем, но больше матери и жрицы пугала ее Макута.
   Все смотрела ведунья вдаль, когда прогуливались они с Зауром, вздрагивала частенько от лесных звуков. Но молчала! Лишь крепче кутала варана в теплый кожух. И все чаще просила Манат уезжать засветло.
   Резвые копыта Ракушки стали единственной связью первой жены и сына с ведуньей. Едва приехав и передав еды да того, что заворачивала Самсара в лоскуты и куски кожи, Манат уже стрелой неслась обратно. Заура едва видела за время своих коротких наездов северянка.
   А мама...
   Самсара частенько не спала, лежак ее пустовал вот уже которую ночь после отъезда Аляси с женихом. Просыпалась часто Манат, а заснуть не могла, и в тревоге казалось северянке, что в свете лучины по стенам комнаты, увешанным шкурами, ползали тени предков - защитников, дотрагивались черными пальцами до спящих, и будто вздрагивали живые, только не понимали, о чем предупреждали их ушедшие, не просыпались. Не говорили о своих снах по утру. Угнетали эти тени Манат. Знать, не додали чего-то вараны своим кровным, а ведь исправно приносили дары тем, кто охранял арад от злых чар. Девушка чувствовала, что такие же тоска и тревога только сильнее и страшнее охватили маму. А когда неспокойна была первая жена, ткала она холсты.
   Однажды ночью не вытерпела девушка и, тихо встав с лежака, пошла вслед за улянкой.
   Иногда хромота детская даже удобна - еще ребенком научилась Манат ходить тихо, как мышка, чтобы не получить подзатыльник от воинов, которым положено в доме грома несущегося стада не слушать, а на самом-то деле их цокот мышиных когтей заставлял вскакивать и хвататься за меч после долгой отлучки из городища. Манат научилась ходить неслышно, не так, конечно, как те, у кого все с ногами в порядке, но все же.
   Но если всю правду говорить перед ликом богов, то Манат никогда от подзатыльников не страдала и не пострадала бы, наверное, даже если бы гремела, как вражья колесница. Ведь имея право прикрикнуть на девку в любой момент и за любую оплошность, воины никогда ее не трогали. Еще Сати шутила, что де боятся суровые воители гнева первой жены. Может и правда то, но казалось Манат, что не хотели мужи гневить своих богов. Как бы это обидно ни было, с каждым летом лишь усиливалось чувство, что для них она - мало что чужачка, так еще и обиженная.
   По привычке мягко переступая с изувеченной ноги на здоровую, прошла Манат тихо-тихо по коридору туда, где слушала когда-то рассказы Имка о разных чудесах, какими только полон мир и о каких знал имперский его учитель, где рассказывала об этом мире Сати, где учила ткать ее мама.
   Она нашла первую жену там, где и ожидала. Умелые пальцы Самсары двигали нитку сквозь натянутую тетиву - водопад таких же нитей, надавливали прутом, подтягивая нить к уже готовой части полотна. А ведь взгляд улянки замер на лучине. Ей не надо было следить за ходом иглы, точно она и так знала, куда попадет. Это пугало северянку, как и то, что постарела на глазах улянка. Эзгиль однажды прошептала, что совсем не Остроха отводила всякое зло от арада с момента своего появления тут. Не все смогла Самсара, но ведь она и не бог. Хотя, кровные братья-сестры варанов - резвые кони при ней даже смирными становятся.
   Не стала окликать Манат Самсару, села тихонечко на скамью у двери. Темновато, но северянке не привыкать, работа незаконченная - вышитая рубашка Дорова лежала на большой корзине, накрытая чистым кусом полотна, которому еще только предстоит стать платком.
   Долго в тиши шуршали нити и слышалось дыхание улянки, Манат уже погрузилась в свои думы, но вдруг вздрогнула: заговорила Самсара, заставив девушку даже дыхание задержать.
   - Заходил однажды в арад купец. Нур сидел с ним за большим столом, что вынесли из Большого дома воины. Все по чести для гостя, как попросил: он и ел, и спал, и жизнь видел только под небесами, не желая другой крыши над головою. Он пил вино, что привез. Немного, маленькими глотками. Он видел много городов и народов, пахло от него специями будто купался он в них. И казалось, что весь он какой-то чужой, не человек точно, и знает и видит он все совсем не так, как мы. Насытившись, гость запел дивную песню на чудном языке, сильным, но нежным голосом, таким, что у любой девы сердце забьется быстрее. Долго пел, никто не смел прервать. Все заслушались. Едва застыли последние звуки, как сказал мой арад: "Я слышу в песне твоей вой ветра, гул барабанов, топот сотен и тысяч копыт, в ней победы и великая награда. В ней сила и честь. Но и... тянет от нее тленом и холодом". Купец улыбнулся тогда: "Каждый свое слышит, воин слышит битву, купец - доброе путешествие с богатым товаром, дева продолжение рода и трепет сердца рядом с любимым. Но в конце за всеми приходит Манат. Она одна отмеряет лета, ее не уговорить, ведь ей не приносят жертвы. Даже боги боятся ее. Ведь целый мир тоже когда-нибудь умрет, ибо так было задумано".
   Самсара опустила голову. Толстая коса соскользнула с плеча и упала тяжелой змеею на колени улянки.
   - Я тогда подумала, что глупость он говорит, разве может быть конец всему, а теперь знаю - может. Все исчезнет. И мы, и море Злое, и Степь... все. Только купец тот не зря спал под открытым небом, не зря бродил по земле. Он любил жизнь, и его не остановило то, что все сгинет. Ведь он не только жил сам, но и давал жить другим, кому-то дарив наслаждение от вина, которое привозил, от шелков и пряностей, кому-то усладой были его рассказы.
   Больше ничего не сказала первая Дорова жена. Мудра была Самсара, а Манат молода, не поняла она сказанного ей. Тогда не поняла...
   ***
   Гул и крики разбудили северянку в самый разгар ночи.
   Дождь хлестал по крыше, точно погонщик плеткой нерадивую скотину, дом подрагивал от резких порывов ветра, щели стонали голосами духов.
   Испуганно сжались жены и малые дети на своих лежаках, скинула теплый кожух Самсара, вскочила, и в свете едва тлевшей лучины была она похожа на ... ту старуху, что кинулась к Хельге. Это видение-воспоминание настолько ошеломило заспанную Манат, что она отшатнулась, едва не упав.
   Загрохотал топот десятков ног, послышались приказы и крики. Ожил Большой Дом, точно в большой праздник, но то был какой-то страшный праздник, совсем неправильный.
   Самсара первой исчезла за дверью, Манат поспешила было за ней, но ее остановила Нуда, крепко вцепившись в руку
   - Сиди тут, за огнем следи и за детьми!
   Голос ее подрагивал, но она когда-то держала меч, и не могла остаться в стороне.
   Самые малые детишки прижались к Манат, остальные расползлись по лежакам и оттуда, укрывшись кожухами поглядывали на дверь и прислушивались.
   Манат отчего-то не боялась. Всякое бывает. Недавно вот тоже был переполох. Ночью забил в ворота городища пастух Вандо. Крик его поднял на ноги всех, кто умел держать оружие. Загрохотали копыта, зазвенели мечи, забряцали сбруи и украшения.
   Вандо, едва отдышавшись, рассказал, что на южной границе арада много всадников напало на пастухов, оберегавших стадо молодых лошадей. Без роду-племени воры с острыми мечами и копьями скрыли лица за страшными масками и платками. Да грабители никогда и не отличались честью и воинским достоинством. Они убивали, не щадя, пастухов, земледельцев-общинников, уводили в полон девок, продавая, как рабынь, тем, кто плыл по Реке с севера на юг. А ведь все соседи и пришлые знали об араде Доре и его сильном войске, каравшем всех, кто не с миром проходил через его земли.
   Быстро собрались воины, исчезли в ночи силуэты всадников, даже окровавленный Вандо, позволивший Самсаре и Острохе подлечить его, уселся на коня и поспешил вслед за воинами.
   Долго рыскала по Степи дружина арада Дора, но находила лишь следы, что обрывались в самых неожиданных местах, да трупы лошадей, уведенных и нещадно истребляемых ворами.
   И вот теперь, наверняка, кто-то принес вести о новом нападении, раз такая суматоха.
   Арад начинал помаленьку успокаиваться, шум стихал.
   Таша исчезла за пологом, отправившись узнать, что же произошло. А Манат осторожно накрыла шкурой малышей, клевавших носами, и сама закрыла глаза, вспомнив, что завтра надо кроить полотно на рубаху, и не на одну.
   Сколько она сделала вздохов? Немного совсем... Когда дом огласил истошный женский крик. И вдруг обрушился на детей и девушку, точно ливень, с небес удар грома такой силы, что вздрогнули стены, а за ним, прорвав тишину, понеслись лавиной полные ужаса крики. Совсем рядом!
   Дети заплакали. Кто постарше, испуганно зажали рты ладонями.
   - Мама! - маленький Врок соскользнул с лежака и бросился к двери. Рука Манат, пытавшаяся ухватить рубашонку мальчика, не дотянулась, и девушка, вскочив, и, как могла быстро, последовала за убегающим ребенком, махнув рукой детям постарше, чтоб не выпускали маленьких.
   Она нагнала сына Таши у самого выхода во двор, и оба они замерли, забыв, как дышать. Перед глазами их скатывалось к земле большое крыльцо, убегала дорога, рассекшая двор на две части, пылал вдали у самых ворот дом, и огонь готовился наброситься, как голодный барс, на следующее жилище. Метались вдалеке тени людей и лошадей.
   Только... весь арад должны затопить крики и звон металла, ржание коней и треск дерева, а стояла тишина. Абсолютная.
   К Большому Дому ползла неумолимая Тьма!
  
  
  Глава 5
  
  Первым очнулся Врок, заплакал, размазывая по щекам слезы. Манат же будто обратилась камнем, ведь то, что рассказывали, как страшную сказку, стало вдруг былью. Вот оно - Черное Зло ползет к ним, как туман с реки. Мягко, тихо, беспощадно. Там, где оно уже воцарилось, не видно было крыш и стен домов, они слились с беззвездной ночью, исчезли. А ведь там, через несколько жилищ, должен был стоять дом гончара Гуаша с приветливым дымком над крышей, но на его месте уже Тьма.
  - Мама! - заголосил малыш и вцепился в руку северянки.
  Манат шумно вдохнула, сердце сорвалось в галоп.
  Может спрятаться в доме, тут Зло не достанет?! Ведь есть огонь и крепкие стены с добротной крышей.
  Только вдруг осознала девушка, что услышала бы уже детский плач, крики женщин и мужчин, укрывшихся в домах, что поглотила Тьма, но их не было, ничего не было.
  Стучит сердце у самого горла. Накатывает страх, нет от него щита.
  Двигалась северянка, как пущенная уз лука стрела, что уже не зависит от руки стрелка, само по себе жило тело, само себя довело вместе с Вроком до комнаты, где сидели дети. Нуды нигде не было, ее будто уже пожрала ползучая мгла.
  Что же делать?!
  Метались мысли, искал разум выход, но не находил.
  Может бежать во двор? Но путь к воротам городища отрезан! Может на лошадях? А если там враги?! Да и Тьма... Может во внутренний двор? Но там сплошная стена и склон холма, нависший над замершей рекой, каменный забор, через который не перебраться, а если и перебраться, то упасть с высокого утеса на недобрый речной лед.
  Что-то надо делать!
  Манат дернулась было к выходу, но дети, ничего не понимавшие, хотя Врок кричал им о черной метели, но чувствовавшие надвигающийся ужас, заверещали.
  Где-же все?! Неужели пали?! Боги!
  - Надо бежать! - голос северянки дрожал.
   Хорошо, что дети, привыкшие подчиняться старшим беспрекословно, бросились за ней. Даже Рияна, которой только минуло девять зим, а уже та еще спорщица, сейчас бледная с дрожащими губами, схватила самого ленивого малыша за руку и потянула за собой.
  Коридор Большого Дома тонул во мгле, еще не той, что ползла по городищу, но настолько же страшной.
  Вот и выход!
  Туман клубился уже у самого Большого двора. В нем что-то шуршало, глухо скрежетало, будто молол кто-то зерно в жерновах. А может так и было, да только не зерно то, а людские души. Все знают, что делать, если напал враг, живой, на коне с копьем да мечом или жалящей стрелой, но никто не учил, что делать, если придет Тьма.
  Вот Манат и не знала что делать!
  Тут дети, сгрудившиеся у выхода на крыльцо, пискнули от ужаса и, зажав рты ладошками, отпрянули назад, едва не сбив девушку. Молодцы, лишний шум может привлечь смерть!
  Манат рванулась вперед. Из оружия у нее был только нож бронзовый, которым она обычно освежевала мелкую добычу. Но один взмах она сделать успеет, пусть и из-за угла.
  - Все тут? - послышался едва узнаваемый, но такой дорогой для северянки голос. Девушка выглянула из-за стены и лицом к лицу столкнулась с Первой арадовой женой.
  Вряд ли бы узнали те, кто мало знал Самсару, в этой израненной женщине прекрасную улянку. В лице не кровинки, запали глаза, стали провалами бездонными. Халат разодран, ноги босы, расплелись тугие косы.
  Только спустя пару ударов сердца поняла Манат, почему все это видит она, да так хорошо. Самоцвет на рукояти кинжала - знак Хозяйки Дома горел алым, точно кровь, огнем.
  - Быстро! - прокаркала женщина.
  Не было времени спрашивать и говорить не когда было. Все послушались. Манат послушалась беспрекословно, как до этого дети ее саму. Самсара быстрым шагом направилась по коридору мимо воинской половины в сторону кладовых. Чуть отставая следовали за ней дочь и дети. Едва откинув полог, ведший на внутренний двор Большого Дома, первая жена сорвалась на бег. Ноги ее скользили, царапались босые ступни о черепки, торчавшие из мерзлой земли, следы тянулись за улянкой и, кажется, крови в них было больше, чем снега. Но она будто и не замечала того, лишь все сильнее горел в ее руке кинжал с самоцветом.
  Вбежали они в самый дальний амбар. В нем, как и в иных, была вырыта в плоти холма глубокая яма, обмазана она была глиной, прокалена огнем, так что почернели стены, уложенные сверху прутья тоже обмазали глиной, и теперь то был "мешок" для хранения зерна, совсем, закончили его нынешней глубокой осенью, потому и засыпали лишь на треть зерном.
  Вел туда узкий лаз, куда едва один взрослый мужчина протиснется, да и то плечами повести придется. Клали на него сплетённые толстые ивовые прутья и засыпали землей, да утаптывали хорошо, чтоб мыши да вода не попортили драгоценные запасы.
  Самсара воткнула кинжал в мерзлую землю и бросилась туда, где лаз обозначен был придавленный камнем.
  Манат едва ли верила собственным глазам, но откуда только силы взялось у улянки, ведь то, что приподнимают с трудом трое, а то и четверо здоровых воинов, она сдвинула одна, только рыка ее звериного испугались дети больше, чем непонятной тьмы и тишины позади. Черный зев ямы пахнул запахом зерна и теплом.
  - Быстрее! - приказала улянка, указав сгрудившимся семерым Доровым отпрыскам на черный провал.
  - Но там нечем дышать, зера (главная мать), - прошептала было Рияна. Но одного взгляда Самсары хватило девочке, чтобы первой броситься к узкому входу и потянуть за собой братьев.
  - Тут точно не надышитесь! - прокаркала Самсара.
  Когда последний ребенок исчез в дыре, Манат схватилась за деревянный ковш у стены, хотела помогать двигать крышку да присыпать,
   - К ним! - схватила за плечо северянку и подтолкнула ее в сторону лаза Самсара.
  - Мама! - неверяще посмотрела на арадову жену девушка.
  - А кто им крышку откроет? - с трудом уже произносила слова улянка, будто кончалась в ней сила жизненная, уходила, как вода через разбитое донышко кувшина. - До последнего не выходите, пока совсем видеть не перестанешь! - в ладонь Манат лег кинжал с кроваво-красным камнем. Глаза Самсары окрасились в тот же цвет. А может вот такая она, Богиня Смерти. - Не уберегла я детей. Проклята я, - прохрипела Самсара. Черные волосы упали на лицо, сделав ее похожей на безумицу. - Если... - пальцы улянки впились в запястье названной дочери, - боги смилостивятся, сделай то, что я должна была сделать. Может простит бог, снимет с земли наказание. И ты меня прости, что такой груз на тебя перекладываю.
  - Мама! - дернулась было северянка, поняла она, что прощается с ней мать. - Я не могу...
  - Ты моя дочь! Ты все сможешь! - дрожащие губы Самсары тронула теплая улыбка.
  Руки улянки с силой толкнули девушку, и та сделала шаг назад, боясь оступиться, но земли под ногой не оказалось, лишь пустота. Крик Манат потонул во все нарастающей вокруг тишине.
  Яма оказалась совсем неглубокой. В ней и стоять-то можно было, пригнув голову, но это для Манат. Дети вытянулись бы в полный рост, если бы не ужас, заставивший из сжаться в комочки, сбиться в кучку в самом дальнем углу.
  Воткнутый в зерно кинжал окрасил мир в красный цвет. И зерно под ногами казалось в его свете живыми личинками, что кишат в протухшем мясе. А ведь каждая крупинка должна была стать частью ароматного хлеба.
  Чем труднее становилось дышать, тем сильнее Манат верила, что все это лишь морок. Что там, наверху, все будет как раньше, будет пахнуть свежими лепешками, будет плескаться в глиняных мисках молоко, придет поутру Эзгиль и затянет песню для малышей, наливая каждому в чарку свежего пахучего лошадиного дара. Что мама возьмет частый гребень и после купания расчешет длинные серебряные нити, сложит их в косы, быстро и привычно для умелой ткачихи.
  Только совсем рядом ходили воспоминания... Когда она и Врок увидали Тьму, слишком испуганы они были, чтобы понять - силуэты людей и лошадей, по которым метался их взгляд на самом деле были недвижимы.
  Девушка поначалу гнала эти мысли, уж больно царапали они душу. Вскоре же заболело и тело, дышала Манат уже со свистом, липкий пот покрыл лицо. Взгляд то и дело падал на малышей, глаза у всех уже закрылись.
  Надо наверх! Надо туда! Надо...
  А если там зло, тьма!
  Только выбора не стало, когда закашлялся Врок, хватая ртом воздух.
  Пятно алого камня давно плыло перед глазами и давно уже стало тусклым. А стоило встать, и свет совсем померк в глазах, пошатнувшись, девушка на ногах не устояла. Лишь с третьей попытки удалось ей подняться.
  Боги, хватит ли сил сдвинуть тяжелую крышку?!
  Пальцы ухватились за прутья, только для следующего движения потребовалось собрать все силы, какие имелись. Накрывшая яму крышка поддалась на волос. Но сдвинулась! И теперь каждый "волос" давался все тяжелее, но, как же удивителен человек, с каждым "волосом" все сильнее становилась Манат. Грудь хотела воздуха, и как тот, кто и тонет, рвется к поверхности, рвалась к ней и северянка
  Дневной свет ударил в глаза, заставил вскрикнуть, упасть на колени, но свежий морозный воздух наполнил грудь. Девушка, потеряв уже силы, чтобы стоять на ногах, поползла к детям, благо яма была небольшой, и, хватая за рукава теплых халатов, она подтягивала одного за другим к свежему воздуху задыхавшихся малышей, шлепала ладонью по бледным щекам. Встряхивала, заставляя размыкать посиневшие губы для вдоха.
  Она и забыла, что там, наверху, должно было быть. Тьма, воины, смерть?! Тут тоже стояла Смерть и ей нельзя было дать увести Доровых детей в свои чертоги.
  Пусть обидится темная богиня. Неважно уже. Уходи ни с чем, бледная!
  Все дышали! Все! Все розовели! Дети сильные! Боги милостивы!
  Девушка откинулась назад и закрыла глаза. Нуда и Таша будут счастливы, мать будет довольна.
  Она и не заметила, как уснула. Сил выбраться наружу и увидеть, что кошмар, который, как она надеялась, был лишь сном, окажется настоящим, у нее не было.
  ***
  - Пить хочу! - сиплый шепот над ухом заставил тьму, что заменила собой яркие сны в этот раз, заклубиться и начать таять.
  Глаза с трудом открылись, точно сковало веки льдом, холод пробирал до самого сердца.
  Манат застонала, приподнявшись на локте.
  - Так попроси Рияну, Врок! - отмахнулась она от мальчика, не раскрывая глаза, шарила рукой в поисках сползшей шкуры. Сил пойти положить хвороста в очаг не было. Полон дом людей, уж кто-нибудь подкинет, хоть потом и наругают.
  - Вставай, сестра! - послышался знакомый голос.
  Визгливая Рияна. Ох и громкая жена кому-то достанется. И не столько песнями, сколько руганью.
  Почему так далеко сбежала от лежака теплая шкура?
  - Вставай! - кто-то дернул северянку за руку, и пришлось ей открыть глаза.
  Долго шло к Манат понимание, что этот ужас все еще не закончился.
  Девушка резко вскочила на ноги, ударившись головой о низкий потолок ямы, зерно зашелестело под ногами. Рияна тоже поднялась и грозно смотрела на северянку раскосыми черными глазками, но хватило сил у нее не показывать страха ненадолго.
  - Надо наверх, темно скоро будет, а тут страшно и холодно... - прошептала она.
  Дети, сгрудившиеся в уголке, напоминали семейство замерзших мышат.
  - Боги! Что же не разбудили-то?! - всплеснула руками северянка.
  - Врок первым подошел! - поведала дрожащим голосом девочка. - Мы боялись, что ты тоже... ушла, как мама и зера!
  И вдруг сорвавшись с места, она бросилась к Манат на шею. Горячие слезы потекли, как ручьи весенние, а руки что есть силы сжали в объятиях названную сестру. Маленькие последовали за Рияной, и вскоре вокруг Манат образовался теплый плачущий клубок.
  Девушка раскинула руки, чтобы каждому хватило ее объятий, тепла, которого у нее самой почти не осталось,
  - Все, пора!
  Дети дружно схлынули в стороны, а Манат выпрямилась. Макушка ее оказалась на уровне пола амбара. Пришлось подпрыгнуть на одной ноге. Никого. Тишина. В дверном проеме был виден дом, запорошенный снегом двор.
  И кусок ясного неба...
  Пальцы вцепились в обледеневшую землю. Как у нее хватило сил вытянуть себя, северянка не знала, хотя тело было привычно к работе, но, наверное, помогли боги, ведь мерзлая земля, гладкая, не за что зацепиться, но вот живот лег на холодный пол амбар, а нога хромая, первой закинутая, уперлась во что-то. Нахмурилась Манат, повернула голову и едва не сорвалась вниз - на настиле, укрывавшем вход в яму, лежала мама.
  Черные волосы смешались с налетевшим через открытую дверь снегом. Глаза широко открытые уставились в потолок, рот весь в запекшейся крови, и рука прокусанная, уже давно не кормившая землю красной жизнью.
  Чтоб не кричать! Чтоб не испугать тех, кого она защитила!
  - Мамочка...
  Глава 6
  Чайки, как большие корабли, неспешно скользили по небу. Как же пугали когда-то Домэну их тоскливые крики. Жизнь у Темных и в качестве Темной много лишила ее, в том числе и страхов. Осталось их немного, но почему-то именно в чайках вновь нашел свое отражение один из них. Теперь белые птицы в вышине чудились ей рабами, которых, несмотря на отсутствие цепей и возможность летать, не отпускает один и тот же привычный берег. Вот свобода! Взмахни сильными крылами, и весь мир у твоих ног. Но нет! Незримы нити, но крепки, не перерубить. Разве только смерть их обрывает легко, как тонкую паутинку.
  - Госпожа? - тихий голос прислужницы заставил девушку резко выдохнуть. - Главный казначей прибыл.
  - Веди, - голос принцессы стал вдруг хриплым, точно кричала до этого Домэна, надорвала горло, да только никто ее не слышал.
  Она писала ему не раз. Он же присылал отказы в цветастых фразах, за которыми едва разглядишь смысл. Ссылался и на плохое самочувствие, на заботу о государстве. Он каждый раз отказывал! Он смел отказывать ей! Давшей ему больше, чем кто-либо! Даже больше, чем ее собственный отец! Что такое главный казначей, и что такое личный советник?!
  Вошедший полный, уже давно растерявший всякую стать мужчина имел однако же достаточно влияния, чтобы после исчезновения императора Элкоида не растерять еще и власть. Ныне Маркус Сент отвечал за состояние казны, получив полный простор для действий, и пока, по словам Эрота, не дал повода об этом сожалеть. Отец все-таки умел выбирать людей...
  Говорят, когда-то Сент был совсем неплох, жаль, что вседозволенность, губящая любого мужчину, не пощадила и его. Ныне казначей слыл старым развратником, неспособным из-за неуемного чревоугодия ни на что, кроме как алчно сверкать глазами на молодой тело. Домену успокаивало лишь одно, что он предпочитал молодых мужчин молодым женщинам. Одно радовало, его ум в вопросах торговли, накопительства и политики был все также ясен.
  Интересно, почему он все же соизволил явиться и замереть сейчас в поклоне у самых дверей, хотя с его тучным телосложением мужчине было крайне неудобно. Неужто последнее ее послание все же заинтересовало посетителя?
  - Моя госпожа.
  - Мастер Сент, - губы Домены украсила улыбка. - Рада, что откликнулись на мою просьбу и в столь жаркий день оставили свои труды ради разговора. Прохлада и уют к вашим услугам. Угоститесь вином? Сегодня с утра урохт привез замечательное молодое из Костроса.
  Казначей опять спешно поклонился.
  - О, благодарю. Дивный райский Кострос! Говорят, по благословенной земле той, где произрастает виноград для этого вина, ступала когда-то прекрасная Аюшала, все боги были влюблены в нее, а она принадлежала лишь одну Захтару, и так ненасытна была их любовь, что соски ее, истекающие сладчайшим соком, так и остались в этой земле. Кто же откажется от нектара богини?
  Домэна, сделав приглашающий жест, первой прилегла на широкие диваны на террасе, махнув девушкам.
  - Да, мастер Сент, вы правы, это вино императоров. Но хорошие императоры - умные хозяева. А умный хозяин предложит другу лучшее.
  Кубок перед казначеем, усевшимся напротив, наполнился ароматным вином.
  - Попробуйте, - предложила принцесса, заметив, что посетитель замер в нерешительности.
  Однако, стоило ему приподнять голову, как Домэна с удивлением отметила, что глаза казначея лукаво блеснули.
  - Я хорошо знал вашего отца, моя госпожа, и, как вы знаете, он доверял мне. Может потому я все еще здесь, не на плахе моя голова и не на жертвеннике кишки. Доверие стоит дороже денег в наше время, да и во все иные. Это вино, госпожа моя, пьют лишь императоры. А значит и просьбы для тех, кто пригубил его с разрешения хозяев, будут поистине императорскими.
  Сердце Домены забилось чаще. Казначей же небрежно подхватил кубок и осушил его одним гигантским глотком, тем лишив принцессу времени на хорошо отрепетированную речь, как это было с командующим. Что же, она умеет вести не только пространные разговоры, но и отдавать приказы.
  - Я знаю, что благодать вараньего бога покинула Степь. Знаю, что Копья нет больше. И Орден может ступить на доселе враждебные берега и пройти по той земле победителем во славу Империи. Все громкие правители оставили след, мастер, все, кроме моего отца. И у меня есть надежда, что я смогу то, что не удавалось никому.
  Маркус Сент посмотрел на свою госпожу в упор.
  - Ваш отец был бы среди них, если бы Темные не вычеркнули его имя из всех анналов, велели забыть.
  - Мой отец, - скривилась принцесса, - оказался предателем. Он обвинил Орден в посягательстве на трон.
  - И разве он был не прав? - седая бровь казначея приподнялась.
  - Нет, - не отвела взгляда девушка. - После попытки уничтожения послушников, Ордену пришлось применить все свое влияние, чтобы доказать, что он не заинтересован во власти.
  - И поэтому вы сейчас здесь, моя госпожа! - лицо Сента не изменилось, но в голосе вдруг почудились нотки жалости. - Темная на троне.
  Это было верхом наглости!
  - Ваши уста должны знать, что они отвечают за ваше существование, бросаясь такими словами, вы рискуете! - дочь Элкоида вскинула подбородок и одарила казначея ледяным взглядом.
  Сент же улыбнулся, и вот уж где жалости было через край, будто она не правительница, а попрошайка юродивая с площади.
  - Я говорю вам так, госпожа моя, потому что удивительно не часто к вам можно попасть без того, чтобы оказаться под бдительным оком влиятельного Эрота. Но я помню вас еще крошкой, и я помню, как любил вас отец, как пошел на все, ради вашего спасения. Он все же был моим другом, как мне хотелось бы верить. И то, что вы, именно вы, настояли на том, чтобы мне была передана должность казначея, для меня показатель того, что вы еще не совсем перешли на сторону Ордена.
  Мужчина устало вздохнул.
  - У меня нет детей, да и если бы были, я вряд ли был бы для них хорошим отцом, особенно девочке. Но я считаю своим долгом перед памятью вашего отца и всей вашей семьи открыть вам глаза.
  Мясистые пальцы обхватили тонкое горлышко кувшина с драгоценным вином.
  - Выбирайте мудро, с кем вы будете делить сей напиток. Больше такого удовольствия вам не испытать. Потому что Костроса нет больше. Теперь это мертвая земля. Ибо она не согласилась с тем, что Орден правит страной вместо императора. И десяток послушников ночью, как воры и убийцы, пришли в их край. Я думаю вам не стоит объяснять, что последовало за этим.
  Домэна вскочила.
  - Это ложь!
  - Разве я могу врать правительнице? Да и какой в этом смысл?
  - Очернить в моих глазах моих братьев по Ордену, например?
  - Сложно очернить Тьму.
  Принцесса была поражена. Но разум не допускал возможности того, что...
  - Для влиятельного вы, моя госпожа, удобная ширма. Никто, несмотря на вашу, как говорят, разумность и образованность, не будет с вами советоваться и считаться. И я говорю это вам не от себя, а от имени Влиятельного. Посему, моя госпожа, прошу адресовать все ваши просьбы напрямую вашему благодетелю, и не гонять старика по жаре. Уж простите за прямоту, но хоть кто-то должен был вас просветить. Кстати, Даровин уже поставил в известность Влиятельного о вашем желании захватить Степь. Как ни странно, оно им одобрено. Так что в моем приезде сюда не было смысла. То, что должно быть выделено на сбор армии и флота для перехода к Вольным городам уже оговорено и подписано.
  Мир почернел вокруг Домэны, сузился до крохотной точки, в которою едва попадал толстяк, сидевший напротив. Тьма почти выплеснулась из нее, хотя контроль она освоила превосходно.
  - Убирайтесь!
  Казначей непринужденно поклонился и, тяжело шаркая ногами, удалился, оставив дочь Элкоида в бешенстве, которого она не испытывала никогда в жизни. И лишь в своем паланкине, который с трудом поднимали десять рабов, Сенту удалось отдышаться и вознести богам молитвы. Пусть Темные уходят к далеким северным берегам, после нескольких лет всевластия они испугались слухов, пришедших из-за моря, о появлении Копья. Пусть Домэна отправится туда, где сгинул ее отец. Первая влюбленность сделала ее послушной игрушкой Эрота. Пусть девочка повзрослеет, пусть сопротивляется его воле, пусть усложняет ему задачу. А если она погибнет, пусть сделает это во имя процветания своей страны. Ибо таков удел настоящих правителей.
  ***
  На небе не было ни единой тучки. Выбеленная зимой голубизна порадовали бы жителей арада. Запылали бы огни в святилище, жаровни бы раскалились до красна, заблестел бы очищенный от снега и грязи белый алтарный камень. лились бы песни, варилось бы вкусное варево в больших котлах. Может улыбнулся бы арад Дор. Может не допустил бы довольный бог того, что случилось. Только все те, кто хотел вознести хвалу и благодарность, воззвать к милости, сами стали жертвой богу, и не тому, которого хотели порадовать, а чужому злому, черному. Из-за непреклонной воли или по тому раскладу, что только судьбе и ведом, но более никого не было в араде живых. Кроме северянки и семерых детей вождя.
  Едва найдя в себе силы приблизиться, Манат скинула верхний халат и бережно накрыла им Самсару, встала на колени рядом, взяла в горячие ладони одеревеневшие холодные пальцы улянки. Странное чувство охватило девушку. Будто поймали маленькие дети крохотную птичку, посадили в горшок, накрыли плотно крышкой. Она бьется о глиняные стенки, а не пробить, она зовет на помощь, а кто поможет?
  Встать, разорвать связь с матерью, духу не хватало. Но и выбора не было. Только едва поднявшись, опять упала Манат на колени, откинула толстую ткань. И правда! Была Самсара совсем без украшений-оберегов. Разве так заповедовали боги уходить? Без защиты и Света потеряется душа.
  Шнурок, на котором висел подаренный первой женой арада названной дочери медальон-светило, был толстым, руками не порвать. Дрожащие пальцы Манат, выдирая волосинки, торопливо сняли с шеи украшение и бережно опустили на застывшую грудь улянки. Блеснуло бронзовое колесо. Отогнало тьму. Может и подарило частичку тепла. Только на то и оставалось надеяться, что еще не поздно!
  Девушка зажала ладонью рот, чтобы не всхлипнуть, а то, кажется, только потекут слезы, и все кончится уже для самой северянки.
  - Сестра? - послышался из ямы голос Рияны.
  - Да! Сейчас.
  Первым на поверхности оказался Врок. Манат поднимала малышей, которых подсаживала, пыхтя от натуги, Рияна, а все думала, что надо было сначала проверить двор, вдруг там вражьи мечи и стрелы или того хуже - тот самый мрак, может он притаился, ждет своих жертв. Но если это так, а дети бы остались внизу, не было бы у них и шанса на спасение.
  - Зера... - послышалось сзади.
  Манат обернулась. Возле тела Самсары сгрудились дети. Бледные испуганные, они смотрели на Первую жену арада. Северянка мотнула головой и подала руку Рияне. Пришлось поднатужиться, но вскоре девочка уже сидела на холодном полу амбара и тоже не сводила глаз с Самсары.
  Один из детей арада, Илом вдруг покраснел и разрыдался.
  - Мама...
  Все, кто был младше Рии, вслед за ним ударились в слезы. Они звали Нуду и Ташу, не понимая, что тех скорее всего уже нет. Рияна шикнула на них, топнула ногой, но сама готова была разразиться слезами.
  Манат же смотрела на пустой проем, там, за тонкими стенами амбара, от легкого ветерка порхали снежинки. Там было холодно и опасно. Ее маленький ножик так и остался лежать возле ямы, будто тоже умер, в тот момент, когда Самсара вложила ей в руку кинжал хозяйки.
  Теперь в руке девушки поблескивала золотыми переливами толстая витая рукоять с красным камнем на навершии. Когда тот перестал, сиять Манат и не заметила, наверно, когда она спала.
  Поземка заклубилась у самого входа, приглашая следовать в тот мир, где их ждала неизвестность.
  - Я вернусь, мама! - прошептала девушка и, покрепче перехватив рукоять зачарованного оружия, шагнула во внутренний двор.
  Вроде бы и не изменилось ничего. Вот амбары стоят, вот большой добротный дом за высокими стенами. Никто не хотел воевать с их арадом, никто не приходил с мечом уже давным-давно, кроме разве Шуяра, да и тот дальше границ не продвинулся. Славился арад хорошим войском, сильным хозяином, не было страшно тут детям расти, работать мастерам. Полон был жизни их Дом. Бурлил он. Не раз уже метнулся бы кто-нибудь через двор, пробежала бы Ара за свежими лепешками, прошли бы общинники за мерой зерна, мастера бы переговаривались у входа. Слышался бы звон металла и крики за домом, где тренировались обычно молодые воины. Но не хранил ныне снег отпечаток следов, звенела тишина, только память Манат и полное надежд сердце рождали призраков. Теперь кроме ветра и снега не было ничего.
  Малыши, вытирая носы рукавами, следовали за ней.
  Неправильно это! Надо сначала самой!
  Только вряд ли дети отошли бы сейчас далеко от названной сестры. Она была взрослой. А значит знала, что делать. Ох, как же наивны дети!
  Чтобы выйти на Большой двор, надо пройти дом насквозь. А там, за прочным пологом, может быть все что угодно. Нельзя идти с детьми!
  У самого порога замерла Манат:
  - Тут стойте! Я как пройду дом, вас окликну, спрячетесь в воинской.
  Рияна быстро закивала, прижав к себе Тауриса, любимого братца.
  В доме после яркого светила и белого снега было безумно темно, точно тот самый мрак теперь поселился тут.
  Сглотнув, северянка осторожно вступила в темные комнаты, уставленные плетеными корзинами, хлопнул полог, испуганно вздрогнула Манат, едва не побежала обратно: резко вдруг очертились стены и потолок, корзины и тюки, тени, как живые, разбежались по углам. Только тут заметила девушка, что камень на кинжале мягко светился, и хоть был он создан богами красным, но свет его ныне был мягкий, белый.
  В длинном коридоре светло и снежно, не задернут проем ведущий на большое крыльцо, не растоплены очаги. Будто нет никого уже давным-давно.
  Манат до боли сжала кулак, и тихо, едва дыша отогнула полог, за которым была воинская. Кинжал осветил пустую холодную комнату, увешанную шкурами и оружием. Очаг давно погас, но тут еще чувствовалось что-то от живых людей.
  Воротясь назад, девушка махнула Рияне и детям, те быстро, как юркие белки, прошмыгнули в комнату, где можно было укрыться хоть на время.
  - Возьми! Может отведет зло! - протянула кинжал старшей девочке Манат.
  - А ты? - удивлённо прошептала та.
  - Я лучше лук со стрелами возьму. Для меня от них больше толку.
  Рияна благоговейно взяла оружие и, плотно сжав губы, кивнула. Лицо ее в свете камня было испуганным и каким-то чересчур взрослым. Она очень боялась, и не только того, что за стенами дома может быть опасность, но и того, о что там нет никого... Манат же взяла со стены упругий тяжелый лук. Черный выхоленный. С ним сложнее, но такой она натянет. Где же жилы...
  ***
  Сначала было тяжело, а потом будто заледенело сердце, как от мороза руки. Осталось лишь уповать на то, что лица всех тех, кого нашла Манат, честны, и, когда пришла за ними темная богиня, они были спокойны. Не было агонии битвы, не было крови, не было боли. Они точно засыпали. Пусть и с оружием в руках, с натянутой тетивой. Дома, в отличии от зерновой ямы, не стали спасением для их обитателей. Так уснула подруга в обнимку с едва народившимся сыном в доме кузнеца. Дочь гончара мужа достойного получила, все было, и дом, и зерно, и ткани, что еще нужно для большой семьи, и вот теперь с детьми рядком.
  Не удержалась Манат, выбежала на улицу, упала на колени. Рвалась душа на части. Да хоть бы и разорвалась, да все без толку.
  Два дома у самых ворот сгорели, и окутать бы огню весь арад, да только мрак, наверное, даже его поглотил.
  Вот и нашлись самые сильные первые воины и сам арад. Лежали они у широко распахнут ворот, обратив свои лица к небесам.
  Тут к своему ужасу заметила Манат и Нуду с Ташей, обе с мечами, и, пожалуй, лишь на их лицах можно было увидеть отголосок страха и безысходности, они знали, что за их спинами их дети.
  Все обратилось в тлен. Даже животные и птицы. Все, кто находился в городище, ушли к прародителям. А ведь чувствуют зло умные кони. Вон как волнуются перед грозой или бураном, а здесь... ничего. Ракушка лежал в своем стойле, закрыв глаза и чуть откинув большую красивую голову, будто бежал по степи, торопился навстречу рассвету.
  Манат бродила по араду, как призрак. И не знала, что делать, не знала, как вернуться к детям. Не все общинники и воины были в этот раз в городище, есть те, кто стерег границы, кто уехал за дровами, на охоту на дальнюю рыбалку. Надо ждать их. Но не в этом месте, где страшно зажечь огонь, страшно есть то, чего коснулся мрак.
  Надо уходить, но куда?
  Перестук копыт и дикий звериный рев заставил девушку кинуться к ближайшему дому и затаиться.
  - Манат! Все стороной обходишь, - причитал кто-то у самых ворот арада. - Всех забрала, кроме меня, знать брезгуешь проклятой!
  Ноги сами понесли девушку, пусть и медленно, пусть и сильно хромая, а то и падая, но Манат добралась до места перед воротами.
  Там стоял конь, черный, немолодой уже. Испуган он был, пятился, неврно переминался с ноги на ногу, приплясывал, но прочная веревка, прикрученная к колу, не давала ему убежать. Рядом с ним на коленях стояла женщина. Волосы ее белые рассыпались, спина дрожала. Обхватив руками голову кого-то из воинов, она прижалась к его лбу губами и стонала, ничего не замечала вокруг, вся в своем горе.
  Заметила Манат, когда подошла ближе, что к седлу были приторочены мешки и мешочки. Все в узорах и завязочках. И посох.
  - Жрица!
  Вскинула голову женщина и медленно обернулась на голос. Манат замерла. Это была та самая Божана. Только будто состарилась она на многие лета.
  - Ошиблась я! Во всем ошиблась! - зашептала женщина исступлённо, и вдруг быстро и проворно вскочив на ноги, кинулась к девушке. Вылетел из-за пояса кинжал. - Но не дамся тебе, Последняя! Отберу у тебя добычу твою. Всех их отберу!
  Бежала жрица к Манат, снег за ее спиной поднялся, как гигантская волна, шел за ней. Девушка начала пятиться, понимая, что обезумела говорящая с богами. И вместо спасения получит северянка кинжал в сердце. Ей бы бежать, но не обгонит она безумицу.
  - Сестра! Берегись! - послышался истошный визг. Обернулась северянка, а там Рияна с зажатым в руке кинжалом.
  Не было времени сомневаться. Руки натянули тетиву быстрее чем голова скомандовала. Ударила черная воинская стрела в мягкое тело, остановила бег жрица. Захрипела. Оступилась пробитой ногой. Рухнула у самых ног лучницы. В ужасе отпрянула Манат, сжалась - из шеи жрицы торчал окровавленной иглою кинжал.
  Глава 7
  
  Хриплое дыхание обжигало изнутри, да так, что хотелось северянке расцарапать грудь, выпустить подкравшийся к самому сердцу огонь, что кличут люди страхом.
  Жрица недолго пребывала в агонии. Вскоре, как и все вокруг, затихла, только в отличие от тех, кто просто уснул, снег под Божаной становился алым, выплеснувшаяся из говорящей с богами жизнь покоряла все больше пространства. Только смерть все равно победила - остановила и это.
  Не уходила никуда Темная Богиня, всегда рядом была, пока бродила по мертвому араду Манат, пока искала хоть кого живого, пока заставляла разум забыть застывшие глаза матери. Всесильная стояла в сторонке, уж она-то знала, что дальше будет.
  Ветер холодный - кусачий пес налетел вдруг, закружил полы курты и халата, запутался в волосах, точно волны речные, захлестнул ушедших и весь арад, смыть хотел, в загробный мир унести. Задрожала Манат, будто содрали с нее одежду и всю кожу разом, да отдали на растерзание этому свирепому псу.
  Сзади послышался шорох. Широко распахнутые глаза Рияны наполнились слезами. Кинжал Самсары в ее руке розовел камнем на рукояти. Нет, не был он того кровавого цвета, как ночью в яме, нет, а точно в воду капля жизни упала и растворилась, оставив розоватую дымку.
  - Кто это? - указала девочка на жрицу.
  На ответ найти силы оказалось сложнее, чем натянуть тетиву:
  - С богами говорящая! - не своим голосом прошептала Манат.
  Побелела еще сильнее Рия, задрожала, двумя руками вцепилась в оружие хозяйки Дома. Только взгляд ее застыл вдруг не на павшей женщине и не на названной сестре... Она увидела мать.
  Как же страшен Мрак! А еще страшнее то, что он оставил после себя, ведь окунулась во тьму душа девочки.
  А вот Манат совсем от другого взгляд отвести не могла...
  Она была также тиха, как и все. Пожалуй, даже поболе в ней было покоя, чем в других. Сидела она возле ближайшего к воротам дома, привалившись к стене, и, кажется, до сих пор опиралась на посох, украшенный узорами, перьями и бронзовыми фигурками. Сидела лицом к тому дому, что обратился в пепелище. Огонь, с которого не перекинулся на все селение: как и жители городища, пламя просто заснуло А может она его и усыпила, а вовсе не мрак?
  Голова опущена, за упавшими волосами не разглядеть лица. И подумалось Манат вдруг, что жива Остроха! Не зря ведь говорящая с богами! И вот сейчас запоет жрица своим грудным голосом, встанет, отряхнет халат, подбитый мехом от снежной пыли, и глаза ее будут гореть огнем, стукнет она посохом, и все те, кто лежит у ее ног, оживут, заохают, зашевелятся.
  Не замечали в метаниях своих живые, как ветер стал крепчать, как закружил снег и пепел, и от того казалось, что двигаются меж павших чьи-то призрачные фигуры, наклоняются, прикладывают голову к груди. Проверяют, чтобы не забилось сердце.
  Сглотнула в ужасе Манат.
  Если убивают жрицу, тяжелейшее за то наказание следует для человека, а место, где пролилась кровь говорящей, проклятым становится Всеми богами. А тут пало три жрицы...
  - Уходить надо! - прохрипела северянка. - Бежать надо!
  Не слышала девочка, сидела возле Таши, по голове мать гладила.
  Все черно-белое было для Манат, только кровь Божаны ярким пятном пылала. Но только ли она?
  Сморгнула северянка, потёрла лицо рукой. Кристалл на рукояти кинжала, лежавшего у ног Рияны, наливался кровью. И будто кто в спину толкнул. Будто еще сильнее вспыхнуло в груди пламя.
  - Вставай! - закричала Манат, пересиливая зарождавшуюся бурю.
  Девочка не слышала и не видела ничего вокруг, пришлось Манат оттолкнуть ее от тела матери!
  - Веди сюда детей! Быстрее! И возьми шкур теплых! В рот чтоб ничего не брали, ни молока не воды, ни крошки!
  Скинув колчан и лук на землю. Манат бросилась к коню жрицы. Жеребец всхрапнул, отпрянул от чужих рук. Но если по рождению дочерью степей северянка не была, то уж дух их впитала вдосталь. Поддался конь. Наклонил голову. Пошел, куда потянули. Шаг, еще шаг, копыта впиваются в землю.
   Манат вела его к возу, что стоял почти у самых ворот подальше от домов. На нем возили с реки уловы, оттого пах он знатно тухлой рыбой и тиной даже зимой. Но воз без верха был легким и в него можно было впрячь лошадь вместо быков.
  Упряжь заботливо хранилась под рогожей, укрывшей возок. Только сейчас поняла Манат, как замерзли руки, пальцы слушались плохо, точно чужие были, но пока делали они свое дело, в бреду металась душа.
  Гуяр вернется, должен вернуться, не было его в доме Гуаша, значит ушел за дровами. Сын Дора - Хутат вернется, обязательно вернется, он ушел с воинами осмотреть границы. Они придут, а место-то проклято, ведь Мрак тут был. И может нельзя ничего есть и пить, дышать тут нельзя!
  Розовела дымка, в камне на рукояти, воткнутого в дерево воза кинжала.
  - О, Темная Богиня, прости меня глупую за все мои слова! Дай времени!
  Только и оставалось просить Манат. Не могла она уйти, не сделав того, что должна! Иначе останется и ее душа тут. И, когда последний узел, как смогла, затянула девушка, поспешила она в первый же дом. Коз дойных держали вараны зимой в доме. Вот и тут лежала недалеко от входа заснувшая чья-то поилица.
  Просто меня, рогатая. Давала ты шерсть и молоко, славную жизнь прожила! И славной будет твоя смерть, ибо послужишь ты и в посмертии! Будешь знаком для тех, кто араду друг, предупредишь!
  Тяжелый топор хозяина дома, нашелся у входа. Манат едва удалось поднять его для замаха. И лишь милостью богов получилось то, что задумывалось, почти с одного удара.
  - Сестра! Сестра! Мы тут! Пойдем, сестра! - послышался дрожащий голосок.
  - Сажай в воз и выводи за ворота! - прокричала девушка. - Кинжал! Какой он?
  Ответ прилетел с ветром и огромными хлопьями снега:
   - Как камни в украшениях, что дарил Лроп!
  Хороши серьги были, таких и не видела раньше девушка, хотя купцы щедростью своею не обделяли арад, как и добыча с походов. Аляся назвала розовый дымчатый камень красивым словом "Яшма".
  Тяжелая ноша волочилась по снегу. Хорошо, что шкура, в которую обернула ее Манат, не оставляла пока кровавых следов. Бросив груз у ворот и заметив, что сестра названная помогает детям забраться в возок. Спиной стоит к Таше, детей поворачивает, чтобы не видели они. Хотя метель уже успела изрядно припорошить тела. Правильно делает. Да, хорошо бы воздать почести ушедшим, но нет времени на то. Бежать надо!
  Но уйти вот так Манат не могла. Что там будет, кто знает кроме богов. А мама...
  По дороге через Большой Дом, уже и не помня себя от усталости, но все же схватив кусок ткани и кувшин, пряслице и меч Нуров, что хранила Самсара, дочь дошла до амбара.
  Так и лежала Самсара. Только будто светлее стало лицо улянки, может согрело ее светило-украшение дочери. Ухватив мать за халат, уже и не запрещая слезам заливать лицо, потянула Манат улянку к яме, и вскоре первая жена арада оказалась внизу, там, где дала она спасение детям. Упала на спину, рука одна на груди оказалась, возле сердца, будто так и надо. Тут уже не сдержалась северянка - тихо заскулила. Упал рядом с матерью меч. Говорят, отдают их жены, что не воины по духу, своим мужьям на том свете, где износилось уже в битвах оружие. Нур доволен будет. Кинула кусок ткани, нож свой, что так и лежал у входа. Пряслице. Кувшин не разбился, но завалился на бок.
  Если обретет покой мать-хозяйка. Если сможет не поддаться Мраку. Может и будет у арада шанс. Больше нет времени. Надо еще бежать обратно!
  Потянула девушка, что есть силы, тяжелую плетеную крышку, задыхалась от слез. Не помнила Манат, как хоронили Хельгу, но горечь все равно в душе поселилась, а эта была еще горше.
  По дороге к воротам сильно хромала девушка, оступалась и падала не раз, а когда дошла до ворот, огибая павших, уже и не верила, что сможет догнать возок с детьми, но тот стоял на своем месте, а испуганная девочка сидела на краю, сжимая в руках вожжи.
  Подхватив лук и колчан, отдала Манат их в руки Рияне. Меч одного из воинов ткнулся в пол возка. Испуганно завозились под припорошенной снегом рогожей дети.
  - Не могу я! - заплакала Рияна над самым ухом.
  А все почему, да потому что пройдет воз прямо по телам жителей арада, его защитников, строителей, кормильцев.
  Сглотнула Манат. Камень на кинжале все насыщался кровью.
  - Иди к детям. Спой им.
  Закивала голова темноволосая, и вскоре скрылась Рия под рогожею.
  Конь дернул возок, сделав шаг за северянкой. Старалась не смотреть назад Манат, забыла о том, что есть слух, закрыла глаза. Она и так знала, где ворота. Хорошо, у коня сил хватило. Уже за воротами остановилась девушка. На степь опускался буран. Серо-белый. Сильный. Старший сын Зимней богини.
  Сил вогнать кол в мерзлую землю у Манат не хватило бы. Помог ей меч. Оружие, выкованное во славу бога. Пусть оно теперь служит защитой арада умершего от живых, а живых охранит от проклятого места. Ненамного вошел меч в землю, пригвоздив к ней голову козы, но мороз поможет.
  Кто рискнет войти хоть с добрым умыслом, хоть со злым, пусть знает - боги отметили это место, и не только мраком, но и тем, что души трех говорящих остались здесь.
  Пусть бы только двух, молилась северянка. Пусть бы только двух...
  Манат даже и не посмотрела, как устроились дети, и все ли они там. Рия, вскоре выбравшаяся из-под рогожи и усевшаяся рядом, на глазах северянки вдруг повзрослела, будто стоял стол, усыпан он мукой, и чувствуется, новый он, а как подули на него, слетела белая красивая пыль и стали видны выщербины и заусенцы, вот и Рия, вроде малая еще, а обратилась истинной степнячкой, точно и была ею. Руки окрепли, взгляд настороженнее стал, как у зверя. Не зря кликала ее Самсара степной кошкой. Знала мама... Все знала.
  Конь Божаны не привычен был к такой узде, тяжел для него возок оказался. Сковывали движения толстые сыромятные ремни. Он взбрыкивал. Злился, изгибал шею. Больно ему было, и пытался он содрать ненавистное украшение. Только выбора у коня не осталось, как и у них. Не было даже выбора - куда ехать!
   Только Макута могла, если не снять, то хотя бы спрятать северянку и детей от проклятия, от гнева богов. Сможет ли она, захочет ли, не отвернётся ли и не захлопнет ли полог перед ними, никто не знает.
  Тяжелой дорога вышла, вроде и не так далеко жила от арада ведунья, но в таком буране едва угадывала Манат, куда направлять не смирившегося с тяжкой долей коня. Детей не было слышно, видно залезли в шкуры, прижались друг к другу.
  Правильно ли поступала, северянка не знала. Но оставаться в араде было нельзя. И не только из-за проклятия. Все кидала Манат взгляды на кинжал, опять занявший место на поясе сидевшей рядом Рии. Если и есть чаровство на свете, то вот оно какое. Чем дальше уходил возок от арада, чем крепче становилась метель, тем более тускнел и белел камень на рукояти. Что же говорил он? Что избегли они опасности? Или что умирал он тихо без дома, к которому был привязан?
  Снег и ветер смешались в бешеной пляске. Такая метель бывает раза три-четыре за зиму, но именно такие метели и поили землю по весне. Гневались-то ли боги или спасали, кто бы ответил?
  Скроет Зима-Богиня их следы ото всех. Если зло идет по пятам - и от него скроет. Боги смилостивятся - вернутся они к своим, ведь сын Дора, если жив, не бросит своих.
  Но пока надо уйти. Ведь все не уходили из памяти Манат образы, может и сотворённые испуганным духом, но едва возок скатился с холма, как показались на горизонте, что едва отличим был от неба, всадники. И кто они, враги ли или друзья, не понятно было, а рисковать нельзя. Манат обещала матери, что сбережет детей.
  Кажется, ехали они долгие дни, пока не показалась наконец почти перед самым носом у Манат знакомая просека.
  Дальше ехать было нельзя.
  Дети озябшие и ослабшие двигались, с трудом поспевая за хромой сестрой, хотя обычно далеко ее обгоняли. Конь со стертыми боками и шеей чуть не лягнул своего палача, но Манат, бережно водя ладонью по лошадиной морде, попросила прощения у смелого животного. Их спасителя. Уж если им Макута и откажет, приговаривала она, то коня-то точно вылечит, поможет. Любит коней ведунья.
  Только потерпи еще немножечко, милый. Помоги!
  Двое малышей оказались на широкой лошадиной спине, взяла коня Манат под уздцы, повела туда, где бывала несчётное количество раз, остальные гуськом вслед пошли, замыкала ход Рия.
  Выл ветер, бил в лицо снег, которому не были преградой деревья голые.
  И вдруг сзади раздался жуткий треск, перепугались дети кинулись к северянке. Огромная ель, точно срубленная гигантским топором, увлекая за собой молодую поросль, упала на возок, укрыв его зелеными лапами, точно обняла старого друга. А снег сейчас же стал укутывать слившихся в объятиях мягким покрывалом. Вот и пойми, гнев ли то, или знают, что боги и помогают.
  У самой землянки замерла Манат. Подождала, пока все подойдут, прокашлялась, хотела прокричать, потому что негоже в дом ведуньи без ее дозволения входить, только откинулся полог, и на пороге возникла седовласая варанка.
  Дети испуганно отпрянули за спину Манат.
  - Заходите, - отдернула полог Макута, за ее спиной в землянке поигрывал костерок тенями на стенах. Шел запах тепла и еды.
  Рия с братьями, настороженно посматривая на ведунью, прошли в дом. Рука Макуты накрыла руку Манат, удерживающую узду.
  - Все мы виноваты! - зажмурилась ведунья, запрокинула лицо с резко прорезавшими морщинами, задрожала будто от боли. - Прокляли нас боги. Гордынею прокляли, любовью прокляли! Нельзя любить! Нельзя! Дышать мешает! Мысли туманит! Сама степь мне это шептала. Сама матушка бескрайняя, повелительница живых и мертвых. А я не слышала. Потому что гордая. Самсара не слышала, потому что любила.
  В руках Макуты тускло светился белым лунным светом кинжал хозяйки Большого Дома. Как он попал к ней, если Рияна по широкой дуге обходила ведунью?
  - Это они о копье помнят! А вот о таком даре и позабыли давно, неблагодарные! Он не убьет зло, только укажет! И он указал! Он увел вас от Тьмы и ее раба, - ведунья поднесла лезвие к самому носу и втянула воздух. А потом опустила глаза, сгорбилась вся.
  - Просила она тебя... Исполнишь?!
  О многом помнила Манат, но это желание матери постаралась забыть. Как можно убить того, кому она помогала столько лет? О ком заботилась. Как можно убить брата, который ей вреда никогда не причинил? Как можно вонзить длинное лезвие в грудь Заура ради злого бога, который не уберег арад и маму?
  Посмотрела девушка умоляюще на ведунью, а та вскинула голову, а в блеклых глазах страх. - Сейчас исполни!
  ***
  Конь волновался, чуть приседал, водил огромными глазами, встряхивал головой. Животные никогда не любили Темных, и он тоже не любил. Домэна это чувствовала, и это было ей неприятно. Будучи еще маленькой, она обращала внимание на то, что к ней не тянутся птицы в императорском саду за угощением, щенки и кошки обходят стороной. Мать тогда гладила по голове и приговаривала, это потому, что уж больно вертлява и непоседлива дочь. Но на самом то деле она знала, что уготовано маленькой принцессе. А ездить верхом маленькую Домэну не учили, для передвижения драгоценного императорского чада были высокие коляски, колесницы, и паланкины.
  Так сложилось, что впервые познакомилась Домэна с лошадиным племенем лишь будучи уже в Обители. Там обучали тому, как надо подходить к норовистым скакунам, как обуздать их волю, заставить подчиниться, несмотря на страх перед чародеями. Эка привезли для девочки еще жеребенком с большими влажными глазами, ноздрями дрожащими и раздувающимися, как паруса, при виде Домэны. И она искренне старалась, носила ему сладкие яблоки, морковь, но жеребёнок лишь жалостливо поджимал хвост и уши, жался в самый угол стоила.
  Потребовалось маленькой принцессе время, чтобы понять - из него не будет друга, будет раб, понимающий лишь язык силы, но и с этим ей пришлось смириться. Домэна только сейчас начинала в полной мере понимать, что ей очень со многим придется мириться, в том числе и с собственной растоптанной гордостью, мечтами, которые никогда не осуществятся.
  Темные круги под глазами мешали зеркалу отражать ее красоту, зато хорошо напоминали о разговоре с Маркусом Сентом. Если даже он не побоялся унизить её, пусть и в приватной беседе, значит, у него есть на то основания. Значит, Эрот далеко не просто ее советник и друг, значит, он больше, чем Властитель Ордена. Значит, она не может ему доверять. А ведь первое, чему учили Темных, это быть честными друг с другом. Ведь все прекрасно понимали - внешний мир преклоняется перед ними, но ненавидит их. Оттого должны они быть едины в своих стремлениях. Но не только это причиняло боль Домэне, ведь еще есть сердце. А оно, как волчица за свое потомство, боролось с разумом. Не тому ли учил ее отец, что не в ее положении доверять, не в ее положении верить.
  Эрота не было в столице, а значит, никто не смел помешать ей уехать. Потому девушка велела подготовить охрану и оседлать коней для быстрого передвижения. Ей не хотелось терять время на большие процессии. Ей хотелось увидеться с человеком, который был для нее когда-то не менее дорог, чем отец. Зачем? Она сама не знала. Но, как тело, подхваченное сильным течением, тянет к себе великое море, так и желание тянуло ее на восток.
  - Мудро ли ваше решение, госпожа моя, без согласия Влиятельного покинуть столицу? - прошелестел голос одного из близких советников Эрота.
  - Я не считаю, что желание увидеться с моей матерью, требует согласия влиятельного, - вздернула подбородок принцесса.
  У нее не хватило пока духа узнать о том, что случилось в Костросе, но если слухи правдивы, и все об этом молчали, служки и воины, даже послушники, то кто-то ее действительно ни во что не ставит. А где бы тогда сейчас быть Эроту, как ни там, где кроме трупов, мало что осталось?
  Ночь скрыла кавалькаду всадников, смешала черные плащи без отличительных знаков с припозднившимися горожанами. Все было тихо, и все же что-то настораживало принцессу. Что-то пугало ее в этой странной городской тишине. Будто кто-то накрыл город колпаком, и чтобы не умереть от недостатка воздуха, все старались как можно меньше двигаться и говорить, а ведь она помнила, как по вечерам было празднично в столице. И балаганы, и фокусники. Пока у власти был ее отец. А теперь тишина...
  Домэна поджала губы. Почему все считают ее слепой, хотя сами же учили ее видеть?!
  ***
  Господин мой и мой властитель. Не знаю, порадует ли тебя послание мое или, наоборот, погрузит в уныние и раздумье, а самое главное, надеюсь, что оно застанет тебя живым и здоровым. Ибо твои плечи лишь и способны нести сей тяжкий груз, а ум твой светлый может найти выход. Заверяю тебя, что города в твоей полной власти, стоит тебе сказать слово. Тьма есть угроза для всего разумного мира, ведь даже варанские боги с их копьем перед нею уступили. Полна слухами земля, что принцесса наместница глядит на север, а за нею и весь Орден, что ходят по степи послушники и творят зло. И хоть бы за злато, за рабов! Нет! За то, чтоб не было тех, кто мог бы противостоять власти Тьмы. Нелюди они, и с людьми не должны быть на одной земле. Остается верить, что поиски твои близки к завершению, потому что лишь на тебя вся надежда наша. Заклинаю беречь свое здоровье и никому не доверять. В наше время самый близкий друг может оказаться врагом.
  Глава 8
  Свет и тьма смешались, метель стегала коней и всадников холодными тонкими нитями. И хоть буран в степи страшен, останавливаться нельзя, не гроза все же, гроза шла за ними.
  Границы арада были чисты, но зыбки, как туман, из-за слухов, что ползли по земле, сметая людское благополучие, неся страх, да с такой скоростью, что самый ретивый жеребец позавидует.
  Сын Дора перестегнул ремень, удерживающий акинак так, чтобы при мощных толчках Крохада, противостоящего ветру, коню не было больно от впивавшихся порой в спину ножен. Теперь они лупили по ноге всадника, но вряд ли Хутат чувствовал это. Все мысли его устремлены были вперед, к араду, да еще к богам, с мольбой, с вопросом, как сделать так, чтобы страшная напасть миновала стороной его землю.
  Ужасными были вести, что несли странники и купцы, и будущему вождю хотелось проверить, истинны ли они. Многие считали, что Хутат умен и дальновиден, и, несмотря на то, что, как сын, он должен уважать старших и своего арада, к словам его прислушивались. Да и по меркам варанов он был уже далеко не юн, двадцать пять зим отсчитали ему боги, на год старше он был Заура, которому должен был отойти арад после смерти Нура. Если бы боги не решили иначе. Дор порой оглядывал сына с ног до головы, хмурил брови, щурился, а потом с легкой ревностью в голосе говорил, что Хутат совсем не его отпрыск, а Нур его родитель, потому что на дядю больше воин походил, нежели на отца. Не раз расходились взгляды отца и сына, вот и теперь Дор считал, что слухи - опасная ложь врагов, желающих ослабить варанов, напугать. Может быть это даже происки Вольных Городов. У них тоже последнее время неспокойно. Но Хутат считал, что дыма без огня не бывает. И ослушавшись приказа отца, старший сын вождя отправился вместе со своими воинами к границе с Логовой землей.
  Соприкасались арады лишь на небольшом участке, разделяла их река, глубокая и быстрая в этом месте. Найти летом брод - время нужно, преграда всадникам с севера и востока.
  Кудаг хорошо стерег границы: едва показались всадники Хутата на высоких холмах у берега, как на противоположном берегу тут же замаячили фигурки. Сперва суетились, но вскоре замерли, разглядели, что не враги то, а соседи.
  Оставив коней Хутат и Рассал, один из лучших его воинов, пошли пешком по льду, устлавшему реку. Не враждовали племена Дора и Логова, а в Нурову бытность так и вовсе дружбы искали, помощи, торговали. Много воды утекло, и хоть Дор никогда не предпринимал ничего, что могло бы задеть соседей, он, однако существовал особняком, придерживаясь старых привычек, когда каждый сам за себя. К тому же у соседнего арада новый вождь, а кто его знает, в какую сторону теперь острие копья повернется? Будучи полукочевым племенем Логов арад имел огромные пространства под своей властью и одним из первых принял волну с севера. И хоть Лроп и сказал, надеются Кудаг и Рогай на то, что Дор не останется в стороне, свое слово, однако тогда отец так и не произнес.
  А теперь...
  Рисковать Хутат не стал, причем рисковать именно дружбой, а не собственной головой, но почему-то уверен он был, что этот риск окупится сторицей.
  Всадники Кудага ждали недолго. И вскоре им навстречу выступили пешими два воина. Как и Хутат с Рассалом, они оставили при себе лишь мечи, не взяв дальнобойного оружия.
  Хороший знак.
  Светило облило сладким медом снег и холмы вокруг. Желтое мягкое сияние было приятно глазу. Яростно и быстро скакали небесные кони - облака над головой, точно ускорить хотели встречу.
  - Здрав будь, сын Дора, - поднял руку один из Логова арада. Он был кряжист, невысок, но приятен внешностью, в нем чувствовалась какая-то близость к медведям, что объелись и готовы заснуть до весны, а никак не нападать на путников.
  - Ты знаешь меня? - Хутат остановился и тоже поднял руку в знак приветствия.
  - Видел тебя на Большом араде. Ты умеешь держать меч.
  Одобрение было еще одним хорошим знаком.
  - Рукка, первый воин Кудага. Ты ищешь чего-то на нашей земле? - уже более сдержанно поинтересовался мужчина.
  - Нет, вашей земли я не трогаю, но надеюсь, что вы знаете о слухах, что бродят по степи.
  Воины соседнего арада переглянулись. Второй, стоявший позади медведеподобного, был моложе, тоньше, бледнее, но взгляд его был острее. Он тут главный, не Рукка.
  - И что же тебя интересует, Хутат, Доров сын? - проговорил медведь. - Север, который не дошел до твоего арада, благодаря нам?
  А вот это был уже вызов.
  - Я не властен решать, куда направить силы арада, и тебе это известно. Слово принадлежит моему отцу. Но если тебе нужен мой меч, ты можешь на меня рассчитывать.
  Бледный долгое время пристально наблюдал за Хутатом, а потом, сделав шаг к воинам, опустил повязку закрывавшую лицо. Алые губы, скуластое лицо, тонкий нос.
  - Меня зовут Курса. Я сестра арада. И воин. Я знаю, что такое власть вождя, и понимаю тебя. Что ты хотел узнать?
  - Правдивы ли слухи о Тьме?
  Глаза девушки блеснули.
  - Правдивы. Боги решили проверить нас на крепость, не только стравив братьев и сестер по крови, но и прислав из-за Страшного Моря Тьму. Ее рабов немного, шли они в обход Вольных Городов, там не привечают подобных им. Никто не знает, отбились ли они от стада или же засланы сюда тем, кто теперь правит Империей.
  - Откуда ты это знаешь? -подался вперёд Рассал.
  Девушка окинула воина высокомерным взглядом.
  - Мой брат - арад. Его жена - дочь павшего царя, чья вторая дочь - жена Правителя Вольных Городов, с которым Кудаг поддерживает связь. Он знает многое. Или ты ставишь его слова под сомнение?
  - Нет, воительница. Прости, если я обратился не с должным почтением, - Рассал слегка поклонился.
  Девушка кивнула в знак примирения.
  - Так это правда, - задумчиво произнес Хутат. - Но чего они хотят?
  - Я слышал, - загрохотал медвежий бас, - что они нападают на небольшие селения и становища ночью, под завесой метели, грозы, тумана, как жалкие, ничтожные воры и убийцы. Их тьма выкашивает всех. По следам, оставленным их лошадьми, слухи ходят, двигаются они небольшими группами человек по десять. Может и купцами прикидываются. Кто же теперь скажет за мёртвых.
  - На вашей земле их не было?
  - Нет, - покачала головой Курса, - брат считает, что они выбирают поселения с оборонительной стеной. А становища в низинах. Говорит, потому что так Тьме легче убивать.
  - А северные? - вновь подал голос Рассал.
  - Они поджали хвосты и ушли зализывать раны, - загоготал медведь. - Да и они сегодня на одном месте, завтра на другом, вряд ли приспешники чародейские будут за ними бегать по всей Степи-Родительнице.
  С того момента все не выходили слова Курсы из головы у Хутата, никак не утешали его мысли, что силен Доров арад, и на его становища и поселения никто не нападает. Но надо усилить границы, надо тщательно следить за купцами, они-то зимой большая редкость.
  Уже у самого подножия холма, где располагалось городище, ощутил Хутат страх, да такой, что охватывает любое живое существо, когда мимо проходит Богиня Манат. Будто холодные волосы ее скользнули по лицу, даже снег в сравнении с ними - горячий уголь. Сердце заколотилось. Конь, его кровник, вздернул морду, заржал, уперся копытами в мерзлую землю.
  - Стой! - закричал Хутат. Вскинул руку.
  Под ногами коня черным крестом застыл меч, вонзенный в голову козы. Чистый белый снег не укрыл покрывалом своим волосатый рогатой головы с выпученными черными глазами. Точно не хотел трогать знак, указующий, что там, впереди, конец всему, проклятие.
  Жутко завыл ветер. Ударил по снежной завесе, как топор великана, отсек живой мир, на границе которого, замерли двадцать воинов арада во главе с Хутатом от мира мертвого.
  Неужели правда? Может, это злой бог морок, что обитает на болотах и играет с разумом людским? Кошмары перемешивает с бурей и страхом?
  Первым не выдержал один из самых молодых воинов, упал с коня, едва поднялся, побежал, припадая на ногу, к широко распахнутым воротам.
  - Мать! Братья! - кричал юноша.
   - Вождь! - точно из-под земли послышался голос Рассала. - Что же это?
  Разве вождь я? Оговорился Рассал...
   Когда Хутат еще был мал, пришел однажды в арад к Нуру купец, странный он был, и товары его были странные. Но если вараны ничего в них для себя полезного не нашли, то вот дети заинтересовались. В одном длинном деревянном коробе хранилось у купца в два ряда несметное количество бутылочек из прозрачного разноцветного стекла. Никогда до этого не видел такого Хутат, цветная глина его поразила, и была то не глина, как оказалось, а песок, которого коснулся огонь и умение людское. В таких бутылочках имперцы хранили масла, не те, что едят, а те, которыми ублажают свои тела жители страны за Злыми Водами. С тонким ароматом цветов и трав.
  Ценное содержимое, что выжимается из лепестков, мало интересовало юных воинов, а вот бутылочки заслужили внимание. Если смотреть, сощурив глаз в самое их нутро, то мир преображается, цветное мутноватое стекло делало его расплывчатым, а вот дно давало пронзительно четкий обзор, только окрашенный в цвет. И вот будто заглянул опять в узкое горлышко Хутат, тонкой стеклянной бутылочки, окрашенной в цвет ярости и боли.
  ***
  
  Аккуратный, обмазанный глиной и окрашенный в белый цвет домик утопал в винограде и цветах. Почти от самого порога к берегу убегала вырубленная в скале лесенка. У входа в дом под навесом стояла лавочка и большая бочка с водой, в ней плавали маленькие кораблики из бересты и листьев. И все это озаряло солнце. Идиллия.
  С моря шла приятная прохлада, и ветер, он всегда тут был. Сегодня ласковый, а завтра ураганный, но всегда лишь с одной стороны, где не было винограда, и окна туда не выходили.
  Хозяйка дома не почтила вниманием высоких гостей, не вышла из своего убежища, что было крайней степенью неуважения, пренебрежения, а некоторые сказали бы, что и глупостью.
  Только живущая ныне в этом маленьком домике женщина вряд ли бы испугалась всей рати богов, спустившихся с неба.
  Рука Домэны замерла. Девушке потребовалась пара глубоких вздохов, чтобы постучать, что удивительно, всю поездку она была спокойна и сосредоточена, думая лишь о той цели, что преследовала, приезжая сюда.
  Ей пришлось ждать. Мать не торопилась открывать дверь своей дочери. А она наверняка знала, кто приехал. Любопытные маленькие головки высовывались из окна, раскрытого настежь... Поначалу... Но едва Домэна повернулась к ним,и на рукавах ее блеснули отличительные знаки Ордена, малышня скрылась из виду и больше даже звука не подала, затаилась, как это делают испуганные мыши.
  Когда наконец сдвинулся засов, и деревянное полотно распахнулось, принцесса уже задумалась над тем, готова ли она звать того, кто откроет ей проход, или она уйдет восвояси ни с чем.
  Женщина, представшая перед ней, была странно непохожа на тот образ, что сохранился в памяти маленькой девочки. Как если сравнить живого человека и статую. И та, и другая имели человеческие очертания, но воспоминания были полны любовью и теплом, а стоявшая перед ней безжизненная скульптура источала холод и равнодушие.
  - Принцесса, - изысканный поклон. Такому учат с рождения девочек из высшего света.
  - Мама, - почему-то это слово далось тяжело. Очень тяжело. Не такого приема ждала маленькая девочка внутри принцессы.
  Глаза хозяйки дома оставались холодно-равнодушными. Но она отступила назад и сделала приглашающий жест.
  Сдержать эмоции оказалось не так просто, но Домэна справилась и, бросив взгляд через плечо на телохранителей, шагнула в дом.
  Это была маленькая сказка, только предназначалась она уже не ей. И ее тут никто не ждал, хуже того, ей тут не было места. Большая комната с очагом у стены. В дальнем углу закуток хозяйки. В другом углу за задернутой шторой определенно спрятались дети.
  Весь дом был подчинен им. Аккуратные с рисунком глиняные миски и кружки, коврики на полу со сложенными в стопку восковыми табличками. Деревянные игрушки. Большая бадья с водой и ковшиками в рядок. Похоже, мать пригрела четырех малышей. Она всегда любила детей, и своих детей она когда-то тоже любила. Она любила Домэну, а теперь... может быть ...
  - Я была на могилах братьев, их склепы достойны. За ними ухаживают, - голос принцессы дрогнул. - Их души не в обиде.
  - Весьма благородно с вашей стороны. Благодарю, - не единой эмоции, ни единого лучика тепла.
  - Вам направили приглашение, вы могли свободно явиться в столицу, ваша ссылка лишь ваше добровольное решение, мама. Вас ждут ваши покои во дворце.
  - Я предпочитаю солнце и ветер, тьме и затхлости столицы, - боги, как она умела владеть собой.
  Мать наказывала дочь, но за что? Все, что было во власти Домэны, та сделала, она простила и возвысила старых друзей отца, она не позволила очернить память ее братьев и императрицы.
  - Очень уютно у вас. Детям наверняка хорошо. Многие считают, что у вас настоящий дар общения с малышами. Даже отец так говорил.
  - Не со всеми детьми я могу найти общий язык. И супруг мой не всегда бывал прав.
  Больно кольнуло сердце. Обидой и злостью. Принцесса сама такого не ожидала, неужто не уничтожила Тьма всего человеческого в ней. Не зря Эрот не допускает ее до важных решений. Хотелось отвести глаза. Бадья с водой оказалась совсем рядом, рука потянулась к ковшику, в горле стояла сушь, будто в пустыне.
  - Не трогайте! - послышался окрик матери. - Не прикасайтесь!
  Домэна застыла пораженная.
  - Я не хочу, чтобы чего бы то ни было здесь касались руки, что по локоть искупались в крови и смерти.
  - Это не правда! - возмутилась принцесса. - Я не...
  - Молчите, у вас нет и шанса оправдать себя. Зачем вы приехали? Если вы хотели семейной встречи, то опоздали. Вашей семьи давно уже нет. Если вы хотели выведать тайны, то их тоже нет. Вся моя ненависть на виду. Если вы хотели уничтожить последнего представителя своей родни, давайте выйдем на берег, я не хочу, чтобы вы осквернили и этот дом очередным убийством.
  Гордо поднятая голова, сжатые под грудью в замок руки. Она не изменилась, даже морщин нет, гладкое спокойное лицо, только глаза сияют яростью.
  - Мама...
  Прекрасная Каяра шагнула к дочери замерла, возвышаясь над ней. Кажется, она вот-вот готова была сделать какой-то жест, только вот не знала Домэна, ударить ее хотят или обнять.
  - Разве я в чем-то виновата перед тобой? - прошептала девушка.
  - Ты могла бы понять, в чем виновна, могла бы услышать это от других, если разум твой не видит ответа, но твое сердце стало такой же тьмой, как и то, чему ты служишь, и свет солнца и богов больше не достигает твоей души. Орден отнял у меня мужа, орден отнял у меня моих сыновей. У меня нет больше и дочери. И я надеюсь, что свет все же покарает ту тьму, что вы несете. Но если, ты вдруг услышишь собственное сердце, то у тебя будет шанс на искупление, за это я буду молиться.
  Из детского протеста Домэна схватила вдруг ковшик и, зачерпнув прохладную воду, приложилась к глиняному краю выпила все до дна. Вода бежала по подбородку, капала на дорогое дорожное платье. Выдохнув и утерев губы, она подняла глаза на мать:
  - Разве я виновата в том, что отец предал Империю? Разве виновата я, что на город обрушился мор, и мои братья сгинули? Разве виновата я, что Темный дар избрал меня? - она замерла, задохнулась. Отшатнулась от матери, сбив бадью, та опрокинулась, и вода, облив стену, разлилась огромной лужей по полу. Вокруг девушки зыбкой дымкой заклубился черный туман. Судорожно втянув в себя смерть, Домэна зашлась кашлем. Женщина, которая когда-то была ее матерью, наблюдала за ней с горечью.
  - Раньше я думала, что он делает это только из-за тебя, но, боги, как я была не права. Нет! Он делает это ради всех нас! Ради всего этого мира. Потому что все, на что способен дар, это уничтожение. Вы неспособны ни на что иное. Ты думаешь, почему твой дед ушел умирать сюда, ко мне, к дочери предателя? Потому что он понимал, что вы такое! Он думал, что, придя сюда и преклонив колени, он получит прощение за то, что не вернул мне мою дочь. За то, что разрушил мой мир, мой дом, мою страну. Наивный глупец.
  Каяра бросила взгляд на лужу под ногами.
  - Ты хотела знать, жив ли твоей отец? За этим ты приехала? Я отвечу тебе, что не знаю. Он отдал все поиску копья, потерялся и душой, и телом много лет назад. Мир оказался с ним жесток.
  - Он действительно верил в то, что оно поможет... мне? - Домэна пристально посмотрела на мать.
  Бывшая императрица покачала головой.
  - У него не было иного выбора.
  Шлепая по воде золочеными сандалиями, принцесса вышла из дома, не оглядываясь и не прощаясь. Возле своего коня она замерла.
  - Лотрос! - один из телохранителей вытянулся в струнку рядом с ней. Он был главой ее защитников. - Я хочу, чтобы к моменту моего отплытия к Вольным Городам эту женщину доставили на мой корабль. Ее и детей. Добровольно ли, в цепях ли, неважно. Но так, чтобы они не пострадали.
  
  Ее мать напомнила ей, кто она, а значит, давно пора прекратить упиваться иллюзией. У маленькой девочки, жившей во дворце под крылом отца, было маленькое желание, она смотрела на то, как уважают императора, как любят его. И она хотела быть такой же сильной, такой же мудрой, такой же любимой. И если бы у нее не появился дар, и тот, кто так же хотел власти, как она, у Домэны не было бы и шанса, но теперь... Отец искал копье. И она будет искать копье, и отца... Если он еще жив. А попутно захватит степь, устранит тех, кто претендует на ее место, и не забудет о тех, кто так усердно пытается вычеркнуть ее из памяти... Любопытство - великое чувство, крохотная мордашка с изумрудными глазенками и черным кудрявым овином на голове показавшаяся из занавесок всего лишь на миг, многое сказала Домэне, как и то, что склепы братьев, в которых ежедневно полировали мраморные бока надгробий и выкладывали свежие цвета немые рабы, были пусты.
  Глава 9
  Не была Манат воином и степнячкой по крови, оттого может и не понимала, почему видят Бога Меча, хозяина Копья, Метателя молний люди вокруг совсем иначе, чем она.
  Странно это, ведь обитает бог высоко в небе, может и скрывают порой землю тяжелые, как шкуры медвежьи, облака, застилают обзор, но ведь мудр бог, достаточно ему должно быть одного взгляда, чтобы понять, кто виновен, а кто безвинен. Ведь безвинен Заур, и Самсара, и дочь гончара, и Нуда, и Таша...
  Разве не должен бог быть им защитником ?
  Разве он должен карать тех, кто чист душой и помыслами?
  Спросила однажды об этом маленькая северянка воительницу Урику, та окинула девочку странным взглядом, блеснули глаза черные агатами:
  - Бог должен быть сильным, а не добрым! Только сильный может биться с другими богами, с чужими-пришлыми, с Тьмой. Только тогда он может быть защитником земли. Не должен он миловать. Ведь прощать виновных все равно, что зерно, испорченное к здоровому ссыпать, весь запас пропадет. А если карает, ищи вину в людях. И помни, только сильный и может покарать достойно. Священно Оружие в руках сильного.
  И теперь вот тускло белел камнем на рукояти кинжал Хозяйки Дома. Коль ковал его бог, то правду сказала ведунья, ковал для женщины - узка рукоять для мужской руки. Женщины тоже могут быть сильными, тоже были воинами, тоже могут карать. Но так ли священно оружие в руках Манат? И на того ли направлен клинок?
  - Кровью начнется ритуал, - прошептала Макута. - Бог должен услышать зов.
  Рука ее легла поверх ладони северянки:
  - Дай!
  Тяжело вздохнула Манат, повиновалась, вытянула руку ладонью вверх. Острие кинжала впилось в кожу, побежало от указательного пальца к самому запястью, прочерчивая красную линию. Камень на рукояти будто задышал часто-часто, порозовел. И в тот миг вздрогнули обе женщины - совсем рядом, за холмом, что служил крышей большой землянке ведуньи, раздался вой.
  Черные стволы вокруг ожили, мрачно закачались-заскрипели, затянули песню. Дикими взвизгами разносились их голоса по лесу, смешивались с завываниями ветра. Казалось, выступит вот-вот из-за дальнего черного ствола чудовище огромное с зубами-клыками, яростное неостановимое. Потому что дружина его, вот она, здесь. Кто же не знает верных слуг Бога - волков? Кто не знает, как опасны и сильны они, что живут они по заветам не людьми писанным.
  Конь заржал, запрядал ушами, но устоял на месте, достойным он был кровником Божаны. Тьмы не испугался, зла не испугался.
  Макута запрокинула голову и тихо засмеялась:
  - Услышал! Услышал! - торжествовала она. - Теперь идем!
  Крепко схватила за руку ведунья Манат, подрагивали пальцы, обтянутые желтой в точках черных кожей от напряжения. Бездонный провал входа в землянку напомнил рот покойника, молившего о достойной смерти, но не дождавшегося ее, так и испустившего дух. И если в тот момент, когда только пришла Манат с детьми, и дышало жилье теплом, властвовал в нем огонь, то теперь веяло оттуда холодом, похлеще того, что в ином мире царствует, где ищут пристанища души, не получившие нового земного воплощения. А ведь огонь жил в очаге, когда они прибыли? Или показалось?
  Сомкнулась за женскими спинами тьма. Но послушно следовала дочь Самсары за варанкой, слушая себя и себя не находя, обычно, вот дышу я, вот сердце мое стучит, а тут ничего, будто поглотил Мрак все ее существо, будто все-таки нагнал.
  Темнота в жилище Макуты была какой-то вязкой, тянулась и стлалась за девушкой, как дым. И лишь кинжал, напившимся кровью камнем, разгонял эту муть, да и то, едва хватало его света, чтобы окрасить руку северянки.
  Странно! Тишина, ни звука. Хотя нет! Был один! Слабое дыхание. Пошла на звук Манат. У того, что кличут очагом, сидел Заур. Седые волосы его, алые в свете камня, струились, обрамляя удивительно молодое вдруг лицо, таким сын Нура был, когда подсматривала девочка за братом его Имком. Таким он был, когда нес ее плачущую из святилища, и казался воин ей тогда настоящим богом, потому что вокруг все было страшным, все плясало, точно поджаривалось на огне жаровен, все в крови было, и мамы не было, а он шел сквозь этот страшный, престрашный сон и ничего не боялся. И были сильны и надежны его руки. И он принес ее к маме!
  - Пусть прольется кровь, очистит наши души! - послышался за спиной голос Макуты.
  Рукоять кинжала потеплела, предвкушая достойный пир.
  - Пусть остановится сердце, да придет он туда, куда и полагалось ему прийти много зим назад!
  Вараны считали смерть врага от оружия истинным подвигом, честью и себе и врагу. С честью умирать на поле боя, а не от старости или болезни, с честью хранить трофеи достойных противников. Но Манат не была воином и степнячкой по крови, и никогда она никого не убивала. И вот теперь...
  Налился тяжестью кинжал, еле могла поднять руку северянка. Ноги сковывал дым, затопивший пол землянки. Скрипели над головой деревья, точно и не было толстых бревен да земляной насыпи, на которой летом росла пахучая земляника. Кажется, подними голову и увидишь мечущиеся в дикой пляске снежинки.
  - Дульге!
  Волчий вой раздался рядом совсем.
  - Убей!
  Конское ржание пробежало по лесу, закатилось в землянку, ударилось о стены, зазвенело.
  Не была Манат варанкой и степнячкой по крови, но давно уже стала ею по духу. Какой степняк бросит своего коня на растерзание пусть и Боговой дружине - волкам. Кто предаст своего брата?
  Развернулась северянка, оттолкнула с дороги старуху, стоявшую за ее спиной, бросилась к двери. Легко вдруг стало на сердце. И уставшее, одеревеневшее от холода тело ожило, будто Ман хлебнула крепкого меду, разлилась по рукам и ногам сила.
  Детей сберегла, а что не выполнит просьбу матери, потому что невозможно одной да без лука отбиться от волчьей голодной стаи, так и ладно. Главное, не Заура. Разве же можно вот так, сначала заставить полюбить, а потом самой же в руки нож вложить?
  Замерла Манат уже на пороге. Конь крутился на пятачке перед землянкой. Окружили его четыре крупных зверя. Не нападали, ждали, когда устанет уже немолодой скакун месить копытами пустоту. Пятый, видать, малой лежал неподалеку, и уже не трепыхался. Умелец конь - попал в голову.
   Стрелы и лук так и остались на конском боку в горите. Вот если добраться до оружия, так и больше было бы шансов на спасение. Вот только... Почему ведунья, что так любила лошадей и знала, как близко ходят волки, не завела коня под свой кров?
  Только сейчас поняла Манат, что давно мира не ощущает вокруг, один дым, одни горькие мысли, вот и не заметила беды. Точно под лед провалилась в невыносимо холодную воду девушка, закричала не своим голосом:
   - Рия! Врок!
  Прислушалась в ужасе, даже дышать перестала, хоть бы детский плач, хоть бы вздох услышать.
  Что же такое? Где же дети? Место, где, как она надеялась, спасение они найдут, обратилось страшным и чужим. Там, в темноте, в странном дыму остался Заур, осталась Макута, которая должна была уберечь всех, а она... Там дети! Манат приготовилась шагнуть назад, но тут страшное, лишенное всего людского лицо, с искаженным в злобном оскале ртом и глазами, в которых не было той чистой ярости, что у волков, а были лишь тьма и смерть, появилось перед ней.
  Рука ведуньи сжимала крепко и тащила за собой за волосы Рию. Откуда только сил у старухи? Пусть Рия еще невысока ростом, но телом крепка.
  - - Все умрут во славу бога! -  плакала ведьма. - Смоют кровью то, что мы допустили!
  В ее руке блеснул длинный кинжал, и готов он был вот-вот утонуть в мягком девичьем теле.
  Бросилась девушка вперед, вцепилась в руку. Поняла, как обманчиво было чувство силы, что накатило на нее совсем недавно. Не было сил, еле удержала она острие у самой шеи Рияны. Смела ее ведунья с легкостью, засмеялась сквозь слезы своей власти, полоснула перед собой острым лезвием. Обожгло грудь,вскрикнула Манат. Спасти хотела. Должна была, а привела на погибель Доровых отпрысков!
  Конь, что боролся за жизнь свою, заржал и в его ржании боли и бессилия было не меньше.
  Ведунья выпустила волосы Рии, и та упала на земляной пол, как деревянная кукла. Бросилась к девочке Манат, прикрыла собой. Нет у нее копыт лошадиных, да если б и были, не было сил отбиться.
  Мрак вокруг сгустился. Кинжал, выпавший из ослабевших пальцев, еще у порога, алел красной каплей, как в яме, окрашивая мир в цвет жизни и смерти.
  - Жертва будет богатая! Смилостивится бог, надо мной смилостивится. Над землей моей!
  Прижалась девушка к маленькой степнячке. Только вдруг послышался звук знакомый. Любила этот звук Манат, потому, наверное, и выцепило его ухо.
  Как звенит стрела, рассекая воздух? Каждое остриё по-своему воздух режет, костяное, как ни странно, всех грубее, бывают еще каменные, но они редкие уже, и почти не издают звуков, деревянные больше свистят, и только бронзовое поет. Тонка и пронзительна его песнь. Смертоносная она.
  Заворчали серые звери. Задрожала земля. Макута, что была для Манат недавно и так долго, как добрая бабушка, что и кормила и сказывала истории, а теперь обратившаяся страшной ведьмой, тоже замерла, прислушалась. Зашелестел халат. У самого порога. Из горла старухи вырвался не то вздох, не то хрип. А потом закричала она, точно ворона закаркала.
  Окружившие едва живого коня волки зарычали, попятились.
  Из снежного тумана вынырнула голова лошади. А за ней еще и еще. Не боялись серых дружинников, не дрожали. Воинами были эти кони, черные опасные тени.
  Звери кинулись было навстречу, но учуяли запах металла, запах смерти, и, взрыкивая, исчезли в пурге.
  - Эй, ведующая! - послышался голос, - ищет силы твоей арад мой! Беда к нам пришла!
  Хутат! Старший Доров сын!
  Мир вокруг Манат стал походить на густую похлебку. Горький дым заполнил грудь. Не мерещится ли ей это? Разве может быть такое?
  - Войди, воин, и получишь то, что просишь! - Макута отступила, в руках ее оказался кинжал Самсары, горел он кровавым солнцем.
  Отпихнув ногой безвольное тело северянки, схватила ведьма за косы Рию и приподняла бессознательное тело девочки. - Вот оно, спасение твоего арада!
  Среди снежного безумия показался силуэт. Хутат, алый в этом странном свете, в доспехе, застыл на пороге, воззрившись на ведунью.
  Взметнулся кинжал.
  Странная богиня судьба. Никто не знает, что она удумает. Злой дух ли, добрый ли, по ее велению водил Манат, знающую дорогу к Макуте, как свои пять пальцев, кругами по полям и по лесу, этот ли дух указал Хутату и его дружине прямой путь сквозь буран сюда, хотя сам Доров сын был тут всего раз, когда ждал посвящения еще маленьким мальчиком. Чудны пути богов.
  Как бы удивительно ни была быстра старуха, воин оказался быстрее. Манат думала, что стираться начало из памяти, но нет, все ярко, будто вчера было. Тогда вот также блеснул Нуров меч, и покатилась голова старухи, как и теперь. Пусть, как и тогда, овладели Макутой злые духи, пусть как и тогда Нур, защищал Хутат свою кровь, не спасет это теперь Хутата, как и Нура не спасло. За кровь надо будет платить кровью. А за кровь ведьмы особенно.
  Глава 10
  Как бы ни были сильны степняки, но даже они не могут идти против порядка, что с самого сотворения мира установлен.
  Есть порядок встретить душу приходящую, есть порядок, по которому принимают обеты молодые воины, законы, по которым берут власть и отдают, есть порядок провожать душу в посмертие. А уж если перед смертью испытала она ужас, тогда только жрицы могли проводниками для нее стать так, чтобы не заблудиться, чтобы душа силу имела помогать живым родичам из загробного мира и однажды получить право на новое рождение. Лишь павшие в бою воины могли рассчитывать на вторую жизнь без должного погребального обряда - за ними приходили серые клыкастые дружинники бога Меча.
  Говорят, на севере, у тех племен что не знают плуга и ярма, есть мужчины, которые не мужчины вовсе, они рядятся, как жрицы, говорят, как женщины, а с ними, по словах их вождей, говорят боги. Но разве способен мужчина привести в этот мир жизнь? Нет. Защитить - да, породить - нет! Как тогда женоподобные могут говорить с творцами? Может, оттого и вымирают они и в слепой ярости и обиде тянутся за жизнью сюда.
  Только не северяне ныне были теми, кто, точно наступив на хрупкую глиняную плошку, обратил в прах весь Хутатов мир.
  Противный до одури конопляный дым резал глаза, хотелось выбежать воину из страшного логова лесной ведьмы, вдохнуть холодный воздух. Только на грудь будто положили большой жернов. Этим жерновом была ярость. Потому и не сразу заметил Доров сын красного камня на рукояти кинжала, что горел в руках ведьмы - кровь собственная самому глаза застлала.
  Странные слухи ходили о Макуте в араде. Говорят, давно, еще до Нура, была она нареченной воина, ушедшего за богатой добычей на юг, в Вольные города. А она осталась ждать будучи молодой девкой с тонким ободом на шее, знаком того, что она готова стать женой и матерью, готова принять власть и решение мужа. Только уж больно ревнива была и нетерпелива дева. Все ходила, говорят, каждое утро и каждый вечер за ворота арада, который тогда не был окружен еще стеной каменной, ждала возвращения своего воина. И все мрачнее день ото дня становилась.
  Он вернулся, но, будучи одним из первых воинов, он мог взять больше одной жены, вот и привез из Вольных городов красавицу улянку, бывшую там в услужении. Не подумал варан буйной головой своей, надел золотой толстый обод на пришлую, сделал ее первой. Макута этого не стерпела. Ею самою тканные да богато вышитые плащ с рубахой оказались брошенными к ногам жениха, и сказала она, воздев руки к небу, чтоб забыл воин о том, что род его продление получит, и что это последняя одежда, которую шили для него. И ушла.
   Проклятие ее хорошим оказалось, умер воин спустя несколько зим и не на поле боя в схватке, а порезавшись осколком разбитого кувшина, что есть смерть совсем недостойная, да и до этого не радовался он: улянка рожала ему одних девок, наследника его силе и мечу так и не подарив. А Макута сразу же, как сорвалось с ее уст проклятие, пришла в эту лесную землянку, жила тут другая ведьма до нее, да умерла давно, а уж как она тут появилась, никто уже не помнит.
  Редко Макута появлялась в араде, только если хвори сильные животину одолевали. Любила она животину, а та ее. Сама Остроха звала ее знахаркой звериною.
  Помнил Хутат, как перед своим посвящением приходил к ней, и Макута, которая тогда уже была старухой, ему понравилась, дала она ему настойку алатай-травы, что хорошо боль уменьшила при испытаниях, он ведь перед самым посвящением повредил на охоте ногу, и боялся Дор, что сын не то что без меча, без жизни останется. А пока врачевала она его, много что рассказала про лес, про коней-кровников. Хитро поблескивали ее глазки, так похожие на вороньи, и пахло от нее лесными ягодами и хвоей.
  И вот теперь летел он сквозь буран, забыв о том, как устал его конь и его дружина, как каждому из воинов, оставивших за стенами городища самое важное, приходилось сейчас тяжело, летел сюда, к лесной хижине, в надежде, что поможет старуха, спасет, вернет к жизни странно уснувших. Ведь по-другому не мог он думать. Разве умирают вот так...
  Боль, сжавшая сердце от увиденного в араде, ярость, окрасившая мир в кровавый цвет, не отпускали, метался дух, будто самого его, Хутата, заточили в проклятых стенах, и не знал он, что делать, кого искать, кому мстить до последней капли крови.
  - Войди, воин, и получишь то, что просишь!
  И он, не боясь, сделал шаг в кровавую тьму. Старуха, стоявшая почти на пороге, больше напоминала женщину со змеями вместо волос, что так любит обращать смельчаков, рискнувших посмотреть в глаза ей, в камень. Он и обратился. Даже его ярость на мгновение испарилась, как вода с раскаленной поверхности.
  - Вот оно, спасение твоего арада!
  Вряд ли узнал бы воин в безвольном теле на полу сестру свою Рию, если бы старуха не вздернула вверх руку со зажатыми в ладони волосами, не мелькнуло бы личико детское. Может быть, если бы не видел до этого мертвый арад свой Хутат, не успел бы обнажить меч, не то что замахнуться, не поверил бы, что может знахарка грозить дочери арада. Но зло совсем недавно прошло от него так близко, что обдало холодом, заставило сердце и кулаки сжаться до боли. И всю эту боль он вложил в удар.
  Мать Хутата умерла давно-давно, ему едва ли оборот луны был, как свалила ее степная горячка. Но мальчик рос крепким и сильным, многие говорили, что мать его видать молоком с того света кормит, потому что не может чужая женщина так вскормить. Долго в жизни отца не было жен, и лишь за несколько зим до смерти брата он взял себе Нуду и Ташу, сразу двоих, что необычно для Дора.
  Таша почти сразу же родила ему дочь Алясю, а потом, точно грибы после дождя, появляться стали Доровы отпрыски. И в какой-то момент юноша оказался в окружении меньших братьев и сестер. Обе жены Дора когда-то держали меч, но жизнь свою ратному делу не отдали, признавали они первородство Хутата безоговорочно, но до того момента, когда власть в араде перешла Дору. Тогда совсем с другой стороны увидел жен Хутат. Но Самсара, ставшая Первой, одним своим присутствием все попытки уговорить Дора признать наследником сына одной из его жен, прекратила. Даже своего Имка!
  - Что же вы, кумаи, забыли заветы предков, старшая кровь, первая кровь всегда самая сильная, самая живучая, ей мудрость дается, - грозно хмурила брови первая жена, глядя на Нуду и Ташу. - Да и хозяин Дор разве бы даже задумался о том, чтобы сосунка на место арада посадить. Степь любит сильных.
  Потуги жен, однако, не изменили доброго отношения Хутата к братьям и сестрам. Оттого еще может и не дрогнула его рука, когда занесла ведующая кинжал. Не должен воин жалеть тех, кто покушается на его кровников, баба то или мужик, воин или жрица. И не важно, что боги за это потребуют крови в свой час.
  Еще не осело даже тело ведуньи, а за спиной Хутата послышался топот, хруст снега.
  - Вождь? - Рассал замер на пороге. Он-то углядел кровавый камень на рукояти, обезглавленную ведьму и застывшего каменным изваянием Хутата.
   - Боги милостивые!
  ***
  - Достойные дары величайшему из богов!
  Жрец величественно кивнул и, приняв из рук влиятельного увесистую шкатулку, отправился вглубь храма, дабы поставить ее на постамент перед ликом божества.
  - Лучше преклонить голову перед богом, в той позе, что приняли вы, брат мой, может стоять лишь властитель, чье место на троне благословлено богом, - прошелестел нежный голос у самого уха Эрота. - К тому же... такая щедрость...- лепестки роз вряд ли сравнятся красотою с губами ширин. Как и глубокие горные озера, у которых нет дна, с ее глазами.
  Хотя по всем канонам красоткой предсказательница не была. Высока ростом, совершенно не миниатюрна, говоря по-простому, толста. Уже далеко немолода. В ее возрасте женщины благородных кровей воспитывают двух-трех малых отпрысков, а неблагородные так уже внуков.
  Но нет того мужа в Империи, кто не захотел бы, чтобы она обратила на него свой взор. Потому что уста ее могли дать то, что не все мольбы смертных выпросят у богов, которые любят свою ширин.
  - Все ритуалы глупы, но они необходимы, ибо упрочняют мир.
  Губы женщины растянулись в улыбке.
  - Заставляют в очередной раз удостовериться рабам в том, что они рабы, а правителям, что они у власти.
  - Все по велению и законам богов, - Эрот втянул сладкий запах благовоний и поклонился. Гораздо ниже чем следовало и, пожалуй, даже искреннее, чем кланялся Тьме, своей богине. Хотя жреца, со свойственным ему неким высокомерием по отношении к отправителям культа, Эрот не почтил и кивком.
  - Что привело влиятельного в храм богов, которых он не чтит? - поинтересовалась ширин.
  - Вы, моя госпожа!
  - Вы хотите узнать, чем закончится то, что вы начали?
  - Как и любой, кто стремится к лучшему для своего народа и своей страны.
  - Я могла бы обвинить вас во лжи, но вы поразительно искренни, - нежно проворковала ширин.
  Эрот вытянул перед собой сжатую в кулак руку. Женщина подставила ладонь, и в нее упали тоненькая цепочка и огромная камня крови. Императорский рубин. Знак властителей. Кровь богов обращенная в прекраснейший из камней.
  - Это никогда тебе не принадлежало, - глаза предсказательницы подернулись пеленой. - И никогда не будет.
  - Я лишь покорный слуга того, в чьих руках власть, - поклонился влиятельный.
  - Силой Тьмы ты хочешь изменить устоявшийся порядок, - ширин брезгливо разжала пальцы, и капля вернулась в ладонь Эрота. - Императорские отпрыски не наследуют трон. Сила Империи зиждется на достойных у власти.
  - Сила Империи уже много веков зиждется на Ордене, который выигрывает войны для тех самых достойных у власти, ширин. А кто более достоин править, если не тот, кто их рук богов получил дар? Кто более достоин править, если не тот, чей отец оставил добрую память о себе в народе?
  - Разве не запретили вы упоминать имя Императора? Разве не вы назвали его Предателем? - распахнула глаза предсказательница.
  - Запрет тем уместнее, потому что исходит он от меня, а не от Домэны, пусть Империя увидит в ней ту, что противостоит не только врагам из вне, но и власти Ордена.
  Ширин окинула влиятельного странным взглядом и повернулась лицом к статуе Захтара, Повелителя богов и людей. Прекрасные глаза ее закрылись, и она, откинув голову вздохнула полной грудью, будто устала от общения с Эротом и пыталась восстановить силы.
  Служители бога вдалеке, стоя на коленях в серых туниках, натирали блестящий белый мрамор у подножия огромной статуи. Величественный дворец для верховного бога строили для того, чтобы поражать сознание простых смертных, чтобы терялись они на фоне гигантских фигур, чистого сияния белого камня и куска пронзительного синего неба над головой, с убегающими ввысь колоннам, будто поддерживающими само небо, а значит, и весь мир. Какой вызов богам бросил мастер, если колонны, созданные людьми, держат на себе всю тяжесть божественного престола?
  Влиятельный счел забавным подобное сравнение. Пусть он будет той самой колонной, что держит власть Императора. Нет, не Домэны, она лишь ступень. Их сын получит каплю божественной крови на шею. Сын, который не узнает о том, кто его отец, но его отец будет рядом. Ибо, чем чище и дальше будет наследник от Тьмы, тем больше у него шансов полюбиться строптивому народу Империи, тем больше шансов основать династию, которая пронесет власть сквозь века. Династию, представители которой, умирая, сами будут богами.
  - Я слышу твои мысли, смертный, - ширин обернулась, и весь мир потускнел в тот миг. - Да, ты смертен, как и я. И все мы предстанем перед ликом богов однажды. Уверен ли ты, что они простят тебе твою самоуверенность, твою жажду власти?
  Эрот улыбнулся любимице богов.
  - Я в отличие от тебя, предсказательница, историю не вижу, я ее творю. Как и всякий слепец, я лишь иду по дороге, а что происходит со мной, кого я спасу, кого покараю, на то воля богов.
  Влиятельный направился к выходу, он узнал то, что хотел.
  Уже у самого входа настигла его ширин, рухнула на колени, зашлась, задыхаясь. Ладонь его лобызали те самые уста, по которым страдали тысячи.
  - Не обидит ли тех, кто дорог ширин, влиятельный? Не исчезнут ли они однажды ночью, когда спит сама богиня Луны?
  Эрот присел, приобняв плачущую предсказательницу.
  - Разве обидит слепец того, кто протянул ему руку и ведет его тернистой дорогой?
  ***
  Мир был темен и... бел, он закручивался, сливаясь в сплошную серую массу, как если палкой по кругу помотать в бадье полной воды.
  Дух и тело Манат отяжелели: у тела не хватало сил приоткрыть даже веки, разомкнуть уста, чтобы сделать вдох поглубже, а дух, точно больной зверь, забился в самый темный уголок и тихо постанывал.
  Говорят, жриц, окутанных дымом, посещают видения, ниспосланные самими богами, но Манат жрицей не была, оттого накатывала на нее темнота, принося с собой то жуткий страх, то странную неописуемую радость. Сердце заходилось. А дух... молчал, будто не было ему дела до метаний тела, лизал он свою рану, уже и не помня, кем она нанесена, глубока ли она.
  А затем вновь стало холодно, как тогда, когда уснула северянка в яме на зерне. Только еще холоднее, потому что зерно было теплым и добрым, а тут холодные ладони чьи-то коснулись спины, огромные пальцы ледяные впились в бока. Сама Земля тянула северянку внутрь себя, даже плащ и теплый халат на меху не помогали.
  Огромные исполины древесные раскачивались над головой под пригибающей, заставляющей повиноваться их своей силе пургой, но все это бесшумно, только дух постанывал, да и то все тише. Долго не могла понять Манат, что это вовсе и не дух, а дышит она так, со стоном протискивая в грудь воздух и со стоном же выпуская обратная сквозь сжатые зубы.
  Но вот вдруг ударило сердце больно и затихло, зато весь мир заголосил-заскрипел-завыл-закричал.
  - Пусть не сыщет ведьма в загробном мире покоя и воплощения! Пусть сгинет душа ее во тьме первозданной, где нет ни светила, ни богов.
  - Вождь! Не зови беды! И так все боги, что есть, отвернулись от арада! Даже Смерти богиня, что чтит порядок.
  - Она на кровь арада покусилась... Араду власть сами боги дают. Как смела она перечить их воле ...
  Знаком был этот голос северянке. Только был он сейчас охрипшим от крика, а может от чего еще. Может ярость? Хотя удивительно, Хутат в сравнении с отцом своим Дором был как камень против огня. Никогда не слышала Манат, чтобы кричал он, срываясь. Так может это страх?
  А если страх, плохо это, когда такой воин боится.
  Его пути с Манат не пересекались почти, хотя и жили они с момента смерти Нура в одном Доме. А как пересекались? Да хотя бы рубашку, штаны, халат ему новые сделать или починить ношенные, принести еды, вина подать. А так... О чем ему с Манат говорить? Хотя заметила однажды северянка, после какой-то воинской проделки, когда весь арад высыпал на большой двор потешаться над виновником, даже Дор и тот смеялся от души, а Хутат лишь бровь приподнял да молчал. Хотя сложно было удержаться. Аляся тогда прыснула в кулак и сказала, что брат умеет улыбаться, просто борода мешает это увидеть.
  Может и мешает...
  Северянка, собрав силы и упершись ладонями в землю, приподнялась, снег лез в глаза, в нос, в рот, поначалу то все равно было, а как силы стали возвращаться, так и дышать труднее сделалось. Закашлялась девушка. Осмотрелась.
  Мир, как кружился в снежном танце, так и продолжал, у входа в землянку ведьмы темнели два силуэта. Как и на другом конце полянки, там топтались, переминались ногами лошади со всадниками. И непонятно было, то ли это арадовы воины, то ли призраки...
  - Рия! Живехонька! Сестра! - послышался опять голос Хутата.
  Тут только поняла Манат, что он-то почти кричал, потому что пела пурга так звонко, что и собственного кашля северянка не расслышала.
  "Слава богам, живая!" - подумалось Манат, и тут нахлынули на нее воспоминания о красном камне, русых волосах в крепкой ладони с узловатыми пальцами, страшном приговоре ведьмином и детях...
  Едва встать могла девушка, да уже не думала ни о чем ином, только бы быстрее в землянку. Оба силуэта отпрянули от нее, как от той самой богини, в честь которой ее и прозвали.
  - Врок! Чурла! - голоса ее почти не было слышно, но в отвратительно воняющей тьме он звучал еще тише.
  Манат замерла на пороге, вцепилась пальцами в один из деревянных столбов, удерживающих брус над входом, приготовилась набрать воздуха, чтобы нырнуть в страшную тьму, но кто-то ухватил ее за шиворот и развернул к себе.
  Хутат.
  - Братья? - он приблизил свое лицо, мокрую, покрытую снегом бороду к самому ее лицу.
  - Все! - выдохнула Манат и осела кулем наземь, на большее сил у нее не хватило.
  Понесся внутрь воин.
   - Не вижу ничего! - билась посуда, хрустели черепки под сапогами, что-то падало наземь. - Огня бы!
  Только где тут сейчас огонь-то взять!
  - Кинжал! - прохрипела Манат. - Кинжал хозяйки!
  Сначала подумалось северянке, что не обратит внимания воин, не услышит даже просьбу ее, но вскоре появился он, удерживая за лезвие оружие с мертвым ныне камнем. Схватила его Манат за рукоять, сжала, взмолилась, чтоб разгореться камню. Поначалу ничего не происходило, но вот искорка одна, а вот уже две пробежали, и вспыхнул он светом белым, что льет с небес на землю Лунная Богиня.
  - Таурис! Врок! - закричала что есть силы девушка, чувствуя, как дым все еще наполнявший землянку, стал вновь туманить сознание. Самые то прыткие дети, всегда все слышат, всегда отвечают.
  Рядом опять мелькнул силуэт, то был один из воинов Хутата. На руках у него лежала слабая, еле способная двигаться Рия, но силы она в себе нашла - протянула руку.
  - Вон там мы ... прятались за бочками... там короб... тяжелое все... крышка тяжелая...
  - Хайр, Тол! - послышался окрик Хутата. Звал он тех всадников, что не решались приблизиться к жилищу ведьмы. Но они пришли через удар сердца, приказ сына вождя сильнее страха перед смертью. Трое мужчин проследовали мимо Манат в дом, и вскоре двое появились с детьми на руках.
  - Тут еще кто-то вождь! Болезный какой-то или мертвый уже!
  Кажется, еще отчаяннее завыла метель, когда послышался голос Хутата, был он полон неверия, горечи, боли и истинного страха:
  - Это же мой брат Заур! Тот, что держал в своих руках копье, он к богу Мечу почти десять зим назад! Ведьма воскресила его!
  Глава 11
  Многому учили Манат, и шить, и вышивать, и ткать, и из лука стрелять, учили петь и даже различать имперские символы, но никто так и не научил северянку лукавить и уж тем более лгать. Видать, потому что сами учителя не умели. Ни Имк, ни Сати. Разве же достойно это говорить о том, чего нет, да так, будто оно есть.
  А Самсара... Мать умела с богами шепотом говорить. А когда велели правители небесных чертогов Заура отдать, то и кричать им смогла арадова жена.
  Манат всегда была уверена, что мать знала, что делала, не лгала, не лукавила, просто молчала. Оттого никогда не спорила дочь, никогда не спрашивала. А может и стоило?
  И сейчас, по уму многих, промолчать бы следовало северянке, но девушка прохрипела голосом, севшим от дыма:
  - Не воскрешала его Макута, хранила она его и оберегала. Самсара попросила, потому что не смогла убить сына.
  Кажется, сама метель притихла, улеглась белой кошкой у порога землянки. Скрипнули доспехи.
  - Что сказала?!
  Хутат возник перед девушкой точно из-под земли, схватил за плечи, встряхнул что есть силы:
  - Заповедовал бог отправлять хранителя Копья к предкам! Ему дали яд, я сам видел! - лицо мужчины казалось маской, что одевают порой жрицы. Такая была и у Острохи - ветвистые оленьи рога, увешанные позвякивающими кругляшами с изображениями обитателей Степи. А у Хутата сейчас была волчья морда вместо лица. Оскалилась она. Сверкает глазами.
  Тряхнула головой северянка, стараясь сбросить наваждение. Но лишь четче стали видны острые зубы, что вот-вот сомкнутся на шее жертвы.
  И как ни была испугана девушка, уста ее сами отверзлись, ведь божий прислужник перед ней:
  - Сонный отвар. Сама Макута его готовила. Она помогала матери. Они и привезли его сюда, забрав из погребальной ямы.
  Воин отдернул руки, точно коснулся падали. Отпрянул на пару шагов во тьму землянки. Захрипел,схватился за голову:
  - Проклятая баба! Вот кому кара бога предназначалась. А все поплатились! Все ушли!
  Только сейчас показалось воину, что понял он, осознал, что увидел в араде. И где-то там укрывают снега белые мертвые испуганные лица жителей его городища. Руки отца, так и не выпустившие меч. Там, за каменными стенами, с такой любовью возводимыми поколениями ради защиты, теперь гибель, проклятое место, черное место.
  Из глотки воина вырвался рев. Короткий кинжал сорвался с пояса, занял место в руке вождя, приготовился лететь уже в самую грудь девки.
  Манат бы ничего не сделала, а вот Рассал успел.
  - Нет, вождь, стой! - все, что только и могло спасти девку, так это его собственная грудь, заслонившая неразумную. Только вряд ли долго проживет среброволосая, был полон слепой ярости да ненависти, что чернее безлунной ночи, Хутат. Как руку свою остановил, только боги знают, а так... прошил бы толстый кожаный Рассалов доспех, как тонкую имперскую ткань.
  - Не она же это сделала! Что богов лишней кровью гневить и потчевать! - вскричал верный воин и друг.
  Но остановить сына Дора слово не смогло, хватило одного удара в челюсть, чтоб, как срубленный дуб, рухнул Рассал.
  Никто не смел встать более между девушкой и смертью.
  Манат отпрянула назад, упала, что есть силы оттолкнулась, поползла прочь. Волосы взвились, стали словно сама метель. Взывала дочка Зимняя волчицей, осыпала северянку дождем снежным, ударила в спину, назад толкая.
  Двигался воин к девушке, точно по грудь в воде шел, но меч в его руках чуял жертву, и вот-вот занесет его мстящий.
  Ржание разорвало снежный хаос, черный силуэт, почти наступив на Манат, оказался на пути жаждущего крови. Конь взвился на дыбы, замесил передними копытами снег и ночную мглу.
   Хутат вскинул обе руки, заставив коня попятиться. Сдался жеребец, отступил и, едва не сбив Хутата, унесся в пургу. Только огласил полянку хрип, тяжелое копыто ударило по хромой ноге, которую не успела отдернуть девушка. Боль острым шипом прошила все тело. Ударила в голову. Заставила Манат закрыть глаза, в надежде на то, что когда распахнет их северянка, не будет меча и тьмы, не будет боли потери и ужаса от случившегося, будет мама и теплые руки, которые никогда не обидят.
  ***
  - Хорошее вино.
  - Разве же ваши так вино пьют? - старик улыбнулся, отчего стал похож на ссохшийся плод, у которого ни глаз, ни носа, одна улыбка в каждой морщине.
  - А чей я, мудрец? - терпкий запах ударил в нос, но тут он был совсем иным, нежели на родине.
  - А ты не прячься за тенью, небось меня мудрее?
  - Опыт учил меня, что отмеренное богами количество лет не говорит об уме.
  - Сразу видно - пришлый ты, мы-то зимами считаем, кто зиму переживает, тот и показывает сколько в нем силы, сколько удачи боги отмерили.
  - А ты на глаз, как зерна меру, али коня достойного, скажи, сколько мне?
  - Не скажу. Я не жрица, - прошамкали улыбающиеся вечно губы. - Мне боги не шепчут.
  - Нам с тобой они уже говорить должны, - сдался путник, тяжелая чаша опустилась на мех, перекосилась, и, если бы тот, кто пил из нее, не осушил ее до дна, опрокинулась. Но тот, кто пил, знал, эти люди не признают середины. Или ты пьешь, или не просишь. А если не просишь, то и не приходишь к ним, ведь для них обидеть гостя значило оскорбить богов.
  - Когда надо будет, послушаю. Я, знаешь, люблю по утрам видеть, как раскаляется Степь, или как на нее летит табун бога, принося благодатные дожди.
  - Твоя степь, и правда, горит огнем, да так, что мое сердце замирает, а уж ему ли чудес видеть приходилось не раз.
  В глиняной плошке тлели угли, и дым от брошенных туда семян уходил в черное небо, может и там кто над ними, чует этот запах, сидит, вдыхает и думает, а правильно ли он все сделал. Только сомневаются ли боги?
  Странная трава. Способна она вызвать видения, только так и не понял путник, что они за собой ведут, то, что будет, или то, что хочется.
  - Могу ли я звать тебя братом?
  Ухмыльнулись морщины, еще шире стала их улыбка.
  - Всех, кого родила женщина человеческая, братья. Я не знаю, как там у вас, у нас был один Татай, что получил от бога меч и узду. И была у него жена Светило и жена Луна. И мы - их дети. Человека и бога.
  - Сколько хожу, а у всех племен ваших все по-разному.
  Засмеялся тихо старик.
  - Все одно. Ты не так слышишь.
  Путник вздохнул, запрокинул голову, взглянул на звезды над головой.
  - Я бы хотел услышать о копье.
  Засмеялись морщины.
  - А зачем о нем слышать? Я знаю, что бог не оставит Степь, нужно ему копье, чтоб бороться с темным богом. А когда надо будет, даст он все, чтоб защитить своих детей .
  ***
  Рассал очнулся, хотя не покинуло его сознание до конца, но помутнела голова, точно опрокинул он целый кувшин хорошего вина из Вольных городов. Темно. Холод забрался под халат, толстый доспех и подбитый мехом плащ.
  - Дай руку! - послышалось сверху, перед глазами, разогнав клубы дыма, появились перетянутые ремнями сапоги.
  Таурис. Коренастый воин легко помог обычно возвышавшемуся над ним Рассалу подняться и придержал рукой на плечо, чтоб тот не упал. Его лицо, едва проморгался Рассал, обрело четкость, до это было оно лишь белесым, расплывчатым пятном.
  - Ты бы не лез под руку! - тихо посоветовал собрат по оружию.
  Таурис был самым старшим в Хутатовой дружине, говорил он всегда громко, смеялся долго, любил шутки. Но сейчас он обратился тенью себя самого, точно душа его была уже вне тела, осталось лишь сердце. В городище у воина был большой дом, в котором уживались и, говорят, дружно три поколения. Дети, жена с двумя сестрами, не пошедшими замуж, родители его, двое младших братьев, которые, избрав не воинскую стезю, ловили рыбу и работали по камню, у них еще не было права на то, чтобы построить собственные дома. Таурис считал себя удачливым, а теперь вся его удача обратилась в прах. Как и все в дружине, он беспрекословно слушался вождя, но надломился твердый его дух. И это видно по печальной складке на лбу, по пустоте во взгляде.
  - Уходим! - голос сына Дора заставил воинов, даже тех, кто еще не оправился от удара, провести рукой по оружию.
  Хутат стоял на пороге ведьминой землянки, и хоть он вряд ли мог различить Рассала и Тауриса во мраке, взгляд его был обращен к ним.
   Выйдя из землянки, и получив в лицо хороший кус снега, Рассал тряхнул головой. Вроде и быстро он в себя пришел, а поутихшая было пурга снова разгулялась, да так, что глаза не открыть - одни щелочки.
  Недалеко от входа на снегу черным пятном лежала девка, уже не двигаясь.
  Не испытал Рассал тогда, ни сожаления, ни обиды, ни грусти. Вокруг него и внутри него были только пустота и снег. Но если был снег, значит, в пустоте был холод...
  Таурис, шедший рядом, даже не посмотрел в сторону северянки. Он - то потерял много. Рассал же не знал, потерял он что или нет. Отец его был хороший табунщик, он, как и все вараны, ценил и холил лошадей, только ему доверяли целый табун за чутье его и умение. По воле богов да под его бдительным оком рождались жеребята, которые потом обращались сильными выносливыми лошадьми, способными преодолевать огромные расстояния, неся на себе всадника, его лошади могли улавливать малейшее движение, звук, который издавал его кровник-человек. А это особенно тем, кто мира без лошадей себе не представляет. Как живут вечно пешие жители Вольных городов, Рассал и представить себе не мог.
  Отец был еще тем степняком, что жил в дороге. И семья его была к тому приучена, потому, еще ранней осенью, когда даруют боги урожай, кибитка отца, что стояла под стенами арада летом, уходила вместе с табуном на юг. К самому краю арадовых земель. Там, где легче было прокормить лошадей и пережить зиму. В городище оставался лишь Рассал, остальные сыновья и дочери продолжили дело отца, который делился с ними тайными знаниями и умениями.
  Может, оттого злобы в Рассале не было. Ярость, боль, когда он увидел произошедшее в араде, да, но злобы черной не было. Его сестры были где-то одного возраста с северянкой. Они могли заставить толстых неуклюжих волов тащить кибитку, могли заставить табун двигаться так, как им надо, могли выбрать мужа, и хоть воительницами не были, стрелять умели - а пришлых и врагов, желавших увести из табуна молодую кобылу на сносях, всегда было вдосталь.
  - За что он так с ней? - прохрипел Рассал, опять тряхнув головой.
  Таурис провел рукой по башлыку, смахивая налипший снег.
  - Тьма пришла в арад, и первая Дорова жена ее призвала. А чужачка... Она знала, она должна была сказать араду о том, что против богов пошла безумная улянка. Не исполнила заветы! Молод ты был тогда, но, если вспомнить, после Заура, был Нитат из арада царствующего, а больше Копье никто не видел. А все потому, что не как должно поступила баба, должна была она отдать душу воина богу.Так заповедовали! - голос Тауриса становился все тише,и вовсе не пурга была тому виною.
  -  - Мне говорили, что и для девки, и для лошади, мать - голова, а отец - плетка. Значит, слушалась мать Манат, - вспомнил ее имя варан. - Разве же она решала? А копье... Может, не было того, кто достоин?!
  Плюнул под ноги Рассалу Таурис, ничего не ответил и пошел к лошади. Нельзя было такого стерпеть, но остановило что-то воина. Не прав Рассал был, каждый, кто защищает дом свой, достоин носить Копье. Только вот у варанов в чести давно уже была война. Так кого же достойным считал бог?
  ***
  Хутат, отправив воинов готовиться к отбытию, прошел в самый дальний угол землянки. Жилище лесной ведьмы быстро остывало, и уже даже здесь, у погасшего очага, царствовали снежинки. Они не метались в диком танце, как за порогом, а мягко порхали летними бабочками.
  Нет ничего проще, чем убить врага, нет ничего сложнее, чем убить брата.
  Рука Хутата с зажатым в ладони клинком была тверда, а вот душа дрожала, как ноги новорожденного жеребенка.
  Заур был младше брата, но совсем ненамного, и больше он походил на дядьку своего Дора, нежели его собственный сын. Было в нем больше ярости, больше вспыльчивости, живости. Боги любят таких, им дают они право рисковать там, где Хутат поостерегся бы. Потому, наверное, Заур и был более удачлив в бою.
  Голова убитого врага - это место рядом с воинами на пиру. Заур принес свой первый трофей, когда ему было двенадцать, меткий стрелок тогда уже удостоился чести испить вина из чарки, пусть и глоток. Дядя мечтал о том, что его сыновья, Имк и Заур, вместе смогут создать великий арад - не тот, что накроет властью своею всю Степь, а тот, который прежде всего выстоит перед лицом любого врага. Заура воспитывали, как воина, воином он и был до самого конца. Рубакой все же Хутат брата не считал, в Зауре была мудрость, не та, конечно, что приходит с годами, опытом, ошибками и поражениями, но та, которая помогает порой их предвидеть, избегать, уклоняться. Может потому и дал ему бог Копье.
  Копье - Великая честь и Великое проклятие. И хотели его степняки, даже те, что осели по городищам, больше из-за того, что кровь кочевья дикая еще не выродилась. А кочевники презирали жизнь, не боялись смерти, шли ей навстречу, и считали достойной лишь ту, что пришла к ним в бою. Только тогда все было проще, тогда много зим уж как не было Тьмы, и оружие бога было скорее признанием удали, мощи. А теперь пришла Тьма, а Копья нет. Доров сын был уверен, что именно страшная магия, чьи корни шли из Империи, уничтожила его Дом, сделав его местом неприступным для живых. У кого хватит духу войти в ворота арада под сотней взглядов мертвых глаз?
  Обтянутая кожей рукоять акинака заскрипела от того, что сильно сжали ее пальцы воина.
  Нет ничего проще, чем учить врага, нет ничего сложнее, чем убить брата. Невиновного в своем состоянии. Не могущего воспротивится ни матери, ни брату.
  Да и обагрить оружие родственной кровью - преступление перед родом. Только рода нет уже... его рода... Кроме детей и Заура, ведь Заур и его кровь тоже.
  Да и Дома нет. Ни Большого, ни Малого. Осталась лишь Великая Степь.
  Черная боль нахлынула на воина, но меч опустился. По законам бога, если не умер хранитель Копья от стрелы меткой или от разящего меча, от копья острого, его должна отправить к предкам и богу женщина, либо та, что вскормила, либо та, что говорит с богами. Жрица.
  Может, если провести должный обряд, смилуется бог. Вернет Степи утраченное оружие. А если так, то...
  Пусть все ветра услышат, и пурга, и луна, и светило, клятву эту - Хутат получит Копье, отомстит за род. За каждый род, сгинувший от Черной смерти.
  Это решение примирило воина с миром, да и с тем, что он должен был сделать.
  В закромах ведьмы, за тем самым коробом, где прятались дети, нашлись хлеб, вяленое мясо, сыр, большой бурдюк вина, масло в пузатом кувшине, дикий лук. Где-то наверняка хранится зерно, но искать его смысла не было - не увезти, а ехать им придется далеко.
  Зерно для тех у кого есть Дом.
  Жизнью нового вождя без арада теперь станут меч и стрела. Жажда крови и поиск, вечная дорога и конь. Но еду найденную надо забрать. А еще надо забрать кинжал хозяйки. Когда Рия подрастет, это будет ее оружие, ее дар. Она единственная теперь старшая из женщин его рода.
  Тонкая изогнутая полоска металла поблескивала на земляном полу у самого входа. Его даже мельтешащий снег не хотел укрывать. Только сейчас вспомнил Хутат, что светился камень на рукояти в руках северной девки. Она выронила кинжал, когда Рассал заслонил ее.
  Вождь наклонился и подобрал оружие. Стиснул в руке. Ладонь вышла за границы рукояти, обхватила и лезвие, согрела холодный металл. Но камень был мертв.
  Как-то Уллукай, павший вместе с Нуром под ударом Шуяра, сказал молодому тогда Хутату, что из него хороший бы советник для арада получился, потому что меч свой направляет молодой воин лишь тогда, когда подумает.
  Конь...
  Варанские кони умные, ух приучали к свисту стрел, к грохоту оружия, к блеску меча. Кони - дети бога неба. Они чуют зло.
  Конь, ставший между им и Манат, не был ее конем. Ракушку, которого отдали Обиженной, Хутат сам взял среди молодняка и привел в арад шесть лет назад вместе со своим Крохадом. Они были рожденными в один день от одной кобылы, что случается крайне редко. Поначалу думали, что Ракушка не выживет. Но умелые руки и заботы табунщиков помогли жеребенку окрепнуть. И хотя он был меньше, Крохада, и уступал ему в выносливости, по скорости его могучий жеребец от брата отставал.
  Конь, что встал между северянкой и вараном был старым, именно он так отчаянно сражался с волками, когда они подъехали к дому Макуты.
  Конь остановил его. Сами боги остановили!
  Не Хутату решать, что будет с ней. Пусть решает жрица, что проведет обряд для Заура. И если скажет говорящая, что виновна девка, меч в руках Хутата не дрогнет. А если нет, Степь на то и Великая! Пусть уходит.
  Кинжал хозяйки занял место за поясом вождя. Толстый меховой халат и плащ укутали так и смотревшего почти немигающим взглядом на пустой очаг Заура.
  Брат был легче пушинки, а когда-то ростом он был с Хутата и сила в нем жила добрая. Воин подхватил брата, как ребенка, перешагнул через тело проклятой ведьмы, в душе проклиная место, где ему дали шанс пройти посвящение.
  - Тол! - подойдя к воинам окрикнул Хутат. - Забери припасы. Подле очага короб.
  Дружинник кивнул и, прихватив большую холстину из седельной сумы, исчез в снежном мареве.
  Заметил Хутат, что малыши пригрелись подле воинов, уже устроившихся в седлах. Таурис держал на руках своего тезку, укутанного в теплый плащ. Рия сидела перед Хайром, она не спала, огромными, испуганными глазами следя за братом.
  - Мы едем в становище Рашида, - отдал приказ вождь.
  Никто не посмел спросить или тем более возразить. Разумное решение. До него недалеко.
  - Помоги, брат! - прошептал, оказавшись возле своего кровника, Хутат.
  Могучий конь всхрапнул. Он не любил кланяться, но на просьбу брата ответил. Сильные ноги подогнулись, позволяя вождю усесться и посадить рядом с собой тонкую веточку, в которую обратился Заур.
  - Рассал!
  Воин, тоже сидевший уже верхом, тряхнул головой, скинув оцепенение.
   - Если готов отвечать за нее, бери девку!
  Больше на друга вождь не смотрел. Перехватив поводья, он тронул ногами горячие бока Крохада:
  - Пошли помалу! Второй конь его, что нес седока, пока отдыхал Крохад, привычно пристроился сзади. Так вереницей они и пошли сквозь заметаемый снегами лес на восток, где располагалось крупное кочевье, считавшее Дора своим арадом.
  
  Глава 12
  
  Эта зима казалась холоднее всех прочих, что помнились ученику Аталона. И так считал не только он, но и все те, кого обычно можно было встретить на улицах, торопящимися по делам, торговавшими товарами или проводившими время за оживленной беседой в тенистых двориках меж домами или на площадях, теперь же город будто вымер - жители его попрятались от промозглого ветра и сырости.
  Домус врачевателя Аталона располагался недалеко от одной из пяти главных площадей Вольного города Трида. Мимо каменного порога его жилища катилась с горы вниз широкая улица Отпущенников. Ее прозвали в честь тех, кто ее и населял, давно уже получивших статус свободных людей, сбежавших с тех мест, что кликались Империей, потому что нельзя быть свободным, оставаясь в тени бывшего хозяина, имевшего право требовать часть дохода. Улица Бывших рабов, как называли ее те, кто не смог в силу характера оставить в Империи и замашки господ.
  Аталон был выходцем с востока, и сам в Империю попал, когда едва до сердцевины колеса телеги доставал. Отец его был травником, который не чурался ничего нового и интересного, оттого мог и ножом взмахнуть, вскрывая нарывы, или кости сложить так, чтоб срослись правильно, а не только лишь возносить молитвы богам. Сын пошел интересами в отца. Внешностью своей он на фоне жителей Империи тоже выделялся - узкие глаза, широкий лоб, яркий говор, тот, что родом с востока, особый, такой, что ученикам Аталона сразу было понятно, доволен учитель или нет, хочет ли он внушить или подзадорить, обнадежить или уничтожить всякую надежду.
  У Аталона было всего три ученика, и только у одного из них не было дома. Но добрый характер учителя позволил юноше поселиться в домусе на улице Отпущенников, хоть и под самой крышей, но зато в отдельном помещении, которое ни с кем не приходилось делить. Да, летом там было неимоверно жарко, а зимой холодно, но все же не так, как ныне: раньше маленькой жаровни хватало, чтобы обогреть небольшую комнату, а теперь ледяной ветер с моря пронизывал каменные стены, казалось, насквозь, уносил тепло.
  Слава богам, что отличался жилец под крышей хорошим здоровьем, а то давно бы обратился в тот вид пациентов, которые лишь платят деньги, но уже не вправе рассчитывать на милость богов.
  Да, такие были у каждого врачевателя, и держались они больше в силу доброго и внимательного к ним отношения, нежели настоек и порошков, как ни странно, этим самым переживая порой тех, кто здоровее самых здоровых.
  Легкие шаги заставили кутавшегося в плащ ученика оторваться от созерцания таблички с двумя сложными настойками, в очередной раз выискивая ошибку, специально сделанную там учителем, и обратить свой взор на дверь, которая, глухо заскрипев, отворилась, показался задорно вздёрнутый девичий нос, не смевший, однако, повернуться в сторону обитателя комнаты.
  - Господин зовет к столу.
  Дверь тут же затворилась.
  Правила были одни для всех - ученики лекарей, врачевателей, травников, фармакопов не имели права до окончания обучения, длительность которого определял один лишь господин учитель, держать в руке чарку с вином или касаться тела женщины. Хотя в последнем случае имели место некоторые трудности, потому что подчас приходилось Аталону принимать роды. Но только на них и разрешалось молодым его ученикам касаться женщины. А в такие моменты разве же кто-то думает про похоть, скорее о том, как бы помочь, а порой... подальше оказаться, ведь обычно повитуху заменял лекарь тогда, когда все уже было плохо. Хотя порой боги были милостивы - мать и дитя оставались живы и даже здоровы.
  Но правильно воспитанная прислуга в доме Аталона знала, что на учеников его нельзя поднимать глаз, брать даже за край одежды и оставаться наедине в одном помещении, а если вдруг случалось такое - с позором изгонялись девки, а жизнь у лекаря была сытной и безопасной, кто же сам себя добровольно выставит из того места, что в народе кличут раем.
  Скинув плащ и одернув курту, ученик поспешил вниз. Обычно Аталон не прерывал его уединения, но сегодня был случай исключительный, видимо, гость был...
  - Я говорю тебе, грядет большая беда! - громкий шепот настиг его у самого входа в обеденную комнату. - Придут темные, и мы опять обзаведемся рабским ошейником! Они никого щадить не станут.
  Юноша, на секунду замерший на входе, ступил в помещение, где было тепло, жарко полыхал очаг и пахло пшённой похлебкой с мясом.
  За большим столом сидели, откинувшись на спинку кресла, хозяин дома в яркой тоге без рукавов и почти улегшийся на стол гость в толстой шерстяной курте и с перстнями по всем пальцам.
  Врачеватель Утарин.
  Вот уж кого ученик Аталона увидеть не ожидал.
  Заметив вновь прибывшего, Утарин качнулся было в кресле назад, дабы принять такой же непринужденный вид, как и хозяин дома, но мысль не дала маленькому плешивому мужчине с близко посаженными глазами усидеть дольше двух ударов сердца, и он опять наклонился к Аталону.
  - Ты же был во дворце. Неужто не слышал ничего?
  - А что я там должен был услышать? - приподнял бровь хозяин дома.
  Тонкая, хрупкая на вид, точно крылья бабочки, служанка Латарка, что совсем недавно позвала ученика, споро наложила в большие тарелки еду и поставила на стол кубки. Все они были с отваром. Хотя по виду Утарина можно было сказать, что, обсуждая столь серьезную тему, он не отказался бы от капли вина.
  - Тьма окружает нас. Она бродит по Степи, выкашивая, поговаривают, целые становища варваров. И заметь, не тех, что севернее, которых разве что с ветром под седлом искать, а тех, что ближе, тех, что могут собрать войско, как бывало уже, и встать на чью-нибудь сторону. На нашу сторону! И это зимой, когда торговли нет! Чтобы мы меньше знали! И пусть кричат, что мы свое не отдадим, а как тьму увидят, так, говорю тебе, без боя врата откроют властители наши!
  - Я был во Дворце и могу уверить тебя, друг мой, там все спокойно.
  Утарин поджал губы, да так, что аж подбородок затрясся. Что он надеялся выведать у Аталона, одним богам известно, ведь до этого порога дома конкурента он не переступал. Но, видимо, совсем испуган был ныне почтенный старец, раз и на такое пошел.
  Глаза приунывшего старика то и дело обращались к непринужденно жевавшему хозяину, но тот никаких действий к продолжению беседы не предпринимал. Последний полный затаенной надежды взгляд кинул Утарин на его ученика, но тот уткнулся в тарелку и также, тщательно пережёвывая, всячески взгляда гостя избегал.
  Дальнейшая трапеза прошла в тишине, после чего гость, подняв обычные в таких случаях темы плохого лета и, как следствие, плохих трав, отправился восвояси.
  Аталон же, проводив гостя, вернулся к теплому очагу, и только тут заметил ученик, что на лбу мудрого учителя пролегла глубокая морщина. Но от вопросов воздержался. Учитель сам скажет, если пожелает, что его мучает, и раз он пригласил присутствовать при этой беседе ученика, значит говорить он точно будет.
  - А что скажешь мне ты?
  Ясные зеленовато-коричневые глаза обратились к ученику.
  - Что хочет услышать мой господин? - почтительно склонилась голова с коротким ежиком черных волос.
  - Этот старый лис сказал правду, хоть зима и тормозит торговлю, но остановить слухи не в силах даже пурга и снега. И словам тех, кто говорит это, я доверяю.
  Сердце ученика забилось чаще.
  - Я знаю, что ты держишь связь со своим племенем, - сложив руки на животе, задумчиво произнес учитель.
  Что же, не зря этот человек был мудр и входил в дом царя.
  - Я могу делать это лишь летом, в арад мой ходят немногие, и лишь один может передать весточку от матери.
  Аталон задумчиво постучал пальцами по подлокотнику кресла.
  - Вы считаете, что Трид сдастся сразу, если... придут корабли из-за Злых Вод.
  Брови учителя грозно сошлись на переносице.
   - Не забывай, кто ты ныне! Выражайся правильно, а не как варвар из степи. Ты согласился сменить даже имя, Адарин, так будь добр, называй Желтое море так, как и положено.
  - Простите, учитель, - смиренно склонил голову ученик.
  Молчание, повисшее в комнате, растворилось в потрескивание дров и завывании ветра за стенами дома.
  - Я видел, как убивает Тьма, - голос учителя был глух и, казалось даже, чуть подрагивал. - Да, я прежде всего ученый, и ко многому отношусь с большой долей сомнения, но Тьма... Есть в этом мире боги, может быть они совсем иное, не то, что кажется нам. И уж совсем не понятны нам их планы и логика, но они вложили в руки горстки людей немереную силу, не дав возможности что-либо ей противопоставить, кроме Копья твоего народа.
  Мужчина опять замолчал, он закрыл глаза и мысли его, судя по выражению лица, были далеки от этого дома и от этого берега.
  - Да, сдастся, если не будет варваров с копьем. И не потому, что струсит, а потому что сопротивление будет лишь бравадой перед ликом неминуемой смерти, если облить горючим маслом и поджечь муравейник, будет тот же самое, чистая смерть, и я боюсь лишь одного, что труды моей жизни пойдут прахом от огня, который можно и нужно предотвратить.
  - Но как же, учитель? Мы же станем рабами, - ученик не сдержался, вскочил на ноги.
  - Самое страшное - это не рабство, а смирение с этим. Не погибнув сейчас, мы дадим шанс - знание и силу тем, кто вступит в борьбу с властью Темных.
  Может быть для мудрого старца эти слова и были истиной, но не для Имка, что сам назвался ныне Адарином, и сердце которого вдруг зашлось от непонятной тревоги, той, что приходит, когда что-то уже свершилось, что-то страшное, и ты уже не в силах ничего изменить, но пока даже не знаешь об утерянном безвозвратно.
Оценка: 1.00*2  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"