Что ж, спасибо за твой ностальгический текст. Очередь за мной. Граждане, собирайтесь! Десятирублёвая экскурсия по памятным местам. Rave on John Donn, rave on...**
Фонари наши светят сейчас по-военному - экономно. Не могу тебе объяснить причины: вроде не воюем ни с кем, река на месте - как текла, так и течет; электростанция работает. А раз непонятны причины, значит, жидо-масонский заговор. Вот как это получается, а? На расстоянии!
Но темнота - друг молодёжи. Пригласил меня недавно наш с тобой общий друг Джим на вечеринку... в чужую квартиру. Дай, Джим, на лапу счастья мне... Чужая квартира - сколько таинственного и обещающего в этих звуках, какая загадка, какая интрига! Шёпот, лёгкое дыханье, трели соловья, тк скть.
Шёл почти на ощупь. Хорошо хоть район оказался знакомым - твой, кстати, район - недалеко от театра-студии в Долине грёз. Я-то у тебя дома так ни разу и не был, хотя вроде полтора года знакомы были. Как же это получилось? Ну да кто прошлое помянет...
Иду себе, двор как двор: ничего особенного. Должно быть, на твой бывший двор похож. Хотя справедливости ради надо отметить - кое-что изменилось с твоих времён. К балконам на первом этаже сейчас принято пристройки достраивать. И выпирают теперь многие балконы, как пирсы в море. Увидишь такой балкон - понимай: выдающийся человек здесь живёт. Некоторые до тридцати-сорока квадратных метров добирают за счёт двух балконов, с одной и с другой стороны. Некоторые себе даже камины завели. Но в том подъезде, куда я зашёл, ничего такого не было. Подъезд обычный: тёмный, убитый, из подвала валит пар, прелыми половиками несёт, котиками пахнет. Старых-то котиков уже нет: выросли, переженились и разбежались. Теперь их детьми пахнет. Сколько же у них поколений сменилось с тех пор, как ты уехал?
На лестнице сумрак предвечерний.
Нашёл нужную квартиру, позвонил. Ни ответа, ни привета. Ручку дёрнул, дверь и открылась.
- Можно? - спрашиваю.
Молчание. А оно, как известно, знак согласия.
Впустил себя, зашёл в тесный коридорчик, жду хозяев - никого. А запах в квартире знакомый.
Запахи для меня - как звонок для собаки Павлова. Многие запахи с детства помню. У Сеньки-скрипача из моего класса в квартире пахло тефтельками и мастикой. У Васи-Бацилы - чёрной изолентой, у него батя прапорщиком служил. Здесь влажной уборкой пахнет. А Джим говорил, что в квартире не живёт никто.
- Здрасьте, - слышу за спиной.
Дверь входная открывается, смотрю - Миша-футболист, институтский друг Джима, трюхает. Я его мало знаю. В маечке, штанах спортивных, тапочках пляжных. Курортник.
- Добро пожаловать на новое место.
- Привет, - говорю, - мне кажется, я уже тут был.
- Да что ты!
- Точно.
- Дежа-вю?
- Точно. Это квартира Корольцова?
- Да.
- А ты ему родственник?
- Сосед, - говорит Мишка. - Он во Владивосток уехал на заработки, в казино крупье работает. А ключ мне оставил. Вот мы с Джимом иногда гужбаним тут, а чего жилплощади без дела пропадать?
- Понимаю.
Я вошёл в комнату и в стол взглядом упёрся. Старый такой стол, добротный. Корольцов говорил, что он ещё от стародавних хозяев остался, которые за границу уехали. На ножке ножичком с внутренней стороны имя вырезано их сынка - при желании прочесть даже можно. Это я помню.
Стою, дальше рекогносцировку провожу.
Так, вспоминаю, за спиной над дверью оленья морда с рогами должна висеть. Повернулся - так и есть: сохатый ухмыляется. Когда я его в прошлый раз видел, у него в зубах беломорина торчала, на глазах очки сварщика, а на рогах шапки и шляпы разных фасонов. Коля Мышкин высказался тогда: "Убит по пути на Хэллоуин". Это уже корольцовское приобретение. Он в Роберта де Ниро зело влюблён. После просмотра "The Deerhunter"** приобрёл. Слева на стене репродукция "Трёх охотников на привале" должна висеть, дух охоты пропагандирует. Поворачиваюсь - висит! А был я тут ровно год и два месяца назад, на католическое Рождество.
Первый раз меня пригласила наша с тобой одногруппница Кира. Ты бы её не узнал сегодня. Она зверски похорошела, стала такой сексапилкой. Помнишь, как на первом курсе она "сексапильность" с английского переводила? В любой красивой девушке есть, говорит, образно выражаясь, "sex apple" - "сексуальное яблоко". А кто её тогда в ложной этимологии мог упрекнуть? Когда языка чужого не знаешь, лопаешь, что дают. То ли дело сейчас - ты и на английском, и на иврите можешь. Такого не проведёшь! Как бы там ни было, но Кирино "сексуальное яблоко" зарумянилось, с какой стороны ни глянь. Вот она и ищет, кто бы это яблоко сорвал.
На праздник её сердечный интерес привёл, а меня она на всякий случай прихватила, как прикрытие для отхода.
Я и не сопротивлялся особо. Планов на вечер не было. Скажу честно - Кира мне не отвратительна. Я заметил, что начинаю ей нравиться, когда она рвёт отношения с очередным своим кавалером. Вообще в твоей бывшей группе я пользуюсь репутацией масла, которым никакую кашу не испортишь.
- Будут все, - шепнула Кира на лекции по русской литературе.
Я не сразу понял, чего она от меня хочет. Во-первых, когда Кира говорит с кем-то, она всё время прикрывает рот ладонью: у неё проблемы с желудком, и ей кажется, что у неё изо рта несёт отравляющими веществами. Не больше, чем у тех, у кого желудки в норме. Во-вторых, в то самое время наша Грета Яковлевна рассказывала интересные вещи, и мне неохота было отвлекаться. Она как раз докторскую писала - материал, что называется, с пылу с жару. Говорила о работе Бахтина, посвящённой народной культуре Средневековья, и карнавальной эстетике: о всяких занятных штучках вроде праздников дураков с переодеваниями и обязательными разоблачениями, когда на время забывались все классовые и сословные предрассудки и люди как бы менялись ролями - богатые одевались в рванину и вели себя как бедные, а бедные - как богатые. На карнавале было позволительно и даже обязательно то, что считалось излишним в остальное время: много пить, много жрать и много... в общем, всего много. Карнавал становился праздником плоти, его символом был пьяный весёлый толстяк, а его врагом - худой скопец Пост, путешествующий на осле и наводящий тоску своим воздержанием от всего, доставляющего радость. Там ещё у неё было про античные статуэтки беременных старух, символ амбивалентности - вечной смены рождений и смерти. Они меня особенно заинтересовали. Сам не знаю почему. Кира меня отвлекла, как раз когда я пытался понять, что такое "хронотоп дома" и "вселенский хронотоп".
Слобик задала вопрос:
- Грета Яковлевна, а можно говорить о "хронотопе квартиры"?
- А почему бы и нет? - ответила она.
Чем больше слушаю её лекции, тем больше понимаю, что в этом мире всё на всё похоже. Найти у Толстого буддистские мотивы? Пожалуйста. Сергей Эйзенштейн как мост, соединяющий Достоевского и японскую культуру? Сколько угодно. Может ли быть хронотоп квартиры? А почему бы и нет?! В общем, всё в мире похоже на целлофан. Осталось только понять, чем демиургу приглянулся этот материал.
Но мне уже мешали.
- ...И Мышкин будет, - шептала Кира, - и Сенечка Шац, и Аурика из театра, и Корольцов с Пыжицким, и жена Корольцова Юля... между нами говоря, редкая красавица. Будет классно.
В устах цветущей Киры признание незнакомой дамы красавицей дорогого стоило. Я отвлёкся. Чужая квартира, чужая жена - какой соблазн для молодого неопытного сердца, увязшего, как раненый солдат, в спирали Бруно**** неразделённой любви. И чем больше я в ней барахтаюсь, тем больше запутываюсь. Иногда развлекаюсь тем, что сравниваю себя с Онегиным - я, как и он, инвалид любви. Какая инвалиду разница, куда хромать вечером?
Хозяином квартиры был актёр театра-студии в Долине грёз Александр Корольцов, молодой человек лет двадцати трех с внешними данными героя-любовника: пронзительные голубые глазки, греческий нос, упрямые губки и ямочка на подбородке. А сам из себя весь такой серьёзный и эзотерический.
На сцене я видел его несколько раз. Он играл Рыбника в "Тиле" и "То-чаго на свете вообче не может быть" в "Федоте-стрельце". При ближайшем рассмотрении оказалось, что выглядит он чуть моложе своих лет, выше среднего роста, неплохо сложенный, поджарый, в сером давно ношенном костюме и изящно повязанном шейном платке. С ним в этой квартире проживала жена, которая за весь вечер так и не появилась, хотя её многие ждали, причём с каким-то нервным волнением. Кира - потому что обещала её мне как зрелище, Корольцов - как муж, жена которого не участвует в празднике, Пыжицкий - как претендент на свои несколько квадратных метров личного счастья.
Саня Пыжицкий - друг хозяина, гитарист.
Он тоже играл в театре - ему доверяли только эпизодические роли, - его Бог внешностью не обидел: чуть выше Корольцова, широкоплечий блондин; тоже в костюме, но без шейного платка или галстука, с бантом была его гитара. Пыжицкий был приезжим, и Корольцов приютил его у себя еще в холостяцкую пору. В обязанности Пыжицкого входила информационная и музыкальная поддержка частых застолий артистической элиты в этом холостяцком по виду флэте. Хотя что-то выдавало тайну - и эта квартира знала времена семейного счастья за кремовыми шторами. То ли в бороздах на паркете всё дело - будто от колёс детского велосипеда. То ли в пятне на обоях, словно чем-то жирным плеснули, то ли в имени, на столе нацарапанном, то ли в старых санках на балконе.
В квартире три комнаты, но мы поместились в одной - большой. Здесь стол накрыли. Закуска качественная, но собиралась, видимо, с бору по сосенке и в последнюю минуту. Об этом говорило обилие салатов и почти полное отсутствие гарнира к мясу.
Гости сели. Начались тосты и подначки.
Две молоденькие актрисы играли в собачек. Они были голодны, как собачки. Танцевать хотели, как собачки. Даже курить - и то, как собачки.
- Здорово, да? - то и дело спрашивала меня Кира, по привычке заслоняя ладонью рот.
- Ничего вроде.
Хоть я и знал многих из этих ребят по имени, близко ни с кем знакомства свести прежде не доводилось, за исключением, может быть, Мышкина.
С ним на моей первой и последней октябрьской демонстрации в институте мы вместе катили портрет генсека на колёсиках. Коля, как студент старшего курса, рулил. В конце концов на одном из поворотов он зацепился за гвоздь, торчавший из портрета, и порвал свой модный кожаный плащ. Как он рассердился на генсека! Он пинал ногой генсековы колёса, ругал его последними словами, но тихо, чтобы не услышали, - должность студенческого декана обязывала к воздержанности. Кроме меня, разумеется, ни один человек его проклятий не слышал. С тех пор я считал его вольнодумцем.
Сеню Шаца я знал стараниями Киры: она была увлечена им последние полгода. Кира считала его талантливым актёром, и не без оснований: он засветился в нескольких постановках. Лучшей его ролью был Хлестаков в "Ревизоре". Сене приписывали актёрскую находку. Его Хлестаков по-новому цитировал стихотворение: "Но ты, что в горести напрасно на Бога ропщешь...", но вместо "человек" в собирательном смысле Сеня обращался к официанту, и тот ему что-то приносил. А ещё Сеня здорово пародировал Брежнева.
Остальных я видел в спектаклях театра. Нас, уверен, даже представляли друг другу на днях рождениях, на которые, как тебе самому известно, актёры театра-студии приглашаются в нашей провинциальной столице как местные достопримечательности.
Говорят, люди в мире знакомы через одиннадцать человек, если это правда, то в нашем городе мы все знакомы через одного.
Сидели действительно хорошо, особенно когда рассказывал Мышкин.
Кира, выпив вина, выкликала с балкона Сенечку Шаца, или, как называл это Шац, "замолаживала".
- Ты знаешь, - обратилась она к соседке, - что в переводе с иврита Шац - "священник прихода"? Священник, иди сюда, я буду тебя танцевать.
- Шац иду, - грубил Сеня, но нарочно не шёл.
Сеня вёл себя высокомерно. Он был занят - читал молодым актёрам из Галича.
Упадёт на колени тетрадка, И глаза мне затянет слюда.
Я скажу: "У меня лихорадка.
Для чего я приехал сюда?!"
Я стоял на балконе, в углу. Мне было холодно, я ёжился, но не уходил. Я задавал себе тот же вопрос: "Для чего я приехал сюда?" У меня не было здесь друзей, у меня не было здесь любимой девушки. Но я не уходил, я как будто чего-то ждал, самого главного, ради чего припёрся аж сюда, по нашим меркам, за тридевять земель, к тебе на родину, в Долину грёз (назовут же люди!).
Я оправдывал себя тем, что приехал от скуки, чтобы побыть с интересными людьми. И в этом не было ровно ничего зазорного.
Время всякой вещи под солнцем: время сидеть с друзьями, время сидеть с кем попало.
Время смотреть на сцену из зала, и время "тусоваться", или, как говорят молодые люди сегодня, "тусить" с актёрами...
Да, я приехал сюда от скуки и одиночества. Ну и что?! Да, мне не хотелось сегодня звонить Той, в чьём плену я и так уже без малого пять лет. У меня воздержание от неё: от звонков, от мыслей, от раздвоения личности. Я взял рождественский пост.
И вообще, я не тот, за кого себя выдаю. Я не "душа" компании, я не верю в душу и производные от неё метафоры! Я - зритель, я - слушатель молчаливый, я - муха на стене.
Если б я сказал об этом, например, Кире, она бы не поверила. Многие мои знакомые (и, может быть, даже ты) считают меня заядлым "тусовщиком", возможно я и производил впечатление такового. Но именно в те моменты, когда я - только зритель, до меня по-настоящему доходит, что развлекать, быть всё время на виду, изображать счастливчика - чужая для меня роль. Я нахожусь среди профессиональных говорунов-актёров и понимаю, что я всего лишь любитель. Доведись мне рассказывать что-нибудь интересное, получилось бы у меня значительно хуже, чем у Мышкина и Шаца. Моё дело слушать и молчать. И лишь иногда исторгать членораздельные звуки, говорить с теми, кто выносит и принимает моё молчание. Кира его не выносила. Хорошо, что она пришла сюда за Шацем, а то бы мне досталось.
Всё-таки она меня заинтриговала красавицей Юлей, чужой женой. Да, я ехал сюда с тайной надеждой на эту самую неожиданную роковую встречу. Средь шумного бала, случайно... Встречу, меняющую течение жизни подобно взрыву, корёжащему привычное русло реки. Я ждал этой встречи, я её вожделел, но ни черта в неё не верил. Вот до чего докатился! Я стал таким нигилистом в отношении любви, Базаров отдыхает.
Мои отношения с известной тебе особой всё больше запутывались. "Иногда я представляю тебя с карими глазами, - выдала она мне как-то раз, - ах, если бы у тебя были другие глаза, всё было бы по-другому". Сказала и сама первой же рассмеялась. До этого она прочитала в газете, как один японец вырос ради своей возлюбленной на четырнадцать сантиметров. "У меня туфли с каблуком в четырнадцать сантиметров, - говорит, - я встану на них и буду выше тебя".
В новых компаниях меня не знают и, по крайней мере, относятся серьёзно - ждут от меня чего-то. Впрочем, тут я, наверное, не прав.
Я вернулся в комнату и сел на диван. Никто не обратил на меня внимания. Мне было видно, как Сеня на балконе читал стихи: и молодые актёры-школьники смотрели ему в рот, из которого, как джинн из бутылки, вырывался пар. Читал Сеня хорошо, всё-таки актёр театра-студии, сын режиссёра драмтеатра.
Отец, чтобы вечерами ставить в театре спектакли, которые не приносят ему ничего, кроме душевного удовлетворения, днями по-прежнему работает в универмаге, под лестницей, в тесной гравёрной мастерской. Выводил дантистским буравчиком поэзы, преимущественно сельским заказчикам. Стихи сочиняет на ходу, чем приводит селян в искренний восторг: "Клянусь любить тебя я вечно, пока живу, пока дышу, любовь, как небо, бесконечно, и ты меня люби - прошу".
- Кира, не пурши, - окорачивал её Шац, к удовольствию обступивших его молодых мужчин, махал рукой, продолжал декламировать, нарочно прибавив громкости:
...Дева тешит до известного предела -
дальше локтя не пойдёшь или колена.
Сколь чудеснее прекрасное вне тела:
ни объятье не возможно, ни измена...
В ту минуту, ты знаешь, я был очень рад этим словам Бродского, они были моим гимном и точно выражали то, что лежало на моём сердце невысказанным грузом. Это была и моя месть. Я был рад, что Сеня не идёт к моей одногруппнице Кире, что он кочевряжится.
Неужели бывают другие отношения? - думал я. Где они? Покажите! Когда двое не играют в любовь, а просто любят друг друга на зависть мещанам. Любят не напоказ, а всё равно видно. Как у О"Генри в рассказе "Дары волхвов". Я верю, что этот рассказ не просто выдумка, хотя без выдумки хороших рассказов не бывает. Но где мне найти такую любимую? Неужели я не там ищу? Может, у меня, как у того пятнадцатилетнего капитана, под компасом топор, сбивающий с курса? И где эта обещанная Кирой чужая жена? Я хочу видеть её, я буду её танцевать!
В голове шумело, в горле пересохло - хотелось пить, и я пошёл на кухню.
Здесь хозяин квартиры Корольцов объяснял хорошенькой гостье, девушке лет девятнадцати с наивными накрашенными глазами, приглашённой Пыжицким для себя, почему он вегетарианец.
- Тело наше, малышка, суть храм Божий, как сказано в одной древней книге, как же можно его засорять мертвечиной? Ты только вдумайся, из чего состоит, например, куриный бульон. Ты видала воду в ванне после мытья? Вот на что похож бульон.
Девушка смеялась, отводила глаза от вдохновенного лица хозяина квартиры, уважительно косясь на атрибут здорового образа жизни - гирю в углу. Гиря была собственностью Пыжицкого.
Я вернулся в комнату. Саня Пыжицкий брал сложные джазовые аккорды, ревниво поглядывал в сторону кухни и меланхолически пел: "Загрустив, всплакнула осень маленьким дождём, ах, как жаль этот вальс, как хорошо было в нём..."
Кто-то из гостей танцевал, в углу один из самых талантливых актёров театра-студии Коля Мышкин рассказывал о нашем с тобой чудаковатом декане.
- Ненавижу мологёжы, - это была любимая Колина цитата, - очень наглым пошёл этот мологёжы, особенно на моём факултете. Политинформацию не проводят, делают всё с холодцом... Зарыли голову в песок как штраусы и только о гулянках думают.
Всё-таки наш декан любил своих студентов и стоял за нас горой, когда это было необходимо.
Кире наконец удалось заполучить Сеню с балкона, и теперь они, уютно прильнув друг к другу, топтались под звукоизвлечения Пыжицкого.
Корольцов положил руку на плечо другу, и гитара умолкла. Кира с Сеней продолжали танцевать без музыки. Корольцов снял с полки книгу, открыл её на заложенной конфетным фантиком странице и сказал:
- Некоторые книги остались мне в наследство от прежних хозяев. Интересно, что мой любимый отрывок тоже привлёк чьё-то внимание. Да и конфеты "Мишка на Севере" - мои любимые.
После этого предисловия он стал читать отрывок из рассказа Бунина "Сны Чанга" - чтение, по словам Киры, было обязательной частью посиделок в этой квартире.
"Красавица жена больше не любила капитана. Об этом капитан рассказывал своему другу, псу Чангу.
- Не будет, Чанг, любить нас с тобой эта женщина! - читал Корольцов хорошо поставленным голосом. - Есть, брат, женские души, которые вечно томятся какой-то печальной жаждой любви и которые от этого самого никогда и никого не любят".
Как я понимал в тот момент капитана! Как живо представлял его в своём тесном жилище, выплёскивающим всю горечь и боль души, как в колодец, в темную тишину. Он в раздражении цитировал библейскую книгу Притчей, где говорится о неверной жене, а я думал: где же мне найти жену верную? Я смотрел на окружающих меня молодых женщин и пытался понять, что или кто может заставить их быть верными. В мужчине ли тут дело, или им обоим нужна какая-то третья сила, неведомая и огромная, как образ Хозяина для доброго верного Чанга? Корольцов несколько раз за вечер смотрел на часы. Он ждал свою жену, но она не шла. И я понимал, что эти строки были адресованы и ей тоже. Оленьи рога, "Охотники на привале" - нас всех привёл сюда дух охоты. Даже женатые и замужние, находясь под его воздействием, сидят как на ярмарке невест и женихов, стреляют глазами стреляют, всё ждут чего-то - им всем чего-то смутно жаль. Какая верность?! Мы все актёры, а актёр не может быть верен одной роли.
Корольцов закончил чтение, закрыл книгу и поставил её на полку.
- Я где-то слышал, что у мужчины в разное время жизни может быть семь жен. Не больше и не меньше. В разное время ему нужны разные женщины: женщина-мать, женщина-дочь, женщина-деловой партнер... Семь - совершенное число.
Это было что-то вроде проповеди-экспромта. Не знаю, подумал я, мне семь жён не надо. Мне бы одну, но настоящую, которой я буду интересен в любое время жизни. И мне почему-то опять захотелось увидеть Юлю, жену Корольцова. Похожа ли она на такую женщину, или она одна из семи?
Было уже поздно. Играла музыка. Одна пара медленно танцевала в сторону спальни. Это были Пыжицкий и его подружка.
Я и ещё несколько гостей собрались уходить. В узком коридоре пахло влажной уборкой. Пока мы теснились у двери, пытаясь отыскать в толчее ботинок и сапог свою обувь, Пыжицкий весело увещевал Корольцова:
- Саша, будь другом, когда мы удалимся, не стучи нам и не задавай свои глупые вопросы...
- А что он спрашивает? - заинтересовалась молодая знакомая Пыжицкого.
- А основном одно и то же - "Я за кефиром собрался, тебе взять?".
Пыжицкий и его дама засмеялись.
- А где Юлька? - спросил Пыжицкий. - Если её не будет, тогда я задраиваюсь до утра?
- Задраивайся, - сказал Корольцов. - А где она, я не знаю и, честно говоря, знать не хочу.
Мы попрощались и вышли. Сеня Шац пошёл провожать Киру, а я - домой.
Это было в прошлом декабре, чуть больше года назад.
- Так кого мы ждём? - спросил я Мишу, чистившего на кухне картошку. Огляделся - гири Пыжицкого уже не было.
- Мы ждём Юленьку.
- А кто такая Юленька?
- Жена Сашки Корольцова. Бывшая, а может и настоящая - чёрт их разберет. Пока он во Владивостоке, она в Москве ошивается, с каким-то крутым папиком живёт. Прилетела к маме в гости, позвонила и говорит: давай, Миша, устроим вечер воспоминаний. "Где?" - говорю. "У нас с Сашей", - говорит. Попробуй их пойми - у них с Сашей.
Раздался звонок, и дверь открылась. Пришёл Джим. В обеих руках он держал по увесистому пакету с провиантом.
- "При такой-то снеди как не быть беседе?" - процитировал он из "Федота-стрельца" и стал стаскивать с себя плащ.
Мы втроём накрыли стол в большой комнате. Тот самый стол, оставшийся, как и библиотека, от старых хозяев.
Здесь всё было как и год назад. Та же шаткая чешская мебель, те же два продавленных дивана, стулья, полки с книгами. Только магнитофон другой - Мишка принёс. Мы слушали любимый Джимом "Депеш Мод", когда в замке заворочался ключ.
- Идёт, - сказал Миша, вскочил, запутался в тапках. Мы с Джимом остались сидеть. Ни он, ни я Юлю не знали. Пусть Мишка командует.
Юля вошла в комнату, и мы встали поневоле. Джим выше меня, но и он, кажется, смотрел на гостью снизу вверх. Даже если бы Юля сняла сапоги на высоком каблуке, я бы всё равно остался ниже её. Мишке и мне - двум маломеркам - тут ловить было нечего. Если, конечно, она выбирала кавалеров по росту.
Я смотрел на неё, и мне казалось, что я жмурюсь. Я видел её в нескольких спектаклях, но вблизи - в первый раз. Её духи наполнили комнату, и вместо запаха пыли и запустения мы втроём вдыхали свежесть весны и солнечной дыни.
Ты знаешь секрет хороших духов? Я открыл его, вслушиваясь в духи Юли. У хороших духов должно быть послевкусие, которое гораздо интереснее первого впечатления. Оно приходит, когда первый концентрированный залп рассеивается. С каждым движением воздуха этот второй аромат меняется и ведёт фантазию за собой. У "Шипра" нет этого последнего, главного запаха - его простоватый букет отшибает у фантазии всякое желание воображать невидимое, и тогда фокусируешься на видимом.
Юля оказалась роскошной блондинкой с тонкими, как у Нефертити, тщательно выделенными косметикой чертами лица. В её макияже не было ничего случайного и лишнего. Она была одета в чёрный брючный костюм. Из-под широких манжет её сюртука, украшенных разноцветными стразами, выступали холёные кисти рук с квадратными, по последней моде, ногтями, раскрашенными неодинаково лаком одного цвета.
Я опять перевёл взгляд на волосы - с такой телевизионной красавицей я, кажется, рядом ещё никогда не стоял.
Миша представил нас.
Джиму Юля кивнула. Посмотрев на меня, она на мгновение задумалась и сказала:
- Ах да. Я помню. Так вот ты какой...
- ...северный олень, - сострил Джим.
Юля назвала меня по фамилии. Ей обо мне, оказывается, что-то рассказывал Корольцов. Что он мог говорить? Я его почти не знал.
Мы сели за стол.
Конечно, за ужином царила наша гостья, которая на деле была хозяйкой этой квартиры. А мы... Не знаю, как другие, но я себя чувствовал в роли статиста, вроде тех, кто в "Калине красной" был собран для "аккуратного такого бардельеро". Юля была оживлена, аристократически жестикулировала: рисовала круги в воздухе, мило подпирала подбородок. Иногда, забыв о нас и об угощении, она величаво оглядывалась.
- А здесь ничего не изменилось.
- Конечно, не изменилось, - говорил Миша, - ведь я тут хранитель древностей.
- Как тебе живётся в Москве? - спросил Джим.
Юля загадочно улыбнулась.
В Москве у неё всё было замечательно. Она работала фотомоделью в каком-то наипрестижном агентстве. Заработки позволяли ей хоть каждую неделю летать домой или в Европу.
Мы с Джимом переглянулись. Я после своего пединститута даже на поезд в Москву не скоро бы насобирал. Джим со своим экономическим образованием вроде бы и не бедствовал, работая на фирме, торгующей пластмассовыми изделиями, но такой роскоши тоже позволить себе не мог.
О Корольцове не вспоминали.
Миша предложил выпить за неё. Все согласились. Потом Джим разразился одним из своих длинных витиеватых тостов. Юля благосклонно приняла и его. Дошла очередь до меня. Но мне, как назло, ничего стоящее в голову не приходило. Видя моё затруднение, Юля встала и объявила танцы.
По случаю, крайней, по словам Миши, "танцнепригодности" "Депеш Мод" был спешно заменён чем-то другим. Джим выключил свет и зажёг свечи. Юля подняла руки над головой и энергично свела их, как будто хотела хлопнуть в ладоши.
Мы танцевали как умели. Миша производил руками движения, похожие на "борьбу с невидимым соперником" начинающего каратиста. Джим, танцевавший попеременно то джайв, то твист, стал потихоньку дрейфовать в сторону забывшейся в танцевальном восторге Юли, но она внезапно остановилась, как будто что-то вспомнила. Миша убавил звук.
- Что, Юля?
- Хочу ему позвонить.
- Кому?
- Корольцову моему...
- Давай звони, у меня телефон есть. У них сейчас как раз часов пять утра.
- Есть шанс его застать, - усмехнулась Юля.
Мы из деликатности вышли на кухню и затворили за собой дверь. Миша и Джим закурили. Миша пускал дым в форточку, Джим в раковину.
Из-за двери был слышен Юлин голос:
- Просто так... А ты лучше? С кем? С нашими общими друзьями... А какая разница? В Москве мне хорошо живётся...
- Чего звонить, если тебе и так хорошо живётся? - спросил Джим непонятно кого и затушил окурок под капающим краном.
Дверь открылась.
- Мальчики, я хочу танцевать, - заявила Юля. Её голос прозвучал капризно и требовательно.
- Чего хочет женщина, того хочет БГ, - торопливо объявил Миша и зашлёпал тапками к магнитофону.
- Ты - женщина, и этим ты права, - высказался Джим, не оставив мне ни одной приличной цитаты.
Миша опять включил музыку, и выключил свет, и зажёг свечи. Их пламя колебалось от приливов свежего воздуха из форточки. Наши танцующие тени отражались на потолке, стенах и были похожи на привидения. "Два двенадцать восемьдесят пять ноль а..." - пел БГ. - "Два двенадцать восемьдесят пять ноль бэ..." - пели мы.
- Следующий танец будет белым, - объявила Юля неожиданно.
Миша активнее заработал плечами, Джим сделал пару нескромных движений из арсенала Майкла Джексона, я сыграл аккорд на невидимой гитаре. Музыкальная тема взвилась в последнем крещендо.
Юля скрестила на груди руки, словно хотела, чтобы кто-то обнял её, озябшую и одинокую, сейчас, в этот промозглый осенний вечер и согрел. И мне захотелось её обнять и согреть, хотя она и была выше ростом.
Но тут случилось неожиданное.
Последний "запил" гитары... последние слова песни. Юля сильно тряхнула головой в ритм утихающей перкуссии... пламя свечи качнулось и почти затухло, в крошечной полоске света я заметил, как от головы Юли что-то отделилось и улетело в угол. Она рефлекторно схватилась за голову. Миша кинулся к выключателю.
- Миша, не надо.
Щёлк. В свете люстры перед нами предстала та же Юля. Такая же высокая, красивая, но уже не такая уверенная, как за несколько минут до этого, и совсем не блондинка.
У неё была короткая, почти мальчишечья стрижка. Каштановые волосы, видимо крашеные. А то, что выглядело роскошными волосами, оказалось париком и лежало теперь в углу. От глянца телевизионной дивы не осталось следа, перед нами стояла просто Юля, просто красивая девушка.
Позже Миша утверждал, что парик был весьма не дешёвым.
- Метаморфоза, - проговорил Джим и добавил на своем любимом английском: - Revelation.
Несколько мгновений Юля стояла в оцепенении, но постепенно чувства вернулись к ней. Она подняла парик, осмотрела его. Сходила в коридор, взяла расческу и расчесала его, как кошку.
Мы хранили молчание. Пауза затянулась и стала тягостной.
Я посмотрел на часы. Было уже без двадцати одиннадцать. Завтра у меня второй урок в школе.
- Собираешься идти? - спросил Джим. - Я тоже скоро пойду.
Оказалось, что и Юле уже пора. Миша вызвался проводить её до маминой квартиры. Здесь оставаться она не хотела.
- Это чужая мне квартира, - сказала она. - Никогда её своей не считала.
Наскоро убрав со стола и вымыв посуду, мы вышли все вместе в сырой подъезд, пропитанный паром из подвала и кошачьим запахом.
Что было бы, не упади с её головы парик? - думал я, бредя по лужам домой. Ничего! Показавшаяся близкой Юля осталась бы чужой. И это никаким вином не зальёшь. Интересно, что именно чужие друг другу люди часто молниеносно сближаются. Они стремительно перескакивают те ступени в отношениях, на преодоление которых по-настоящему близким людям нужны годы. Чужие люди будто опасаются разоблачения. Они спешат, предпочитают темноту свету, ночные встречи - дневным. Дни, в их представлении, слишком длинны, их ещё надо уметь прожить. А ночи... ночи коротки, не успеешь заметить притворства. А всё-таки забавно получилось - как на карнавале, с неизбежным развенчанием в конце. Жаль, что в жизни далеко не всегда это самое развенчание случается, хоть и говорят, что время рассудит.
Юля и Миша ушли первыми. Потом попрощался Джим. Я сел на троллейбус и поехал в центр, чтобы пересесть на другой, который довёз бы меня до дома.
Наверное, я глупо устроен, но я не могу по-настоящему любить многих. Проблема людей часто в том, что мы всеми силами пытаемся полюбить чужого человека, убедить себя в том, что он родной, вместо того, чтобы просто ответить на любовь того, кто нас уже давно любит. Может, надо быть повнимательнее к глазам, которые на тебя смотрят, но ты отводишь взгляд от них. Может, стоит вслушаться в слова, которые тебе дарят, но ты принимаешь их, как ненужный подарок.
Родной человек - он ведь как дом: таких людей не может быть много. Неважно, где он находится, главное, что он есть, что он тебя ждёт. Хотя, может быть, я так рассуждаю потому, что у меня самого был лишь один дом, а все остальные так и остались для меня чужими.
Вот так, наконец я и побывал в твоей квартире. Точнее, на том месте, где она когда-то была твоей. До меня это дошло, когда я ещё раз прочитал твоё имя, нацарапанное на ножке стола. Об этом ты рассказывал в предыдущем письме. Потом Джим подтвердил мою догадку, очень удивился, что я не знал этого раньше.
Я видел книги, которые когда-то были твоими. Я ходил по паркету со следами твоего велосипеда. Я был среди твоих бывших друзей по театру-студии. И, знаешь, я с тобой совершенно согласен. Как там у Шпаликова? "По несчастью, или к счастью, истина проста, никогда не возвращайся в прежние места..." Если бы ты сюда вернулся сегодня, ты бы не нашёл того, что оставил. Самые лучшие фотографии - те, что сложены в сердце, они не желтеют. Да, они забываются, но их ничего не стоит вызвать из памяти - стихами, запахами, сценами из фильмов.
Здесь теперь всё другое. Хотя на ножке стола по-прежнему можно прочитать твоё имя.
Кира и Шац уехали в ваши палестины. Раздельно. Ищи их там.
Корольцов вернулся в свою квартиру, а Юля вернулась к Корольцову. Я видел их недавно в театре. Они в тот день в спектакле не играли, а значит, были просто зрителями, как и я.
* Дежа-вю - от французского 'уже видел'.
** Rave on John Donn: - 'неистовствуй, бушуй, Джон Донн' (из песни ирландского певца Ван Моррисона).
*** 'The Deerhunter'('Охотник на оленей') - художественный фильм, лауреат нескольких 'Оскаров'.
**** Спираль Бруно - проволочное противопехотное переносное препятствие.