Аннотация: Рассказ написан в соавторстве с Олегом Матросовым. Сокращённая версия заняла первое место на конкурсе журнала "Очевидное и невероятное".
Три разговора с императором.
(из бумаг Лунина)
Допросные листы г. Михаила Лунина от 14 октября 1826 года.
Допрос снимает королевский следователь г-н Антуан Де Одилон при секретаре Луи Тремье.
Вопрос: Ваше имя?
Ответ: Михаил Сергеевич Лунин.
Вопрос: Ваш возраст?
Ответ: Тридцать девять лет.
Вопрос: Ваша национальность?
Ответ: Подданный Его Величества Императора Российского и короля Польского, по происхождению русский.
Вопрос: Ваше сословное положение?
Ответ: Дворянин.
Вопрос: Ваше семейное положение?
Ответ: Я не женат.
Вопрос: Ваш род занятий?
Ответ: Служу в Лейб-гвардии Гродненском гусарском полку королевства Польского командиром первого эскадрона, в чине подполковника.
Вопрос: Ваше место жительства?
Ответ: До 7 августа 1825 года по русскому стилю - Варшава.
Вопрос: Вы знаете, в чем вас обвиняют?
Ответ: Да, вчера я имел удовольствие выслушать мое обвинение.
Вопрос: Признаете ли вы себя виновным в сказанных преступлениях?
Ответ: Виновным себя признаю, как вчера Вам уже объявил.
Вопрос: Расскажите сами обо всем, что касается до совершенных вами преступлений. За сим вам будут заданы вопросы о предметах, особо интересующих следствие.
Ответ: Я действительно задумал вывезти Его величество императора Франции Наполеона Первого Бонапарта из России во Францию и поднять военный мятеж для восстановления во Франции правления Его императорского величества, что и исполнил.
Вопрос: Для чего Вы именуете бывшего императора титулом, ему более не принадлежащим?
Ответ: Позвольте мне именовать Его императорское величество согласно моим нравственным и политическим представлениям. Если сим самым я совершаю новое преступление против французского закона, то сейчас же признаю себя виновным в оном и готов понести наказание вместе с наказаниями за прочие мои преступления.
Далее о моих делах. Замысел совершить сие предприятие явился у меня внезапно, в день 14 августа 1825 года по русскому стилю. Обстоятельства явления таковы.
27 июля в Варшаву пришло известие о том, что Император Российский и Король Польский Александр скончался. При получении сего известия главнокомандующий армией королевства Польского, Его императорское высочество Цесаревич Константин Павлович, коий является наследником Российского и Польского престолов, немедленно вступил в переписку с правительствующим Сенатом через доверенных курьеров. Впоследствии я узнал, что сии сношения вызваны были отказом Е. и. в. Цесаревича принять немедленно наследство его брата, покойного императора и взойти на Российский и Польский престолы. Государственный Совет и Сенат, однако, не зная о сих обстоятельствах, по получении известия о смерти Александра привели подданных во всей империи к присяге Константину, в королевстве Польском же, по приказу Цесаревича, к присяге никто не был призван. Члены Царствующего семейства принуждены были сноситься только через посредство самых верных курьеров, чтобы как только можно скорее разрешить сие затруднительное положение, в котором оказались обе части государства, не разглашая при том, однако, о нем открыто, дабы не дать подданным повода к неподчинению властям, а противникам императорской власти - к возмущению.
Будучи в большой доверенности у Е.и.в. Константина Павловича, я был отправлен им 6 августа в Санкт-Петербург с секретными письмами к Е.и.в. Николаю Павловичу, к Е.и.в. Марии Федоровне, Государственному Совету и Сенату. 12 августа я прибыл в Санкт-Петербург. Доставив письма адресатам, я, согласно приказанию Е.и.в. Константина Павловича, остался ждать ответов, чтобы доставить их обратно в Варшаву. Я поселился в доме сенатора Михаила Никитича Муравьева, который приходится мне дядей по материнской линии.
14 августа я был свидетелем начала несчастных событий, исхода которых и сейчас не знаю наверное. Утром того дня Е.и.в. Николай объявил манифестом о вступлении на престол и полки, стоявшие в городе, начали приводить к новой присяге. Тайные общества использовали сии действия правительства, чтобы начать восстание против самодержавия. К вечеру мятежные полки соединились со взбунтовавшимися народными толпами.
Я решился освободить Его императорское величество Наполеона вечером этого дня, когда весь город оказался охвачен беспорядками.
Родственники мои решили на семейном совете, что каждый из нас волен присоединиться к мятежникам или к правительству. Стало известно, что утром 15 августа мятежники готовят решительное наступление и призывают к себе добровольцев. Я не желал вовсе участвовать в гражданской войне, и отговорился, что объявлю свое решение назавтра. Ночью я бежал вместе с известным Вам г. Ипполитом Михайловичем Муравьевым-Апостолом, которому я открыл свой замысел.
Россия и Польша находятся в несчастном состоянии, они разрываемы борьбой партий, из которых ни одна не действует средствами, могущими принести действительное благо отечеству. Видя это и не находя себе места ни на одной из сторон, я решился искать счастья во Франции. Из моего пребывания в стране в 1817 году я вынес убеждение, которое впоследствии не изменил, что французы недовольны нынешним образом правления, и что при одном явлении Е.и.в. Наполеона они тотчас восстанут против короля, как в 1789 году.
Смерть императора Александра освободила Его императорское величество Наполеона от клятвы оставаться в России, которая была принесена лично императору Александру. Восстание в Петербурге отвлекло внимание русского правительства от Его величества и доставило возможность даже нескольким решительным людям вывезти Его императорское величество во Францию.
Вот, в нескольких словах, мои соображения, по изложении которых г. Муравьев-Апостол согласился присоединиться ко мне.
Г.Муравьев-Апостол хотел привлечь к нашему заговору Михаила Николаевича Муравьева, нашего дальнего родственника. Михаил Николаевич выразил письмом самое горячее одобрение и свое желание присоединиться к нам, но не явился в условленное время на встречу по причинам, которые остаются не известны мне, и мы покинули Петербург, не дожидаясь его.
Я собирался бежать на корабле, мой товарищ поддержал меня. Преимущества морского пути перед сухопутным были в нашем положении очевидны, я не стану терять времени, чтобы их описать. Е.и.в. мы хотели скрыть под видом слуги. План наш, однако, не удался до конца.
Г. Муравьев-Апостол отправился в гавань, чтобы найти подходящий корабль, отплывающий следующим же утром во Францию. Я взялся доставить императора из Академии в гавань.
Самое трудное было пробраться невредимым по улицам Санкт-Петербурга. Вся столица оказалась той ночью во власти взбунтовавшейся черни, которая весьма мало подчинялась или вовсе не подчинялась инсургентам. Многие дома горели, вокруг зданий с винными погребами собрались толпы народа. Опасность грозила каждому, кто был богато одет или просто имел несчастье возбудить подозрение смутьянов. Говорили, что многие полки переходят на сторону мятежников. Им удалось возмутить и экипажи нескольких кораблей и овладеть, вдобавок, множеством лодок, так что реки и каналы, которые в других обстоятельствах стали бы естественными преградами восстанию, сделались теперь дорогами, по которым бунт распространился во все пределы города. Правительство, ввиду сих несчастных обстоятельств не имея сил удержать в руках весь город, соединило оставшиеся ему верными войска в нескольких кварталах вокруг Зимнего дворца.
Е.и.в. оказался, как я и рассчитывал, лишен охраны. Военная Академия осталась в ту ночь довольно далеко от средоточия верных Николаю сил, и почти вся находящаяся там военная команда была отправлена на защиту нового царя. В новом здании остались почти только одни нестроевые. Я легко миновал редкие караулы, скрываясь за строительными лесами, и проник внутрь Академии через черный ход. За сим я прошел в комнату Е.и.в. и просил его собрать самые необходимые вещи и следовать за мной, он согласился. Мне не составило труда тайно вывести Е.и.в. из квартиры в правом крыле Военной Академии, где он жил, и препроводить на санях в гавань. По дороге я коротко поговорил с императором о нашем плане, на который он выразил мне полное одобрение.
В порту г. Муравьев ждал нас, чтобы проводить на гамбургское торговое судно "Лебедь", капитан которого согласился взять в плавание двух пассажиров. Сей корабль был зафрахтован французской коммерческой компанией, чтобы доставить в Булонь груз из Петербурга. Капитан г. Альтенхорст, испуганный возмущением в городе, положил отплывать наутро, хотя и не успел погрузить на борт всей купленной пеньки. Мы представились двумя офицерами в отставке, бегущими от участия в гражданской войне, капитан принял наши объяснения без дальнейших расспросов.
Первые десять дней плавания прошли спокойно. Никто не подозревал, кто скрывается под видом нашего слуги. Однако после захода корабля на датский остров Борнхольм капитан и члены экипажа начали проявлять к нам подозрительность.
Мы не смогли узнать на острове, что произошло в наше отсутствие в России, туда попали только весьма искаженные известия о начале мятежа. Мы вовсе не спрашивали, открылось ли исчезновение Е.и.в. из Петербурга, дабы не вызвать подозрений. По видимому, губернатор острова все же передал какие-то слухи о бегстве Наполеона нашему капитану, так как на другой день после того, как мы миновали датские проливы, г. Альтенхорст пришел в нашу каюту в сопровождении четырех матросов нас арестовать.
Я в течение всего плавания оставался в готовности к подобным неожиданностям и носил при себе заряженные пистолеты, так же делал и г. Муравьев. Мы отказались подчиниться капитану, и вышли победителями из последующей схватки, убив одного из матросов и ранив капитана. Остальные члены экипажа не оказали нам сопротивления. Мы заперли их в кубрике, оставляя на палубе только рулевого и двух человек, чтобы управлять парусами. К нашему счастью на всем оставшемся пути до Булони, занявшем два дня, погода и ветер благоприятствовали нашему плаванию.
Высадившись во Франции, мы намеревались тотчас следовать до ближайшего военного гарнизона и поднять мятеж именем Е.и.в. Наполеона. В последний день пути Е.и.в. сочинил и продиктовал нам две прокламации, к народу и к армии, в которых извещал французов о своем возвращении и призывал их восстать, чтобы вернуть ему престол, стране - национальную независимость, а армии - славу.
При высадке в Булони удача благоприятствовала нашему предприятию. Нам удалось обмануть бдительность таможенных чиновников и не показать вида, что на "Лебеде" что-то не в порядке. Перед тем мы напустили столько страха на капитана и матросов, что одно наше присутствие не позволило им обратиться к французским чиновникам за помощью. Я и император высадились на берег и поспешили к казармам. Г. Муравьев остался на корабле, чтобы не дать экипажу снестись с французской полицией и поднять тревогу раньше времени. Мы условились через два часа встретиться с ним у ворот крепости.
В Булони мы первым делом отправились в магазин антиквара. Там, как мы и рассчитывали, нашелся подходящий орел, способный сойти за имперское знамя. Древком для него послужила ручка лопаты, взятой на конюшне гостиницы, мимо которой был наш путь. Недалеко от крепости Е.и.в. надел серый сюртук, который он захватил по моему настоянию из Петербурга и принял почти тот вид, в котором его знал некогда весь мир. Мы укрылись в тени дома напротив ворот и стали ждать нашего товарища.
Мой брегет показывал, что минуло более двух часов, г. Муравьева всё не было. Император решительно направился к воротам, я последовал за ним с орлом в руках.
- Кто идет? - спросил часовой.
- Твой император, - отвечал Е.и.в. Оба солдата, стоявшие на часах, были так поражены этим ответом и видом Наполеона, что застыли в растерянности, и мы прошли мимо них на крепостной двор. Там мы нашли несколько десятков офицеров и солдат, занятых различными делами. Появление императора заставило всех их остановиться и умолкнуть.
Император приветствовал их словами: - Солдаты Двадцать шестого линейного, вы узнаете меня? - часовые, нерешительно последовавшие за нами, при сих словах остановились и стали слушать.
- Я здесь, чтобы возвратить вам славу, а Франции - величие. Вы со мной, солдаты? - вопросил Е.и.в. Он продолжал свою речь далее, но я не могу передать сказанных им слов, поскольку в эту минуту должен был отвлечься. Я увидал, как один из офицеров, словно стряхнув оцепенение, пробирается мимо своих товарищей ближе к Е.и.в. Я узнал в нем своего старого знакомого, Ипполита Оже, и хотел было окликнуть, как увидел, что тот держит в руке пистолет. Я стоял шагах в пяти за спиной императора и не мог успеть к г. Оже быстрее, чем тот выстрелит. Тогда я отбросил орла, сам вынул из-за пояса пистолет и поднял его, чтобы пулей остановить моего бывшего друга. Я опоздал - г. Оже выстрелил первым. Мне показалось, что выстрел его не достиг цели, так как император продолжал говорить. Вдруг я услышал за спиной крик:
- Мишель, что вы делаете! - я обернулся и увидел г. Муравьева, нацелившего на меня пистолет. В один миг я понял, что мой товарищ принял меня за убийцу императора, что объяснения бесполезны, и мне остается только одно средство спасти жизнь. Я поднял свое оружие и выстрелил. Г.Муравьев пал мертвым - мой выстрел угодил ему прямо в лоб.
Я не успел обернуться назад, как меня схватили солдаты. Когда меня выводили из крепости, я успел заметить, что император ранен, он лежал на земле в крови и обращался с какими-то словами к склонившемуся перед ним офицеру.
Вот история моих преступлений.
*****
Допросные листы г. Михаила Лунина от 19 октября 1826 года.
Допрос снимает королевский следователь г-н Антуан Де Одилон при секретаре Луи Тремье.
Вопрос: О чем вы разговаривали с покойным императором во время поездки?
Ответ: (несколько слов вымарано) За все время, пока мы были вместе, между нами было только два разговора, 15 и 27 августа 1825 года, о которых я готов рассказать следствию.
Вопрос: Отчего вы так мало разговаривали?
Ответ: В Петербурге мы говорили недолго, пока ехали в карете в гавань. На корабле я и г. Муравьев-Апостол представились капитану Альтенхорсту своими именами, а Его величество я представил как своего слугу. Капитан Альтернхорст поселил нас в каюту, к первому и второму помощникам, Его величество же отправил, несмотря на мои возражения, к матросам. Будучи так разделены, мы не могли ни уединиться в каюте, ни говорить на палубе без того, чтобы вызвать подозрения команды или офицеров. Меры эти оказались напрасными, но из-за них у нас ни разу не было случая для разговора до 27 августа, когда нас попытались схватить.
Овладев судном изложенным мной на прошлых допросах способом, мы получили свободу разговаривать. В этот день я долго говорил с императором, пока г. Муравьев оставался на палубе, чтобы держать экипаж в повиновении. По прибытии через день в порт Булонь мы должны были торопиться, чтобы исполнить замысел мятежа, также изъясненный мною на прошлом допросе, до того, как полиция начнет нас искать. Более до моего ареста я не говорил с Его величеством ни о чем, кроме как о приготовлении к мятежу, более всего о том, как достать орла.
Вопрос: О чем был названный вами первый разговор 15 августа?
Ответ: Разговор был коротким, и я могу пересказать его весь.
- Куда Вы везете меня? - был первый вопрос императора.
- Во Францию, Ваше величество, - прямо сказал я.
- Зачем Вы это делаете? - спросил он.
- Чтобы вернуть Вам престол, принадлежащий вам по праву, Ваше величество, - отвечал я.
- Ваше величество... Зачем это все Вам, Вы не француз, - проворчал он.
- Нет ещё, - был мой ответ.
Император ничего более не спросил и хранил молчание до самого порта. Когда карета остановилась, я изложил ему свой план, как нам тайно достичь Франции. Его величество отвечал мне: "Хорошо, но кроме того, что я буду плохим слугой, знайте, что я почти не говорю по-русски". "Мои друзья это предвидели, и мы сядем на немецкий корабль. Я прошу Вас только больше молчать при посторонних, Ваше величество". Он проворчал что-то под нос, я принял это за согласие. Мы вылезли из кареты и отправились на корабль, где нас ждал г. Муравьев-Апостол.
Вопрос: О чем был названный вами второй разговор с бывшим императором 27 августа?
Ответ: Мы много говорили о разных предметах.
Его императорское величество обратился ко мне первым. Он опять спросил, для какой цели мы с г. Муравьевым-Апостолом везем его во Францию. Мой ответ был тот же, что и раньше. Теперь я более верю Вам, сказал он мне, я имел возможность Вас проверить. Я спросил, каким образом. Император отвечал, что он умышленно оставался наедине со мной на палубе при сильном волнении так, что я имел полную возможность выбросить его за борт незаметно для всех. Гибель Е.и.в. в таких обстоятельствах была бы приписана его старости и неосторожности. То же он проделал и с г. Муравьевым-Апостолом. Из сих опытов Е.и.в. заключил, что мы не посланы русским правительством, чтобы тайно убить его. Равно как и английским, и французским, и неаполитанским, добавил император, рассмеявшись. Я обрадовался, увидев в первый раз Е.и.в в хорошем расположении духа, но слова его, не скрою, сильно меня задели.
Я отвечал, что Е.и.в., будучи в России, имел достаточно возможностей убедиться, что русским вовсе не присуще то византийское коварство, которым их модно попрекать в Европе.
О да, проворчал Е.и.в., и император Александр, первый из русских - лучшее тому свидетельство, ведь это он погубил Е.и.в. бесконечными изменами и хитростью. Да и сам я, по словам императора, принадлежал к тому же тайному обществу, что и г. Муравьев, и вез его во Францию, преследуя цели общества.
Я поспешил развеять подозрения императора. Я признался, что действительно присоединился в 1817 году к Тайному политическому обществу, образованному некоторыми российскими дворянами, которое имело целью низвержение самодержавия и введение в России Конституции, гражданских свобод и либеральных учреждений. Однако в 1822 году я прекратил сношения мои с Тайным обществом и потерял из виду все до оного касающееся. Что до г. Муравьева, то одно то обстоятельство, что он покинул своих товарищей по обществу в решительный момент восстания, совершенно несумненно свидетельствует, что он решительно порвал с ними навсегда.
Мы ещё несколько времени говорили в таком же духе об этом предмете, и мне показалось, что император поверил моим словам.
Е.и.в. говорил, что всей душой ненавидит тайные интриги и тайные общества, что он много в своей жизни потерпел от них. Император признался мне, что самыми страшными в его жизни были не сражения, а дни борьбы с заговором Кадудаля и Моро в 1804 году. Тогда он едва избежал смерти от рук предателей в самом средоточии его власти, в Париже, и вся мощь империи оказалась бессильна перед кучкой заговорщиков, сумевших избежать возмездия. Он видит, сказал Е.и.в., что я и г. Муравьев оказались слишком порядочными для такого рода дел и бежали, столкнувшись вблизи с сими гнусными изгоями человеческого рода, масонами, якобинцами и им подобными, и он поздравляет нас с возвращением в ряды честных людей.
За тем Е.и.в. спросил, каким образом мы собираемся произвести переворот. Я отвечал, что мы намерены следовать образцам, показанным кортесами в Испании и Бурбонами в Неаполе. Мы явимся перед солдатами и Е.и.в. призовет их следовать за ним. Если нам удастся поднять против короля первый военный отряд, который мы встретим, далее мятеж распространится как огонь по сухой траве, вся Франция поднимется при известии, что её император, наконец, вернулся. Е.и.в. сказал мне, смеясь, что наш план кампании довольно мало похож на те, которые ему доводилось составлять или видеть. Более всего он похож на отсутствие плана. Но сим самым он и понравился императору. Он говорил, воспламенясь, что наше предприятие с виду кажется дерзкой затеей, в действительности это самый разумный образ действий. Заговор был бы в нашем положении бесполезен и опасен. Бесполезен, потому что мы хотим обратиться прямо к французскому народу, а не действовать через бесчестных королевских чиновников, попав при том в зависимость от их умения хранить тайну. Опасен, потому что известия о нем рано или поздно достигли бы правительства, а при нахождении императора вдали от Франции это означало бы бесповоротный конец всего дела. Император добавил, что он сей же час составит прокламации к народу и к солдатам, которые должно будет распространять с самого начала мятежа. Тут мы перешли к рассуждениям о менее значительных подробностях нашего плана и разбирали их довольно долго.
Кроме означенного мы говорили с Е.и.в. ещё о многом. Некоторые подробности нашего разговора я не могу пересказать за тем, что это не согласно с моими правилами, другие уже изгладились из моей памяти за их малой важностию.
В разговоре я в шутку признался императору, что действительно вызывался некогда убить его. Это было летом 1812 года. Я просил главнокомандующего графа Кутузова, чтобы меня послали парламентером к его величеству с тем, чтобы в благоприятный момент поразить его кинжалом и тем окончить несчастную для России войну.
Император рассмеялся и отвечал, что я гораздо лучше послужил бы своему отечеству, если бы не так усердно защищал императора Александра в ночь после Фридланда (Е.и.в. был в нашей каюте накануне, когда я рассказывал эту историю г. Муравьеву-Апостолу). Цесаревич Константин всегда был разумнее своего брата, ослепленного бесчисленными суевериями и не желавшего понять, что главным врагом России всегда была Англия, а не Франция. С императором Константином императору Наполеону было бы возможно разрешить все споры мирно, дабы не допустить вовсе последней войны между империями, имевшей самые печальные последствия для всех её участников.
При сих словах императора я взглянул на часы и увидел, что настало время моей вахты. Разговор наш прервался, чтобы не возобновиться более.
Письмо г-на Михаила Лунина королевскому следователю г-ну Антуану Де Одилон от 3 декабря 1826 года.
Господин Де Одилон!
Я должен Вам признаться, что не мог по совести отвечать удовлетворительно на все Ваши вопросы, ибо, говоря откровенно о некоторых обстоятельствах, я изменил бы данному мной слову и мог повредить участи некоторых лиц. Но из любезно переданных Вами последних газет я узнал удостоверительно и несумненно, что все лица, кому могла бы повредить моя откровенность, мертвы, или будут мертвы в самое ближайшее время, и потому хочу теперь дополнить свои показания.
По воле королевского суда я ожидаю скорой встречи со Всевышним, и на этом свете осталось единственное, что меня заботит - память обо мне в глазах потомков. Я нисколько не желаю очистить свое имя от всех обвинений - я виновен, и буду судим Высшим судом за мои грехи. Последнее мое желание - чтобы моя несчастная судьба стала уроком для будущих поколений, а для этого я должен оставить полный отчет в моих делах. Узнав Вас как человека чести, прошу Вас в согласии с правилами, которыми Вы руководствуетесь распорядиться сим письмом для исполнения моей просьбы.
Я умолчал о третьем разговоре между мной и Его императорским величеством Наполеоном Бонапартом. Разговор этот был между нами в последние полчаса перед тем, как судно наше пристало к французскому берегу.
Я вышел на палубу и увидел, что Е.и.в. в сильном волнении расхаживает вдоль борта. При моем виде он обратился ко мне со словами:
- Г. Лунин, Вы сдержали Ваше обещание, я вижу Францию! Теперь я умру спокойно, - добавил император к моему изумлению.
- Ваше величество, - воскликнул я, - молю Вас, оставьте подобный образ мыслей! Мы плывем, чтобы победить! Никто во Франции не может противиться Вашему имени, никто не посмеет поднять руку на своего Императора!
- Ах, Мишель, - вздохнул Император и неожиданно быстрым движением потрепал меня за ухо, - Вы нравитесь мне, и я не хочу, чтобы между нами в эти последние часы осталась ложь.
- Я слишком хорошо знаю характер французов, - сказал Е.и.в., - чтобы ослеплять себя подобными иллюзиями. Во Франции все умеют рассуждать, и, хотя нас считают легкомысленными и ветреными, мы ничего не забываем. Однако мы слишком склонны судить по собственному опыту. Теперь, спустя тринадцать лет, выросло поколение, не знавшее меня. Мое имя для молодых - не более чем старая сказка, между тем во Франции вы никогда не сделаете переворота, не завоевав сердец молодежи. Мои ворчуны остались в снегах России, а нынешним солдатам короля было десять лет, когда я оставил Францию в последний раз. Поверьте мне, появление Наполеона Бонапарта не более одушевит их, чем появление Ваше или нашего маленького Ипполита.
Я вполне уверен в этом, - я пытался возразить, но он властным движением руки остановил меня и продолжал, - и не питаю ни малейшей надежды на успех нашего предприятия. Но Вы спросите меня, зачем я согласился плыть с вами и зачем я вас в сем предмете обманывал.
Мишель, я желал и желаю только одного - умереть свободным на французской земле. Вы не можете представить себе, каково это - быть тринадцать лет в плену этого негодяя Александра, его цепным зверем, его игрушкой, - я слушал молча, понимая, что Е.и.в. не станет терпеть моих возражений.
- Я каждый миг ожидал самой жалкой смерти, я был подвергнут, тайно и явно, всем унижениям, какие только способен выдумать самый низкий ум, я был ничтожной пешкой в его дьявольских интригах!
Меня лишили всего, что дорого сердцу человека, меня разлучили с Отечеством, с сыном, с женой, с товарищами по оружию! Вместо этого Александр сначала подсылал ко мне шпионов, являвшихся в самых разных обличиях - даже Мария Валевская была его орудием, даже Полина, моя дорогая сестра, запуталась в его сети! Потом он своими бесконечными унижениями толкнул горстку верных мне людей, сопровождавших меня в плену, на отчаянный шаг, на попытку меня спасти из России! - и безжалостно разделался с ними. Мой славный мамелюк Рустам пал, защищая своего императора, а после я принужден был стать свидетелем жестокой казни бедного Дюрока! Вслед за тем, угрожая предать смерти последних моих друзей, которых он будто бы пощадил, это чудовище принудило меня поступить на службу в Академию, чтобы готовить Франции врагов. Наконец, он принялся искушать меня призраком свободы, предлагая взамен разделить его мистические игры и разыгрывая роль моего духовного наставника!
Я должен Вам сознаться, Мишель - я не выдержал, я изнемог в этой неравной борьбе. Я слишком привык быть хозяином своей судьбы, чтобы вынести без вреда для себя тринадцать лет самой унизительного зависимости, почти рабства. Чтобы выжить, я должен был отказаться сначала от достоинства, потом от дружбы, потом от верности Отечеству, и, наконец, от уважения к самому себе.
Перед Вами уже не тот человек, который сделался из лейтенанта императором, который покорил Европу и едва не сделался властелином мира - тот пламень угас. Я не смогу теперь даже возвысить голоса, так я стар и устал.
Последние годы меня удерживала на этом свете только одно, последнее чувство - мечта о мести, самое сильное и низменное из человеческих страстей. Увы! - и здесь Александр оказался хитрее меня, он предпочел умереть, не дожидаясь старости, вдали от Петербурга. Хотя я, будучи наставником лучших офицеров русской армии, сколько мог содействовал зарождению и действиям тайных обществ офицеров, имеющих целью уничтожить царскую власть, но все же я не могу быть уверен, за отдаленностию места и неясностью правительственных сообщений, что хоть немного способствовал его кончине.
Единственное, что мне удалось, это лишь после смерти Александра поколебать его власть. Знаете ли Вы, Мишель, чего не хватило правительственным войскам, чтобы подавить мятеж 14 августа в день его возникновения? Я скажу Вам - нескольких зарядов картечи. В Петербурге не нашлось ни одного картечного заряда, и четыре пушки Николая принуждены были стрелять ядрами. Ядра сделали каре восставших полков слишком мало вреда, чтобы оказать достаточное моральное воздействие и обратить их немедленно в бегство. Когда же инсургенты проявили достаточно твердости, толпа, осмелев, присоединилась к ним, и у восстания явилась надежда на победу.
Никто в столице, да что там, во всей России! не мог предвидеть подобного, кроме Вашего покорного слуги. Я разогнал парижскую толпу картечью в 95-м - толпу, которая смела власть короля, жирондистов, даже самого Робеспьера, и считала себя непобедимой, а все правительства трепетали перед ней - я нашел против неё надежное средство.
Я давно знал от моих бывших учеников, что в Петербурге готовится восстание. Легко было понять, что дело мятежников будет проиграно, если только у правительства достанет возможности сделать хотя бы один картечный залп. В Петербурге, однако, картечь есть только в артиллерийской лаборатории Военной Академии. С самого дня, когда пришло известие о смерти царя, я начал действовать. Мне удалось, не спрашивайте, как, скажу только, что я за двенадцать лет кое-чему выучился у Александра, добиться, чтобы начальник лаборатории послал половину своих зарядных ящиков в Выборг.
14-го Николай несколько раз присылал к нам за зарядами, но нашел только ядра. Вечером, после того, как раскаты пушечных выстрелов раздавались довольно долго, я увидел, что несколько домов в разных частях города загорелись. Тогда я понял, что план мой удался.
Когда я праздновал эту маленькую победу, явились Вы.
Я был уверен, что Вы подкуплены англичанами, и намерены передать меня в условленном месте на английский корабль, или привести наше судно в английский порт. Альбион не может спать спокойно, пока я жив. Мне известно, что английский министр в Петербурге не раз предлагал Александру передать меня в руки своему правительству. Было даже избрано место моей новой ссылки - залив Ботани в Австралии, или остров Св. Елены. Конечно, Александр не согласился - он не мог выпустить из рук такое сильное средство, способное держать в страхе Англию.
Я согласился ехать с вами оттого, что надеялся ещё немного навредить Александру, нарушив его волю и лишив его наследников орудия шантажа в моем лице. Теперь, когда мы менее чем в двух милях от французского порта, я вижу, что ошибался в ваших намерениях. Дайте вашу руку, Мишель, как честный человек честному человеку!
Признание императора взволновало меня. Я не мог более скрывать от Е.и.в., столь благородно раскрывшего мне свою душу, настоящих причин наших с г. Муравьевым действий.
- Ваше величество, - начал я, - позвольте и мне быть откровенным с Вами: знайте, вы угадали верно, я доставил Вас во Францию, действительно подчиняясь воле Тайного общества.
- По моем приезде в Петербург вечером 12 августа в дом Михаила Никитича Муравьева, куда я отправился из Зимнего дворца, явились члены Тайного общества, в котором я состоял до 1822 года. Оставшись наедине со мной, они спросили, верен ли я давней клятве, принесенной мною при вступлении моём в Союз. Я отвечал, что как человек чести не могу изменить своему слову, данному однажды.
За сим члены общества известили меня о приготовляемом или в Петербурге возмущении гвардии против предстоящей присяги великому князю Николаю. Они передали мне письмо управы Союза, в котором мне предписывалось тотчас возвращаться в Варшаву и там исполнить главный приказ управы - немедленно по получении известия о восстании в Петербурге проникнуть к великому князю Константину, используя его доверенность ко мне, и убить Цесаревича, в то время как в Петербурге заговорщики убьют, в свою очередь, великих князей Николая и Михаила. Устранив сим действием последнего претендента на престол, я открою возможность для совершенного освобождения государства от самовластья Царствующей династии и для провозглашения в России республики.
Я отвечал, что не могу исполнить подобного приказа управы, ибо это против моей совести и правил. На это мне пригрозили смертью за измену Обществу. Я сказал, что остаюсь верен Обществу, и готов положить мою жизнь за свободу России, но не стану делать ничего противного моей чести. Гости мои не сочли такой ответ удовлетворительным, мы стали спорить.
Вдруг ко мне явилась мысль, как разрешить сие разногласие к обоюдному удовлетворению сторон и без ущерба для чести. Я спросил, согласится ли управа, если я возьмусь исполнить предприятие ещё более опасное, нежели предлагавшееся мне, но и сулящее ещё больше выгод делу Общества и блага Отечеству.
Посоветовавшись между собой, члены Общества отвечали мне утвердительно. Тогда я сказал, что воспользуюсь будущим восстанием и исполню давний замысел управы Союза, в обсуждении коего я участвовал ещё в 1817 году. Мы рассуждали тогда, что вслед за революцией в России неизбежно последует интервенция иностранных монархов, чтобы восстановить власть их русского собрата. В новейшей истории война и реставрация следовала с неизбежностью за революцией во Франции в 1793 году, в Испании в 1819 и во всех прочих случаях. Мы нашли, однако, средство удалить войну от границ России и тем дать новому конституционному режиму укрепиться в Отечестве. Для этого мы положили вывезти императора Наполеона во Францию и восстановить его власть там. Европейские государи не смогут примириться с возвращением Е.и.в. во Францию и должны будут ослабить вдвое свои силы, разделив их между двумя врагами на западе и на востоке Европы, или вовсе отказаться от интервенции сразу в две великие державы, будучи устрашены превратностями долгой войны и возможностию распространения революции в их собственные пределы. Е.и.в. же в сих обстоятельствах сделается естественным нашим союзником.
Члены общества изъявили полное согласие на сие предложение. Тотчас бывшие между ними г. Муравьев-Апостол и г. Муравьев вызвались мне в товарищи. Едва восстание началось, мы приступили к исполнению нашего замысла.
Теперь Вы видите, Ваше величество, - закончил я, - что мы были честны с Вами, говоря о наших намерениях, но скрыли резоны нашего предприятия.
- Что ж, - отвечал император по некотором размышлении, - я принимаю Ваши объяснения и Ваше предложение союза. Вы сделали для меня более, чем кто бы то ни было за последние тринадцать лет, и я не отвергну протянутой мне руки только за тем, что Вы помогаете мне, ища блага для Вашего Отечества. По крайней мере я умру, имея за спиной нелицемерных союзников, а не ложных друзей, - заключил Е.и.в. На сем наш третий разговор окончился.
К сему я должен прибавить, однако, что не сказал и тогда императору всей правды о моих намерениях.
Я действительно намеревался всеми силами способствовать возвращению императора на французский престол, однако только при условии победы восстания Союза в России. Кровопролитие в Петербурге ночью 14 августа, все ужасы восстания и гражданской войны, свидетелями которых я был, произвели на меня весьма сильное впечатление. Тогда я дал себе слово, что не стану причиной подобных несчастий без полной уверенности в том, что жертвы не будут напрасными. Если же восстание в России потерпит поражение, все наши усилия во Франции приведут только к войне, исход которой заранее предрешен - одной Франции не выстоять перед Европой, как и тринадцать лет тому назад. Итак, я решил, что если только узнаю, что Союз побежден Николаем, то тотчас остановлю наше предприятие, хотя бы это пришлось сделать ценой жизни Е.и.в. Наполеона
Во время всего пути я не мог узнать удостоверительно, чем окончилась инсуррекция в Петербурге. Только высадившись на берег в Булони я прочитал в газете, что после десяти дней жестокой борьбы восстание, по слухам, подавлено царем. Однако тон газетной статьи показался мне весьма неуверенным, да и возможно ли верить сообщениям королевской газеты о республиканском восстании? Сомнения продолжали терзать меня.
Тем временем мы достигли крепости, а решение моё ещё не было принято. Я не мог допустить, чтобы г. Муравьев-Апостол присоединился к нам, поскольку он, конечно, помешал бы мне убить императора. Незаметно для Е.и.в. я перевел стрелки на сорок минут вперед, и показал брегет императору со словами, что наш товарищ опоздал к назначенному времени и ждать более нельзя.
Император тотчас направился к воротам. Я шел за ним, понимая, что уходят последние минуты, в которые я смогу ещё что-то изменить. Если полк встанет на нашу сторону, мятеж будет уже не остановить.
При первых словах императора, обращенных к солдатам, стоя за его спиной, я почти уже уверил себя в необходимости остановить дело и решился убить Е.и.в. Я должен признать, что г. Муравьев-Апостол был прав, когда думал, что я угрожаю пистолетом императору. Впрочем, скоро судьба в лице г.г. Оже и Муравьева-Апостола разрешила мои сомнения и избавила меня от необходимости делать ужасный выбор.
Вот моё полное и искреннее признание. Я надеюсь, что моё желание о сохранении его для потомства будет Вами выполнено.
Михаил Лунин.
Крепость Ам, 1826 года января 4 дня.
P.S. Прошу Вас переправить сочинение Ипполита Михайловича Муравьева-Апостола, которое он написал во время плавания на "Лебеде", и которое Вы найдете в его вещах, его отцу, сенатору Российской империи Михаилу Никитичу Муравьеву через российского министра при французском дворе. Это литературный рассказ молодого человека, весьма замечательный по части выказанной живости воображения, но не имеющей к действительным нашим планам никакого отношения, и не содержащий ничего полезного для следствия. Отцу его он может послужить утешением в потере сына и памятным знаком. Уповаю в сем деле на Ваши честность и милосердие. М.Л.