Дед его был крестьянским писателем. В двадцатые годы он издал толстенный роман, названия которого я не помню, а внешний вид книги вполне могу воспроизвести. Внук крестьянского писателя Димка очень гордился своим предком. Его бюст из крашеного в черное гипса неизменно стоял на большом письменном столе и потому оставалось достаточно места для работы, то бишь чтения и письма. Чтение в семье было любимейшим делом, а так как гостями были всё люди читающие, то часто перед приглашением к ужину, а также и после него вместо обмена рассказами о вечных ремонтах машин или дач, Димка растворял дверцы двух старых шкафов и выуживал из их глубин то Бурлюка, то Есенина с дарственными надписями деду, то статью Радека в журнале "Наша родина" за 1934 год. Очень любим был также среди гостей Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин. Димка со старшим братом Севкой наперебой читали из него про вековечную дурь и безобразия на Руси, и всё приходилось не в бровь, а в глаз, потому что несмотря на прошедшие потрясения, всё осталось, как было или даже ухудшилось до самой скверной степени.
Саша Лисичкин, по кличке "Лис", познакомился с Димкой совершенно случайно. В пятьдесят седьмом году нас сагитировали поехать на целину в составе студенческого отряда. Мы тогда были еще вполне сознательными комсомольцами. Целина мало чем отличалась от грязных подмосковных совхозов и колхозов. Кормили нас однообразно и невкусно. В супе обычно плавали кусочки свиной кожи с остатками сала и обилием щетины, за что мы звали это блюдо супом с зубными щетками. В порции картофельного пюре, как правило, валялось до десятка местных мух, к которым быстро привыкли, но городская щепетильность (или брезгливость) не позволяла употреблять их вместо мясного.
Мы были бестолковым, но идеологически обработанным стадом, ведомым малоумными микровождями, прошедшими инструктаж на уровне райкома партии. Никому в действительности до нас не было дела. Птичку "выполнено" в очередном мероприятии поставили, а дальше хоть трава не расти. Мы работали на самых низкооплачиваемых работах, ходили голодные и немытые, у нас ничего не было, даже карманных денег, чтобы впасть в горькое российское пьянство. Единственным нашим сокровищем была наша студенческая дружба и десять заповедей, доставшиеся нам по наследству от наших родителей, то есть таких же неприкаянных нищебродов, но с высшим образованием и с единственным платьем или костюмом, в которых ходили на работу шесть раз в неделю.
В один из первых вечеров, освещенных тусклой лампочкой, болтавшейся на шнуре посередине клубного зала, где по стенам стояли наши железные кровати с панцирной сеткой, Лис слонялся без цели и мысли, когда услышал, как кто-то зовет его по кликухе. Кличку "Лис" ему дали еще и за острый нос, и она быстро к нему прилипла. Он пошел на зов и увидел парня с немного монголоидными чертами лица. Парень держал в руках бутылку грузинского коньяка и эмалированную кружку. "Иди сюда, - сказал он запросто, как будто они были знакомы сто лет. - Давай выпьем ". "Давай", - ответил Лис довольно вяло, во-первых, потому, что в семье крепкие напитки сроду не водились, а во-вторых, его всегда после вина тошнило. Парень плеснул коньяка, Лис выпил, после чего ему была предложена половинку шоколадной конфеты "Мишка". Эти конфеты Лис любил всё детство, но пробовал их считанные разы.
- Дмитрий! - он протянул руку.
- Саша. Ты с какого факультета?
- ТЭРЭРЭ
- Технология редких и рассеянных элементов - мелькнуло у Лиса в мозгу. - Счастливчик.
Я, вот, не добрал одного балла и попал на технологию резины.
Почему-то слово резина казалось ему слишком обыденным, приземленным - шины, презервативы, галоши, а. он мечтал о редких и рассеянных элементах. Романтика...
Димка быстро примкнул к ребятам из нашей группы. Оказалось, что он отменно знает подмосковный фольклор. Вскоре все наши маршировали с работы под бодрые присказки типа: "В магазине на витрине продается колбаса. - С салом! А колхозники со злости рвут на ж... волоса. - С калом!" Присказки все без исключения были совершенно идиотскими, это мы прекрасно понимали в свои восемнадцать лет, но смеялись-ржали от нихбез удержу, особенно, когда маршировали с лопатами и граблями, взятыми на-пле... -чо!
В винах большинство наших ничего не смыслило. Знали только, что пить сухое вино безопасно, хотя и маловкусно. Виноградный сок куда вкуснее. Лис помнил еще с пьянки в десятом классе, что стоит выпить лишнюю рюмку портвейна (третью), как рвота обеспечена. А Димка бьл вполне способен выпить полбутылки. Правда, после этого он становился неуправляем. Брал карманный фонарик-жужжалку и лез в палатку к девчонкам охранять их и читать им стихи. Стихов он знал умопомрачительное количество, причем читал их безостановочно, утомляя и усыпляя наших. Позже выяснилось, что он увлекался в школе сочинительством, пытался подражать Бурлюку и Мариенгофу, организовал с тремя друзьями выпуск стихотворного журнала и они даже выпустили номеров пять.
В конце августа началась летняя страда. (На Руси всегда труд считался не радостью а страданием). По этому поводу наши решили отметить коллективный день рождения, тем более что в соседний совхоз "Чеховка" завезли импортные вина. Начали шарить по сусекам и нашли баночку шпрот, полпалки сухой колбасы, варенье "Роза" и плитку шоколада. Шоколад и варенье великодушно отдали девчонкам, а из шпрот и колбасы изготовили микробутерброды. Двое наших смотались в Чеховку и притащили чемодан ликеров - "Шартрез" и "Шерри-бренди". Как только стемнело, все уселись на своих кроватях и разлили ядовито-зеленый и бордово-красный напитки по эмалированным кружкам. Девчонки пить не стали, так что сильной половине человечества досталось граммов по двести пятьдесят напитка номер один или номер два.. Закусив эту пахучую и липкую от обилия сахара массу тартинкой с лепестком колбасы, мы все почувствовали, что надо срочно идти на свежий воздух. Голова от принятого зелья кружилась ужасно, ноги заплетались. Лис повис на руке нашей сокурсницы Вики, которая была на полголовы выше и раза в два тяжелее. Нестройными рядами мы поплелись по дороге, выбитой тракторами и грузовиками в направлении тока, где под солнцем и дождем нас ежедневно ожидала куча зерна, которую мы должны были лопатить круглый день, чтобы её приняли на элеваторе. Выходя из клуба, Лис еще успел заметить, как Димка с его приятелем Орловским чокаются кружками и задирают их к подбородкам. Ведомый инстинктом выживания, Лис после прогулки в беспамятстве залез в свою кровать, выблевал отраву в чей-то картузик и заснул сном праведника. Димку же принятая доза подвигла на приключения. Он нашел в поле неоседланную кобылу, взгромоздился на неё и катался до рассвета. Тряска на кобыле пошла ему на пользу в смысле протрезвления, но утром он обнаружил, что не может ходить из-за саднящего жжения в заду. Тогда он разбудил Лиса и, сняв трусы спросил, что у него там. Лис увидел два сине-красных кругляка размером со старый екатерининский пятак. Перед целиной он сунул в рюкзак кое-какие снадобья из маминой аптечки и сейчас, порывшись, нашел тюбик с пенициллиновой мазью, которой и полечил товарища. Надо сказать, что одноразовое лечение поставило Димку на ноги в буквальном смысле слова. Мы были в том счастливом возрасте, когда все лекарства помогают.
Сближение Лиса с Димкой продолжалось. Не знаю уж чем Лис его пленил, но однажды на прогулке по той же выбитой дороге он признался Саше в приязни. Тот всегда стыдился открытого проявления чувств между парнями и был немало смущен Димкиными словами, тем более, что совершенно непонятно, что после признаний следует делать, не целоваться же подобно девчонкам! Кстати, его деревенский фольклор казался Лису грубым и безвкусным, а тот находил Сашины школьные песенки и присказки отменными и старался заучить. Ему почему-то очень нравилась песенка, где были такие слова (шарж на кавказский выговор): "Барышен, барышен, какой ты хорошый! У меня есть башмака на тебя похожый. Барышен, барышен, какой ты красиви! Палавина носа красна, палавина сыний!"
Забавно, что спустя тридцать лет, в Ашхабаде я услышал магнитофонную запись этой же идиотской песенки. Хозяин новеньких "Жигулей", которые он украсил изнутри елочными игрушками и мигающими фонариками, вез нас на совещание с местным князьком. Дабы развлечь высоких гостей из столицы, он включил магнитофон, и я был поражен высокими духовными запросами хозяина. Добавлю лишь, что это произведение для вокала исполнял мужской квартет на том же ломаном-переломаном русском языке.
Мы вернулись в Москву бывалыми парнями. Назначено было, что через день мы встретимся в кафе "Огни Москвы" и отпразднуем нашу победу над сельским хозяйством. Кафе выбрал Димка. Знаете, после горячего душа и парикмахерской, в чистом белье и цивильной обуви вместо вонючих резиновых сапог и телогрейки, мы чувствовали себя, как в раю. Чистый и просторный лифт в два захода поднял нашу группу на двенадцатый этаж гостиницы, где в полной готовности на белых крахмальных скатертях ждали приборы. Нет, все-таки для полноты сегодняшних ощущений стоило три месяца жить в антисанитарных условиях и есть всякую дрянь, лишь бы набить желудок. А вот сейчас, грея в кармане краснорожего Ильича стоимостью в десять рублей, мы ощущали себя хозяевами жизни. А то, что этих десяток мы заработали всего по пять штук за три месяца работы лопатами и вилами, было не так уж и важно. Димка выбрал сухое венгерское вино, мы неторопливо выпили по бокалу, поели нечто с гарниром из горошка и закусили мороженым, в котором попадались пресные кусочки льда. Праздник состоялся.
Целина способствовала сближению некоторых особей разного пола. Хотя один из наших успел даже жениться в конце первого курса, но его пример не вызвал подражаний. Представить себя в роли жениха было боязно и даже почему-то стыдно, хотя целоваться и обниматься хотелось отчаянно. Ну что это, скажите, за ухажер, который сдал весеннюю сессию с тройками, стипендию не получает, клянчит по утрам у мамы рубль, но мама дает лишь пятьдесят копеек, так что если на дневной сеанс в кино сбежишь с лекции, то останешься без обеда.
Димке дома разрешили тратить стипендию на свои нужды, но транспорт и обед в нашей столовке он оплачивал сам. Поскольку он был парнем при деньгах, он уверенно стал ухаживать за Валькой М. Лис в перерывах встречал их изредка возле нашей "Дырки". Так студенты окрестили сквозной прямоугольник, огражденный перилами, так что со второго этажа всегда можно было посмотреть, кто пришел в институт и кто ушел домой (или кинулся в загул). На вопрос Димки, "как дела", Лис обычно отвечал: "бью баклуши", после чего Валька обычно спрашивала: "А какие они с виду?" - "Баклушистые", - отвечал Лис, и она тихо смеялась. Была она плоскогрудой, бесцветной и скуластой. Что Димка в ней нашел, никто не знал. Пару раз она срывалась на Димку, и Лис поражался, сколько злости в этом маленьком костлявом существе. И вдруг в один прекрасный день Сашка Лис, единственный из нашей целинной группы, получил приглашение на их свадьбу. Он пришел в институт в своем выходном шикарном шерстяном костюме, коричневом в тонкую синюю полоску. Пиджак сидел на нем слишком свободно, потому что дарители-родители купили его "на вырост", но Лис поддел под него рыжую китайскую кофту с начесом, а под низ надел почти новую зеленую рубашку искусственного шелка с широченным серым галстуком. Я посмотрел на него и сказал: "Разоделся, как дерьмо!" Лис на это высокомерно промолчал. Во всем этом обмундировании ему, видно, было невыносимо жарко. Он сильно вспотел и провонял свою одежду, потому что дезодорантов мы тогда еще не употребляли, а может быть, их тогда еще в природе не было. Насилу он дождался конца занятий и вместе с группой, в которой учился Димка, они поперлись толпой на Ярославский вокзал, чтобы доехать до станции Лось. В электричке Лис решил дать умный совет другу, памятуя, как тот выступал после выпивки на целине: "Все будут пить, а ты не пей, чтобы не осрамиться перед невестой..." Почему-то простодушный Лис решил, что у них в эту ночь состоится брачное таинство. От электрички толпой довольно долго шли пешком в Метрогородок, и вот, двери распахнулись и молодая жена, то есть Валя, вошла в комнату и направилась к свекрови со словами: "Теперь у меня появилась вторая мама!". Рядом с Лисом незнакомый носатый парень буркнул: "Дура, мать бывает только одна-единственная на свете!"
После защиты диплома Димку распределили в почтовый ящик, где он быстро освоился и привык к употреблению спирта, который он настаивал на лимонных корочках. Он стал носить с собой плоскую фляжку, выточенную умельцами на станке. Им исправно платили квартальные премии, да к тому же еще он работал с радиоактивностью, получал за это бесплатные обеды и дополнительные деньги за вредные условия труда. Короче, у него зарплата была в два с половиной раза выше, чем у любого из нас. В те времена Лис видел его очень редко, и дружба стала понемногу слабеть, слабеть. Помнится, что Сашка даже не пригласил его на свадьбу. Да и он вспомнил о друге, лишь когда поссорился с Валькой, и она с дочкой ушла от него, вернулась к матери. Вскоре оформили развод, Димка должен был платить алименты, что, конечно, не повышало его ценность в глазах молодых женщин, на которых он стал вскоре поглядывать.
Ему после ухода Вали стало грустно и одиноко еще и потому, что не он бросил жену, а она бросила его. У него, как я случайно выяснил позднее, не хватало темперамента на эту сушеную воблу. Точно, я теперь вспомнил её облик, ну вылитая вобла. Откуда что у неё бралось...Впрочем, женщины для всех нас являются вечной загадкой, независимо от количества одержанных над ними побед. Да и вправе ли мы называть это победой?
Контакты с Лисом возобновились после того, как однажды в начале двенадцатого он позвонил к ним в дверь. Тесть с тещей уже видели первый сон, и Лис был не совсем рад его визиту. Гость был навеселе и, казалось, совершенно забыл о времени. Нас тоже никто никогда не учил правилам хорошего тона, но считалось неприемлемым наносить без предупреждения ночные визиты в нетрезвом состоянии. Однако положение хозяина обязывает. Лис натянул тренировки и послушно сидел битый час, слушая безостановочный Димкин монолог и стараясь не задавать вопросов, ибо жена спросила его о чем-то, и он отвлекся минут на десять. Наконец, без десяти час Лис поднялся и решительно сказал, что ему завтра рано вставать и пусть, мол, Дмитрий приезжает завтра пораньше, чтобы они могли вдоволь пообщаться. Лису пришлось почти тащить его к двери за рукав пальто, сохраняя на лице улыбку крайней доброжелательности и приязни. Едва за ним захлопнулась дверь, Лис рухнул в постель, проклиная Димкин неожиданный визит и с тоской думая, что спать осталось меньше шести часов.
Утром жена попеняла ему, что он был не слишком радушным хозяином с человеком, которому, наверное, очень плохо, вот он и пришел к другу поплакаться. Лис не стал с ней спорить, сказал только, что терпеть не может, когда в гости приходит пьяный: "Приходи и пей со мной. Не зря же говорят, что трезвый пьяного не разумеет".
Дмитрий продолжал наведываться к ним, и все стали постепенно привыкать к нему. В нем много осталось от того студента-второкурсника, с которым мы познакомились на целине. Скажем, он любил переиначивать-перекручивать слова и имена: Монтевидео - Монтескунсео - Скунсовидео и прочее. Замечу, кстати, что его способность безостановочно нести стихи, наверное, подпитывало его страстишку к словотворчеству, а бывшая жена Валентина люто ненавидела его изыски.
Так он таскался к Лису, таскался, пока его жену Нинку не осенило познакомить Димку с её ближайшей незамужней подругой Татьяной. Для этого наметили встретить вместе Новый год, но в последнюю неделю у Сашкиного тестя выскочили здоровенных фурункулы на седалище, так что он даже сидеть толком не мог, не то что в гости пойти. Пришлось праздновавть вшестером. Димка пришел пораньше, и взяв клей, ножницы и бумагу, быстренько намастерил потешных человечков, которых они насадили на бутылки и раскрасили акварелью. Лис тогда тоже немного баловался красками. Совместная работа очень всех развлекла, жена Лиса Нинка еще вдобавок сделала несколько шаржей пастелью и прикнопила их к стенам.
Поели сытно, вина хватило, а водку мы тогда не признавали. Где-то часа в два ночи тесть с тещей пошли спать и закрылись в своей комнате, а молодые посидели еще час, пялясь на глупое телевизионное шоу, после чего Нинка принесла две подушки в комнату, где праздновали, и гости легли, не раздеваясь, на узкий топчан, а Лис с Нинкой пошли в свою шестиметровую спальню. Разумеется, никому не пришло в голову, что гости должны спать в человеческих условиях и раздельно, в силу недавнего знакомства, но Димка, который выпил не менее бутылки сухого вина и уже находился в состоянии отваги, был очень даже доволен сложившейся обстановкой.
Я думаю, что родителям Нинки было не очень приятно, что Дмитрий улегся с Татьяной. Мораль у старшего поколения была строгой. Мне лично, когда я сватался, тесть сказал: "Ну, что ж, молодой человек, мы за вами наблюдаем и делаем выводы. Мы дадим наше согласие на ваш законный брак". С другой стороны, они ведь не знали, какие у гостей взаимоотношения, а спрашивать... ну как об этом спросишь? Мои родители были куда воинственнее. Они вполне могли бы начать орать, что здесь, мол, не бордель, а приличный дом и пусть, мол, идут спать вместе к себе домой и прочее, и прочее. Конечно, наша парочка вполне понимала условия игры и постаралась встать пораньше, дабы их не застали лежащими вместе. Димка выглядел бодрым и веселым и после завтрака предложил прогуляться в парке. Шел он в легких кожаных полуботиночках на тонкой подошве, а мороз стоял градусов двенадцать, не меньше. Лис боялся, что он поморозит ноги, но тот уверял, что ему тепло. Вообще-то он был парнем здоровым, хорошо бегал на лыжах, сердце работало, как хронометр и исправно гнало горячую кровь, куда надо. В парке он вытащил из бокового кармана изящную фляжку со спиртом на лимонной корочке и стал всех уговаривать выпить на свежем воздухе. Все отказались, а он сделал изрядный глоток и еще более повеселел. Потом у него открылись шлюзы памяти и он стал вспоминать стихи своих школьных друзей. Они в десятом классе организовали поэтическое "Общество Четырех Валетов", благо двое из них были брюнетами, а двое блондинами. Димка и его ближайший друг Андрей еще и неплохо рисовали. Андрей собирался после школы в Строгановское училище, поступил туда, но преподавателям не понравилась его манера живописи, а он не хотел её менять, так что через год он оттуда вылетел и стал свободным от зарплаты и образования художником. "Общество" выпустило четыре номера журнала с иллюстрациями. У Димки был каллиграфический почерк и абсолютная грамотность, так что сам господь-бог велел ему быть переписчиком, да и нехорошо, когда в рукописном журнале каждый начнет выводить строчки по-своему. Частные пишущие машинки были тогда редкостью еще и потому, что при Сталине они считались множительной техникой, и действительно - ведь на машинке можно было издать сразу пять экземпляров журнала вместо одного рукописного, и пошел бы журнал гулять по знакомым и незнакомым читателям. Как же такое можно допустить без разрешительной печати Главлита!
Дмитрий привязался к Татьяне не на шутку. Он был создан для моногамной любви, и это можно доказать хотя бы тем, что надравшись, в отличие от большинства мужиков, которые тут же лезут под юбку, он более всего предпочитал туманные рассуждения на космические темы либо чтение вслух выдержек из любимых книг со столь же туманными комментариями. В трезвом виде он легко читал с листа даже трудные стихи, сходу угадывая размер и меняя интонацию на знаках препинания. Я, во всяком случае, ни разу не помню, чтобы он сбился и перечитывал строку. Татьяна тоже , хотя и на свой лад, была любительницей поэзии, и Димкина широта в мире далеком от производства отравляющих веществ импонировала ей настолько, что она вскоре научилась прощать и не морщиться от его словесных упражнений, вроде Тимирязев - Тимирзяев, Блядовое Поёбище вместо Ледовое Побоище, или стишков типа: "Бьется в тесной печурке Лазо, На полене глаза, как слеза...". У меня, лично, этот черный юмор вызывал тошноту. Я сочувствовал Сергею Лазо и ненавидел этих придурков-сочинителей, для которых не было ничего святого.
Татьяна вскоре взяла над Димкой верх, и он с радостью покорился, ибо перестал быть бесхозной вещью. Мать его к тому времени умерла, отец ошивался у другой женщины, старший брат давно жил отдельно в двух часах езды, так что ему в квартире было неуютно и одиноко. Наличие огромной библиотеки тоже требовало прихода слушателей и читателей.
Несмотря на обширные духовные запросы и явную одаренность в изобразительном искусстве не только в смысле понимания, но даже исполнения, Татьяна все-таки пока считала Димку существом растительным, то есть живущим потреблением существующего, но не генерирующим свои собственные идеи. Она в это время работала в институте космической биологии, но несмотря на незначительную должность младшего научного сотрудника, прониклась высокими научными целями в новой для всего человечества области. Там, у них в институте было немало одаренных молодых парней и, возможно, кто-то ей нравился, но она не нравилась, а Димка, совсем уже ручной, был рядом, под боком.
В нашем кругу, когда бы мы ни собирались, разговоры за столом неизменно велись о нашей дрянной и шутовской власти, отругав и высмеяв которую, мы переходили к интересным книгам. В первом вопросе подразумевалось полное единомыслие. Оппонентами могли быть только родители и люди их возраста, которым снисходительно прощалось ретроградство. После этого начинались горячие обсуждения найденных и прочитанных книжных сокровищ с презрительными эпитетами в отношении недопонимающих ту или иную мысль автора. Приоритет неизменно оставался за Достоевским, даже если перед этим цитировали "Трактат бунтующего человека" Альбера Камю. У нас, спорящих было убеждение, что вся современная европейская мысль своими корнями уходила в творчество Федора Михайловича. Димка, естественно, тоже пытался вякать на эту тему, но Татьяна энергично, не смущаясь присутствием посторонних, неизменно ставила его на место. Она как бы говорила: "Понимаете, я вижу, что он не дотягивает до нашего с вами уровня, но человек он добрый, хороший, а это ведь немало!"
Мы люди не западные. Мы не умеем вожжаться двадцать лет с девчонкой, спать с ней и даже словом не обмолвиться о женитьбе. Димка, как я подозреваю, предложил Татьяне руку и сердце довольно быстро, а тянула с согласием именно она. И решилась, наконец. Согласилась выйти за него замуж. Отец Димки, узнав о женитьбе, окончательно съехал с квартиры к своей будущей жене и встал на очередь в своем Метрострое. Бывают же такие родители на свете! Организация у них была могущественная, и вскоре ему дали прекрасную новую квартиру возле станции "Киевская".
Перед свадьбой Татьяна то и дело спрашивала то Лиса, то свою ближайшую подругу Нинку, не делает ли она ошибку, соединяя свою судьбу с Дмитрием. А что они могли сказать? Советы тут неуместны. Когда-то Сократа спросил один из его почитателей, стоит ли ему жениться. Мудрец ответил, что как бы вопрошающий ни поступил, он будет впоследствии об этом сожалеть. Что касается собственной жены Сократа, то известно, что у неё был сволочной характер и что она родила ему двоих сыновей. Кстати, не думаю, что Сократа сколько-нибудь интересовала семейная жизнь. Он сидел и разглагольствовал со своими учениками и теми, кто желал испить из источника всяческой премудрости, а баба его крутилась и вертелась, чтобы приготовить еду и одеть-обуть детей.
Димка, в отличие от Сократа, очень любил помогать на кухне, сам умел неплохо поджарить утку, делал наливки из лесных ягод, хорошо искал грибы. В его фирме, которую он называл фермой, был очень популярны байдарочные походы. Когда Лис с женой пришли на их свадьбу, они увидели толпу совершенно незнакомых людей (ни одного бывшего сокурсника), которых связывали байдарочные отношения. Одна супружеская пара лет на пятнадцать старше остальных была в центре внимания. Николай Николаевич весь вечер не закрывал рта и куда бы ни сваливался разговор, он его умело направлял в сторону либо устройства палаток, либо ремонта продырявленных посудин, либо планов на будущее лето. Хохмочки у них тоже были в основном о том, что кто-то перевернулся, а кто-то оставил на берегу весла и прочее. В конце праздника явился запоздалый гость лет восемнадцати, которого звали Петей и который в качестве подарка принес четвертинку водки. Увидев столь оригинальный свадебный подарок Дмитрий зашелся счастливым смехом. У него одного хватило юмора. Остальные были слишком заняты проблемой, как поставить на байдарку парус, если по несчастью придется пересекать Валдайское озеро или подобную водную гладь. Татьяна взглянула на Лиса и опять спросила, правильно ли она сделала, выйдя замуж за Дмитрия. Лис же тосковал, предвидя долгий путь со станции Лось домой в Измайлово, а в восемь тридцать утра он должен был уже сидеть за рабочим столом на Ленинском проспекте, ибо шеф был крут в отношении трудовой дисциплины.
Димка, в отличие от Лиса, не боялся не выспаться. Ему было достаточно прикорнуть часа на три-четыре и вот, он уже был свеж, как молодой огурчик с грядки. Он был сильней и выносливей нас, да и Татьяна была ему подстать. Им было нипочем отправиться в пятницу вечером на какие-то болота в ста километрах от Москвы собирать голубику, а потом в воскресенье на попутках добираться до последней электрички и сидеть на вокзале, и ждать открытия метро, чтобы добраться домой, сполоснуться, переодеться и дунуть на фирму, ибо там тоже не любили опозданий, которые снижали баллы в социалистическом соревновании отделов за первое место.
Вскоре после свадьбы Дмитрий устроил жену в один из биохимических отделов, где она пробовала смертельность синтезированных препаратов на крысах. Некоторые дамочки из гуманитариев попадали бы в обморок при одной мысли, что надо руками, правда, в резиновых перчатках, взять крысу и ввести ей инъекцию, а потом еще и отрезать голову.
Татьяна никаких иллюзий относительно страданий крыс не питала. Работа есть работа. Собственно, работа есть то, за что платят деньги. Сейчас это понятие размылось в сторону получения денег без совершения работы, но что мы можем предвидеть в развитии человечества?...
Но вернемся к молодой семье. Татьяна была уже на восьмом месяце, когда они в очередной раз пришли к Лису и Нинке, и она очень интересовалась подробностями ухода за маленькими, а сыну подруги уже исполнился почти год. Как многие будущие молодые отцы, Димка оставался весел и беспечен. Рожать ведь предстояло не ему. Увидев круглый резиновый воротник, который одевают ребенку через голову, чтобы он при кормлении не шибко пачкался, Димка напялил его себе на голову и выглядел при этом настолько комично, что Лис не удержался и сфотографировал его, а заодно и Татьяну с её огромным животом.
Димка был склонен к полноте, но после свадьбы он настолько прибавил в весе, что в нем появилось что-то от Бальзака (чисто внешне, писательский дар еще не проявился). Странно, но факт - очень многие молодые люди после женитьбы полнеют, а сколько женщин после родов разбухают, и не перечесть. Правда, с ними всё понятно. Чтобы было молоко требуется много пить молока, чаю, соков и прочего, но так просто пить невкусно, вот и добавляют, кто печеньице, кто конфетку, кто бутерброд. Приходя к Лису, Димка неизменно становился на весы и обнаруживал, что к девяноста килограммам прибавил еще кило, еще два. Может быть, чтобы не расстраиваться, он не заводил своих напольных весов. Татьяна была хозяйкой строгой, у неё был нормальный завтрак и ужин, после которого полагалась обильная духовная пища. Обедали они на предприятии по бесплатным талонам. Очевидно, Димке одной духовной пищи не хватало, и он прихватывал на ночь еще кусок-другой под презрительным взглядом жены..
С появлением сына хлопот прибавилось настолько, что времени на визиты совсем не осталось. Большей частью звонила Татьяна с вопросами об уходе за малышом. Димка трудился один на фирме в течение трех лет, пока сын не дорос до младшей детсадовской группы. Татьяна жаловалась, что с деньгами стало трудновато, но отец Димки ежемесячно привозил сто рублей - почти ползарплаты ведущего инженера. Лис с семьей в это же время ухитрялся жить втроем на сто шестьдесят рубей, так как он ушел в очную аспирантуру, а жена брала полставки в медицинском училище. С их малышом сидела теща, которая вскакивала со стула и неслась домой кормить мужа, едва её дочь успевала вставить ключ в дверь. Родители Лиса еще работали и, появившись раз в две недели с подарочком для внука, молодая бабушка щебетала по телефону часа два без остановки ( у неё еще не было домашнего телефона), а потом с красным, как фонарь светофора, ухом и красным от возбуждения лицом давала наскоро медицинские и житейские советы и удалялась с чувством исполненного долга. Да,...а Татьяна все три года боролась одна. Свекровь, как вы знаете, умерла, а собственная мать болела и таскаться в такую глушь через всю Москву была совершенно не способна.
Должен сказать, что Димка при жене, которую уважал и побаивался, остерегался принимать спиртное во время и после работы, но отсутствие её ежедневного надзора в течение трех лет как бы ослабило поводья. За эти три года он приучился играть в шахматы в обеденный перерыв и довольно преуспел в этой игре, но еще более преуспел в довольно частых, хотя и небольших попойках. Одна из них закончилась тем, что он уснул в электричке, проехал до конца маршрута, а пробудившись, обнаружил, что его портфель с материалами к литературному обзору по диссертации украли. Он вернулся домой в первом часу ночи уже трезвый, но нагоняй получил такой, что в течение трех месяцев вообще не потреблял спиртного.
Родители Татьяны, хоть были людьми малозарабатывающими, оказались еще с давних времен обладателями огромной подмосковной дачи. По сравнению с садовыми участками на шесть соток, эта дача была словно Гулиивер среди лилипутов. На ней размещалась вся разросшаяся семья. Кроме папы с мамой, там гнездились с весны по осень Дмитрий с Татьяной и сыном, старший брат Татьяны Алексей с женой Светой и дочерью и пока еще бездетная младшая сетра Татьяны Любка, но последняя жила там в основном одна, поскольку её муж был человеком малообщительным, малоприспособленным для пестрого и шумного общества.
Мы иногда и не подозреваем, какой фермерский бес сидит в нас, пока мы не понюхаем землицы. Любовь к огородничеству совершенно поглотила Дмитрия. Теперь он стал доступен только в периоды, когда земля засыпала, да и то нет-нет и прорывался сквозь наметенный снег, чтобы отрыть мешок картофеля (своего картофеля) или достать из-под стружек ящик с антоновскими яблоками.
Всё было бы хорошо, да всё хорошо бывает редко и недолго. Вдруг в самом расцвете сил Татьянин брат слег с тяжелейшим инфарктом. Можно сказать, стал инвалидом. Родители поумирали, и тогда жена брата начала войну за выделение своей доли в общей земле и площади в общей даче. В результате всё имущество так искромсали, что на дачу стало противно смотреть - сплошная чересполосица. У этой неуемной бабы дошло уж до кражи постельного белья. Татьяна хотела было бросать ставшую ненавистной дачу, но Дмитрий вступился. Какая-никакая, а собственность. К тому же муж у Любки сгорел в три месяца - врачи растравили какой-то пустяковый прыщик до гангрены. С горя у Любки поехала крыша, а она была на сносях... Вот какие бывают пироги с котятами. Короче, Дмитрий сражался с той акулой капитализма уже не только за долю своей семьи, но и за обиженную богом Любку.
Пока шла эта тяжба, Дмитрий с грехом пополам закончил диссертацию, получил добро на свою защиту по-какой-то закрытой тематике. Статей у них публиковать не полагалось, так что в автореферате были ссылки на одни научно-технические отчеты. Потом он пару раз заезжал к Лису и тот пытался понять и подсказать ему наилучший способ подачи матерала на докладе. Ничего там секретного не было. Обычная технология весьма обычных органических соединений. Как говорится в виде каламбура, закрытие без открытия. Слава богу, это научное бдение кончилось, Димка получил желанную кандидатскую прибавку к жалованью и мог теперь делить свой досуг между дачным участком и байдаркой. Сам он любил пройтись по шиверу, прыгнуть с водопадика, потереться среди порожков, но Татьяна требовала блюсти интересы семьи, и потому он отправлялся в тихие походы. Ходили то по Угре, то по тихим озерам Литвы, рыбачили на удочку, стояли лагерем, пока дети резвились, собирали ягоды и грибы. Время от времени ходили в ближайшие магазины за водкой и тогда устраивали небольшой праздник для взрослых. Поскольку бутылка была одна, а взрослых трое-четверо и Татьяна пила с нами на равных, особенно не разопьешься.
Сейчас просто удивительно, как мы пасторально-непритязательно отдыхали. Скажу по чести - чистота воды и свежесть и аромат окружающего пространства с обилием лесных ягод я до сих пор предпочел бы катанию на туристских автобусах с гомонящим гидом, тыкающим пальцами в разные стороны. Всё равно из окна автобуса и Париж не Париж, и Колизей не Колизей. Чтобы понять и заучить сердцем на всю жизнь, как мы запомнили леса и воды, нужно жить в тех местах, вставать рано утром, идти к зеленщице, болтать с ней о местных происшествиях, открывать еженедельник и чувствовать себя хоть немного французом или итальянцем, и почувствовать запах утренней мостовой, услышать по утрам крик ослика, привезшего цветы на рынок, и восхититься красотой юной продавщицы, а уж потом, потом войти в тень Колизея и целый день путешествовать по его лабиринтам. Но вторая часть человеческого существования была нам не доступна всю нашу зрелую жизнь. Мы всё знали и знаем по картинкам или документальным лентам.
Кстати, иллюстрированных альбомов у Дмитрия хватало, но он не только читал, но и приумножал свою библиотеку. Помнится, однажды он остановился возле букинистического и попросил у Татьяны разрешения купить два тома из пятитомника Бориса Пильняка издания "Недра" 1926 года за пятьдесят рублей (шестая часть зарплаты). Разрешение было дано, и он нежно прижал к себе покупку. Они зашли к нам по дороге, и я представил, как он дома начнет трепетно листать чуть пожелтевшие страницы любимого автора. Они вдвоем были и любителями, и ценителями литературы. Не всё из их увлечений выдержало испытания временем. Скажем, ни я, ни многие из моих знакомых сейчас не стали бы читать Трилогию Мережковского, есть куда более обширные и талантливые работы на эти темы, а тогда эти книги переснимали на ксероксе, платили немалые деньги, да и рисковали неприятностями с первым отделом, поскольку Мережковский был тогда запрещен.
Я ясно запомнил момент, когда, потянувшись за книжкой с моей поэтической полки, Дмитрий раскрыл наугад Блока и, начав читать "О весна, без конца и без краю...", оборвал на середине стиха и сказал: "Боже, какая напыщенная безвкусица!" и потом еще через несколько страниц - "Как я мог раньше это читать и восхищаться! Какая нестерпимая фальшь!" Он с треском захлопнул книгу, а я подумал, что после умных и трагических стихов Пастернака и Мандельштама Блок действительно слышится порой, как дешевая опереттка. Нет, Дмитрию было не всё равно, чем услаждать слух собеседника, его собственный слух, спустя годы, оказался очень хорошо настроен, подобно инструменту в руках мастера.
Я, кстати, в это время впервые пробовал своё перо, и начал я с зарисовок жизни своих друзей и знакомых. Мне в силу авторского зуда страшно хотелось на ком-нибудь опробовать свой материал. Однажды Дмитрий пришел с Татьяной, и я прочел им страниц на шесть воспоминания о Натке П.,нелепо погибшей под колесами грузовика. Мне казалось, что маленькая новелла вполне совершенна по форме, а что касается правдивости изложения, то я не прибавил ни грана вымысла. Татьяна сидела молча, всё прослушала и даже напомнила, что она была однажды в грибном походе с Наткой и нами. Дмитрий же хранил отчужденное молчание. По его виду я заключил, что мною попраны его чувства преклонения перед великими, которые одни достойны заносить свои мысли на бумагу. Если каждый начнет писать, кто во что горазд, это что же получится? - словно вопрошал он присутствующих. Его возмущение выплеснулось в резкое, почти грубое "Нет!", когда я робко спросил их через месяц, не желают ли они послушать еще один из образчиков моей прозы. Я, разумеется, был уязвлен и кем! Дмитрием, который не брезговал пичкать нас (и меня в том числе) стишками своих школьных друзей или бесконечным чтением всякой белиберды наизусть! Более всего я досадовал, что не воздал ему по заслугам тогда, когда был момент, не поставил его на место. Что я тогда расслюнявился и корчил из себя интеллигента вместо того, чтобы сказать ему : "Пошел ты к черту со своими скушными и бездарными виршами!" А всё просто до очевидности. Он был моим приятелем, мы бывали у него в гостях вместе с Лисом и Нинкой, он бывал у нас, и я не мог позволить себе сделать ему больно, унизить его. А он, оказывается, мог. А может быть, он просто не понимал, до чего тонка материя в которой я витаю.
Однажды мне показалось, что Дмитрий куда более трус, чем я. Мы шли вечером по нашему Измайлову, я провожал его до следующей станции метро и почувствовал, что он ведет себя неуверенно в незнакомом месте. Вдруг он стал рассказывать о неком Н., который в метро так приложил одного хулигана, что того увезли на скорой помощи. Что-то в его рассказе было от детских страшилок. Я ему ни на йоту не поверил и тут же стал строить в уме ситуацию, что на нас напали подвыпившие парни. Будь на Димкином месте Левка, он бы сам полез в драку и меня бы воодушевил, а тут...Однако спустя много-много лет Татьяна поведала нам, как Дмитрий сражался с одним нахалом в электричке, оберегая честь жены и защищая свою. Тот сел напротив и сразу начал вязаться с матом и угрозами. Димка несколько раз громко посоветовал ему отвязаться, но всё было тщетно. В конце концов даже Татьяна не выдержала, сказав благоверному: "Сделай же что-нибудь!" Тут Дмитрий выпрямился и, что называется, поднял обидчика на рога. Вагон был почти пустой и Дмитрий долго возил его мордой по полу и кидал из стороны в сторону. Так обычно и поступают разъяренные быки. Хорошо, когда у мужика, если он выдает себя за такового, действительно в глубине сидит разъяренный бык, которого лучше не трогать.
Что касается умственного Димкиного потенциала, то, вообще-то не мне судить, а Татьяне или его коллегам на фирме. Знаю, что учился в институте куда как лучше многих, а потом пошел в закрытую организацию. Числился ли он там умником, я опять-таки не знаю. Судя по моей фирме, стать дураком в подобных организациях очень даже легко, потому что наваливают кучу безобразной и бессмысленной работы одновременно и, разумеется, делать её надо срочно. Порою коллектив отдела напоминает пожарную команду, которая забыла, где какой вентиль. Для того, чтобы слыть умником и быть таковым в закрытых организациях, надо быть лидером. Нужно возникать перед высоким начальством, тебя должны демонстрировать гостям. Смотрите, мол, какие у нас в ящике умники сидят! Нет, Димка, конечно, был не из их числа, да и мы тоже старались уплыть от начальства поглубже.
Впрочем, хватит об уме, а то тут Игорь Губерман начал рассуждать об уме и глупости и так запутал вопрос, и так сам себя и нас запутал, что стало вконец скушно и неинтересно. Есть у тебя талант смешить - смеши, а на серьезные вопросы пусть серьезные люди отвечают. Всегда-то нам мало того уважения, которым мы пользуемся у жены и друзей, нам подавай вселенское уважение. В этот смысле Димка был хорош тем, что ему было вполне достаточно поощрительного молчания Татьяны. Всякий его загиб сурово и энергично пресекался ею на корню.
Каждая семья бывает и счастлива, и несчастлива по-своему. Это я вам говорю. А что Лев Николаевич написал, это ваше дело - верить ему или не верить. Лев Николаевич много чего написал, так что лучше жить своим умом, а не литературой. Он, в частности, не успел написать, что семья, пусть не каждая, но строит свои традиции, которыми живет дух семьи долгие годы.
У Димки с Татьяной званые гости принимались нечасто, но торжественно. Сам собой установился ассортимент закусок, которые увенчивались великолепно пропеченой уткой с горячим гарниром, потом следовали многочисленные сладости и два чайника, один с крепкой заваркой, другой с кипятком, да кофейник с хорошо смолотым кофе. Пьянство за столом не допускалось. Гостей потчевали водочкой из хрустального графина, дамам предлагали белое сухое вино, а еще, как-правило, в графинчике стояла немоверной сладости домашняя наливка из лесных ягод. Парадный сервиз был благородной неброской расцветки, и хозяева поддерживали его в отменном состоянии, будто только что из магазина принесен. Обычно после вкуснейшего обеда Дмитрий позволял себе расслабиться, выпивал чашки две, максимум, три сухого вина и в слабо-хмельном состоянии, подстать гостям держал беседу в достойном интеллигентской традиции русле. Ходили по шкафам, вытаскивали книжицы, зачитывали вслух отрывки. Если гостей было мало, Дмитрий ставил классическую музыку. Особенно они любили Малера, Глюка, Пёрселла.
Просто удивительно, как Дмитрий менялся, стоило ему прийти в гости одному. Он ухитрялся нализаться в считанные минуты, когда другие только приступали к спиртному, и в результате выпадал из общего круга, нёс околесицу, мешал нормальной беседе, встревая невпопад и разражаясь громким бессмысленным смехом. Такие вечера кончались довольно хлопотно для хозяев, потому что приходилось стелить ему постель, звонить Татьяне, которая отчаянно на него ругалась и звала домой, да к тому еще и караулить его, чтобы он по пьяному делу не спутал кухню с туалетом. Утром он подхватывался свежий, как молодой воробышек и на все вопросы отвечал весело, что ничего не помнит. Ну, что с него возьмешь! В конце-концов, мы все вокруг него были не настолько чопорны, чтобы отказать из-за досадной слабости хорошему человеку и его умнице-жене от дома.
Когда последний, хотя и самый молодой Генеральный секретарь ЦК КПСС, который, пожалуй, мог бы с грехом пополам исполнять должность агронома в совхозе, объявил о начавшейся перестройке, никто не полагал, сколь извилистыми и неожиданными будут её пути. А ведь рядом с рулевым ошивались разные академики-экономисты. Что они дудели ему в уши, мы не знаем, но знаем, что гора родила мышь! Если и будут вспоминать Генерального, то по отложившемуся в сознании народа крестовому походу против пьянства, который провалился и ускорил экономическое догнивание страны.
Дмитрий как-то особенно яростно переживал антиалкогольную политику партии и её славного центрального комитета. "Минеральный секретарь! Минеральный секретарь!" - повторял он со злостью. Неужели Димка не понимал, что того просто подставили, как дурачка. Будь на его месте Сосо, полетели бы головы, да Сосо и не допустил бы такого бардака, чтобы уничтожать элитную лозу. Лично мне вино-водочные замыслы партии были глубоко безразличны, а гражданская злость Димки вызывала раздражение. Водка и вино всегда в моем представлении были элементом потребления, без которого я мог вполне обойтись. Даже Левка, который строил из себя алкаша и всегда заблаговременно держал под кроватью ящик водки, вполне мог существовать без неё сколь угодно долго. Я думал, что рассудительная Татьяна в конце концов скажет Димке, чтобы он заткнулся и что есть куда более важные приоритеты в жизни, но она молчала. Ей было не до того. У неё начались серьезные неприятности со здоровьем.
Между тем, вторая жена отца отправилась в мир иной. Дети с обеих сторон с ним не жили и к себе не звали, но за его квартирой началась настоящая охота. Семья жены ранее уговорила отца прописать у себя на квартире старшего пасынка, теперь они планировали отправить старика в дом престарелых и полностью захватить квартиру, но тут приехал Димка и поломал их планы, спросив у отца: "У тебя что - прямых потомков нет? Мой сын Колька тебе больше не внук?" Отец понял, что жены приходят и уходят, а прямые потомки остаются, и устыдился своей давней слабости. Семья жены уступать не хотела, был затеян суд, но однажды пасынок лег спать на своём законном месте, где был официально прописан, и не проснулся. Так Колька стал обладателем родительской квартиры, а родители поехали жить с овдовевшим отцом.
В какую бы квартиру они ни переезжали, устройство их жилья начиналось с развешивания картин, которых со времен деда накопилось изрядное количество, и расстановки шкафов с книгами. В любом жилье гостиная по убранству тотчас напоминала ту, первую на станции Лось, и это создавало приятный элемент узнавания и верности старым идеалам. "Куда б нас ни забросила судьбина И странствие куда б ни привело, Всё те же мы..."
Да, мы всё те же, но стареем, стареем вместе со своими родителями. Житье со старым человеком, за которым ходишь и убираешь ежедневно, не способствует здоровью и молодости. А старый человек или по болезни, или из детской причуды не желает поступаться своими желаниями и вносит в убранное, выстиранное и выглаженное пространство квартиры дисгармонию, скажем, покушает, на полу набросает крошек, которые еще и растопчет, пойдет в туалет и набрызгает на сиденье, пойдет к себе старые письма перебирать, да намусорит, настрижет ножницами бумажек.. Вот и ходи за ним весь день то с тряпкой, то с веником. Димке то что: ушел на работу, сидит там, смотрит на самописцы, болтает с коллегами, а Татьяне сгибаться стало тяжело, ноги все в трофических язвах. Откуда все эти болезни берутся? Двадцать лет назад по воздуху летала, никакой работы не боялась. Короче, - надорвалась Татьяна. Случился с ней сердечный приступ. Димка хотел тут же неотложку вызвать, а она ему запретила - сама, мол, справлюсь. И не справилась. Когда приехала медицина, молодой врач только руками всплеснул: "Ну что бы вам позвонить на два часа раньше. Спасли бы её!" Увезли её в интенсивную терапию, да инфаркт уж очень горячо разгорелся, не потушить, пока сам не погаснет.
Остался Дмитрий бобылем. Два бобыля в одной квартире. Один совсем разваливается, другой, хоть и седой весь, покрепче, всё хозяйство теперь на нем. Вот, сын Колька остался. А что сын? У сына самого двое детей, жена не работает, да и работала бы, заработка шиш да кумыш! Библиотечный институт кончала. Читать по-русски умеет, вот и всё её умение. Ну, приехал к ним, потерся, внуков по головке погладил, пора домой. Дети тут же своими делами занялись. Стирать, готовить, Кольке еще что-то по работе нужно додумать. Поцеловались. - Пока. Через пару недель заеду повидаться. - Заезжай, отец. - Если что нужно, позвоните мне. - Хорошо. - Пока.
Придет Дмитрий домой, уложит отца спать, возьмет по привычке книгу, да задумается. Как жизнь быстро пронеслась, сколько он Татьяне хороших слов не успел сказать. Вот лежит она на Новодевичьем рядом с Димкиной родней, те тоже не шибко долго жили. Одна тетка-художница умерла в пятьдесят шесть лет, другая в пятьдесят восемь. Дядька прожил шестьдесят четыре. Сейчас в Японии средний возраст под восемьдесят. Работают они, как черти, а живут долго. В чем секрет, бог ведает. Или взять Микельанжело. Всю жизнь вкалывал, как каторжный, а прожил восемьдесят девять лет. А я сколько проживу? - подумает Димка и глянет в зеркало. А в зеркале осанистый старец с пышной седой бородой. А лет старцу всего-то шестьдесят семь. Еще можно многое сделать, но для кого? Достал намедни из-под кровати работы тушью, что делал еще студентом. Вроде бы неплохо, но зачем увеличивать число неплохих работ. Если не можешь создать нечто особенное, лучше потребляй его, как зритель, читатель, слушатель. А то вот, Лис, старый институтский приятель, совсем съехал с ума. Начал красить и вешать на стенку всё , что накрасит. А умения, ремесла нету. Нехорошо это, нескромно. С другой стороны, что человеку на пенсии делать - сидеть на лавочке и судачить со старушками?...Ладно, - подумает Дмитрий, - почитаю еще на сон грядущий. Клюку нужно купить в аптеке, правая нога совсем разболелась, а до рынка идти не менее десяти минут. Вот так-то.