- Тютя уже давно не Тютя, - ответил его троюродный брат Илья на вопрос матери.
- Что-нибудь переменилось?
- Неделю назад он заезжал к нам. Направляется в Бостон, представляешь? Рассказывал мне свои приключения - я был в полном восторге. Однажды он участвовал в плавании по Волге в качестве пианиста и случайно познакомился с одним американским профессором. Оказалось, что американская музыкальная ассоциация ищет талантливых молодых людей для продолжения и укрепления музыкального образования. Там в Бостоне будет конкурс из двух экзаменов - музыкальное исполнение и английский. Английский сдают в Москве. А наш Тютя в своей музшколе учил немецкий. И вот, он находит кореша, который владеет английским, как своим родным, и посылает его вместо себя. Тот кореш похож на Тютю, как кошка на собаку. Если бы секретарша заметила, был бы быстрый конец с позором, особенно для кореша. Но никто не стал сверять фотографии, и Тютя получил в ведомости "отлично". Теперь он сдаст на "отлично" музыку и дело в шляпе. Через неделю он летит в Бостон, где его будет встречать наставник-профессор. У него пока в запасе лишь два десятка слов, но он надеется, что для первого свидания этого достаточно...
Владимир Тюторин лежал на кушетке, заложив усталые руки за голову и пытался уснуть. Профессор Стэнли, послушав его игру на второй день после приезда в Бостон, развел руками и сказал что-то вроде: "Молодой мой друг, боюсь, что учить мне вас нечему. Вы сложившийся, зрелый пианист. Надеюсь лишь, что вы максимально используете представившуюся вам возможность, чтобы добиться успеха здесь, в Америке".
На его счастье в группе подающих надежды талантов был парень Юрий Каховский, достаточно свободно общающийся с хозяевами. Он-то и помог Вовке устроиться в студенческом кампусе, получить денежное пособие, записаться в библиотеку и оформить кучу всяких справок.
Говорят, от любимой работы не устают. Еще как устают. Интересная штука память, особенно ассоциативная память. Сегодня весь день играл Моцарта и вспомнил, как его, Вовочку, готовили к съемкам в фильме о детских годах Моцарта. Вовка был тогда самым маленьким по росту в Центральной музыкальной школе при Московской консерватории (ЦМШ), но из тех, кто подает большие надежды. Надели на него парик и костюмчик, усадили за клавесин - "давай Вова, не подведи нашу славную школу". Деньги заработал. Им тогда деньги очень нужны были, потому что бабушка снимала комнату прямо напротив тихой улицы, на которой стояло здание их школы . Дедушки в то время уже не было. Дедушка был родным племянником Дмитрия Фурманова, комиссара в дивизии Чапаева. Впрочем, это родство ничем не помогало в ежедневной жизни.
А жили они в тихом белорусском городе Витебске, в маленьком деревянном доме. Три комнаты на первом этаже. В одной, самой маленькой жила бабушка Роза. Вовка делил вторую комнату со старшим братом Славкой, а мама с отчимом спали в гостиной на раздвижном диване. А на втором этаже жила тетка Валя с мужем и сыном Димкой. Валя в их семье человек выдающийся, кончила консерваторию по классу фортепиано. Работает в музыкальной школе и дает уроки детям дома. Когда Вовке исполнилось пять лет, мама сказала, что он уже большой и может ходить наверх к Вале заниматься музыкой.
Не зря говорится, что труднее всего лечить и учить своих. Флегматичная и улыбчивая тетка Валя с Вовкой быстро раскалялась добела и начинала орать. Вовка сперва плакал, а потом приучился дерзить. В конце концов мама не выдержала и взяла преподавателя со стороны. О том, что Вовка может бросить музыку, не могло быть и речи. Вовкины способности были признаны выдающимися и семьёй, и знакомыми, и нанятой учительницей. Она же и торопила Вовкину маму не тянуть и подать на конкурс в ЦМШ, пока Вовка еще маленький, ибо таланту, как хорошему алмазу, нужна огранка.
Отбор был очень жесткий. Из тьмы желающих поступить в ЦМШ прошли трое - Вовка, Варик (полное имя Вараздат) и Таня Соломина.
- Ты откуда? - спросил Варик на второй день занятий и прострочил, как пишущая машинка, не давая вставить слово: я москвич мы живем в новом доме возле метро Щелковская мой папа заместитель директора по материально-техническому снабжению.
- Я из Витебска, - со скромной гордостью ответил Вовка. - Витебск - это родина великого художника Марка Шагала.
- А что он нарисовал? Ленина рисовал? А Брежнева рисовал? Может быть, Пушкина рисовал?
- Не знаю.
- Чем же он великий?
- Не знаю.
- А у нас дома ковер на стене три с половиной на четыре с половиной.
- Так. Приступаем к занятиям, - прервала разговор Вера Антоновна. Нам предстоит работать вместе долгие годы, и поэтому я прошу вас с первого дня нашего знакомства запомнить мои требования к ученикам. Никакой болтовни на уроках, никаких пропусков занятий без уважительной причины, никакой еды на рабочем месте. Домашние задания должны быть выполнены в срок, все замечания по работе я делаю только один раз, запоминайте и записывайте. Желающих учиться в ЦМШ сотни, и любой, кто не справляется с учебой, будет без всякой жалости исключен. Вопросы есть? - она оглядела маленькую группу холодным и требовательным взглядом. - Вопросов нет.
Вначале занятия с Верой Антоновной были похожи на домашние упражнения. Почти те же этюды Черни, сонатины Клементи и Моцарта, пьесы Чайковского. Однако довольно скоро они стали изучать инвенции Баха.
В их классе "А" было двенадцать человек. Пока проходили арифметику и русский язык, приятели болтали о всякой чепухе или дразнили сидевшую впереди Таньку. Настоящая жизнь начиналась, когда после обеда они шли в музыкальный класс на втором этаже школы. Вера Антоновна оказалась добрейшим человеком и управляла своими подопечными, как хозяйка в большой и разновозрастной семье.
В её хозяйстве было два рояля, несколько стульев и пара канцелярских столов у стены со старыми мраморными настольными лампами образца сороковых годов. Все остальное пространство было предназначено для звуков музыки. Музыка отражалась от стен и выложенного паркетом пола, от высокого потолока и двойных высоких окон.
Обычно, когда троица появлялась в зале, Вера Антоновна еще была занята с другими учениками. Они уходили, Вера Антоновна выуживала малышню из-под роялей, сажала рядом с собой и они играли, играли, играли...Потом приходили ребята из старших классов, малышня снова принималась за свои проказы, но все молча, молча! Вера Антоновна не потерпела бы малейшего шума. Она крутилась с утра до вечера в этом калейдоскопе, не проявляя признаков усталости. Правда, временами, часам к шести вечера она вставала и говорила: "Не пора ли нам поесть сладких пирожков, да и чай не помешал бы". Таню и Варика к этому времени родители уже везли домой, а Вовка, живущий в школьном общежитии, был её частым сотрапезником. За десять лет, проведенных в школе, Вовка съел, наверное, десять тысяч пирожков, и сейчас, лежа в своей комнате на Бикон Стрит, он чувствовал что-то вроде ностальгии по тем московским вечерам и легко вспоминаемому вкусу жареных в масле пирожков с яблочным повидлом, которые в школьном буфете стоили пять копеек.
Этот зал с двумя роялями был его домом и двором, где он играл в свои детские игры. Улицы представляли собой пространство, которое предстояло преодолеть с бабушкой, когда они направлялись к её двоюродной сестре Росе по воскресеньям. Там Вовку тщательно мыли и кормили плотным домашним обедом. По Москве гулять Вовке было не с кем, да и некогда, так что рос он без, так называемого, "свежего воздуха". На летние каникулы его забирали на дачу под Витебском - там свежего воздуха было с избытком. Да еще там был пруд, где всё дачное население купалось, а рано-рано поутру там сидел Славка с приятелями и таскал крошечных карасиков.
- Мне исполняется в субботу восемь лет, - важно сказал Варик, - так мама и папа приглашают тебя и Таньку в гости в воскресенье. Вот наш адрес и телефон. Но взрослых мы не приглашаем. Пусть твоя бабушка и Танина мама погуляют, пока мы будем праздновать. А найти нас очень легко, мы живем рядом с метро Щелковская. - С этими словами Варик сунул записки с адресом своим друзьям.
- Я знаю, как доехать до Щелковской, - ответил Вовка. - Мы туда ездим почти каждую неделю к бабушкиной сестре.
Когда они поднялись на пятый этаж и позвонили, дверь приоткрылась, полная женская рука мягко подтолкнула малышей в прихожую, а взрослым была подарена широкая золотозубая улыбка со словами: "Опаздываете! Приходите через четыре часа".. Бабушка Рая и Танина мама переглянулись и пожали плечами - Ни тебе здрасьте, ни вам спасибо.
Варик сидел рядом с отцом, торжественный и молчаливый, в пиджаке и галстуке, только глазами показал, что узнал своих. Стол ломился от лакомств. Возле стола стоял с бокалом шампанского невысокий седеющий дяденька и по-армянски говорил тост. Мама Варика тоже стояла, всем своим видом выражая восхищение словами тостующего.
- Я хочу добавить несколько слов по-русски для гостей - продолжил дяденька. Дорогой Хачик, дорогая Гаяне, мы гордимся, что ваш сын учится в лучшей музыкальной школе Советского Союза. Я тебе желаю, мой дорогой мальчик, быть всегда первым и никому не уступать первого места. За твой успех!
Тут все гости бурно заапплодировали, а дяденька торжественно осушил свой бокал. Разговор в основном шел на армянском языке, в который время от времени вплетались слова и фразы на русском. Варик ел наравне со взрослыми, а Вовке выставленные лакомства были чужды, он привык к столовской кухне. Когда он долго не ел, у него начинала побаливать голова. Видя, как он вяло ест, бабушкина сестра Рося только руками всплескивала: "Вовочка, если ты будешь так мало есть, то совсем не вырастешь!" Да уж. В восемь лет он выглядел на шесть. Варик был на полголовы выше, а по весу, наверное, в полтора раза больше. Это потом, через десять лет, Вовка дорос до среднего мужского - сто шестьдесят восемь сантиметров. Во фрачной черной паре с блестящими шелковыми лампасами, с черными же носками и лакированными штиблетами, в черной бабочке на фоне белой рубашки он выглядел сейчас вполне представительно. Однако в затрапезе он попрежнему смахивал на подростка.
За столом тосты сменялись тостами, и дети начали томиться. Наконец, перед чаем решили сделать перерыв и раздались настойчивые пожелания имениннику продемонстрировать своё умение. Все встали и сгрудились вокруг пианино. Варик с подчеркнутой серьезностью подкрутил стул, присел к инструменту, еще подкрутил и, дождавшись тишины, исполнил сонатину Клементи. Раздались бешеные апплодисменты и крики "Еще! Еще!". Варик сыграл переложение вальса из балета "Спящая красавица", а потом без перерыва пьесы из детского альбома. В это время две гостьи стали переговариваться. Мама Гайане тут же отреагировала, сказав: "Варик, постой, не играй!" и обрушила на их головы град гневных армянских выражений, вызвавших стыдливый румянец на щеках нарушительниц ритуала. Закончив, Варик встал и низко поклонился на три стороны слушателям. Последнее действо вызвало крики восторга, а некоторые пожилые дамы заплакали в голос от умиления.
- Теперь я хочу послушать друзей нашего сына, - тут отец наклонил голову к Варику и пошептался с ним. - Вова и Таня, пожалуйста.
Вовка, хотя был еще совсем мал, уже осознавал, что праздная публика больше всего ценит те вещи, которые у всех на слуху, - мол, если я узнаю эту вещь, стало быть, я тоже ценитель. Не долго думая, он сыграл колыбельную Арама Хачатуряна, а потом переложение романса Шостаковича из фильма "Овод". Подняв глаза, он увидел жгуче-испытующий взгляд черных глаз мамы-Гайяны. Он даже немного струхнул. Так на него еще никто не смотрел в жизни. Отец-Хачик сказал: "Маладецъ. Маладецъ...", после чего гости вежливо похлопали.
- Теперь очередь Тани, - сказал отец.
Танька стала играть сонатину Моцарта, но гостям эта музыка была незнакома и, к тому же, сколько можно слушать музыку! Едва она закончила, мама-Гайане громко сказала: "Дорогие товарищи, сейчас будем пить чай-кофе со сладким и фрукты", так что на Танину долю выпало совсем мало апплодисментов.
- Ну, как тебе понравился день рождения? - спросила бабушка, когда они входили в метро.
- Все очень много ели и говорили по-армянски. Скучно. А мама Варика носит на себе очень много золота. Они, наверное, очень богатые, да? Там был торт из шоколада такой огромный! А один дядька всё время пил вино и перед каждой рюмкой поднимал глаза к потолку и шептал что-то, наверное, молился... Потом он стал пьяный и пел песни, и плакал.
- Мама, нашего Вовку отобрали для исполнения роли маленького Моцарта. Оденут на него парик и старинную одежду, и он будет играть на клавесине. Говорят, что его будут показывать по телевизору.
- И чему же ты так радуешься?
- Ну как же. Это ведь из класса Веры Антоновны! Вера Антоновна сказала, что это честь для нас...
- А тебя почему не выбрали играть Моцарта?
- Ну, как ты не понимаешь! Вовка маленький, волосы светлые, похож на маленького Моцарта. А я большой, волосы черные, брови у меня тоже густые и черные...
- Нет, ты только послушай, Хачик, нашего сына! Ду хелёкс те анхелк?* Ты думаешь, у них не нашлось бы парика и одежды для тебя? Они могли бы тебя загримировать, и ты стал бы не хуже твоего приятеля Вовки! Я просто не понимаю. Ты так хорошо играешь на пианино, гораздо лучше, чем он. Почему его выбрали, а тебя нет?! Хачик, надо пойти и поговорить с учительницей.
- Слушай, Джанек, я не пойду и тебя не пущу позориться. Ему с этой учительницей еще столько лет учиться, а ты хочешь испортить им отношения. А ты, Варик, должен быть умней. Надо заранее говорить родителям, советоваться надо. Хочешь быть известным, ездить за границу, давать концерты? Хочешь иметь настоящую заграничную машину? Уже сейчас думай об этом.
Профессор Бостонской консерватории Владимир Тюторин возвратился в свой домик в Медфорде, поставил три букета роз в большую вазу, напоминающую древнегреческий кратер, скинул на пол одежду и голышом отправился в душ. Всегда после исполнения сонаты h-моль (си-минор) Листа он чувствовал опустошение после необыкновенного подъема духа. Казалось, что проникновение в музыку гения, растворение в ней производило в нем почти наркотическое действие. Он забывал, где находится, он оставался один на один с музыкой и жил в ней, общался с милыми его сердцу образами, часто бесформенными, но окрашенными в радостные тона, как если бы он плыл в облаках на беззвучном авиалайнере.
Сейчас, пока он стоял под горячим душем, в памяти всплывали прежние его выступления в разных городах мира. Ведь он выступал с исполнением сонаты уже раз сто, не менее. А в первый раз прикоснулся к ней еще в шестнадцать лет, после того как впервые прочел "Фауста". Нет, он, разумеется, слышал до этого и Софроницкого, и Гилельса, и Горовица, но чтение "Фауста" обострило его музыкальное восприятие, отточило понимание музыкальных приемов великих мастеров. Но он давно ушел от иллюстративного подхода к музыке. Как говорил Гёте, "музыка начинается там, где кончаются слова". Владимир не пошел по проторенному пути. Он создал свой мир внутри величайшей романтической поэмы, которую можно было бы назвать симфонией для рояля. Медитации Листа на темы одной из самых древних легенд были глубоки, как бездны космоса. И тема бездны, с которой начинается соната, и первые девять нот, определяющие ткань сочинения были для профессора трамплином, с которого он срывался в бесконечность, каждый раз удивляясь и восторгаясь её многогранности. Его парение гипнотически действовало на публику. Когда он устало откидывался от рояля, в зале несколько долгих секунд стояла священная тишина, которая потом взрывалась криками восторга и неистовым хлопаньем ладоней. Сегодня к нему подошла очень пожилая пара, и старик сказал: "Сэр, я слушал сонату Листа десятки раз, у меня есть записи многих исполнителей. Так вот, я искренне говорю Вам - вы равны в своем мастерстве Владимиру Горовицу, но Вы не повторяете его. Ваше прочтение Листа глубоко оригинально. Спасибо Вам за Ваш труд!"
"Фауст" поразил его когда-то прежде всего тем, что Бог-творец вступает в договор с Сатаной и дает ему добро на эксперименты с доктором Фаустом. Потом, через несколько лет он внимательно читал библию и вновь обратил внимание, что Бог поддается на искушение Сатаны и отдает ему в руки своего верного раба Иова. Он представлял себе сцену, где доктор вынужден играть свою роль, но увлекается и начинает ощущать себя творцом, и границы театра раздвигаются до размеров планеты, и он уходил вслед за Фаустом, и путешествовал во времени, спускался в ад и поднимался к звездам.
Его закадычный друг Варик был более приземлен. Он был очень старателен, дотошно доходил до мельчайших мелочей и мучил Веру Антоновну бесконечными вопросами, но как он ни старался, меньшой друг его неизменно играл не то чтобы лучше, но вдохновеннее, что-ли...Вот, скажем, прошли они все тридцать инвенций Баха. Слушали их в исполнении Глена Гульда, потом пытались подражать. Потом играли их в два рояля, это их увлекало. Особенно интересно было играть трехголосные инвенции, когда рояли перекликаются, поочередно перебрасывают друг другу третий голос.
___________________________________________
*Ты умный или глупый? (армянск.)
Осенью в Киеве им бешено апплодировали, хвалили. А потом Вовка один играл десятую прелюдию из хорошо темперированного клавира, играл широко, размашисто, выделяя высокие ноты, и многие видели то, что видел он - высокие своды величественного храма, в которых вьются, словно ласточки, тонкие женские голоса. Варик слушал его вместе со всеми и, несмотря на свои тринадцать лет, уже отчетливо понимал, что так ему не сыграть. Вот Танька играла почти так же, как Варик, даже слабее, но он считал ниже своего мужского достоинства сравнивать себя с нею.
В Москву возвращались с красивыми грамотами на двух языках. Текст у всех был одинаков: Имя, Фамилия награждается за участие в музыкальном фестивале... Варик ревниво сверил грамоту с Вовкиной - никакого отличия. "Значит, я не хуже," - подумал он и успокоился.
Через неделю пошли гулять в Измайловский лесопарк. Земля была устлана опавшими листьями клена. Вовка нашел большой яркокрасный лист и торжественно заорал: "Вараздат Саркисов награждается за участие во всемирном фестивале искусств в республике Мозамбик почетной грамотой и жареной левой ногой французского посла". Варик разыскал желто-лимонный лист и тоже заорал: "Владимир Тюторин награждается большим золотым кленовым листом вместо фигового, потому что фиговый лист не может прикрыть весь его огромный позор!" Тут они упали друг на друга в пароксизме смеха и стали кататься по траве.
Однажды они здорово разозлили Веру Антоновну. Вовке пришло на ум сыграть в четыре руки с Вариком "Интернационал", причем себе взял басовую партию. Варик прилежно начал лепить партийный гимн и вдруг обнаружил, что его кореш в такт с ним наяривает "Мурку". Они начали играть всё громче и громче и хохотать. Вера Антоновна вбежала в зал побледневшая и крикнула: "Прекратите немедленно!" Ребята с удивлением оглянулись, а она громким театральным шопотом произнесла: "Вас из-за этой шутки из школы могут выгнать! А как мне достанется! Это же издевательство над коммунистами!"
- Кто это придумал? - спросила она, немного успокоившись.
- Это я виноват, простите, Вера Антоновна, - ответил Вовка.
- Ребята, если бы вы могли понять, как жестока бывает жизнь, как за анекдот людей отправляли в тюрьму и там расстреливали. Наверное, вы слышали от старших о сталинских репрессиях.
- Но сейчас ведь не так, - пытался отспорить свое Вовка.
- Я запрещаю вам заниматься подобными глупостями здесь, в стенах школы и не советую пробовать свое остроумие подобного рода на людях. Ясно?
- Ясно.
Дома Варик не удержался и рассказал о случившемся маме-Гайяне.
- Ты только послушай Хачик, что его дружок вытворяет. Его выгонят из школы, попомни мои слова! Но мне наплевать на него. Пусть катится в свой Витебск. Но он поломает карьеру нашего сына! Сыночек, сядь и выслушай меня. Мы с отцом столько сил потратили, чтобы устроить твое будущее. Ты будешь знаменитым музыкантом, будешь давать концерты в разных странах, у тебя будет много денег. Так неужели ты хочешь из-за глупости твоего дружка всё это потерять! Перестань с ним дружить, найди другого товарища.
Варик был послушным сыном и, кроме того, он очень любил свою маму. Ему было неудобно подойти к Вовке и сказать, что все, мол, между ними кончено. Поэтому он решил, что будет делать вид, словно ничего между ними не произошло, но всё время будет держать с ним ухо востро, дабы не втянул его беспечный и веселый Вовка в какую-нибудь рискованную игру.
Незаметно пролетел еще один год и в один прекрасный день Вера Антоновна сказала: "Всё, мои дорогие мальчишки. Я вас научила всему, чем владела сама. Осенью вы начнете учиться в классе профессора Комаровского". Варик стоял и молча смотрел на учительницу, а Вовка подошел к ней, склонился к её руке и поцеловал. "Вот нахал! - подумал Варик. - Насмотрелся разных фильмов и целует руку женщине, как взрослый мужик".
Теперь друзья встречались только в общеобразовательной школе, даже сидели не вместе, как раньше. Вовка сел с Таней и всячески развлекал её и отвлекал от занятий. Таня чудо как похорошела, обогнала в росте Вовку, обзавелась дамскими принадлежностями и стала применять, правда, весьма осторожно, косметику. Но на недомерка Вовку смотрела с симпатией и с удовольсвием смеялась его бесконечным проделкам, а с Вариком была любезно безразлична, почти холодна. Возможной причиной охлаждения был годовой давности разговор, когда они втроем пошли на очередной день рождения к Вите Старикову. Заговорили, какой народ талантливее, и Варик стал говорить, что самые талантливые во многих искусствах, конечно, армяне, что армяне - почти самый древний народ на земле, самый искусный в строительстве, что армянской письменности три с половиной тысячи лет. А русские получили грамоту из рук болгар всего тысячу лет назад. Под конец он сказал, что гордится своей национальностью. На это Танька резанула, что гордиться этим так же глупо, как цветом волос или глаз, ибо дано это от родителей и ничем не заработано. А Вовка сказал, что у евреев одна из молитв к Господу начинается со слов: "Благодарю тебя, Всевышний, что ты создал меня евреем", а мусульманин благодарит Аллаха, что Тот создал его мужчиной, а не женщиной, так что Варик должен благодарить Бога дважды.
- Этого не может быть - сказала Танька. - Три с половиной тысячи лет назад никакого Христа еще и в помине не было. Эх ты! Даже не знаешь, какому Богу поклонялись древние армяне!
Когда они пришли в гости, Танька наклонилась к Вовке и прошептала:
- Какой всё-таки твой друг Варик надутый, прямо противно на него смотреть. И с чего ему надуваться, скажи?
- Он не надутый, а раскормленный. Очень любит хорошо поесть, - тихо ответил Вовка и они посмеялись.
А Варик ревновал. Он сидел в классе рядом с Надей Милославской впереди и время от времени слышал сдавленное хихиканье Таньки. Не то, чтобы он был в неё влюблен. Нет. Но Надя была плоской, как гладильная доска, с неопрятно свисающими прядями русых волос над большим выпуклым лбом, с тонкими бескровными губами и вообще была занудой. Время от времени она молча смотрела на Варика широко расставленными серыми глазами, но он всегда при этом старался не встречаться с ней взглядом. Ему нечего было ей сказать, да и не хотелось. Про себя Варик звал Вовку везунчиком. Почему? Он бы и сам затруднился дать ответ. Везунчик-попрыгунчик и всё.
Еще один предмет ревности заключался в том, что у Вовки всегда были деньги. Мама присылала. И не спрашивала отчета, на что потратил. А Варику мама-Гаяна давала рубль в день, утверждая, что лишние деньги ему ни к чему. Он одет, обут и накормлен. Как-то Варик рассказал ей, что Вовка купил бутылку вина и, как оказалось, себе во вред. Теперь, когда он просил денег, мама спрашивала: "Зачем? Вино покупать? Ах, ты хочешь подарок сделать! Какой? Кому? Ладно. Пойдем вместе в магазин и выберем подарок". Варик и робел, и злился, но переупрямить маму не мог. Волей или неволей он становился Вовкиным должником, когда они небольшой компанией отправлялись в кафе или в кино, и Вовка широким жестом покупал девчонкам мороженое и соки. В результате Варик стал экономить на ежедневных расходах. Мама-Гаяна по временам проверяла карманы и сумку Варика, и он это знал. Поэтому он сделал себе тайник в ванной комнате, где одна из плиток неплотно прилегала к бетонному полу. Он обменивал мелочь на бумажки, а бумажки завертывал в полиэтиленовый пакетик и клал под плитку. Постепенно, постепенно рыжеватые рублевые купюры превращалась в красную десятку. Это уже были деньги, настоящие деньги. Он заходил в ванную, открывал кран и быстро лез в тайничок. Созерцание денег грело его. Он представлял себе, как он спокойно заплатит за всех в кафе, но до дела так и не доходило. Тогда Варик стал записывать, сколько он съел и выпил за Вовкин счет. Он решил, что сразу отдаст ему, когда долг дойдет до десяти рублей. И вот, наступил день, когда он отозвал Вовку в сторону и сказал, что хочет с ним расплатиться за угощение. Он протянул Вовке десятку, но тот вскричал: "Варик, как тебе не стыдно! Мы же друзья!" И Варик, пожав плечами, сунул десятку в карман и не без удовольствия. Во-первых, он показал себя порядочным человеком, а во-вторых, десять рублей могли еще пригодиться в другой раз.
Между тем, сложность музыки всё возрастала. Труд, вложенный в ремесло, дал добрые всходы. Вот уже они исполняли на двух роялях концерты Рахманинова - за одним роялем Варик, а за другим - профессор Комаровский. Однажды Варик услышал из-за приоткрытой двери, как профессор обсуждает с Вовкой тонкости музыкальной ткани и почувствовал, что Комаровский говорит об оттенках и сложностях исполнения совсем не так, как с ним, Вариком. Профессор общался с Вовкой, шутил, и оба они посмеивались, как два равных партнера в Музыке, а с Вариком профессор вел себя покровительственно, хотя и доброжелательно. Коллега Комаровского, профессор Габбе внезапно скончался, и Комаровскому пришлось взять себе его группу, так что на школьников времени не осталось. Их стали распределять по другим профессорам, и тут мама-Гаяна придумала ловкий ход. Она выяснила с помощью Варика, кто из них пользуется наибольшим авторитетом, и Варик стал напрашиваться к ним на консультации. В конце консультации Варик клал на рояль конверт с десятью рублями, что для малоимущих профессоров было отличным подспорьем. Ни один из них не отказался. А мама-Гаяна сказала Варику, что для успеха никаких денег не жалко.
В то же время Вовка никому ничего не платил, да и не было у него денег. К концу месяца он растрачивал родительские двадцать рублей в пух и прах. Профессора занимались с ним с удовольствием и не жалели на него времени. Вовка в свои шестнадцать лет был взрослым, самостоятельным, с чувством юмора, начитанным и одержимым неким бесом богемности, который заражал весельем опекающих его профессоров.
...Профессор Владимир Тюторин вернулся из консерватории несколько раздраженный. Его бесконечные гастроли начали беспокоить его коллег и неожиданно заварилась большая свара в маленьком коллективе. Его упрекали в том, что он отдает мало часов учебному процессу. И, конечно, с оргвыводами - такие гастролирующие профессора нам не нужны. Заведующий кафедрой профессор Мак-Диллон был на его стороне, так что бунт на корабле вскоре затих, не успев набрать силу, но смотреть в глаза некоторым коллегам было весьма противно, а политес соблюдать приходилось. Американцы терпеть не могут нарушений правил приличия. И отчего люди так ревнивы к чужому успеху везде и всегда. Казалось бы, рояль под рукой. Сиди и твори. Ищи! Изобретай! Так нет. Голова занята тем, как бы посильней подгадить ближнему своему.
Вот так же было и с Вариком. Готовились к выпускному экзамену. Это вам не химию с физикой сдавать, где весь текст на трехстах страницах. Водород плюс кислород реагируют с образованием воды. А в музыке всё наоборот. Надо так работать, чтобы твоя личная вода разложилась на водород и кислород. Вот тогда тебя поймут и оценят! И Варик, и Вовка, и Таня и еще девять человек из их класса трудились день и ночь. Варик брал уже по две консультации в день.
Вовка напряженно думал над своей выпускной программой. Гвоздем программы должно было стать исполнение 32 сонаты Бетховена (опус 111). Эта соната, как ему казалось, вобрала в себя жизненный опыт композитора, а опыт говорил, что жизнь - штука трагическая, и колокольный-погребальный звон второй части сонаты провожал мятущуюся душу... Но просветленный страданиями человеческий дух в конце концов торжествует над скорбью...
Вовка видел за год до того фильм Феллини "Амаркорд" и восхитился гением режиссера, который показал, как из мельтешения, из пены и проказ, из трагикомедии итальянского фашизма подростки выходят поумневшими, поврослевшими, чтобы приобщиться к самой банальной истине - жизнь продолжается! И вот, последние кадры: сидит на позабытом кем-то стуле одинокий слепой гармонист и наигрывает сам себе грустную песенку. Все уже разъехались, разбежались по своим делам после свадьбы (местной красавицы-шлюшки с легионером). Ветер несет по опустевшему пляжу обрывки бумаги, кругом становится тихо и спокойно, только море несет свои волны, как оно несло их миллионы лет назад, и так до новой встречи с жизнью, до нового мельтешения и суеты, и так далее до бесконечности. Вот это Вовка тоже хотел показать в конце второй части сонаты.
Программа выпускного экзамена была большая с обязательным исполнением прелюдиии и фуги Баха. Дальше был свободный выбор, и Вовка играл один из полонезов Шопена, "Этюд-картину" Рахманинова и "Бассо остинато" Щедрина. В комиссии сидели всё знакомые лица - профессора консерватории и школьное начальство - всего двенадцать человек. Вовка трудился, как каторжный - и не зря! Поставили ему пять с плюсом.
У Варика исполнение было безупречным, и комиссия поставила ему пять. И всё было бы хорошо да ладно, если бы Вовка не похвастался, что у него на плюс больше. Этого Варик уже просто не мог стерпеть. Вовкин успех отравил ему радость собственного. Читатель, наверное, уже забыл того, средних лет, дяденьку, который говорил тост на восьмилетии Варика. А звали его дядя Ашот и работал он в министерстве культуры в должности управляющего всеми консерваториями ныне бывшего СССР. Зачем ими управлять из одного-единственного кабинета, хотя бы и в столице Москве, я вам растолковать не смогу. Равно как я не понимаю, что именно этот человек делал в своем кабинете, огражденный от посетителей секретаршами. Что-то он подписывал...или не подписывал, кого-то держал и не пущал.
Варик позвонил ему втайне от мамы-Гаяны.
- Дядя, - сказал Варик. - У меня есть друг, который на самом деле мне хуже кровного врага. Он втерся в доверие к нашим профессорам и очернил меня с головы до ног. Я узнал это совершенно случайно, не спрашивай, как. Они, несмотря на его черную подлость, не могли не поставить мне пять на экзамене, но я думаю, что этот подлец будет мешать мне жить и в консерватории. Дядя Ашот, дорогой! Защити меня от этого гада. Я не знаю, как. Тесно нам вдвоем на этой земле!
- Я должен хорошо подумать, мой мальчик, - ответил дядя.
И он действительно хорошо подумал.
Вовка шел на экзамен со спокойной уверенностью. Состав комиссии был тем же, только сидели они на балкончике прямо над абитуриентом, так что они его прекрасно видели, а он их не видел, да и разглядывать было некогда. Вступительный экзамен отличался тем, что на каждого поступающего отводилось органиченное время и потому в любой момент сверху могли громко сказать: "Достаточно!" Особенно не разгонишься. Если за три-пять минут не собрался, где-то напортил, потом не поправишь. Вовка играл те же вещи, что и в школе. Довольно быстро его поблагодарили, и он ушел вполне довольный собой.
Вот тут-то и произошло событие, прямо скажем, неординарное. Незадолго до окончания экзаменов на балконе возник дядя Ашот, который жестким тоном предупредил комиссию, что все протоколы, включая копии, должны быть переданы ему. Ну кто же в комиссии не знал управляющего делами всех консерваторий ныне бывшего СССР! Раз велят - исполняй! Спустя полчаса протоколы исчезли в объемистом портфеле, а спустя еще три минуты дядя Ашот уже ехал в свой кабинет на персональном автомобиле.
Списки с оценками вывесили, как всегда, на следующее утро. Вовка не спеша приблизился к возбужденной толпе перед списком счастливчиков и несчастливчиков и рассеянно глянул вниз, где теснились последние буквы русского алфавита. То, что он увидел, настолько огорошило его, что сначала он даже не понял, подумал, что у него что-то неладно с глазами. Напротив его фамилии стояло "неудовлетворительно". Как это могло случиться! Он играл ничуть не хуже, даже лучше... Он побежал на второй этаж, на третий, попытался связаться с кем-либо из профессоров, но никого не застал, а секретарь приемной комиссии на все вопросы отвечала: "Не знаю, я ничего не знаю. Обратитесь завтра к председателю приемной комиссии". К кому может обратиться парень, которому едва исполнилось восемнадцать лет? - Конечно, к маме. Он застал её на работе и услышал: "Я выезжаю к тебе. Ничего не предпринимай без меня".
Прямо с Белорусского вокзала они отправились в консерваторию. На сей раз им повезло, навстречу им спускался профессор П.Он с преувеличенной радостью поздоровался с пришедшими, но сказал, что очень, очень торопится.
- А знаете ли вы, что Володе поставили два по специальности? - в упор спросила мама.
Профессор П. сделал слишком уж изумленное лицо и сказал: "Этого не может быть!"
- Я тоже так раньше думала, - ответила мама, может быть, чересчур резко.
- С этим нужно разобраться, - вяло отреагировал профессор и тут же заторопился - Я, я к сожалению, оч-чень спешу.
Встреча с профессором Комаровским мало чем отличалась от предыдущей, а когда они попытались поговорить с самым заслуженным - профессором Брауде, тот только глубоко вздохнул и развел руками. Оставалось одно - идти на прием к управляющему всеми консерваториями в министерство культуры. Два часа они просидели в пустой приемной, пока А.Х. Вартанян говорил с более важными людьми, а секретарши полировали ногти и, не стесняясь присутствующих, обменивались впечатлениями о недавней вечеринке. Наконец, их впустили в огромный кабинет, и пожилой человек в кресле, не предложив им сесть, спросил: "Ну, что там у вас?"
Мама быстро и толково объяснила, что произошло недоразумение. Её сын был отличником и на выпускном экзамене в ЦМШ получил пять с плюсом. Она могла бы понять, если бы ему поставили "хорошо"...но "неудовлетворительно"?! Вот, профессор П., который был в приемной комиссии, сказал, что этого не может быть!..
- Вы знаете, уважаемая ммм...эээ. (он не знал, как зовут посетительницу). Я ведь не музыкант. Я чиновник, который следит, чтобы учебный процесс в консерваториях был обеспечен всем необходимым. Вмешиваться в дела комиссии я не хочу. Если произошел досадный случай, надо попробовать еще раз, на следующий год. Вы ведь не из Москвы? Ах-ха, из Витебска?.. Вот и поезжайте в Белоруссию, и пусть ваш сын постарается поступить там. На Московской консерватории свет клином не сошелся, как говорится.
Круг замкнулся. Нужно было срочно ехать в Минск, потому что подходил срок осеннего призыва в армию. Вовка ехал в самом унылом настроении. Еще бы! Судьба приложила его ни за что, ни про что мордой об стол. Оба они, и мать и сын отлично понимали, что правды они не добьются, а синяков и шишек набьют себе выше крыши. Это в сказках правдоискатель борется и борется, пока не одолеет Зло, но в сказках Зло и не думает скрываться. Оно говорит: вот Я во всей красе! Попробуй тронь! А высокое должностное лицо, совершившее уголовное деяние, скрывается от справедливой мести, прячет концы в воду. Попробуй ухвати егo.
В Минске к Вовке отнеслись хорошо, посмотрели его аттестат и, пользуясь всегдашней практикой оставлять для опоздавших талантов щелку, устроили прибывшему соотечественнику экзамен, восхитились и, дружно и быстро подписав все документы, переслали их в министерство культуры Белоруссии. Ответ начальства был для дирекции консерватории совершенно обескураживающим. Предписывалось ныне и впредь не менять число принятых абитуриентов. Вызвали злосчастного Вовку и, покаявшись и сославшись на неожиданный новый циркуляр, вздохнули и посоветовали поступать к ним на следующий год. Да,...длинные были руки у дяди Ашота, длинные. Вспомнил Вовка, как они переиначивали патриотические песни: "Будет людям счастье, счастье на века. У Советской власти длинная рука!"
Однако времени на раздумье оставалось мало. Или он получал помощь от знакомых, или шел в стройбат с осенним призывом. Слава Богу, есть еще добрые люди, хотя их мало. Один из последних учеников великого Якова Флиера, сам прекрасный музыкант и профессор консерватории направил Вовку к директору музучилища С. с наилучшими рекомендациями. Тот принял Вовку сразу на четвертый курс (последний) и добился в военкомате отсрочки от призыва в армию. Работать Вовка умел. За один год он сдал на концертмейстера, артиста камерного ансамбля и педагога. Хороший у него получился диплом. Право, хороший. А еще он успел за год стать победителем республиканского конкурса.
- Владимир, миссис Бёрч очень заинтригована тем, что вы служили в Советской армии! - прощебетала мисс Сейссон, аспирантка Вовкиного коллеги, приехавшего сюда лет пятнадцать назад из Сиэтла.
Сейчас в разгаре было стандартное весьма популярное "party" , когда американцы громко и много говорят, еще громче смеются, запивая переслащенные до зубной боли торты литрами Пепси, Джинджера и других безалкогольных напитков. На кафедре всем было известно, что Вовка приехал из России. Его достаточно стремительная карьера привлекала внимание окружающих женщин, хотя в мужья они скорее выбрали бы американца и человека с положением, который обеспечивал бы семью и жену акциями солидных компаний. Но всё-таки.. пианист - и служил в Советской армии!
Профессор Тюторин, желая посмешить дам, рассказал несколько эпизодов, как он в составе музыкального взвода надевал после шести вечера зеленый "бархатный" пиджак и с другими бойцами из музкоманды ехал в центр Москвы учить офицеров бальным танцам. Дамы смеялись, щебетали и находили Владимира очень, очень занятным. Нет, что касается зеленого "бархатного" пиджака и обучения офицеров, Вовка говорил дамам чистую правду, хотя и не всю. Но несокрушимую и легендарную, можно узнать, только послужив там. Интеллигентные дамочки просто ничего бы не поняли, да и мужья их впридачу тоже. Да еще обвинили бы Вовку в несусветных выдумках. Как всё просто: такого не бывает, потому что такого просто не может быть! Всё может быть. Всё, что написано в "Архипелаге" и сверх того. Знал дядя Ашот, куда убирал конкурента своего ненаглядного Варика.
Их долго вели коридорами мимо дневальных, воняющих хлоркой солдатских уборных, каптерок, потом завели в огромную человек на сто двадцать казарму с черным от времени потолком, скомандовали "Стой! Напра-во!" - и они оказались перед многоглазым, стоустым чудовищем, которое не скрывало своего желания поразвлечься за счет новоприбывших. В помещении, несмотря на огромность, стояла вонь дрянных сапог, дешевых сигарет, потных тел, нечищенных ртов и того газа, которых гуляет в кишках военнослужащих от рядового до холостого старлея по причине некачественной пищи, на которой жиреют все интенданты огромной Русской империи, потому что они её не едят.
Ох, как не хотел Вовка идти в армию! Предчувствовал, что будут бить, издеваться. Ведь он был мелким, щуплым, уже немного сутулым, да еще в очках. Слава Богу, его еврейские корни со стороны бабушки не проглядывались, а то бы били по пятой графе тоже... Но это всё тогда маячило в перспективе, а пока он водил, как лиса, по своим следам несчастного военкома, который публично орал у себя в кабинете, что он этого Тюторина погонит малину собирать на Шпицбергене! И почти военком его уже и загнал, но тут подоспел всемирно известный конкурс имени Ферруччо Бузони в Больцано, в Италии, и наш Вовка оказался в числе подающих надежды на призовое место. Опять на год отстрочка от армии! Уж он не потерял этот год даром. В Мозыре он взял первое место на конкурсе молодых исполнителей. Сама Ирина Архипова, царственно улыбаясь, вручила ему диплом и премию Ленкома. Двадцать пятого апреля они дали заключительный концерт, после чего от души напились и завалились в поезд в полувзвешенном состоянии, что, как известно, способствует борьбе с атомной радиацией. Они этого, может быть, и не знали, но отметим факт, что на сотом километре их догнало облако, образовавшееся в Чернобыле, а радиация против водки бессильна!.. Наверное, все-таки радиация подействовала, потому что в ту же ночь Вовка решил, что будет поступать сразу в две консерватории - Московскую и Минскую. Правда, надо туда-сюда мотаться, экзамены сдавать, но это неважно. Вытерпит!
А пока он начал готовить программу к Всесоюзному конкурсу пианистов и надеялся, что в случае призового места поедет в Италию. И опять мрачная тень дяди Ашота встала над его дорогой, и заслонила солнце удачи. Он взял третье место. Это было вполне справедливо. Первое тогда взял К-в. Совершенно гениальный мужик. А как же не гениальный! Он по слуху выучил транскрипции Листа в исполнении великого Владимира Горовица, потому что в печати они не выходили. И так исполнял, что слава о нем докатилась до самого Горовица, и тот, пораженный искусностью К-ва, пригласил его к себе в гости... Да...А третьего места оказалось на сей раз недостаточно, чтобы ехать в Италию. Поражающий своей толщиной не менее, чем игрой господин Петров был хорошим знакомым дяди Ашота и, когда сидел в жюри, сделал всё возможное, чтобы Вовка не получил второго места. А потом вышел циркулярчик из министерства, что из троих призеров в Италию поедут в этот раз только два, ввиду недостаточного финансирования культурной программы в настоящем году.
И вот теперь Вовка снова решил брать приступом Московскую консерваторию. Сопоставив расписание экзаменов в обеих консерваториях - Минской и Московской с расписанием поездов Минск-Москва, он теперь спал в поезде "туда" или "обратно", а утром являлся на экзамен. Всё было бы хорошо, если бы в СССР соблюдался график движения поездов. Когда Вовка с блеском преодолел экзамены по специальности и теории музыки и оставалось лишь написать сочинение, проклятый поезд опоздал, и Вовка появился в Москве в экзаменационном зале с опозданием на час. Служба дяди Ашота тут же донесла о случившемся и, несмотря на ходатайство самого Мержанова, Вовку не допустили писать сочинение. Пора было ставить крест, а лучше - большой осиновый кол на Московской консерватории.
Его не забрали в осенний призыв, сразу после поступления и это было благом. Но он знал, что его обязательно заберут после первого курса. В связи с Чернобылем требовалась дополнительное солдатское мясо, чтобы заткнуть молодыми жизнями глотку Молоху, родившемуся накануне светлого праздника Первомая. Военкомы мели всех подчистую. Никогда еще в армии не было столько призывников-филологов, -философов и -музыкантов. Студентам-технарям было куда как лучше. У них были выпускающие военные кафедры, в армию из институтов попадали единицы, да и то в звании младших лейтенантов.
Его школьная подружка Таня разыскала для него телефон Главного военного дирижера Московского оркестра академии бронетанковых войск имени Малиновского и объяснила, что в письме-запросе должно быть указано, что оркестру требуется именно пианист Тюторин и никто другой. Вовка дозвонился до Главного и смог поговорить с ним, и получить согласие, но время шло, а к военкому, который имел зуб на Вовку, запрос так и не приходил. Учебный год кончился, и Вовка стал прятаться от повестки, всё ждал спасительного запроса. Не дождался. Однажды осенним утром его поймал на ступеньках общежития посланный из военкомата и в присутствии милиции заставил расписаться, что ему надлежит 11 ноября 1987 года явиться на призывной пункт по адресу.... С вещами.
Повезло Вовке или не повезло? - Вот в чем вопрос. Он не стал калекой, слепым учителем музыки, не оглох, его не возили парализованного в коляске. Значит, ему повезло! А могло не повезти. В то время, как страна находилась в полной прострации, не зная, куда идти, генеральный штаб намечал планы глобальной атомной войны с использованием новейших достижений космической техники. По этому поводу генералы решили убраться из центра Столицы в район поселка Домодедово и там зарыться под землю, чтобы сохранить в случае атомного удара в целости и сохранности "мозг" армии. Организация нового лежбища-убежища проводилось в обстановке строжайшей секретности и, наверное, поэтому для рытья глубоких траншей, куда предполагалось прятать кабели связи, использовали не эскаваторы и бульдозеры, а солдатские руки с лопатами.
...- Рота, подъем! - Они вскакивают, как сумасшедшие, натягивают галифе, сапоги, главное, как следует закутать ноги, не сбить бы портянку на бегу, потом с натертостью намаешься. Мамины толстые носки деды отобрали на второй день. Два километра бегом. Сержанты бегут рядом. Если кто споткнется, тут же толкают в спину, чтобы больнее приложился. Далеко позади всех пыхтит толстый, с нездоровой бледностью боец Федюкин.
- Рота, стой! - командует помкомвзвода Горячев. - Отжиматься! Пока этот боров не подбежит, всем отжиматься!
Все, тяжело дыша и проклиная Федюкина, отжимаются от ноябрьской холодной грязи. Наконец, Федюкин подбегает. Младший сержант Виногоров бьет его кулаком в живот, чтобы сбить дыхание. Федюкин со стоном падает.
- Рота, бегом! - вновь командует Горячев.
Все бегут до следующего окрика, чтобы снова отжиматься. Пытка продолжается добрых двадцать минут и так каждое утро, каждое утро.
Каждый день многочасовое рытье траншеи. Она тянется зигзагами через всё поле и днем, если взглянуть с караульной вышки, кажется злобной ухмылкой земли, уставшей от людских безобразий. Схватывают первые морозы и рыть траншею становится всё труднее. Дожди выливаются в выкопанное пространство и приходится стоять с ледяными мокрыми ногами. Вовка чувствует, что что-то неладное творится с руками. С каждым днем всё больнее кидать совковые лопаты с мокрым грунтом. Боль не проходит и ночами, будит. Ходил в лазарет, просил помочь. Медсестра пощупала, помассировала руки, узнала, что пианист, посетовала, дала цитрамон, авось поможет... Не помогло.
Блом-м-м! Этот странный звук огромной раскалывающейся венецианской чаши синего стекла снился ему потом много лет. Этот звон имел продолжение в высвисте мчащегося экспресса, который тащил его сквозь непроглядную ночь уходящего сознания. А перед этим была короткая сценка, в вероятность которой он иногда даже отказывался верить. Его позвали из группы дедов и спросили:
- Эй, салага, иди сюда. Деньги есть?
- Нет
- Что ж мама тебе не шлет? Нехорошо это. Нам выпить надо, а у тебя денег нет.
Вовка пожал плечами:
- Когда пришлют из дома, я вам дам.
- Ну, ладно, - сказал один из них, Леха Смелый. - Раз денег нет, возьми-ка мои портки и постирай.
- Понял - ответил Вовка. - Раз ты сильнее меня, значит я должен стирать твои портки. Но я тебе стирать не буду.
- Слышали? - обращаясь к товарищам, спросил Леха и лениво поднялся с кровати. - И денег у него нет, и стирать он не согласен...
Вот тут раздался такой звук, как будто лопнула большая чаша. Она была пронзительно синей и с изысканнейшими узорами...Он очнулся в медсанчасти. Сестричка сказала, что он неудачно упал и сломал себе очки и переносицу, а еще он ударился губой об пол и зубом пробил губу насквозь, но её уже зашили...Да, еще...Позвонили его родителям. Мама скоро приедет.
Мама Вовкина была человеком с характером, членом партбюро большого оборонного завода. Она приехала в Домодедово и прямо пожаловала домой к начальнику батальона, где служил Вовка.
- Я Тюторина, - сказала она начальнику. - Я мать солдата, который имеет несчастье служить во вверенном вам батальоне. Я не стану разбираться, кто его избил и за что, но если с ним еще раз произойдет подобное, я вас лично предам суду. Обещаю вам это, как член партии и заместитель начальника партбюро нашего почтового ящика.
И такая сила убеждения лилась из глаз матери, что тертый военный калач поверил, что она его посадит, и после её ухода вызвал к себе командиров рот и устроил им хорошую головомойку, а когда дошло до Вовкиного командира роты, тот вызвал группу дедов для душевной беседы и сказал, что долго разбираться не будет, а сделает любого из них инвалидом навечно, если они еще раз пальцем дотронутся до Тюторина.
После Вовкиного возвращения в роту некоторые из прихлебаев, которые всегда находятся рядом с сильными, пытались поддразнить его, что вот, мол, мамочке пожаловался, но Вовка отрезал, чтобы они передали своим хозяевам, что он, внучатый племянник Дмитрия Фурманова, никогда чужие сраные портки стирать не станет, даже если его изрежут на куски.
Служба продолжалась. Вынужденный перерыв в рытье траншеи пошел на пользу рукам. Врач из санчасти дал Вовке освобождение на три недели, и он занялся музыкальным хозяйством роты. В наличии были синтезаторы, аккордеон, домра, барабан, две трубы и туба. Оказалось, что некоторые из ребят умеют держать трубу, один неплохо стучит на барабане, а Вовка взял на себя тяжелую тубу для игры перед батальоном. Он быстренько расписал партии для инструментов и вскоре они уже во-всю в свободное от занятий время наяривали переложения песенок Раймонда Паулса, всяческие поппури, а для начальства выходили играть гимн Советсткого Союза и марши во время прохождения батальона по плацу. Самое интересное, что немудреная музыка, которую организовал за считанные недели Вовка, привлекла к нему все солдатские сердца. Однажды даже дед Лёха подошел к нему и сказал:
- Слушай, салажонок, я тебе, как мужик мужику говорю - прости за то, что тогда вышло. Если можешь, конечно. Не знал я, что ты такой клёвый парень.
И Вовка без иронии ответил:
- Простить постараюсь, хотя помнить буду до конца жизни.
Между тем, где-то в недрах Московского военного округа оживилась идея провести музыкально-хоровой конкурс под символом "Когда поют солдаты" подобно тем, что были так распространены после войны и пользовались даже благосклонным вниманием партии и правительства. Вовка со своим маленьким джаз-бандом был признан самым лучшим и послан в Москву завоевывать для родной части приз. И они сделали это, обойдя лощеных столичных военных музыкантов. Вовка возвращался в часть победителем и получил грамоту от начальства.
Фортуна есть богиня удачи. То ли она любит удачу, то ли её удача любит, но приход Фортуны часто бывает ослепительно изобилен, что за игровым столом, что в поиске сокровищ, а что и в чисто житейском везении. В дополнении к триумфу пришел вдруг запрос из Московского оркестра. Где валялся полгода, одному Богу известно.
На прощание с Вовкой добрая половина роты вышла на крыльцо казармы, а комвзвода лейтенант Щеглов сказал:
- Ну, давай, сынок, расти. Помни о родной части, которая дала тебе путевку в жизнь.
- Сынок!! - он и сейчас, в Бостоне зло усмехнулся. - Какое ласковое слово - сынок!
Память высветила, как они бегут с автоматами, с полной выкладкой в серой пелене мартовского утра, дыхания не хватает, пот застилает глаза. Подъезжает на "козле" лейтенант Щеглов и участливо так спрашивает:
- Ну что, тяжело, сынок?
Вовка сдуру и ляпает:
- Очень... тяжело...
- Ну, на тебе еще и мой автомат, чтобы было легче. Цепляй, цепляй - и вперед!
А через километр снова подъезжает:
- Ну как, сынок, тяжело?
Тут уж сообразил и из последних сил гаркнул:
- Никак нет, товарищ лейтенант! Легко!
- Ну, вот и молодец! Давай мой автомат! Спасибо, что донес!
Новые казармы в центре старой Москвы в Лефортове показалась Вовке санаторием. Комната на шесть человек. Мягкие пружинные кровати. Отдельная спальня для воспитанников, ребятишек 14-15 лет. Много сверхсрочников, лет под тридцать. Приходили рано утром, переодевались в военную форму, играли, что велят, а вечером аккуратно развешивали мундиры на плечики, начищали сапоги и со спокойным достоинством возвращались домой, к женам. Дедовщиной и не пахло.
Работа была непыльная. По утрам отпевали усопших генералов. Кто бы мог подумать, что со времен Отечественной войны их столько накопилось! Сплошным потоком шли гробы из Афганистана. Тут уж Вовка насмотрелся сквозь прорези своей тубы на людское горе. И в такт хрипению тубы, как кровь, подаваемая толчками сердца, звучало: Та-та-тата - тита-тита - та-тата...
Утренняя печаль сменялась деятельными полуденными часами, когда готовились к выступлениям в Центральном Доме Советской Армии. Вечером надевали зеленые "бархатные" пиджаки и отправлялись играть польки и полонезы. Обучение высших офицеров бальным танцам проходило три дня в конце недели...
Сейчас, на берегу Атлантического океана профессор Тюторин вспоминал своё исполнение священного гражданского долга в Московских казармах даже и с нежностью. Была при всех нагрузках и перегрузках - скажем, надувать на морозе тяжеленную тубу, чувствуя, как мерзнет спина и особенно конечности - особая легкость и беззаботность существования. Голова не болела, что будешь завтра есть, во что оденешься, где будешь спать. Отдудев своё, он получал увольнительную и ехал в знакомое, ставшее почти родным Измайлово в семью троюродной тетки, дочки бабушки Розы. Там его ждал ароматнейший чай с закусками, ненавязчивый разговор с людьми, которые его любили и которых любил он, и книги, масса интереснейших книг. Старшие были просто помешаны на художественной литературе. Вовка выбирал книги, усаживался в глубокое красное кресло, и его оставляли одного. Это счастье длилось почти полтора года, перемежаясь и умножаясь радостью от посещения концертов.
Пока Тюторина парили в армии, Варик упорно лез к вершинам мастерства. Он работал, как вол, но опекавший его профессор Трахтенберг всё был недоволен. По мнению профессора, у Варика в игре доминировало что-то неодушевленное.
- Что он делает из Шумана, я не понимаю, - думал профессор, - но получается какая-то мутотень для механического пианино. Вот он придал сухую беглость пальцам, поверил алгеброй гармонию и что?..Однажды в конце третьего курса профессор не сдержался и спросил Варика в упор:
- Владимира Тюторина помните?
- А что?
- Он входил в музыку, как в свой дом, а вы, - как сторож на склад музыкальных инструментов.
- Не понял!
- И хорошо, что не поняли. Это я так, в полушутку, - овладел собой профессор, остановившись на банальной мысли, что в конце концов не обязательно каждый должен становиться исполнителем, можно быть прекрасным преподавателем и, к тому же, не обязательно игры на фортепиано, можно преподавать гармонию, историю музыки...
Варик был очень расстроен непонятным для него выпадом профессора. Спускаясь по лестнице он взглянул в большое зеркало на свое расстроенное лицо и преисполнился злобы ко всем, кто стоял на его пути, по его мнению. Но более всего он ненавидел этого проходимца Вовку, которого ни мороз, ни жара не брали и вот, он его недавно встретил на концерте в консерватории. Варик спросил его из вежливости, чем тот сейчас занимается. Оказывается, этот гад ходит по утрам отпевать покойников, а вечером наслаждается, как белый человек прекрасной музыкой! Варик сделал вид, что очень занят и отошел от него. Тот стал еще тощее, одет безобразно, на роже криво посаженные очки в самой дешевой оправе. Тут Варик взглянул на свои мощные черные брови вразлет, выразительный крупный нос, яркие губы и улыбнулся волчьим оскалом, так что все тридцать белоснежных зубов сверкнули. Вот каким должен быть настоящий мужчина! А этот... Пусть катится в свою провинцию и спивается там с такими же, как он, непризнанными гениями!
Однако непризнанный гений благополучно расстался с армией и вскоре вернулся в стены Минской консерватории. Он поставил себе задачу закончить обучение в два года.
Тем временем Хачик Саакович, папа Варика быстро смекнул, что начатая Горбачевым перестройка дает необычайный простор инициативным людям, таким как он, Хачик. Простор был почти неограничен законами и, к тому же, глава государства сам подтверпдил, что всё, что не запрещено - разрешено. Хачик чувствовал себя в сферах производства и потребления, как рыба в воде. В результате землетрясения в городе Спитаке он положил на свой секретный счет в бельгийском банке первый миллион долларов. Он верил, что вскоре на смену красному кумачу и портретам вождей придут привилегии и свободы для тех, кто умеет делать деньги. "Мы будем покупать виллы на берегу Средиземного моря", - мечтал он и, как мы уже знаем, - не ошибся. После бесславного провала путча Хачик глубоко вздохнул и сказал за ужином своей семье:
- Всё! Возврата к прошлому больше не будет. Ты, сынок, скоро будешь гулять по всему миру и тебе не нужно будет горбиться за инструментом и бороться за право поехать на какой-то конкурс-шмонкурс. Ты занимайся своим делом для собственного удовольствия, а если надоест, я тебя определю на фирму, которая торгует со всем миром нашим алюминием. Только не торопись, подумай, как следует.
Варик подумал и решил, что совершенствоваться в своей специальности он будет. Он не сомневался, что со временем станет и доцентом, и профессором в консерватории. О том, чтобы после получения диплома преподавать в училище или в школе, не могло быть и речи. При этом ощущение грядущего богатства странным образом успокоило его злые мысли, хотя о Вовке иначе, чем "этот гад", он помыслить не мог. Вовка мешал ему жить самим фактом своего существования. Никак с ним не контактируя, он продолжал ревниво следить за Вовкиными успехами.
А успехи всё нарастали. Не сразу, разумеется, далеко не сразу. Для Вовки учиться только на отлично никогда не было мерилом успеха. Самое ужасное, что с ним могло случиться, уже случилось. Руки болели по ночам так, что ему приходилось пить анальгин. Наблюдавший доктор послал его на рентген, где пожилая тетка ему показала его воспаленные сухожилия со следами надрывов - волоконца сухожилий торчали во все стороны, - и объяснила, что выздоровление будет очень долгим и то при условии соблюдения режима лечения, физиотерапии, регулярного приема витаминов и главное - никаких перегрузок рукам.
- Как вы думаете, молодой человек, можно ли забивать гвозди швейцарскими часами? - спросила докторша и тут же ответила:
- Разумеется можно, но гарантировать точность хода после этого невозможно. То же самое проделали с вами в армии. Ваши руки стали точнейшим инструментом, а им поручили бросать совковые, извините за каламбур, лопаты с мокрой глиной...
Окончив с красным дипломом Минскую консерваторию, Вовка оказался в открытом плавании. Еда, одежда, крыша над головой оказались его глубоко личным делом. Взрослый мужик с хорошим образованием должен кормить себя сам, а не тянуть деньги с родителей. Так как конкурсы, особенно заграничные, бывают не часто, да в них еще нужно втиснуться, а кушать нужно каждый день, он через полгода провел в жизнь целую систему заработков.
Конечно же, он преподавал в родном училище, и у него уже появились первые ученики, которых он собирался посылать на республиканские конкурсы.
Второй его работой было участие в составе Государственного (то бишь, независимой республики Беларусь) президентского духового оркестра, в составе которого играли сплошь одни евреи. Там Вовка играл за всех недостающих к данному моменту музыкантов - и за кларнетиста, и за арфиста, а уж о родной тубе и говорить нечего. Кстати, по Вовкиным наблюдениям, именно играющие на тубе почему-то были горькими пьяницами и чаще всего отсутствовали в оркестре по неуважительным причинам.
Советская система оставила в наследство замечательный институт под названием Всесоюзное общество "Знание". Силами этого общества в темный народ направлялись энергичные люди для просвещения и отвлечения от низкосортных удовольствий. Музыка тоже являлась средством воспитания и просвещения, и Вовка вступил в это знаменитое общество. Обычно формировалась бригада артистов разных жанров, которые получали командировочные, гостиничные и проездные деньги. Состав труппы бывал самый причудливый. Вовка мог исполнять свой номер на баяне после виртуоза-балалаечника, который, в свою очередь, играл после опереточной актрисы на пенсии, а после него мог выступать жонглер с тарелками или укротительница крошечной собачки. Чаще всего бывало, что фортепиано отсутствовало и тогда Вовка играл на том, что было в наличии, а еще бывало, что директор совхоза доверительно сообщал артистам, что механизаторы сильно выпимши и лучше их не тревожить, а бумаги насчет концерта он им и так подпишет...
Очень прибыльной, но вызывавшей отвращение, была работа в ресторане "Вернисаж", где Вовка играл на синтезаторе. Когда собирались люди с Кавказа, они после бутылки коньяка требовали играть национальные песни. Вовка старался и для грузин, и для армян, и для азербайджанцев. Гости входили в раж и заставляли играть одно и тоже по десять раз, хотя потом наступала минута примирения и Вовка наяривал знаменитую песню из фильма "Бриллиантовая рука" про зайцев, которые косят под луной трын-траву: "А нам всё равно, а нам всё равно! Не боимся мы волка и сову!..."
Не брезговал Вовка и совсем простыми заработками. Случалось ему и в студентах сорваться с приятелем в село и играть на свадьбе. Работа есть работа.
Варик осенью поступил в аспирантуру, а Вовка пока лишь зарабатывал на жизнь и если бы не доброта его покровителя Мержанова, еще неизвестно когда бы он выплыл. Большой был человек Мержанов. Большой мастер и большой человек. Знал, как Вовке покалечили руки в армии, и не дал ему закиснуть среди житейской суеты. Помог ему приехать на курсы повышения исполнительского мастерства имени Рахманинова. Там Вовка получил новый импульс, общался с лучшими, слушал и анализировал. Варик там тоже оказался. Статный такой красавец в щегольской одежде. К Вовке даже не подошел. Один раз кивнул издали.
Постепенно, шаг за шагом Вовка стал возвращаться к роялю. Он чувствовал, что никогда уже не сможет играть так, как играл до армии, но проигрывая самому себе прежнему технически, он теперь развивал свой талант в сторону философского осмысления музыки. Его игра поражала воображение тех, кто его слушал. Однажды он приехал к Мержанову в гости. Собралось несколько человек, и Вовка исполнил им Шопена. Подняв голову от инструмента, он увидел слезы на глазах присутствующих и услышал благоговейную тишину радости приобщения к бессмертному.
На ловца и зверь бежит! Хорошая пословица. Фонд Сороса решил провести акцию под названием "Миры встречаются". Загрузили на огромный теплоход сборный оркестр, пригласили с пяти континентов пять солистов, публику из богатеньких и известненьких, иностранных музыкальных профессоров и критиков, представителей прессы и поплыли по Волге. Вовку тоже пригласили поиграть для публики. Если приглашают играть, отчего же не играть? Он старался и, по-видимому, не зря. Ему долго апплодировали, не хотели отпускать. А в зале сидели не только любители. Были там люди в музыке разбирающиеся, да еще как! Под стенами древнего Ярославля по случаю столь удачно закончившегося концерта устроили большую пьянку. Тут к Вовке подсел один американский профессор, который с помощью своей приятной спутницы достучался до него и предложил ехать в Штаты "повышать квалификацию".
- Жди вызов и учи английский, - сказал на прощанье профессор и оставил ему свою визитную карточку.
Вовка кивнул хмельной головой:
- Буду ждать...Буду учить английский, - в вызов профессора он не верил ни одной минуты. Мало ли кто что скажет по пьяному делу...
Профессор Владимир Тюторин возвращался с Нордического открытого международного конкурса в Мальме, где он присутствовал в качестве члена жюри. Его уже давно приглашают судить различные конкурсы. "Юность кончена, приходит Смелой дерзости пора"..., как писал Гейне. Теперь он всемирно известный исполнитель. Его приглашают по всему миру. Если кто сомневается, что он всемирно известный, пусть откроет страницу Интернета. Через неделю он летит в Китай. Там он организовал международный фортепианный институт. По сути это летняя школа для молодых талантов.
...- Когда началось Ваше восхождение на фортепианный Олимп? Тут он усмехнулся, вспомнив этот дурацкий вопрос на интервью с представительницей "Русского Национального Радио". Вначале он ответил вполне вежливо, что вехой для него стало исполнение Первого концерта для фортепиано П.И.Чайковского с оркестром Оклахомы в связи с сорокалетием оркестра. Обещавший приехать великий Вэн Клайберн отказался за две недели до выступления, и вот, они обратились к профессору Тюторину, не сможет ли он сыграть с ними.
- Сыграю, - сказал он уверенно, хотя ни разу до этого Первого концерта не играл. Сел и за неделю выучил партитуру. Потом было выступление, которое прямо-таки превратилось во всенародное ликование. Это был его первый большой концерт в Америке.
- Владимир, а вы помните, как еще в 1986 году записали для "Русского Национального Радио" знаменитую Бетховенскую 32-ю сонату? Испытывали ли вы тогда, еще совсем молодой человек, почти юноша, гордость за себя, как за человека, приумножившего духовное богатство России?
- Ну, я никогда не страдал манией величия. Я всегда получал и получаю удовольствие, если удается хорошо сделать свою работу. Совсем по Маршаку: "Что оратору нужно? - Хороший парик..."
- А скажите, Владимир. Чувствуете ли вы себя русским, как раньше говорилось, сыном России, извините за высокопарность!
- Нет, не чувствую. Я чувствую себя уже много лет одной крови (как говорил Киплинг) с теми, для кого я выступаю. Они моя нация.
У меня был друг в России. Вот он наверняка ощущает себя сыном России, хотя по рождению чистокровный армянин. Его не приглашают выступать в других странах, наверное, потому что он боится расстаться с Россией-Мамой, скоро уже пятнадцать лет сидит доцентом в Московской консерватории, справки оформляет.
Вот здесь профессор Тюторин немного ошибся. Что касается отношения Варика к работе, к преподаванию всё правильно или почти правильно, но Варик теперь по нескольку раз в год едет отдыхать с семьей то в Испанию, то в Италию, то в Арабские эмираты. Говорят, что его отец очень богат и оставит сыну многомиллионное состояние. У Варика уже двое детей. Они живут в особняке на Рублевском шоссе. Охрана, колючая проволока. Два огромных ротвейлера. И еще профессор Тюторин ошибся в интервью - теперь Варик тоже профессор. При Московской консерватории. Его мамочка не поленилась и нашла телефон в Витебске, позвонила Вовкиной маме и стала спрашивать, как там Вова поживает? Мама Вовки, помня, чего стоила им дружба с её сыном Вариком, конечно же держала рот на замке. Но ведь в Интернете всё-всё есть!? Есть, да не всё! Нет там ни имени Варика, ни его фамилии. Нет такого музыканта в прекрасном и яростном мире музыки! Вот она и позвонила, чтобы хоть кому-нибудь да сообщить о радости, что, наконец, и её сын получил звание профессора.
Все действующие лица моего рассказа почти довольны жизнью, кроме дяди Ашота, который работает на фирме Хачика Сааковича в качестве человека, который ничего делать не умеет. Он бурчит, что настали дурные времена, когда кто угодно ездит за границу. Отсюда и распущенность, и воровство, и наркотики. Вот, при коммунистах ездили единицы. Знали, кого пускать, а кого держать! Порядок был!..
2005/01/01
Дорогой Сашенька.
Вспоминал нашу встречу и вдруг меня пронзила мысль, что я могу написать рассказ о тебе и рассказ неплохой. Может быть, он будет называться "мастер" или "интрига" или "зависть", но не в том дело. Для того, чтобы он получился, мне нужны реалии. Мне так хочется написать о тебе! Ты должен мне помочь, написав подробности твоей жизни, без которых я не смогу ничего сделать.
Итак.
Детство. Дом, вид из окна, лестница, двор, первые впечатления. Быт, чашки, ложки, запахи, одежды, уборная. Семья. Тетка Валя. Мелкие детали быта, внешности, как они тебе казались. Кто тебя привлек к музыке. Как это было? Первые пьесы. Твои ощущения.
Как вышло, что ты поступил в ЦМШ. Переезд с бабушкой. Съемная квартира. Начало занятий. Поподробнее, как и что учил, опиши педагога, других лиц, как они к тебе относились. Товарищи. Друзья и враги.Особенности внешности, поведения. Школа изнутри. Мебель, запах, коридоры и классные комнаты, инструмент. Как ты его воспринимал, сравни с домашним. Быт. Что видел из окон.
Как ты приехал к нам в гости. Как ты нас воспринимал. Как ты ездил с бабушкой к Розе Ефремовне, а потом без бабушки...Когда ты поселился в общежитии ЦМШ, как ты устроился.
Опиши вкратце особенно интересные эпизоды в школе. Как ты снимался в роли маленького Моцарта.
Дружба с Н., который потом тебя предаст. Какой он. Выше, ниже, умнее, глупее, красивее, повадки. Как ты его воспринимал. Кто был твоим настоящим другом. Опиши, если таковой был. Отношение к женщинам. Влюблялся? Ревновал, Дрался?
Писал ли стихи? Твое взросление. Изменялось ли отношение к музыке постепенно или скачком, как прозрение. Твое видение мира и мира музыки.
Выпускной класс. Работа с инструментом. Опиши, чтобы было вкусно читать, как ты преодолевал трудности. Над чем работал. Кто был твоим кумиром - композитором и кто был твоим кумиром-исполнителем. Как ты мечтал. Делился мечтами с Н.?
Как жил он. Более благополучно? Почему и как он пришел к мысли, что ты будешь ему помехой? Что он сделал? Подробнее. Позвонил дядьке? Что, примерно, сказал?
Твой экзамен. Два по специальности. Ощущения. (это моя забота - описать) Подробности, подробности. Ты ведь по сценарию ничего не знаешь и не понимаешь!
Твой дальнейший жизненный путь. Музучилище. Подробности. Армия. Как ты попал в музвойска. Не сразу же! Дальше, дальше. Работа в армии. Это очень интересно. Нужны реалии. Опиши людей и инструменты. Соответствуют ли характеры людей инструментам?
После армии. Чем занимался. Что любил, как шла жизнь. Дали квартиру в Минске? Женщины? Семья. Всё время пиши, как реагировала семья на твои перипетии. Как ты видел и чувствовал семью во время приездов домой. Воспоминания-сравнения.
Выезд за рубеж. Экзамен по языку я сочиню, чтобы не разглашать подробности. Начало жизни в США. Учеба, работа, концерты, бабы, любовь. Популярность. Как она пришла?
Как и когда ты узнал, что Н. тебя предал. Твоя реакция. Как он тебя предал в действительности. Как он себя вёл, когда узнал о твоем провале?
Как сложилась его жизнь. Зависть, зависть! Тут я сочиню...
Дорогой мой, мне не нужно, чтобы ты писал рассказ. Мне нужны реалии, подробности. Я хочу погрузиться в бездну человеческой подлости и попытаться дать вас - тебя и Н. в сравнении. Как он, с твоей точки зрения, играл, учился, шутил, смеялся, одним словом... жил. Было ли в нем что-то, чего ты ранее не замечал, а после совершения подлости понял? Вот вопрос!
Обнимаю тебя и жду ответа . Твой Алик Толчинский
Планируется: "Везунчик" (Вл.Левин), "Выбор" - судьба Христа, "Маленький рассказ о большой любви
Дорогой Сашенька.
Вот и закончен путь, которым мы шли с тобой.
Теперь время остановиться и взглянуть в ретроспективу.