Примерно в середине девяностых годов, в одно унылое, промозглое, темное февральское утро по Садовой, в сторону Гороховой, шел человек. Это был мужчина трудноопределимого возраста - лет, может быть, сорока-пятидесяти, с бледным интеллигентным лицом, обрамленным длинными светлыми волосами, - одетый в потрепанное темное пальто. Он выглядел грустно-усталым, несмотря на то, что день только-только начинался, той усталостью, которая обычно появляется в этом возрасте у многих людей творческих профессий от порой излишнего багажа жизненной опытности, усталостью, которую многие из них неизбежно вынуждены сознательно культивировать, когда время заставляет их подумать о смене имиджа.
Несмотря на свой грустно-меланхолический облик, этот человек имел целью нечто сугубо практическое. Он зашел в уже открывшуюся кулинарию от "Метрополя" и попросил упаковать ему несколько пирожных, все время внимательно следя, чтобы продавщица случайно не задела рукавом нежный крем. Осторожно держа в руках белоснежную коробку с кондитерскими изделиями, дошел до Гороховой, свернул на нее, проследовал почти до Фонтанки, прошел в одну из подворотен, далее, едва не ошибившись из-за темноты, - в одну из парадных, поднялся по лестнице и позвонил в дверь квартиры, скорее всего коммуналки. Через некоторое время к двери кто-то подошел, взглянул в глазок, но тут же, судя по тихому шуму, отпрянул и быстро, стараясь не шуметь, почти крадучись отошел. Посетитель тем не менее продолжал терпеливо ждать, когда откроют. Ждать ему пришлось довольно долго.
В квартире (это действительно была коммунальная квартира, содержавшаяся, впрочем, в довольно неплохом порядке) тем временем происходило следующее. Миловидная девушка, подошедшая к двери, но не пожелавшая открыть раннему гостю, поспешила вглубь коридора к одной из закрытых комнат и стала настойчиво, хотя и негромко, стучаться. Через минуту ей открыла другая девушка, наскоро одетая в мятые джинсы и свитер. Девушка эта имела сонный, усталый и недоспавший вид и щурилась от яркого света. Соседка схватила ее за локоть и вытащила в коридор.
- Белла, - лихорадочно заговорила она, - извини меня, Белла, но там, кажется, Виктор Петрович пришел. Мне все равно на работу, я выйду через черный ход. Открой уж ему - скажешь что-нибудь, как обычно. Или прогони без разговоров. Сделай одолжение, прошу тебя!
Через пару секунд ее уже не было, а в кухне негромко захлопнулась дверь на черный ход. Словно откликаясь на этот звук, вновь зазвонил звонок с парадной лестницы. Внезапно разбуженная девушка вздохнула, пригладила волосы и безропотно пошла открывать. Она, похоже, уже вполне проснулась и хорошо понимала, что происходит.
Из-за тусклого света на лестничной клетке Изабелла вновь как бы ослепла и опять растерянно сощурилась.
- Изабелла, - произнес утренний посетитель негромким, слегка хриплым голосом, смотря куда-то вбок. - Елена Владимировна могла бы и не сбегать сломя голову. Что за детский сад. Я бы ее не побеспокоил. Я, собственно, к вам, по делу.
С Виктором Петровичем Изабелла была знакома еще со школы через Елизавету Павловну, близкую подругу своей бабушки Анны Леонидовны. Елизавета Павловна была бодрая пожилая дама лет семидесяти, всю свою жизнь преподававшая английский в Педагогическом институте.
В те времена - где-то около шести лет назад - Лена и Изабелла только оканчивали одиннадцатый класс и брали у нее уроки английского языка, готовясь к поступлению в вузы: Изабелла собиралась на математический факультет, а Лена - на филфак Герценовского института.
Елизавета Павловна была очень общительной женщиной, взявшей за правило "устраивать" своих студентов и вообще всех нуждающихся, - особенность чисто филантропическая и теперь уже очень редко встречающаяся среди современной сверхпрагматичной профессуры. В отличие от многих своих коллег, стремящихся окружать себя "детьми из хороших семей", Елизавета Павловна вечно хлопотала за каких-то одиноких матерей и куда-то пристраивала никому не известных, но подающих надежды бедных провинциалов. Уроки английского в ее квартире то и дело прерывались телефонными звонками и визитами посетителей, которые, переминаясь с ноги на ногу в прихожей и упорно отказываясь из-за искренней или наигранной застенчивости пройти в комнату, пересказывали Елизавете Павловне свой разговор с таким-то и таким-то чиновником или лицом, влияющим на ход их дела, обязательно с подробностями, потому что Елизавета Павловна непременно желала быть в курсе и знать, что было сделано правильно, а что неправильно; или слушали наставления Елизаветы Павловны о том, как следует себя в данном случае держать, к кому теперь нужно обратиться и что в каких случаях говорить. Неисправимую Елизавету Павловну не смущало даже, что, как только дело ее подопечного или подопечной достигало благополучного исхода, подавляющее большинство просителей сразу исчезало - словно их никогда не было, не сказав ни слова благодарности, и впоследствии о них ничего не было слышно, за исключением разве что тех случаев, когда им снова могло понадобиться искать у нее поддержки.
Лену и Изабеллу она знала с детства, и поэтому обе были у нее на особом счету. Готовя девочек к поступлению в Педагогический университет, она категорически отказывалась брать плату за уроки. Всякий раз, когда Лена или Изабелла робко предлагали ей установить все-таки какое-нибудь регулярное вознаграждение, она энергично махала руками, приговаривая: "Проекте, деточки, таких, как вы, еще много раз заставят платить за вещи, за которые никто другой н не подумал бы. Эх, сироты вы мои горемычные", - с чувством повторяла она. Она знала, что у Лены в то время серьезно болела мать, надежды на выздоровление уже не оставалось, все, как говорится, готовились к худшему, и известно было, что после ее смерти у девочки не останется близких родственников, готовых принять участие в ее судьбе, кроме старшей сестры, неудачно вышедшей замуж и у которой своих детей было двое. Изабеллу же с детства воспитывала бабушка - она даже не помнила родителей, погибших в автокатастрофе, когда ей было два года. Елизавета Павловна без устали изобретала способы поддерживать девочек, и задействовала для этой цели все свои знакомства и связи.
Виктор Петрович был довольно известным в своей сфере искусствоведом, и когда-то сам учился у Елизаветы Павловны. Рассказывали, что именно ей он обязан началом своей карьеры. Теперь он был одним из немногих людей, которые продолжали поддерживать знакомство с Елизаветой Павловной после того, как она вышла на пенсию и отдалилась от институтских дел. Елизавета Павловна была уверена, что по ее просьбе он примет участие в судьбе ее учениц. Чтобы их свести, она устроила даже специальное чаепитие с торжественным завариванием какого-то особенно редкого и ценного сорта чая и с рассматриванием семейных фотографий из старинного альбома. После того, как все необходимые церемонии были соблюдены, она наконец спросила: "Ну, что, Виктор Петрович, что вы думаете о моих девочках? Как по-вашему, есть у них шансы поступить к нам в Герценовский? За Изабеллу я, знаете, спокойна более-менее - она идет на математический, хотя я лично и не считаю это подходящим занятием для девочки. Ну да там хоть способности играют свою роль. А Лена вот выбрала филфак - мы-то с вами знаем, как туда попадают. Уж помогите нам как-нибудь. Этим детям надо помочь!"
Виктор Петрович рассматривал в упор сначала Изабеллу, когда Елизавета Павловна говорила об Изабелле, а затем перевел немигающий и непроницаемый, словно у совы, взгляд на Лену, когда речь зашла о ней. "У меня есть, пожалуй, знакомые, которые могут помочь в вашем случае, - сказал он наконец, резко прекратив свои созерцательные упражнения и обернувшись к Елизавете Павловне.- Я позвоню вам в воскресенье вечером по этому вопросу, Елизавета Павловна. Я поговорю кое с кем".
О чем говорили в воскресенье вечером Елизавета Павловна с Виктором Петровичем, Лена и Изабелла так никогда и не узнали в подробностях, однако обе они поступили с первого раза удачно. Елизавета Павловна истово уверяла потом, что это могло произойти только благодаря вмешательству Виктора Петровича. В дальнейшем Виктор Петрович не исчез с их горизонта, отчасти стараниями Елизаветы Павловны, через которую он время от времени давал им разные заказы на переводы с английского или присылал учеников, а отчасти по причинам, известным только ему самому и ставших понятными позднее. Елизавета Павловна была очень довольна, что ее девочки приобрели такого серьезного, на ее взгляд, покровителя. Следует также сказать, что похороны Лениной матери, которая умерла, когда девушка оканчивала второй курс, были в большой степени оплачены Виктором Петровичем, проявившим себя тогда, кстати, и неплохим организатором.
Несколько раз Виктор Петрович приглашал девушек на свои лекции в Эрмитажный лекторий, и сам лично проводил по музейным залам. Его необычное настроение, которое позднее Елизавета Павловна назвала "романтическими ожиданиями относительно Лены", раньше всех заметила Изабелла. Произошло это, когда однажды в зале итальянской живописи Виктор Петрович привлек их внимание к особенностям одного портрета. "Вот типическое изображение женщины в итальянской живописи шестнадцатого столетия, - сказал он тогда, - посмотрите, как непропорционально высоко расположены се брови. Это вовсе не оттого, что художник не смог соблюсти пропорции. Тогдашние женщины выбривали собственные брови и потом рисовали их намного выше естественного уровня. Это считалось особенно изысканным. В те времена от молодой женщины требовалось выглядеть наивной, неискушенной, мы бы сказали, глупенькой, - и высоко поднятые брови как бы придавали ей изумленное выражение, весьма лестное для мужчины, на которого она смотрела. Такое же выражение, - прибавил он, - появляется и у вас, Леночка, когда вы улыбаетесь. Можно сказать, что вы обладаете художественно ценной улыбкой".
Лена улыбнулась. Она действительно была очень обаятельной девушкой н легко вызывала симпатии окружающих. Кроме выразительного движения броней, ей также было свойственно при улыбке широко растягивать губы, кончики которых удивительно симпатично изгибались. Лена в особенности нравилась мужчинам в возрасте где-то так за сорок, тем, которые не очень разбирались в женской психологии и бывали введены в заблуждение ее некоторой склонностью к полноте и обманчиво простодушным домашним видом, не подозревая о том, что у нее вполне может быть множество других качеств.
Тогда, у портрета, она и не подумала воспринять серьезно замечание Виктора Петровича, а вот Изабелла, очевидно, в силу психологического закона, который заставляет человека, присутствующего при разговоре, но не участвующего в нем, быть более внимательным к репликам собеседников, чем сами собеседники, не пропустила мимо ушей этот маленький комплимент и сопоставила его с некоторыми другими запомнившимися ей фактами. Немного позднее, когда они с Леной после Эрмитажа ели пышки в кафе на Большой Конюшенной, Изабелла спросила, не кажется ли подруге, что Виктор Петрович к пей довольно неравнодушен. Лена никогда не стремилась к ненужным победам над мужчинами и даже, наоборот, старалась избегать сомнительных приключений. Эта новость подействовала на нес, как электрошок. Как и многие другие девушки с повышенной чувствительностью, она с большим трудом переносила внимание мужчин, которые ей не нравились. Она готова была прекрасно относиться к Виктору Петровичу, так, по жизни, просто как к человеку, но на нее буквально накатывала тошнота от мысли, что такой пожилой, по ее понятиям, человек может претендовать кроме дружеского общения на что-нибудь еще. С этого времени ее лучезарная улыбка при встрече с ним несколько блекла и сменялась каким-то виноватым выражением, или держалась исключительно на волевом усилии. Подобный поворот событий отнюдь не приводил се в восторг.
Очевидно, догадки Изабеллы имели под собой весомые основания, так как Виктор Петрович, заметив такую перемену в обращении, и сам стал значительно сдержаннее, и если хотел что-нибудь сказать, обращался преимущественно не к Лене, а к Изабелле. Елизавета Павловна, видимо, тоже что-то поняла, скорее всего, во время их совместных чаепитий - чайных сессий, как она их называла, - поняла по длинным неловким паузам, которые внезапно стали возникать в разговорах; а может, Виктор Петрович ей сам что-то рассказал. Однажды она обратилась к Лене с длинной речью, начав обрисовывать той преимущества более близкого общения с Виктором Петровичем, что, мол, "хотя, конечно, ты очень молода и об этом совсем не думаешь, но в определенном смысле этот человек может быть очень хорошей партией. Он сам создал себе весьма достойное положение, и тебе бы мог устроить будущее, я уверена. Более того, хоть он и разведен, у него отдельная квартира и машина, а это тоже что-то да значит, как ты считаешь?" Лена, не имея возможности уйти от разговора с напористой Елизаветой Павловной, только упрямо качала головой и повторяла, что ей даже противно думать об этом, "Ну, может, и правильно, - сказала наконец Елизавета Павловна, сдавшись, - Прошлой весной в университете случай был - доктор наук в шестьдесят пять лет женился на лаборантке, больше сорока лет разницы, - так, видно, и наш туда же решил..." Она помолчала, подумала и добавила классическую фразу, - "Ишь ведь, старый дурак, а жениться приспичило на молоденькой".
За разговором с Елизаветой Павловной последовала кульминация всей истории в виде объяснения Лены с самим Виктором Петровичем, но о чем они говорили, так толком и не стало известно, Лена всячески избегала упоминать об этом - Изабелле удалось узнать от нее только, что Виктором Петровичем якобы были тогда сказаны слова: "После всего, что я для вас сделал". С тех пор эта тема никем больше не поднималась, и Виктор Петрович как-то незаметно стушевался, но не исчез полностью, а как бы ушел с переднего плана; время от времени он появлялся по разным поводам в коммунальной квартире на Фонтанке, потому что вроде бы попал в психологическую зависимость от своей привязанности. Обычно его принимала отныне Изабелла, так как Лена теперь его видеть не могла и вполне была способна, как в это утро, уйти через черный ход, если он входил через парадную. Изабелла вполне ее понимала и, может быть, на ее месте вела себя точно так же, но поскольку Виктора Петровича угораздило влюбиться не в нее, она с легкостью взяла на себя роль буфера между ними, тем более что он действительно очень многим им обеим помог и к тому времени вполне мог считаться другом дома. Виктор Петрович со своей стороны, несмотря на свою обычную чопорность, чуть не заискивал перед Изабеллой, и хотя почти никогда не спрашивал о Лене прямо, но все как будто ждал, что Изабелла сообщит ему о ней какую-нибудь важную новость.
Виктор Петрович обычно никогда не приходил без причины, и в то утро, возвращаясь из ванной, умытая, приободрившаяся Изабелла задалась вопросом, что же его привело в такую рань на этот раз? В кухне было тепло и уютно, чайник уже давно закипел, пирожные на столе радовали глаз, и Виктор Петрович, заслышав ее шаги в коридоре, уже начал разливать заварку по чашкам. Он вообще умел, когда надо, показать себя дельным человеком, не говоря уже о том, что был великолепным собеседником, однако Изабелла все-таки относилась к нему немного настороженно и с некоторым сомнением, может быть, потому, что ходили разные слухи про его неоднозначную богемную молодость, н еще потому, что ее немного раздражало, когда он по любому поводу обращался к ней "дорогая моя". Хотя в гостях у них и у Елизаветы Павловны он вел себя очень сдержанно, до Изабеллы и Лены через общих знакомых постоянно доходили какие-то истории о его скандальных связях с женщинами, а п последнее время кто-то из его студентов даже повстречал его на нудистском пляже. Определенно Виктор Петрович переживал какой-то переходный этап в своей жизни, хотя Елизавета Павловна, впрочем, говорила, что, сколько она его помнит, он всегда был такой.
Изабелла была типичной петербургской девушкой, чуть выше среднего роста, бледной и хулой, с детства привыкшей к суровому материальному ограничению всех потребностей, - одна из тех девушек, которые позволяют себе не экономить разве что на кофе и страдают отсутствием аппетита по утрам, но, пересиливая себя, едят тем не менее опостылевшую манную кашу на воде в качестве превентивной меры, чтобы где-то ближе к полудню не упасть в голодный обморок в общественном месте.
Правильные черты ее лица, скудный рацион и жизнь в большом городе способствовали тому, что в ее внешности почти не осталось ничего славянского, кроме разве что мягкого выражения карих глаз, и иностранцы на улицах часто принимали ее за свою. Ее можно было назвать довольно симпатичной, "миленькой", как говорят в Петербурге; иногда она вдруг казалась просто изумительной красавицей, напоминая тех великолепных манекенщиц, изображения которых украшают магазины на Невском проспекте, по считаться красивой всегда ей мешало то, что се бабушка называла "слабой энергетикой", млн, проще говоря, постоянная замотанность, однообразное низкокалорийное питание и авитаминоз. Она обладала приятной улыбкой, от которой все черты лица становились выразительней и как будто прозрачней, но улыбалась она, в отличие от Лены, довольно редко. Изабелла отличалась серьезным отношением к жизни, и это, как обычно бывает, стало одной из причин, по которым, несмотря на прекрасные способности, она не особенно преуспела в жизни после университета. Ее бабушка, бывшая учительница, уделяла много времени и сил воспитанию внучки, но, к сожалению, как часто случается с пожилыми людьми, не смогла учесть слишком большую разницу между своим поколением и поколением Изабеллы, и не сделала поправку на требования времени, поэтому в начале самостоятельной жизни Изабелле пришлось приложить просто титанические усилия, чтобы скоординировать старомодные принципы, привитые ей бабушкой, с повсеместно принятыми "взрослыми правилами".
Три года назад, перед окончанием университета, Изабелла собралась было выйти замуж за однокурсника, молодого человека с таким же спокойным серьезным характером, как у нее, но он погиб при несчастном случае - его сбила иномарка, когда он с друзьями возвращался из похода. Говорили, что он бы выжил, если бы его сразу же отвезли в больницу, но сбивший его автомобиль не остановился, и юноша скончался на пустынной пригородной дороге, а Изабелла осталась без жениха. Она пережила эту смерть сравнительно легко, и позже, вспоминая те отношения, даже признавалась себе, что такое замужество, если бы оно состоялось, не было бы для нее особенно удачным. Как бы то ни было, после окончания вуза для такой девушки, как Изабелла, оказался открыт только один путь - работа в средней школе за жалкую зарплату, а всем известно, что школа - это не такое место, где юная особа легко может устроить личную жизнь, и потому у Изабеллы теперь было маловато шансов расширить свое общение с молодыми людьми. Несмотря на то, что она всегда считалась способной и старательной студенткой, завкафедрой отказался дать ей рекомендацию для участия в престижном внутривузовском конкурсе, ссылаясь на некую негласную установку, что на этом конкурсе ни за что не будут отдавать преимущества женщинам. В лето после выпуска Изабелла безуспешно обошла множество фирм и агентств по трудоустройству, и к осени ей пришлось признать необходимость вернуться работать в школу, где она преподавала математику еще со второго курса. Она решила, что в конце концов все к лучшему, и за год ей удастся накопить немного средств, подрабатывая частными уроками, чтобы получить возможность не думать о деньгах хотя бы в первый год аспирантуры. Однако летом следующего года произошли непредвиденные события. Анна Леонидовна, бабушка Изабеллы, поскользнулась на улице и получила сложный перелом ноги. Она пролежала не вставая несколько месяцев, и Изабелле, ухаживающей за ней, пришлось на время отказаться от осуществления своих планов. Едва оправившись, Анна Леонидовна вновь сломала ту же ногу, поскользнувшись в коридоре. Врач сказал, что вторичные переломы - довольно обычная вещь, но бабушке с внучкой не было от этого легче - они к тому времени потратили на лечение не только все свои небольшие сбережения, но и вошли в долги, по их положению огромные. В довершение изменилась ситуация на кафедре. Изабелле сообщили, что ученый, который должен был стать ее научным руководителем и работал в той же области, что и она, внезапно эмигрировал в Америку. События, которые не оказались бы решающими для более-менее благополучных людей, отбросили далеко назад эту маленькую и уязвимую во всех аспектах жизни семью в ее медленном и трудном продвижении к лучшему, более благоустроенному будущему. Изабелла исхудала до костей, мотаясь целый день по ученикам, а все равно как-то так получалось, что денег хватало только на самые обычные нужды, и на ней продолжали висеть огромным грузом долги.
Неудивительно, что пирожные, принесенные Виктором Петровичем из кулинарии "Метрополя", в окна которой она теперь не смела и заглянуть, проходя мимо, показались ей верхом роскоши. Посмотрев на них, Изабелла подумала, что неплохо было бы, чтобы и бабушке перепало что-то из этого неожиданного великолепия.
Виктор Петрович перехватил ее взгляд. "Кажется, Анна Леонидовна предпочитает буше, - сказал он. - Во всяком случае я покупал буше специально для нее". За семь лет их знакомства он успел основательно изучить привычки всех жителей этой квартиры. "Тогда подождите, меня - отнесу ей чаю", - сказала Изабелла.
Анна Леонидовна уже не спала. Она слышала звонки и голоса в коридоре, но Изабеллу звать не стала, не желая причинять ей дополнительное беспокойство.
- Виктор Петрович пришел, - сообщила Изабелла как можно бодрее, внося в комнату поднос с чаем, - у него какое-то дело ко мне. Он посылает тебе пирожные.
Анна Леонидовна вздохнула:
- Передай, что я благодарю, да не стоило так беспокоиться, - скупо сказала она. Ей как человеку, всю жизнь прожившему своим трудом н привыкшему скорее отдавать, чем брать, ей было неудобно получать что-либо просто так, понимая тем более, что такое внимание являлось, так сказать, побочным эффектом совсем другого рода интересов. Было давно замечено, что Виктор Петрович словно бы пытается купить разными знаками внимания доброе расположение всех, кто тем или иным образом входит в круг общения Лены Дмитриевой, хотя трудно было сказать, чего он, собственно, надеялся этим добиться.
Изабелла вернулась в кухню.
- Бабушка благодарит за буше. Действительно, они - ее любимые, - сказала она, салясь на табуретку напротив Виктора Петровича, и замолчала, не зная точно, как следует продолжить беседу. Виктор Петрович внимательно, но своему обыкновению, посмотрел на нее - особым многозначительным взглядом, который запомнился Изабелле с самой первой с ним встречи, - ей еще как-то подумалось, что, видимо, Виктор Петрович вырабатывал его с юности, чтобы магнетизировать женщин, и, очевидно, в его молодости оно так и было, но в настоящее время упорное выражение немигающих глаз производило странное неприятное впечатление - словно бы Виктор Петрович внезапно догадался о чем-то таком, что страшно компрометировало его собеседника.
- Я к вам вот по какому делу, Изабелла Сергеевна, дорогая, - сказал он неторопливо, прервав наконец свое созерцание, отвернувшись и больше уже не взглядывая на Изабеллу до конца своей речи. - У вас, я знаю, сейчас большие материальные затруднения - с деньгами и... со всем... - он откашлялся. - Болезнь вашей бабушки была, конечно ведь, связана с большими расходами, правда? - и не дожидаясь ответа, он продолжал: - У меня есть один знакомый- очень богатый и влиятельный человек, вы даже не представляете, не можете себе представить, как он богат. Я даже считаю, что он один из самых богатых людей в городе. Он занимается в основном недвижимостью - причем на самом высоком уровне. Сейчас где-то треть работников Эрмитажа, и я в том числе, задействованы в его проекте. Я вас не буду утомлять описанием этого проекта, но уже по размаху - хотя бы по тому, что такая грандиозная организация, как Эрмитаж, работает с этим человеком на равных, вы можете получить представление о его положении. Так вот... Видите ли, там в семье есть пожилая женщина, его мать... человек, который нуждается в уходе, в постоянном уходе, понимаете. Они все заботятся об этой бабушке - и невестка, и внуки. Это очень приличная семья. Но вы же понимаете, они взрослые, занятые люди, у каждого свои дела, то-сё - они не могут по ряду обстоятельств уделять ей достаточно внимания. Так вот к чему я это все говорю - вы, наверное, уже догадались - они ищут кого-нибудь, кто за ней бы присмотрел, за старушкой, недолго, порядка двух недель. У них была там одна женщина - занималась этим, - но теперь у нее какие-то проблемы, что ли, она уехала. Они ищут замену на время.
Тут Виктор Петрович взглянул вновь на Изабеллу, ожидая, что она что-нибудь скажет, но осторожная Изабелла решила не торопиться с замечаниями.
- Им нужна скромная, порядочная девушка, которая могла бы присмотреть за бабушкой, - продолжил Виктор Петрович, - помочь ей, в чем потребуется, просто поговорить, пообщаться, чашку чая там сделать - всякое такое, чтобы пожилой человек не чувствовал себя одиноко. Я вот подумал - вам могло бы быть интересно такое предложение. Вы могли бы отпроситься в школе, договориться, чтобы вас подменили на это время, как вы думаете, дорогая моя?
- А сколько они предлагают? - спросила после небольшой паузы Изабелла. Раньше для нее было сплошным мучением оговаривать оплату уроков с родителями своих учеников, но безденежье - самый лучший учитель - наконец заставило ее преодолеть комплексы.
- Если все пойдет хорошо, то вы получите долларов двести - за две недели. А то н больше, пожалуй. То есть, конечно, я имею в виду, что вам сначала следует познакомиться лично, поговорить, посмотреть... Хотя я уверен, что все будет отлично, - Виктор Петрович заметно оживился. - Я бы вам советовал согласиться. Заодно и обстановку сменили бы, а то что вы все с детьми и с детьми в школе этой вашей. Давайте, Изабелла. Посмотрите, как люди живут. Я даже уверен, для вас это будет полезный опыт.
- И когда надо начинать эту... работу - сидение это с их бабушкой? - поинтересовалась Изабелла.
- Желательно чем раньше, тем лучше, Завтра, например, если успеете договориться. Было бы отлично, если бы вы зашли к ним уже завтра. Богатые люди, они, знаете, не любят ждать.
- Я не успею так быстро договориться в ш коле, - сказала Изабелла, начав мысленно уже перебирать коллег, которые предположительно могли бы взять ее классы.
- Вы можете взять отпуск без содержания, скажем. Все эти вопросы решаются, в конце концов. Вечером позвоните мне, я вам дам адрес этих людей. Или лучше - запишите адрес сразу, а вечером я вам скажу, когда они вам назначат встречу. Они тут на Фонтанке, рядом с вами. Ну, мне пора уже быть в другом месте, - сказал Виктор Петрович, взглянув на часы и начиная вставать из-за стола. - Сконцентрируемся, Изабелла Сергеевна, не будем терять время. У вас есть ручка, или дать вам свою? Анне Леонидовне передавайте, что я желаю ей поскорее встать на ноги.
Записав адрес, Изабелла проводила его до двери и вернулась в теплую кухню. Там она вдруг заметила конверт на тумбочке у входа; Лена, ожидавшая в последнее время какого-то важного письма и встававшая раньше всех в квартире, уже успела проверить почтовый ящик и оставила на обычном месте почту своих соседей. Письмо оказалось из Мурманска от родственников. Изабелла бегло прочла его.
Письмо состояло сплошь из жалоб. Сородичи бедствовали даже больше, чем они с бабушкой, - болел ребенок, болели старики, зарплату не выдавали долгие месяцы, от кого-то ушел муж, жили на одной картошке. Как многие пожилые люди, родственница явно превысила все пределы дозирования негативной информации и просто обрушила на Изабеллу шквал дурных новостей, перейдя все мыслимые грани приличий. В конце сообщалось также о смерти двоюродной сестры Анны Леонидовны, с которой та была когда-то очень близка. Сестра умерла два месяца назад, и родственники, видимо, посчитав, что Анна Леонидовна все равно не сможет приехать на похороны из-за травмы, решили не тратиться на телеграмму. Изабелла бросила письмо на стол; она была подавлена не только бестактностью мурманской родни, но и сознанием того, что бедность способна вот так вот легко разрушать родственные связи. Она решила "потерять" письмо и пересказать его бабушке своими словами позднее. Под письмом обнаружился счет за коммунальные услуги, что тоже не прибавило настроения. Будущее казалось ей мрачным и безрадостным. Изучая столбцы цифр, она поймала себя на том, что думает уже, как бы ей лучше распорядиться этими неожиданными двумястами долларами. Ей и в голову не приходило отказаться - за месяц она зарабатывала теперь около ста-ста пятидесяти долларов, включая частную практику, и новая возможность достать денег позволила бы закрыть несколько дыр в бюджете и оплатить лечение. Ее, правда, немного беспокоило, что хотя Виктор Петрович изложил все дело достаточно конкретно, он так и не сказал, почему именно эта пожилая родственница "влиятельного и богатого человека" нуждалась в постоянном уходе - мало ли, вдруг она страдала припадками безумия, - обстоятельство, которое могло бы сильно осложнить Изабелле зарабатывание так неожиданно свалившихся на нее денег.
ГЛАВА 2
Дверь открыл молодой человек, весь в черном, которого можно было равным образом принять за телохранителя, родственника или знакомого владельца квартиры или за любое другое лицо, так или иначе представляющее его интересы, но только не за самого владельца.
Хозяином такой квартиры должен был быть человек более крупного калибра. Лицо, представляющее интересы, молча кивнуло и сказало довольно мрачно: "Идите за мной". Интерьер подавлял евророскошью. У скромно одетой Изабеллы появилось ощущение, будто она, словно ходок к Ленину, пришла сюда в лаптях. Она проследовала за молодым человеком в огромную комнату, служившую, очевидно, приемной. Он указал ей на диванчик у стены, сказал: "Ждите, - Валерий Николаевич разговаривает по телефону", - и вышел. Через минуту опять появился и вручил Изабелле несколько листов бумаги. "Это анкета - надо заполнить", - сказал он, встретив ее удивленный взгляд. Анкета состояла из ста вопросов Для ответа предлагался выбор "да" или "нет". Среди вполне невинных, вроде: "Сможете ли вы терпеливо выслушать то, что вас совсем не интересует?" и "Часто ли вы говорите хорошие слова людям, чтобы поднять им настроение?", мелькали и такие, которые не совсем понравились Изабелле: "Согласитесь ли вы, если вам, высококвалифицированному специалисту, ваш работодатель предложит оставить привычную работу и подметать улицу перед его домом при условии, что ваша зарплата увеличится в три раза?" Ближе к тридцатому вопросу она все чаще стала задумываться, не стоит ли ей вообще отложить эту анкету. Когда Изабелла агонизировала над тридцать пятым вопросом, в комнату вошел наконец сам хозяин. Как она и думала, он оказался крупным, довольно видным мужчиной в темном костюме, лет сорока с небольшим, начинающим лысеть. Такой тип мужчин особенно нравится женщинам - работникам торговли, полностью отвечая их представлению о "настоящем мужике". Изабелла не успела рассмотреть его лица, так как, поздоровавшись, он сразу же направился к окну и сел, закинув ногу за ногу, в полном соответствии с правилами ведения допросов, так что Изабелла могла видеть только его силуэт, освещенный закатным солнцем.
- Ну, что там у нас с анкетой? - спросил он. Незаметно появившийся молодой человек вынул из ее рук незаконченную анкету и подал хозяину. Тот быстро пробежал ее глазами.
- Должен сказать, что результат у вас не очень обнадеживающий, - сказал он немного погодя. - Этот психотест составлен специально по моему запросу, и его проходят у меня все сотрудники при собеседовании в обязательном порядке. В принципе идеальному сотруднику полагалось бы отвечать на все вопросы "да", но, к сожалению, как вы, наверное, понимаете, идеальных людей не бывает. - Он помолчал и с расстановкой в голосе продолжил: - Я требую от своих сотрудников большой гибкости, умения приспосабливаться к любым ситуациям, и конечно, - в первую очередь, - к моим собственным требованиям. Не уверен, что я взял бы вас работать в свое агентство при тех баллах, которые вы только что набрали. - Он снова сделал паузу, очевидно, для того, чтобы Изабелла прониклась в полной мере его приговором. - Артур, какой у тебя был коэффициент гибкости? - спросил он у помощника, не поворачивая головы.
- Восемьдесят пять, - ответил Артур.
Валерий Николаевич посмотрел на Изабеллу со значением и даже руками развел: мол, вот как оплошала ты, мать, и даже языком, что ли, прищелкнул от злорадства и демонстративного разочарования. Изабелле все это показалось так странно и неестественно, что она не знала, что и сказать.
- Однако в данном случае нам выбирать не приходится, - со вздохом произнес Валерий Николаевич. - Дело в другом. Виктор Петрович уже сообщил вам, наверное, - вас пригласили, чтобы вы некоторое время присматривали за моей матерью. После нашего разговора мой помощник проведет вас к ней. Для начала сразу хочу оговорить: если вы подойдете, вам придется жить все это время здесь у нас - у вас будет... вам отведут отдельную комнату. У вас будет все необходимое. Вам не придется делать расходы на питание - питаться вы тоже будете у нас. Я лично считаю, что так удобнее и для нашей семьи, и для вас.
У Изабеллы вытянулось лицо. Такой поворот событий не входил в ее планы - в конце концов, у нее была своя собственная бабушка, которая тоже нуждалась в присмотре. Валерий Николаевич, однако, был не из тех, кого можно перебить. Увидев, что Изабелла собирается заговорить, он продолжал, повысив голос и отчеканивая зачем-то каждое слово.
- Теперь о зарплате - двести долларов. Виктор Петрович информировал меня, что у вас больна родственница. Учитывая это, я согласен прибавить вам еще пятьдесят. Однако мои условия должны быть выполнены. Но давайте пока обойдем этот вопрос на время. В любом случае вам пока и не предлагает никто ничего, и не обещает. В отношении вас мы еще будем думать. У вас ведь, я так понимаю, довольно много проблем, а нам хотелось бы кого-нибудь без лишних сложностей. Вообще, если честно, только вы не обижайтесь уж, вы - не самый подходящий вариант.
"Не отказаться ли мне, - мелькнула у Изабеллы мысль после этих слов. - Пусть думает что хочет. Или, может, не надо. Все-таки двести пятьдесят долларов за две недели - это сумма. Что он тут с анкетой и со всем наболтал - так может быть, он просто, не то чтобы с целью унизить, а так - ну просто человек такой, просто неделикатный, сам говорит и даже не понимает, что оскорбительно. Бабушка говорит, надо быть снисходительной к невоспитанным людям. Да и вообще, может, он и прав отчасти. Хочет для своей матери беспроблемную сиделку, с американской белозубой улыбкой; так что тут такого - заботится, значит. Кто бы не хотел на его месте".
Поливанов откинулся назад, сцепив перед собой руки.
- Да разумеется, да - решать-то, конечно, нам, - протянул он с чувством удовлетворения.
Все это время он только и делал, что ставил Изабеллу на место. Он и вообще относился к женщинам с пренебрежением, а Изабелла ему не понравилась даже раньше, чем он ее увидел, - не понравилось ему из всего, что рассказал Виктор Петрович, то, что она учительница, что она бедна и у нее "проблемы", и в особенности то, что она училась на математическом факультете - по его понятиям, в этом было что-то вызывающее, она, как он выразился про себя, "много на себя взяла, не по положению". Не понравилось также, что Изабелла, придя на встречу, хотя и держалась вежливо, но ни разу ничем не проявила, что осознает свое униженное в его глазах положение. То, что она в конце концов, после всех оскорблений, признала, что последнее слово остается за ним, он расценил как победу. "Вот и купил за лишних пятьдесят долларов, - подумал он торжествующе, - какая все-таки жалкая вся эта интеллигенция!" Ему теперь даже очень хотелось, чтобы Изабелла осталась, чтобы была постоянная возможность "учить" ее.
- Я хочу познакомить вас с условиями нашей семьи, - произнес он несколько мягче - теперь, когда она, по его мнению, стала проявлять смирение и покорность, надобность в жестком подходе на время отпала, и ему не хотелось раньше времени перегнуть палку. - Моя жена и младшая дочь сейчас в Финляндии - совершают покупки, - они вернутся дня через три. Моя старшая дочь и ее муж - в Москве у родственников, их тоже нужно ждать через неделю, не раньше. Так что, видите, у вас есть время не спеша освоиться с незнакомой обстановкой. Я практически все время посвящаю делам, меня тоже дома, можно сказать, не бывает. Все, что от вас требуется, - как можно больше времени посвящать моей матери. Я не думаю, что это сложно для вас, - тем более, как я понял из того, что мне о вас рассказали, у вас уже имеется опыт общения с пожилыми людьми. Вы работаете в школе, как я понял? - мы вас попросим также время от времени уделять немножко внимания нашей младшей дочери. Ей девять лет, она учится в частной школе на Васильевском острове. Очень хорошей школе. Я хочу, чтобы вы помогали ей с домашними заданиями. Вы преподаете английский, кажется?
- Нет, математику.
- Хм, Виктор Петрович сказал, что вы владеете английским...
- Я достаточно хорошо знаю английский, я учила его с детства, - со скромной гордостью сказала Изабелла. Владение английским было совместной заслугой ее бабушки и Елизаветы Павловны. Обе они придерживались мнения, что у человека можно отнять его здоровье, имущество, семью, но его образование останется всегда при нем.
- Очень хорошо, вы будете разговаривать с ней по-английски, - чтобы у нее вошло в привычку говорить на этом языке. Чтобы она все время слышала что-нибудь типа: "Лиза, возьми чашку", или "Тебя зовет бабушка". Что-то в этом роде. Что-то такое простое, но чтобы она не расслаблялась. Почитаете ей английскую книжку перед сном... - как-нибудь так, в этом духе. Я сильно жалею, что у меня не было возможности изучать языки в детстве. Это большой пробел - я чувствую сейчас это очень... насколько это важно для теперешней жизни. Еще вам нужно будет готовить ей завтрак по утрам. Я думаю, не займет много сил залить йогуртом хлопья или яйцо сварить. Ну и проводить до школьного автобуса. За ней приезжает специальный автобус, в полдевятого. Проследить, чтобы она села. Мы никогда не позволяем ей выходить из дому одной. Но ваша основная задача, конечно, быть всегда при моей матери - и дома, и на прогулках; или, например, сопровождать к врачу. Это - главное, надеюсь, вы твердо усвоили, - тут он многозначительно взглянул на Изабеллу, ожидая, что она кивнет или как-то иначе подтвердит свое подчиненное положение, но увидев, что она продолжала молча слушать его, глядя прямо в лицо, он продолжил, мысленно пообещав себе припомнить ей "эту наглость" позднее. - Ну, и последнее - покупки. Вам придется еще делать покупки по тем спискам, которые вам будут давать моя жена или мои помощники. Я считаю, что все эти условия вполне выполнимы: завтрак, покупки и уход за моей матерью. Ну и помогать ребенку с уроками. По большому счету - это совсем немного. Можете не беспокоиться - перетруждать вас работой никто не будет. Вам не надо ни готовить, ни убирать - к нам три раза в неделю приходит уборщица и четыре раза - женщина, которая нам готовит. - (Ему доставляло особенное удовольствие рассказывать о том, как хорошо налажен его быт). - В общем, это все. Сейчас вас проведут к моей матери - ее зовут Анастасия Петровна. Да, забыл - еще один момент, - прибавил он. - Если вы нам подойдете, то должен сразу предупредить: еще одно условие - вы не должны выходить из дома без ведома кого-нибудь из домашних. Если вам понадобится отлучиться - за покупками или еще куда-нибудь, - вы обязаны предупредить, поставить в известность - куда вы идете, по какой причине и через какое время вернетесь. Мера необходимая, заметьте. Иначе какой от вас прок, если вы посвящаете оплачиваемое время своим личным делам и не выполняете основных требований. Артур, проводи, - сказал он и резко встал, показывая этим, что разговор закончен. Он был вполне доволен исходом встречи. Обескураженное лицо Изабеллы ясно показывало, что принятый им казенный тон и откровенная подозрительность больше всего расстраивает ее, и он собирался и в дальнейшем не отказываться от этого удачно подобранного вида психологического давления.
Изабелла последовала за поливановским помощником. Разговор произвел на нее гнетущее впечатление. Она не осознавала ясно, что оскорбительное отношение к ней было предопределено еще до ее прихода в этот дом: но все же хорошо почувствовала проявленную недоброжелательность и поняла, что все складывается не совсем так, как должно бы. Она решила, что ни за какие деньги и блага мира не согласится остаться здесь, если бабушка, ради которой все затевалось, окажется похожей на своего отпрыска. Молчаливый обладатель высокого коэффициента гибкости привел ее к двери в конце коридора и постучал. "Войдите", - отозвался изнутри немного визгливый женский голос. Поливановский помощник открыл дверь и жестом указал Изабелле, чтобы она входила.
Ей навстречу поднялась с дивана улыбающаяся, довольно бодрая старушка лет семидесяти, производящая, скорее, приятное впечатление. Анастасия Петровна оказалась очень простой женщиной, добродушной, совершенно без образования и очень болтливой. Изабелла не обнаружила, как ни присматривалась, в ней никаких явных недомоганий, на которые ей все так намекали, - кроме разве что излишней полноты. Анастасия Петровна встретила ее очень приветливо - пожалуй даже с энтузиазмом - и сразу же начала болтать без умолку, поить чаем и назойливо кормить конфетами. Она немедленно сообщила, что давным-давно уже "поджидает новую девочку". Изабелла просидела в ее комнате не меньше трех часов, не понимая поначалу, зачем такой живой и бойкой старушке вдруг понадобился специальный уход. Под конец она сообразила: Анастасия Петровна, как часто случается с простыми людьми, не имея необходимости постоянно поддерживать мыслительную деятельность в свои шестьдесят шесть лет, стремительно - словно не умеющий плавать пассажир, который случайно упал с корабля, - погружалась в пучину старческого маразма, в особую его разновидность, которая приносит окружающим больше всего неприятностей, - она была одержима жаждой непрерывного общения, обнаруживавшей себя в ужасающей, вязкой и повторяющейся болтовне.
Анастасия Петровна за это время чего только не успела рассказать о себе и своей семье. Как оказалось, она переехала из Тихвина на житье к сыну по его настоянию относительно недавно, в прошлом году, после смерти мужа, и теперь вот живет у него, как она выразилась, "в забросе", поскольку, взяв ее к себе, сын не уделяет ей должного внимания - "не выделяет внимания", говоря ее словами, - и все в семье взяли моду относиться к ней без всякой почтительности, ею пренебрегают и считают за ничто. В этом месте ее рассказа толстое простодушное лицо Анастасии Петровны исказилось, и она всплакнула от жалости к самой себе. Изабелла, не выносившая слез, бросилась ее утешать, как умела, говоря, что не все так плохо, и сын, как она видит, все-таки заботится о ней. Анастасия Петровна утешилась, словно малое дитя, так же быстро, как и расплакалась, и тут же перескочила на новую тему: стала рассказывать Изабелле о новом сериале, который недавно стали показывать по телевизору, на одну из героинь которого, по ее мнению, была очень похожа Изабелла.
- Вот смотрю я на тебя - ну прямо один к одному, и голос такой же - ну, копия просто, - сказала она с умилением, словно удивленный ребенок, поднося руку к губам.
Про это сходство Изабелла уже слышала от своей бабушки, пристрастившейся смотреть тот же сериал от нечего делать по утрам, о чем она и упомянула. Анастасия Петровна немедленно стала с азартом расспрашивать Изабеллу о бабушке и ее болезни, и под конец так расчувствовалась, что завернула в салфетку конфет и, сунув их Изабелле, велела передать гостинец бабушке.
- Ну, думается мне, ты тут приживешься, - сказала она, провожая оторопевшую Изабеллу и сияя от удовольствия. Дверь комнаты еще не захлопнулась, как Анастасия Петровна уже проворно набирала по телефону чей-то номер и громким по обыкновению голосом - так, что ее было слышно в коридоре, - стала радостно пересказывать все, что только что вытянула из Изабеллы: "Такая девочка, ничего - без гонора, не то что эти все нынешние, - сирота, - родители погибли, - нет, с бабушкой живет в коммуналке, - конечно, что это за жизнь... - расскажу, когда приедешь".
Изабелла возвращалась домой в двойственном настроении. С одной стороны, с Анастасией Петровной, казалось ей, она могла бы управиться, но ее беспокоило другое - положение, в которое она должна была неизбежно попасть, приняв все условия Поливанова: он ясно показал ей, что в этом доме с ней не собираются церемониться, и усвоенный ею с детства принцип, подразумевавший, что все люди при общении обязаны взять на себя определенные обязательства друг перед другом, в данном случае наверняка не будет действовать: в этой среде она оказывалась совершенно беспомощной, и как-то подразумевалось, что чем больше ответственности она на себя примет, тем с большей охотой на нее будут сваливать различные обвинения. Она чувствовала это совершенно ясно, хотя если бы кто-нибудь попросил ее описать свои впечатления, она по неопытности не смогла бы этого сделать. В ее окружении никогда не было очень богатых людей. "Идешь к богачам - у них свои правила, а ты у нас ребенок нежный, ты их закидонов не выдержишь. Что этот дурак Витька придумал тебя к ним отправлять?" - сокрушалась Елизавета Павловна накануне, услышав но телефону о намерениях Виктора Петровича пристроить Изабеллу в сиделки к поливановской бабушке. Теперь-то Изабелла начинала постепенно понимать, что Елизавета Павловна определенно знала что-то, чего пока не понимала она сама; в частности, что существует круг людей, которые вполне могут позволить себе жить по законам, отличающимся от обычных и общепринятых, и навязывать их другим, исходя не из каких-нибудь понятных всеми правил поведения в обществ, а чисто из эгоистических соображений.
ГЛАВА 3
Первая неделя жизни в роскошной поливановской квартире прошла для Изабеллы словно в чаду, поскольку изголодавшаяся по общению Анастасия Петровна вцепилась в нее, как пиявка, и не отпускала ни на шаг, заставляя снова и снова выслушивать рассказы о своей жизни, родственниках, болезнях - о болезнях она любила говорить особенно, со всеми подробностями и даже всякий раз показывала больные места. Еще одной любимой темой были истории, связанные с похоронами, - и Изабелле приходилось часами слушать описание похорон мужа Анастасии Петровны. Но самым мучительным испытанием оказались пересказы всех без исключения сериалов, идущих по телевизору. Их Анастасия Петровна пересказывала совершенно по-детски, повторяя - часто в лицах - по нескольку раз полюбившиеся ей эпизоды и постоянно одергивая Изабеллу словами "Ах, да ты опять не слушаешь", когда Изабелла, уставая от этого бесконечного потока сознания - или, скорее, бессознательного, - неосторожно отдавалась своим мыслям и пропускала тот момент, когда от нее требовалось произнести что-нибудь вроде "Ах, вот как!" или "Надо же!" Уже в первые дни, убедившись, что стремление Анастасии Петровны к болтовне не иссякает, Изабелла поняла наконец окончательно, почему для этой семьи так важно было найти человека, который постоянно удерживал бы на себе ее внимание.
Поначалу Анастасии Петровне удавалось забалтывать ее до головокружения, но уже дня через три после своего переезда Изабелла научилась при помощи разных приемов избегать на некоторое время эту нездоровую, навязчивую, доходящую до автоматизма жажду постоянного общения у впадавшей в детство старушки.
Первым способом избавиться от жадной потребности Анастасии Петровны в болтовне было - уйти за покупками по поливановским спискам: в конце концов это ведь входило в ее обязанности. Иногда Изабелла специально затягивала свои походы по магазинам на несколько часов вплоть до полудня, когда Анастасия Петровна обычно засыпала на пару часов, сраженная обильным завтраком. Ненавистные Изабелле сериалы тоже обнаружили свою положительную сторону, так как давали ей около часа отдыха от бессодержательных разговоров. В комнате Анастасии Петровны на стене висело особое расписание, составляемое, как выяснилось, по распоряжению Поливанова одним из его помощников на компьютере каждый понедельник, где большими буквами было указано, в какое время какую программу смотреть. Когда Анастасия Петровна, надев очки, с удовольствием устраивалась у огромного телевизора для просмотра новой долгожданной серии, у Изабеллы появлялось немного времени, чтобы отдохнуть от постоянного напряжения внимания, которого требовало общество Анастасии Петровны.
Всю неделю Поливанов дома почти не бывал. Он возвращался очень поздно, за полночь, а мог и вообще не вернуться. Изабелла была этому даже рада. Неизвестно, где он пропадал и что делал вне дома. Анастасия Петровна тоже имела мало представления, чем занимался ее сын, однако все с ним связанное вызывало у нее глубочайшее, нерассуждающее, доходящее то трепета почтение. Она постоянно твердила Изабелле, что ее Валера начинал с простого шофера - "шОфера", - а дошел вот до больших людей, и у самого губернатора его уважают, во всех делах советуются и держат за своего, а все потому, что "себя проявил", - обычно добавляла она в этом месте, делая многозначительный кивок головой. Больше от нее нельзя было добиться каких-либо подробностей о занятиях ее сына, как Изабелла ни подводила к этому разговор из любопытства, - но не оттого, что Анастасия Петровна что-то скрывала, а потому что и сама имела об этом предмете очень размытое представление. Валерий Николаевич во время своих коротких появлений довольно грубо прерывал все попытки матери пристать к нему с какими-то своими пустяками, а на Изабеллу и вообще не обращал внимания, словно ее здесь и не было. Изабелла, со своей стороны, не стремилась попадаться лишний раз ему на глаза и всегда уходила в свою комнату или в комнату Анастасии Петровны, когда слышала, что Поливанов возвратился. Поливанов редко появлялся один - его обычно сопровождали два-три помощника, которые вели себя, как правило, очень бесцеремонно, - даже Анастасия Петровна их побаивалась. Помощники все были почему-то похожи друг на друга, все одинаково говорили на фальцетных тонах и имели одинаковую привычку сразу по приходе устремляться в кухню и доставать себе что-нибудь вкусное из обширного, изобилующего продуктами поливановского холодильника. Поливанов даже как-то уволил одного - сцена происходила прямо при Изабелле, - этим неудачником оказался Артур - обладатель повышенной гибкости, к сожалению, не пригодившейся ему в тот роковой момент. Поливанов застукал его случайно у холодильника, когда тот рукой вылавливал со дна банки последний маринованный огурец. Случайно оказавшаяся в кухне Изабелла могла наблюдать, как страшно побагровел вошедший Поливанов и как застыл пойманный с поличным Артур - казалось, застыл от ужаса даже огурец, до этого коварно ускользавший в рассоле от ловящей его руки. Поливанов тогда страшно рассердился - Анастасия Петровна, которой этот скандал доставил огромное удовольствие, говорила, что такого гнева не может припомнить с тех пор, как она, только что переехав из Тихвина, с самыми наилучшими намерениями трудолюбиво счистила однажды с посуды все тефлоновое покрытие, приняв его по малограмотности за налет от пищи.
Поливанов вообще очень ревниво относился к своей собственности, и, как заметила Изабелла, постоянно находился во власти двух противоречивых страстей: с одной стороны, ему хотелось непременно показать всем вокруг, что он живет на широкую ногу и не считает денег, а с другой - он, видимо, никак не мог отделаться от подозрений - доходящих до нелепости, - что его самого, его деньги и положение все "используют". Один раз утром, увидев, что Изабелла справляется по телефону о самочувствии Анны Леонидовны, он жестко выговорил ей за то, что она занимает линию своими частными разговорами в то время, как могут позвонить по делу. Изабелла напомнила, что ее бабушка больна и она не будет чувствовать себя спокойно, если не узнает, как у той идут дела, на что Поливанов посоветовал ей использовать для этой цели телефон охранника внизу при входе в подъезд. Этот случай только усугубил ее первоначальную неприязнь к нему. В квартире имелось несколько телефонных точек, и поливановские помощники обычно от безделья болтали по ним часами без всяких ограничений. Почему вдруг ему понадобилось демонстрировать жестокость и лишать ее общения с бабушкой, - тем более что она ведь никогда не позволяла себе злоупотреблять телефонными разговорами, - Изабелла могла объяснить только разве что внезапным припадком этого гипертрофированного ревнивого чувства собственности, - вроде того, что случился у него при виде Артура, отлавливающего огурец.
Или, что было тоже весьма вероятно, Поливанов был заражен своеобразной подозрительностью, разновидностью шпионской паранойи, которая является неотъемлемой частью характера всех российских предпринимателей и политиков, культивирующих в себе убеждение в сверхценности для нации своей персоны и всего, что с ней связано, и в результате естественным образом выливается в боязнь утечки любой, даже самой незначительной информации о своей личности. "Но это же просто смешно, - думала Изабелла, - неужели он всерьез считает, что мне интересно сплетничать с бабушкой о его семейных делах?"
Кроме помощников Поливанов иногда привозил с собой ближе к вечеру гостей, с которыми как правило напивался у себя в кабинете. Однако по утрам в квартире было довольно тихо. Когда Анастасия Петровна засыпала после сытного завтрака, Изабелла бродила по коридору, заглядывала в окна, со скрытым беспокойством ожидая приезда других членов этого семейства и думая о том, легко ли ей будет поладить и ужиться с ними.
Через три дня после того, как Изабелла переехала к Анастасии Петровне, из поездки в Финляндию со множеством покупок вернулись, как и ожидалось, Тамара Григорьевна, жена Поливанова, и его младшая дочь Лиза. В прихожей жена Поливанова сухо поцеловала Анастасию Петровну, увернулась от ее прочувствованных объятий, слегка кивнула Изабелле, сказала тихим невыразительным голосом: "Будьте добры, отнесите вот эти пакеты на кухню", повернулась и ушла в свою комнату, не выказав никакого желания поговорить и познакомиться с Изабеллой поближе. Было слышно, как она начала оттуда говорить с кем-то по телефону - тем же невыразительным, скучным тоном. Она оказалась как раз такой, как и представляла ее Изабелла. Выглядела очень молодо и подтянуто - на вид ей нельзя было дать более двадцати пяти-тридцати лет, - но от проницательного взгляда Изабеллы не ускользнули толстые складки, появлявшиеся на шее, когда она поворачивала голову, и несколько старомодный стиль прически; так было принято укладывать волосы лет пятнадцать-двадцать назад и так почему-то упорно продолжали причесываться женщины, юность которых пришлась на ту моду. Значит, предположила Изабелла, сейчас ей порядочно за тридцать.
Лиза оказалась живым, разговорчивым ребенком, легко идущим на общение. Она увязалась за Изабеллой на кухню, сказав, что хочет есть, тут же начала рассказывать Изабелле о своей поездке и с наивным любопытством поглядывала на нее, пока та готовила на скорую руку бутерброды.
Рассмотрев ее с точки зрения своего педагогического опыта, Изабелла решила, что с этим ребенком она легко сможет поладить.
- Ну что, понравилось тебе в Финляндии? - спросила она Лизу для поддержания беседы.
- Не знаю, - сказала девочка, равнодушно пожав плечами, - так, как обычно. Ничего особенного. Я уже ведь была там несколько раз. Вообще, все финны очень глупые, - прибавила она, подумав пару секунд, и для примера рассказала, что, когда они с мамой заказали в Макдоналдсе не два гамбургера, а три, официантка очень удивилась и долго не хотела выполнить их заказ, говоря, что их ведь двое. - Только представьте себе, какая глупость - раз нас двое, так мы уже не можем хотеть съесть три гамбургера. Мы ей и так говорили, словами, и на пальцах показывали, что три нам дайте, так она - ни в какую! нет, вас же двое всего! - смеясь, воскликнула она.
На этом первое их знакомство закончилось, поскольку на кухне объявилась Анастасия Петровна и сердитым голосом позвала Изабеллу немедленно идти в ее комнату, потому что она хочет сказать ей что-то очень важное. Выяснилось, что Анастасия Петровна была смертельно обижена из-за того, что ни невестка, ни внучка не поздоровались с ней подобающим образом по приезде, проигнорировав ее родственные излияния, хотя у Анастасии Петровны был заготовлен какой-то особенный план для их торжественной встречи.
- И ладно бы уж Тамарка, она всегда бесчувственная - (у нее получилось что-то вроде "бесчевственная") - но Лнзка-то, Лизка - чтоб родной бабушке здрасьте не сказать! - плаксиво повторяла Анастасия Петровна. Затем, оживившись, она начала придумывать, как сделать так, чтобы все в семье прониклись несправедливостью нанесенной ей обиды. - Вот ни слова им теперь не скажу - ни слова! Не хочу их и знать! И вместе обедать не выйду! А ты, если они спросят тебя, почему это Анастасия Петровна ходит такая, почему Анастасия Петровна с нами разговаривать не хочет, так скажи им: "А это потому, что вы неблагодарные дети!" Так и скажи, чтобы они поняли - "неблагодарные вы!" - учила она Изабеллу.
Изабелле было смешно и досадно слушать этого старого ребенка, она уже достаточно изучила к тому времени характер Анастасии Петровны и знала, что она, несмотря на добродушие, бывает временами капризна и подвержена приступам обидчивости в самые неожиданные моменты.
Изабелла уже начала постепенно учиться справляться с этим: она стала спокойно уговаривать Анастасию Петровну не расстраиваться, прилечь отдохнуть, и кстати напомнила, что в это самое время, кажется, должна уже начаться по телевизору передача "Женские истории", которую Анастасия Петровна просматривала с большим удовольствием и никогда не пропускала. Анастасия Петровна, все еще всхлипывая, не смахнув бороздки слез на щеках, тут же уселась к телевизору, но объявила, что делает так только потому, чтобы показать, что ей теперь все равно, чем там занимаются ее родственники, она и не пошевелится. На этом дело и кончилось. Посмотрев передачу и обсудив ее досконально с Изабеллой, Анастасия Петровна напилась на ночь чаю и легла спать, а утром и думать забыла о своей обиде. Никто из домашних так и не догадался, что у Анастасии Петровны были к ним какие-то претензии, и Изабелла даже погордилась немножко втихомолку своим дипломатизмом.
Как было оговорено, Изабелла должна была готовить для Лизы завтрак, будить и отправлять в школу. Она отнеслась к этому заданию ответственно, как и ко всему, что делала, удивляясь только, что мать девочки не занимается этим сама. Анастасия Петровна тоже вставала довольно рано, примерно в те же часы, когда Лиза отправлялась на уроки; когда-то именно она отправляла внучку в школу, но при этом по своему обыкновению так донимала девочку своей болтовней и так приставала с придирками по самым глупым поводам, что проводы в школу каждый раз заканчивались ссорой и чуть ли не дракой. Под конец Лиза всерьез взбунтовалась, пожаловалась отцу и сказала, что не желает больше терпеть, чтобы бабушка по утрам сидела напротив, смотрела ей в тарелку и "доставала" ее. Поливанов, которому изрядно надоели эти склоки, ради спокойствия в семье распорядился, чтобы за Лизой смотрела девушка, которая сидела в ту пору с Анастасией Петровной, а теперь эта обязанность перешла к Изабелле.
Еще через несколько дней в квартире появились другие новые лица. Старшая дочь Поливанова, Полина, и ее муж вернулись из Москвы, где они гостили у родственников и развлекались, несмотря на то, что оба были студентами и семестр давно уже начался. Они не понравились Изабелле еще больше, чем даже Поливанов.
Эта парочка сразу же приняла по отношению к ней позицию почти открытой, ничем не оправданной в ее глазах, враждебности. Особенно агрессивно повела себя Полина; между ней и Изабеллой почти сразу же произошло столкновение из-за того, что Полина сделала попытку ею грубо командовать. Изабелла зашла зачем-то на кухню, где в этот момент курили у окна Полина с мужем. Оба сразу замолчали при ее появлении. "Эй, ты, - вдруг резко произнесла Полина, обращаясь в ее сторону, - пойди, принеси из моей комнаты мою сумку".
У Изабеллы дух перехватило от такой наглости. "А я здесь не для того, чтобы выполнять ваши приказания, - медленно сказала она, - у меня, знаете, другие полномочия. Вы можете сами о себе позаботиться, дамочка", - последнее слово она произнесла с выражением, чуть ли не по складам пропела, чувствуя, что оно особенно не понравилось Полине - может быть, потому, что это слово как- то очень точно ее определяло.
- Тебя сегодня же здесь не будет, - тут же злобно вскинулась Полина, бросая окурок, взбешенная тем, что такое ничтожество посмело возражать, - вот увидишь, тебя сегодня же вышвырнут, я об этом позабочусь.
Изабелла вернулась в свою комнату в полуобмороке от негодования. В тот же вечер она, перехватив инициативу, пошла к Поливанову с требованием принять меры, чтобы к ней больше не смели обращаться таким тоном, как это сделала Полина, в противном случае, заявила девушка, она немедленно уйдет; и действительно она была самым серьезным образом настроена уйти, даже если бы Поливанов отказался оплатить ей все то время, которое она уже просидела с Анастасией Петровной.
К ее некоторому даже удивлению, Поливанов неожиданно принял ее сторону: очевидно, у него совсем уж никого не было на примете, кто мог бы согласиться нейтрализовывать злокачественную общительность Анастасии Петровны на тех же условиях, на которые пошла Изабелла, - и Полина, для которой отец все-таки оставался авторитетом, хотя бы в том смысле, что полностью содержал ее, была вынуждена смирить свои амбиции после разговора с Поливановым и больше не задевала Изабеллу, хотя и смотрела на нее с ненавистью при встрече, высоко задирая голову и злобно щуря глаза. Но Изабелле это было все равно. Она твердо решила, что и ноги ее здесь не будет, если эта девица вновь попробует на ней самоутверждаться. Анастасия Петровна, кстати, тоже не особенно жаловала свою старшую внучку и называла ее "барынькой". От нее Изабелла узнала, что Полина - дочь от первого брака, что она до недавнего времени, до своего поступления в университет, жила с матерью в Пскове, а после окончания школы, когда приехала учиться в Петербург, поселилась у отца. Поливанов вполне был в состоянии купить дочери отдельную квартиру, и, наверное, не одну, однако почему-то предпочитал держать ее при себе; даже после ее скоропалительного замужества он настоял на том, чтобы муж Полины переехал в его квартиру, - он говорил, что дочь наделает глупостей, если ее оставить на ее собственный произвол, и что он позволит ей жить самостоятельно, только когда она родит ребенка. Изабелла, внимательно выслушав эту историю, решила, что и в нежелании Поливанова отпускать от себя дочь не последнюю роль сыграло уже знакомое ей поливановское чувство собственника.
Из нескольких дней в этой квартире она уже ясно представляла себе тот идеал жизни, который преследовал Поливанов, непреклонно насаждая вокруг себя - ему хотелось окружить себя чем-то вроде клана или патриархальной общины - как можно больше прислуги, как можно больше чад и домочадцев, которые не уставали бы демонстрировать свою абсолютную покорность его воле (наверное, из всей школьной литературы его больше всего впечатлили пьесы Островского о купеческих нравах, думала Изабелла), которых он бы по традиции изредка одаривал своей благосклонностью, но чаще карал суровой и справедливой рукой - и ему совершенно неважно было, что, возможно, все эти люди с трудом выносили общество друг друга и его самого и ненавидели навязанные им условия. Изабелла предположила также, что большое влияние на выбранный Поливановым образ жизни, обнаруживающий его непоколебимую приверженность к патриархальности в том виде, как он ее понимал, оказали и усилия средств массовой информации, которые к тому времени уже настолько прожужжали уши российским обывателям о непреходящей ценности в качестве движущей идеологической силы для России некоего мифического персонажа, именуемого "царем-батюшкой", что чуть ли не каждый императивно настроенный мало-мальски удачливый коммерсант реализовывал свою императивность посредством этого популярного образа. Изабелле же, когда она начала задумываться о подобных мировоззренческих вещах, царь-батюшка, по странной игре ума, представлялся в виде шоколадного Деда Мороза в целлофановой обертке, повязанного ленточкой с надписью золотыми буквами "Добрый Дедушка Мороз, он подарки нам принес", стоимостью в сорок два рубля пятьдесят копеек. Такой Дед Мороз многие годы появлялся в ближайшей от их дома булочной накануне новогодних праздников; он долго покрывался пылью на полке, но его все-таки покупали те, кто шел в гости в семью, где были дети, не желая тратиться на более дорогие подношения.