Аннотация: Сюжет этой книги частично основан на истории экс-балерины Анастасии Шелепановой, работавшей хостес в Японии, которую убил влюбленный в нее клиент в 2006 году в г.Кобе.
Глава 1.
Я в очередной раз убедилась, что я крайне невезучий человек. Еще бы! После того, как, наконец, на дом дяди Бори, нашелся покупатель, - разболелся гриппом мой агент по недвижимости, и мне пришлось отпрашиваться с работы и самой ехать из Финляндии в какую-то псковскую глушь показывать участок. Но это ладно бы! Лишь только я сошла с поезда на станции Гдов, зазвонил мой сотовый, и тот самый покупатель, с которым мы все так носились - только бы купил - сообщил, что приедет лишь на следующий день!... У него что-то стряслось в его московском офисе. И вот, теперь, чтобы не упустить сделку, я вынуждена сидеть сиднем в этом проклятом поселке у Чудского озера, в дремучей глуши, где, наверное, и медведи бродят по улицам. Моя финская фирма посмотрит очень косо на то, что вместо двух оговоренных дней я пропустила еще один.
Почти сразу после звонка москвича позвонила моя дочь и сообщила мне декларативно, что ей опять не хочется жить, потому что жизнь не стоит того. У нее новый этап депрессии и неверия в себя. Кое-как я успокоила ее. Господи, да что ж такое! ну какие горести могут быть у двадцатилетней девочки, которой только бы жить да радоваться? Ох уж эти мои родственнички! ох уж эта молодежь! горе мне с дочерью, да и сын, признаться, тоже постоянно добавляет головной боли. В мое время, помнится, молодые люди были пожизнерадостней.
Но всё-таки я не могу бросить всё как есть и мчаться в Хельсинки спасать дочь от депрессии. Продать участок как можно скорей - в моих интересах. Его надо продать, необходимо. Наш старенький дядя Боря, брат моей матери, стал совсем дряхлеть. За последние десять лет наша семья почти в полном составе переехала из Петербурга за границу, и за дядей Борей, после того, как разбился на автомобиле со всей семьей его сын, стало некому присматривать. Еще недавно каждые две недели я приезжала к нему из Хельсинки прибраться и закупить продуктов, но в последний приезд обнаружилось, что он совсем плох и вряд ли уже может дальше сам себя обслуживать. Серьезно встал вопрос о том, чтобы пристроить его к кому-то из родственников. Нашлась, наконец, одна простая женщина, Анна Тимофеевна, из моих то ли троюродных, то ли четвероюродных сестер, готовая взять его к себе под присмотр.
Разумеется, всё это так просто не делается. Дяде Боре придется переписать на нее квартиру. Но я уже и на это согласна. В конце концов, за стариком будет кому ухаживать, и закончатся, слава тебе господи, мои мытарства и бесконечные метания туда-сюда из Финляндии в Питер. Однако, дядя Боря, согласился переехать на попечение к Анне Тимофеевне, лишь с условием, что его имущественные дела окончательно приведут в порядок. Он выдвинул требование продать его старую машину, гараж, и дачный участок, который начал было застраивать мой покойный двоюродный брат. Вырученные от этого деньги дядя Боря потребовал положить на сберкнижку, а сберкнижку - ему под подушку. Упрямый старик все еще не может смириться с мыслью, что он от всех кругом зависим. Что ж, это можно понять... Анна Тимофеевна, женщина практичная и хитроватая, очень ловко перевела все стрелки на меня, ну а я вынуждена опять взвалить чужие дела себе на шею. Ну да ладно, был бы толк. Понимаю, что звучит эгоистично, но я буду просто счастлива, когда дядя Боря будет пристроен и с меня, наконец, спадут все заботы.
И в результате, вот, стою я в промозглый день в конце декабря на богом забытой станции Гдов, обескураженная звонком москвича, который приедет лишь завтра, - и пытаюсь сообразить, как мне действовать дальше. Я хочу собраться с мыслями. Нет смысла снова трястись поездом в Питер на такой короткий срок. Наверное, надо найти гостиницу...
Когда я спросила о гостинице у местного мужика, поджидавшего у станции заказов на извоз, он только хмыкнул.
- Гостиницы? гостиниц у нас нету. Откуда вдруг гостиницы у нас? - он обвел рукой не подающую никаких надежд безысходную убогость медвежьего угла.
- Ах, господи, что ж делать-то? - спросила я в полной растерянности.
- Ну... у местных можно поинтересоваться... А вам оно зачем?
Я обрисовала ситуацию.
- Так не разумнее ли в дачном поселке остановиться, раз вам все равно туда? За триста рублей отвезу. Я вас со сторожихой сведу. Там у них полно домов пустует. Со сторожихой можно договориться. Женщина порядочная. Без ночлега не останетесь, не бойтесь. Она вам подберет что-нибудь. Недорого выйдет. Ну так как, едете?
У меня не было другого выбора.
Десятикилометрового пути до поселка по убитой дороге вдоль полей и береговой полосы было достаточно, чтобы водитель узнал в подробностях о моих проблемах. Он обнаружил неплохое представление об участке дяди Бори.
- У вас вроде там дом уже стоит, но раз печь не доделана, то в холода это больше по функции не дом, а сарай. Там вы ночевать не сможете.
- Откуда вы знаете?
- Наши деревенские его же и ставили.
Как я поняла, дачный поселок кормил близлежащие деревушки заказами на строительство и обработку участков.
Машина, не останавливаясь, пролетела мимо дач. Я не успела ничего разглядеть.
- Сейчас - в деревню. Первым делом со сторожихой переговорить: что она решит. В поселок потом вернетесь, - пояснил мой проводник.
Мы свернули к деревне.
Сторожиха вышла встретить нас на крыльце. Это была костлявая строгая старуха в очках с железной оправой. Она окинула меня взглядом, от которого я показалась самой себе женщиной легкого поведения.
- Ну, дело понятное. Найдем место, а как же. За порогом ночевать не оставим. Сейчас с сыном переговорю, что вам подыскать, - сухо сказала она, когда мой провожатый объяснил ей суть проблемы. Я спросила, сколько это будет стоить. Окинув меня взглядом, она сухо назвала сумму, которую равнялась цене суточного проживания в петербургской мини-гостинице. Очевидно, местные жители получили представление о городских ценах от дачников.
- Поселим вас у Петровых, - сообщила мне старуха, коротко посовещавшись с сыном, который вышел за ней из дома.
Мне было все равно. У Петровых так у Петровых. Лишь бы пережить поскорей этот ужасный период ожидания.
- Ну так я ее к Петровым сейчас свезу, - сказал мой проводник.
Старуха принесла ключи от дачи Петровых.
- Езжайте, обживайтесь пока. Мы с сыном чуть позднее подъедем. Не беспокойтесь, место хорошее, - заверила она.
Мы с водителем вернулись в поселок.
Он помог мне открыть скрипучий натужный замок и почти сразу уехал обратно в Гдов.
Я осталась совершенно одна в полной неопределенности в чужой местности, в чужом темном и сыром доме - на даче каких-то Петровых.
Глава 2.
По крайней мере, у меня на ближайшее время будет крыша над головой, сказала я себе, собрала остатки духа и решила осмотреться.
Нижний этаж дачи Петровых был разделен на два пространства, одно из которых - отдельная комната (она была заперта), а второе - прихожая (или это называется сенями?), переходящая во что-то вроде кухни. В углу размещалась маленькая чугунная лестница, ведущая на чердак или мансарду. На санузел нигде не было никакого намека, значит, 'удобства во дворе'. Видно было, что у хозяев не хватило средств завершить одним махом отделку дома, и они будут еще много лет что-то достраивать и подправлять то там, то здесь.
Я поднялась наверх по гулким ступенькам. По сравнению с нижним этажом чердак показался мне обжитым. Надо уточнить у старухи, не будет ли дуть с озера, если я решу остаться спать здесь, а не внизу. Сбоку в углу, у маленького окна, врезанного почти вровень с полом, примостились старый письменный стол и стул. В глубине, под скосом крыши - тахта, покрытая редким пледом. Вот и всё, что было из мебели, да и та - изношенная рухлядь, которую владельцы дарят кому-нибудь 'для дачи', - а точнее, втюхивают в подарок, - потому что как раз собрались обновить обстановку, а старье выбрасывать жаль.
Тут были и полки с книгами. Они стояли на полу: у хозяев не дошли руки их повесить. Я наскоро просмотрела подборку: довольно много иностранной классики в респектабельном советском издании, старые журналы для женщин, стопка дешевых романов. Мне на глаза попались также несколько учебников английского языка, учебник по бухучету.
Я подошла к столу и из любопытства подергала ящики. Самый верхний оказался заперт. Два других ящика были пустыми. Еще в одном я нашла небольшой склад дешевой выветрившейся косметики и разных вещичек, которые обычно бывают дороги сердцам девочек-подростков: какие-то открытки, заколки, бантики.
Чердак, видно, был местом обитания дочки Петровых.
Петровы, думается, были еще беднее, чем мне показалось вначале, потому что девчачьи сокровища могли уместиться в две горсти и выглядели жалкими и потрепанными. У моей дочери от переходного возраста остались целые тюки ярких игрушек и разных разностей.
При воспоминании о дочери и ее депрессии я снова расклеилась. Я хочу домой - в свою уютную квартиру в Хельсинки, к родным, к своей кошке, которая всегда поджидает меня у дверей! Там тепло, там меня все любят! Здесь всё ужасно, тоскливо, уныло, холодно!
Я вернулась вниз и села у кухонного стола, пытаясь разглядеть в узком запыленном окне, не идут ли старуха с сыном. На грубо выкрашенной в зеленый цвет стене рядом с деревянным резным буфетом я увидела какие-то надписи. Я всмотрелась внимательней. Там были кое-как нацарапаны ручкой цифры, посчитанные в столбик. Ниже шла корявая, расползающаяся и какая-то детская надпись: 'Итак, нам в этом месяце опять не хватает на расходы'. Кому бы это понадобилось считать что-то ручкой на стене, и, главное, кто бы это вдруг решил написать о том, что ему опять не хватает на расходы? Чуть ниже было выведено тем же неловким, сползающим, но четким почерком 'Поскорей бы уже весна'.
Внезапно мне стало смертельно жаль того, кто так наивно выражал свои расстроенные чувства о нехватке денег на расходы. Совершенно неожиданно меня поглотил резкий припадок сочувствия к этому неизвестному мне товарищу по несчастью. Мои нервы были на взводе, хотелось разрыдаться. Мне вдруг пришло в голову, что этот кто-то был заточен в пустом холодном доме в заброшенном поселке, также как я, и в тяжелые зимние ночи, и писал с тоски что-то ручкой на стене, чтобы развеяться от мрачных мыслей. Особенно меня почему-то поразило редкоупотребимое слово 'итак'. Оно, казалось, выражало упрямую деланную бодрость писавшего, человека явно с претензией на некую культурность, некую образованность - но кто же, скажите на милость, из людей с претензией на образованность будет прозябать в ожидании весны в таком угрюмом затерянном месте?...
Мне чисто по женской слабонервности взбрело в голову, что я, как и тот, кто писал эти грустные слова, останусь в этой глуши навсегда и никогда отсюда не выберусь. От этих мыслей я расплакалась, сама не ожидая от себя такого. Мне говорили, конечно, о подобном феномене. Мне все-таки уже пятьдесят лет, и у меня за плечами есть кое-какой жизненный опыт. Петербург ведь по большей части город пожилых людей, и у многих есть представление о жизни в квартире, где кто-то жил и умер до нас. Многие переживали похожее: нервные впечатлительные люди быстро впитывают признаки чьей-то чужой жизни и легко примеряют на себя чужие несчастья. Мне рассказывали о том, как люди, случается, на полном серьезе рыдают после нескольких дней жизни в квартире, где до них жила какая-нибудь несчастная старушка - потому что они непонятным образом проникаются ее предсмертными страданиями. Кажется, это называется эмпатией, вчувствованием в чужие переживания. Но мне, как всякому скептику-материалисту, подобные истории всегда казались надуманными. Ни за что бы я не поверила, что и меня коснется такое.
Конечно, всё это от раскрученных неурядицами нервов. Конечно, следует взять в себя в руки. Не стоит принимать эти глупые пустяки близко к сердцу...
-------------------
Из прихожей послышался негромкий шум - явились старуха и ее сын. Сын принес дрова для растопки, старуха держала в охапке постельное белье.
- Вот что я вам скажу: не одна вы такая чувствительная, - заявила старуха, когда я пожаловалась ей на охватившую тоску. - И вовсе тут не в нервах дело, хотя многие бы сказали, что в нервах. Уж я-то знаю... Но ничего: вот я скажу Митьке, пусть он от Михалёвых старый телевизор притащит - вам сразу облегчение. Сейчас и печь затопим. Огонь, он тоже для человека бодрящая вещь. И не заметите, как повеселеете. А там и до завтра недалеко. И все дела свои переделаете - и обратно, с легкой душой домой.
Она тут же принялась управляться с печью.
'Вот добрая женщина', подумала я. Она совсем не обязана была меня утешать, но все-таки посчитала нужным это сделать по собственной воле.
Я спросила, чей это дом, и кто в нем живет.
- А люди приличные из Петербурга. Не так чтобы больно богатые, но приличные. Летом, бывает, приезжают на свежем воздухе здоровье поправлять. Зимой дом пустой стоит.
- Пустой? - переспросила я и вспомнила надпись на стене - чью-то просьбу о скорейшем приходе весны. - Пустой? в самом деле? как же - значит, зимами никто здесь никогда не жил?
- Жили одно время одни люди... мать и дочь... Теперь уж не живут... не о чем беспокоиться, - сказала старуха.
Тон ее вдруг сделался сухим.
Мне показалось, ей не понравился мой вопрос.
- Мать, узнай, может, что купить в магазине понадобится? - угрюмо буркнул сын старухи, который все это время маячил у дверей, дожидаясь распоряжений.
- Ой, а я и не подумала, - спохватилась она, - Не нужно ли купить чего из продуктов? сын как раз поедет закупаться - так и вам завезет.
Тут только я сообразила, что у них шел разговор обо мне, и что сын старухи то ли из-за каких-то особых местных обычаев, то ли из-за специфического понимания своего 'мужского достоинства' не мог заставить себя обратиться ко мне прямо, а передал через мать вопрос о том, не понадобится ли мне что-нибудь из магазина.
Я поблагодарила и, вспомнив с радостью, что завтра я отмучаюсь и уеду отсюда, надеюсь, навсегда, сказала, что у меня есть немножко еды, взятой в дорогу, но, впрочем, если несложно, хорошо бы купить какой-нибудь выпечки и пакет кефира.
Старухин сын ушел. Старуха продолжала деловито возиться с печью.
- Кто же жил-то здесь зимой? какие мать и дочь? вот уж не завидую я им - как-то хмуро тут у вас. Как будто в пустыне. Особенно шум с озера. Сердце так и сжимается. Наверное, грустно им было здесь по вечерам, - сказала я наугад первое, что пришло в голову. Я не могла сообразить, как вести беседу с этой суровой женщиной из чуждой мне социальной прослойки.
- Кто помнит эти земли при ясной погоде, тот не тужит, когда видит их и в пасмурную, - заметила сторожиха и снова замолчала. У нее, похоже, была основательная склонность к философствованию. В последующем разговоре я оценила ее культурные задатки.
Глава 3.
Все-таки мне хотелось узнать, кто обитал тут до меня, и насколько оправданы мои предположения о том, что я остановилась в доме, где кто-то недавно умер.
- Значит, Петровы иногда и зимой сюда наезжают? не будут ли они возражать, что я у них разместилась? - снова пристала я к сторожихе.
- Не берите в голову. Никто не приедет. В последнее время никто и летом не приезжает. Возражать не будут. Никого ваше присутствие не побеспокоит.
Я вспомнила, что хотела спросить, насколько холодно будет спать на чердаке.
- Хоть дом и не оформлен полностью, но чердак здесь очень уютный. Это комната дочки Петровых? Я видела там везде девочкины вещи.
- У Петровых нет дочерей, - сказала старуха, вздохнув и выдержав, как мне показалось, паузу, наполненную непонятным мне значением.
- А - наверное, у сына Петровых гостили подружки... ну ясно... сейчас такое часто можно встретить... да уж... молодежь-молодежь...
- Сын Петровых только-только пойдет в школу в том году. Молодые оставили его со стариками, а сами укатили на заработки. Как и вы, за границу. Уже несколько лет не появляются.
'Да что ж за наказанье, что ни спрошу - всё невпопад. И старуха хороша - чего бы ей прямо не сказать, чьи вещи наверху. Что за глупая таинственность? будто специально издевается. Наверное, думает, я сплетница, выуживаю хозяйские секреты', с досадой подумала я. Чтобы не давать ей новой возможности выставить меня в глупом виде, я бросила допытываться, что за девочка жила наверху.
- Печь я вам растопила. Не замерзнете. Сейчас постель накрою, и отдыхайте с богом до завтра, - сказала старуха, закончив непонятные мне процедуры с печью.
Огонь в печи в самом деле удивительно преобразил этот неприветливый дом. Всё вокруг сразу повеселело, - и в моей душе тоже.
- А нельзя ли мне устроиться на чердаке? очень уж он мне понравился. Тепло там будет спать? - спросила я.
- Можно и на чердаке, как пожелаете, - сказала с сомнением сторожиха. - Но вот только думаю: стоит ли? С озера там шумит сильно. В комнате-то получше. Тем более, если телевизор хотите перед сном посмотреть. Телевизор здесь только внизу получится подключать.
Она вытащила из своего балахона связку с ключами и открыла запертое помещение рядом с 'кухней'. Это действительно оказалась довольно уютная комната. Я порадовалась, что урезанные в средствах Петровы сделали все возможное, чтобы довести до ума хотя бы одну часть дома.
Старуха принялась застилать мне постель. Я сделала попытку ей помочь, но она сурово отклонила мое вмешательство.
- Идите лучше чайник поставьте, - отослала она меня.
Я чувствовала, что не нравлюсь ей, но она, будучи строгой не только к другим, но и к себе, считает себя обязанной проявлять ко мне доброжелательность.
- Вот вам и постель готова, - сказала сторожиха, - Всё вроде я для вас сделала по первой надобности. Пора мне, думаю, обратно.
Я спросила, может ли она или ее сын завтра утром до приезда москвича показать мне участок дяди Бори. Я ведь даже не знаю, где он находится.
- Возможно такое, - ответила она в своей необычной манере, - Завтра у нас с утра обход. Мы с сыном заедем к девяти - проснетесь ли к тому времени?
- А будильника тут нет? - спросила я.
Стали искать будильник. Нашли его на чердаке.
- У дочки, что жила наверху, видно, с утра бывало побольше дел, чем у матери, - сказала я, вновь вернувшись к упорно отклоняемой старухой теме.
- Угадали. Угадливость, как у цыганки, ну прямо до самой сути допытываетесь, - сказала на это старуха и поглядела мне пристально прямо в глаза.
- Кто же тут все-таки жил? расскажите, какие мать и дочь? - снова спросила я, ответив таким же прямым взглядом.
- Вот даже и не знаю, следует ли... ну да вам ведь все равно это будет неинтересно...
- Нет-нет, пожалуйста, расскажите уж, - стала просить я. - И чайник вот как раз вскипел... чаю со мной попейте. Зачем же так сразу уходить... посидите еще...
Мне не хотелось отпускать старуху так скоро - я боялась, что приступы тоски возобновятся, когда я снова останусь в одиночестве. Я ведь сугубо городской человек и только что выяснила, что мне оказались не по силам переживания наедине с холодной первозданностью природы. Кроме того, мое любопытство было задето. Я почувствовала, что за сдержанными словами сторожихи скрывается что-то занятное, вероятно, какой-то необычный жизненный случай.
- Ой, да ладно, так и быть - расскажу. Да только потом не жалуйтесь, что я вас расстраиваю россказнями на ночь глядя, - вдруг решилась старуха. По-видимому, ей самой почему-то хотелось поговорить о том, о чем она до того умалчивала.
- Что вы-что вы! - запротестовала я.
- Но вы не бойтесь: в этом доме, где вы спите, никто не помер, постели чистые.
'Ах вот оно что! я так и знала, я догадывалась: в этом доме кто-то только что умер! вот потому-то старуха и молчала! ужас какой - спать на постели мертвеца! и за что мне всё это?' подумала я.
- Нам, как видите, работу дает поселок, - стала рассказывать старуха, не подозревая о буре моих эмоций, - Вы, вот, у Петровых - Петровы не одни такие, кто нуждается, чтобы за их домом присмотрели. Кроме Петровых есть еще усадьбы, которые почти как брошены. Или люди в последние годы не приезжают: дети на заработках, а старикам уже дорогу не осилить. Есть также животные, за которыми требуется уход: собаки, бывает и другая живность. Ну и, случается, обворовывают дома, что и говорить - обворовывают, а куда от этого денешься? также и поджоги... Поэтому на зиму сюда нанимают желающих заниматься присмотром. Вот вы спросили, кто тут жил...
- Да, да, - закивала я с искренним любопытством.
- Это такая история, что до сих пор мы - люди, близкие по своей родственности к тем, кто здесь, как вы заметили, жили, - не можем говорить об этом вот так запросто... Но только вы не подумайте чего... Тяжело говорить о таком - и каждый раз, когда те события приходят мне на ум, я не могу собраться с мыслями и сообразить: из-за чего же всё так закрутилось и, главное, кончилось так печально. Очень расстраивает это меня: вроде как жизнь прожила, а ума не нажила - понимать помыслы теперешних молодых, - вот почему я стараюсь лишний раз этого не касаться.
Я не нашлась, что ответить.
- Но вам я хочу это рассказать, - уточнила старуха, - потому что считаю, что вы женщина культурная: вдруг у вас будут на этот счет какие-то мысли, которые в мою голову не приходят по малограмотности.
Я заверила, что поделюсь всеми соображениями об этой истории, как только ее узнаю.
Старуха вздохнула, помолчала, уставившись в клеенку на столе, и наконец, приступила рассказывать:
- Мы, коренные, живем, как видите, просто. Сложности - для городских, а у нас дела простые. Не в обиду вам будь сказано, но мы только диву даемся, когда наблюдаем, какие фортели иной раз выкидывают приезжие из Москвы и Петербурга, если поставят себе добиться чего-нибудь мудреного. Иногда смотришь на них и думаешь: да это не люди, да это как будто инопланетяне. Они, конечно, могут вести себя и как простые, но это лишь прибавляет обманчивости. Я уже знаю, что такому поведению верить не приходится. И чего им просто-то не живется?
А веду-то я вот к чему: восемь или уже скоро почти девять лет назад объявились здесь в поселке мать с дочерью. Городские, приехали из Петербурга к нам искать убежища. Были они в самом что ни на есть затрудненном положении - хуже и не придумаешь. Несчастья их произошли из-за махинаций матери с жильем. Они владели двумя комнатами в Петербурге. Мать эти комнаты продала, а вырученные деньги вложила в квартиру в строящемся доме. Но квартиру они не получили - кое-какие ловкие люди за их спиной эту квартиру перепродали, пользуясь тем, что женщина не очень хорошо разбиралась в законах. Остались эти две горемыки на бобах. Первое время они еще искали справедливости в Петербурге, надеялись по суду получить обратно свое жилье, да не вышло. Поддержки у них не было никакой, а ведь сами знаете, как у нас всё делается: всё от денег и влиятельных связей зависит. Ну а откуда деньги у одинокой матери? Помыкались они помыкались, и, как средства совсем были на исходе, подались к нам сюда. И даже спрашивать не надо, почему они к нам прибились: у них тут была родня, и, стало быть, они надеялись здесь найти помощи. Из родни у них была в деревне тетка - как наиболее близкий для них человек, и, вот, наша семья - но мы всё же для них более дальние родственники. Они для нас были всё равно, что погорельцы.
Я помню очень хорошо, как они у нас появились. У них совсем не было денег, и они добирались до теткиной деревни кое-как, на попутных машинах, - а потому прибыли уже поздно вечером.
Вдруг прибегает соседская девчонка, и говорит мне, что к тете Клаве приехали две наши родственницы, и она скорей зовет меня насчет них советоваться. Я накинула на себя впопыхах рабочую робу и пошла. Когда я их увидела в первый раз, то подумала, что они туберкулезницы - такие худющие обе. На Илонку - ей, когда я в первый раз ее видела перед своими глазами, было тринадцать - нельзя было смотреть без слез - будто былинка. Но уже с первых минут разговора она проявила собственный характер, держалась смело, на вопросы отвечала без робости. А вот Анна, ее мать, выглядела совсем затурканной. Видно, сильно ее жизнь била, ну и не выдержала, сломалась.
Клавдия всполошилась, когда они приехали. Она женщина прижимистая, а тут свалились на голову два голодных рта, с которыми не пойми что делать. Сразу стало понятно, что работники из них никакие. Анна была в Петербурге библиотекаршей - а у нас куда ее такую пристроить? Клавдия - неплохая женщина, не надо слишком плохо думать о ней. Она их не выгнала, нет, но была с ними часто несдержанна. Попрекала их, корила, что, дескать, навязались нахлебницы. Поэтому они с радостью ушли от нее, как только случай подвернулся жить здесь, в поселке.
Поселок до того времени только застраивался. Многие дома недоделаны, везде на открытом месте стройматериалы. Одно время стали случаться пожары - сгорело сразу несколько дач. Поговаривали, пожары были преднамеренные: горели только небогатые дачи, где второй раз хозяева не могли собраться с деньгами поставить дом. Вот многие и вынуждены были отдавать сгоревшие участки за копейки обратно правлению, а уж правление их продавало заново по выгодной цене. Люди начали бояться за собственность. Но зимой мало кто мог оставаться присматривать за домом - поэтому стали подыскивать желающих, кто взял бы на себя эту ответственность. Тут мы вспомнили про Анну с Илонкой и, поскольку у нас при правлении был родственник мужа, мы их и пристроили в дачную охрану.
Они были рады-радёхоньки, что у них появилась работа и пристанище, - хотя, сами посудите, какое это счастье? Жили они сперва в Доме рыбака, а потом уже переехали сюда, когда Петровы доделали первый этаж. У Петровых, видите ли, дом поставлен не совсем по правилам, в холодное время его надо поддерживать, протапливать - а тут нашлись как раз две эти кумушки, кто бы это делал. Чуть позднее Анна устроилась в школу учительницей, а заодно и уборщицей - тоже заработок.
Так они прожили у нас три года: зимой здесь, а летом уезжали снова в Петербург: зарабатывать деньги и искать возможностей. Они там завели знакомство с комендантшей из общежития при каком-то институте - та пускала их пожить, пока студенты летом на каникулах. Анна работала, где придется. Илонка болталась в общежитии среди молодежи, которая приезжала из других мест сдавать экзамены. От этих-то молодых, как мне кажется, она и набралась вольных замашек.
- Что же за вольные замашки? - спросила я.
Старуха вздохнула.
- Девочка была хорошая, славная девочка. У нас в семье к ней все привязались, как к своей. В здешней школе она получала только пятерки. Говорила, что в сравнении с той школой, где она училась в Петербурге, ей просто нечего делать в нашей деревенской.
Но только вот... настроение к жизни в ней чувствовалось не совсем верное...
Я и Клавдия постоянно напоминали Анне, что Илонка ведет себя неправильно и надо бы ее для ее же пользы воспитывать по-другому. Но что Анна могла сделать? Из них двоих она была больше под влиянием дочери, чем наоборот. Та ею вертела, как хотела, потому что в ней было больше жизни, а Анна к тому времени уже от жизни начинала сильно уставать. И когда у Анны опускались руки, только дочка поддерживала ее, тормошила, приободряла, заставляла встряхнуться. Без илонкиной поддержки Анна пропала бы давно.
Да вот только с самого начала чувствовалось в девочке какое-то отстранение от нас и нашей жизни. Как будто она вбила себе в голову, что такое положение у нее временно, и скоро она снова вернется в город и будет жить по-городскому. Как-то заметно было, что она себя считает как будто особенной и более, что ль, возвышенной, чем деревенские девочки. Я все время говорила Анне: 'Подумай, что ты делаешь? Вы теперь не городские, вы теперь простые. Не потакай ее городскому гонору, ей это в жизни аукнется, потому что люди обидчивы и будут её за это ставить на место, а за нее ведь заступиться некому'. Но и у Анны, - хотя на словах она всегда со мной соглашалась, - иногда вдруг через ее забитость проявлялось что-то - вроде норов какой, упрямство - словно она одобряла поведение дочки, словно у нее была надежда, что девочка еще пробьется.
Илонка, как я говорила, училась прилежно. Учителя ею не нахваливались. Но подружек у нее не было. С деревенскими она не водилась, и они с ней тоже. Анна оправдывала это тем, что они живут в отдаленности от других. Но я-то хорошо, хорошо понимала, что дело не в этом, а в илонкином особом настрое. Конечно, она не могла не видеть, что люди всегда отмечают их с матерью положение, и это сильно сказывалось на ее характере, и без того скрытном.
Ко всему прочему, отец у Илонки был откуда-то из Прибалтики, то ли латыш, то ли литовец, не смогу теперь уже разобрать. Хотя она отца своего не видела, и родной язык у нее был русский, но в глазах местных она была вроде бы как иностранка чужеродная пришлая. С Прибалтикой у нас отношения сейчас не очень, сами знаете. Это обстоятельство тоже добавляло злобным людям злорадства. Уж если злой человек задастся целью обидеть, то он все средства задействует. И девочка со временем стала стараться избегать людей совсем, чтобы не дать им при случае повода ее чем-нибудь задеть. Мне было больно наблюдать, как ребенок портится, но, если рассудить, что я могла сделать?
Одиночество ее как будто совсем не тяготило. Она жила сама по себе. С людьми она общалась без большой охоты, даже с нами, родней. В этой местности она наловчилась исчезать на ровном месте, если не хотела с кем-либо встречаться. Шустрая была, и повадки у нее были скорее мальчишечьи. Идешь вроде ей навстречу, а глядь - вильнула чуть в сторону - и уже и след простыл; и с МЧС теперь не найдешь.
Все свое время она проводила в поселке или на озере. В теплое время возилась с животными, которых оставляли при участках дачники, а зимой забиралась вон туда, на чердак и читала запоем. Ее увлеченность книгами меня особенно пугала. Еще ни дай бог наберется из них чего-нибудь, думаю. Зачем девочке с таким положением такие тонкие привычки? Что из нее получится с такими непонятными вкусами? Кто она такая? У нее ведь нет ничего, она никто, совсем никто. Ей надо бы больше думать о жизненных вещах, а не о книгах. Не подумайте, что я осуждаю чтение, нет. Там на чердаке, вы, может, видели, - полки с книгами, - из них мало найдется таких, которые я не читала или хотя бы не полистала. Но всё должно быть в меру. Деревенские девочки ведь не читают - им это ни к чему, в хозяйстве не пригодится.
Про животных - отдельный разговор. Животные ей были милей любых подружек. Поселок тогда был поменьше, чем теперь, но и в то время уже у некоторых завелась мода держать цепных собак. Анна и Илонка должны были присматривать за ними, пока хозяева в городе.
Илонка каждый день обходила дворы с собаками и давала им кормежку. Собаки ее любили. Она им была, как своя. Есть тут у нас участок одного московского деятеля из каких-то сильно секретных органов. Вы бы видели его дом! о! это крепость, а не дом! со всех сторон частокол! в три метра. Так вот он посчитал, что простые дворовые жУчки не про него. Купил где-то и завез себе для охраны трех волкодавов. Это случилось как раз под осень. Хозяин уехал к себе в Москву, а псы остались. Собаки были молодые, но уже запущенные, дикие - не подойти. Мы не знали, как их кормить: они никого к себе близко не подпускали. А хозяин только смеялся. Вы им, говорит, корм издалека кидайте, а воду из шланга в поилку наливайте. Забил целый сарай кормами для них и уехал.
Илонка, привыкшая к тому, что все животные ее любят, задалась целью тех зверюг приручить. И приучила-таки. Втихаря - мы запрещали ей подходить к ним. Как она это сделала, никто не знает. Однажды появилась у нас перед окнами с самым огромным псом на поводке и хвастается: 'Тётя Настя, посмотрите, как я с Волчком управляюсь'. Я так и обмерла - ни дай бог это чудище вырвется, девка ведь худющая, руки слабые его удержать. Волчок стал было щериться, но Илонка пнула его и прикрикнула. Тот сразу и притих. С тех пор эти псы только ее признавали за хозяйку. Она для них была единственный командир и делала с ними, что хотела. Странно даже было смотреть, как такие огроменные злобные звери слушаются во всем подростка пятнадцати лет.
Так прожили эти обе в дачном поселке три года. Затем Анне подвернулась хорошая возможность. В Петербурге кто-то свел ее с одной одинокой старухой, которая готова была завещать ей квартиру, если Анна будет за ней ухаживать. Анна ухватилась за такую удачу. Они с Илонкой переехали к той старушке. Не знаю, легко ли им было, тяжело ли, но три года они у нее продержались. Зная Анну, надо думать, она свои обязательства выполняла честно. Честная была женщина. Но вот во всем остальном она не умела правильно себя поставить.
Как они ни старались выбиться, все их надежды пошли прахом. У питерской старухи объявился какой-то родственник. Разглядел, что она на ладан дышит и применил все средства, чтобы оттереть Анну с Илонкой от наследства. Старуха совсем уже мало соображала, уже не в себе. Он наплел ей что-то - и переписала квартиру родственнику. А мать с дочерью опять остались ни с чем.
И они вернулись снова в поселок.
От всех этих тревог Анна стала совсем плоха. Приехала вся больная. Хоть Илона была уже взрослая девица, но всё же не настолько, чтобы зарабатывать и на съем жилья, и на содержание матери. Не потянуть ей было такую нагрузку. При нашей-то жизни не всякий мужик сможет семью обеспечить, а тут девушка.
Теперь уже Илонке было девятнадцать. В Петербурге она уже успела окончить бухгалтерское училище, поступила в институт на вечернее. Мы не узнали ее - расцвела, держалась совсем как петербургская барышня. Всё у нее было по-культурному: и речь, и манеры. Интеллигенция. Да только что это за интеллигенция, раз им жить негде?
Заносчивости в ней не угадывалось (да и пусть бы только попробовала заносчивость проявить); за любую работу бралась охотно. Но я-то знала, что в душе она всё так же ставит себя выше нашего. Она по-прежнему предпочитала более дружить с животными, чем с деревенскими сверстниками. Однако, в Петербурге ее маленько обтесали по части приличий: сделалась пообщительней; отчуждение, замкнутость обычная ее почти не проявлялись.
Анна вернулась на работу в школе. Илонку тоже взяли учительницей. Она училась на экономиста и хотела работать по специальности, но у нас тут в окрестностях все бухгалтерские места были заняты. У нее был год образования в институте на вечернем отделении, а потом, когда старуха их выгнала, ей пришлось перевестись на заочное, - по нашим меркам она считалась вполне образованной. Она учила ребятишек старательно, но чувствовалась, по-настоящему учительство её не увлекает. Было заметно, что в душе она по-прежнему тоскует по городской жизни. Оживлялась она только, когда приходила пора ехать в Петербург сдавать сессию. И всё время она носилась с мыслью о том, чтобы найти там работу и снять комнату.
'Ага, так вот кто автор отчаянных строк об 'ожидании весны' на стене в кухне', - подумала я.
- Но мне все эти мечты казались никудышными, - продолжала старуха, - у Илонки был характер не пробивной, посторонних людей она чуждалась. Я думала, со временем она успокоится, уживется здесь...
Она была девочка симпатичная. Некоторые бы даже сказали, что красивая. Я знала, что парни из деревни обращали на нее внимание. Но она этих ухаживаний избегала. И думать не хотела идти замуж за простого деревенского. Это обстоятельство тоже добавляло сложностей. Многим такое поведение не нравилось. Тем более, все знали, что они с матерью почти как бездомные, и, стало быть, гордиться перед местными им особо нечем. Илону посчитали высокомерной, и стали относиться к ней соответственно: при всяком случае старались показать ей, что она не бог весть какая фифа.
Но она не была высокомерной, а была, скорее, замкнутой, скрытной. Скажу как на духу: я все же не оставляла надежды, что она рано или поздно станет моей невесткой. Все разговоры, все намеки на то, чтоб выйти замуж, натыкались на ее обычную закрытость, но я думала, что это лишь по молодости она так. С возрастом-то кто из нас не менял понятия? Жизнь-то, она уломает всякого.
Я время от времени напоминала ей: 'Илона, пора тебе что-то с собой делать, ведь ты уже не маленькая. Что тебя ждет? Смотри, как бы не пропасть, голубушка моя. Чего ты хочешь? на что надеешься? думаешь ли о своем будущем?'.
Эти вопросы ее, видимо, тоже сильно беспокоили, но только из-за своей склонности к скрытности она не любила со мной их обсуждать. Отмахивалась: 'Думаю я, думаю, отстаньте, тетя Настя'.
И в конце концов она надумала - да вовсе не то, что от нее ожидалось.
Как-то на майские праздники приехала на одну из дач компания молодежи из Петербурга. Они в основном держались парочками, но была среди них одна деваха особняком от остальных, - и как выяснилась потом, на это была своя причина.
И вот эта ушлая заезжая хабалка из Питера и сманила с собой нашу Илонку. Они как-то случайно познакомились и стали строить совместно планы. Городская наобещала ей горы золотые. А наша, дурочка, и рада верить.
Девчонка и компания уехали. Илонка, никому не сказавшись, что-то затаила себе на уме. Получив зарплату, она зачем-то пару раз умотнула в Питер по каким-то таинственным делам. Ёй это было просто - сняться с места и уехать куда-нибудь. Она выросла при кочевой жизни. Дом ее не держал, потому что у нее особо-то не было дома... И также не было страха перед неизвестностью, как у нормальной домашней девочки.
- Да что ж такое она затеяла, ваша Илонка? Что такое особенное могло прийти ей в голову? - спросила я. - Только не говорите мне, что она ...как бы это сказать... пошла...хм... по наклонной. Не верится, чтобы такая упорная девочка... Вы так хорошо ее описали... Хотя, конечно... что и говорить... в нашей стране и в наше время - неудивительно. В ее жалкой ситуации... даже и не представляю, как какой-нибудь несчастной девочке, вроде этой, поправить свое положение, кроме как таким способом... бедняжка... как жаль...
- Нет, по рукам она не пошла. Она была не из таких. Но и нормальным ее поступок тоже не назовешь. Вот что эти две дурочки сделали: сговорившись в Петербурге вместе искать работу, они вышли где-то на организацию, где набирали таких вот молоденьких вертихвосток - работать за границу.
- О господи! - воскликнула я, - это же страшно опасно! могли же продать в бордель или еще что похуже. Такие слухи ходят про все эти 'агентства'... Тем более, что девочка, по вашему описанию, - совсем беззащитная...
- Она рассказала потом, уже перед самым отъездом, что ей посулили какое-то мудреное место со странным названием. По обязанностям это было что-то вроде официантки, - я так поняла.
- Официантка? да, это действительно похоже на бордель. Так бордели маскируются: пообещают в официантки, а на самом деле - в проститутки.
- Вот и я тогда так думала. Очень подозрительной показалась мне эта должность, по илонкиному описанию. Сколько она мне не объясняла, я тогда так и не поняла, что ей нужно будет делать. Она сказала, что вроде бы должна будет встречать и развлекать гостей, которые приходят в заведение, которое ее наняло.
- 'Развлекать гостей' - как это следует понимать?
- Я тоже подумала: что это за странности? Это в каких же таких местах официантки подряжаются гостей развлекать? По правилам-то, официантки должны еду разносить, а не с гостями рассиживаться. Я тоже решила, что девчонку затянут куда-нибудь в притон, сделают проституткой, и пропадет она совсем. Отговаривала ее. Мы все ее отговаривали. Но она стояла на своем. Говорила, агентство приличное, и она, мол, всё разузнала. И поставила нас и мать перед фактом - показала подписанный контракт.
- Куда же она поехала? в какую страну?
- В Японию.
- В Японию?... но тогда... Подождите-ка, если это Япония, то тогда это вполне могла быть правда. Действительно ее могли взять на такое место, где полагается встречать гостей. У японцев, знаете, это совершенно обычное явление. Вы, наверное, не знаете, но у них так принято. Это называется... - я собралась было просветить старуху, но она опередила меня и сказала, удивив осведомленностью о реалиях современной жизни:
- Да. В хостесс взяли ее. Теперь-то я уж знаю, что бывает и такая работа... Не будь у Илонки мать больная, она бы, конечно, на такое не пошла. А тут девчонке расписали, как легко там иностранцы раскошеливаются, ну и...
Она замолчала.
- Чем же закончилась эта... японская история? - спросила я.
- Да ничем хорошим, - ответила сторожиха, - пропали обе: и мать, и дочь. Анна умерла от своей болезни через два месяца после илонкина отъезда. Но вы не волнуйтесь: умерла она не здесь, а во время дежурства в школе. Проверяла тетрадки, приклонила голову на стол, - и конец. Легкая смерть, повезло... Илонку мы тоже больше не видели. Илонка погибла ровно через два месяца после анниной смерти.
- О боже! Как же так? - ошарашено воскликнула я.
- Убили, - пояснила сторожиха, - убил японец. Может, пьяный был, может, еще по какой причине. Она ведь все же в злачное заведение пошла работать. Сами знаете, такой как она, не самые лучшие места по жизни достаются.
Сторожиха махнула в сторону чердачной лестницы.
- Вот, если хотите, остались фотографии от нее, покажу.
- О, пожалуйста! конечно, хочу! ну и история, боже мой!
Мы поднялись на чердак. Старуха подошла к письменному столу, достала из-под него слегка поржавевший ключ и с некоторым затруднением открыла самый верхний ящик.
- Вот тут, - она вытащила откуда-то из дальнего угла тонкую пачку фотографий, замотанных в пластиковый пакет, - вот тут я храню фотографии, что остались от ее жизни в Японии.... вот... всё, что от нее сохранилось... Пришлось унести их из дома от греха... запереть подальше. Сын стал задумываться, когда они, попадались ему на глаза. Выбросить - рука не поднимается... они ведь нам были не чужие.
Сын, видно, серьезно глаз положил на эту Илону, подумала я, приняв от сторожихи пачку фотографий.
Ничего примечательного мне не попалось. Изогнутые крыши каких-то японских строений, ветки деревьев, какие-то горные пейзажи. Встретилось изображение экзотического японского храма... Мне это совершенно ничего не говорило. Такое можно увидеть в любом путеводителе... Я была разочарована.
Старуха тем временем выудила из глубин ящика тетрадь в твердом переплете.
- И вот эту книжечку я тоже здесь держу. У нас в доме ее хранить - лишнее. Это вроде как записки ее. Японцы передали через свое ведомство в Петербурге. Они сделали нам, как родственникам, запрос, не возражаем ли мы, чтобы тело покойной кремировали в Японии. Так полагается по их законам. Мы дали на это согласие, Мы ведь люди небогатые. Переправить ее сюда и хоронить здесь было бы много накладней... Но личные вещи ее японцы нам все переслали в сохранности. Хотя, если посудить, какие уж там у нее могли быть особенные личные вещи... Не хочу, чтобы сыну на глаза попадалась. Выбросить - так тоже руки не поворачиваются. Память, все-таки. Они нам были не чужие.... Хотите - почитайте, взгляните... Вы женщина культурная, может, и разберете... Может, поймете, что там к чему...
Я сказала, что мне, конечно, хотелось бы взглянуть, потому что такая сложная судьба не может не вызывать сочувствия.
Она передала мне дневник, помолчала и добавила растерянно:
- Мы, старшее поколение, видимо, ничего уже не разбираем, как теперь молодежь предпочитает жить... чего они хотят... Да, старость - не радость... В наше-то время всё было проще...
- Боюсь вас расстраивать, но ее портретов тут нет, - сказала старуха, аккуратно перебирая другие предметы в ящике, - Зря я вас обнадежила... У меня в доме хранятся ее старые, еще детские. Но взрослых нет. Не припомню, чтобы у меня были ее взрослые портреты. Даже не знаю, как так получилось. А впрочем... вот, одна...Сын сделал. Здесь ей пятнадцать.
Она передала мне не очень качественную измятую любительскую фотографию.
Я всмотрелась с жадным любопытством. Хотелось поскорей узнать, как же выглядела девушка с такой удивительной - даже романтической - судьбой. Но тут же меня постигло разочарование.
Фотография запечатлела довольно симпатичную девочку-подростка в поворотной точке взросления. Она улыбалась в камеру, положив руки на головы двух огромных косматых псов, по всей видимости, волкодавов.
Если вы видели когда-нибудь фотографии подростков в пятнадцать лет, улыбающихся во всю ширь лица, то вы согласитесь со мной, что их индивидуальность невозможно вычислить. Их личность еще не состоялась, она еще слишком аморфна и не запечатлена в чертах, а улыбка лишь сильней увеличивает искажения в пока еще несформированном юношеском облике.
О девочке на фото можно было сказать лишь, что она выглядела очень милой и очень хрупкой в окружении похожих на гризли чудищ.
И это - всё.
Однако, животные рядом с ней выглядели впечатляюще. У них был спокойный, осоловелый, почти сонный вид, но как-то без труда угадывалось, что если их чуть-чуть расшевелить, они без труда разорвут на части кого угодно.
- А что сталось с собаками? - спросила я.
- Хозяин пристрелил. Одна набросилась на него - ну и пристрелил. Илона долго расстраивалась, плакала. Конечно, дело хозяйское... И опасность, понятно, большая. Кроме Илонки - я говорила уже - они никого не признавали. Собаки были не собаки - целые медведи. Но все же, считаю, неправильно это: раз завел собак, то, стало быть, занимайся с ними, иначе какой же ты хозяин? Зачем же животных запускать? Собаки не люди, у них свои порядки, - вот как я думаю. Не понимаю я такого поведения...
- В самом деле, какая ребячливость - на собак оскорбляться, - поддакнула я.
- Больше всего я переживаю, что мне не пришлось напоследок попрощаться с Илоной, как полагается, - сказала невпопад старуха, - Она собрала вещи, и ушла рано утром. Протопала пешком все девять километров до станции в Гдове. Может, денег у нее было впритык, и она экономила на автобусном билете. А может, ей не хотелось встречаться с местными, кто выходил на работу.
Кроме матери она ни с кем не попрощалась. Это говорит о том, что она все же держала нас за чужих.
Скоро будет два года с того дня.
Глава 4
Сторожиха проверила в последний раз, все ли есть у меня для ночлега, и наконец, ушла.
И вот, я сижу и пролистываю первые страницы этого странного дневника неизвестной мне девочки. Поля дневника испещрены знаками хироганы и катаканы.
Почерк похож на тот, что я видела на стене в кухне: детский, ломаный, неловкий, но старательный.
Так могла бы писать юная учительница отсыревшим мелом на доске в деревенской школе.
2 МАЯ
'Сейчас вечер, уже стемнело. Я сижу у себя наверху и записываю воспоминания о сегодняшнем дне. Произошло странное знакомство. Сегодня был первый теплый - даже жаркий - день за всю весну. Я взяла старое одеяло и детские тетрадки и ушла их проверять на самый дальний пляж. Я думала, я буду одна. Но вдруг там появилась одна девушка - я ее видела с компанией, которая приехала из Питера на дачу Игнатьевых. Наверное, отбилась от своих и случайно забрела ко мне.
Мне, в сущности, было все равно, что она рядом болтается. Она походила немного по берегу, посидела на лодке и подошла ко мне - и заговорила со мной. Спросила, можно ли в ближайшие дни купаться. Ишь, чего захотела. Я сказала, что купаться в Чудском озере не всегда бывает возможно и в июле. Тут не Крым все-таки.
Потом мы познакомились и немножко поговорили о разных вещах.
Она сказала, что ее зовут Катя, и она не совсем из Питера. Она, как выяснилось, из Ленобласти. Она приехала в Питер учиться, но не поступила, и ей предложили купить место на коммерческом отделении. Мать собрала ей по знакомым немного денег, но их хватило только на год учебы. Когда деньги закончились, Катю сразу вышвырнули с курса.
Катя сказала, что домой в свою деревню ни за что не вернется, потому что там только старики и алкаши остались. Ее мама ей строго-настрого приказала: 'Делай что хочешь, крутись как хочешь, но чтобы не смела возвращаться в деревню и повторять мою судьбу'. И вот теперь эта Катя ищет способы как-то устроиться по жизни. Ну прямо совсем как я. Еще она сказала, что работает в ночную смену на производстве пельменей, там дают сдельно деньги на руки за каждый выход. Она снимает в Питере комнату у одной старухи, которая с нее оплаты почти не берет, потому что Катя помогает ей отбиться от сына-алкоголика, когда он приходит пьяный и денег у матери требует.
Когда я услышала ее историю, мне ее стало жалко. Я к ней прониклась симпатией, потому что моя собственная история в чем-то примерно такая же. Мы с ней друг от друга не слишком отличаемся. Я ей тоже про себя рассказала. И она вроде бы тоже отнеслась к моим проблемам с пониманием.
Я спросила, как она попала в компанию богатеньких студентов с игнатьевской дачи.
Она сказала, что ее случайно пригласила бывшая однокурсница, с которой они дружили, когда у Кати еще были деньги на ученье. А теперь, она сказала, однокурсница прямо на глазах теряет к ней интерес. Её теперь всё в Кате раздражает, потому что она видит в Кате неудачницу. Катя считает, что однокурсница ее пригласила с собой на дачу только для очистки совести, и, наверное, они уже больше дружить не будут. Катя не хочет оставаться тут с ее компанией до конца праздников. Говорит, что нечего ей тут делать. Собирается вернуться в Питер одна.
Я сказала, что тоже поеду скоро на сессию в Питер, и буду заодно искать там работу и жильё. И спросила, не хочет ли она со мной вместе снимать угол, чтобы было дешевле. Она сказала, что ее пока устраивает комната у матери алкоголика, а вот работу она тоже ищет, потому что на лепке пельменей особо не заработаешь, и ее уже от них тошнит. Она сказала, что было бы здорово, если бы мы вместе искали.
Я сказала 'Договорились'.
Мы обменялись телефонами.
Я позвоню ей, как только буду в Питере'.
---------
Я отложила дневник девочки и встала. Мне захотелось приготовить чай. Надо спуститься включить электрочайник. Похоже, я теперь не скоро лягу. Что-то в этой исписанной чуть больше, чем наполовину книжке-ежедневнике зацепило, взволновало меня.
Вначале я просто собиралась пролистать его наскоро, но теперь, кажется, я буду читать медленно, внимательно, пока не прочту до конца.
У владелицы дневника явно был дар.
Старомодный дар описывать события каждодневной жизни.
В предыдущие эпохи этот дар, говорят, ценился.
В те времена подобные девочки были способны отмахать десять-пятнадцать километров по бездорожью до ближайшей почты ради сомнительного счастья поделиться с адресатом прекрасным изложением своих сокровенных (но с нашей точки зрения скорее всего малозначимых) мыслей и впечатлений.
Немаловажно и то, что юной владелицы дневника уже нет в живых.
Почему-то у меня всегда было впечатление, что вес слов ушедших выше, чем цена мнений живущих.
13 ИЮНЯ
'Сейчас я в Петербурге на сессии. Мне дали место в общежитии на две недели. Вчера я сдала экзамен и два зачета, а затем, насколько хватило денег, сидела в интернете и отсылала резюме на разные вакансии. Есть одна неплохая интернет-забегаловка у Московского вокзала - там я и просидела весь вечер. От этих сайтов у меня уже рябит в глазах! Я навыписывала оттуда кучу телефонов и разной информации. Завтра начну массовый обзвон работодателей. Да только, боюсь, всё бестолку. С моей теперешней квалификацией можно устроиться, самое большее, долларов на четыреста, максимум, на шестьсот. А комнату снимать на что? а мать на что лечить?
Я стала просматривать другие рубрики, понадеявшись, что, может быть, где-нибудь подвернется что-то удачное. Ведь не обязательно же идти непременно бухгалтером, можно и в других сферах что-то подыскать. То, что я там нашла, привело меня в глубочайшую степень уныния. У меня теперь комплекс неполноценности. Сколько же есть на свете людей, которые обладают разными сложными навыками и могут себя предложить работодателю! А я, выходит, ни на что не гожусь, хотя, вроде бы, не дура, и уже работала и бухгалтером, и учительницей.
Вот нужны, например, курьеры с машиной и навыками вождения - а у меня нету навыков вождения. Не говоря уже о том, что у меня и машины нет. Или менеджер по закупкам с опытом от одного года. Казалось бы, просто: звони по телефону и заказывай, а потом приезжай и забирай заказанное. Но нет, тут опять нужны какие-то особые навыки, которым обучаются не меньше года. А я ничего никогда не закупала, кроме продуктов в магазине для себя и мамы. Просто руки опускаются.
До конца сессии осталось десять дней. За это время надо успеть найти работу и жилье. Если не успею, то всё опять отложится до следующего приезда.
Завтра я надеюсь встретиться с Катей, той девушке, с которой я случайно познакомилась на майские. Ее номер случайно высветился в сотовом. Я долго гадала, кто это такая. Потом вспомнила и позвонила. Какая-то бабуля (наверное, та самая мать алкоголика) сказала, что Катя на работе. Я совсем забыла, что она пельмени лепит в ночную смену.
14 ИЮНЯ
Вчера у меня было три собеседования насчет работы, и сегодня тоже три. Они очень напоминали экзамены. Я полностью выжата. Даже на настоящих экзаменах я так не выматывалась. И чем я не подхожу всем этим людям? Чем я им не нравлюсь? Я всегда стараюсь вести себя культурно, вежливо. Одежда вполне аккуратная, хотя и не слишком роскошная. Я вполне нормальный, приличный человек, хоть и живу в трудных условиях. Я ответственная, старательная, на меня можно положиться. У меня всегда были хорошие оценки, я грамотно пишу и излагаю мысли. Я владею основными офисными программами. Я даже английский изучала одно время на курсах, когда у нас с мамой дела были получше, чем теперь. И у меня получалось, честное слово. У меня способности к языкам. Я даже сейчас могу говорить и читать по-английски. У меня есть небольшой опыт работы по специальности, да, вы правы, совсем маленький, небольшой, но всё же - опыт. Я исполнительная, ответственная, старательная. Я могу быть отличным работником. Ну и чем я их всех не устраиваю? Ну да, понятное дело - у меня нет петербургской прописки... Но всё равно, даже если не устраиваю - зачем тогда, перед тем, как отказать, нужно задавать такую чёртову кучу вопросов про мои личные дела? зачем надо устраивать допрос, раз вы точно знаете, что всё равно не собираетесь меня нанимать? вот уроды! о, бескультурье какое!
Единственный светлый момент, который случился сегодня - встреча с Катей.
Мы наконец созвонились. Она обрадовалась, когда меня услышала. И сразу сказала: 'К пяти часам приходи туда, где выход из метро у Гостиного двора. На перекрестке с Садовой. И жди меня там. Знаешь, где это?'
Знаю ли я? вот это вопрос! да я получше ее город знаю!
Мы встретились у метро. Она явно выглядела повеселей, чем на майские. Кажется, у нее какие-то планы, проекты. Или новые знакомства. Она вечно что-то придумывает, эта Катя. От ее оживленного вида и я приободрилась.
- Давай купим по банке колы и пойдем посидим на травке на Марсовом поле, - предложила она, - И обговорим наши дела. Это будет круто: сидеть в такую классную погоду в тени и пить колу из банки.
На мой взгляд, это было не так уж круто, но и плохого в этом тоже ничего не было.
Мы купили две колы и нашли удобное место на Марсовом. Погода, действительно, была сегодня прекрасная, но я, пока моталась по собеседованиям, даже не успела это толком заметить.
- Значит, так, красавица моя, - сказала Катя, - тебе повезло, что ты именно сейчас на меня вышла. Как раз сейчас я собираюсь обделать очень интересное дельце.
И она рассказала, что нашла координаты одного очень солидного, по ее словам, агентства, которое набирает девушек для консумации в Японию. Я что-то слышала краем уха про консумацию. Говорят, там нужно раскручивать клиентов на выпивку. Я уже и на это согласна, если на этом можно заработать деньги. Деньги мне жутко нужны.
Я сказала, что буду очень рада пойти с ней на собеседование, если еще есть возможность туда записаться. Катя сказала, что может запросто позвонить и попросить внести меня в списки. Еще Катя спросила, есть ли у меня загранпаспорт. Без загранпаспорта это дело может не выгореть, сказала она.
Тут я приуныла, потому что у меня нет загранпаспорта. Откуда у меня взяться загранпаспорту?
Когда я призналась Кате, что у меня нет загранпаспорта, она подумала немного, а потом сказала:
- Совсем же не обязательно говорить на собеседовании, что у тебя его нет. Для начала ты просто пройди собеседование - а там уж видно будет.
Катя разузнала все нюансы этого предприятия. Встреча будет проводиться где-то в Невском районе через два дня. Катя уверена, что всё получится. Она уже даже успела поговорить с девушкой, которая занимается организационными моментами, и выудила из нее ценную информацию.
Катя сказала: 'Надо учесть тот факт, что японцы без ума от светловолосых женщин. Натуральные светлые волосы - огромная ценность. У тебя светлые волосы, и у меня светлые волосы, - значит, мы точно пройдем. А еще мы обе с тобой невысокого роста, это тоже очень хорошо. Японским мужчинам импонируют невысокие европейские женщины. Это льстит их мужскому и национальному самолюбию. Поэтому у нас все шансы на успех'.
Но я не слишком уверена, что светлые волосы и рост в метр шестьдесят два решают всё. И кроме того, ее рассуждения навели меня на кое-какие мысли, и я спросила, не продадут ли нас с ней в какой-нибудь японский притон, где потом будут сексуально эксплуатировать. Она заверила, чтобы я не волновалась - эта контора очень приличная.
17 ИЮНЯ
Сегодня мы с Катей, как и договаривались, встретились по тому адресу, где японцы назначили собеседование.
Катя оглядела меня и сказала:
- Я тебя предупреждала, чтобы ты в чем-то жизнерадостном пришла. А ты в чем пришла? У тебя вся одежда унылого цвета.
- Это моя обычная одежда, в которой я на сессии езжу, - сказала я, - Она самая практичная, стирается легко. Я же не знала, что собеседование так скоро случится. Ты на себя-то посмотри - ты тоже в темном.
- Ну понимаешь, - говорит, - я всегда тоже покупаю что-нибудь такое неброское, чтобы с другими вещами хорошо сочеталось. У меня была одна светлая кофточка, но я на нее как назло пятно посадила. Из светлых вещей у меня только футболки. Мне в футболке неудобно было приходить. Моя квартирохозяйка мне вчера по всем соседям искала светлую блузу - нашла только на два размера больше.
Смешная она, эта Катя.
Пришла девушка-менеджер, раздала всем листки с анкетой и снова ушла куда-то. Анкета была самая простая: возраст, вес, цвет глаз-волос, адрес-телефон, знаю ли я английский или японский, умею ли я танцевать или петь. Только один вопрос меня смутил, там, где спрашивалось, готова ли кандидатка работать топлесс.
Я спросила Катю, что она написала там, где спрашивается, готова ли она грудь показывать. Она ответила, что написала, что готова. Я очень удивилась и спросила, как она на такое может решиться.
- Да у меня всё равно грудь маленькая, и смотреть-то особо не на что, подумаешь, беда какая, - сказала она.
Я сказала, что у нее не развито чувство собственного достоинства.
Ну и ладно, пусть у меня нет достоинства, а у тебя есть, - сказала Катя, - Давай уходи отсюда. Тебе ведь тоже деньги нужны, да? Иди работать без прописки на лепку пельменей. И пусть на тебя каждый алкоголик в трамвае по дороге на работу дышит перегаром и матом гонит на тебя. Будешь приходить с лепки пельменей и падать на кровать, а когда проснешься, то опять будет пора на лепку пельменей. Только старайся не спрашивать себя, куда уходит время твоей жизни. И про лечение матери можешь забыть. Но зато у тебя будет развитое выше крыши собственное достоинство. И прекрасно проживешь аж до пенсии своей копеечной. Иди, уходи, дверь открыта, никто за руку не держит.
Но я сказала, что пока погожу уходить, просто напишу, что не готова работать топлесс.
Вернулась менеджер. Ее сразу окружили девушки с расспросами о том, как следует заполнять анкету.
Мы с Катей слышали, как две девушки спрашивали, будет ли у них преимущество при приеме, если они укажут, что закончили балетное училище.