Руль, намертво зажатый морщинистыми пальцами, скрипел на каждом повороте, и в полной тишине, приправленной лишь гулом мотора и редкими вскриками птиц, этот звук мог свести с ума. Собственно, Роман и чувствовал себя, как самый настоящий сумасшедший - в течение всего пути он с завидным постоянством задавал себе один и тот же вопрос: "Зачем он во все это ввязывается?". И неизменно получал один и тот же ответ: "Ты не хочешь оставлять ее одну"...
Она, кстати, всю дорогу молчала, прекрасно зная, что он эту затею не одобряет, пытаясь задобрить его этой искусственной тишиной. И, тем не менее, она злилась. На себя в первую очередь (ведь именно из-за ее проблем со здоровьем им приходится на это идти), на него - во вторую (за то, что он на нее накричал тогда и чуть не ударил). Лена навсегда запомнила его глаза, зарешеченные ненавистью и жгучим холодом, и слова, которыми он швырялся в нее, мстя за то, чего она лишила своего горячо любимого мужа... Лена сглотнула шершавый комочек, забивший ее горло, и решилась:
- Ты ведь понимаешь, что я не виновата! Откуда я могла знать?
- Да? Ты вот поначалу все вешала на меня, и на тебя этот аргумент почему-то не действовал.
И это было чистой правдой: сначала Лена решила, что дело в Ромином возрасте, хотя авторитетные врачи заверяли, что и после пятидесяти шансы довольно высоки. А потом была серия анализов и следовавший за ней вывод - Рома абсолютно здоров. Дело в ней, и только в ней. Не проходило и ночи, чтобы Лена, ворочаясь в ставшей какой-то холодной и чужой постели, не спросила себя, смогла бы она бросить его еще тогда, если бы знала об этом. Наверное, нет. Она слишком сильно его любит, даже сейчас, когда их разделяла лишь коробка передач и толстые серые стены непонимания.
Она ласково погладила его по плечу, постаравшись не заметить, как он от этого дернулся:
- Какая теперь разница? Сегодня мы получим то, что хотим. Я в этом уверена...
- Ты, может быть, и получишь.
Дорога, серпантином обвивавшая эти неприветливые, казалось, забытые богом места, наконец-то выскользнула из мрачного леса и уперлась в сверкающий белизной пластика блокпост, зажатый с двух сторон высоченным бетонным забором. Две камеры наблюдения тут же уставились на старенькую Ромину машину (предыдущую пришлось продать); они походили на головы каких-то механических стражей, бесстрастных и неусыпных. Из-за шлагбаума появилась высокая мощная фигура, твердым поставленным шагом направившаяся к водительской двери. Роман с вздохом опустил стекло.
- Ваша фамилия.
- Рязанов.
Мужчина выпрямился и что-то проговорил в миниатюрный микрофон, закрепленный на лацкане странноватого вида униформы - что-то среднее между военной и медицинской. Роман успел заметить огромную кобуру на поясе, слегка расстегнутую, видимо, для быстроты в эксплуатации содержимого, а потом охранник вновь наклонился к стеклу и таким же нарочито безразличным, как и в прошлый раз, тоном поинтересовался:
- Рязанов Роман Михайлович с супругой?
- Совершенно верно.
- Проезжайте прямо до террасы, а за ней поверните направо. Там будете площадка, на которой вы можете оставить свою машину. Вас встретят.
- Спасибо.
Ромина благодарность мужчину в униформе явно не интересовала, и он махнул рукой в сторону блокпоста, скрываясь в окружавшей машину темноте. Шлагбаум поднялся, и Рома, прогоняя внезапную тревогу, проехал на территорию.
Внутри все было не так пугающе - сходство с военной базой тут же исчезало, уступая место светлой и ухоженной террасе, огибавшей широкое бежевое здание с множеством окон и мансард. На каждой из открытых площадок медленно прогуливались похожего вида парочки - маленькие, одетые в голубую пижамку дети и среднего возраста медсестры. На самой террасе народу было почему-то гораздо меньше, правда, было не так уж и тепло этим поздним летним вечером. Больше всего поражало то, как тихо себя вели дети, молчаливо улыбавшиеся в ответ на редкие реплики медсестер.
На небольшой площадке, где кроме их машины не было больше ни одной, их встретила полноватая женщина, облаченная в светлый деловой костюм и искреннюю, чуть застенчивую улыбку.
- Здравствуйте! Меня зовут Валентина Михайловна, можно просто Валя. Я буду вас сопровождать и отвечать на любые интересующие вас вопросы. Подчеркиваю, на любые. Можете не представляться, я прекрасно знаю, как вас зовут, да и потом путь сюда неблизкий, вы точно очень устали и хотите поскорей попасть домой. А значит, не будем попусту тратить время и направимся сразу в игровую. А по дороге я постараюсь выяснить, что вам действительно нужно. Идет?
Роман неприязненно скользнул взглядом по вмиг поглупевшей от такой гостеприимности жене и ответил за нее:
- Вы знаете, это было бы просто замечательно.
- Вот и здорово! Ну что ж, следуйте за мной.
Центральная дверь открылась, впуская супружескую пару в огромный, окаймленный снопами мягкого света коридор, кончавшийся где-то за пределами возможностей человеческого зрения. По бокам он был усеян одинаковыми пластиковыми дверьми с какими-то странными вертикальными замками с тонкой длинной прорезью посередине. Их провожатая быстрым шагом устремилась вглубь прохода, на ходу делая замечания по поводу каждого из помещений:
- Сразу хочу вам объяснить, что не все из этих комнат являются палатами или игровыми, а значит, не во все из них вы можете заглянуть. Здесь есть несколько физиотерапевтических отделений, травматология, хотя - здесь Валентина Михайловна зачем-то понизила голос, - не в этом дело. Как видите, моя связка ключей не так уж массивна, - женщина красноречиво потрясла стопкой сцепленных проволокой пластиковых карточек, - Я тоже не всюду могу сунуть свой нос. Не создавайте мне проблем, и у вас самих они не появятся. Я надеюсь, мы правильно понимаем друг друга...
Роман медленно кивнул. Это заведение нравилось ему все меньше и меньше, несмотря на какое-то невероятное тепло, исходившее отовсюду, даже от гладких бежевых стен, казавшихся диванными спинками. Его мозг настойчиво подавал слабые, но весьма регулярные сигналы тревоги. Он дал себе слово, что при первом же признаке опасности сгребет свою тупую женушку в охапку и с вежливой улыбкой покинет этот плюшевый капкан.
- Что нам нужно выяснить прежде всего, так это цель вашего приезда сюда. Вы действительно уверены, что мы можем вам помочь? Вы прошли все медицинские тесты, отбросили даже малейшую возможность?
- Да. - Лена с вызовом уставилась на мужа. - Я совершенно бесплодна. Нам сказали, что чудеса бывают раз в десять лет, и мы не можем столько ждать. Это... слишком долго, для меня... для нас обоих...
- Извините, не могли бы вы нас оставить на минуточку? Нам с женой нужно кое-что прояснить...
Дождавшись согласного кивка, Роман резко схватил Лену за руку и рывком оттащил в сторону. Прижавшись губами к ее уху, он яростно зашипел:
- Какого хрена ты ей это сказала? Какая ей разница, из-за кого мы не можем иметь детей? Перед кем ты бьешь себя в грудь? Прекрати этот цирк, не то я отправлю тебя домой!
Она аккуратно вывернулась из его цепких пальцев, скользнув по его лицу ненавидящим взглядом, и бросилась догонять Валентину Михайловну. Вполголоса помянув тещу недобрым словом, Роман направился вслед за ними, не переставая удивляться глупости жены и атмосфере непонятного уюта, сочившейся из всех пор этого здания. Что-то не так.
Валентина Михайловна продолжала, как ни в чем не бывало, весело щебетать, повествуя о своем замечательном заведении:
- Сначала вы посмотрите на ребенка снаружи, как он играет, общается со сверстниками. Потом я дам вам подробную информацию о его здоровье, как физическом, так и психическом, о его способностях и прочую информацию личного характера. И только потом, когда вы будете окончательно уверены в своем выборе, я разрешу вам зайти внутрь и поговорить с ребенком.
Лена недоуменно уставилась на мужа. Тот ответил ей кривой ухмылкой: он-то понимал, зачем нужны такие меры. Но пусть лучше эта "воспитательница" даст ей пинка...
- Дело в том, что, увидев вас, наш воспитанник сразу поймет, что к чему, и с радостным криком бросится к вам на шею. Ему будет все равно, кто вы и откуда, ему важно одно - чтобы его забрали отсюда в семью. А если вы вдруг откажетесь? Как я потом буду смотреть ему в глаза? Не стоит разочаровывать ребенка в этом мире. Он еще успеет вдоволь наглотаться его пыли, когда вырастет. Лишние переживания ему ни к чему.
Лена вновь торопливо закивала, словно в противном случае эта нарочито приветливая женщина вышвырнет ее отсюда. Она боялась сделать хоть один неверный шаг, на самом глубоком уровне своего сознания ощущая, что это их последняя возможность.
Роман же думал совсем о другом. Он уже успел привыкнуть к окружающему теплу, дав назойливой тревоге передышку. В окнах пластиковых дверей мелькали комнаты, казавшиеся идеальными детскими с завораживающими красочными обоями и, насколько он смог разглядеть, богатым и ухоженным интерьером. Правда, некоторые из дверей были абсолютно непрозрачными, и из-за них доносился тонкий зловещий запах медикаментов, но таких комнат было совсем немного. Роман немного повернулся в сторону Валентины Михайловны, пытаясь на ходу хоть что-нибудь разобрать в ее безостановочном трепе, как вдруг стальной холод схватил его за плечи, намертво пригвоздив к полу.
Как будто кто-то позвал его по имени, хотя Рома точно знал, что никто его не звал.
Плохо понимая, что он вообще делает, стареющий мужчина на прямых, как ходули, ногах подошел к ближайшей двери. За ней располагалась очередная детская (игровая, как их здесь называют), вот только в ней почему-то вообще не было взрослых. Ни воспитателей, ни медсестер, только маленькие сидящие на желтом ковре дети, со странными улыбками разглядывавшие разбросанные по полу игрушки. Никто из них даже и не пытался притронуться к своим богатствам, предпочитая созерцать их с высоты своего маленького роста.
Взгляд Романа снова и снова спотыкался об рыжего мальчика с завернутыми в какой-то несуразный свитерок руками. Перед ним лежал необыкновенно яркий и трогательный пейзаж, набросанный цветными карандашами; мальчик смотрел на него так, как смотрит заключенный в единственное в камере окошко. Этот рисунок был для него всем, и Роман невольно прижался ладонями к дверному стеклу, словно пытаясь прикоснуться к той любви к своему творению, что текла из глаз этого малыша. Мужчина даже и не заметил, как к нему сзади подошла их провожатая, и потому едва не вскрикнул от звука ее голоса:
- Извините, но этих детей мы не можем даже обсудить. Это палата для страдающих аутизмом.
- Они вроде не похожи на умственно-отсталых...
- Вот в этом вся беда аутистов - их все считают умственно-отсталыми. А ведь некоторые из них очень сильно опережают в развитии нас с вами. Они просто... другие. Мы, наверное, никогда не сможем их понять, хотя наше заведение, пожалуй, единственное в стране, которое пытается работать над этим. Не надо считать нас бессердечными, Роман Михайлович, мы много раз отдавали в семьи аутичных детей. И каждый раз они возвращались обратно с жуткими криками, воплями и шрамами на психике, которые вряд ли удастся когда-нибудь залечить. С тех пор, мы стараемся даже не показывать их приходящим к нам парам. Так будет лучше для всех.
Валентина Михайловна нервно потерла переносицу, слегка испортив произведенное ранее впечатление лучезарной веселушки. Мгновение спустя ее взгляд снова стал твердым и спокойным, и она аккуратно взяла Романа за руку:
- Извините за этот монолог, просто для меня это больная тема, и вообще... давайте сделаем то, зачем вы пришли.
Она бодро улыбнулась и повела его дальше по коридору, изо всех сил изображая, что все в норме и ничего не случилось. Роман послушно плелся за ней, пытаясь прогнать сумасшедшую мысль, застрявшую в его голове, но та вцепилась своими клешнями в череп изнутри, явно не желая уходить. Она ковыряла его, заставляя кровоточить последние остатки рациональности, кричавшие ему: "НЕТ!". На ее стороны были лишь инстинкт и голые эмоции...
И она победила.
- Извините, а где у вас тут туалет?
- А помните, мы проходили такую темную дверь с маленьким окошком? Ну, вот и хорошо... Мы с вашей женой подождем вас в пятой комнате отсюда. Вы ее без труда найдете, я ее оставлю открытой - это своего рода прихожая перед основными игровыми...
Роман бросился к той двери, стараясь не перейти на оголтелый бег. Ему было наплевать, что там считает эта "воспитательница". Он знал, чего хочет.
По крайней мере, так ему казалось.
Пока Рома шел к той заветной двери, он, как мог, соблюдал осторожность; но всякое желание делать это и дальше выветрилось из него, как только ощущение столь родного, сколь и незнакомого ему чувства вновь выдернуло его из узды окружающего мира.
Рыжий мальчик сидел в прежней позе и с тем же счастливо-грустным выражением лица; впрочем, остальные дети в комнате также не двинулись с места. Рисунок лежал у его ног, маня такой реальной необычностью, какой обладают лишь наши самые сокровенные фантазии...
Рома начал бешено рыться в бумажнике, потакая в этих поисках той самой чокнутой своей идее, все глубже и глубже закатываясь в это безумие. Наконец, его пальцы нащупали пластиковую карточку, кажется, Maestro. Это был полный бред, но все же... это могло сработать.
Дрожащими руками Роман опустил карточку в прорезь, зажмурив глаза, как пугливый школьник перед прививкой.
Несколько секунд стояла полная тишина. А потом дверь издала какой-то сюрреалистический звук и открылась.
Дети даже и не заметили худого мужчину с искрещенными морщинами лицом и глуповатой улыбкой на нем. Только рыжий мальчик внезапно оторвался от картины и с нескрываемым интересом уставился на вошедшего.
- Какая красивая картинка! Это ты нарисовал?
Ребенок улыбнулся чуть шире, и вдруг его взгляд стал каким-то озорным. Так смотрит фокусник на зрителей перед тем, как вынуть кролика из шляпы. А потом он резко выдернул руки из свитерка, и Роман почувствовал, как комната съеживается, стараясь раздавить в лепешку непрошенного гостя.
У мальчика отсутствовали кисти обеих рук. Гладкие розовые культи приветственно махали в воздухе, будто мальчика очень обрадовала реакция незнакомого мужчины. "Если я сошел с ума, то я должен хотя бы узнать, чем кончится этот бред," - с этой мыслью Рома сглотнул мембрану страха, которой затянуло его горло, и буквально выплюнул слова:
- Как же ты... КАК?
Детские зрачки вновь заискрились хитрыми огоньками, и мальчик еле заметно шевельнул головой в сторону кучки цветных карандашей, валявшихся чуть поодаль. Внезапно из кучки послышался шорох, и Роман понял, что самый главный фокус ему еще предстоит увидеть.
Шорох нарастал, раскачивая наточенные кончики карандашей, а потом прекратился так же неожиданно, как и начался. Резкий свист впился Роме в уши, и тот не сразу заметил, что один из карандашей. Висит. В воздухе.
Картинка начала поступать в Ромин мозг с явными перебоями, своим внезапным помутнением бойкотируя увиденное. Ему дико захотелось отключится, очнуться дома и узнать, что они вовсе не ездили в это проклятое место и никогда сюда не поедут. Но что-то
(забери)
мешало ему сосредоточиться на этой спасительной иллюзии, словно крик,
(забери меня отсюда)
разрывая его вдоль и поперек, заставляя слушать
(пожалуйста забери меня отсюда забери-меня-отсюда заберименяотсюда)
и страдать, нанизывая на копье все его стереотипы, и ударяя с новой силой...
(ЗАБЕРИ)
Рома упал на желтый ковер, прилипнув открытым настежь от боли ртом к улыбающемуся нарисованному мишке. Сквозь белеющий туман, плавно обволакивавший его голову, он с трудом разглядел, как в комнату вбегает какие-то женщины. У дверей стояли Лена и Валентина Михайловна: обе что-то истошно кричали, не понимая, что он их сейчас не услышит. Собрав последние силы, скрученный внезапной судорогой мужчина отыскал глазами мальчика. Того две дюжих медсестры с перекошенными злобой лицами скручивали в смирительную рубашку, не замечая катящихся по маленьким щечкам слез. Прозрачные ручейки стекали на потрепанный воротничок, впитываясь в грубую шерсть и оставляя на ней темные пятна. А потом Новая Боль бетонной плитой опустилась на Ромину голову,
(НЕЕЕЕТ)
выбрасывая его далеко за пределы этого мира, оставляя ему лишь смутный вид ураганом носящихся по комнате предметов и чьи-то дикие вопли, последовавшие за сочным противным треском разрываемых тканей.
***
Молоденькая медсестра с осунувшимся от постоянного недосыпания лицом заботливо перебинтовывала ему голову. Другая ее коллега в который раз подносила нашатырь к лицу его жены, ставшему вдруг таким близким и родным. Несколько человек в странной униформе грузили на носилки под капельницей Валентину Михайловну.
Они старались поворачивать ее лицом к окружающим, чтобы те, не дай бог, не увидели, как мало от него осталось.
- Ну вот, теперь он точно навсегда останется здесь...
Роман непонимающим взглядом вперился во впавшие глазницы его врачевательницы.
- В смысле? Разве его можно было отсюда забирать?
- Отсюда, в принципе, можно любого забрать. Главное - хорошо попросить...
Рома сотни раз прокручивал в голове эту фразу и жест, последовавший за ней - самый однозначный из всех, когда-либо придуманных человеком. Когда он смотрел в зеркало заднего вида, то видел там вовсе не удаляющийся блокпост, а большой и указательный пальцы той медсестры, шуршащие друг об друга. Главное - хорошо попросить.
А она ведь намекала ему.
(Я буду вас сопровождать и отвечать на любые интересующие вас вопросы. Подчеркиваю, на любые)
А он даже и не спросил...
На его свитере сейчас мокрые пятна. И эти струйки еще сотни тысяч раз будут течь с маленького лица, отдаляя от людей, отдаляясь от него...
Лена прильнула к нему, пытаясь разглядеть в нем малейшие признаки душевного спокойствия, передать ему свое сочувствие хотя бы легким прикосновением. И Рома ответил на него, ласково погладив жену по руке.
- Ну не надо, Ром, не расстраивайся. Мы еще обязательно попробуем...
(забери меня отсюда)
Роман резко вдавил правую педаль в пол, из-за чего Ленина голова чуть не встретилась с лобовым стеклом.
- Да. И мы попробуем прямо сейчас.
Взвизгнув тормозами, старенькая легковушка развернулась, оставив на асфальте чернеющий росчерк шин. Какое-то время он был виден, а потом исчез вместе со светом отдаляющихся фар.