Аннотация: Фанатам Nightwish - это ни в коем случае не Туомас Холопайнен! Просто абстракция.
ЗЫ. И не думайте, Мария - это не я! :))
Дождь.
Чашка кофе возвращает к жизни, когда мир плывет в глазах разноцветными кругами, и кажется, что еще час бодрствования ты уже не выдержишь. Горячая жидкость неизвестно какого вкуса обжигает небо и горло, но зато уже через пару минут ты похож на нормального человека, а не на сумасшедшего, который не спит третьи сутки из-за записи нового альбома. Жаль только, что эффекта кофе хватает на час-полтора, впрочем, этого достаточно, чтобы закончить все дела на сегодня.
Кнопка щелкает, загораясь багровым глазом, механическое чудовище оживает. Все-таки, - думает Туомас, - есть доля истины во всех эти историях о компьютерах-монстрах, искусственном интеллекте, захватывающем мало помалу весь мир. Каждый раз мы оставляем частичку себя в железных микросхемах, какое-то твое "я" уносится вдаль с потоком информации и живет потом совершенно самостоятельно на чьем-то сайте, в чьем-то архиве... Зато в твой мозг проникает частица мирового электронного разума, который только сейчас дремлет и позволяет людям созидать его, но завтра уже откроет глаза миллиардом компьютеров мира и заявит о своих правах. Однако об этом следует думать тем, кто живет в завтрашнем дне и целеустремленно приближает этот заветный день; Туомас же, сколько себя помнил, жил прошлым.
Пальцы бегут по клавишам, это движение уже дошло до автоматизма. Миг, и пароль уже поплыл дальше, в море информации, которую в эту секунду обрабатывает твой домашний гомункул. Он ворчит и жужжит тихонько, словно целое гнездо маленьких пчелок-мыслей, огромный рой, который явно чувствует свое превосходство над двуногим хозяином.
На экране фантастическая картинка, слышен писк модема - тот мигает своими зелеными глазами-огоньками, и кажется странным, что через минуту эти огоньки станут лучами, крепкими нитями, способными соединить тебя с любым городом мира, с любым континентом.
Проверим почту - Туомас щелкает мышкой по иконке. В комнате давно уже темно, только светится монитор, да циферблат электронных часов - три часа ночи. Странное время - кажется, еще Брэдбери писал об этом...
Стоит не проверять почту неделю, и уже накапливается куча всякого хлама. На одну треть он состоит из рекламы ("Лучшие фарфоровые изделия Синга" или "Специальное предложение от SONY"). Попадаются и открытки - от друзей из Канады, от друзей из Хельсинки (поздравление с уикэндом - спасибо, Мэйди!), картинка с букетом пурпурно-кричащих роз от Lady Night (музыка Призрака Оперы - поклонница, не иначе). И, наконец, письма от фанатов - только Лоле, их вокалистке, приходит меньше, но радоваться особенно нечему, потому что письма эти ужасающе стандартны и написаны, как правило, девочками от 10 до 18. Обязательной частью этих писем является описание внешности отправивших их особ, иногда - на полтора десятка строк и с фотографией. Предваряет все это описание, конечно же, признание в любви, но после двух лет в качестве лидера популярной группы Туомас уже не реагировал на это. Главное для него - это музыка, и ради нее стоило вытерпеть непонимание, бедность, людскую зависть, отвергнуть любовь и оказаться, в конечном итоге, в одиночестве. Правда, иногда ему казалось, что все эти слова о музыке и выборе - не более, чем красивые фразы, такие же сухие и ломкие, как и цветы на камине его тетушки Лотти --высохшие и сморщившиеся от теплого воздуха. В такие минуты он знал, что никакого выбора не было и быть не могло, потому что выбор сделала за него она - и ушла, ушла на улицу, в дождь, из которого она уже никогда не вернется. С тех пор он не любил дождь, - он смывал лица, память о тех, кто ушел, как она или другой дорогой ему человек - тогда, в детстве. Дождь означал бессилие, потому что сделать ничего нельзя было ни в детстве (хотя он поклялся тогда), ни теперь, когда от него, тем более, уже ничего не зависело. Еще он не любил оставаться один в тихом, пустом доме, когда капли воды стекали по окнам, рисуя на них какие-то письмена, когда близко-близко был слышен стук колес уходящего поезда - тук-тук, тук-тук, поздно, поздно... В такие вечера почему-то хорошо писались песни.
Письма от влюбленных фанаток он удалял, не читая, - их содержание, казалось, было написано по некоему универсальному шаблону. Потом пара писем от настоящих поклонников, с детальной оценкой новой песни. Такие послания, как правило, писали люди, знающие толк в музыке, и потому они были особенно полезны ему. Правда, Туомас предпочитал писать то, что хочет он сам, а не то, чего требует публика, но эти замечания следовало учитывать.
Кажется, все? Нет, есть еще одно письмо. Туомас обратил на него внимание прежде, чем оно осталось последним непрочитанным. Да, точно, сегодня он просто соображает ужасающе медленно, да и веки слипаются. Тема сообщения - строчка из его собственной песни, самой любимой на данный момент. Её он считал своим реквиемом и относился к ней трепетно. Loveletter to nobody - он говорил так о музыке: "Моя музыка - это мое любовное письмо никому". Никому - потому что её уже не существовало.
Что же это? Скорее всего, просто очередное послание от влюбленной девицы. Когда-то давно он еще верил в чудо: что однажды ему придет письмо от Неё, нет, не от той женщины, что была рядом с ним и ушла в дождь, а от Неё, идеального создания его фантазий, такой же одинокой душе, как и он, затерянной в этом железном и жестоком мире. Это к ней он обращался, это от неё надеялся получить ответ, подписанный Ocean Soul - до того, как его слова стали банальностью, захватанной миллионами чужих рук. Но чуда не происходило, да, наверное, это было глупо - верить в неосуществимое, невозможное, но ему же надо во что-то верить!
"Здравствуй, дорогой Туомас (позволь мне называть тебя так)! Я пишу это письмо, раскаиваясь, что вообще решилась тебе написать. Что, если я обманулась? Впрочем, еще одной несбыточной надеждой меньше.
Я пишу тебе, потому что вроде бы полагается говорить последние слова друзьям, а кого, кроме тебя, я могу считать другом? Кажется, уже понятно, что их у меня не очень много. Если побеспокоила, прости, но это письмо - последнее, и больше их не будет.
Не надо отговаривать меня - когда ты получишь его, я уже сделаю то, что решила. Не воспринимай это как тщательно разыгранную трагедию - никогда не любила быть героиней и комедианткой. Просто ты - единственный, с кем я могу поговорить откровенно, и довольно об этом.
Я устала врать. Я смертельно устала от всего. В своей жизни я успела натворить столько глупостей, что получился прямо-таки Гордиев узел, и я понимаю, что Александр нашел лучший выход из положения. Смерти я не боюсь - это просто мгновение между вчера и сегодня, которое надо пережить - не более того. Я верю, что души наши нужны для какого-то большого дела, созидания, сотворения - это счастье. И знаешь, я не уверена, что смогу, но я попытаюсь защитить близких мне людей или хотя бы прийти к ним. Мне ужасно стыдно, что я поступаю с ними так, но изменить ничего нельзя, все предрешено и должно свершиться. Немного пафосно, правда? Но это так.
Впрочем, по всем канонам, записка самоубийцы должна быть короткой и умещаться на листе бумаги, который потом оросят слезами и повесят над камином в гостиной. Я цинична? Прости. Это смерть дышит холодом мне в спину.
Кажется, я и так отняла у тебя много времени. Еще раз прошу прощения за это письмо. До свидания. Живи долго и постарайся быть счастливым.
Мария".
Судя по дате, оно было отправлено час назад. Может, еще удастся... Руки Туомаса лихорадочно плясали по клавиатуре, пока мозг обрабатывал информацию. Трагическая поза? Нет, что-то другое. Неужели это чья-то глупая шутка? Нет, не может быть! Хотя лучше бы этому быть просто шуткой...
"Мария!
Послушай, я знаю, что тебе сейчас плохо, я сам прошел через такое. Но не надо ломать всю жизнь из-за мелочи. Ты найдешь что-то важное для себя, потом, попозже, но обязательно найдешь. Поверь, есть вещи, ради которых стоит терпеть все. Послушай, не делай этого, пожалуйста! Ты писала, что считаешь меня другом, я прошу тебя! Если ты здесь, ответь мне сейчас же."
Мышка щелкнула, письмо полетело туда, в черную бездну Интернета. Сколько еще исповедей, стонов, жалоб скрывалось там! На электронных часах секунды, светящиеся зеленым фосфором, казалось, нарочно замедлили свой ход.
Доставить почту.
Новых сообщений нет.
Еще десять минут - глаза слипаются, болят, но он знает, что не сможет сейчас заснуть, он не должен. Где-то далеко, на другом конце света, а, может, в соседнем доме бьется в конвульсиях маленький разум, стучит чье-то сердце. Ему казалось, что он слышит этот стук. "Стучи, стучи! - просил он, сжав зубы. Пятнадцать минут. Новых сообщений нет. Двадцать минут. Стук сердца казался все дальше и дальше, и тогда он представил, что передает все свои силы: Стучи, стучи, еще немного осталось до рассвета!" Он и сам не знал, почему до рассвета, но шептал это в никуда, в пустоту, обещая тому, далекому сердцу.
Когда он открыл глаза, утро уже вошло в комнату, прокралось бочком через пластинки жалюзи. Монитор затянуло черным маревом, он пошевелил мышкой, словно разгоняя тину в заросшем пруду. "От пользователя Мария вам пришла открытка". Он щелкнул по ссылке, и тихие звуки музыки заполнили комнату. Музыка была его, та самая песня-реквием. И на экране открытка-фотография: худенькое лицо девушки (совсем ребенок - подумалось отстраненно) и несколько слов: "Прости. Уже поздно. Мария".
Он писал ей несколько раз и пару дней ходил, надеясь, что это шутка, что все раскроется. На репетициях вечно забывал то, что сам же и придумывал, переделывал снова, но получались уже совсем другие песни. В таком странном состоянии - смесь надежды, скорби и жалости - прожил до среды. В среду получил краткий ответ: "Не пишите сюда больше, адресат выбыл".
Вечером пришел на берег моря. Небо было серое, и волны злые, они сердито бились о камни и отступали в белой пене и брызгах. Прилив - прозрачно-стеклянные волны набегают на галечный берег. Ветер, дувший весь день, усилился к вечеру и пригнал темно-фиолетовые дождевые тучи.
Он так и не узнал, было ли это шуткой. Он ходил по берегу, не уходя от плескавших волн. Ветер свистел в береговых скалах, и в этом звуке Туомасу слышалась музыка - дикая, как этот пейзаж, древняя, жестокая и в то же время печальная. Он смотрел на море, и в волнах цвета блеклых палевых лепестков видел лицо той девушки с фотографии. "Интересно, а она видела когда-нибудь море?" - пришло вдруг в голову.
Ветер и море бились о скалы, словно древние воины, грудью. Вода, плескаясь и шипя, отступала. Ветер выл от удара, как раненный зверь, налетал опять. И в этой странной музыке природы, в шуме ветра и воды слышался иногда чей-то голос и смех, а, может быть, это просто море разбивалось пеной или ветер гнал тяжелые сизые тучи. Неба почти не стало видно из-за их фиолетово-черных спин, и море потемнело и еще больше помрачнело. Туомас побрел домой. Он знал, что этим вечером опять будет дождь.