Егорка не понимал, за что они воюют. Общие слова, вроде союзнического долга, не доходили до его разума. Говорили, что это немцы первые напали на нас, но почему тогда он, простой русский парень, вынужден был просиживать в сыром окопе в какой-то австрийской Тьмутаракани, бесконечно далёкой от его дома, от России? Однако армия - это армия. Он ничего не понимал. Но вопросов не задавал. И не жаловался. Это ещё была другая армия. В ней по-другому служили и по-другому воевали. Солдаты ещё с уважением и любовью смотрели на своих офицеров. И офицерами пока могли становится лишь обучавшиеся в юнкерских училищах и кадетских корпусах, что повышало профессионализм армии. Полк был единой семьёй. Егорка был частью этой семьи.
Проведя несколько месяцев в траншеях, под непрекращающимся обстрелом, страшно было даже помыслить о том, что придётся идти в атаку. На их укреплённые позиции. Под встречный огонь. Прямо на смерть. Но приказ есть приказ.
- Ну, братцы, не подведите. Вперёд! - скомандовал командир батальона, штабс-капитан Афанасьев и первым вылез из окопа.
Фельдфебель Павел Семёнович Сергач, здоровенный мужик с басящим словно гром голосом, с тяжёлыми как кувалда руками и пышными уже седеющими усами, гроза всех лодырей и лентяев, матом дублировал приказ. Подгонял мешкающих и трусящих. Его боялись больше, чем немцев.
Егорка выпрыгнул из вмиг сделавшегося уютным и покойным окопа. Одним рывком, как в омут ныряя. В глазах заслепило. Солнце как будто ярче стало сиять. От страха Егорка даже не дышал. Лишь сделав шагов десять, он, наконец, вдохнул воздуха полной грудью. И опять задержал дыхание. Под ногами хлюпала грязь. Винтовка вдруг стала тяжела как бревно. Холодеющие пальцы еле удерживали её. Врага Егорка не видел. Немецкие окопы лишь угадывались где-то вдалеке. Из них временами высовывались маленькие точки, окрашивающиеся яркими вспышками.
И тогда кто-нибудь из его товарищей падал на землю. Тихо, как сноп сена - если били насмерть. Со стонами - если ранили. Страха не было. Был ужас. Невиданный. Невообразимый ужас. Егорке случалось попадать в серьёзные переделки. Раз его избило несколько человек, однажды чуть на нож не угодил. Но никогда не было так страшно, как сейчас. Хотелось забиться в комочек. Лечь прямо в грязь, вжавшись, зарывшись в неё. Но сбоку, сзади и уже даже спереди бежали его однополчане. Приходилось бежать вместе со всеми. Егорка действовал как робот. Не понимая, что происходит. Не думая. Так, не думая, он бы выстрелил в другого человека и заколол бы штыком.
- Вперёд. Вперёд. Молодцы, - подбадривал Афанасьев. Скоро его сразила пуля.
Лучшие немецкие стрелки били прицельно по офицерам. Штабс-капитан Афанасьев упал замертво. Его место тут же занял командир роты, поручик Рейнер. Однако ему тоже не удалось добраться до неприятельской позиции. Так что заканчивал атаку уже фельдфебель Сергач. С ним не так легко было справиться. В этом бою он убил пять человек и взял в плен их обера.
Ноги бежали сами. Тело само пригибалось, если рядом раздавался взрыв. Егорка как бы и не участвовал во всём этом, как будто наблюдал откуда-то со стороны за самим собой, несущимся вперёд. Спасая себя, старательно не думал о всех потенциальных опасностях. О снарядах и пулях, о наносимых ими ранах, о предстоящей схватке. Перепрыгнул распластавшийся на земле труп, совсем недавно, только что бывший живым человеком, бежавшим наравне со всеми. Потом ещё одного. И ещё одного. Оббежал раненого в бок, ворочающегося и тяжко стонущего. Егорка чувствовал себя таким маленьким, ничтожным, беспомощным. И тут вдруг что-то произошло. Какое-то чудо. Тысячи глоток подняли громкое могучее "УРА". И уже не тело, а сам Егорка. Сам. Заорал вместе со всеми. "Ура" неслось громовым раскатом. Оно перекрывало взрывы и выстрелы. Неслось впереди солдат, ведя их и первым штурмуя врага. Наполняло грудь небывалой силой и уверенностью. Уже не хотелось забиться куда-нибудь подальше. Хотелось боя. Схватиться с врагом. На деле посмотреть, чего стоит немец и показать тому, на что способен русский солдат. Люди всё так же продолжали падать. Стрельба из неприятельского окопа усилилась. Зачастила артиллерия. Погибло большинство офицеров полка. Но солдат уже было не остановить. Они неслись рекою, единым потоком. Заученно опрокинули проволочные заграждения. Многие уже начали отвечать выстрелами немцам. Меткие даже попадали. И неслись. Вперёд. На врага. К победе или к смерти.
Егорка побежал быстрее. Ему хотелось обогнать всех остальных. Первым ворваться в ИХ окоп. Его опередили.
Сибиряк Смирнов из какой-то глухомани, ежедневно молящийся, старовер. Он орудовал винтовкой как дубиной. Что оказалось действенным. Пока немец метил своим штыком, Смирнов с размаху саданул его по лицу. Другому вдарил по каске. Рядом с ним дрался Пантелеймонов, сын приказчика, холёный красавчик. Ему не повезло. Сразу два штыка пригвоздили его к земле. Лыков, у которого и дед, и отец воевали на Крымской и Русско-Турецкой войнах, и Бондаренко, хохол с полтавщины, разметали немцев, здорово расчистив всем путь. Правда, ценой своей жизни. Первые в атаке, как правило, первыми и погибали.
Пятым во вражеский окоп запрыгнул Егорка. Схлестнулся с немцем. И по возрасту, и по телосложению, наверняка, и по происхождению тот ничем не отличался. Такой же молодой деревенский парень. Только немец. Враг. Егорка очень неудачно ткнул штыком. Но и у немца не вышло. Они боролись, держа винтовки крест-накрест. Давили, кто кого. Это напоминало бы игру, если бы каждый не стремился убить другого. Они не ругались. Ничего не говорили. Лишь яростно пыхтели. Егорка словчился и умудрился прикладом свалить немца. Затем, не долго думая, вообще не думая - здесь пригодилась бессознательность, выработанная армейским опытом - заколол его. Как учил их когда-то Афанасьев. Одним точным ударом. Но до самого конца вонзив штык в грудь. Выдернув винтовку, уже нацелился на другого. Нашёлся более быстрый. Егорка каким-то наитием. Не увидел, а почувствовал опасность. Резко обернулся. Уклониться не успел. Его ударили под ребро. Обжигающий металл проник в его плоть. К горлу подступила кровь. Его начало рвать кровью. Задели желудок, а это верная смерть. Егорка сознавал, что кончается. Но он всё ещё находился в фазе атаки. Бой для него был важнее его самого. Важнее его боли. Важнее его жизни. Умирая, он переживал за исход сражения. Победителю, его убийце, недолго пришлось радоваться. Скоро его свалили.
Труднее становилось дышать. Глаза закрывались. Тянуло в сон. Грянул новый раскат "ура", уносящийся куда-то вдаль. Значит, наши победили! Гнали их. Победа! С этой мыслью смерть становилась не так страшна и абсолютна. Боль и все ощущения отступали, вовсе исчезали. Глаза самопроизвольно закрылись. Так легче было. Дышал всё размереннее. Вовсе прекратил дышать. Стало совсем легко.