Аннотация: Кровавый эпизод из истории села, где родились мои дедушка и бабушка...
Пятерня Вари
К июлю у Семёна Шамова оставалось шесть сотен штыков и три пулемёта. Остатки Савальского полка нападали на небольшие отряды красных, грабили по сёлам артели и мануфактуры, а также разбирали железнодорожные пути, укрываясь при малейшей опасности в Теллермановском лесу, раскинувшемся по берегам Хопра и Вороны. Но после того как атаман чуть не захватил бронепоезд у станции Терновка, большевики принялись за него всерьёз. По следам савальцев пустили конников Котовского. Пришлось спешно уходить из любимой дубравы.
Егор Базюк, бывший "зелёный", примкнувший к антоновцам с самого начала восстания, предложил наведаться в его родную Макашевку. Там не стояло никаких отрядов красных, а среди сельчан оставалось ещё немало тех, кто в 1919 году воевал в "Зелёной Гвардии". Кроме того, Егор божился, что знает тайник, где "зелёные" зарыли патроны, захваченные в Родничке и Балашове. Последнее оказалось решающим для Шамова, и отряд сразу выступил в путь.
В Макашевку входили ночью, когда в селе все уже легли спать. Атаман приказал конным подвязать тряпками копыта лошадей, чтобы местные ничего не услышали. Базюк показал, в какой хате живёт предволисполкома, и Шамов захотел самолично посмотреть, как будут брать главу большевистской ячейки.
Но зрелища не получилось. Егор, шедший первым, сразу за калиткой налетел на пустую бадью во дворе. Та с грохотом отлетела к стайке, в которой закудахтали разбуженные куры и заорал встревоженный петух. Базюк чертыхнулся, а из избы донёсся зычный мужской голос:
- Кто там ходит?
Базюк злобно крикнул:
- Выходи, краснопузый! Смерть твоя пришла!
Но предволисполкома сдаваться не собирался. Звякнуло разбиваемое стекло, затем глухо рявкнул пистолет.
- Сука! У него "Маузер"! Окружайте хату!
Красный выстрелил на голос. Тут же взвыл кто-то из отряда. Окружать хату охотников не нашлось.
- Хоронитесь за сарай! И стреляйте по окну! - закричал Шамов. Сам он считал выстрелы из "Маузера". Когда получилось десять, атаман скомандовал:
- Вперёд! У него магазин закончился. Хватайте краснопузого!
В хату вбежали, вышибив дверь, но захватить предволисполкома не удалось. Он выскочил из заднего окна и ушёл огородами. Бойцы Шамова изловили лишь жену большевика, полноватую неповоротливую бабу в исподнем.
- Ладно, завтра разберёмся. Под стражу её. Базюк! Разводи людей по хатам, пора спать.
Наутро, когда атаман славно подкрепился реквизированной в селе провизией, он повелел обыскать Макашевку. К его сожалению, поживиться тут, как следует, не удалось. Какой-то отряд "антоновцев" уже заходил в село в декабре и основательно почистил закрома макашан. Хорошо хоть Базюк не обманул с патронами. Но присоединяться к савальцам отказались даже бывшие "зелёные". Они до сих пор не могли забыть неудачное сражение на пшеничном поле между Губарями и Махровкой, в котором их "гвардия" оказалась наголову разбита, и в новые авантюры ввязываться не желали. И тут Шамов вспомнил про жену предволисполкома.
- Бабу ко мне приведите! Ту самую, что ночью захватили.
При дневном свете атаман увидел, что жена большевика беременна. В душе у Шамова что-то шевельнулось. Он даже подумал о том, чтобы отпустить брюхатую на все четыре стороны. Семён спросил у Базюка:
- Как звать-то её?
- Варвара. Она здесь учительница. Тоже коммунистка.
Атаман тут же посерьёзнел. Идейная! К таким пощады не будет! Шамову сразу захотелось, чтобы эта учительница рыдала, молила о снисхождении, ползала на коленях. Он сурово спросил у женщины:
- Говори, Варвара! Где твой муж хоронится? Знаешь, поди!
- Не скажу!
- Смотри, баба! Тебе же хуже! Где ваши коммуняки укрылись?
- Не скажу! А вас всё равно наши выловят и расстреляют! - учительница и не думала плакать. Зелёные её глаза глядели с ненавистью. И тут атаман взбеленился:
- Базюк! Займись ею! Объезди эту кобылку! Заставь слушаться!
Шамов глушил самогонку, глядя, как измывается над Варварой Базюк, а потом и другие охотники из его отряда. Улучив момент, он подошёл к окровавленной учительнице, распластанной в пыли, нагнулся и спросил:
- Ну что, Варвара, может, скажешь?
Но баба вдруг извернулась и ударила атамана по щеке окровавленной правой рукой.
- Ах ты тварь!
Шамов выхватил шашку и рубанул по большому животу. Базюк загоготал, но Семёна чуть не вырвало, когда он услышал звериный бабий вой и увидел, как шевельнулось в жуткой ране что-то крошечное. Он отошёл к ближайшей хате и долго отмывал в рукомойнике свои ладони, потом лицо. Обтеревшись насухо чистой тряпицей, Шамов вернулся к бутыли и глотнул самогона из горла. Пойло жахнуло по голове и притупило отвращение к тому, что он делал. Тут к атаману подошёл Базюк и негромко сообщил:
- У тебя на щеке кровяка осталась.
Семён вернулся к рукомойнику и долго оттирал кожу ногтями, потом тряпицей. Глянув в зеркало, которое тут же поднесла запуганная хозяйка хаты, Шамов увидел, что лицо покраснело, но очертания кровавой пятерни Вари так и остались на левой щеке. Атамана передёрнуло: что за чертовщина? Оставив попытки смыть кровь, Шамов скомандовал:
- По коням! Идём в Горелку!
После того случая народ начал быстрее разбегаться из отряда. Вид жуткого несмываемого отпечатка на левой щеке атамана пугал людей. К концу лета под командой Шамова оставалось лишь триста штыков, а в октябре уже не набиралось и двух сотен.
На Покров Семён пробрался в Малую Грибановку, помолиться в большом краснокирпичном сельском храме. Но не успел атаман войти в притвор, как из центрального нефа, блистающего позолоченными стенами, к нему устремился священник, выставивший перед собой кисть в запрещающем жесте:
- Изыди, нечестивец! Не бесчесть храм божий!
Семён чуть не взвился от злости, но в последний момент удержал себя в руках. Всё-таки батюшка! Атаман сделал глубокий вдох, достал из-под гимнастёрки золотой нательный крестик на шнурке и проговорил спокойным голосом:
- Батюшка! Дозволь помолиться и исповедаться!
- Не пущу! На тебе Каинова печать! - и священник быстро перекрестился, глядя исподлобья на левую щеку Шамова. - Много крови на тебе, нет таким входа в храм божий! Изыди, нечестивец!
Атаман схватился за шашку, потом отпустил эфес и медленно отвёл руку от рукояти. Внутри Семёна всё бушевало, но остатки здравого смысла позволили ему развернуться под суровым взором священника и выйти из церкви. Сойдя с паперти, Шамов подбежал к небольшому деревцу ивы и разрубил его на куски. Потом распинал обрубки мыском блестящего хромового сапога. Лишь после этого атаман вскочил в седло и направил гнедого в лес.
С началом зимы Семён Шамов распустил всех оставшихся савальцев и бродил, переходя из села в село, вокруг родной Кирсановки. Чтобы не так было видно отпечаток Вариной пятерни, бывший атаман отрастил бороду, но кровавая отметина на левой скуле всё так же бросалась в глаза. Все люди, углядевшие лицо Шамова, старались держаться от него подальше.
Перед Рождеством Семён забрёл к троюродному брату в село Ржавец. Тот приютил Шамова, хотя и часто косился на отпечаток на щеке родича. Но в разговоры не вступал, не желая злить бывшего атамана. Сам же брат, вернувшись с войны с тяжёлым ранением, не примкнул ни к белым, ни к красным, ни к "зелёным".
В сочельник в хату постучали. Семён схватился за "Маузер", но брат сразу успокоил его, сказав, что это детвора пришла колядовать. Когда дверь открылась, Шамов, действительно, увидел на пороге сельскую ребятню. Те затянули свои нехитрые благопожелания, но потом увидели за спиной хозяина дома Семёна. В один миг колядующие замолкли, ошарашенно оглядывая Шамова, затем завизжали, побросали холщовые мешки для подарков и бросились врассыпную.
- Да что б тебя! - огорчился троюродный брат, глянул на щеку Семёна и начал одеваться.
- Сиди тихо! - за братом хлопнула дверь. Шамов понимал, что нужно бежать, но у него уже не оставалось ни сил, ни желания скрываться. И когда в избу ворвались мужики из сельского отряда самообороны, бывший атаман даже не сопротивлялся.