Ночь - тихое время. Время тайное, зыбкое, непостижимое.
Тени гуляют по навесу террасы - то колышутся груды потемневшей зелени. Густо дышат листья, прячут что-то в дрожащей тьме. Свет серебрится на полу, заворачивает воздух в бледно-белую дымку, мягкими струями обливает подлокотники кресел. Сладкий запах южной ночи клубится в потоках ветра. Влажный воздух оседает на волосах, покрывалах, осыпает пылью капель прохладный пол.
Прижавшись к спинке старой тахты, притянув к смуглым щекам покрывало, на террасе спит человек. Нет, не спит - вглядывается во мглу.
Перед его глазами скользят мысли. Мысли дремотные, темные, теплые. Стаями крупных угольно-черных птиц они кружат над взглядом, задевая кончиками крыльев ресницы, вот-вот готовые сомкнутся. Тогда отскакивает пружинистый сон, прячется среди ветвистых чернильных теней. И невозможно уснуть, невозможно скрыться в лабиринте мелькающих слов, звуков, образов, ощущений. Любопытство мешается с равнодушием, самоотверженность с жадностью, мечтания со страхом ошибки.
А над сердцем нависло непонимание. Не тревога, не спешка, не страх. Просто непонимание. Просто сероватая туманная пустота - провал неизвестности.
Потому человек и никак не уснет. Потому человек и свернулся в комочек, обнял себя руками. Потому и стучит его сердце так резко, так холодно.
Казалось бы, можно и не спать. Слишком нежна, слишком ласкова мгла в эту ночь.
Но чем спокойнее колышется темное время, тем острее свистит над мыслями жгучий кнут, тем чаще вздрагивает человек, тем прозрачнее блестят его влажные глаза. А больнее всего пронзительная тишина, застывшая в воздухе.
О, как невыносимо тихо! Никто не вздохнет во сне, не щелкнет в кустах ночная птица, шины не прошелестят по влажному асфальту. Только ветер свистит в узком ущелье, перешептывается с морем, качается на ветвях самшита. Старого самшита, укрывшего склоны приземистых гор.
О, как невыносимо тихо! Как вечна, как бесчувственна тишина! Как спокойно, как непоколебимо повисла она над миром. И кажется, ничто не может покачнуть ее... Но только кажется.
Ветер становится нежнее, и острыми иголочками на щеки осыпаются теплые пылинки воды. Что-то пришло, с робостью, с осторожностью заглянуло в мир. А после резким прерывистым швом протянулось сквозь полотно ночи.
Человек сжал ледяные пальцы в желтые кулаки. Все скрывалось от него это что-то, все таилось за мысленной мглой. А после отчетливым шорохом прорвалось сквозь слух. И стало ясным, знакомым, заметным. Так тихо и размеренно шумит только дождь.
Холодные ноги коснулись омытых солнцем ступеней. Стынущая, влажная пыль оседает на босых ступнях запахом известняка и мела. Человек покидает дом. Он смотрит в землю.
Ах, как боязно взглянуть на небо! Как боязно увидать в вышине тучные клубы облаков, как боязно утонуть в них, заблудиться, потерять себя. А страшнее всего умчаться душою ввысь, потому что после все равно придется возвращаться на землю.
Вьется над щеками морось, над головой от тяжелых капель вздрагивают широкие листья. Страшит разочарование, но взгляд сам карабкается в высоту. Человек поднимает голову. И тогда испуганной стаей иссиня-черных грачей разлетаются мысли.
Идет дождь. А небо ясное, глубокое, ночное. А небо светится звездными брызгами и падает на землю серебрёными нитями дождя. И призрачная радость колышется в груди. Радость вечности.
Разная бывает радость. Бывает - восторженная, бывает - робкая. Бывает - насмешливая, бывает - нежная. Бывает - звенит, бывает - вздрагивает. Бывает - шепчет, бывает - льется плавным безвременным водопадом. Но та радость, что вместе с каплями дождя упала на лицо человека, была величайшей из всех. То была радость понимания, радость мудрости, радость преображения сложного - в простое, трудного в ясное. Радость топкая, вечная, незабвенная.
Ночной дождь окружал, окутывал бледным туманом отраженного звездного света. И глубокими, гулкими вибрациями колокольного звона звучала истина. И весь мир, кроме нее, черными осколками осыпался к ногам. Она же возносила ввысь, дрожала во времени, насквозь пропитывала душу.
Утихнет дождь, скроется ночь, погаснут звезды. Но истина останется жить. Жить так, как жила всегда. Хранить в ветреных ладонях мудрость, улыбаться из-под призрачного покрывала. А иногда приходить из-за залитых светом звездных далей, спускаться на землю по призрачной лестнице, сплетенной ночным дождем.
Истина горела в груди человека, грела изнутри необъятным уютным огнем. Истина звала любить мир. Любить весело, нежно, бережно, позабыв себя. Любить так, как могут любить лишь лучшие из нас; так, как никто любить не умеет. И нельзя было произнести имени истины. Нельзя было поставить ее перед толпой и откинуть золотистое покрывало с ее стыдливо-бледного лица.
Каждому нужно узнать ее самому, наедине встретиться с нею.
Долго еще болело, волновалось сердце. Леденил ступни холод остывающей земли, зябко подрагивали скулы. Но человек не хотел уходить. Человек не мог упиться ночным дождем, вынырнуть из сладкой высокой глубины неба. Но пришлось вернуться. Иначе невозможно. Пришлось вернуться, чтобы не переполниться, чтобы не расплескать открывшуюся тайну.
Подобрав под себя пыльные ноги, спрятав шумное сердце за жаркими ладонями, на террасе спал человек. Спал и улыбался во сне. Он знал, для чего ему жить.