Сначала были три тонких отрывистых ноты. Воздух дрогнул и расплылся по залу вибрациями волн. Стих шепот. И гром аккордов промчался по сжавшейся от напряжения тишине. Течение звука захлестнуло людей, гулко сжало виски и отступило, оставив каждого наедине с собственным сердцем.
Мысли заслонили глаза, заметались в яростном вихре. А после замерли, повиснув в воздухе. Одна за другой, по очереди, не споря между собой и не проскальзывая мимо взгляда, они становились правдиво-прозрачными и простыми. Исчезали загадки.
Вскоре туман звука растворился, и стали видны бледно-белые руки, парящие над желтоватыми клавишами. Пальцы то замирали, то мелькали так быстро, что их очертания расплывались в пространстве. Воздух сиял синеватым светом. Было заметно, как колеблются, вздрагивая от каждого звука, пылинки. В крышке рояля отражались золотые блики, а там, под ними, пряталась зеркально-черная жутковатая пустота.
Стоило закрыть глаза, и мир проваливался во мглу. Где-то вдалеке бормотала музыка. Но чувствовалось, что каждый раз, когда звук уносился ввысь, кто-то нежно стягивал с души покрывало иллюзии. Словно весенне-юную кленовую веточку очищали от коры. А затем сотнями радужных потоков квинтэссенция эмоции уносилась к небу, разбивая в осколки причудливо-гипсовый потолок.
Казалось, пианист освещал мир мыслью, смыслом. Призрачно-голубоватая энергия крупными брызгами летела в лицо. Кружилась голова. Мелодии облегали, обволакивали, мчались в нестройном хороводе. Глаза стали жаркими и влажными, задрожали пальцы, готовясь погнаться за сверканием звуков. Бледные звезды загорались где-то вдали. И время внутри исчезло, позволив жизни течь так, как ей того пожелается. Мир застыл в хрупких образах.
Тишина. Аплодисменты. Тишина. Аплодисменты. Зал вставал, когда он кланялся. Алые розы кровавыми капельками цвета упали на крышку рояля. Пианист улыбнулся. Он был бледен и напряжен. Задыхаясь, он что-то крикнул залу и заиграл вновь. Звуки схлестнулись, засвистели шорохами шторма. Образ стал прозрачным, но резким. Мысли - глухими и медлительными. Плавно и осторожно капелька пота стекала по щеке пианиста. Она задержалась на мгновение у подбородка, а затем крохотным бриллиантом упала на клавиши. И мир вновь помчался вперед, вновь заметался переливами звука. А потом настала тишина. И она была резка до боли.
А перед глазами все стоял образ пианиста. Мягкий профиль, чуть полноватые щеки, напряженные скулы и бледные, мелькающие руки. Казалось бы, простой человек. Но он был способен на подвиг. Был способен отдать себя другим без остатка.