Аннотация: О ведьмах, которые вовсе не ведьмы, о мессиях - и не важно, тьмы или света. О добре, зле, революциях и спасении. Потом. Когда-нибудь.
Антихрист
Ноги были некрасивыми.
Исцарапанные, со следами от сигарет, бледные, точно их хозяйка несколько лет не видела солнца, они выглядывали из-под сбившегося подола блеклого старого платья и на каменном полу камеры казались неуместными.
В камерах полагалось молиться и думать о прегрешениях. Девушка же выглядела так, словно пыталась выбить рассчитанную удержание на группы взрослых мужчин решетку этими самыми ногами. Еще она сквернословила до того, как ей заклеили рот, и пыталась драться до того, как связали руки. Теперь она смирно лежала на полу камеры, не делая попыток двинуться с места.
Впрочем, по сравнению со скамьей - единственным предметом мебели, находившимся в это каменной клетке, - даже пол выглядел удобным.
- Встать! -прикрикнул охранник. Девушка не шевельнулась. Темно-рыжие волосы, странного, почти винно красного оттенка ядовитыми змеями растеклись по плечам. В тусклом желтом свете (психологический прием) они походили на кровь. - Встать, ведьмовское отродье.
Нет ответа. Впрочем, внимательный человек заметил бы, как на долю секунды дернулся уголок губ девушки. Но единственный внимательный человек стоял позади дознавателей и пытался удержать лицо. С противным скрипом дверь клетки распахнулась. Охранник рванул девушку за шиворот - старое платье затрещало, но выдержало - и ударил по лицу. Ведьма скривилась и плюнула в него кровью.
- Будь ты проклят, - сказала она голосом, который никак не мог принадлежать избитой и голодной девушке. - А впрочем, нет. Ты уже. Так ступай с миром.
- Довольно, - оборвал её низкий голос. - Ты довольно сказала, дева. Наше дело - судить тебя справедливо, но не выслушивать эти жалкие оскорбления, к коим ты несомненно перейдешь, стоит дать тебе волю. Ты лишь отвечать на вопросы должна. Все прочее сейчас несущественно. Так как твое имя, дева?
- Слушаюсь и повинуюсь, о святые отцы - ведьма расслабленно прислонилась к стене. Ноги её мелко дрожали. За вновь запертой решеткой она выглядела неопасной. - О, пастыри моих несчастных братьев и еще более несчастных сестер, благодарствую вам, что соизволили узнать имя меня, грешницы. Ада. Ада Хорина.
Её собеседник величественно, как ему казалось, кивнул.
- Хорошо, дитя. Я вижу, что ты пригодна для беседы и дьявол, что поглощает твою душу, еще не глубоко проник в тебя. Что ж, если мы продолжим в том же роде, то тебя, возможно не придется казнить.
Ада прижалась к стене плотнее.
- Что ж, продолжим. Как нам известно, ты отказывалась соблюдать указания отцов нашей церкви, пренебрегала постом и молитвой, а так же носила одежду, не подобающую юной девушке. Где ты её брала?
- Покупала, - ведьма раздраженно дернула плечом и тут же сморщилась от боли. Кое-где на серой ткани простого платья виднелись красные пятна. - Сказала, что беру младшему брату. Так что можете прибавить в список моих смертных грехов еще и ложь, о святой отец!
- Забавно, - отметил священник. - Ты одна из немногих, кто отвечает на вопросы по своей воле.
Ведьма отчаянно рассмеялась. Звонкий смех с истеричными всхлипами разнесся по темному подземелью. Раньше это могли назвать тюрьмой - но прежние тюрьмы канули в небытие. Их сменили одиночные церковные кельи, которые были во стократ хуже - в том числе и потому, что никто не задерживался там надолго.
- По своей воле?! - закричала она, срывая голос. - По своей воле я не подала бы вам руки, отче! Я старше, чем выгляжу, я совершеннолетняя, черт возьми, и я, уроды, давно уже не дева! Вы лишили людей всего, загнали нас в долбанное средневековье - так хотя бы не притворяйтесь святыми и всепрощающими... Вы сжигаете людей на кострах ни за что, вы "крестили мир огнем и мечом", ах, простите, ракетами и ядерными боеголовками. Половина планеты лежит в руинах, а вы надеетесь на нового Христа... Убирайтесь. Вы пришли не для суда, а для фарса. Я выбираю казнь.
Она запрокинула голову, уперевшись макушкой в стену и замолчала. Истерика сходила на нет. На щеках алели пятна, из прокушенной губы тонкой струйкой стекала кровь.
- Что ж, - сказал священник, помолчав. - Ты сама вынесла себе приговор, ведьма. Я, отец Матвей, опечален твоим выбором. Но да будет так.
Ведьма кивнула, не открывая глаз.
Платье она так и не одернула.
- Что ж, - заговорил второй человек - тяжелые синие одежды мешковато обвисали на его безвольной фигуре. - Эта ведьма оказалась разумней её сестер, и проявила свою сущность сама, и мы обошлись без иных средств убеждения.
- Средств убеждения? - переспросил третий голос. Его обладатель в течение всей беседы стоял, укрытый тенями, внимательно наблюдая за происходящим.
- О да, - подтвердил второй человек. - С их помощью мы убеждаем ведьм сознаться в их прегрешениях. Это очень полезные средства.
- Орудия пыток, - вновь заговорила ведьма.
- Замолкни!
- Нет. Мне осталось жить не больше недели, я знаю ваши традиции, так что это орудия пыток. Иголки под ногти, испанский сапожок, кипящее масло. А еще ногти можно вырвать. Как и глаза. И раны не обрабатываются, а прижигаются раскаленным железом. А еще есть железная дева и многое, многое другое, по сравнению с чем смерть на костре от удушья покажется раем на земле.
- Ведьмовские знания!
- Читала про инквизицию в младших классах.
- Натан. Мы немедленно уходим. Это отродье затуманит тебе разум, приворожит и сделает своим рабом. Служение Господу - вот твоя цель. Тебе стоит знать, что все эти слуги дьявола скажут и сделают все, лишь бы сохранить свою жалкую жизнь. Идем, Натан.
- Вы лжете больше меня, отец Матвей, - проводила их ведьма и бессильно уронила голову на грудь.
Её действительно назвали Адой. И она, конечно же, вовсе не была ведьмой. В то время, когда она родилась, странный период смешения суеверий и атеизма, это было обычное женское имя. Она росла упрямым, обидчивым и совершенно нормальным ребенком, окончила школу, поступила в институт, и все изменилось.
Началась Первая мировая Религиозная война. И юная Ада Хорина оказалась не на той стороне. Впрочем, она была девушкой, и уже поэтому не могла оказаться на правой стороне - упрямая, неловкая и несимпатичная, она рвалась на передовую, вместо того, чтобы смиренно сидеть дома, и, в итоге, оказалась в оппозиционном госпитале с аптечкой в руках и несколькими ранеными, которых ей все-таки доверили. Шестнадцатилетняя Ада была гораздо сильнее Ады двадцатидвухлетней. Хотя бы потому, что шестнадцатилетняя не позволила бы отчиму, свято помешанному на религии, запирать её дома.
Второй брак её матери был неудачным.
Отчим был бывшим заключенным, безмерно благодарным новому порядку, который амнистировал большинство осужденных досрочно - ведь тюрьмы понадобились для членов сопротивления, не погибших в бою и не сумевших не попасться. Тогда Ада и получила свою первую отметку о неблагонадежности.
А вторую получила, когда возразила отчиму.
И все закончилось. Потому что живьем из церковной клетки можно было только выползти на коленях.
Ночью свет приглушали. Уставшие глаза болели и слипались, голова гудела и ныли ранки по всему телу. Ада свернулась на полу, подкладывая руку под голову, и попыталась задремать. Спать приходилось вполглаза, чтобы иметь возможность дать отпор охраннику. Хотя бы попытаться дать отпор. Неудивительно, что легкие шаги она не услышала.
Зато услышала звук падения. Охранник - она так и не узнала его имя, сложился на полу, тихонько похрапывая. Неудобное положение его явно не смущало - он выглядел совершенно довольным, расслабленно улыбался и даже начал что-то бормотать себе под нос.
Ада не стала прислушиваться.
- Приветствую тебя, дева, - негромко произнес смутно знакомый голос. Он не был раздраженным, или повелевающим, или чересчур самоуверенным. Казалось, его обладатель сам не знает, для чего он произносит эти слова. Против ожидания, это было даже немного мило.
- Привет, - откликнулась Ада хрипло и закашлялась. - С чем пожаловали в наш гадюшник?
- Гадюшник?
- Э-э-э. Знаешь, забудь. Если ты не знал, что средства убеждения -это орудия пыток, то про гадю... про это тебе точно знать не стоит.
- Ты много разговариваешь. Тебе плохо. Страшно. И у тебя жар. Если ты не будешь сопротивляться, я попробую тебе помочь.