Огромный город. Миллиарды огней. Бескрайний неоновый океан, поглотивший в себя улицы и проспекты. Укрыв в ненасытной утробе целиком жилые кварталы, так что уже не понять, где школа, а где библиотека, и под каким конкретно фонарным столбом спрятан мой самый первый, а потому самый памятный, детский тайник. Сколько же еще таких полуночников, безумных по-своему и одиноких, как я, стоят теперь за потухшими окнами, изучая это бездушное существо, в которое превратилась Москва?
Между прочим, это почти ритуал. Если угодно, ежевечерняя молитва перед сном. Я никогда не улягусь в постель, не кинув прежде многоокой столице горсти своих размышлений, может сомнений или тревог. На самом деле, мне просто нравится сидеть, забравшись с ногами на подоконник. Особенно по ночам. Дневная жизнь города не так интересна. В ней много суетного, мелочного. Излишне строгого, делового.
И только дождь способен оправдать монохромность бытия. Под его размеренный шелест, по крайней мере, становится совсем уж тоскливо. Тогда можно закутаться в плед и с абсолютно девственной совестью налить себе вина. А что еще? Ах, да, наушники! Люблю музыку. Всегда любила. Только раньше я заслушивала до дыр "Моден токинг", "Квинов", "Ганзен роузез", а теперь согреваюсь под волны "Ретро-FM". Скажете, старая стала? Де нет, я так не думаю. Мне всего-то тридцать с копейками. А чувствую я себя на все девятнадцать. И все, не будем больше о возрасте. Давайте лучше о том, кто я, и как мне живется.
Зовут меня Тереза. Если быть дословной, Дейкун Тереза Марковна. Для друзей просто Люся. Не помню точно, кому из моих одноклеточных пришла идея обозвать меня Люсей, но это неважно теперь. Люся так Люся - и я одинокая, желчная, честолюбивая стерва. По крайней мере, таковой меня считает большинство моих знакомых. И лишь те немногие, кто вхожи в мой дом, знают, какая я на самом деле. Пусть язвительна, холодна, но зато прямодушна, искренна и до сих пор верю в сказки. Им известны мои пристрастия и привычки, распорядок дня, любимые фильмы. Об одном они не догадываются - черствое сердце Терезы разбито. И даже я не знаю, есть ли у него шанс снова стать целым.
Глядя, как столица один за другим закрывает свои уставшие, желтые глаза, я вспоминала минувший октябрь. Теперь была уже середина зимы, но все события виделись мне с поразительной ясностью, будто все случилось вчера.
Тогда я была сильно не в духе. Шла по коридорам издательства, уповая лишь на одно - никто из сослуживцев, конечно, не вспомнит о малозначительном событии, произошедшим в этот день - 9-го октября лохматого года. За стеклами слева трудились в своих крошечных кабинетах выпускающие редактора. Справа тянулись полубоксы верстальщиков и наши - корректорские. По пути попадались опечаленные горе-писаки - из тех, что уже сдали материал на коррекцию, и теперь получавшие нагоняя от моих грозных коллег по цеху. Те громили беззубые, полуграмотные статьи, не скупясь на слова и выражения.
Пуще других бушевал Никита Харламов, чей раскатистый бас доносился из соседнего со мной полубокса.
- Или вот еще перл! Послушайте, господа-соратники! Это непременно должно войти в историю!..
Стандартная реплика. Каждый из нас старательно копил эти несусветные глупости, пошлейшие опечатки, корявости. Чтобы однажды.... А собственно, для чего? Что с ними делать потом? Никто из нас толком не знал. Но все равно архивировал наиболее "остроумные" в отдельные файлы. Вдруг когда-нибудь, да сгодятся?
Я свернула к себе.
Ну конечно! Как же я сразу не догадалась? Если Ковальский не выступает, значит, тихонько эксплуатирует чужое рабочее место. Мое, к примеру. Да еще и курит здесь! Да вот же еще сволочь проклятая! - стряхивает пепел прямо в мой презентационный стакан для ручек!
- Ковальский! - Набросилась я. - Свалил с моего места! Живо!
- Конечно, Люся, конечно. - Не принимая меня во внимание, ответил тот. - Я уже исчезаю.
- Ковальский! Считаю до трех!
Он широко улыбнулся - куда-то в недра своей писанины - и попросил:
- Лучше до тридцати. А еще лучше, до трехсот. Я уверен, ты так много еще никогда не считала.
- Макс, я серьезно. Освободи помещение!
Больше он со мной припираться не стал. Быстро допечатал абзац и, лишь влепив победоносную точку, перевел на меня искрящийся взгляд. Вальяжно потягиваясь при этом.
- О, Люся! А ты что здесь делаешь? Работать пришла?
- Н-ну! - грозно цыкнула я на него.
- Ухожу, ухожу. - Макс нехотя встал. Стал протискиваться между стулом и мной. - Ну так... я еще вернусь? - недвусмысленно поиграл он бровями.
- Катись отсюда.
- Люся, ты груба.
Проходя мимо Марика - моего необщительного соседа, который все это время отсвечивал напряженной спиной, Макс легонько тронул его за плечо:
- Она груба. - Долбонулся об косяк и вышел.
Пару часов меня никто не тревожил. Я спокойно работала и, в отличие от своих несносных собратьев, ухмылялась нелепостям, допущенным авторами статей, про себя.
Время от времени Ковальский орал мне из-за перегородки:
- Люся, послушай! Это феноменально!..
Дальнейшее я пропускала мимо ушей. Своего "добра" хватало.
Потом ко мне зашла Верочка из отдела политики, и мы с ней пошли чаевничать в фирменный бар издательства, что находился этажом выше. Это было частью обязательной программы. Сюда приходили не столько утолить голод, сколько пообщаться, выпить кофею или дать послабление вскипевшим мозгам. Здесь была зона отдыха, где можно было мусолить какие угодно отвлеченные темы. Ну а если нравилось говорить о работе, то это тоже не возбранялось. Затемненные стеклопакеты. Приглушенный оранжевый свет. Родные лица. Привычные остроты. Знакомый смех и дым коромыслом.
Мы провели в баре не более получаса. Однако по возвращении выяснилось, что Ковальский и Ко успели устроить из нашего с Мариком полубокса настоящий "рай именинника". По столам стояло несколько разожженных свечей, которые во избежание нежелательных взоров закрывали сотрудники с подходящими спинами. Кое-где проглядывала цветная бахромка и звездчатые блестяшки. На экране компьютера красовалась желтая, корявая девочка с прореженными зубами и держала в спичечных руках транспарант "Хеппи бёзди, Люся!" (кому принадлежало авторство сего творения можно было не сомневаться). Довершением всему служил огромный букет нежнейших белых роз, который мог уместиться разве что в большом хозяйственном ведре.
Всех пришедших поздравить - мое скромное обиталище вместить было неспособно. Поэтому возле полубокса образовался серьезный затык из улыбающихся гомонящих людей, сующихся ко мне с лобызаниями, объятиями и речами. А то и с нарядным свертком или скромным букетом цветов.
Я была растрогана. Впервые у железной Терезы на глазах блестели самые натуральные слезы. И даже Ковальский своим очередным неуместным воплем: "Тишина! - и далее с нежностью. - Она плачет" - не способен был опошлить торжественности момента.
Вслед за тем открыли шампанское. Вперед выступили Ковальский и мой непосредственный начальник Олег Чернышев.
- Тереза!
- Люся!
Начали они одновременно.
- Позвольте я, Олег Палыч, - взял слово Ковальский.
- Добро. Давай ты.
- В общем, дорогая Тереза! Мы долго думали, что тебе можно было бы подарить. И вот, что надумали... - Макс, опасно улыбаясь, стал приближаться ко мне, держа в руках какой-то конверт. - Ты ведь у нас уже два года в отпуске не была. Поэтому мы решили отправить тебя отдохнуть. Ненадолго, дней на десять. Но тут еще вот, какая проблема. Экскурсии ты не любишь, потому что сама знаешь гораздо больше любого экскурсовода. Пляжный отдых - вообще не твоя тема. Ты сама мне рассказывала про аллергию на солнце и тараканов в отеле, помнишь? Вот. И мы пришли к заключению, что самое подходящее для тебя - это активный вид отдыха. Держи, Люся! Маршрут единичка. Пеший поход по горам Крыма!
Торжественно вручив мне конверт, Макс опорожнил бокал и зааплодировал первым. Его тут же поддержали все остальные. Бурные овации. Ликование. На лицах - выражение абсолютного счастья.
Интересно, а у меня? Что написано на моей физиономии?
Пожалуй, кроме растерянности, ничего. Хотя двинуть Ковальскому в ухо очень даже хотелось в эту минуту. А еще образовался некоторый сумбур в голове. Мысли полезли одна на другую.
Ну что, сбагрили? Рады? А почему не скандируем: "Про-щай, Ва-ся! Про-щай, Ва-ся!"? Так, стоп! Пеший поход? Это значит, жить я буду в палатке? Ну сволочи! Я вам всем припомню маршрут-единичку! Не поеду! Отсижусь у бабушки в Твери!
- Тереза, дорогая вы наша! - Дрожащим от восторга голосом обратился ко мне Чернышев. - С этой минуты объявляю вас официально освобожденной от всех текущих дел!
- Да! - Подхватил Ковальский. - Не теряй зря времени. Езжай паковать чемоданы. Завтра в восемь утра ты должна сидеть в поезде. Я проконтролирую процесс.... И кстати! А где твоя неистовая благодарность?
Тогда я крепко обняла Макса за шею и, поцеловав в густую щетину, процедила ему в самое ухо:
- Спасибо, скотина. Подарок за мной.
Ковальский со вздохом покачал головой.
- Как ты груба...
И в массы:
- Она вне себя.
- Нет, правда, - опомнилась я. - Спасибо всем большое. Мне очень приятно. Все было просто отлично.
Однако уже несколькими часами позже я проклинала всех скопом и каждого по отдельности из тех, кто удружил мне этот чертов поход. В бешенстве мечась по квартире, я перерывала вверх дном весь свой гардероб. Не имея ни малейшего представления о том, что берут с собой в подобные походы. Все валилось из рук. Ничего не хотелось. Особенно оказаться в скором будущем лишенной горячей воды и мягкой постели. Да еще без надежного друга в компании незнакомых людей, у которых черт знает, что на уме.
Пытаясь успокоиться, я кинулась ничком на диван, подгребя под себя цветные подушки. Ощущая, как где-то в их мягком нутре отдается биение моего сердца.
Конечно, я могла бы никуда не ездить. И преспокойненько провести предоставленный отпуск по своему усмотрению. Но ведь абсолютно каждому известно мое феноменальное упрямство. Я буду не я, если уклонюсь от брошенного мне вызова. И коварный Ковальский знал об этом не хуже других. И потом. Это еще очень большой вопрос, что лучше - заняться ремонтом или на халяву прокатиться в Крым? В конце концов, нужны же какие-то перемены в жизни! Ее новые грани, возможности, свежие ветры!
Я уже почти уговорила себя и готова была возобновить сборы, когда в дверь позвонили.
О, боже, нет! Только не Капитонова с Нелькой! Не хочу! Не до них!
Но это оказались вовсе не бывшие одноклассницы, которые, как по часам, ходили ко мне раз в год, даря всякую дребедень, не ужившуюся в их доме. Все обстояло гораздо хуже. И я поняла это, едва высунула нос из двери комнаты.
С лестничной клетки доносился до боли знакомый смех, перемежеванный с басом, причиняющим мне, кстати, не меньшую боль.
Ковальский с Харламовым! Вот сволочьё!
Приняв воинственную позу, я образовалась в проеме.
- И чему же это мы тут так радуемся?
- Люсь, Люся, - вкрадчиво заговорил Никита. - Мы тут тебе рюкзак со спальником привезли. А то ты же это... и правда, с чемоданом поедешь.
- И с раскладушкой, - ввернул Ковальский.
Я протянула руку.
- Давайте сюда вашу дрянь и валите отсюда!
- Сердится? - Предположил Харламов.
- Ненавидит. - Подытожил Макс.
Особо не церемонясь, я отобрала у них все, что мне причиталось, и вытолкала взашей. Несмотря даже на то, что Ковальский выразительно тыкал пальцем в свернутые трубочкой губы. А Харламов на заднем плане шелестел пересохшим ртом: "Люсь, ну хоть полстакашки".
Разумеется, с каким-никаким походным обмундированием стало попроще. Часть рюкзака я забила спальным мешком. Сверху покидала теплые вещи, умывальные принадлежности, запасные кроссовки. Туда же упрятала банку сгущенки, консервный нож, сушки. По карманам рассовала книги: малоформатных Куэльо и Вербера. Завела будильник на шесть, а потом еще до рассвета сидела на подоконнике, изливая душу чужим ночникам.
Тем не менее, без пятнадцати восемь я, как штык, была на вокзале.
Купе мне досталось козырное. Само собой у туалета. И, как водится, с милейшими соседями. Морячка я в расчет не беру. Он как залег на верхнюю полку, пока поезд еще стоял в тупике на Курском, так его в Симферополе едва добудились; он даже с пограничниками общался через астрал. А вот чудесную чету из Крыма я запомню надолго.
Когда они появились, я лежала на своей законной нижней полке поверх верблюжьего одеяла и силилась вникнуть в замыслы Вербера. Надо мной уже посапывал истерзанный вахтами морячок.
Женщина, войдя, заняла собой сразу все. Непонятно только, каким образом просочился в купе еще и муж (хотя у меня сразу закралось подозрение, что где-то на щиколотке он прикован к ней цепью). Понятно, что с их появлением на нашем столе тут же нарисовалась скатерка, бутыль и разносортная снедь: от курицы до "своих помидорчиков". Не вызывает также сомнений, что Вербер, скуксившись, уступил свое место куда более красноречивым рассказчикам. Я была вовлечена в душераздирающие истории о тяготах крымского населения. При этом многократные призывы выступить в его поддержку ста граммами я отвергала (и супругам приходилось поддерживать земляков дважды за раз - за себя и за нас с морячком). А вот от домашних котлет удержаться не смогла - чувство такта не позволило, а вернее сказать, чувство голода. Предпринимаемые попытки мужчины последовать примеру морячка жена пресекала в корне: "Сиди уже, горемыка, свалишься еще", и тот был вынужден оказывать посильную помощь гражданам Крыма до позднего вечера.
Наконец, астрологические часы оказали на барышню благотворное влияние. Она возжелала прилечь. Я даже зажмурилась, чтобы не видеть, как будет происходить восхождение на верхнюю полку (надо признаться, мне и слуховых ощущений хватило). Но когда по всем показателям процесс подошел к завершению, я на всякий случай удостоверилась, что дама надежно зафиксирована - поверхностью полки с одной стороны и вагонным потолком - с другой. Умиротворенная этой картиной, я тоже погрузилась в сон.
Однако ночью случилось непоправимое. Сначала я почувствовала резкое торможение. И сразу вслед за этим на меня грохнулось тело.
"Труба!" - в панике подумала я. Еще не в силах открыть глаза, а только чувствуя, как от мысли о количестве переломов на лбу выступает испарина.
Какое же это было для меня облегчение - узнать, что супруги ночью поменялись местами! И он все-таки это сделал. В смысле, свалился. А ведь она его предупреждала!
Да, уж, если на мою долю столько испытаний выпало еще по дороге, что-то ждало меня в безвестных ущельях Крыма!
Тащась по платформе, я с тревогой всматривалась вперед. У головного вагона нас должен был встречать человек с табличкой "Ай Петри", что в переводе, кажется, означает Святой Петр. Вскоре я действительно увидела такую табличку. И возле нее небольшую горстку людей - в подавляющем большинстве, сволочного мужского сословия. Встречающий оказался хлипким парнишкой чисто походной наружности, лет этак двадцати с маленьким гаком. Остальных толком рассмотреть не довелось. Ждали, как выяснилось, только меня, а нужно было спешить, поскольку до Ангарского перевала через 20 минут отходил последний автобус.
- Меня зовут Павел, - представился на ходу наш провожатый. - Я буду вашим вторым инструктором.
- Вторым? А где же номер один?
- Он догонит нас на маршруте.
- Надеюсь, по обратной дороге к поезду?
- Надеюсь, гораздо раньше.
Павел явно норовил прибавить шагу и тем самым отделаться от меня. Но я не отставала.
- Послушайте, а почему нельзя начать поход с утра? Сейчас уже вечер, значит, можно предположить, что в горах мы окажемся к ночи. По-вашему это хорошая мысль?
- Ночевать в горах все равно придется, а вот проживание в гостинице программой не предусмотрено. И давайте все вопросы потом. - "Второй", как я его прозвала, обернулся назад. - Группа! Подтянулись все. И ждем меня вон у того синего автобуса. Я за билетами.
Мы послушным гуртом направились к остановке. Здесь я уже детально изучила всех участников мероприятия.
Помимо меня, в группе оказалось еще две женщины. Судя по всему, такие же одинокие, старые девы, как я. Только еще более старые и еще более одинокие. Одна - тощая, плюгавая стервочка. Другая - громоздкая, как трюмо, и, судя по добродушному взгляду, совсем неплохая. Прикипели друг к дружке в одном из таких вот походов.
Мужчины - все, как на подбор - унылые сычи, которым не платят в их зачумленных НИИ. И с ними дядька Черномор - в виде юного жидкобородого Паши.
М-да, перспективка....
В автобусе стали знакомиться. Женщины оказались моими ровесницами и сразу перекочевали в категорию девушек. Звали их в моей обработке Юля-трюмо и Нина-козюлька. Пятеро из шести мужчин отзывались на имя Серёжа (их мне еще предстояло научиться отличать друг от друга), а последний, ни к селу, ни к городу, уродился Юрой.
Одно было приятно - народ подобрался неагрессивный и вполне себе компанейский. Серёжа-оклад, получивший от меня сие прозвище за аккуратную окладистую бородку, всю дорогу травил анекдоты и загадывал головоломки на логическое мышление. Юра, не врубаясь в контекст анекдотов, ржал над загадками. Все остальные реагировали более-менее адекватно. У Серёжи-Чи-чи, отличающегося чудовищными ужимками, была с собой полупрофессиональная камера, и он обещал снять о нашем походе шедевр кинематографа, достойный, как минимум, пальмовой ветви. К остальным Серёжам я надеялась присмотреться попозже. Были все основания полагать, что одного из них я точно переименую, если, конечно, он не ради удовольствия таскает с собой гитару. А так, навскидку пришли пока только самые завалящие зековские клички: Ржавый, Молчун, Чалый и Бешеный (хотя причиной подобного выражения лица служила, скорее всего, какая-нибудь базедова болезнь, а вовсе не буйство нрава).
Ехать оказалось не так далеко. Мы провели в дороге около двух часов. Вылезли посреди серпантина, окруженного темными, молчаливыми горами. Паша сразу же юркнул в кусты. Так что мы даже не поняли, приглашает ли он нас к началу маршрута или его ловкий маневр был вызван крайней нуждой.
- Павел! - осторожно позвал Серёжа-оклад.
- Я здесь! Идите за мной!
Мы полезли в гущу кустарника, который на вид казался очень царапким. Поэтому я старалась держаться за Юлей, резонно предполагая, что лаз после нее должен заметно расшириться. Последним пробирался Чалый, он же, предположительно, музыкант. Я еще в автобусе поняла, что эта хандрящая субстанция будет пытаться завоевать мое расположение. И точно. Идя позади, он старательно подталкивал мой рюкзак вперед, видимо, пытаясь облегчить мои страдания. А вместо этого тяжесть груза легла мне на голову и остаток пути я едва ни пропахала носом.
- Два раза так не делай, понял? - Оказавшись по ту сторону кустарника, предупредила я.
Чалый кивнул, и мы пошли на призывно галдящего Пашу, который стоял чуть поодаль в окружении наших товарищей.
- В общем, так, - начал инструктор, когда все оказались в сборе. - Идем по одному, строго в затылок друг другу. От меня не отставать и беспрекословно выполнять все мои требования.
- А если вы потребуете секса? - хихикнула Козюлька.
Паша промолчал, но его взгляд вышел красноречивей любого ответа. Зато воодушевился Оклад:
- Со всеми сексуальными притязаниями прошу ко мне! - воздев руку над головой, объявил он. - Я в этом плане совершенно безотказный человек.
- Хорошо. Буду иметь в виду. - Кивнул Паша, которого, кажется, перспектива близости с интеллигентным бородачом вдохновила даже больше, чем обладание пересушенной сельдью. - Так вот. Сейчас я свяжусь с первым инструктором, чтобы сообщить ему направление. А потом поделим провизию. Во-первых, для распределения массы, потому что один человек все не дотащит. А, во-вторых, на самый крайний случай, если вдруг кто-нибудь отстанет или заблудится, что, в принципе, исключено. Палатку, так и быть, понесут только мужчины. По очереди, с перерывами в три часа.
Дальше все было по предложенному сценарию. Мы действительно разделили между собой поровну: консервов, круп, запасов заварки, сахара и всякой ерунды к чаю, вроде хлебной соломки и сухарей. После этого я не смогла даже приподнять свою пополнившуюся припасами поклажу.
Чалый был тут, как тут.
- Помочь?
- Валяй, гитарист. Я сегодня добрая.
Еще один кандидат в сердечные друзья снимал на камеру. Особый акцент - с каким томлением я продеваю руки в лямки рюкзака. С какой неумолимой грацией сгибаюсь под тяжестью ноши и, не щадя ранимого зрителя, матерюсь прямиком в объектив.
- Снято! - сообщил мне Чи-чи. - Тереза, вы прелесть!
- Без тебя знаю, - проворчала я, пристраиваясь в хвосте выстроенного цепочкой отряда.
Паша, как ретивый конек, в нетерпении гарцевал на взгорке, залитом лунным сиянием. Заметив, что все заняли отправную позицию, он дал широкую отмашку, что на нашем условленном языке означало "вперед". И мы тронулись.
Двигались поначалу все равномерно, соблюдая установленную дистанцию. За инструктором, не теряя надежд на непристойные предложения, вышагивала Козюлька. Следом - Оклад, которому выпала честь первые три часа тащиться с палаткой. Замыкали шествие я плюс двое моих воздыхателей.
Я тащилась и думала, что оба они моими стараниями заимели клички с начальной буквой "Ч", значит, она каким-то образом благоволит моей скромной персоне. И что если первый инструктор окажется симпатичным, я непременно обзову его Чебурашкой. И пусть только попробует откреститься.
Вот такая кошмарная чушь всю дорогу лезла мне в голову, пока мысли все явственней не стали переплетаться в одну - тугую и звонкую. Я БОЛЬШЕ НЕ МОГУ! Каждая клеточка моего организма кричала о помощи, посылала сигналы сос. И я понимала, что если восхождение немедленно не прекратится, я свалюсь замертво. Здесь и сейчас.
- Все! Стоп, машина! - слабым голосом крикнула я. Но впередиидущий услышал.
На мгновение показав из-за рюкзака свой чудовищно вспученный глаз, Бешеный заорал:
- Стойте! Тут мамзельке поплошало.
Грохнувшись на колени, я из последних сил погрозила в его сторону пальцем, имея в виду, что за мамзельку он будет горько платить всю долгую неделю похода. Потом высвободилась из лямок и, откатившись от ненавистной обузы, улеглась на землю. Ко мне уже мчался Чалый, чуть слышно погромыхивая в беге гитарой. С другой стороны несся предусмотрительно освобожденный от ноши инструктор.
Подбежав первым, он присел передо мной на корточки.
- Ну что тут у вас?
- Ничего. Я просто устала. У меня ноют спина и плечи. И ноги подкашиваются.
- Потерпите немного. Мы скоро дойдем до первой стоянки.
- Я что, недостаточно убедительно валяюсь? Хотите, перевернусь? Буду лежать лицом вниз.
- Ладно, я понял. Прива-а-ал! - закричал Паша и на всякий случай скрестил руки над головой - для тех, кто с этого расстояния мог разобрать только язык жестов.
Через минуту-другую я отдышалась, и Чалый пригласил меня посидеть на обрыве. Тут же крутился и Чи-чи со своей видео-экипировкой. Надо сказать, идея оказалась вовсе не так плоха, как я изначально подумала. Взору открылась необычайной красоты панорама. Россыпь мелких огней - где-то далеко-далеко внизу. Склоны задумчивых гор в мягком обманчивом свете и черная пустота вместо моря, над которой висела озадаченная луна.
- Фантастический вид! - доложила я в объектив.
- Да, вид впечатляет, - поддакнул кто-то, подошедший сзади - оказалось, Паша. - Между прочим, мы с вами сейчас в долине Приведений. Вот это Алушта, - показал он на огоньки. - А вон там Ангарский перевал, откуда мы пришли.
- Да неужели? Мы уже так много прошли?
- Разве это много? Вот завтра нам предстоит действительно серьезный отрезок. Поэтому я принял решение расформировать ваш сухпай. Переложим консервы и крупы в рюкзаки к мужчинам.
- Отлично. Давно пора.
После привала я какое-то время шла в ногу со всеми, но потом снова начала отставать. Судя по ощущениям, плечи под лямками уже были стерты до кровавых мозолей. Поясница разламывалась, ноги горели огнем. Я не ощущала ни голода, ни жажды. Мне хотелось только одного - дойти, наконец, до этой треклятой стоянки.
Теперь уже, кажется, не я одна не понимала, куда она подевалась. Пашина поступь становилась все менее уверенной. Он все чаще стал сверяться с какими-то - одному ему понятными - знаками. Ощупывал придорожные камни, растерянно шарил в траве тусклым фонариком.
Наконец, он подал знак, чтобы мы подтянулись к нему.
- Мы заблудились, - честно сознался инструктор. - Далеко отходить от тропы нельзя, иначе мой напарник нас не найдет. Нужно искать место для лагеря где-то неподалеку.
Все завздыхали, стоически сдерживаясь от мата. Оживился один Чи-чи. Кажется, это было тем недостающим штрихом, способным придать картине динамического развития.
- Сергей! И вы, Сергей, - отобрал Паша Ржавого и Молчуна. - Идемте со мной. Все остальные ждут нас здесь. Никуда не разбредайтесь. Если хотите пить, в моем рюкзаке есть бутылка "Саян". Только поэкономней. Не факт, что нам удастся найти здесь воду.
Они ушли, забирая от тропы чуть под горку. Из-за деревьев их не стало видно довольно скоро. Народ сделался сумрачным и молчаливым. Чалый, добавляя настроения, бренчал нечто пессимистичное. Позади, шурша листвой, ползал Чи-чи в поисках удачного ракурса. Бешеный чуть поодаль истреблял запасы "Саян", а Козюлька, стоя рядом, не спускала с него глаз, приговаривая: "Экономнее, экономнее". Остальные, как и я, тупо сидели без дела.
Было тихо. Нас окружал неприветливый, опустошенный ветрами лес. Луна потонула во мгле, и в какой-то момент показалось, что сейчас вот-вот хлынет дождь.
Так оно в результате и вышло. Только хлынул не дождь, а самый, что ни на есть мистический ливень. Я подобного схода воды сроду не видела. Будто с неба низверглись тысячи рек, вмиг подхватившие и повлекшие за собой почву и камни. Грязевые потоки, бурля, стекали по склонам. Нам ничего не осталось, как только сбиться под деревом в общую кучку. Сюда мы перетащили все свои вещи и накрылись сверху палаточным тентом.
Ощущения жутковатые, но вместе с тем довольно приятные. Словно под этим сближающим куском брезентовой ткани мы, наконец-то, стали сплоченной командой. Я уверена, то же творилось и в душах моих товарищей по несчастью. По крайней мере, Чалый, воспользовавшись ситуацией, осмелился взять меня за руку. А Чи-чи с другой стороны нежно приобнял Бешеного, который, впрочем, выпучился на него крайне неодобрительно.
Спустя время, ливень начал ослабевать. Он барабанил по тенту с каждой минутой все реже, слабее, как бы совсем уже нехотя. Мы стали подумывать о том, чтобы выбраться из укрытия, когда произошла одна необъяснимая вещь. Где-то снаружи, в абсолютной тиши раздалось вдруг тоскливое пение - чистое, как слеза, исполняемое с надломом и болью. Оно то отдалялось, то вновь звучало где-то поблизости, будто неведомая певунья вздумала водить вокруг нас хороводы. Чем-то потусторонним, нездешним веяло от этого хрустального голоса.
Я поежилась, плотнее придвигаясь к Чалому. А Юля, сидящая с расширенными глазами, спросила шепотом:
- Что это?
- Это церковные псалмы, - так же вполголоса пояснил всезнающий Серёжа-Оклад.
- Интересно, - пробормотал Бешеный, - откуда бы им тут взяться?
- А знаете, что, - взволнованно зашептал Юра, у которого даже в лице появилось нечто маниакальное. - Я слышал, где-то в этих местах во время войны сожгли приют для умалишенных.
Все задвигались, бросая друг на дружку недоуменные взгляды.
- Я к тому, что, может быть, это кто-то из них... из мучеников. Ведь есть же теория о неуспокоенных душах.
- О, господи, - пискнула Козюлька. - Да хватит уже! И так не по себе.
- Да ладно, ладно. Это же я так, предположил просто.
Тем временем певунья смолкла, и мы погрузились в мертвенную тишину, гадая каждый про себя, ушла ли она или затевает нечто ужасное. Вдруг кто-то резко сдернул с нас полог. Да так неожиданно, что все успели произнести лишь по одному междометию - весьма емкому, впрочем.
Тот, кто довел нас до нервного потрясения, оказался высоким и на первый взгляд довольно симпатичным молодым человеком. Одет он был по-походному: в камуфляжные брюки, дождевик и пятнистую панаму с вымокшими опущенными полями. Обнаружив нас под брезентом, незнакомец почему-то страшно обрадовался.
- Вот вы где, черти! А я вас обыскался! - Воскликнул он, наклоняясь, чтобы начать здороваться. - Я ваш инструктор Семён. Можно просто Сёма.
- Ну наконец-то! - Оживился Оклад, принимаясь неистово трясти протянутую ладонь. - Я уж думал, мы примем здесь мученическую голодную смерть.
- Проголодались? Ну ничего, это поправимо. Через несколько минут будем на месте. Ребята нашли неподалеку отличную стоянку, так что ужин, надеюсь, уже в процессе приготовления.
На этих словах он повернулся ко мне, предлагая свою руку в качестве опоры. Схватив его за холодные пальцы, я спросила:
- Скажите, это вы только что пели псалмы?
- Я? Почему я? Тут и без меня чудаков хватает. - Теперь он помогал подняться грузной Трюмо. - Здесь, в горах, слагают много разных легенд, я расскажу чуть попозже. А сейчас, если нет возражений, предлагаю собраться и, не дожидаясь Паши, пойти ему навстречу. Принимается?
Оклад выразил общее мнение:
- Пошли. Чего зря время терять? Раньше сядем, раньше выйдем.
Все засуетились, стали собираться в дорогу. Юля с Бешеным свернули брезент. Козюлька, удостоверившись, что "Саяны" почти нетронуты, заботливо шнуровала Пашин рюкзак. А я исподтишка наблюдала за нашим новым попутчиком, который, отойдя чуть в сторонку, стягивал через голову дождевик.
Интересно, почему с его появлением я вдруг так остро почувствовала себя женщиной? Женщиной до последней клеточки: грациозной, способной на флирт, кокетство и, если нужно, умеющей поддержать иллюзию слабости, беззащитности? Как понять, откуда это берется и почему и зачем разрастается? Ведь я даже толком не рассмотрела его. Неужели все дело в элементарной цепной реакции каких-то молекул? Или, может, совсем в другом? Например, мне просто захотелось тепла в неуютных походных условиях?
Признайся честно, старая ты кошелка, щекочет нервы романтика гор?
Занятая своими думами, я не сразу заметила, что отряд уже полностью готов к отбытию. Семен закрепил поверх панамы яркий шахтерский фонарь и, взвалив на каждое плечо по рюкзаку (свой и Пашин), встал во главе колонны. Мне пришлось задействовать все свое проворство, чтобы пристроится за ним следом. И, надо сказать, я ничуть не прогадала.
Во-первых, свет от фонаря служил мне отличным ориентиром. А, во-вторых... во-вторых мне просто было приятно: идти за ним, смотреть на него. Сема шел легко, играючи. Мог бы, кажется, идти и быстрее, но щадил нас, убогих. А мы тянулись за ним, как вагончики - и вся наша процессия напоминала движение тихохода, который мало-помалу подбирался к спуску в лощину. Отсюда тропа круто сбегала вниз, но размытая недавним дождем она превратилась в опасный, труднопреодолимый участок. Теперь двигаться приходилось в основном боком, но меня это не особенно выручало. Ноги то и дело срывались, и я проскальзывала вниз по глинистой борозде, рискуя при этом совершить эффектный кувырок через голову.
В конце концов, я оступилась, и меня неизбежно потащило по склону. Картинка по бокам тут же смазалась, а впереди все замелькало, запрыгало, как это бывает, когда мчишься, не разбирая дороги. Я беспомощно хватала руками воздух, из последних сил удерживая равновесие. Но от падения не спасло бы уже ничто, если бы в последний момент Сема, шокированный моим воплем, ни раскрыл мне навстречу принимающих объятий. Я с размаху влетела в них, едва не сбив своего спасителя с ног.
- Оп-па! - хватая меня в охапку, молвил он. - Попалась!
Конечно, попалась, кто бы спорил? Особенно теперь, когда ты так близко, и твой свитер, на годы пропахший костром, согревает мои ладони и щеку.
Я притихла. Отлучаться от Семиной груди не хотелось до чертиков. Так бы, кажется, и простояла всю жизнь. Но возможно ли?
- Фу-у, - все-таки найдя в себе силы отстраниться, выдохнула я. - Этак и обделаться можно!
Ляпнула - и тут же пожалела. Ведь любая нормальная женщина сказала бы на моем месте совсем другие слова. И была бы тысячу раз права! А я обделаться. Ну что за дура!
Но инструктор, как ни странно, улыбнулся. И какая же это была замечательная улыбка. Открытая и лучистая, как у амура. Я подумала, что уже давно не видела таких лиц. Люди прячут за маской дружелюбия неприязнь, иронию, что-то еще. А он ничего не прятал, был тем, кем был. И я решила, что только так и нужно. Не за чем прикидываться грациозной газелью, если рождена неуклюжей коровой. А чтобы он понял, насколько я благодарна, достаточно простого русского слова. Ну и еще чмокнуть в щеку, хотя бы разочек. Вот так!
- Спасибо, Сема!
- Не вопрос....
А много позже мы хлебали с ним одну похлебку на двоих, потому что рожденная коровой, собираясь в поход, конечно же, не позаботилась о собственных столовых приборах. Ночь выдалась промозглой, и мы всей компанией сгрудились у костра. Время от времени Семен, расставшийся наконец со своей панамой, наклонялся к огню, чтобы подуть на поленья. И тогда я украдкой изучала его лицо, на котором плясали переменчивые отблески пламени. Чернявый и щетинистый, как цыган. Густые брови. Правильный нос. Во взгляде есть что-то такое, будто однажды в него угодила смешинка, да так там и осталась. Эта смешинка становилась особенно явной, когда, чувствуя мое пристальное внимание, Сема скашивал глаза на меня. Паша варганил в котелке какой-то согревающий коктейль: из сухофруктов, вина и мороженой клюквы. Мы говорили о здешних легендах, которых оба инструктора знали огромное множество. А потом Козюлька завела разговор о загадочной певунье:
- А все-таки. Кто пел эти псалмы?
- Да живет здесь одна сумасшедшая девушка, - отмахнулся Паша. - Это она поет.
- Я же говорил! - Подал голос Юрец, вбивающий в этот момент колышки для палатки. - Говорил вам, сумасшедшие атакуют, а вы не верили.
- Да нет, - Семён улыбнулся. - Она неагрессивная. Говорят, она потеряла любимого человека. И теперь везде его ищет. Может даже в палатку влезть, но это редко случается.
- Так, - загомонил Оклад. - Предлагаю вынести спальник с Юрой к костру. Оставим на ночь. Пусть видит, что мы не тот, кто ей нужен.
Потом, когда Пашино варево было готово, Чалый принес инструмент. Мы пили вино под старые, походные песни. "Не верь разлукам, старина, их круг - лишь сон, ей-богу".... Оказалось, что Юля и Ржавый тоже совсем неплохо музицируют. А когда очередь дошла до Семена, и гитара оказалась в его руках, я стала воспринимать действительность чуть иначе. Мне казалось, что Сема поет для меня. Для меня одной. "Я хотел бы провести тебя садом, там, где сны мои хорошие зреют. Только жаль вот не смогу идти рядом - от дыханья твоего каменею". И помню, подумала тогда: "Что если он не сможет идти со мной рядом? Для чего же тогда этот миг? И зачем я считаю удары сердца в минуту только лишь оттого, что он сидит рядом?".
Теперь я, пожалуй, готова ответить. Теперь, когда сбивчивые объятия с пылкостью сиюминутных признаний остались далеко позади. И неважно, когда именно Сема понял, что может вот так вот запросто взять меня за руку и отвести в свою палатку, выгнав спать несчастного Пашу вместо меня в походное общежитие. Тем более не имеет значения, что в одну из ночей, обжигаясь о пламень в его глазах, я нарекла его Че Геварой. Моим команданте, моим Че. Это не помешало ему проститься со мной на перроне словами "До встречи в Москве". А я до сих пор ее жду. Жду этой встречи. И вторая часть вопроса по сей день не дает мне покоя. Для чего же еще был тот миг? То звено между прошлым и будущим? Прошлым, в котором не было Че. Но будет ли в будущем?