Будвитис Анатолий : другие произведения.

Военный драма

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    1944 Год, ранняя осень, группа фронтовой разведки уходит в поиск. Происходят драматические события в результате которых погибает вся группа. Последним погибает главный герой.

  

"Я только раз видала рукопашный,

Раз -- наяву и сотни раз -- во сне.

Кто говорит, что на войне не страшно,

Тот ничего не знает о войне."

/Ю.ДРУНИНА/

  
  
   Анатолий Будвитис
  
   Фронтовая разведка
  
   Три диска к ППШ, пять лимонок, финка. Всё. В поиск готов. Нет, не всё. Каждый из нас ещё носит при себе пистолет, трофейный, хотя все знают, не положено. Но начальство закрывает на это глаза. Вот штрафников немцы в плен не берут, а если берут,... Ух как они не любят штрафников, за их отчаянность. Будешь отчаянным, когда тебе пулемёт в спину упрут. А штрафники эти нам первые помощники. Видели мы, что немцы делают с пленными штрафниками. Наш старшина Миколайчук первым тогда увидел парнишков этих замученных, отвернулся и нам смотреть не велел. А старшина третий год воюет, насмотрелся. Мы потом всё равно сбегали посмотреть, их уже зарывать хотели, нас ещё дятел-сержант из похоронной команды пускать не хотел, да мы на него цыкнули, как следует, сразу притих. Прав был Миколайчук! Лучше бы мы не смотрели! Они, гады эти, парнишкам всё по частям резали, даже по мужскому делу, по кусочку! А потом раны эти огнём жгли. По живому жгли! Но не немцы. Нет! Венгры! Суки они эти мадьяры, чище "СС"! А нам ещё хуже, чем штрафникам, попадёшь к немцам, а ещё хуже к мадьярам - замучают чище этих парнишков штрафбатовских. Им же, гадам этим, знать надо, куда шли, какое задание. Возьмут тебя раненого, и будут живого в куски резать. Паскуды!
   Лучше к немцам не попадать, потому и пистолет при себе трофейный. Не по уставу, а у нас в разведке свой устав, раненому за линией фронта оставаться нельзя, никто тебя обратно на себе не потащит, хотели бы, да нельзя. Что там один раненый, если от нашего поиска весь фронт зависит, тыщи людей. Опять же пистолетик пригодится, коли ранят. Потому начальство глаза на пистолеты и закрывает.
   Кто мы? Фронтовая разведка. Элита. У нас здесь больше чем полгода никто не живёт. Зато кормят, как в авиации, даже шоколад дают, правда, старшина велит, чтобы мы втихаря этот шоколад ели, у других-то не так, солдатское довольствие - с голодухи бы не сдохнуть с этого довольствия. Четыре месяца был я на этом довольствии, пока в разведку не перевели здесь и отъелся.
  
   Я радист
  
   Колей меня зовут.
   До войны мы хорошо жили, семья у нас маленькая была, но очень дружная. Батя в ремонтно/механическом цеху работал. Бригадиром! Он, вообще у нас в поселке на вес золота был. Мастер на все руки, и по электрическому делу и по моторам и по тракторам. Грамоты у него за это были от правления, на майские отрез на костюм дали. А ещё было у него дело любимое - радио. Он даже за деталями в город ездил и меня радиоделу научил. Перед самой войной ему поручили оборудовать поселковый радиоузел, я ему помогал. Мы с батей так хорошо всё сделали, что потом даже из райцентра приезжали посмотреть, как у нас здорово получилось. А ещё были у меня две сестрёнки младшие - Танюшка и Маняша. С Танюшкой-то мы хорошо ладили, а с Маняшей нет, вечно воевали, а сейчас спроси меня, чего делили, не отвечу. Смешно это вспоминать. Потом война началась. Батя на фронт ушёл, в танкисты, писал нечасто, а как мы его писем ждали. Когда письмо приходило, праздник в доме наступал, а главное - жив батяня, жив! К тому времени у нас, считай, уже половину поселковых мужиков на этой войне проклятой поубивало.
   Так и провоевал батянька мой, два года, по-серьёзному даже и не ранило его ни разу.
   Потом почтальонша наша, тётя Дуся, похоронку принесла на батяньку. Долго не решалась тётя Дуся к нам зайти, всё у калитки стояла, голову понурив.
   Как увидел я её у калитки, так сразу всё понял. Батя, батя, как же так?.. Через три месяца вернулся сосед наш дядя Макар. Безногим вернулся. И рассказал, как батя погиб, он в том бою тоже был. В городе у них бой был. Ударил батиному танку в моторное отделение снаряд немецкий. Загорелся танк. А выбраться они не смогли, люки кирпичной кладкой завалило. Это потом ясно стало, после боя, когда люки расчистили, дядя Макар сам головёшки из танковой башни вынимал.
   Заживо батя сгорел вместе с экипажем. Сволочи! Ненавижу! Мстить! На фронт, скорее на фронт... скорее мстить. Потом семь месяцев дни считал, ночью просыпался, а подушка вся в крови, губы кусал. А как закончились эти месяцы, я сразу в военкомат. Не сказал я военкоматовским, что радиоделу обучен, а то ещё посадят при штабе у рации, а мне за отца отомстить надо.
   Попал я в стрелковый батальон, тяжела ты, солдатская доля, ох, как тяжела. На передке солдат два месяца всего-то может быть, а потом или убьют, или ранят.
   Повезло мне, четыре месяца на передке продержался всего, раз ранило, несильно, даже в госпиталь не отправили, так зажило как на собаке. А двух немцев я всё-таки лично убил в штыковой атаке. Мало. За отца мало. Сволочи! Ненавижу!
   Потом выяснилось, что я радиодело знаю, убило нашего радиста, а связь в бою нужна была позарез, ну я вот и поддержал связь со штабом полка, мне потом за это медаль дали "За боевые заслуги". А как узнали, что я радист, так сразу взяли в разведшколу.
  
   Разведшкола
  
   В разведшколе запрещали курить, я-то вообще не курящий, а вот курящих от этого дела отучали. Как? Да просто не выдавали табачное довольствие и всё. Кто не мог с этой привычкой справиться и покуривал втихаря, тех сразу списывали в маршевую роту и на передок. Разведчик жилистый должен быть, выносливый, чтобы двадцать вёрст мог отмахать за раз, как гончая, и не задохнуться, какое же тут курение. Да ещё демаскирует это курение, если ты в поиске, опять же когда покурить тянет, человек становится нетерпеливым, хочется ему табачком побаловаться. А терпению и маскировке нас в школе особо учили: разведчик должен уметь затаиться так, чтобы без движения сутки пролежать, и укрыться должен так, что мимо него в метре пройдут и не заметят. Этому нас обучал специально приписанный к школе цыган-конокрад с Закарпатья, мы его малость побаивались. Глазищи чёрные и горят как два угля. Бородища будто ком пакли, а в левом ухе серьга серебряная. Боязно. Его к нам с этапа прислали, тюремный приговор на службу в разведшколе заменили. А ещё учил он нас в поиске правильно по лесу ходить, чтобы опасность наперёд видеть. Он так нам говорил: "Человек по лесу не просто так идёт, ноги его сами несут туда, где пройти сподручнее, а вот там его смерть и подстерегает. Тот, кто на вас охоту ведет, знает, как люди по лесу ходят, поэтому с большим умом засады и мины на вашем пути расставляет. Ловушки. А ещё чище если у немца местные помощниками прислуживают, эти-то сволочи в своём лесу все ходы выходы знают, очень поганое для вас дело. Страшное... Поэтому как только ты что-то не то почуешь, сразу замри! Слушай лес не ушами, а всем нутром своим слушай, воздух как волк ноздрями глубоко в себя тяни, не спеша, и как только у тебя по спине холодок пробежит сразу на разворот. Там за неприметной тропинкой, куда тебя ноги сами несут - Ловушка! Верная для тебя погибель". Так он нас учил, вот ведь оно как с людьми-то бывает, воровское умение в обмен на жизни, и его и наши. А выучил он нас как надо, я его потом, часто добрым словом поминал, через его учёбу меня смерть тихонько стороной обходила, и я её тоже краешком обходил, не один раз мою жизнь его воровская наука в поисках сберегла. В самом первом моём поиске в составе разведгруппы, знаковый случай у меня произошел, после чего я конокрада этого цыганского очень зауважал. Задание у нас было выйти в лесу на точку встречи с группой зафронтовой разведки, полковника штабного они захватили, а наша задача была немца этого говорливого через линию фронта перетащить. Оставалось нам ходу до точки встречи всего-то версты две-три и все лесом. А тут слабенький такой просвет перед нами появился, по всему видать полянка лесная, и как цыган предупреждал, ноги нас сами понесли на полянку эту. На верную нашу погибель. И вот тут у меня не то что холодок по спине, а всего враз озноб накрыл. Я, один раз тихонько присвистнул сойкой - знак - "Внимание на меня!" ребята обернулись в мою сторону, и до боли растопырив пятерню, я поднял левую руку вверх. Такую команду рядовой боец группы мог подавать только в случае крайней опасности, потому что право на эту команду имел только командир. Означала эта команда - "Рассредоточиться и затаиться, до особого распоряжения командира". Ребята сразу же растворились среди лесной чащи и замерли. Ни звука не слыхать, ни вздоха, тишина мертвая. Командир, пригнувшись, перебежал ко мне, затем накрыв нас своей плащ/палаткой, шепотом спросил - Что случилось Коля? Ну, я всё ему и обсказал как меня учили, что впереди на маршруте или засада или минная ловушка или всё вместе. После этих моих слов задумался командир, очень сильно задумался. Надолго. Потом спросил - Кто тебя научил опасность наперёд видеть - цыган? Я кивнул в ответ. Слышал я много хорошего про этого цыгана - задумчиво произнёс командир - очень толковый у тебя был наставник. После этих слов немного поразмыслив, командир два раза негромко присвистнул сойкой. Сигнал для группы - "Все ко мне". Когда ребята подтянулись к нам под плащ/палатку, командир, развернув карту, сказал - меняем маршрут, пойдём правее по краю болота. Зачем командир? - прошептал Серёга - ведь там такой бурелом сутки лишние на переходе потеряем. Вот ребята смотрите - повернул к нам карту командир - слева от нас болото тянется оно километра два - три и выходит на опушку, вдоль опушки идёт дорога очень оживленная и немцев там полным полно да еще, скорее всего вдоль дороги мины. Там нам точно не пройти, все ляжем, правее другое болото оно длиннее километра на три между этих болот есть небольшая перемычка - проход, и очень удобное для засады место. Поэтому Коля и остановил группу до подхода к перемычке, засада там немецкая. Да что он знать может, он первый раз в поиске - прошипел Серёга при этом очень недобро зыркнул в мою сторону. Знает! - очень жёстко процедил в ответ командир - а теперь выдвигаемся. Вышло так как Серёга и говорил, напоролись мы через пол версты на такой бурелом... Не пройти! Пришлось нам брать левее, ближе к болоту, а уже смеркалось видимость плохая вот тут-то всё и началось. Первым в болото провалился Костя, пока его вытаскивали, я провалился, умаялись мы из этого болота друг дружку вытягивать, много времени на этом потеряли. А когда выбрались на сухое место все промокшие да обессиленные и стали жижу вонючую из сапог выливать вот тут на меня Костя с Серёгой так глянули что стало мне не по себе. Засомневался я насчёт засады немецкой, может зря я командира в сомнение ввёл, но командир, отжимая портянки, сказал - Сука! Карта виновата старая девятьсот четвёртого года за сорок лет болото больше стало потому тут мы и провалились. Только он это произнёс, как со стороны перемычки грохнул взрыв и на весь лес завизжал кабан. Все разом про мокрые портянки забыли, замерли... А кабан всё визжал и визжал потом грохнули два винтовочных выстрела один за другим и всё стихло. Вот тебе Сергей и ответ, почему мы болото через буреломы обходим - мрачно произнёс командир, наматывая портянки и не глядя в нашу сторону, добавил - Коле спасибо скажите, от смерти он нас отвёл. Серёга после этих слов молча сжал мне руку... А немцы кабанчика-то добили - задумчиво произнес Костик и продолжил - теперь кабанятину эту жарить будут. Сволочи! Не немцы это в засаде, а власовцы или полицаи - произнес командир. Почему? - в один голос удивились мы. Немцы в лес с винтовками не ходят только с автоматами, значит это не немцы. Автомат в лесу лучше приспособлен для ближнего боя, плотность огня выше - ответил нам командир. Немного подумав, командир сказал - послушайте меня ребята! Мы напряглись в ожидании. На той стороне болота нас уже никто не ждёт, погибли разведчики. Про наш маршрут знал только командир группы зафронтовой разведки и я. Раз на перемычке мины значит, кто-то выдал немцам наш маршрут, вот потому здесь засада. И засада рассчитана не на захват а на ликвидацию нашей группы вот для того мины и установили. Коля! - обратился ко мне командир - во сколько у тебя сеанс связи? Через двадцать минут -ответил я - но на связь нам по инструкции, пока группа на маршруте, выходить нельзя. Необходимо соблюдать режим полного радиомолчания. Тут Коля особый случай надо попробовать связаться с группой вдруг я ошибаюсь - ответил командир. Развернув рацию и настроив её на нужную частоту, я вышел на связь. И вдруг нам ответили, но почерк был у оператора другой, очень похож, но другой. Я сказал об этом командиру. Пусть назовут проверочное слово - приказал мне командир. "Башмачок" - прозвучало морзянкой. Всё Коля сворачивай рацию, и уходим отсюда, это немцы. Проверочное слово для этого сеанса связи - "Тарантас". Потом всё узналось, группу сдал проводник из партизан, его немцы завербовали. Гестапо. Был у группы бой, очень тяжёлый все ребята погибли, а у радиста погибшего немцы нашли шифровальный блокнот там, и было записано ложное проверочное слово для подобного случая. Вот так закончился мой первый поиск и если бы не цыган с его наукой, то легли бы мы все на той перемычке. А предателя того потом партизаны нашли и расстреляли эту сволочь.
   Вообще-то, в разведку берут жилистых, невысоких, выносливых, и обязательно фронтовиков. Разведчик незаметным должен быть, это здоровяков в диверсанты берут. Занятия у нас в день были по шестнадцать часов, в наряды и на дежурство нас не назначали, для этого к школе были приписаны два стрелковых взвода. Курорт, а не служба. Кормили, как на убой. Чему нас там учили?
   Меня преподаватель Иван Егорович учил и все удивлялся, откуда у такого малограмотного паренька как я, такое знание радиодела. У нас так заведено в школе было: всех инструкторов и преподавателей только по имени-отчеству называть, ходили они без знаков различия, и не поймёшь, кто он по званию, капитан или майор. Ещё учили нас приёмам рукопашного боя, немного было приёмов, всего с десяток, что должен уметь разведчик, убить противника или сознания лишить.
   Был у нас курсант, Гришкой его звали, боксёр в прошлом, лучший среди нас в рукопашке. Основное в рукопашном бою ноги, движение, как танцуешь, главное - противника запутать, дистанцию держать, и только потом руками работаешь. Не мог Гришка от курения избавиться. Списали его в маршевую роту, строго конечно, но как по-другому, если в разведке свои законы, кровью написанные.
   А ещё учили нас в школе владеть ножом, у меня лучше других получалось, за десять метров научился я финку в оконный переплёт засаживать, а инструктор наш всегда говорил, что в бросок надо мысль вкладывать, желание, а сталь дальше всё сама поймёт, сама всё выполнит. Мы тогда подсмеиваться над этим стали. Что может железка понять? Так он показал нам такое.... Взял вилку стальную и метнул метров на пятнадцать, да так, что я потом её из деревянного щита только со второго раза выдернул. После этого стал я делать, как инструктор учил, и стало получаться, правда, с вилкой у меня не вышло, зато финкой лучше всех в школе владел. Ещё учили убивать подручными предметами: камень, верёвка или дубина, там какая - это понятно, а вот удивился я, когда узнал, что человека можно веткой убить. Как? Да просто: выбираешь ветку по руке, как рукоять ножа, главное, чтобы сухая была и не очень ломкая, разламываешь ее вдоль, вроде как клин получается, а потом надо бить клином этим острым в горло, а лучше в глаз, главное - резко, чтобы удар был поставлен.
   Подрывное дело нам давали, машину учили водить, мотоциклетку, да много ещё чего, всё не перескажешь. А как три месяца занятий прошли, так назначили нам экзамены.
   Мне по радиоделу, этот-то экзамен я хорошо сдал. Потом по маскировке. Надо было спрятаться в лесочке, метров двести на двести, после чего пустили на прочёсывание стрелковый взвод, не нашли меня, сдал я этот экзамен. А потом направили меня во фронтовую разведку. Попал я в разведгруппу, всего-то шесть человек со мной вместе.
   По прибытии представился я командиру.
  
   Командир
   Вообще-то, командир был капитаном, а не лейтенантом. Разжаловали. Это мне ребята по секрету рассказали. Дело в том, что погибла у командира вся семья в один миг, в дом бомба попала, разнесло всё так, хоронить некого было. После этого замкнулся командир, в себя ушёл, виски седыми стали от переживания. А он ведь не старый, тридцати ему ещё нет. Сам по себе командир был среднего роста, русый, глаза карие. Лицо хорошее, открытое, на подбородке ямочка, двигался как будто на пружинах, чувствовалась в нём скрытая сила. На войне женщина - особый вопрос, для солдат-то на всю Красную армию одна Дунька Кулакова, а вот офицеры другое дело. Служила при штабе дивизии девчонка-телефонистка, так после гибели семьи командир к ней потянулся, да тут ещё такое дело, девчоночка-то эта уж больно на жену его погибшую походила, прикипел к ней сердцем командир, стала она для него как утешение в горе.
   А однажды, когда командир из поиска вернулся, узнал, что капитан штабной над девочкой этой надругался, силой взял. За это штрафбат капитану полагался, да капитан непрост был, у него отец командир дивизии, замяли дело, девчонку в другую часть перевели. Закипело от такой обиды сердце у командира, набил он рожу этому капитанишке, прямо в штабе набил, при всех. Да одно дело просто набил бы, так нет выпивши, командир был, сильно выпимши, а как от такой обиды не выпьешь? Отдали командира под трибунал, штрафбат ему грозил, но вмешалось начальство из разведуправления фронта. А как не вмешаться, лучшего командира разведгруппы не то что на весь фронт, а на всю Красную армию не найдёшь.
   Отстояли. Только в звании командира понизили.
   Хороший был у нас командир, справедливый, любили мы его сильно.
  
   Старшина
  
   Старый он уже, старшина-то, тридцать девять лет ему. Здоровенный, глаза серые, смешливые, волосы на голове, не пойми какого цвета, пегие какие-то, походка разлапистая, вроде как утка ходит, сутулится маленько. А главное, у старшины усы были, как у маршала Будённого, пышные, красивые, я всё на его усы заглядывался, мне бы такие, у меня-то на щеках ещё толком ничего не росло, брился я раз в неделю.
   Миколайчук с командиром давно служил, они сколько раз в разведку вместе ходили, однажды вышел у них очень трудный поиск, от немцев, от преследования уходили, заслоны выставляли.
   Четырёх ребят из группы положили в этих заслонах, немца они очень важного тащили, майора штабного. Так вот ранило старшину недалеко от немецкой линии окопов, а командиру надо было задание выполнить, немца доставить! Очень в штабе фронта майора этого ждали. Приказал командир старшине в лесочке затаиться и пистолетом трофейным до рассвета не баловать, пообещал командир за старшиной вернуться.
   И вернулся. Немца нашим скинул и за старшиной! А прорыв уже заканчивался, батальон прорыва уже назад к своим окопам откатывался. Я всё раньше удивлялся, как разведчики через сплошную линию обороны туда обратно ходят. А как в разведку попал, понял. Поднимают в ночную атаку штрафной батальон. Прорывают штрафники линию обороны немцев, а разведгруппа позади батальона, на плечах прорыва, под шум, незамеченной проходит. А обратно готовят встречный прорыв, когда группа из поиска с языком возвращается, то по рации с нашими связывается, обозначают время и место прорыва, поэтому второй человек в разведгруппе после командира радист, потому у радиста и шансов выжить больше, от связи весь поиск зависит. Был у нас поиск, удачно всё прошло: и немца взяли, и от преследования ушли. Залегли мы в нейтралке, надо было на связь выходить, чтобы встречный прорыв для нас сделали. А тут миномётный обстрел начался, а что самое обидное - наши били. Голову бы оторвать тому миномётчику, наводить не умеет, долбанул мимо немцев метров на двести. Рванула мина, её осколок на излёте мне за спиной по рации стукнул. С одной стороны, вроде мне рация жизнь спасла, а с другой - мы без связи остались. Стал я осматривать рацию, вижу, осколок в кожух воткнулся, скинул кожух, а повреждение-то ерундовое, резистор перебило. Ерундовое - то ерундовое, только не в этой воронке, на прицеле у немцев. Голову я поднял, а на меня вся группа смотрит.
   - Ну что там, Коля? - спрашивает командир.
   А мне хоть волком вой: нет связи, и сделать ничего не могу. Главное, что резистор этот фарфоровый, не ровно раскололся, а кусочек в серединке выбило, так можно было просто его сжать как-нибудь краями, связь ненадолго бы восстановилась. Тут вспомнил я батины уроки по радиоделу, попросил у командира карандаш, он сначала не понял, даже переспросил.
   Разломал я карандаш, вынул грифель, и вместо кусочка фарфора вставил кусочек грифеля. Потом у немца захваченного перчатки кожаные отнял, надел, чтобы анодным током меня не шибануло, сжал резистор по краям и восстановил связь. Ненадолго. Но командиру этой минутки хватило, чтобы с нашими связаться. За это меня командир к ордену представил, правда, орден мне не дали. Дали медаль "За отвагу". Наверно, решили, что молодой ещё для ордена, а я не обиделся, главное, поиск удачно совершили, и немца притащили, и живыми все вышли.
   А старшина в госпиталь попал с пулевым ранением лёгкого. После госпиталя хотели его в обозники списать, не разведчик уже старшина был, задыхался, но командир по начальству пошёл, настоял, вернули Миколайчука в разведку, и правильно. До меня всё это случилось. А старшина нам всем был заместо мамки: и баньку после поиска организует, и проследит, чтобы эти ворюги - снабженцы нас с довольствием и доп/пайком не обижали.
   А ещё много чему нас старшина научил полезному для поиска, что в разведшколе не давали. Научил, к примеру, трём приёмам рукопашного боя, как он сам говорил: никогда не бей противника по голове, бей в голову. Голова у человека очень прочно устроена и бережёт он её в первую очередь, так природой предусмотрено. В бою от удара по голове человек может уклониться. Уклонился он от твоего удара или к примеру удар вскользь прошел вот тут тебе и конец, второй удар нанести не успеешь, противник тебе свой нанесёт. Поэтому бей прикладом со всей дури в лицо, главное в этом ударе обманные движения, чтобы противник не понял, куда ты на самом деле бьёшь. Страшный получается удар. Всё в кашу. Ведь главное в рукопашном бою противника обездвижить - обездвижил, потом добьёшь. Другой приём был удар в голень. Старшина для этого удара специальные набойки из железа нам всем спереди сапогов на подошвы набил, а потом мы этот удар на сухих жердях отрабатывали. Он нас в этом деле натаскал так, что мы жерди эти научились с одного удара ломать, главное было научиться в слепую бить, чтоб противник замаха не видел. Научились. Потом учил ещё по ключице немца бить, хоть чем, что под рукой есть, хоть прикладом, хоть лопаткой. Тут тоже, самое главное обманка, вроде ты намерился по голове ему ударить, а бьёшь по ключице. Ключица кость тонкая, ломается с одного удара, и опять противник обездвижен, делай с ним что хочешь, но это всё были боевые удары, для захвата не годились, а вот для рукопашки были в самый раз. Изводил старшина нас всех этими своими приёмчиками до упадка сил. Бывало, вернёмся мы из поиска, тут тебе и банька, и спец/паек, а через сутки после отдыха в шесть утра во всё горло: Подъём! И побежали мы все наперегонки жерди ему таскать, чтобы удар в голень отрабатывать и всякое другое прикладом тоже. Всё с обманками. Мы как-то раз после баньки командиру на Миколайчука пожаловались. Стало только хуже.... Всё до автоматизма - приказал командир - и не перечить старшине! А мне в поиске эти приёмчики от Миколайчука однажды, ой как пригодились! Послал меня командир за рацией, мы её неподалёку от нашей засады в схроне оставили, там я лоб в лоб с тремя немцами и столкнулся. Минная команда - резервисты пожилые - хорошо, хоть не эсэсовцы, на подходах к дороге тропинки пятнами минировали. Для нас минировали. Суки! Стрелять мне было нельзя, засаду нашу выдам, и всю группу раскрою немцам. Да, по правде говоря, у меня и возможности для стрельбы не было никакой, настолько всё неожиданно случилось и для меня и для минёров этих хорошо, что карабины свои немцы в пирамиду поставили. Не успели до карабинов этих они дотянуться. Первому немцу прикладом в лицо досталось, а двум другим уже и не вспомню что кому. Кому голень, кому ключица. Бой. Горячка, где тут вспомнишь, руки в таком бою быстрее головы работают. В себя пришел, когда пожилого унтера последним финкой добивал. Вот так нас всех Миколайчук и обучал. А больше других старшина командира выделял, втихаря сапоги ему почистит, и форму постирает, и подворотничок свежий подошьёт. Ругался на старшину за это командир, да как-то не очень строго, нравилась ему, видать, такая забота.
   Вот такие были у меня командир и старшина.
  
   Калимулин
  
   Снайпер в разведгруппе не положен, а вот командир наш по-другому думал, чуть ли не весь фронт объехал и нашёл нам Калимулина.
   Смешной он был, этот Калимулин, роста маленького, ноги колесом, как на бочке посидел. Ходил как-то странно, словно небыстро бегал, лет тридцать пять ему было, а по нему и не поймёшь, сам чернявый, глаза узкие, чёрные. Был родом он из Сибири, немногословный охотник-промысловик, молчун, одним словом.
   То, что Калимулин настоящий снайпер был, мы сразу поняли, как он только нам показал, как стрелять надо, не зазря его снайпером называли.
   А вот было у него умение в незнакомом лесу без карты и компаса ходить и выходить там, где, кажется, и выйти невозможно, вот это для разведки было без цены, а ещё мог он в темноте видеть, как рысь, тоже для разведки качество нужное.
   Командир договорился в разведуправлении, чтобы Калимулину на складе трофейного вооружения разрешили винтовку подходящую подобрать. Нашёл он там себе винтовку чешскую, самозарядную, ZH-36, хорошая винтовочка была, патроны к ней подходили от немецкой винтовки, калибр 7,92 мм, так что проблем с патронами у Калимулина не было. Отдали потом винтовку в оружейные мастерские, там подобрали глушитель и даже спец/патроны под него выдали установили оптический прицел, цейсовский, после этого Калимулин три дня винтовку пристреливал. Пристрелял. Да так пристрелял, что потом начальство из управления приехало посмотреть, что у нас за Калимулин такой, сомневались они, нужен ли разведгруппе снайпер, решили экзамен устроить. На поляне разместили десять мишеней, замаскировали маленько. Потом привели Калимулина с завязанными глазами, в окопчик начальство спряталось и через стереотрубу наблюдало, затем скомандовали Калимулину - огонь! Скинул Калимулин повязку и давай крутиться в поиске целей, секунды три крутился, а потом стрелять начал, тридцать две секунды, все десять целей поразил Калимулин, как отгвоздил, и все в лоб. После этого начальство против снайпера в разведгруппе не возражало, уехали довольными.
   А нас однажды в поиске это калимулинское умение спасло. Надо было нам лесную дорогу пересечь, осмотрелись мы, всё тихо, ну и побежали гуськом, а за поворотом слева, на самом краю обочины, за кустами мотоциклетка стояла, нам её не видать было. Кусты закрывали.
   Водитель присев, с чем-то в моторе возился, а второй немец в люльке за пулемётом дремал. Увидел нас водитель, да и крикнул своему товарищу - Вилли! Тот враз встрепенулся, стал затвор передёргивать. Быстро передёргивал. Только наш Калимулин быстрее ихнего Вилли оказался... Не успел пальнуть по нам тот камарад. Стрелял Калимулин метров с тридцати. Навскидку. Не целясь. Целиться времени у него не было, и если бы хоть на миг промедлил Калимулин, всех нас положил бы этот Вилли на той дорожке. Одной очередью бы положил. Потом, когда немцев этих и мотоциклетку в лесу прятали, чтобы группу не раскрыть, посмотрел я: оба попадания в лоб, вот такой у нас был Калимулин. Бесценный.
   А с винтовкой своей он нянчился, как с дитём, как только свободная минута, начинает её разбирать, начищать. При этом что-то себе постоянно под нос мурчал, я любил в такие минуты рядом присесть, от этого его мурчания на меня дремота нападала и почему-то очень спокойно на душе становилось.
  
  
   Сергей
  
   На фронте земляк ближе брата родного. Серёга был нашему командиру земляком.
   Когда письмо из дома придёт, с кем новостями делятся в первую очередь? С земляком. Есть, о чём поговорить, повспоминать.
   Я знаю, как на передке солдат письмо из дома ждёт. Сам ждал, и сейчас жду. А какое самое дорогое письмо для солдата, и не подумаешь, не знавши. Даже не от матери, не от жены, а детское письмо. Где детские глупости написаны: Митька меня в школе опять за косичку дёргал, Мурка пятерых котят принесла, хорошенькие, и глазки у них голубенькие, а в конце приписано детскими каракулями: "Папка, скорей возвращайся к нам с победой, ждём тебя очень, очень..." Читает такое письмо солдат и не чует, как по его щетинистой, впалой щеке слеза катится, и никто не смеет в эту минуту солдата побеспокоить. Понимают, дома сейчас солдат, душой дома. Поэтому на фронте земляк ближе брата родного, есть с кем сердцем отогреться.
   Вот за что мы командира особо уважали: за справедливость, ничем он Серёгу из нас не выделял, всё поровну в поиске меж нами решал. Если жизнью рисковать. Серёга внешне чем-то на командира походил, такой же русоголовый крепыш, и походка такая же пружинистая, только глаза серые. Серёга был у нас основным бойцом по захвату, лучше, чем он, у нас никто рукопашным боем не владел. Я сначала все удивлялся, откуда у Сереги такие навыки в рукопашке и самое главное, что приемчики у него были какие-то свои не такие, каким в разведшколе учили. Потом узнал я от старшины, что дед у Сереги был известный цирковой борец и с измальства его борьбе обучал. Лучше всего у Сереги получались приемы на удушение. Мог он человека сознания лишить как на заказ хоть на минуту, хоть на полчаса.
   Я раз попробовал с Серегой побороться, да без толку все это было. Вроде и ухватил его сзади под микитки, а потом глянь он уже за моей спиной, ухватил ручищами своими за шею и душит. Круги желтые у меня перед глазами пошли, от недостатка дыхания. Не дай бог, такому как Серега, в серьезном деле в руки попасть.
   Вот поэтому на силовой захват или прорыв всегда Сергей первым шёл. Справедлив был командир.
  
   Костя
  
   Костик тоже был бойцом по захвату, даже, наверно, по прорыву больше, уж как он финкой владел, я хоть и лучший в школе был, да ему в подмётки не годился. Как командир говорил: талант, от природы талант. С ним на отдыхе Миколайчук обучением занимался, а потом перестал. Костик старшину в этом деле превзошёл, когда надо было на прорыв без шума пойти, Костик часовых как снопы валил, хоть с дистанции, хоть при контакте. Вскрикнуть немчура не успевала, ножом Костик всегда только по горлу работал, чтобы сразу и без ошибки. Чтобы не пикнул немчонок.
   Для броска Костик использовал только штык - нож от СВТ-38. Страшное оружие.
   Тяжеленный, длиной больше тридцати сантиметров, и очень хорошо сбалансирован для броска. Метать такой нож было трудно, силу в руках и умение надо было иметь невероятные.
   Я Костю как-то раз спросил, как он это делает. Задумался он. Крепко задумался. Надолго. А потом говорит - я, когда бросок делаю, за секунду как штык-нож из руки уходит, точно знаю, куда и как он придет, ни разу я не промахнулся.
   Как у меня это получается? Сам не знаю. Но каждый раз перед броском все наперед вижу. А главное за секунду эту, как нож уйдет, озноб легкий по всему телу проходит, как знак для броска. Вроде как командует мне кто. Вот так он мне ответил. Ничего я из его ответа не понял. Понял другое. Прав был командир, когда про его, Костин талант природный говорил.
   Штык - нож для броска Костя всегда пользовал только один раз, обратно никогда не забирал. В поиск с собой брал до трех этих ножей. Старшина для него у оружейников за флягу трофейного шнапса целый ящик этих штыков от свэтэшки выменял. А потом при всяком случае ворчал, в какое разорение ввел его Костик своими причудами. И еще, что интересно Костик финку свою никогда на дистанции не применял, только при контакте. В разговорах таких слов как зарезал или заколол, избегал.
   А когда мы меж собой этими словами пользовались, Костик в сторонку отходил, как стеснялся. Сам только так выражался: контакт, дистанция, отработал или снял. И никогда по-другому не говорил. Почему? Да черт его знает почему. Мы потом сами стали про эти дела меж собой по Костиному говорить.
   Костик был детдомовский, среднего росточка, крепенький. Родителей своих он не знал, а думается мне, что Костик цыганских кровей был, курчавый, смуглый, ловкий.
   Может, талант ножиком владеть ему по крови передался, народ цыганский с пелёнок ножиком владеет лучше любого взрослого.
   Вот такая у нас была группа из шести человек. Фронтовая разведка. Элита.
  
   Поиск.
  
   Поиск начался очень удачно, батальон прорыва пошёл в ночную атаку, хорошо пошёл.
   Прорвали штрафники немецкую оборону, завязали рукопашную в немецких траншеях. А мы вслед за батальоном как мышки проскочили, незамеченными.
   Предгорье Карпат. Красота-то, какая. У меня на родине, я сам с Урала, тоже леса красивые, но Карпаты красивее, а главное, лес чистый, будто прибирает кто.
   Двигались мы в темноте, почти бегом, Калимулин впереди шёл, нас вёл, вот где пригодилось его умение ночью видеть. Вывел он нас к горам, расположились мы на короткий отдых, отдышаться, осмотреться, командир приказал выйти на связь со штабом. Наладил я связь. Передавай, приказал командир:
   - Фрося плачет. Приняли? Подтвердили? Всё, сворачивай рацию, конец связи.
   Фрося плачет, в прошлый раз было - котик баиньки. Кодировка. Условные слова, а на деле значат эти слова вот что: линию обороны прошли без потерь. Группа прошла скрытно. Противник не преследует. Вышли из прифронтовой полосы, приступаем к выполнению задания. Кодировка - это на случай радиоперехвата. Перехватят немцы нашу передачу и не поймут ничего: какая там Фрося плачет, почему? В каждый новый поиск кодировка меняется, знают кодировку только командир разведгруппы и в штабе фронта, кому положено знать. Хорошая эта штука, кодировка, только сложная. Когда непростой случай возникает, может путаница произойти, переспрашивать по радио начнут. Подтверждаем, не подтверждаем. А в разведке иногда упущенная минута может всего поиска стоить и жизней. Закончили мы связь.
   Вот тут Серёга возьми и брякни, мол, как хорошо через немцев прошли, как сквозь масло. Глянул на него командир так, что Сергей аж присел от его взгляда.
   Разведчики народ суеверный. Нельзя так говорить. Нельзя!
   Потом, когда из поиска вернёшься целым и невредимым, если вообще вернёшься! Вот тогда и говори всё, что хочешь.
   С той минуты пошёл у нас весь поиск наперекосяк. Началось с того, что на склоне Серёга оступился, сорвался. Сам-то ничего, ушибся малость да поцарапался, а вот плохо, что пистолет свой обронил, искал, да разве в темноте найдёшь. Эх, Серёга, Серёга, знать бы тогда, чего нам твой пистолет стоить будет, рассвета бы дождались и нашли.
   В поиск мы не просто так ходили, почти всегда знали, где у немцев штаб, устраивали засаду в лесу вдоль дороги и ждали. Откуда у нас были сведения о расположении штаба? Не знаю, может от партизанов или шпионов, каких нам не говорили. Для засады мы место специальное выбирали. Взгорочек на дороге. Чтобы если машина или мотоциклетка поедет, то пусть на подъём идёт. Скорость снизит. А ещё обязательно чтобы взгорочек двухсторонний был, и чтоб дорога от взгорочка в обе стороны просматривалась, метров по сто и главное место это не должно походить на место для засады. Не дураки немцы, как почуют что неладное так сразу на разворот, и обязательно поисково-диверсионную группу пришлют место подозрительное проверить или контр/засаду поставить. Ловушку. А ещё сволочи эти обязательно мины или растяжки для нас понатыкают пятнами на удобных подходах к дороге. Хорошо цыган на эти дела как следует, в разведшколе подготовил, научил меня как опасность наперёд понять. Но самое поганое дело, если группа эта поисковая будет из эсэсовцев они перед охотой на нас обязательно первитина своего нажрутся, а после первитина этого чисто звери становятся на добычу натасканные. Не уйти от них, не отбиться. Верная погибель для группы. Безвозвратная. Сколько разведгрупп до нас из-за этого сгинуло, и скольких ребят положили. Без счета... Только к середине сорок второго мы правильно соображать научились. Ведь немец-то мужчина сильно серьёзный у него не забалуешь очень хорошо он нас на нашей-же кровушке и обучил на свою голову немецкую... Не всегда получалось такой взгорочек сразу найти, иной раз до суток тратили на поиск. В этот раз не очень удачное место попалось. Дорога от взгорочка только вправо просматривалась. Но лишних суток для поиска другого места у нас не было. Время поджимало. Взять нам надо было офицера штабного, чином не меньше капитана, у немцев такой порядок был, офицеры званием до майора на мотоциклетках ездили, в люльке. Выше майора на машинах и обязательно с сопровождением. А сопровождение - одна, а то и две мотоциклетки с пулемётами. Культурная нация: везде у них порядок. Сволочи. Ненавижу!
   Первым мы взяли гауптмана эсэсовского, легко взяли. Калимулин с командиром заранее позицию согласовал, бьёт Калимулин из своей винтовки с глушителем водителя в голову, когда мотоцикл на подъём идёт, чтобы скорость небольшая была. Дальше мотоцикл с дороги срывается, а вдоль дороги, слева и справа, замаскировавшись у обочин, Серёга с Костиком затаились. Мы с командиром влево вдоль дороги выдвинулись, чтобы в случае чего Серёге с Костиком отход прикрывать, но это на крайний случай. Автоматную пальбу немцы услышат, выдаст пальба группу, потому и крайний случай. Вся надежда на Калимулина, на его винтовку с глушителем. Тихо надо сработать. Очень тихо. От нашего поиска весь фронт зависит, тыщи людей.
   Всё прошло, как командир рассчитал. Ребята быстренько за собой всё прибрали, чтобы следов на дороге не осталось, водителя, и мотоцикл в кусты затащили и ветками, заранее приготовленными, закидали, им ещё Калимулин помог, мы с командиром на прикрытии были. Хорошо замаскировали, ничего не видать было. А риск был огромный, дорога оживлённая, чуть не каждые десять-пятнадцать минут то грузовик проедет, то бронемашина с пехотой, а мотоциклы так и сновали туда-сюда, попробуй в такой обстановке скрытно сработать. А мы сработали. Днём сработали, да командир у нас голова, недаром его так начальство ценило, и мы тоже.
   Захват.
  
   Гауптман попался нам красивый, как с картинки. Высокий, лицо холёное, надменное.
   Но пустой. Всё зря. Стал командир допрашивать, он хорошо по-немецки умел, а перед этим в документы его глянул.
   Гауптман начал что-то сквозь зубы в ответ цедить, я только одно понял: швайне - "свинья" значит. После этих слов командир резким тычком заехал гауптману под дых, сложился тот пополам, как ножик перочинный, и
   пока он у нас в ногах корчился, командир, тяжело вздохнув, сказал:
   - Пустой гауптман, в часть направлялся, после госпиталя не знает ничего. - Коля, - приказал он, - твоя очередь.
   Понял я приказ. Грязная это работа, человека зарезать, хоть и фашиста, хоть и ненавидишь. Потому и выполняли мы такие приказы по очереди, в этот раз был мой черёд. Впервые...
   Ребята ушли. За спиной остался один Калимулин, на случай, если немец запсихует, побежит. Понял всё гауптман, куда его спесь делась, заплакал, за ноги стал хватать. Майне мутор, майне киндер, запричитал, соплями захлёбываясь.
   Мутор, киндеры - дома бы сидел, мы тебя не звали. Папку моего, когда убивал, обо мне с моими сестрёнками думал?! Нет, не думал! А теперь: мутор, киндер.... Сволочь! Высшая раса! Ненавижу! Как увидел немец финку, так его совсем разобрало, икать начал от страха и обделался по-большому, вонь пошла от этой расы хуже, чем от свиньи.
   Ненавижу! Ненавижу! Полоснул я его по горлу. Ухватился немец за горло, в бездумной попытке кровь остановить, но била кровь немецкая из-под пальцев, сильно била. Потом завалился он на спину, кровью захлёбываясь, и стал ногами сучить, и захрипел при этом, негромко так захрипел. Я сам-то еле отскочить от него успел, как начало меня наизнанку выворачивать, думал, не остановлюсь. В себя пришёл оттого, что Костя мне флягу с водой стал в руки совать.
   - Прополощи рот, Коля, - сказал он, - а то не остановишься, потом сделай пару глотков, по себе знаю, поможет.
   Я так и сделал, помогло. Потом ещё сухарик погрыз. Отпустило. Только горечь во рту осталась. Грязная это работа, человека зарезать, хоть и фашиста, хоть и ненавидишь...
   Потом собрались мы в кружок. Калимулина командир выдвинул в боевое охранение, случись что, он нам совой знак подаст. Стали совет держать. Всё-таки командир у нас голова, всё просчитал. Сказал, что гауптмана раньше чем через сутки не хватятся, в части не знают, когда он в точности из госпиталя должен прибыть, из-за одного мотоциклиста тоже большой тревоги не будет, так что сутки у нас есть, на связь со своими выходить не будем, есть опасность радиоперехвата. Связь - это крайний случай. Приказал командир продолжить поиск.
   Утром следующего дня взяли мы другого немца, майора, так же чисто взяли, как и гауптмана, и засаду так же организовали, ничем мы себя не выдали.
   Майор попался нам пожилой, рыхлый. Я его, когда перед собой гнал, видел, как спина у него намокает. Подумал: от чего он так потеет, от бега или такая же высшая раса, как и тот, гауптман, который от страха обделался?
   Не повезло нам и на этот раз, майор оказался начальником ветеринарной службы корпуса, одно слово, ветеринар. При нём портфель был с документами, стал командир майора допрашивать, тот отвечать отказался.
   - Черт с ним, - сказал командир и стал читать бумаги, чем больше читал, тем больше мрачнел.
   Дочитал. Плохо дело, майор пустой, кроме лошадей ничего не знает, а ещё плохо то, что его вызвали в штаб корпуса и через пару часов хватятся. Стал командир допрашивать его дальше. Но, несмотря на то что, глядя на этого рыхлого старика и подумать нельзя было о его твердости духа, оказался майор крепким. Отвечать отказался, сказал про долг, про присягу. Не дрогнул, хотя всё понимал. Мы не то чтобы зауважали этого старика за его твёрдость, но как-то стало маленько не по себе.
   - Костя, - приказал командир, - твоя очередь.
   Видели мы, как Костик от нас майора повёл, твёрдо пошёл старик, с прямой спиной.
   Далеко его Костик не увёл, сделал всё неожиданно и для нас, и для майора. Ухватил ему рот левой рукой через плечо, чтобы не крикнул, и сунул ему нож под левую лопатку. Пожалел он майора, лёгкой смерти придал.
   Снова Калимулин в боевом охранении, снова мы в кружок собрались.
   Командир начал так:
   - Есть у нас два часа, за это время надо взять "языка", фронт ждёт, другого пути у нас нет, схема засады прежняя. Будем вести поиск до последней возможности. А теперь выдвигаемся, - приказал он.
   Снова мы расположились в засаде. Прошло больше двух часов тяжёлого ожидания, немцы продолжали сновать по дороге туда-сюда, потом наступило какое-то затишье, дорога как вымерла. От этого стало как-то не по себе, и тут нам подфартило - на дороге показалась легковушка, перед ней и позади неё ехало по мотоциклу с пулемётом.
   Вот это повезло, так повезло, в машине самое маленькое - оберст. По такой схеме Калимулин должен был прострелить заднее колесо, после того, как машина и мотоциклы остановятся, и выйдет водитель, он должен снять пулемётчиков и водителя машины, и только после этого водителей мотоциклеток. Потом Костик и Серёга из засады совершают захват. Костик берёт на нож того, кто ненужный в машине, адъютант, к примеру, а Серёга должен скрутить оберста. Главное, чтобы Калимулин не подвёл. Он не подвёл. Всё прошло, как задумали, но когда скручивали оберста, из-за поворота выехал ещё один мотоцикл, и остановился, немец в люльке стал передёргивать затвор, Калимулин его достать не мог, пулемётчик не попадал в его сектор обстрела, мотоцикл был от нас метрах в двадцати. Пришлось нам с командиром открыть огонь, успели мы этот мотоцикл с немцами расстрелять, прикрыли мы Костика и Серёгу, но пальбой выдали группу.
   Бегом мы углубились в лес, примерно через полкилометра остановились, командир посмотрел, что у оберста в портфеле за бумаги, и по всему мы поняли - взяли важную птицу. Стал командир оберста допрашивать, и чем дальше допрашивал, тем светлее становилось у него лицо. Повернувшись к нам, командир сказал:
   - Оберст, армейский интендант, в портфеле очень важные документы. Интендант армии?! Вот повезло, так повезло! Не бывает в поиске большей удачи, чем взять интенданта. Он всё знает про дисклокацию, про перемещение горючего, боеприпасов, медикаментов и прочего. В штабе фронта такие сведения быстро обмозгуют. Сразу станет ясно, что немцы задумывают. Он ещё кое-что сказал, - прибавил командир. - Перед тем как на нашу засаду налететь, по дороге три грузовика обогнал с горными егерями, а потому, что при егерях собаки были, думает, что это нас ищут. Правильно думает - сказал командир. - Сдаться он нам предлагает, говорит, что не уйти нам будет от егерей, что натасканы они на выслеживание противника и боевые действия в горах так, что даже "СС" им не ровня. Одним словом это "горные барсы" ихнего фюрера - усмехнулся командир - так мне и сказал, слово в слово. Сволочь немецкая! Ну, а если мы ему сдадимся, то взамен он жизни нам сохранит. Калимулин, сделай герру-оберсту приятное, чтобы глупостей больше нам не предлагал.
   Был у Калимулина свой, особый приём укрощать непослушных или упрямцев несогласных.
   Знал он, куда винтовочным стволом под рёбра в спину ткнуть. Я как-то раз на отдыхе попросил мне этот приёмчик показать. Калимулин показал.
   Я думал, у меня глаза от боли выпрыгнут, схватил полено и погнался за Калимулиным, потом остыл, бросил полено, чего злиться, сам же попросил.
   Ткнул под рёбра Калимулин, мне даже смешно стало, глядя на оберста, подумал, что у него сейчас тоже глаза выпрыгнут, больше оберст командиру ничего не предлагал.
   - Коля! - приказал командир. - Быстро связь со штабом.
   Пока я налаживал связь, он развернул планшетку с картой и стал прокладывать маршрут отхода. Вернуться к своим, как немца взяли, это самое трудное в разведке. Никогда нельзя возвращаться тем же путем, каким пришли. Если оставила группа след на маршруте, как в поиск шла, то через след этот нечаянный немцы сразу все поймут. Обязательно выставят на маршруте засаду. Вот и ляжет вся разведгруппа в той засаде. Да еще местные могут группу на маршруте увидеть, сболтнут по дурости лишнего или того хуже немцам донесут. В оккупации народ себя по-разному повел, есть и такие кто к немцам перекинулся. Вот за паек и выслуживаются. Паскуды! Потому нельзя тем же маршрутом возвращаться. Нельзя!
   - Как со связью, Коля? - спросил командир, не отрываясь от карты - Есть связь! - ответил я.
   - Тогда крой открытым текстом: взяли оберста с документами, место прорыва без изменений. Предполагаемое время прорыва три ноль ноль. Передал? Подтвердили? Всё, конец связи.
   Правильно всё сделал командир, голова, не стал зря тратить время драгоценное на кодировку, немцы и так знают, что мы оберста с документами взяли. Место прорыва заранее согласовано перед самым выходом в поиск. Знает это место только наш командир и начальник разведки фронта. Время тоже согласовывают заранее, перед выходом. По радио командир сказал три ноль ноль, а со штабом договорились об условном сдвиге времени вперёд или назад, на один или два часа. Три ноль ноль, а на деле может быть пять утра или, наоборот, час ночи. Попробуй, пойми. Об условном сдвиге времени знают только командир и начальник разведки, если бы немцы знали настоящее время выхода к месту прорыва, то могли бы понять, где могут быть предполагаемые точки выхода, рассчитав примерную скорость движения группы. С оберстом особенно не побежишь, немцы это понимают, не дурачки, а раз понимают, то в предполагаемых точках выхода группы могут организовать засады. Даже если немцы сумели сделать радиоперехват, этот перехват им ничего не даст. Не понять ничего ни про место, ни про время.
   - Все, уходим! - приказал командир, складывая планшетку, но перед этим показал нам на карте место встречного прорыва и обозначил время прорыва. Так, на всякий случай... Наперёд неизвестно кто из нашей разведгруппы живым выберется из этой переделки, и оберста доставит куда надо. По назначению...
   Мы стали уходить к линии фронта. Цепочкой. Первым шёл командир, потом оберст за ним Калимулин со своим приёмчиком, потом я, замыкали Серёга и Костик.
  
   Преследование.
  
   Оберст был сухощавый, среднего роста, в годах, идти ему было тяжело, как не подгонял его Калимулин, приходилось делать короткие передышки. Не на себе же немца двадцать вёрст тащить, ещё медленнее будет, на себе это уж крайний случай. Примерно через час услышали мы собачий лай, от этого лая похолодело у меня в груди, оглянулся я на Серёгу с Костиком, вижу, лица у них тяжёлые стали, как окаменели.
   Поняли они всё, надо заслоны выставлять, чтобы егерей задерживать, время выиграть. Успеть, оберста к прорыву встречному вывести. Первым в заслон командир определил Костю. Позиция ему досталась плохая, но выбирать не приходилось. Егеря уже близко.
   - Костя, - приказал командир, - твоя задача подпустить егерей поближе и расстрелять собак, судя по лаю их всего две. Потом держись, сколько сможешь, дай нам оторваться.
   - Есть командир, всё выполню, - ответил Костя.
   Мы уходили от Кости, не оглядываясь, спины нам жёг его, костин взгляд. Нельзя оглядываться, нельзя человека, который на смерть остаётся, силы лишать.
   Минут через двадцать услышали стрельбу. ППШ бьёт. После второй очереди одновременно завыли собаки, молодец Костя, ещё очередь, собаки умолкли. Ни лая, ни воя. Потом началась перестрелка, минут пять всего шла, и разом оборвалось. Всё. Нет больше Костика, гранаты не рвались, значит, погиб он в перестрелке, слишком близко подпустил егерей. Специально подпустил, чтобы собак расстрелять.
   Мы шли молча, только Калимулин злее стал оберста подгонять.
   Через час пришёл серёгин черёд егерей задерживать, но тут с позицией лучше получилось. В проходе между скал была куча из больших валунов, немцам по-другому Серёгу не обойти было, только в лоб, а нам надо было вверх по гряде идти, как бы круг получался, но по-другому ни егерям, ни нам не пройти было. Поэтому расположился Серёга в этой куче валунов, удобная позиция, оставили мы Серёге по диску к ППШ да по одной лимонке. Мы уходили, не оглядываясь, жёг нам спины уже серёгин взгляд.
   Перестрелка началась примерно через полчаса. Долго Серёга держался двадцать минут наверно, а может и больше. На ходу да еще в спешке разве время поймешь? Потом гранаты рваться начали. Значит, уже близко совсем к нему егеря подобрались. Мы считали взрывы, всего восемь было. Как восьмой грохнул, так сразу тишина настала. Всё, кончились у Серёги и патроны и гранаты. В этот миг вышли мы на гребень, сверху сразу всё нам и открылось. Увидели мы как Сережка, на животе лежа под маскхалатом у себя на груди шарит. Последнее спасение свое ищет. Вот тут поневоле и вспомнили мы про пистолет его обронённый. Эх, Серёга, Серёга, не додумались мы в спешке, как немцев в эти дни брали, оружие ихнее тебе передать. Повыкидывали мы пистолеты эти офицерские. По-забывчивости повыкидывали. Сгоряча. Да разве все наперед угадаешь?
   Егеря Серёгу окружать стали, живым он им нужен. Очень им было надо его допросить, потому гранатами не закидали, а допрашивать будут, как тех парнишков из штрафбата. Видели мы всё, а помочь не могли. Времени оставалась минута, сейчас скрутят немцы Серёгу. В эту последнюю минуту Серёжка смертным отчаянием своим учуял, видим мы его. Видим! Поднялся он на колени, лицом к лицу с нами и стал в грудь там, где сердце кулаком бить. Поняли мы, о чем он нас просит. О страшном деле просит!
   - Давай, Калимулин, - негромко приказал лейтенант.
   Мне показалось, что Калимулин слишком долго целится сквозь снайперскую оптику. А на деле, думаю всего-то секунду и целился. Не тяни Калимулин! Жгло мне сердце. Не тяни! Скорей же стреляй! Пропадает Сережка! Замучают они его, в куски резать будут! Кончай скорее! Но! ... опустил винтовку Калимулин... Поник весь. Лицо серым стало, как осенний дождь...
   - Не могу, командир...Мамку он зовет. Не могу...
   Лейтенант рывком выхватил у него винтовку. По ушам больно хлестанул винтовочный выстрел. Хороший выстрел. Не промахнулся лейтенант, прямо в сердце попал. Эх, Серёжка, Серёжка, как же ты так с пистолетом? Как же ты так?! Знать бы тогда ночью... до утра бы искали мы твой пистолет, а все одно бы нашли! Грех бы такой на себя не взяли.
   Протягивая обратно Калимулину винтовку, и не поднимая глаз, командир спросил его - Калимулин, ты человек таёжный объясни мне, почему егеря так быстро без собак по нашему следу идут? А может они первитина своего обожрались, вот и прут за нами без остановок - вмешался я в этот очень тяжкий для нас всех разговор.
   - Проводник у них из местных, скорее всего охотник, но не простой, лесных духов знает, а первитин чтобы по нашему следу быстро идти егерям тут не помощник - ответил нам Калимулин - духи их ведут. Какие к чёрту духи?! Хороший проводник у немцев лучше тебя! Вот и всё! Ведь так?! - вспылил командир.
   - Нет, командир не так. Не лучше - упёрся Калимулин - Духи! Они их по следу ведут. Я специально группу целый час по камням через ручей вёл, ещё не каждая собака с мокрого камня след возьмёт. А тут простой человек... Я тоже духов знаю, но не этих. Таёжных. Сколько раз в тайге погибал, а духи меня от смерти уводили.
   - Ну, раз ты Калимулин у нас такой шаман таёжный, так попроси своих духов нам помочь! Егерей со следа сбить! - закричал на него командир.
   - Не могу командир. Не могу! Для этого надо всю жизнь в этом лесу прожить, духов задабривать, подарки им оставлять. Пробовал я с ними подружиться, после того как Костика в заслоне положили, но не захотели они со мной говорить. Чужой я для них. Только посмеялись они надо мной - так ему ответил Калимулин.
   - Ничего не понял я про твоих духов - раздражённо сказал командир - одно мне ясно, с таким темпом их преследования нам не уйти. Надо что-то делать - после этих слов задумался командир. Сильно задумался.
   Мы уходили от Сережки, но как-то странно повел нас командир дальше по маршруту. Не к линии фронта, а в сторону, как-бы наискось. Остановки были всё чаще и чаще, оберст уже еле ноги двигал. А я уже прямо спиной чуял как близко к нам егеря, будто они в затылки нам дышат. На очередном отдыхе заметил я, что оберст как нечаянно бумажку обронил, хотел я ту бумажку поднять, но командир взглядом меня остановил. Потом стал я замечать, что и сам командир как специально, то траву примнет, то веточку надломит. Словно знаки егерям оставляет. Следы. Посмотрел я на Калимулина, и вижу, он это тоже приметил. Переглянулись мы, Калимулин только плечами пожал: мол, не понимаю ничего. А вскоре спустились мы со склона в пересохшее русло. Старое это русло проходило через сплошные ущелья. По берегам как высоченные стены скалы стояли. Посмотришь снизу вверх, дух захватывает. Ну и высота! Страх господень! Сроду таких скал не видел. Вот тут нас командир погнал таким скорым маршем, будто мы не в поиске, а в разведшколе. Приказал Калимулину своим приемчиком гнать оберста в полный шаг. Оберст ныть начал, тяжело ему было, старый ведь! Но Калимулин свое дело хорошо знал. Как не скулил оберст, а шагу прибавил. И хорошо прибавил. Побежал как молодой. Да-а, у Калимулина не сильно забалуешь. Строгий он.
   Через час пришёл черёд Калимулина, в заслоне оставаться. Перед этим командир карту посмотрел, начиналось очередное ущелье. Хорошее ущелье. По всему руслу. Длиной метров четыреста, а то и все пятьсот. А самое главное, эти четыреста или пятьсот метров прямые были. Как шоссе. Ни одного поворота, ни одного изгиба. Все ущелье простреливается. Все пятьсот метров. Как в тире. На выходе из этого ущелья небольшая скала, получалось что-то вроде выступа от этих высоченных скал береговых. Если на этом выступе залечь, всё как на ладони, и укрыться егерям негде. Будут у Калимулина постоянно на прицеле. А он их близко не подпустит. Верхом если захотят по гряде Калимулина обойти, так им часа два-три, как не больше, понадобится, потому, как назад егерям надо будет возвращаться. Скалы обходить. Хорошая позиция Калимулину досталась. Надёжная.
   Теперь поняли мы, зачем командир оберсту позволял знаки оставлять, и сам наследил на маршруте. Егерей в ущелье заманивал, под калимулинскую винтовку. Да-а, голова у нас командир. Голова.
   - Калимулин, глушитель установи на винтовку, им тебя с глушителем труднее будет обнаружить. Обрати внимание выход из ущелья на запад, солнце немцам в глаза будет, тебе в помощь. И ещё - судя по тому, как отбивались от егерей Сергей с Костей, у немцев только автоматы. Преследуют они нас налегке. Винтовок или пулемета у них нет, иначе бы мы их в перестрелках услышали. Поэтому, как только егеря поймут, что против них снайпер вынуждены, будут рассредоточиться и затаиться. Стрелять по тебе не будут. Для автомата слишком велика дистанция. Да и позиция здесь на выступе такая, что подавить тебя как огневую точку почти невозможно. Поэтому, скорее всего, отправят они в обход по флангам мобильные группы из трех-четырех человек каждая. Так что ты вверх по сторонам тоже посматривай. Опасайся. Но думаю, что до темноты егеря не успеют тебя верхом обойти. А бесполезной стрельбой они только себя будут демаскировать. Не дураки немцы чтобы головы по-пустому под твою винтовку подставлять вот и затаятся. Поэтому егерей больше не убитыми - ранеными выбивай и пусть ранения тяжелые будут. Им тяжелых вытаскивать придется, считай, один раненый за троих немцев будет. Зато нам с Колей этих поганых егерей меньше останется, и ещё особое внимание проводнику, с духами он там или нет, но пристрелить тебе эту сволочь, надо обязательно! Продержишься два часа. До сумерек. Потом отходи, но не к линии фронта, а вглубь на запад. В лесу от людей прячься, тут всякая сволочь шляется и дезертиры, и бендеровцы, и другая разная нечисть. Партизан тоже сторонись. Здешние партизаны ничем не лучше бандитов. Озверели они тут в лесу за эти годы. В общем остерегайся. Думаю, дней десять тебе надо скрываться. Наступление начнется к нашим выйдешь. Ты человек к лесу привычный, не пропадешь. Все понял?
   - Да командир, все понял - ответил Калимулин.
   - А раз понял, выполняй - приказал лейтенант.
   Мы уходили, не оглядываясь, теперь взгляд Калимулина жёг нам спины.
   Уже темнело, когда через час с небольшим позади нас едва слышно раздались взрывы гранат. Один за другим, почти без перерыва.
   Мы остановились, командир помрачнел лицом. Поразмыслив, сказал:
   - Прав оберст, трудно от егерей уходить, всего за час верхом по гряде Калимулина обошли и сверху гранатами забросали. Не уберёгся он. Не уберёгся.... И всё- таки не смогли они его в лоб взять! Не смогли! Сволочи!
   Уже наступила ночь, когда мы вошли в прифронтовую полосу, егеря отстали, в темноте без собак идти по следу трудно. Я уже было обрадовался, оторвались, но командир остудил меня:
   - Егеря не отстанут, у них приказ вернуть оберста и документы. Не знаю, сколько у нас времени, сколько они будут в темноте наш след искать, пока найдут. Не знаю. Но найдут обязательно, сильно мы их разозлили, часа два-три нам надо продержаться. Батальон сможет в прорыв подняться не раньше, чем часа через полтора-два. Сейчас связаться надо со штабом, они ждут, но перед этим найдём, где залечь, чтобы от немецких траншей подальше и от егерей можно было отбиться, если у нас бой с егерями завяжется, то их пехота может нам в тыл ударить. Вот такие хреновые дела, - сказал командир.
  
   Последний заслон
  
   Мы медленно шли в темноте, оберст уже почти не мог идти и постоянно что-то скулил через кляп, перед тем как спуститься на равнину, мы с командиром стянули ему руки и заткнули его поганую глотку кляпом. Он при этом начал ещё чего-то там мычать и рыпаться, но командир несильно так ткнул его под дых, чтобы заткнулся. Сильно нельзя - может сдохнуть раньше времени. Говно немецкое.
   За второй линией немецких траншей было небольшое болото, перед ним остатки какого-то каменного сарая высотой примерно в полтора метра. Наша артиллерия хорошо этот сарай раздолбала, но укрыться там было можно, и позиция удобная, с тыла нас прикрывало болото. Если егеря на нас выйдут с гор, то немецкая пехота не сможет ударить нам в спину, болотина не даст, вот в этих развалинах мы и расположились.
   Сильно болели ноги, всё тело налилось свинцовой усталостью, а всего-то мы в поиске трое суток, очень хотелось что-нибудь горячего, хотя бы чая, невольно вспомнился старшина с его заботой. Затосковалось. Наша артиллерия не часто и лениво покидывала снаряды в сторону немецких траншей, немцы отвечали нашим так же нехотя. Обычное дело для передка.
   - Коля, - приказал командир, - разворачивай рацию и быстро давай связь со штабом.
   Я начал настраивать рацию, как в это время метрах в двадцати-тридцати от нашего укрытия рванул один из этих ленивых снарядов. Осколок ударил в камень стены и, отскочив, чиркнул лейтенанта сзади по правой ноге, чуть выше колена. Я кинулся к нему, проклятый этот осколок резанул глубоко, почти до кости, из раны, сильно пульсируя, била кровь. Разрезав финкой брючину, я ремешком перетянул командиру ногу повыше раны, кровь утихла, присыпав рану стрептоцидом, туго перебинтовал.
   Командир не издал ни звука, но лицо при этом у него было белее снега, лоб покрылся крупными каплями холодного пота, дышал он тяжело и как-то прерывисто. Больно ему было, очень больно.
   - Как же дальше будем, командир, - забеспокоился я.
   - А никак, рацию настроил? Да. Тащи её ко мне, я сам свяжусь со штабом по кодировке, думаю, немецкая служба радиоперехвата ждёт не дождётся, когда мы на связь выйдем, чтобы определить место передачи, как определят, так к нам егеря и пожалуют. Только из кодировки они ничего не поймут, а мы с тобой, Коленька, им такую встречу организуем, что тошно им, сволочам, станет. Пока я связываюсь, проверь, как там оберст, стяжку на руках посмотри, может, ослабла. Потом возьми мой автомат, видишь там, в стене небольшая брешь, выставь в неё ствол, наведи метров на сто в рост человека и закрепи, хоть камнями его привали, что ли, смотри, чтобы затвор не зажало, привяжи к спусковому крючку верёвку и протяни её метра на два-три правее. Видишь, там брешь побольше. Вот-вот туда и протяни, так чтобы под левую руку было удобно.
   - Зачем, командир?
   - Зачем, зачем, выполняй, давай, - раздражённо ответил он, - потом объясню зачем, время дорого.
   Я подтянул стяжку на руках у оберста, а сволочь эта ещё что-то там замычала. Я, пока командир не видит, несильно так двинул ему сапогом под рёбра. Это тебе за ребят, сука! Затем сделал с автоматом, как командир приказал, навёл и хорошенько закрепил, проверил, чтобы затвор не зажимало и вместе с тем отдачей автомат не откинуло, протянул верёвку к бреши.
   - Всё, командир, готово! - доложил я.
   - Давай ко мне, Коля, и слушай мой приказ. А приказ такой, - начал командир, - через полчаса наши начнут артподготовку, всего десять минут будет подготовка, кстати, заметил, немцы перестали осветительные ракеты пускать, как думаешь, что это значит?
   - Не знаю.
   - Отводят они свою пехоту во вторую линию траншей, в первой оставят боевое охранение и пулемётные расчёты, поняли, что именно здесь будет прорыв, сработала их служба радиоперехвата, запеленговали нашу рацию. Понимают немцы, не дурачки, что наша артиллерия будет работать только по первой линии, вглубь бить не станет, чтобы нас не зацепить. А ещё, заметил, наши тоже ракеты не пускают, а это значит, что идёт сосредоточение сил прорыва. В прорыв пойдёт не один батальон, два батальона пойдут. Первый батальон - штрафной. Вторым пойдет обычный - стрелковый. За минуту - две до окончания подготовки прикрываясь артиллерийским огнём, в атаку поднимут штрафной. Следом за штрафниками пойдет стрелковый. Когда? По обстановке сами решат. Бой будет страшный.
   На секунду он замолчал, потом с горечью добавил:
   - Когда же это кончится, сколько ребят уже положили и каких, а сейчас ещё положат. Так вот, Коля, - тяжело вздохнув, продолжил он, - видел, когда мы сюда шли, метров триста левее нашего сарая стоит раздвоенная сосна, приметная такая, вокруг неё ещё вся земля изрыта воронками.
   - Да, видел.
   - Запомнил это место?
   - Да, запомнил. Так вот бери оберста и давай туда к этой сосне, успеть тебе надо до начала артподготовки. Заляжешь в воронке, и затаись. После прорыва тебя там найдёт группа прикрытия, будет их пятнадцать человек, командир группы лейтенант Василёк, - он улыбнулся, - не знаю, то ли у него фамилия такая, то ли кодировка. У них приказ забрать оберста и, прикрывая собой, вывести к нашим, уйдёшь с ними, тебя Миколайчук на той стороне встречать будет, он всегда встречает. Забери документы, - с этими словами он достал из-за пазухи пакет, - спрячь под гимнастёрку, сразу, как тебя найдут, передай документы лейтенанту Васильку. Пароль "Куница" - отзыв "Росомаха". Всё, что я тебе сейчас сказал, согласовано со штабом фронта. Всё понял?
   - Всё, - ответил я.
   - Тогда выполняй приказ, Коля.
   - Командир, а как же вы?
   - Коля, ты наш не писаный устав знаешь, если бы меня не ранило, прикрывать отход пришлось бы тебе.
   Да, конечно, командир прав, так на войне положено, а особенно в разведке, последняя возможность выжить должна оставаться тому, чья жизнь ценнее и по-другому никак, было бы по-другому, давно командир уже не водил в поиск разведгруппы, и сейчас, если бы не его ранение, в заслоне пришлось бы остаться мне.
   А мы фронтовая разведка. Элита. У нас здесь больше чем полгода никто не живёт.
   Кроме командира, так на войне положено, а особенно в разведке.
   - Слушай ещё один приказ, - продолжил командир, - помоги мне залечь у бреши, оставь свой автомат и гранаты, рацию тоже оставь, иди налегке. Пистолет не потерял, как Серёга?
   - Нет, при мне, но автомат я вам не оставлю, - запереживал я, - зачем вам мой автомат?
   - Да пойми ты, дурья твоя башка, сейчас егеря по наводке радиоперехвата с гор скатятся, они уже давно просчитали состав группы, знают, что нас двое осталось, и понимают, мы можем разделиться: кто-то оберста будет прятать до прорыва, кто-то на себя егерей оттягивать. Поэтому они разобьются на группы поиска и будут приметные места шерстить, я думаю, что егерей осталось около тридцати человек, а было их примерно два взвода, теперь поменьше стало, хорошо их наши ребята пощипали особенно Калимулин. Твой автомат мне нужен для того, чтобы егерей обмануть. Когда они на меня выйдут, я открою огонь в два ствола, при помощи этой вот хреновины, - командир показал на верёвочку, - тогда они не будут разбиваться на группы, все на меня навалятся, решат, что мы тут прячемся вместе с оберстом. Время их поджимает. Некогда им уже в прятки играть да загадки разгадывать, прорыв вот-вот начнётся, мой расчёт на их спешку, гранатами они меня не закидают, побоятся оберста зацепить. Так что я с ними ещё успею за ребят посчитаться, и ещё причина есть, насчёт автомата запсиховать ты можешь, не выдержишь, захочешь меня огнём поддержать, себя этим выдашь и весь поиск провалишь. А теперь, Коля, выполняй приказ, времени в обрез, тебе надо ещё до сосны добраться, сейчас удобнее всего, ракеты не пускают, в темноте перебежками быстро проскочишь. А в случае чего, если прорыв сорвётся, пистолет при тебе, первым оберста, а потом... - он замолчал, - а потом... Штрафников замученных помнишь?
   - Помню, командир.
   - А если помнишь, лучше к немцам тебе не попадать.
   Я помог ему залечь у бреши.
   - Всё, Коля, теперь бери оберста и пошёл.
   Я невольно потянулся к нему, моему командиру, почему-то в этот миг мне вспомнился батянька, но командир резко оттолкнул меня и очень жёстко произнёс, как отрубил:
   - Выполнять приказание! Прав командир: нельзя человека, который на смерть остаётся, силы лишать.
   Я уходил, не оборачиваясь, взгляд командира жёг мне спину, но когда я был уже у пролома, он негромко окликнул меня:
   - Коля! Не оборачивайся, выслушай. Доведи оберста до наших, этим отомстишь за ребят, - чуть помедлив, добавил: - И за меня. А теперь иди, Коля.
   Я не обернулся: нельзя человека, который на смерть остаётся, силы лишать. Взгляд командира больше не жёг мне спину.
  
   Встречный прорыв
  
   До сосны я еле успел добраться, оберст на полдороге совсем выдохся, пришлось дотаскивать его на себе, прав был командир, если бы наши или немцы пускали ракеты, меня с этим интендантом сразу бы обнаружили. Спустя пару минут, как только мы скатились в воронку, начала огонь наша артиллерия, и опять прав оказался командир - наши работали только по передней линии, в глубину немецкой обороны не били.
   Земля дрожала от разрывов, казалось, что она стонет от невыносимой боли. Было очень страшно. Сколько времени я уже на войне? Почти десять месяцев? Да, десять. До сих пор не могу привыкнуть к артиллерийскому обстрелу, каждый раз, когда со зловещим шелестом подлетает снаряд, мне кажется, что он летит меня убить. Именно Меня. И тогда ледяной страх сковывает всё тело, парализуя волю, и кроме этого страха ничего нет у меня внутри. Хочется зарыться в землю, чтобы не видеть и не слышать всего этого.
   Я, сжавшись в грязи на дне воронки, с нетерпением смотрел на часы, как будто старался ускорить время, не замечая своего шёпота.
   - Скорее, скорее! - шептал я пересохшими губами. - Скорее заканчивайся, время! Пусть эти десять минут скорее закончатся. Господи! Как же мне страшно...
   Наконец обстрел закончился. Я выглянул из воронки, сначала посмотрел в сторону сарая. Пока тихо. Егерей нет. Потом, повернувшись в сторону немецких позиций, оцепенел от увиденного. Светло было, как днём, в ночном небе висело множество осветительных ракет, и каждую секунду взлетали новые. Это казалось каким-то издевательством над природой. Ночь. Густая ночь. А светло, как днём. Странно и страшно.
   В неестественном этом свете я увидел цепи первого батальона, они уже были в нейтральной полосе. Штрафники шли, молча. "Гуга!" никто не кричал. И от этой их безмолвной поступи стало жутко. Очень жутко.
   Длилось это недолго. Ударила немецкая артиллерия, нейтралку закрыло разрывами, было видно - немцы бьют точно. Не промахиваются. Хороший у них корректировщик. Паскуда! Батальон залёг. Немцы продолжали обстрел, но длилось это недолго, из глубины нашей обороны ударила тяжёлая дивизионная артиллерия. Ударила по немецким батареям. Надо мной с угрюмым шёпотом проносились снаряды, неся в себе новую смерть. В ответ за смерть тех, кто навсегда остался в нейтралке.
   Бить по нашим цепям немцы прекратили. Немецким артиллеристам стало не до обстрела. Дивизионная артиллерия - это вам не фунт изюму. Немцы ответили. Батареи сцепились в артиллерийской дуэли. Батальон поднялся, мне было видно, насколько поредели цепи. Сколько же легло ребят?! И сколько их ещё сегодня ляжет, бой ведь только начался.
   За те минуты, пока наши лежали в нейтралке под немецкими снарядами, их пехота успела перебежать из второй линии траншей в первую, но огня они не открывали. Чего они ждут? Не мог я понять. Но когда по нашим ударили немецкие миномёты, я понял, чего они ждали. Батальон снова залёг. Всё повторилось, как и с артиллерией, Ответили наши миномётные расчёты, теперь завязалась дуэль между миномётами, наши стали немчуру давить, интенсивность нашего огня была выше. Прикрываясь миномётным огнём, из наших окопов поднялся второй батальон, в этот раз с русским "ура!". Эти свежие, не поредевшие ещё цепи, по следу первого батальона рвались в прорыв. Я понял, их в этой ярости атаки уже ничего не остановит. Ничего. Цепи первого батальона под этим яростным накатом идущих следом поднялись. Господи! Их поднялась только треть.
   Немцы открыли огонь из пулемётов, чуть погодя, их пехота добавила автоматного и винтовочного огня, но остановить накатывающийся на них вал смертельной ярости они уже не могли. В воздухе стоял вибрирующий гул артиллерийской и миномётной канонады, казалось, что идёт не одна война, а несколько, и каждый воюет сам по себе, забыв про наступающие цепи батальонов, забыв про отчаянно отбивавшуюся в траншеях немецкую пехоту. Но это только казалось. Как только наши цепи, редея под пулемётным огнём, приблизились к немецким траншеям, артиллерийская и миномётная стрельба разом оборвалась. Закончилась эта музыка смерти, как будто невидимый дирижёр опустил свою дирижёрскую палочку, заставив умолкнуть и наши, и немецкие батареи.
   Всё. Наши вступили в соприкосновение с противником. А попросту говоря - ворвались в немецкие траншеи, началась рукопашная. Прорыв состоялся, но какой ценой. Даже подумать об этом мне было страшно. Сколько крови мы сегодня пролили, и сколько ещё прольём...
   Я посмотрел в сторону сарая: как там командир? Егеря! Они уже были метрах в ста от развалин и разделились на три поисковые группы, как он и сказал. Центральная двинулась к сараю, правая - в мою сторону, третья стала обходить левее. Всё. Конец. Но в это время ударил ППШ, я увидел, один из егерей получил своё, судя по тому, как он, споткнувшись на бегу, уткнулся лицом в землю. Потом присоединился второй ППШ, командир всё сделал, как обещал. Теперь самое важное, чтобы егеря поверили в то, что в этих развалинах остатки группы, а самое главное - оберст. Они поверили.
   Молодец командир, всё верно рассчитал, недаром его так ценило начальство, и мы тоже.
   Правая и левая группы егерей залегли и тут же начали сползаться по-пластунски, соединяясь в полукольцо с центральной группой. Затем под огнём двух ППШ начали ползком и перебежками приближаться к сараю, поливая эти развалины автоматным огнём, патронов они не жалели. Один из ППШ замолк, кончился диск. Командиру его не перезарядить, да и нужды в этом уже не было, немцы наверняка подумали: замолк автомат, значит, подстрелили одного из нас. Егеря отчаянно пёрли вперёд, не обращая внимания на потери, я насчитал уже пятерых, трое насмерть, двое раненых, судя по тому, как они корчились в ночной траве, подсвеченной заревом боя.
   Так им, так! Дай им ещё жару, командир, за ребят наших погибших, только прошу тебя, очень прошу, продержись ещё немного. Скоро! Очень скоро подойдёт группа прикрытия, наши уже в немецких траншеях. Продержись командир! Хотя бы пять минут, но продержись! Нет, не дали егеря ему этих пяти минут. Не дали.
   Командир патронов тоже не жалел, прижимая егерей к земле густыми очередями, но уж слишком много стволов против командирского автомата. Слишком много. Когда немцы приблизились к развалинам метров на двадцать, командир начал отбиваться гранатами.
   Я считал взрывы. Должно быть восемь. Один, второй, третий - считал я... седьмой. Семь?! Егеря уже лезли в пролом. Семь?! Что же ты задумал, командир? Зачем!!! Из пистолета смерть проще и легче. Зачем?! В звуках боя одиноким, еле слышным хлопком прозвучал этот разрыв лимонки, кроме меня и не услышал никто. Всё, нет больше командира, но ушёл он не пустым, двух, а то и трёх ещё немцев с собой забрал. Прости меня, командир. Не твоё ранение, я лёг бы в этом последнем заслоне! Я! Жил бы ты, командир! Жил. Прости меня... Я беззвучно сглатывал слёзы.
   Егеря быстро разобрались, что к чему, и по тому, как спешно они снова разделились на группы, я понял - вот и мой черёд пришёл. Человек восемь-десять егерей двинулись в мою сторону, между нами было триста метров. Эти четыреста немецких шагов были последним, что отделяло меня от смерти. Но хрен вам! Хотите сделать со мной то, что вы со штрафбатовскими парнишками сделали? Нет, этого не будет! Как сказал командир? Сначала оберст? А потом?! Так это потом! А сейчас иди сюда, сука!
   Спрыгнув на дно воронки, наклонившись к оберсту, я вырвал из его глотки кляп.
   Получи! Я, со всего маха разрывая мушкой его губы, всадил ему пистолетный ствол в глотку. От ужаса оберст выпучил глаза, судорожно при этом сглатывая кровь, его начал бить мелкий озноб, похоже, это было, как батяня кролика забивал, так же его трясло, как того кролика. Только мне кролика жалко было, а эту суку не жалко.
   Жить тебе, гад, осталось пять минут, если сейчас не подойдёт группа прикрытия.
   Сначала тебя. А потом...
   - Но это будет потом, - яростно прошептал я в его перекошенное ужасом лицо. По тому, как он лихорадочно затряс головой, до меня дошло, он всё понял про свои последние пять минут и про мои тоже.
   Но в эту мою минуту смертельной крайности я услышал негромкий голос:
   - Куница! Куница! Свои! Свои!
   Наконец-то!
   - Росомаха! Росомаха, я здесь! Я здесь!
   В воронку скатились трое, лейтенант и с ним два бойца в маскхалатах.
   - Где командир группы?
   Я показал рукой в сторону сарая, ответить я не мог, меня душили слёзы.
   - Он что, прикрывал твой отход? Ты радист группы? Так это он сейчас сам себя?
   Содрогаясь от рыданий всем телом, я закивал головой.
   - Твою мать, чуть-чуть не успели, - с горечью произнёс он. - Ну-ка, парень, давай, - он сунул мне в рот флягу, острый водочный дух чуть не задушил меня, я впервые в жизни пил водку, но зато эти несколько глотков сняли с меня это невыносимое напряжение. Я прекратил рыдать, меня ещё немного потряхивало, но я хотя бы мог уже говорить.
   - Кто вас преследовал?
   - Егеря. Горные егеря. Насилу оторвались, троих в заслонах положили. А потом командир отбивался последним.
   - Это они там, у сарая группируются?
   - Да, они.
   - Петров! - позвал лейтенант.
   - Я! - откликнулся тот из соседней воронки.
   - Видишь, возле развалин немцы суетятся, метров двести пятьдесят-триста от нас?
   - Вижу, командир!
   - Так вот, Ваня, ты со своим отделением придержи их, в бой не ввязывайся, просто придержи. Ближе чем на двести метров не подпускай, они тебя из своих пукалок не достанут. Минут десять придержи, наш отход прикроете, и сами отходите. Понял?
   - Всё понял, командир!
   - А раз понял, выполняй, и на рожон не лезь, Ваня, побереги ребят.
   Всё. Мы начинаем отход. "Интересно, - подумал я. - Кто они, эта группа прикрытия? Обращаются друг к другу, как в разведке принято. Без званий, по именам".
   - Вы разведка? - спросил я лейтенанта.
   - Да, полковая разведка, я командир группы, лейтенант Василёк. Фамилия у меня такая, - прибавил он.
   - Как хорошо, - обрадовался я.
   Разведка, они-то понимают, что к чему, они-то оберста точно доставят. Не прогадят. Все лягут, но доставят.
   В это время из соседних воронок ударили ППШ, это начал прикрывать отход группы Петров со своим отделением, толковый у них командир. Лейтенант Василёк. Правильно обозвал немецкие эмпэшки пукалками, еле-еле на сто метров у них убойная дальность. Против нашего "папаши" слабый автомат, у нашего убойная пятьсот метров. Вот сейчас Петров заставит егерей залечь и будет их держать на земле, пока группа не отойдёт, не даст немцам и головы поднять, и ничего они ему из своих пукалок сделать не смогут.
   Просто не достанут. Молодец лейтенант: и задание выполнит, и ребят сбережёт. Одним словом, толковый командир. Разведка. Элита.
   Я передал лейтенанту документы, его ребята, подхватив полуживого интенданта, начали отход. Пригибаясь, они шли кольцом, укрыв в середине кольца оберста, закрывали они его, своими жизнями закрывали. Таким порядком мы дошли до немецких траншей, сзади было слышно перестрелку, это Петров со своими ребятами продолжал прикрывать наш отход. В траншее шла рукопашная, но нам было не до этого, вмешаться мы не могли, не имели права. Группа перевалилась через немецкую траншею, не ввязываясь в схватку. Пока идёт бой, надо успеть пройти этот раздел между немецкими траншеями и нашими окопами. Раздел смерти, и пройти его надо как можно быстрее. Наша главная цель выполнить приказ, любой ценой, даже ценой своих жизней. А приказ этот - доставить оберста. Живым.
   Когда мы всего чуть-чуть отошли от немецких траншей, немцы ударили нам в спину автоматным огнём. Мы ответили, но в группе ранило двух бойцов. Ребята подхватили раненых и продолжили движение к нашим окопам. Я шёл замыкающим. Пуля ударила меня в левую ногу и прошла навылет. Было больно, очень больно.
   Я сначала подумал, что кто-то ударил меня со всего размаха по ноге палкой. Глупость, конечно, какая там палка. Откуда? Пуля.
   Ноге стало горячо, в сапоге что-то захлюпало. Что это? Кровь? От невыносимой боли я присел, вытянув ноги, и начал разрезать штанину финкой, надо срочно перебинтовать рану, иначе изойду кровью. В это время лейтенант обернулся, увидев, что меня ранило, пригибаясь, кинулся ко мне.
   - Ты ранен? В ногу? Чёрт! Твою мать! - выругался он.
   Наклонившись ко мне, он сказал:
   - Цепляйся мне за шею, я тебя вытащу.
   - Нет! Нет! Лейтенант, я сам! Сам! У тебя приказ, доставь оберста! А я сам! Сам!
   Лейтенант, подумав секунду, в нерешительности махнув рукой, бросился догонять своих. Отбежав несколько шагов, он развернулся и снова направился ко мне.
   - Не надо, лейтенант! Не надо! Я сам! Сам!
   Он остановился и, ещё раз молча махнув мне рукой, кинулся к своим.
  
   Рукопашная
   .
  
   Я уже заканчивал перевязку, когда на меня налетел сержант. В руках у него была сапёрная лопатка. Страшное это оружие - заточенная, как бритва, сапёрная лопатка. Весь вид его был безумный, каска сдвинута на затылок, как она у него ещё держалась на голове, было не понятно, ворот гимнастёрки разорван, сама гимнастёрка вся в кровищи. Ничего не соображая в этом своём безумии, не разобравшись, он намахнулся на меня лопаткой. Выставив вперёд руки, я успел крикнуть:
   - Свои! Свои! Разведка!
   Это его остановило.
   Развернувшись, размахивая лопаткой, он кинулся в траншею. Глядя ему вслед, я увидел, что там творится, в этих траншеях. Такого лютого остервенения взаимной ненависти я ещё не видел. Никогда. Ни в одном бою. Я окаменел от увиденного. Ужас приковал меня к земле. Ужас?! Нет, это был не ужас. Когда от увиденного в тебе всё сжимается от страха. Когда сжимается не только твое сердце, а даже твоя печёнка. Когда ты не можешь крикнуть. Когда ты даже не можешь пошевелиться! Это не ужас. Я не знаю, как это назвать. Это не человеческое, это что-то звериное.
   В этой траншее не было людей, звери были, а людей не было. Не слышно было команд, не слышно было ругани, даже наших матюгов не было слышно. В лютой остервенелой ненависти эти звери сцепились в один кровавый ком, и этот ком, перекатываясь по траншее, издавая какое-то утробное рычание, временами распадаясь на части и соединяясь вновь, поглощал человеческие жизни одну за другой. Одну за другой.
   Ком этот дрался ножами и сапёрными лопатками, редко раздавались пистолетные выстрелы, ни одна из сторон не применяла автоматы, в этой теснине из автомата своих убьёшь больше, чем чужих.
   Сержант, спрыгнув в траншею, тут же налетел на здоровенного унтера и своей лопаткой стал рубить ему под основание шеи. Так в деревне рубят капустные кочаны. Голова унтера, уже почти срубленная, повисла набок, а сержант в своём безумии всё продолжал рубить.
   В это время на него сзади стал наскакивать пехотинец с кинжалом. Дохлый он был какой-то, этот немец, но с кинжалом, до этого дохляка от меня было всего-то метров пять. Я успел выстрелить, целил в голову, а попал в плечо. Рука с пистолетом дрожала. Сержант обернулся на звук выстрела, даже не обернулся, а развернулся, приседая и делая круговое движение лопаткой, и этой лопаткой резанул, как бритвой, того дохляка по животу. У немца из разрезанного живота вместе с кровью начали вываливаться потроха, выронив кинжал, он руками начал заталкивать их обратно. "Вот дурак, - подумал я. - Теперь-то чего, теперь-то это уже не поможет". Сержант посмотрел на меня, мы встретились глазами. Не было глаз у сержанта. Заместо глаз у него были две оловянные пуговицы. В этот миг кровавый ком накатился на него, поглощая собой и этого немца с его потрохами, и безумного сержанта. Я опамятовался, ужас отпустил меня. Теперь только одно у меня было в голове. Жить! Жить! Я хочу жить!
   Как собака с перешибленной лапой, приволакивая раненую ногу, я пополз к нашим окопам. Вокруг десятками валялись убитые и раненые. Пока ещё позади шла рукопашная, наши санитары вытаскивали раненых, в первую очередь тяжёлых, на меня не обращали внимания, раз сам ползу, сам и выберусь, и правильно - есть другие, которые двигаться не могут, их надо в первую очередь спасать. Когда я уже дополз до нейтралки, с нашей стороны пустили две красные ракеты. Сигнал к отходу. Прорыв закончился. Значит, оберста довели. Слава тебе, господи!
   Отход
   Я оглянулся: то, что увидел, было больше похоже не на бой. Похоже, это было на собачью свару, когда после остервенелой схватки собаки расцепляются и ещё продолжают скалиться и, огрызаясь, накидываются друг на друга. Вот теперь-то я по-настоящему понял, за что немцы так люто ненавидят именно штрафников. За такие прорывы. За такую рукопашную. За то, что штрафники не знают ни страха, ни жалости. Ни к себе, ни к противнику.
   Штрафники, отстреливаясь, где перебежками, где ползком отходили к своим окопам. Поначалу немцы не сильно били им вслед, ещё в себя не пришли, но когда остатки батальонов добрались до нейтралки, немцы опамятовались, окрепли. Стали по нашим сильнее бить, но тут заработали по немецким траншеям наши миномёты. Немецкие миномётчики отвечали вяло, им сегодня тоже досталось, а потом совсем умолкли. Под прикрытием миномётного огня половина батальона...
   Да, я не оговорился, именно половина батальона. Из каждого батальона по количеству бойцов осталась только четверть. Так вот четверть эта сумела добраться до своих окопов.
   Хорошо, миномётчики прикрыли ребят, а так и из этой половины не выжил бы никто. Я в этот момент находился между нейтралкой и линией наших окопов и потихоньку продолжал ползком выбираться к своим. Сильно болела нога, очень хотелось пить, свою фляжку я потерял, даже и не вспомню где. Рядом со мной полз тот безумный сержант, каски на нём не было, ремня тоже, правый рукав гимнастёрки оторван. Весь в кровищи. Он не был ранен. Так, ползком, мы добрались до маленькой низинки, до наших окопов оставалось метров двадцать пять-тридцать. В этот момент я посмотрел на сержанта, мы опять встретились глазами, он меня не узнал. Взгляд. Его взгляд. От бывалых солдат я слышал про такой взгляд. Это когда человек ещё жив, а уже мёртв. Заглянув в его глаза, мне стало страшно, это были глаза покойника. Спустя какую-то секунду он поднялся во весь рост и кинулся к окопам. Он почти добежал, но когда рванулся в последнем прыжке, его в этом прыжке догнал пулемётный свинец. В окоп он спрыгнул уже мёртвым.
   Было темно, осветительные ракеты никто не запускал. Вокруг стояла тишина, в этой ночной тишине раздавались стоны раненых, немногих сумели вытащить санитары.
   Так продолжалось недолго, в один миг небо осветилось ракетами. Немцы. Осветив пространство боя, они стали бить из пулемётов. Били на движение, на голос, на стон.
   Добивая раненых и ещё раз, убивая уже убитых. Наши ответили. Но это не остановило немцев в их мстительной ненависти, казалось, что, поливая свинцом всё вокруг, они расстреливают не только раненых, но и саму землю. Им хватило пяти минут. Стонов больше не было. Наступила тишина. Мёртвая. Воистину мёртвая.
   Меня спасла низинка. Пули проходили верхом, но впереди, перед окопами, низинка заканчивалась, если начну выбираться, то в конце этой низинки попаду в прицел немецкого пулемёта. От этой мысли стало страшно. Очень страшно. Было темно, немцы больше не пускали ракет, в темноте они били на одинокий голос или стон. Попадали. Стон прекращался. В этой тишине мне вспомнилось, как в детстве однажды, проснувшись, я испугался темноты и заплакал, а потом позвал батяню. Он пришёл ко мне и забрал мои страхи. Не думая, как и тогда в детстве, я снова позвал его. Но вместо "батяня!" почему-то крикнулось по-другому. Старшина! Неожиданно он откликнулся:
   - Коля! Коля!
   - Я здесь, старшина! Здесь я!
   - Коля, затаись, немцы на голос бьют, сейчас пустят ракету.
   И точно пустили.
   - Они тебя не видят, Коля, поэтому не стреляют. Где ребята, Коля? Где командир?
   - Все легли, старшина! Все!
   - И командир?
   - Да, и командир, он мой отход прикрывал.
   - А-а-а-а! - простонал он.
   - Старшина! Оберста довели?
   - Да, Коля, довели. Коля ты ранен?
   - Да.
   - Куда?
   - В ногу.
   - В ногу - это хорошо, значит, не побежишь, как этот сержант. Теперь слушай меня, Коля, и делай всё в точности, как я сейчас тебе скажу. Затаись минут на пятнадцать, чтобы ни звука, ни шороха, потом, как время придёт, я брошу в твою сторону камешек. Это тебе сигнал будет. Поползёшь ко мне, к земле прижимайся плотнее, головы не поднимай. Я сейчас попрошу пулемётный расчёт, чтобы тебя, как время придёт, прикрыли, немцев на себя отвлекли. Всё понял, Коля?
   - Все понял, старшина!
   - А теперь, Коля, затаись и ни звука.
   Я затаился, оттого, что старшина рядом, всего в каких-то метрах от меня, стало спокойней, как в детстве, когда батяня забрал мои ночные страхи. Время тянулось медленно, эти пятнадцать минут мне показались часом. Но вот наконец-то рядом со мной шлёпнулся камешек. Пора. Я, прижимаясь к земле, пополз. Недалеко в стороне от меня начал бить наш пулемёт, немцы ответили. Хорошо придумал старшина, недаром его командир в разведке оставил после ранения.
   Мне уже оставалось до окопа совсем немного, я уже видел, как через бруствер выглядывает Миколайчук. Немцы по мне не били, втянулись в перестрелку с нашим пулемётом, обычное дело для передка. Когда бруствер был от меня на расстоянии вытянутой руки, что-то несильно стукнуло меня под левую лопатку. Пуля? И не больно вовсе, как будто соседский Васька снова в меня из рогатки хлебным мякишем стрельнул.
   А почему у меня так стынут ноги? Я их уже совсем не чую. Почему мне так холодно?
   И что это за чёрное покрывало, которое меня сейчас накрывает? Я ещё вижу старшину, он зовёт меня, тянет ко мне руки. А почему я его не слышу? Уберите это чёрное покрывало! Кто меня им накрывает? Я из-за этого покрывала не вижу старшину. Старшина! Хотел позвать я. Странно, у меня не получилось. Почему мне стало так трудно держать голову? Ой, совсем не удержать. Я уткнулся лицом в землю. Почему это со мной?.. Так?
   Ах, вот почему... Я умираю...
   - Коля! Коля! Сынок! - шептал старшина. - Сынок! Не умирай, Коля!
   Старшина, подтянувшись над бруствером, охватил колино лицо ладонями, приподнял, заглянул в глаза. В эти ярко-васильковые колины глаза. Он увидел, как они мутнеют, эти васильковые глаза, как из них уходит жизнь. Глаза погасли. Коля умер.
   Старшина опустил его голову и, ещё выше приподнявшись над бруствером, попробовал ухватить Колю подмышки, чтобы затащить в окоп. При этом сам себя, как в беспамятстве, не слыша, он с яростной горечью продолжал шептать:
   - Коля! Коля!
   Немцы услышали шорох и наугад бросили мину. Мина рванула на краю окопа за спиной у Миколайчука. Осколки, разрывая туго натянутую на спине старшины гимнастерку, густой виноградной гроздью вонзились ему в спину, впечатывая его своей смертельной силой в переднюю стенку окопа. Сильное тело старшины выгнулось дугой, опираясь на руки, он ещё силился распрямиться. Но нет, дуга надломилась. Старшина беззвучно ещё открывал рот, как будто хотел кого-то позвать или крикнуть. Но вместо крика на губах выступили кровавые пузыри. И все же он успел прошептать последнее в своей жизни. Сынок... Так они и замерли, обнявшись, мальчик-солдат и старшина. Замерли навсегда.
   На войне смерть не выбирает. Ей все равно кто Ты.
  
   Так закончился очередной поиск фронтовой разведки. Самый обычный поиск.
   А до конца войны оставалось двести сорок три дня.
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"