ЊИх было трое. Нет... четверо... Кажется, у меня начинается паранойя. Пожалуй, пора выйти из дома".
На улице его ждал фонарь. Старый друг - он почти не поседел. Правда, Њкуплю квартиру" и Њпропала собака" несколько поистрепались за последние несколько недель. Зато лампочку кто-то предусмотрительно выкрутил. Так что, осмотрев все ли в порядке, он пришел к выводу, что можно продолжить путь. Этой ночью (кстати, он это только что обнаружил, так как тюлевые занавески, свернутые в девять раз - магазины отвлекают от работы - тщательно оберегали его покой) что-то неуловимое было в воздухе. Возможно, он не исключал этого, - это был сам воздух: свежий, легкий, щекочущий. Но на всякий случай он остановился, лег на землю, прислушался к ее дыханию. Затем свернулся калачиком и замер. Он напряг все мышцы, а когда их расслабил, в его ощущении ничего не изменилось. Решил оставить. Он плелся вдоль домов и витрин - до чего же они пустые, кажется даже, что на свете не осталось бессонницы, трудоголиков и любви. Он был синтезом. Не спал и пытался написать о любви. Если он ничего не напишет на этой неделе, то останется без гонорара, а значит без удовольствий. Он любил удовольствия. Они движут миром - единственное, что он знал наверняка. Когда человек жаждет удовольствия, тогда и начинаются проблемы. Извращение, насилие, убийство, - все от жажды наслаждения. Его глаза остановились над осколками тарелки. Он предположил, что это была именно она, но когда он попытался ее собрать, оказалось, что нет нескольких частей. Это было венецианское стекло, он видел такие в одном из тех домов, куда попадали лишь избранные. Люди ходили из угла в угол и, смеясь над глупыми шутками, подходили к шведскому столу за очередной порцией улиток, стараясь набить желудок удовольствием. Тогда его вырвало. Над головой карниз, значит - тарелка там. Хотя в его руках были почти все части, но без них она была не цельной. Его волновали эти обломки чужой жизни. Он попытался встать на цыпочки, но это был старый дом с цокольным этажом. Взобравшись на урну, он действительно обнаружил несколько кусочков. Тарелки не было. Не хватало осколка, который легко бы уместился на ладони между безымянным и средним пальцами.
Подъезд был именно таким, каким и может быть в таком квартале. Здесь жили бездельники, воры, проститутки и несколько приличных граждан, которых только воля случая занесла в этот забытый район. Он знал одну пару, поселившуюся поблизости несколько месяцев назад. Муж работал в какой-то конторе помощником бухгалтера, хотя ему было уже за сорок. С его внешностью невозможно было иметь другую работу. Его руки были безжизненны, а костюм и ботинки человека, долго сидевшего на одном месте. Они были почти ровесниками. Жена работала посудомойщицей, но это было еще до их знакомства. После свадьбы она стала домохозяйкой. И цвет лица выдавал ее. Такие лица бывали у людей, находившихся в замкнутом пространстве. Они никогда не ругались, даже не разговаривали. Муж по вечерам читал вечернюю газету, а жена, собирая грязные тарелки, молча кивала в такт головой. У них не было денег, чтобы поселиться в квартале получше.
На этаже было всего две квартиры. Значит тарелка в одной из них. Он обрадовался. Выбрал дверь слева. Она оказалась не заперта. Он и не надеялся на столь удачное стечение обстоятельств. Там была всего одна комната, соединенная с кухней, которой, по всей видимости, давно не пользовались. Из крана капала ржавая вода. Он перевел взгляд. Стены были увешаны постерами обнаженных женщин из дешевых журналов и детскими фотографиями. Обитель юности. Хозяину было лет девятнадцать. Он совсем недавно снял эту квартиру, а плакаты и фото - все, что он успел перетащить из дома. Наверное, ему не очень хорошо жилось с родителями. Вечно пьяный отец бил его за каждый проступок, а мать плакала по ночам. Но не уходила. Тогда ушел он. Скорее всего, сейчас он сидит в компании своих дружков и домогается к какой-нибудь, не очень стесненной моралью, красотке. Она ему не откажет, и тогда он приведет ее сюда. Первая женщина в ЕГО доме. А потом он станет официантом в соседней забегаловке или, в лучшем случае, клерком.
Но есть еще одна дверь. Здесь ему не так повезло, как в прошлый раз, но замок оказался не крепким. Он осторожно вошел. Тишина уже начинала звенеть в ушах, и он разулся, опасаясь, что разбудит хозяев. Тарелка блестела у единственного окна. Он подумал, что шторы в цветочек это пошло и, не обуваясь, снова оказался в подъезде. Но тарелка уже была у него. Он приложил ее к другим осколкам и, бережно держа кусочки венецианского стекла, опустил их в урну. Тарелки больше не существовало, а стекла мало его интересовали. К тому же, он еще ничего не написал, а осталась всего неделя. Это означало, что он может остаться без удовольствий.