Вечером он залёг на диван, уставившись в потолок. В голове крутились обрывки: репортаж про "героическое наступление", реклама стирального порошка, крик совы за окном. Всё смешалось в липкий ком.
Он потянулся за пультом, выключил звук. Тишина ударила, как пощёчина. Сирены перестали выть по ночам, их некому слушать, спят люди, привычные.
Страх кончился где-то между второй и третьей зимами. Надежда - когда понял, что пенсию всё равно будут платить, даже если небо упадёт, а противники всё равно сговорятся.
Он подошёл к окну. На улице, в свете фонаря, который выключат к комендантскому часу, сыпались мелкие снежинки, редкие этой теплой зимой, которую и не отличить от осени.
У окна заметалась моль, бьющаяся о стекло. Константиныч приоткрыл раму:
- Лети, дура. Тебе же хуже будет.
Но моль, оглушённая свободой, замерла на подоконнике. Он захлопнул окно, оставив её снаружи.
Завтра снова будет серый день и шоу "Голос" вечером. Значит, сейчас кончается четверг.
И вернётся тихий, ровный вой, который уже не отличить от ветра. Хотя и тут дошел прогресс: некоторые сирены теперь, перед тем как застонать о ненужной но никому тревоге, женским голосом рассказывают, что в этот раз к нам летит.