Унтершарфюрер отдельного штурмового батальона СС, прекрасный снайпер (получивший награды из рук самого рейхсфюрера), Ганс Штуце зло плюнул в лужу и, повернувшись на сто восемьдесят градусов, медленно пошел на ненавистный за долгие дни голос. Не сидится борову, думал Штуце, опять что-то придумал, тыловая крыса. Не дал ведь, гад, по "малому" даже сходить! Он раздвинул рукой мокрые ветки и, протиснувшись через колючие кусты, оказался на небольшой поляне.
На поляне разместились жалкие остатки отряда - пять легко раненых солдат инженерной службы во главе с Ремке и радист Курт Шнайдер из батальона связи - уже не существующего, как и батальона СС Ганса. Все это "войско" двигалось на запад по лесам, чтобы сдаться американцам.
Ганс подошел к Ремке и, подавив раздражение, козырнул.
- Вот что, голубчик Ганс, - сказал оберлейтенант, потирая обросшую клочковатой неопрятной щетиной щеку, - мы не можем двигаться дальше, Фабиану опять плохо...
Черт бы побрал этого Фабиана, подумал Ганс посмотрев в сторону длинного худого, очень изможденного солдата лежавшего на пригорке. Солдаты - дерьмо! Тыловые крысы и трусы! Вас бы под Пиллау, в мясорубку! Всю войну прожрали, проспали....
- ... да и остальным не намного лучше, - продолжал Ремке, - война окончена, и нам надо сдаться .... Но до американцев мы не дойдем! Нет сил.... Мы сильно истощены. Столько дней без пищи! Будем сдаваться русским. О том, что вы из СС мы никому не скажем. Не бросайте нас Ганс, помогите... Вдвоём с Куртом пойдите на дорогу и как только появятся русские, поднимите белый флаг. Курт принял радиограмму, - русские обещают сохранить жизнь всем, кто добровольно сложит оружие! Мы должны жить! Сколько уже убитых в этой войне! Пожалуйста, голубчик....
Ганс криво усмехнулся, посмотрел вокруг: на валяющихся солдат, на съежившегося, маленького и жалкого радиста Шнайдера, прижимающего к тощей груди угольные наушники, на трясущегося толстого Ремке, на мокрую от недавнего дождя листву, на проясняющееся небо... Как жить хочется! Как хочется есть! Как хочется помыться! Как хочется к Марте!... До американцев, наверное, и ему одному не дойти! Русские двигаются столь стремительно... Нога болит постоянно...
Ремке расценил долгое молчание по-своему.
- Ганс! Вы не можете бросить нас здесь! Вы должны помочь! Я приказываю это вам, наконец! Я - старший по званию! Мы ничего не скажем им про вас, вы будете жить! Жить! Вернетесь домой к жене, - он заискивающе смотрел на Ганса.
- Хорошо, - негромко сказал Ганс. - Курт, идешь со мной. И брось здесь свою рацию. Вцепился как в девку! Ты понесешь белую тряпку, я не смогу ее даже в руки взять! Это дело для такого хлюпика как ты.
Уже когда уходили, Ремке снова окликнул Ганса.
- Ганс, зачем вам винтовка? Оставьте здесь.
- Никогда! - зло бросил тот. - Я солдат, и оружие всегда со мной! Русским отдам.
Они шли долго, до дороги было километра два, но Курт еле тащился. А через дренажную канаву Гансу пришлось перенести его на себе. Солнце поднялось уже высоко и палило.
Вот, наконец, и дорога. Они расположились рядом в неглубокой яме и стали ждать.
Ждать долго не пришлось, - в облаке дыма и пыли показалась колонна танков. Это были новые, не потрепанные боями танки, про которые говорили, что лобовую броню их не пробивает даже хваленый тяжёлый "Тигр" прямой наводкой!
Ганс посмотрел на Курта - мол всё, момент настал. Тот поспешно стал разворачивать белый флаг. Вперед колонны внезапно выехал джип и Ганс разглядел, как блеснули золотом погоны пассажира.
- Отставить флаг, - рявкнул он и Курт сжался в комок с белой тряпкой в руках.
Ганс медленно навел винтовку и заглянул в прицел. Рядом с молодым водителем сидел роскошный генерал - холеный и весьма упитанный.
В этот момент винтовка дернулась, - это Курт вцепился в неё.
- Не надо, - жалким голосом заныл он.
Ганс попытался высвободить винтовку, но хлюпик не выпускал ее. Ганс несколько раз довольно сильно дернул оружие к себе. Выпускать винтовку Курт не собирался. Освободить ее оказалось нелегко, - кто мог подумать, что у хлюпика Курта появится столько силы! Тогда Ганс, удерживая винтовку левой, нанес правой рукой сильнейший удар в челюсть Курта. Раздался хруст. Тот сразу обмяк, закатил глаза и повалился на бок, на свою белую тряпку. Из его раскрытого рта потекла тонкая струйка крови. Ганс зло сплюнул и вернулся к делу.
Колонна медленно приближалась. Снова в прицеле появился генерал. Колонна приблизилась настолько, что Ганс четко видел черты лица русского генерала. Тот сказал что-то шоферу, и они вместе засмеялись. Щёлкнул предохранитель. Палец удобно лег на курок. Физиономия генерала легла точно в перекрестье оптического прицела.
Ганс медлил, хотя время для выстрела было очень удобное, еще несколько минут и джип с генералом проскочит, станет невидим за спинами танков, грохот которых как волна прибоя уже накатывается на Ганса.
Но Ганс Штуце медлил. Он вдруг увидел ненавистное лицо слизняка Ремке, и снова будто услышал его слова: " ...вы будете жить, вернетесь к жене...". Увидел на мгновение прекрасное лицо Марты! Как хочется жить! Вернуться домой к Марте! Забыть всё: войну, тяжелые бои, смерть товарищей! Забыть,забыть,забыть... сложить оружие и поднять белый флаг!
Чёрт бы побрал фюрера с его войной!... "Зря я так двинул хлюпика Курта",- вдруг подумал он, - "не скоро теперь очнется. Придется самому поднимать ненавистную белую тряпку!"
Рука снайпера задрожала, палец стал медленно сползать с курка. Лицо генерала в прицеле расплылось, и... грянул выстрел!
Грянул неожиданно для самого Ганса!
Он уже не хотел ни в кого стрелять, он уже сломался и тут, - то ли нервно дернулась рука, то ли кто-то другой, невидимый и неслышимый нажал на спусковой крючок вместо него!
В глазах прояснилось и Ганс увидел, как пуля точно вошла в лоб щеголеватому генералу, который дернулся и, выбросив вверх струю крови, повалился на водителя. Джип встал как вкопанный, через мгновение остановились и танки, а еще через мгновение с них начали прыгать невидимые до этого Гансом солдаты ...
Это был не его выбор! Но он сделал выстрел! И теперь всё! Выбора больше нет! Страха тоже не было. Куда либо бежать было бесполезно.
Он медленно выпрямился во весь свой огромный рост, хмуро наблюдая, как передний танк стал разворачивать башню. Прощай Марта и прости...
***
Феликс Романов сидел в кресле перед установкой. Он тоскливо смотрел на мерцающий экран главного монитора. На мониторе светилась надпись: "Коррекция темпор-объекта завершена. Пространственно-временной переход закрыт. Полное преобразование временной цепочки завершится через десять минут". В руках он сжимал пачку старых газет.
Громко хлопнув дверью, в лабораторию вбежала Наташа. Феликс даже не обернулся, только втянул голову в плечи.
- Ты что?! Да ты как!... Вот, что ты наделал!... - она поперхнулась и закашлялась. - А я то, - как дура, поверила тебе, помогала! Историк - любитель! Ты же убил их всех! За что? Эти люди ... Они могли бы жить! Теперь не поправишь уже ничего! Убийца!... Что теперь будет? Что будет?...
Она заплакала. Феликс продолжал сидеть молча. Он нервно мял в руках старые газеты.
"Не могли бы они жить", - думал Феликс. Ганс Штуце, "темпорограмму" которого он просчитывал неоднократно, погиб через месяц в лагере... Курта же, Ганс убил в драке за винтовку...
А вот генерал Красиков, тот да - мог бы жить...
- Извини Наташенька, - вдруг сказал Феликс неестественно ровным голосом. - Я использовал тебя, но ты не виновата. Просчитывая "темпоральное поле" и определяя "вилки времени", ты доверилась мне, и за все буду отвечать только я один! Я готов ответить!
- Да понимаешь ли ты, что это убийство! Ты использовал "установку времени", чтобы убить людей! Теперь общество может изолировать тебя! А о работе в "Институте времени" и говорить нечего! Профессор Аврамов никогда не допустит тебя ... - Наташа снова заплакала.
Феликс молчал, глядя исподлобья на плачущую Наташу. Потом он поднялся.
- Пусть так! Но я сделал то, что должен был сделать...- тихо, почти шепотом сказал он и, выронив из рук мятые газеты, вышел из лаборатории.
- Да кто ты такой, чтобы распоряжаться жизнью людей! - крикнула Наташа в спину уходящему Феликсу, - как бы в дальнейшем и не сложились их судьбы! Ты кто,- бог, чтобы лишать этих людей их будущего?!
Феликс ничего не ответил. Я - не бог, но я тот, кто вернул своей матери прошлое, подумал он и тихо закрыл за собой дверь.
Наташа, вытирая глаза платочком, подняла с пола брошенные газеты. Это были очень старые газеты. На раскрытой странице первой газеты она увидела жирно обведенный красным фломастером заголовок: "ПРОИШЕСТВИЯ". Под ним, среди множества заметок, она сразу нашла короткую сводку, обведенную тем же фломастером, в которой сообщалось: "15 мая 1952 года на ул. им. Гоголя автомобиль "Победа" совершил наезд на пешехода. Пешеход - гражданка Романова Нина Георгиевна (23 лет) от полученных травм скончалась на месте. Автомобилем управлял генерал-лейтенант Красиков Н.Н.. По предварительным данным Красиков Н.Н. находился в состоянии сильного алкогольного опьянения. На месте трагедии работает следствие...".
Наташа села в кресло, где минуту назад сидел Феликс. Вот оно что! Это ведь его бабушка! Наташа вспомнила, как однажды Феликс говорил, что его мама воспитывалась в детском доме, после гибели своей матери, - бабушки Феликса... и у нее было очень тяжелое детство ...
Она стала перебирать выцветшие листы газет. Ага, - вот! Снова обведенная заметка: " ... Не подтверждается информация о том, что в дорожном происшествии на ул. им. Гоголя виноват водитель а.м. "Победа" генерал Красиков Н.Н. Множество свидетелей показали, что гражданка Романова внезапно выбежала ...". Наташа не успела дочитать - она увидела - как, бледнея, исчезали буквы и на их месте, словно на фотобумаге, проявлялись другие. Вместо прежней заметки возникла совсем другая: " Прекрасный подарок школьникам! Сдано в эксплуатацию новое здание дома "Технического творчества"..."