Сергей Минаев не мог сомкнуть глаз: ну не спалось, и всё тут. Казалось бы, первый бой за многие недели должен был его вымотать. Однако же - дудки. Кирилловец, наоборот, чувствовал себя бодрым и свежим, полным сил, вернувшимся в родную стихию. Если говорить честь по чести, как есть, кровавая баня ему не нравилась. Ненавидел он и гибель людей, и многие страдания, её сопровождавшие. Но - что поделать? Минаев разучился всему, кроме войны. Один ли? Нет! Сотни тысяч людей только и умели, что воевать, позабыв мирный труд. Многие студенты и другие молодые призывники, уйдя в пятнадцатом-шестнадцатом на фронт, вскоре уже начали бы забывать, а есть ли что-нибудь, кроме сражений. Что-то, говорите? Работа на заводе, лекции, живопись, музыка? Ах, музыка! "Прощание славянки", полковой оркестр - это мы знаем, а вот другие слова чего-то незнакомы. Кем, говорите, мы были? Студентами ярославского Демидовского юридического лицея? Юридического....Юридического? Что-то она изучает? Законы? Законы...Законы войны! Да, точно, эти законы нам известны! Да-да, а вот остальное, - остальное нам не важно!
Многие солдаты делились друг с другом и вовсе ужасными откровениями: их донимали сны, в которых бойцы расстреливали своих родственников, близких, расстреливали по приказу офицеров, ни разу не усомнившись в правильности того, что делают. Война исковеркала слишком многих. Тем более солдаты корпуса сражались, когда на фронтах уже давным-давно началось перемирие. Кемаль-паша - вот кто стоял между стрелками Босфорского корпуса и возвращением домой. Тем более, если верить слухам, вот-вот будет подписан всеобщий мир, и что тогда говорить солдатам? Чем остановить непременную "демобилизацию"? Разве что невозможностью добраться до России через море. Хотя, конечно, наши люди найдут способ вернуться домой. Только для этого им предстоит поднять мятеж на Черноморском флоте, сесть на корабли и отплыть в Севастополь. И подумает хоть кто-нибудь из них, что ещё на подходе к Крыму их встретят жерла орудий верных правительству эскадр? Да ведь никто не подумает! Русский пойдёт за тем, кто приманит его обещанием завтрашнего успеха, ничего не сказав, что же они будут делать послезавтра, на следующей неделе, через год...
Солдаты, расположившиеся на ночь в пригородных домах, от непривычки сперва не поняли, что же происходит. Но наконец-то сработали месяцы "газовых" тренировок: бойцы надели противогазы и рванули к траншеям. Зачем? А затем, что знали: в предутренний час начинаются "вонючие" атаки, давая возможность вражеским частям пойти в наступление. Но если газы в первые разы уносили до двадцати-сорока процентов части, то теперь едва ли пять-шесть. Люди привыкают ко всему, привыкли и к отравленному воздуху, и к недосыпу, и к постоянной канонаде, и даже к начинавшей казаться бесконечной войне - и то привыкли. Но к последнему попривыкнуть не все смогли. Не звери, всё-таки, войну всех против всех только Гоббс воспевал да парочка других парней побезумней.
Что-то там бубнил Анищенко, видать, проклиная нехристей-турок, не давших досмотреть седьмой сон. Он надеялся, что хоть здесь, на этом не фронте даже - фронтике - можно будет спать по ночам, не бояться газовых атак часа в четыре утра, и не задирать голову вверх, глядя на взявших очередной вираж бомбардировщиков. Хотя нет: самолёты турки пока ещё не пустили в ход. И это, к слову сказать, не могло не радовать.
- Ч...им...ж...- донёсся из-за клапана бубнёж Анищенко.
- Д...хв...е! - махнул рукой Минаев.
До настоящего утра было ещё очень долго: только-только начала алеть полоска горизонта. А турки, видите ли, захотели начать атаку. Тоже мне, работяги! Интересно, каких усилий их офицерам стоило поднять в атаку своих бойцов? Или сами побежали освобождать занятую гяурами столицу, славный Истамбул?
Анищенко замахал левой рукой, показывая куда-то вдаль. Сергей приставил цейс к стёклышкам противогаза: на фоне только-только начавшего всходить солнца чернели бесчисленные фигурки. Турки. Идут, значит. Сюда, значит. На смерть, значит.
- Да...к...в...ще...об...ли! - не унимался Анищенко, и даже противогаз не мог сдержать приступ его словоохотливости.
Минаев только махнул рукой. Да уж, денёк обещал был нелёгким...
Засвистели снаряды, падая на окопы. Чудо - некоторые не разрывались, видимо, порох взрывчатая смесь внутри отсырела. Но другие- да, другие убивали наших десятками, никого не жалея. Стрелки ныряли в "лисьи норы", но многие не успели этого сделать, и их настигали турецкие "конверты". Минаев жестом приказал солдатам рассредоточиться по укрытиям, чтобы их не накрыла бомбёжка. Только Сергей не последовал собственному приказу: что-то отвлекло его внимание. Что именно? Какие-то тени в небе? Странный цвет дыма, остававшийся после разрывов снарядов? Фугас просвистел, кажется, над самым ухом: Минаев готов был поклясться, что видел корпус снаряда. Но внезапно какая-то сила рванула его назад и вбок, в спасительную нору, а провожала Сергея взрывная волна, подтолкнувшая не попрощавшегося кирилловца.
Анищенко бил кулаками по воздуху у самого носа Минаева, даже через противогаз сумев дать понять, что думает о глупой храбрости офицера старый умный солдат. Хорошо ещё, что Сергей сам оборвал унтера, на пальцах объяснив, что всё это - ошибка, что Анищенко всё почудилось, что всё обошлось...
А и вправду: обошлось. Канонада оказалась на редкость короткой: турки уже подходили к окопам, и потому пушки замолчали, дабы не задеть своих. А может, артиллеристы побоялись, что их позиции раскроют, и потом уж начнётся огненный ад обстрела.
- Ч...ж...д...ть- пробубнил Сергей уже вслух, и это значило: "Ну что ж, ещё один день, чтоб умереть".
И это был хороший, прямо-таки отличный день для этого, потому что плохих для смерти дней не бывает. А если всё-таки выдастся один, то погибшему будет уже всё равно. Они, покойники, вообще неприхотливы, безмятежны и порою даже величавы. А ещё - они все одинаковые, смерть лучший в мире демократизатор и эмансипатор.
Турки не шли даже, бежали на гибель. Анищенко, прицелившись, прервал бег одного из османов. Тот на лету, подкошенный, упал: присоединился к трупам, неубранным трупам своих горемычных предшественников. А меж тем другие бойцы наступавшего противника так и рвались вперёд. Что же их подгоняло? Что же? Минаев и представить не мог, есть ли на свете такой злобный фельдфебель, способный так напугать подчинённых, чтоб те бежали на смерть. Да ещё прытко бежали, с огоньком, знай только останавливай не в меру ретивых. Гашиша они, что ли, нанюхались? Казаки рассказывали, что бухарские всадники натирали ноздри коней анашой или ещё чем, чтоб животные не боялись на пушки идти.
Орудие, ухнув, разродилось выстрелом: полковая артиллерия наконец-то заработала, прогнав утреннюю сонливость. С кораблей поддержали сей достойный уважения порыв, отправив на тот свет одним залпом едва ли не целую роту магометан. Противник ответил новым залпом. А ещё - газовое облако всё-таки накрыло русские позиции. Получается, турки шли за самым краем смертоносной тучи. Нет, всё-таки не понимал Минаев такой горячности османов. Какая же муха их ужалила? И куда? В какое, прости Господи, место?
Вообще-то химический состав, который турецкие химики запустили против наших, изначально был бесцветным. Но следуя заветам немецких мастеров, османы подкрасили газы кое-какой дрянью: так легче было наблюдать за продвижением отравы и корректировать движение войск. Но благодаря "подсветке" тучку было проще обнаружить и, следовательно, защититься от неё. Анищенко показал кулак наступавшим туркам и покрепче прижал к лицу противогаз.
Над позициями, чуть левее, взвился дымок: это наши подожгли костёр. Сергей мысленно зааплодировал солдатам: догадались-таки, не забыли науки окопной. После первых газовых атак, которые были устроены немцами на Восточном фронте, русские солдаты от газов спасались не противогазами и прочими техническими штучками, а смекалкой. Кто-то догадался встречать ядовитое облако зажжёнными кострами: воздух вокруг них нагревался от жара и поднимался вверх, увлекая за собой и газ. И даже после того, как наша армия оказалась вдоволь снабжена средствами химической защиты, солдаты не отказались от такого способа борьбы с газами: оно и привычней, и сподручней, и понятней. Да и Менделеев, "чемоданных дел мастер", был бы доволен.
Затрещали пулемёты, кинжальным огнём кося вражеские цепи. Турки залегли, и тут-то им отказала их былая ретивость: никто не желал подняться в атаку - последнюю в их жизни. Прошло несколько минут, заполненных лишь мерзкими газами, треском пулемётов да тягостным ожиданием.
"И когда же закончится эта война? А может, ничего и нету, кроме неё? Господи...как я устал..." - подумал Минаев, наблюдая за готовившимися сделать следующий ход турками.
В какой-то момент кирилловцу показалось, что враг вновь пойдёт в атаку, рванётся что есть мочи прямо на колючую проволоку, преграждавшую дорогу к траншеям, закроет телами дула пулеметов и начнётся окопная бойня. А потом...
А потом руки вновь отступили, повернувшись лицом к восходящему солнцу. Минаев, сам от себя такого не ожидая, залюбовался зарёй. Светило всходило, стараясь согреть мир - и не в силах сделать этого. Солнце не могло напоить теплом тела погибших, чтобы они снова поднялись, чтобы они снова жили, чтобы вернулись к своим близким и родным. Да и никто не был на это способен. Хотелось только забраться подальше да поспать подольше, ни о чём не думая и не зная, проспать целую вечность.
Облако газов рассеялось, и наконец-то можно было снять противогазы. Анищенко сделал это первым чуть ли не из всех солдат, оборонявших этот фланг.
- Какие же дрянные штуки. Дышать тяжко, ой, тяжко! - Алексей Михайлович, будто выброшенная на берег рыба, глотал ртом воздух, не в силах надышаться. - Тяжко! Обрыдло мне всё это, вконец обрыдло...
- Ничего, недолго осталось...Вот скоро закончатся турки в Турции, тогда и по домам! - привалившийся к стенке окопа Минаев попытался отшутиться.
Сергей отёр потоками лившийся со лба пот, вздохнул полной грудью и...и вновь посмотрел на небо, такое далёкое, но такое близкое. Кажется: протяни руки, и можно будет рукой ухватиться за облака, покатать солнце на ладошке, а может, и до Луны дотянуться...
- Офицеру плохо! - и снова Анищенко оказался первым: именно его возглас заставил солдат подскочить к терявшему сознание Минаеву.
Славные чехословаки, погуляв денёк-другой по Вене, набив с десяток морд и разогнав вдвое больше демонстраций, теперь въезжали в беременный революцией Берлин. Солдаты не знали, что едва ли не точь-в-точь повторяют, порой до мелочей, действия будущих кирилловцев, въезжавших в мятежный Петроград. Приказ о полной боевой готовности, заряженные пулемёты, взволнованные офицеры, клубы дыма и ощущение грандиозности предстоящего дела. Ещё бы! В столицу Германской империи входили когда-то угнетаемый австрийцами и мадьярами славяне - последняя надежда правительства успокоить бунтовщиков.
- Ну-с, Иоган Карлович, - Дитерхис уже успел привыкнуть к тому, что Хворостовский начинает этими словами каждый разговор. - О чём думаете? Наслаждаетесь красотами пейзажа, я надеюсь?
А у полковника, оказывается был своеобразный юмор. И не скажешь, что страдавший нервным тиком офицер бесстрашно шёл по улицам взбунтовавшейся Вены прямо на демонстрантов. Но Дитерихс не поверил, если бы сам не увидел, как эти самые демонстранты отступают перед бледным и худым раненым офицером. Иоган никак не мог понять, что же такое они видели в этом человеке, такое, что могло привести их в ужас и заставить отступить?
- Полно Вам, милейший Иоган Карлович! Не хмурьтесь. Вам совершенно, уверяю Вас, совершенно не идёт! Не институтка, знаете ли, чтобы нервничать перед боем! Подумайте только: Берлин! Берлин!!!
Хворостовский начал корчить особо жуткие рожи: тик даже помешал ему продолжить монолог. Наконец полковник сумел унять нервы:
- Полтора века назад Пётр Третий приказал отступить войскам, выгнавшим отсюда непобедимого до того Фридриха. Потом, в Заграничный поход, предки наши прошлись здесь гордыми освободителями, гоня не знавшего доселе поражений Наполеона. А сейчас уже нам предстоит с высоко поднятыми главами прогуляться по, - Хворостовский не был бы Хворостовским, не закончив бы свою краткую речь этим пассажем: - По замечательным ресторанам! Я слышал, что неподалёку от Гумбольдтского есть замечательное местечко, где подают лучшие в Германии шницели! А рейнское вино! Господи ты Боже мой! Не французское, которое уже успело поднадоесть, не наше крымское, от которого можно сойти в могилу вдвое раньше срока! Спешу Вас заверить, нигде не более не подают столь прекрасных и простых блюд! А уж сосисочки, жареные на шпажках!
Полковник блаженно закатил глаза.
- Что там Париж? Кафешантаны не стоят и лягушачьего бёдрышка! А вот рестораны Берлина - да, да, любезный мой Иоган Карлович - рестораны достойны того, чтобы откушать в них и умереть!
Хворостовский произносил это с каким-то особым чувством. Наверное, это можно было бы назвать рагу из злорадства и торжества под соусом из тягостного ожидания предстоящих событий, аперитивом к которому послужил бокальчик усталости. Словом, даже в эмоциях своих Иван Антонович оставался гурманом, каких ещё поискать!
Внезапно раздался гудок паровоза: поездка подходила к концу.
- Что ж, пора в путь-дорожку...- Хворостовский кивнул собственным мыслям и, надев фуражку защитного цвета, выпрямившись. Пошёл к выходу. - Встаём, ребятки! Зададим жару местному сброду! Мы ведь уже привыкли!
Дитерихс то ли шестым, то ли восьмым чувством осознавал: Хворостовский храбрится, а на самом деле в его сердце идёт борьба сомнений и уверенности.
Между тем поезд сбавлял ход, и уже был виден перрон, непривычно пустой. Разве что пара-тройка немецких офицеров да пулемётный расчёт оживляли картину вымершего вокзала. Иоган разглядел нескольких русских офицеров, нервно куривших у края платформы. Наши не сводили глаз с паровоза. Ещё бы! Целый состав замечательных бойцов, пулемётов и даже полевых орудий! Есть где разгуляться! Весь Берлин можно к ногтю поставить! Тем более немцы сразу успокоятся, едва у власти окажется за спиною достойная сила. Германцы вообще не особо любили бунтовать, привыкнув даже в трудную годину подчиняться властям. На этот раз, правда, дело вышло иначе: Великая война изнурила Германию и поставила её на самый край гибели. Да и местные социал-демократы решили, что пора бы пролетариату взять власть в свои руки.
"Ну мы ещё посмотрим, чья возьмёт" - подумал Дитерихс, ожидая полной остановки поезда.
Хворостовский уже встал на подножку вагона, полной грудью вдыхая воздух осеннего Берлина. Где-то там, в Трептов-парке и по берегам Шпреи, деревья ещё хранили последние листочки, расцвечивая город багрянцем. Но прошло бы недели две, а то и меньше, и улицы оказались бы окрашены в алые тона - окрашены кровью. Оставалось надеяться, что само присутствие в Берлине боеспособных частей охладит пыл восставших.
Поезд остановился. Ещё поскрипывали колёса, звучал гудок, а на платформу уже высыпали солдаты Чехословацкой дивизии. Без лишних слов и движений, спокойно, словно выходя на утреннее построение, бойцы ставили "Максимы" на станке Соколова, цепочками рассыпались по перрону, готовясь в любой момент вступить в сражение. Немцы, те самые патрульные, непроизвольно улыбались, следя за слаженными действиями чехословаков. Им это было так близко и знакомо!
Затушив папиросы, двое наших офицеров подошли к Хворостовскому и Дитерихсу. В парадных кителях, надо же! И лица смутно знакомые...Точнее, лицо одного из них: густые усы, поджарость, средний рост, походка морского офицера...Так, а погоны...
- Ваше Высокопревосходительство! - рука Дитерихса сама собою оказалась в положении "под козырёк", грудь выгнулась колесом, а спина натянулась струною.
Хворостовский был менее эмоционален в проявлении воинской субординации: спокойное воинское приветствие да стойка "смирно". Антон Иванович попривык к высоким чинам и прочим высокопоставленным бездельникам.
- Вольно! - позволил себе улыбнуться Кирилл Владимирович. - Рад приветствовать вас и ваших солдат в Берлине! Очень, очень нужны вы здесь!
Чехословаки радостно гаркнули что-то воинственное и трудноразличимое, при этом никто из них не переставал наблюдать за обстановкой: настоящие солдаты, ни добавить, ни прибавить.
- Всем офицерам собраться здесь же, на военный совет. Нельзя терять ни минуты, - приказал Кирилл.
Он заложил руки за спину, наблюдая...Наблюдая ли? Нет! Он скорее любовался солдатами и офицерами, подчинявшимися малейшему его приказанию. Неужели он упивается властью? Сомнительно: в глубине его глаз сверкают непонятные огоньки, сверкают каким угодно цветом, но только не торжествующего всевластного эгоизма. Скорее регент размышляет о том, что же предстоит сделать солдатам Чехословацкой дивизии. Интересно, какую судьбу он, Верховный Главнокомандующий, уготовил ему, Иогану?
А что же чувствует сам Дитерихс, находясь на расстоянии вытянутой руки от фактического правителя Российской империи? Раболепие? Нет. Торжество патриотизма? Не совсем. Может...Да, именно! Он чувствует, что готов выполнить любой приказ этого человека, ставшего волею судьбы правителем России и победителем в Великой войне.
- Солдаты и офицеры! Друзья! - Кирилл расчувствовался: на его лице играла грустная улыбка.
Говорил регент негромко, но однако же его слышали все, кто собрался на перроне. И не просто слышали и слушали, а внимали каждому слову. Вот что ореол власти делал с человеком.
- Сегодня вам предстоит нелёгкое дело! Кайзер Вильгельм отрёкся от престола и уехал в Голландию. За ним последовал кронпринц. Династия Гогенцоллернов пала. Германская армия разложилась, превратившись в орду бунтовщиков. В Берлине и всех крупных городах - забастовки, стачки и погромы. Здесь, в столице, над предместьями и рабочими кварталами вот-вот займётся зарево пожара. Временное правительство во главе с принцем Баварским - единственная надежда на восстановление мира. А вы - единственное оружие. Справитесь - и долгожданный мир наконец-то станет реальность, Чехословакия и другие славянские страны обретут независимость, а вы отправитесь по домам, к семьям, к своим любимым и близким. А всего лишь стоит набить морды, - кто-то заржал в полный голос, - парочке манифестантов да разогнать по домам мятежные части гарнизона. Вы будете действовать совместно с частями союзников и германской полиции, так что не думайте, что останетесь одни в огромном городе. Сейчас в боевом порядке вы покинете вокзал, оцепленный верными правительству солдатами, и пойдёте успокаивать разбушевавшийся Берлин. Мелочи, не правда ли?
Даже Иоганн Карлович не удержался от самодовольной улыбки.
- Помните: я и ваши народы - все мы надеемся на вас. Не подведите!
- Не подведём! - пронёсся гул по рядам солдат.
- С Богом! - кивнул регент. - Вперёд, к победе!
- К победе! - на разные лады, кто с ужасным акцентом, кто на чистом русском, все солдаты дивизии подхватили клич Великого князя, и показалось, что зашатались стены вокзала, а берлинская земля содрогнулась. - К победе!
К платформам подходили всё новые и новые составы с бойцами Чехословацкой дивизии, а часть Дитерхиса уже покидала вокзал, делая первые шаги по германской столице.
- Ну-с! Будем знакомы, Берлин! - Хворостовский, шутя, послал воздушный поцелуй развернувшемуся перед ними городу. А затем решил узнать германскую столицу поближе: уткнулся в карту. Их раздали всем офицерам дивизии ещё в Вене, чтобы те не чувствовали себя слепыми котятами в гигантской квартире.
Адъютанты ничуть не мешали полковнику: их попросту не было. Так уж сложилось, что в русский полковник в Чехословацкой дивизии был примерно на одной ступени со свадебным генералом. Чехословаки лучше понимали своих офицеров-соотечественников, чем приставленного командира из русских. Хворостовский, в свою очередь, не мешал сложившейся природе вещей. Он так и не вырос в "штабного паркетника", оставшись полевым командиром. Водить роту бой - это да, а вот полк! Нет, ни за что!!! Антон Иванович прекрасно понимал, что у него просто не хватает способностей для этого дела. Да, подвигов на эту должность хватило, а вот знаний...
Хворостовский, где-то в глубине души, и сам был не рад своему резкому взлёту: он просто боялся упасть. Каждый раз, идя в атаку, он обливался потом, холодным как айсберг, отправивший Титаник на дно. Чего боялся Антон Иванович? Сплоховать боялся! Ошибиться! Даже цепи врагов или дула вражьих пулемётов не пугали выслужившегося в полковники вольноопределяющегося, как возможность ошибиться. И Антон Иванович шёл вперёд, прямой как штык, и - чудо! - пули огибали его, а враги боялись: ведь лучше сбежать, чем иметь дело с безумным самоубийцей. И чем больше он боялся ошибиться, тем выше он поднимался - и тем больше вреда нанесла бы ошибка. Хворостовский оказался в замкнутом круге, выйти из которого означало или умереть, или сделать ошибку. И второго он страшился больше, чем первого. Вот такой он был, гурман и шутник, прятавший свои страхи от посторонних. Но порой они пробивались, как, например, теперь. Полковник затрясся, строя ужасные рожи карте Берлина, ногти его разрывали бумагу, а коленки едва заметно тряслись. Хворостовский вот-вот должен был встретиться лицом к лицу со своими страхами, и от исхода этой схватки зависела не только судьба полковника, но и жизнь многих его солдат.
Однако Дитерихс не видел, как Хворостовский пытался бороться с собственным естеством: в те минуты он целиком был поглощён разговором с "приписанным" к их отряду немецким полицейским. Тому начальство приказало служить кем-то средним между гидом, проводником по самым горячим точкам, где восставшие взяли территорию под контроль, и представителем правительства. Как-никак, рота чехословаков действовала здесь по личному "приглашению" германского канцлера. И подтверждать легальность прогулочки чехословаков и русских в этом городе должен был местный полицейский. Иначе берлинцы, ещё не взявшиеся за оружие, вышли бы на улицы: сколько лет воевали друг с другом, а эти клятые славяне расхаживают по родному городу как у себя дома?! Не бывать! Гюнтер, винтовку! Ну или не Гюнтер, а какой-нибудь Зигмунд, или Франц, или Отто, или кто-нибудь там ещё. И вот тогда бы Берлин точно запылал! А так - вроде всё законно, нет причин для беспокойства, просто ходят тут и ходют всякие гости столицы, ну и что с того, что с оружием?
Хворостовский оторвал взгляд от карты.
- Иоган Карлович, а Вы спросите-ка аборигена, как поскорее сюда попасть, - полковник ткнул на кусочек карты, загодя отмеченный командованием как район действия роты Дитерихса. - То есть как - поскорее...Чтоб путь был бы покороче, а шуму мы наделали побольше!
Дитерихс удивился: спокойное выражение полковничьего лица его испугало намного больше, чем самая жуткая его рожица...
Взято из: К.Капитонов. Голгофа русской эскадры: последний поход барона Врангеля. М., 2009, с.143
Хоронить было и некогда, и небезопасно: боялись артиллерийского обстрела и снайперов.
Басмачи поступали так же, чтобы кони не пугались пулемётов и скакали прямо на них.
Седьмое чувство Иогана Карловича отвечало за подъём в точно установленное вышестоящим офицером время.